Анжелика в Новом Свете Голон Анн

Глава 6

Анжелика, понимая, что столь резкая смена обстановки тяжела для маленького ребенка, решила с купанием пока подождать.

— Но от него ужасно пахнет, — возражали ей госпожа Жонас и Эльвира. — Взгляните на его волосы… У него, конечно, тьма насекомых.

— Конечно. Но вдруг он снова испугается, когда мы начнем сажать его в воду? Потерпим. А завтра, видимо, мы уже сможем безболезненно проделать эту процедуру…

Но все уладилось само собой. Ребенок капризничал и несколько раз принимался плакать, и Маколле терпеливо утешал его и пробовал увещевать.

— Я ему сказал, что, если он будет себя хорошо вести, завтра Сваниссит и Уттаке возьмут его с собой на охоту или на войну.

Увидев, как дети весело плещутся в ушате с теплой водой, ребенок тоже захотел купаться. Но отмыть его с первого раза было невозможно. Толстая корка из медвежьего жира, пропитанного пылью, покрывала все его тело.

Анжелике удалось заставить его проглотить целебный настой из трав, куда она подлила макового отвара, который случайно обнаружила в убогой аптечке форта. Ирландец О'Коннел болел, должно быть, не очень часто, а если на него и нападала какая хворь, он умело изгонял ее водкой. Анжелика вспомнила о пакетах с травами, мазях, сиропах, эликсирах, которые ей так нравилось готовить и которые она оставила в Ла-Рошели. И очень пожалела об этом. Как бы они пригодились ей здесь! Стояла уже осень, и поздно было собирать даже самые необходимые травы. Да еще не известно, растут ли они в этом полушарии. Но кору с некоторых деревьев и корни можно было собрать еще и сейчас. С завтрашнего дня она возьмется за это.

К вечеру Л'Обиньер зашел взглянуть на своего племянника. Мальчик в это время уже сладко спал, закутанный в меховое одеяло, на полу — его не смогли уговорить лечь в кровать. Траппер грустно разглядывал его.

— Мне хорошо знакомо то, что он испытывает сейчас, — проговорил он, покачав головой. — Ведь я тоже был пленником ирокезов, в Долине могавков… Разве могу я забыть это время? Разве можно вообще забыть эту Долину?

— Но в конце концов, — вспыхнула Анжелика, — кто вам ирокезы — друзья или враги?

Л'Обиньер был удивлен. Ему, так же как и Никола Перро, казалось вполне естественным сочетание таких чувств, как тоска о прошлых днях, проведенных у ирокезов, и лютая ненависть к ним.

— Конечно, у меня остались самые светлые воспоминания о жизни в Долине могавков, но разве я могу простить им убийство моей семьи и семьи Модрея? Я знаю, мой долг — отомстить им, и я отомщу. Сегодня мы пошли на соглашение, это цена за жизнь моего племянника. Но поверьте, мы еще встретимся с ними лицом к лицу!

Она спросила шепотом:

— Что вы собираетесь делать с этим малышом?

— Отдам его иезуитам! В Квебеке есть семинария, где воспитываются сироты и молодые индейцы, из которых собираются сделать миссионеров.

Анжелика взглянула на спящего ребенка. На его забавной рожице, которую так и не удалось отмыть, застыло скорбное выражение. Он казался таким трогательным и беззащитным сейчас.

Чем станут для этого ребенка, выросшего на свободе, в лесу, стены семинарии? Конечно, тюрьмой. Она подняла голову, чтобы поделиться своими мыслями с Л'Обиньером. Стоило ли так дорого платить за свободу ребенка, чтобы тут же снова отнять ее у него? Вырывая его из рук дикарей, они прежде всего заботились о спасении его души. Благородное беспокойство! Но разве не обязаны они были подумать, кроме того, и о счастье и благополучии мальчика?

Но, открыв рот, чтобы сказать все это, она увидела, что Л'Обиньера и след простыл. Канадцы умели появляться и исчезать бесшумно.

В соседней комнате под присмотром Эльвиры спали дети. Супруги Жонас что-то разбирали в своей комнате. Старый Маколле ушел за табаком. Некоторое время Анжелика сидела одна возле спящего ребенка в общей комнате. Мальчик спал очень неспокойно, он дергался, всхлипывал, кого-то искал рукой. Чтобы успокоить его, Анжелика поглаживала его жирные взлохмаченные волосы. В тишине только слышно было, как потрескивает огонь в очаге.

Но, подняв голову, Анжелика увидела, что рядом с ней стоят ирокезские вожди, Сваниссит и Уттаке, стоят так близко, что бахрома, которой отделаны их набедренные повязки, касается ее плеч.

Она с изумлением смотрела на них. Как они вошли сюда? Рука вождя могавков на уровне ее глаз сжимала блестящую деревянную рукоятку кастета, с огромной острой иглой из слоновой кости. Один удар этого оружия насквозь пробивал голову. Особенно когда оно оказывалось в такой руке, широкой, мускулистой, обтянутой глянцевитой кожей цвета амбры.

Анжелика сдержала себя и осталась на месте. Глаза Уттаке были как две черные узкие щели. Индейцы делали вид, что не замечают Анжелику. Сваниссит, застыв, смотрел на спящего ребенка. Потом он наклонился, положил рядом с ним маленький колчан со стрелами и маленький лук — оружие, которым он научил владеть мальчика. Затем, видимо отогнав от себя грустные мысли, Сваниссит вместе с Уттаке принялись расхаживать по комнате, с полнейшей бесцеремонностью разглядывая и хватая руками все, что их интересовало, словно Анжелики не было здесь. Немного погодя они прошли в соседнюю комнату.

И Анжелика услышала, как душераздирающе закричала госпожа Жонас — она только что начала разжигать огонь в очаге, когда перед ней предстали эти гримасничающие раскрашенные физиономии. Видя, как испугалась эта немолодая женщина, ирокезы громко расхохотались. Не проронив до этой минуты ни слова, они, перебивая друг друга, начали что-то говорить насмешливым тоном. Госпожа Жонас снова закричала, когда они схватили ее кружевную накидку, которую она разложила на кровати. И надо же было ей именно сегодня вынуть свои сокровища!

В комнате, где спали дети, вожди подняли страшный шум. Эльвира, дрожа всем телом, забилась в угол. Но проснувшиеся ребятишки смотрели на индейцев, как на карнавальные маски. Убедившись, что здесь тоже нет ничего интересного, индейцы перешли в комнату Анжелики. Здесь их любопытство было полностью вознаграждено. Они открыли сундуки, вытащили оттуда одежду, перехватали все книги на этажерке, перелистывая их и разглядывая со всех сторон.

Анжелика следила за ними, стараясь не выдавать своего волнения. Она молила Бога, чтобы кто-нибудь пришел, кто знает язык ирокезов и выдворил бы их отсюда.

Как ей казалось, Уттаке не мог питать к ней добрых чувств. И если Сваниссит пришел сюда, чтобы взглянуть в последний раз на своего питомца, то вождь могавков наверняка явился, чтобы свести счеты с женщиной, которая его так унизила.

— Вероятно, их пора выставить отсюда? — шепотом спросил часовщик.

— Осторожней! Они могут расколоть вам череп.

Хотя они говорили шепотом, индейцы резко обернулись, словно желая застать их врасплох. К счастью, лицо Анжелики, которая стояла, прислонившись к косяку двери, было спокойным.

Вдруг Сваниссит заметил дорожную шкатулку Анжелики и, открыв ее, замер. Драгоценности, казалось, ослепили его. Он долго крутил в руках гребень, рассматривал щетку, подсвечник, печатку. Но наибольший восторг у него вызвало зеркало, он поднес его к своему лицу, скорчил гримасы и захохотал как сумасшедший. И еще сильнее, чем полированная поверхность стекла, его привлекла гирлянда из жемчужин и золота, которая украшала зеркало, и его ручка из того же драгоценного металла. Уттаке явно не разделял восторгов старого вождя. Он сухо сказал ему что-то. Возможно, напомнил Сванисситу, что белые не отличаются щедростью и что эта женщина тоже принадлежит к этой корыстолюбивой расе.

Сваниссит тут же снова превратился в великого вождя, надменного, холодного и враждебного. Он словно окаменел и молча положил зеркало обратно в шкатулку. Опустив голову, он смотрел на Анжелику холодным взглядом раненого орла. У его рта залегла горькая складка, как только что, когда он склонялся к спящему ребенку. Потом он, видимо, принял какое-то решение. Его лицо осветила победоносная улыбка. Он, словно одержимый, схватил зеркало и сунул его к себе за пояс. Сделав это, он бросил вызывающий взгляд на Анжелику. Но это был всего лишь взгляд напроказившего мальчишки, который притворяется, что ему не страшно.

Тогда Анжелика подошла к нему, достала из шкатулки красную шелковую ленту и, вынув зеркало из-за пояса Сваниссита, привязала его лентой к ожерелью из медвежьих зубов, украшавших грудь старого вождя.

Ирокезы с любопытством следили за каждым ее движением.

— Ты понимаешь язык французов, — сказала она, обращаясь к Уттаке, — переведи мои слова: я, жена Текондероги, от имени своего мужа дарю великому вождю зеркало, которое ему так понравилось.

Уттаке неохотно перевел. Сваниссит посмотрел на зеркало, сверкавшее на его груди, потом быстро произнес:

— Уж не думает ли белая женщина обмануть великого вождя сенеков? Сваниссит знает, что такими предметами белые пользуются, только когда они обращаются к своему богу. Ведь Черное Платье отказался дать Сванисситу зеркало, в которое он смотрится каждое утро и которое целует, а ведь взамен Сваниссит предлагал ему сто бобровых шкур.

О чем это он?

Вероятно, иезуит не согласился отдать им свой дискос или еще что-нибудь необходимое при богослужении. Как объяснить ему, что это совсем разные вещи?

— Что смущает великого вождя? Почему он думает, что белая женщина хочет его обмануть? Разве этот предмет не достоин украшать грудь вождя Союза пяти племен?

Теперь она была уверена, что Сваниссит понял смысл ее слов, так как почти детский восторг вспыхнул в глазах седовласого индейца. Он сиял от счастья и гордости. Он изо всех сил старался держаться с достоинством и сказал несколько слов, которые Уттаке перевел подчеркнуто презрительным тоном:

— Белые не умеют делать подарки. Это подлая, расчетливая раса. Что хочет получить взамен белая женщина?

— Белая женщина уже вознаграждена за свой подарок выпавшей на ее долю честью принимать в своем доме великого Сваниссита, вождя Союза пяти племен.

— Значит, белую женщину не испугал приход жестоких ирокезов? — спросил Сваниссит.

— Нет, я очень испугалась… Приход великих ирокезских воинов поразил меня. Ведь я всего лишь слабая женщина, которая была бы не способна защитить себя.

Произнося это, она смотрела прямо в лицо Уттаке. Она думала, что он один поймет ее намек. Но Сваниссит, должно быть, прослышал о злоключениях Уттаке, которому чуть не перерезала горло белая женщина, или же он просто был ясновидцем. Он разразился громовым смехом, оскорбительным для великого вождя могавков, он хлопал себя по бедрам и бросал на него насмешливые взгляды. Анжелика видела, что он переходит границы, унижая Уттаке. Пока не поздно, она решила прекратить эту сцену.

— Однажды, — сказала она, — я видела сон. Как будто я была у ручья, на холме, солнце уже начало садиться, враг выследил меня и бросился на меня с томагавком. Тогда, отправляясь на холм, я взяла с собой кинжал, ведь сны часто сбываются…

При слове «сон» индейцы сразу стали серьезными. От ненависти, насмешек, недоверия не осталось и следа.

— Говори же, — сказал Уттаке глухим голосом. — Говори, о белая женщина, поведай нам о твоем сие.

Они подошли к ней и склонились, как дети, которые ждут продолжения волнующей и страшной истории.

В этот миг дверь с грохотом отворилась и на пороге появились Никола Перро, Пон-Бриан к Мопертюи в сопровождении вооруженных солдат. Они готовы были к тому, что увидят ее лежащей на полу с пробитым черепом. Видя, что она жива и невредима и вполне мирно беседует с двумя грозными ирокезами, они растерялись.

— Сударыня, — пробормотал Пон-Бриан, — вы, вы не…

— Нет, как видите, я жива, — ответила Анжелика. — Что вам угодно?

— Нам сказали, что сюда проникли ирокезы…

— Вот они… Они пришли узнать, как чувствует себя их питомец, и принесли ему оружие. Мне показалась очень трогательной такая забота.

Никола Перро не верил своим глазам, видя, что Анжелика как ни в чем не бывало стоит рядом с этими угрюмыми и страшными воинами.

— С той самой минуты, как я встретил вас в Ла-Рошели, вы не перестаете удивлять меня! Что ж, если у вас все так мирно кончилось, простим их дерзкий налет.

Затем он обратился на языке ирокезов к двум вождям, и Анжелика смутно поняла по их мимике, что Перро приглашает их на пир с белыми.

Но индейцы отказались.

— Они говорят, — перевел Перро, — что будут пировать только с Текондерогой и только тогда, когда все французы из Квебека уйдут отсюда. Они вас приветствуют, сударыня, и говорят, что еще придут к вам.

Приняв горделивую осанку, вожди медленно удалились. Солдаты провожали их до самого выхода из форта. Потом ворота за ними закрылись.

Глава 7

Господи, когда же они уедут отсюда, уедут все до единого? У Анжелики больше не хватало сил ждать. Ей так хотелось, чтобы в Катарунке остались только свои, чтобы кончились наконец все эти волнения и муж принадлежал только ей. Тогда она спрятала бы голову у него на груди, припала бы к нему, как к живительному источнику, впитала бы в себя хоть долю его силы и вновь обрела бы покой. Ибо она видела, что Жоффрей спокоен и тверд. Он не ведал, что такое страх. Он не испытал его, даже взглянув в лицо смерти, даже когда шел на пытки. Он знал, что будущее не обещает ему легкой жизни, и делал все зависящее от него, чтобы предотвратить грядущие опасности. Но будущее и вообще все, что относилось к области домысла, мало тревожило его. Он был прежде всего человеком дела и жил настоящим. Факт, ощутимый реальный факт — вот что было для него главным.

Сделав для себя это открытие, Анжелика ужаснулась — никогда она не сможет понять этого человека, но вместе с тем только этот человек и мог успокоить ее измученную тревогой душу. Он оставался невозмутимым, когда кругом бушевали страсти, но Анжелика чувствовала, что, если все это продлится еще несколько дней, ее нервы не выдержат. Ее лихорадило, в ней все было напряжено: страх, тревога, надежда, сменяя друг друга, налетали на нее, как порывы капризного ветра.

С того самого дня, когда она привела за собою с холма Уттаке, что-то изменилось. Теперь окружающие смотрели на нее другими глазами. Неожиданно для себя она оказалась в самом центре драматических событий, о существовании которых еще совсем недавно даже не подозревала.

Анжелике казалось, что она начинает понимать Новый Свет, входит в его жизнь, его конфликты и страсти понемногу захватывают ее.

«Они уедут, — твердил Жоффрей. И голос его звучал так уверенно, что оставалось только ждать. — Они уедут, и мы останемся одни в своем форте».

Действительно, каноэ все чаще отрывались от речного причала. И наконец наступил день, когда сам граф де Ломени сошел в лодку, последним покинув берег.

События развернулись не так, как он представлял себе, направляясь с экспедиционным отрядом в Катарунк, но он нимало не сожалел об этом.

Он смотрел на провожавшую его чету, которая была для него неким символом того, о чем он сам мечтал в жизни и в чем ему, рыцарю Мальтийского ордена, было навсегда отказано. Вдали мирно паслись лошади. Весело стрекотали кузнечики.

— Итак, я оставляю вас одних, — сказал полковник.

— Весьма признателен вам за это.

— А если ирокезы не поверят в ваши добрые намерения? Если они не устоят перед соблазном получить ваши скальпы и разграбить форт?

— На то воля аллаха! — сказал де Пейрак по-арабски. Де Ломени улыбнулся, он ведь тоже не один год провел на берегах Средиземного моря…

— Велик аллах!

Он махал им шляпой до самого поворота реки.

Глава 8

Только теперь, когда они, наконец, остались одни, и начиналась их жизнь в Катарунке.

Они были одни, они не принадлежали ни к какой нации, не представляли никакого короля. Когда ирокезы придут к ним за миром, они будут обращаться к де Пейраку как к монарху, говорящему от собственного имени.

Еще было трудно поверить в чудо, что французы ушли. Но вечером «в семейном кругу» они праздновали победу и то, что отстояли свою независимость. Со всех сторон к де Пейраку тянулись пенящиеся вином кубки, все славили мудрость своего командира, который снова вывел их из бедственного положения.

Этой ночью, преисполненная благодарности к мужу, спасшему им жизнь, Анжелика горячо отвечала на его ласки, а он теперь, когда опасность была позади, словно вознаграждал себя за все пережитое.

Для встречи ирокезов де Пейрак облачился в роскошный камзол из пурпурного бархата, расшитый серебряной нитью и жемчугом. На его черных кожаных сапогах сверкали серебряные шпоры. Опершись на серебряный эфес шпаги, он стоял у ворот форта и ждал прихода парламентеров.

Слева от него, сверкая на солнце кирасами и шлемами, застыли с алебардами в руках шестеро испанцев — его личная охрана; справа по стойке смирно замерли шестеро его бывших матросов в желтых казакинах, отделанных красным шелком, и красных штанах, заправленных в светло-коричневые сапоги. Де Пейрак заказывал эту форму севильскому портному как парадную ливрею для слуг своего дома. Вот только случай пощеголять в этой форме представлялся редко. Такое великолепие не оченьто вязалось с простотой и дикостью жизни в Северной Америке. Обычно на ее берега высаживались люди в рубахах на голое тело. Многие из них бежали из Европы, спасаясь от религиозных преследований: пуритане из Англии, гугеноты из Франции; и у тех же супругов Жонас не было ничего за душой, кроме жалкой котомки с пожитками.

Жоффрей де Пейрак приехал в Новый Свет разбогатевшим. Он мог позволить себе устроить подобный спектакль. Ирокезы, поднимавшиеся сейчас к форту, были потрясены сверканием доспехов, серебра, переливами ослепительно-ярких красок на фоне золотого убранства осени.

Сваниссит шел, перекинув через плечо ружье с перламутровой инкрустацией на прикладе. Ирокезов было пятеро: Сваниссит, Уттаке, Анхисера, Ганатуха и Онасатеган. Полуголые, изможденные голодом люди в набедренных повязках, украшенных бахромой, которая развевалась на ветру. Онасатеган был вождем онондагов, Ганатуха — одним из самых доблестных воинов племени онеидов, а Анхисера должен был говорить от имени кайюгов, поскольку их вождь был его родным братом.

Самые почитаемые, самые достойные люди Священной долины пришли в этот день в Катарунк, чтобы заключить союз с Человеком Громом, они решились на этот шаг, потому что любили свои народы, но сердца их терзались сомнениями, которые они скрывали под маской высокомерия.

Глядя на них сверху, Анжелика пыталась отгадать, какие же чувства в действительности владеют ими. Ей были понятны их недоверие, тревоги, боль. Ведь Сваниссит сказал им: «У ирокезов нет былой силы. Чтобы выстоять, нам придется заключить союз с белыми». От того ли, что жизнь вождя Уттаке мгновение держалась на острие ее кинжала, или после той истории с черепахой, Анжелика чувствовала, что неуловимые нити связывают ее с ирокезами.

Утром они с Онориной извлекли самые красивые жемчужины из «коллекции» девочки.

— Мы их подарим старому Сванисситу, если вдруг он снова пожалует к нам. Это такой уважаемый человек.

— Да, я его тоже очень люблю, — заявила Онорина. — Помнишь, как он жалел того мальчика. Мама, а почему он уехал с французами? Он хотел научить нас стрелять из лука.

Анжелика не могла ей ответить, что с удовольствием оставила бы у себя ребенка, но ей никто этого не предложил.

Поднявшись до середины холма, ирокезы увидели приготовленные для них графом де Пейраком подарки, среди которых был очень ценный пояс — вампум. Когда ирокезы разобрали, что означают узоры на нем, они пришли в восторг. Они рассматривали его, качали головами и удовлетворенно повторяли: «Хорошо! Хорошо! Очень хорошо!»

Сваниссит напомнил вождям, что еще совсем недавно этот вампум принадлежал абенакам и считался их самым большим сокровищем. С каким же уважением великие племена Юга должны были относиться к Человеку Грому и как они должны были ценить союз с ним, если вручили ему этот вампум!

При мысли, что теперь он передает его в их владение, сердца ирокезов наполнились великой радостью. Теперь это была их собственность! Сванисситу уже представлялось, как он пройдет по деревням, населенным племенами Длинного Дома, неся перед собой на вытянутых руках это сокровище. Заранее предвкушая восторг и ликование своего народа, старый вождь содрогался от счастья.

Ирокезы сложили на землю луки, колчаны, отделанное перламутром ружье Сваниссита и трубку из красного камня — их единственную, совсем скромную, грубо высеченную трубку; красный камень был холоден как лед — из нее не курили уже многие месяцы… Они положили ее и невольно вздохнули, заметив среди других подарков, лежащих на тисненых кожах, связки сухих листьев душистого виргинского табака, от которого приятно защекотало в носу. Какое счастье, что осталось недолго ждать, когда, сидя у огня и обмениваясь заманчивыми взаимными обещаниями, можно будет, наконец, выкурить трубку.

Но в предвкушении этого блаженства они не должны были забывать о всех сложных ритуалах, сопровождавших столь важные переговоры, от которых зависело все будущее ирокезского народа.

Анжелика призналась мужу, что ей очень бы не хотелось присутствовать на сегодняшней церемонии. Хотя она немало способствовала приближению этих переговоров, она считала, что ее присутствие на них отнюдь не обязательно. Убеждая мужа, она сказала, что, как объяснил ей Перро, женщины, хотя по законам ирокезов они и имеют право голоса, никогда не присутствуют на совете мужей, а за них выступают там их посредники, чаще всего кто-нибудь из юношей. Кроме того, ее с самого утра мучает мигрень, и ей даже подумать страшно, как вынесет она эти несколько томительных часов сидения с индейцами.

В конце концов Жоффрей согласился, ответив, что, если сами вожди не потребуют ее присутствия на переговорах, она может удалиться. Честно говоря, ее больше всего пугала мысль снова оказаться рядом с Уттаке. Со Сванисситом она чувствовала себя легче и даже попросила Никола Перро передать старому вождю несколько венецианских жемчужин, которые они приготовили утром с Онориной.

Увидев, что стороны обменялись приветствиями и сейчас начнутся переговоры, она незаметно вернулась к себе и провела вечер со своими друзьями и детьми; время от времени к ним кто-нибудь приходил и рассказывал, что происходит на переговорах.

Оттого что Сваниссит был безумно голоден, а с кухни доносились дразнящие воображение запахи, искушая его желанием скорее оборвать свои речи, он из гордости и самолюбия продолжал говорить; и хотя его красноречие давно перешло все границы человеческого терпения, де Пейрак спокойно внимал ему.

Сначала он на все лады повторял, что сегодня с ними здесь нет Тахутагета, потому что он оставил его во главе своих войск. Одни отряды находятся неподалеку, в лесу, другие начали переправляться через реку ниже по течению. Их много, очень много, наверно, целая тысяча, французы из Квебека даже не представляют, сколько воинов у Сванмссита.

И если он, Сваниссит, только узнает, что Человек Гром хочет обмануть его, что все его обещания были лживыми, что он старается ослабить ирокезов, склоняя их закопать томагавк войны, чтобы французам было легче разгромить их, пусть пеняет на себя! Ирокезы не уйдут из Катарунка, не насладившись местью. Кое-кого они поджарят, кое-кому «поправят прически».

— У вас тут есть хорошие шевелюры, — сказал он. — И у тебя, и у твоих сыновей, и у твоей жены. Нет-нет, сам я не стану снимать с нее скальп! — вскричал он, словно уже наступил момент действовать. — Я тебе уже говорил, и ты должен это запомнить: ни разу в жизни я не убил и не снял скальпа с женщины или ребенка. Я так и умру, не взяв на душу этот грех, не нарушу древних законов наших предков. Но наши молодые воины забыли эти законы, — добавил он, с презрением взглянув на своих собратьев, хотя все они уже были люди в возрасте. — Они всему учатся у белых, они перестали уважать тех, кто дает им жизнь, от кого зависит все будущее, они дошли до того, что прибивают скальпы убитых женщин у входа в свои вигвамы. Скоро ирокезы станут такими же подлыми и бесчестными, как и вы, белые.

Де Пейрак невозмутимо выслушал весь поток угроз и оскорблений. Он понимал, что эти злобные излияния скрывают лишь неуверенность Сваниссита, и постарался успокоить его. Не известно, сколько еще продолжались бы их разглагольствования, если бы вдруг не испортилась погода. Налетел порывистый ветер, над рекой и озерами поднялся густой туман, стремительно нахлынув на землю, он затопил ее до самых горных вершин.

Пришлось срочно собирать разложенные на земле подарки, оружие и нести их в форт.

Там в зале уже пылал жаркий огонь в очаге. Столы ломились от яств. Жирное мясо, благоухающий вареный маис, маринованные ягоды ждали гостей. В воздух поднялся голубой дымок табака, и прозрачная влага наполнила кубки.

По велению графа вход в этот рай был разрешен лишь испытанным мужам, закаленным флибустьерскими оргиями и языческими пиршествами.

Флоримон и Кантор в их число не попали, юношей отослали во флигель, где за праздничным столом собрались женщины, дети и все те, кто не выносил излишеств в спиртном.

Анжелика от всего сердца рассмеялась при виде растерянных и смущенных физиономий своих сыновей. Вскоре к их компании присоединился бретонец Жан, который храбро признался, что он не большой любитель водки и его пугают порции вареной медвежатины, а когда он наблюдает обжорство индейцев, его начинает тошнить.

Так же радушно они приняли и мальтийца Энрико Энци. У него была больная печень, доставлявшая ему много неприятных моментов в жизни, но, так как его товарищам было хорошо известно, как ловко орудует он кинжалом, не многие решились бы посмеяться над ним, когда, пожелтев, он с ужасом отталкивал от себя стакан вина или водки.

Дамы постарались, чтобы вечер в их обществе прошел весело. Было много музыки, играли на флейте и на гитаре, без конца заставляли петь Кантора, и все дружно подпевали ему. К чаю подали оладьи и конфеты из жженого сахара, куда для аромата добавили чуть-чуть аниса.

Мэтр Жонас рассказал страшную историю об оборотне, известную в его родных краях. Несколько раз он внезапно останавливался на полуслове, но совсем не потому, что забывал свою сказку. Напротив, он слишком хорошо ее помнил — в последний раз он рассказывал ее своим двум мальчикам, похищенным иезуитами… Он мужественно довел ее до конца, и интерес, с каким все его слушали, был для него лучшей наградой. Флоримон и Кантор вместе с детьми умоляли его рассказать еще что-нибудь такое же захватывающее.

Потом все разошлись спать. Анжелика посоветовала сыновьям остаться у нее, здесь они лучше отдохнут, чем в большом доме, где сейчас стоит такой гвалт. Завернувшись в одеяла, юноши улеглись прямо на пол, поближе к огню.

Нависший туман клонил людей в сон. Он окутал землю мягким покровом, в котором тонули все звуки, неожиданно раздававшиеся в тревожной тишине ночи.

Со всех четырех смотровых площадок форта часовые тщетно старались разглядеть, что происходит за палисадом, там слышался какой-то скрип, бульканье, вернее, до них долетало сквозь ватное одеяло тумана лишь эхо этих неясных и непонятных звуков. Возможно, просто у реки истошно квакали лягушки, и в лесу кричал козодой и ухали совы.

Оттого что вокруг форта не было больше вигвамов, ночь казалась еще темней и глуше. В прошлые ночи сквозь туман мерцали огни, тянуло дымком, слышался детский плач. Сейчас все было мертво кругом. Форт Катарунк затерялся в туманной мгле, как потонувший в волнах океана корабль.

Глава 9

Катарунк окутал туман. Туман за окнами. Туман в доме. Ледяной туман висит в воздухе, теплым туманом наполнился дом. Над фортом — густая завеса тумана, сквозь которую с трудом пробиваются мерцающие холодные звезды, комнату застилает голубой туман табачного дыма.

За окном сырой, пронизывающий до костей туман покрывает огромные пространства, он ползет над темной землей, крадется, как дикий зверь, готовый напасть на жилище человека, а в зале, где идет пир, туман пропитан запахом душистого табака; здесь можно курить сколько душе угодно, с отупевшей головой на сытый желудок.

Сваниссит счастлив. Старый сенека наелся до отвала. Он почти не пил: его всегда страшила необоримая, дурманящая власть водки. Он не хотел ни вина, ни пива. Но зато с каким наслаждением запивал он маисовую кашу студеной водой из глубокого колодца, чуть пахнущей землей! Он так устал от войны и так долго, голодал, что сейчас обилие пищи и выкуренный табак подействовали на него, как горячительные напитки. Старый сенека захмелел, как и все остальные. Ему представлялось, как он приносит ожерелье-вампум на совет матерей и старейшин. Он подумал о полученных подарках, о взаимных обещаниях…

Он думал о Стране Великих Охот, что ждет своего доблестного воина по ту сторону жизни. Сердце его блаженствовало… Ему казалось, что именно такие радости найдут ушедшие в иной мир души. Больше ему нечего было желать! И даже… Вот неожиданность! Перед ним появился Модрей, тот самый мальчик, которого он когда-то называл своим сыном.

Оскалившись в страшной улыбке, Модрей занес свой нож над головой старого ирокеза.

Глава 10

Далеко за полночь, но рассвет еще и не близился, вдруг заржали кони. За окном кто-то крикнул:

— Медведи!

Жоффрей де Пейрак вскочил и бросился к двери. Хотя обычно он пил, не пьянея, на этот раз, пробираясь меж тел своих сотрапезников, он чувствовал себя не слишком уверенно…

Каким бы выносливым ни был гостеприимный хозяин, не так-то просто выдержать пир с индейцами, да еще по такому случаю, как заключение с ними союза. Уже все потеряли надежду, что когда-нибудь кончатся их речи и они насытят свои желудки… К счастью, терпение де Пейрака было соткано из крепкой нити. К тому же за эту ночь он сильно преуспел в языке ирокезов.

Когда он бежал через двор к воротам, ему показалось странным, что он не слышит звука своих шагов. Вдруг раздался неестественно глухой крик, но он все же узнал голос одного из часовых, испанца Педро Махорке. Почти в тот же миг де Пейрака с такой силой ударили в плечо, что он едва устоял на ногах. Удар был явно направлен в голову, и спас его только защитный рефлекс: почувствовав, что на него замахнулись, он отпрянул в сторону. Вслед за первым посыпались другие удары; в густом тумане, не разбирая, били куда попало. Он хватал чьи-то липкие руки, выкручивал, ломал и стискивал их, так что только кости трещали; он кое-чему научился в восточных портах… Но противник, как стоглавая гидра, был наделен способностью возрождаться до бесконечности. Вот снова удар — теперь уже топором, — который глубоко рассек ему кожу на виске. Все могло бы кончиться хуже, если б ему снова не удалось ловко увернуться от удара. На губах он чувствовал солоноватый вкус крови.

Отпрыгнув назад, он вырвался наконец из этого клубка змей, все теснее сжимавших его и жаждавших его смерти.

Он побежал вперед, вокруг по-прежнему стояла какая-то непонятная тишина. Его глаза понемногу начали привыкать к темноте, и он смог различить приближавшуюся фигуру; в плотном, туманном воздухе она выглядела огромной и расплывчатой. На этот раз де Пейрак ударил первый, тяжелой серебряной рукояткой пистолета, прямо в лицо. Индеец упал, но со всех сторон снова подступали зловещие тени, готовые наброситься на него.

Рана ослабила де Пейрака. Чтобы скрыться от своих преследователей, он кинулся к реке. Она была где-то рядом. Добежав до берега, он прыгнул в воду.

И, погрузившись в темное ледяное убежище, понял, что спасен. Он словно заново переживал тот побег, когда пятнадцать лет назад ему чудом удалось соскользнуть в Сену с лодки, куда его полуживого погрузили мушкетеры короля.

Его остановил толчок. Схватившись за ветки, он подтянулся к берегу. Холодный розовый свет резанул ему глаза. На минуту ему подумалось, что это луч света, которым его нащупывают в темноте, но тут же сообразил, что это всего лишь розовое сияние утренней зари. С деревьев алмазными подвесками свисали сосульки. Вместо черного покрова ночи вокруг расстилалась сверкающая белизна. И хотя ему казалось, что он не терял сознания, сейчас он понял, что какое-то время, после того как выбрался на берег, он пролежал в забытьи.

И вдруг его пронзила мысль: «Анжелика! Что с ней? Она в опасности! Что произошло в форте? Как дети?»

К нему тут же вернулась ясность мысли, и, хотя он потерял много крови, вспыхнувшая в нем ярость придала ему почти невероятную силу. Сейчас он был готов к любой схватке, и, как всегда в минуту острой опасности, им овладело полнейшее спокойствие, делавшее его глухим и слепым ко всему, что не вмело прямого отношения к этой опасности.

Медленно приподнявшись, он огляделся. Кругом лежал снег. Так вот откуда эта слепящая белизна, тишина и таинственная приглушенность звуков! Снег выпал ночью на землю, окутанную туманом. Первые же лучи солнца разогнали туман, и теперь все снова сверкало в прозрачном воздухе.

Де Пейрак был довольно далеко от форта. Отсюда он видел остроконечный палисад на высоком берегу и струйки дыма, плавно поднимавшиеся в голубое небо.

Оглядываясь по сторонам, он осторожно пошел вперед, зажав в руке пистолет со взведенным курком. Но кругом не было ни души. Уже поднимаясь на холм, он заметил след человека, ведущий к реке, очень отчетливый на свежем снегу. Чем ближе к форту он подходил, тем больше становилось следов, они вели налево и направо. Значит, форт окружили, прежде чем его захватить. Захватить? Нет, в него проникли без боя. Ведь его самого ранили во дворе.

Наконец, когда он уже вышел на тропинку, ведущую от реки прямо к воротам форта, он увидел лежащее на ней распростертое тело.

Он осторожно приблизился и перевернул тело лицом вверх. У индейца был пробит лоб. И из раны вытекал мозг. Это был тот самый индеец, которого он ударил рукояткой пистолета. Де Пейрак постоял, разглядывая его. И хотя он был не прикрыт и являл собой прекрасную мишень для врага, теперь он знал, что опасаться ему нечего.

Индеец принадлежал к тем, кто нападает только ночью и исчезает с появлением дня. К тем, кто может не бояться умереть в темноте, ибо их душ уже не коснется проклятие предков, к единственным, кто осмелится…

Индеец мог быть только из них, и, наклонившись к убитому, Жоффрей де Пейрак получил этому подтверждение. На груди у индейца что-то блеснуло. Резким движением граф оборвал ленту амулета. Быстро взглянув на него, он бросил его в карман своего камзола.

Затем медленно начал подниматься к воротам Катарунка.

Глава 11

Анжелика долго не могла уснуть. Головная боль не проходила, мучительно давило виски, давило глаза.

Ночью «музыканты», которых привел Никола Перро, чтобы усладить музыкой ирокезских вождей, самозабвенно били в барабаны, трещали в трещотки и нудно дудели в свои деревянные дудки. Розовые отсветы костров проникали через пергамент маленького окошечка.

Анжелике все время казалось, что там вот-вот появится какая-нибудь ужасная физиономия. Индейцы танцевали во дворе вокруг костров и в самом доме. Анжелика представляла себе, какой там сейчас идет пир, как индейцы и белые передают друг другу деревянные миски, полные пшеничной и маисовой каши, политой сверху медвежьим жиром и посыпанной зернами подсолнечника, как режут огромные куски вареной медвежатины и поднимают тяжелые кубки. Временами до нее долетали хриплые, удивительно однообразные крики, заглушавшие пронзительные и назойливые звуки музыки, тогда Анжелика вздрагивала и ей становилось вовсе не по себе.

Она боялась чего-то, и ей очень не хватало мужа.

«Как мне хочется, чтобы ты был сейчас здесь, со мной, — думала она совсем по-детски. — Ты так мне нужен…»

Потом мысли ее начали путаться, и она погрузилась в глубокий сон. Когда она проснулась, вокруг стояла мертвая тишина. И сквозь плотный пергамент в комнату просачивался необычный свет.

У своей кровати Анжелика увидела неподвижную фигуру Уттаке. Он был гол и смертельно бледен. Его можно было принять за изваяние из желтого мрамора. Склонив голову, он смотрел на нее, и вдруг она заметила, что по его плечу стекает алая кровь.

Чуть слышно он прошептал:

— Женщина, оставь мне жизнь!

Анжелика мгновенно вскочила с постели, скорбная тень индейца тут же исчезла. В комнате никого не было.

«Господи, я, кажется, начинаю сходить с ума, — подумала Анжелика. — Неужели у меня начались видения, как у индейцев?»

Она провела дрожащей рукой по лицу. Сердце бешено колотилось в груди. Она напрягла слух. Что значила эта тишина? В ней было что-то неестественное, она невольно настораживала.

Что-то случилось!

Анжелика стала быстро одеваться. В спешке она схватила первый попавшийся ей под руку плащ, тот самый малиновый, в котором она была на пиру в день прибытия в Катарунк. Она и не предполагала, что именно этот плащ поможет ей спасти человеческую жизнь…

В соседней комнате здоровым сном юности спали ее сыновья. Осторожно приложив ухо к двери комнаты супругов Жонас и услышав их ровное дыхание, она немного успокоилась.

Но окружавшая тишина продолжала тревожить ее. Стараясь не шуметь, она открыла входную дверь, и прямо в лицо ей ударил ослепительно-яркий свет этого утра, пробившийся даже через маленькие, почти непроницаемые квадраты ее окошка. На нее тут же пахнуло холодом, на мгновение ослепнув, она зажмурилась и едва сдержалась, чтобы не крикнуть: снег!

Снег выпал ночью, ранний, нежданный-негаданный. Мягко падая, он укрыл землю ватным одеялом, приглушившим все звуки.

К утру снежные хлопья приостановили свой безмолвный таинственный танец, но снег создавал ощущение неожиданности и новизны. Кругом все было пусто. Однако белый ковер, застилавший двор, хранил на себе отпечатки множества свежих следов.

Ворота форта были распахнуты настежь, и прямо за ними на земле, как ей показалось, лежал человек. Она бросилась было туда, но в этот самый миг густая полоса тумана наползла на нее сзади, перевалив через крышу дома огромным облаком серого дыма, солнце сразу же скрылось, и Анжелика очутилась в глухой непроглядной мгле.

Раздался пронзительный, какой-то странный крик. Но того, кто кричал, не было видно. Ощупью пробираясь вдоль ограды, она оказалась у Самых ворот. Она вышла из них и теперь уже совсем не представляла, где же она заметила лежащего человека.

Она крикнула. Голос прозвучал глухо, как в подушку.

Внезапно налетевший туман начал рассеиваться, оседая блестящими каплями на землю. На глазах у Анжелики гигантский темный призрак начал превращаться в алый клен, одиноко стоявший у самого входа в форт. Снегу не удалось скрыть его роскошное одеяние. Белоснежная кайма только подчеркнула яркость его красок. Лучи пробивавшегося солнца струились сквозь его пурпурную листву, как через рубиновые витражи.

Когда туман ушел наконец к реке, Анжелика увидела, что по склону холма медленно поднимается человек. Она узнала в нем юного барона де Модрея. Он словно излучал сияние и был прекрасен, как Михаил Архангел.

Его белокурые волосы блестели под индейским убором из перьев и жемчуга. Короткий плащ из лосиной кожи был распахнут, на голой груди сверкал золотой крест и какие-то амулеты, а в высоко поднятой над головой руке — лезвие длинного ножа. Он шел, подняв голову к форту, и не было слышно его шагов. В его светлых глазах застыло райское блаженство.

Сквозь туман ему явилось дивное видение: женщина неземной красоты, с лилейно-бледным лицом и чудесными зелеными глазами, залитая лучезарным светом, исходившим от алого клена. Светлая и величественная, завернувшись в малиновый плащ, она ждала его, она смотрела, как он приближается к ней.

Потрясенный, он преклонил колени.

— О Богородица, — прошептал он срывающимся голосом, — о Матерь Божья, будь благословен этот день! Я знал, что ты явишься мне в час моего торжества!

Он потряс перед ней чем-то темным.

— Вот волосы дьявола! Вот дар, который я обещал тебе! О Богородица… Это скальп Сваниссита…

Снег перед ним расцвел красными цветами. Это падали капли крови…

Вновь налетел туман и Анжелика больше не видела стоявшего перед ней на коленях человека. Но слышала, как он кричит, словно безумец:

— Сваниссит мертв! Слава Господу, слава Всевышнему!

Как слепая, хватаясь руками за воздух, Анжелика добралась до ворот. Она прошла почти через весь двор, пытаясь найти дом, где этой ночью шел пир. Вдруг в нескольких шагах от себя она разглядела широко распахнутую дверь, зиявшую, как черный провал в туманной мгле. Ветер со скрипом раскачивал на кожаных петлях тяжелые створки. Ужасное предчувствие сжало ей сердце.

— Вот он, праздничный зал! — проговорила она, переступив порог.

За столом сидели четверо. Она сразу увидела, что мужа среди них нет. Это были ирокезские вожди: Сваниссит, Анхисера, Онасатеган и Ганатуха. Упершись лбами в стал, они, казалось, спали после бурного пира. В зале, куда забрался туман, пахло сыростью. Огни не горели. В зловещей тишине Анжелика вдруг услышала звук, заставивший ее похолодеть. Звук медленно падавших тяжелых капель, словно обрывавшихся с потолка мрачной пещеры, в которую просачивается вода.

Не все ли равно теперь было, что погасли огни, что в открытую дверь ворвался холод!.. Те, кто сидел здесь, не нуждались больше в тепле. Они спали вечным сном со снятыми скальпами, в луже крови, стекавшей каплями на пол.

Тошнота подступила к горлу Анжелики.

Даже безумная тревога, которую она испытывала за судьбу мужа, померкла перед ужасом и позором случившегося.

Ирокезские вожди были убиты за столом пригласившего их хозяина, под крышей Жоффрея де Пейрака.

Анжелика услышала за своей спиной какое-то движение и стремительно обернулась, схватившись за рукоятку пистолета.

Перед ней стоял Никола Перро. Он чесал голову под шапкой и смотрел на нее обезумевшими глазами. Он тоже увидел убитых индейцев, но у него не хватало сил разразиться проклятиями, вертевшимися на языке.

— Мессир Перро, кто это сделал? — спросила она почти беззвучно. — Вам известно, кто это сделал?

Он покачал головой.

— Где мой муж?

— Его ищут.

— Что же все-таки произошло?

— Ночью мы сильно напились, — ответил Перро. — Когда я вышел во двор, меня ударили по голове… Я только что пришел в себя…

— Кто вас ударил?

— Ничего толком не знаю… Но готов держать пари, что это дело рук сагамора Пиксарета и его бешеных воинов…

— А откуда здесь взялся Модрей? Я только что видела его у форта…

Перро сказал, глядя на ирокезов: