Святыня Лихэйн Деннис

15

Мне никогда еще не приходилось летать на личном авиалайнере, поэтому сравнивать это мне было совершенно не с чем. Я не мог, даже совершив мысленный прыжок, сопоставить этот полет с пребыванием на личной яхте или же на личном острове, поскольку никогда не бывал ни там, ни там. Единственное, чем я владел лично, был мой латаный-перелатаный «порше-63». Поэтому… личный самолет оставалось сравнивать лишь с моим личным автомобилем, и они оказывались очень похожи, только самолет был больше. И быстрее. И имел бар. И летел.

Недотепа и Шатун заехали за нами ко мне на квартиру на темно-синем лимузине, который также был больше моей машины. Признаться, он был даже больше моей квартиры.

От меня мы промчались по Коламбия-роуд, к удивлению нескольких зевак, по-видимому, недоумевавших, что это за свадьба такая или пикник старшеклассников в девять утра да еще в середине марта. Прорезав транспортную сутолоку часа пик и скользнув вдоль туннеля Теда Уильямса, мы подъехали к аэропорту.

Вместо того чтобы влиться в поток машин устремлявшихся к главному терминалу, мы сделали петлю и направились к южному краю летного поля и, миновав ряд грузовых терминалов, продуктовых автопогрузок, складов и конференц-отель, о существовании которого я даже понятия не имел, мы очутились возле служб аэропорта.

Шатун пошел внутрь, а мы с Энджи тем временем обрыскали машину в поисках орешков и апельсинового сока и, набив карманы, принялись дискутировать, не прихватить ли еще и шампанского.

Шатун вернулся вместе с каким-то коротышкой, который затрусил к коричнево-желтому мини-фургону с надписью «Специальная авиация».

— Хочу лимузин, — сказал я Энджи.

— Парковаться возле твоего дома — повесишься.

— А зачем мне тогда дом? — Наклонившись к шоферскому креслу, я спросил Недотепу: — А сортир тут есть?

— Есть отделение с контейнером, — пожал плечами тот.

Мы тронулись, держась в хвосте мини-фургона, к будке охраны. Шатун и водитель фургона вылезли и предъявили охраннику свои удостоверения, и он, записав в блокнот номера, вручил Шатуну пропуск, который тот, вернувшись в машину, положил на приборную доску. Оранжевый шлагбаум поднялся перед фургоном, и мы, проехав мимо будки, очутились на летном поле.

Фургон обогнул какое-то маленькое здание, мы последовали за ним по узкой дорожке между двумя взлетными полосами, за которыми влажно поблескивали в утреннем тумане бледные огни других взлетных полос. Я увидел грузовые самолеты и элегантные лайнеры и маленькие белые вертолеты, бензовозы, две простаивавшие «скорые помощи», припаркованную пожарную машину, три других лимузина. Казалось, мы ступили в мир, дотоле от нас сокрытый, где от всего за километр несло властью, силой, влиятельностью, мир, обитатели которого были такими важными шишками, что просто не могли утруждать себя нормами обычного передвижения в пространстве или чем-то столь банальным, как расписание рейсов, составленное посторонними. Мы находились в мире, где место в салоне первого класса коммерческого авиалайнера почитается второсортным, а потянувшиеся перед нами окаймленные посадочными огнями взлетные полосы и являлись истинными коридорами власти.

Я гадал, который из лайнеров принадлежит Тревору Стоуну, пока мы не очутились прямо перед ним. Лайнер этот выделялся даже в компании «сессн» и «лиров». Это был белоснежный «Гольфстрим» с вытянутым и чуть наклонным носом «кондора», с корпусом, устремленным вперед, как пуля, крыльями, плотно прижатыми к фюзеляжу, и хвостовой частью в форме спинного плавника. Изящная, ничего лишнего, машина классической конфигурации.

Мы взяли из лимузина вещи, и еще один служащий «Специальной авиации», выхватив их из наших рук, поместил вещи в багажное отделение в хвостовом отсеке.

— Ну а насколько потянет такой самолетик? — спросил я Шатуна. — Не меньше миллионов семи, наверное?

Он коротко хохотнул.

— Веселится, — заметил я, обращаясь к Энджи.

— До упаду, — сказала она.

— Если не ошибаюсь, мистер Стоун заплатил за этот «Гольфстрим» двадцать шесть миллионов.

Слова «этот „Гольфстрим“» он произнес так, словно в гараже Марблхеда стояла по меньшей мере еще парочка таких самолетов.

— Двадцать шесть! — Я толкнул в бок Энджи. — Держу пари, что запрашивали за него двадцать восемь миллионов, но на два миллиона цену удалось скостить.

На борту нас встретили капитан корабля Джимми Маккен и второй пилот Херб — веселые ребята: рот до ушей и кустистые брови, то и дело ползущие вверх за зеркальными стеклами очков. Они заверили нас, что мы находимся в надежных руках и что волноваться не стоит — вот уж который месяц аварий у них не было, ха-ха-ха, профессиональный юмор летчиков. Юмор высший класс. Обхохочешься.

Мы предоставили им колдовать над своими приборами и рукоятками и измысливать новые восхитительные способы отправления наших душ непосредственно в пятки под наше жалобное повизгивание, а сами направились в салон. Он также показался мне больше моей квартиры, но, может быть, я просто находился под впечатлением.

Там были бар, фортепиано и три кушетки в глубине салона. В ванной был душ. Пол был устлан лиловым ковром. Справа и слева располагались шесть кожаных кресел, перед двумя из которых находились столики вишневого дерева, прикрученные к полу. Сиденья кресел были удобно наклонены.

Пять кресел были незаняты. В шестом сидел Грэм Клифтон, он же Недотепа. А я даже не видел, когда он вышел из лимузина. Он сидел к нам лицом с ноутбуком в кожаном чехле на коленях и закрытой авторучкой на его крышке.

— Мистер Клифтон, — сказал я, — я не знал, что вы летите с нами.

— Мистер Стоун решил, что там вам может понадобиться помощь. А я хорошо ориентируюсь на побережье Флориды.

— Обычно мы не прибегаем к чьей-либо помощи, — сказала Энджи, усаживаясь в стороне от него.

Он пожал плечами:

— Мистер Стоун на этом настаивал.

Я поднял трубку телефона, вмонтированного в мой подлокотник.

— Что ж, попробуем заставить мистера Стоуна изменить свое решение.

Недотепа прикрыл мою руку своей, заставив положить трубку обратно в подлокотник. Для такого коротышки он был удивительно силен.

— Мистер Стоун своих решений не меняет, — заметил он.

Я взглянул в черные бусинки его глаз и увидел там лишь свое собственное подрагивающее отражение.

В Международный аэропорт Тампы мы прибыли в час дня, и липкий зной охватил нас еще прежде, чем шасси самолета коснулись покрытия взлетно-посадочной полосы. Капитан Джимми и второй пилот Херб при том, что в других случаях жизни они могли показаться не семи пядей во лбу, в профессиональном отношении, то есть в том, как они подняли самолет в воздух, как приземлились, как справились с турбулентностью над Вирджинией, оказались на высоте — судя по всему, им по плечу было бы даже посадить ДС-10 на кончик карандаша в разгар бури.

Первое, что поразило меня во Флориде, кроме ни с чем не сравнимого зноя, — это зелень. Казалось, Международный аэропорт Тампы отвоевал себе кусок посреди мангровых зарослей, и всюду, куда ни глянь, глаз видел разные оттенки зеленого: темно-зеленую листву мангровых деревьев, мокрую сероватую зелень их стволов, зелень аккуратных холмов при въезде и выезде из аэропорта, веселую зелень трамвайчиков, снующих взад-вперед между терминалами, как если бы «На острие бритвы» ставил Уолт Дисней.

Потом я поднял глаза вверх, на небо, и там была синева невиданного мною раньше оттенка, такая густая и яркая по сравнению с кораллово-белыми петлями трассы с ее развязками, что я готов был поклясться, что синева эта нарисованная. «Гуашью нарисованная», — думал я, когда мы ехали в трамвайчике и яркий свет лился к нам в окна — таких агрессивных, напористых красок я не видел со времен моих хождений в ночной клуб в середине восьмидесятых.

И влажность, господи боже, какая же здесь влажность — я понял это, едва выйдя из самолета; влага, как раскаленной губкой, окутала мою грудь и просверлив ее, вонзилась прямо в легкие. В Бостоне, когда мы вылетали, было градусов тридцать с лишним, и это после долгой зимы казалось оттепелью. Здесь же было никак не меньше восьмидесяти, а то и больше, а влажная мохнатая пелена сырости еще и добавляла к температуре градусов двадцать.

— Придется бросить курить, — сказала Энджи, когда мы прибыли на терминал.

— Или дышать, — сказал я. — Одно из двух.

Тревор, разумеется, заказал нам машину, которая ждала нас. Это был громадный, с четырьмя дверцами «лексус» с серебристым покрытием, номерами Джорджии и южным двойником Шатуна за рулем. Водитель этот был высок и возраста самого неопределенного — между пятьюдесятью и девяноста. Звался он «мистер Кушинг», и я заподозрил, что по имени его не называл никто и никогда. Возможно, даже и для его родителей он был «мистером Кушингом». Одет он был в черный костюм, а на голове у него, несмотря на пекло, красовалась водительская фуражка, однако когда он открывал нам с Энджи дверцу, кожа его руки была сухая, словно присыпанная тальком.

— Добрый день, госпожа Дженнаро, мистер Кензи, — произнес он. — Добро пожаловать в Тампу.

— День добрый, — отозвались мы.

Мистер Кушинг захлопнул дверцу, и мы очутились в охлажденной кондиционером атмосфере, он же, обойдя машину, распахнул дверцу, противоположную водительской, перед Недотепой. Потом мистер Кушинг уселся за руль и вручил Недотепе три конверта, из которых тот взял один, а два других передал нам.

— Там ключи от ваших номеров в отеле, — сообщил мистер Кушинг, выруливая с обочины. — Вы, госпожа Дженнаро, остановитесь в апартаментах 6–11, а вы, мистер Кензи, в апартаментах 6–12. Там же, в конверте, вы найдете ключи от машины, которую взял напрокат для вас мистер Стоун. Машина стоит на парковке отеля. Парковочный номер — на обороте конверта.

Недотепа раскрыл свой маленький, размером с записную книжку, ноутбук, нажал какие-то кнопки.

— Мы живем в отеле «Харбор-Айленд», — сказал он. — Почему бы нам сначала не сделать крюк и не принять там душ, а уж потом направиться в мотель «Двор Мэриотт», где предположительно останавливался этот Джефф Прайс?

Я покосился на Энджи:

— Звучит заманчиво.

Недотепа кивнул, и его компьютер загудел. Наклонившись вперед, я разглядел, что на экранчике компьютера показалась карта Тампы. Потом изображение разделилось на квадратики городских кварталов, становясь все подробнее, пока на экране не замигала точка, в которой я признал мотель «Двор Мэриотт». Точка утвердилась в центре экрана, а на улицах вокруг нее обозначились названия.

Я все время ждал, что магнитофонный голос скажет мне, в чем состоит моя задача.

— Запись стирается через три секунды, — сказал я.

— Что? — не поняла Энджи.

— Не важно.

16

Отель «Харбор-Айленд» выглядел очень цивилизованным и относительно новым. Он вознесся в старом районе центра города, и, подъезжая к нему, мы проехали по белому мостику, длина которого не превышала длины небольшого автобуса. Кругом были рестораны, несколько модных лавок и яхт-клуб, бассейн которого поблескивал и золотился на солнце. Вся архитектура была выдержана в южном карибском стиле — белые, очищенные пескодувкой стены, светло-желтая штукатурка, ракушечные тротуары.

Уже возле самого отеля к переднему стеклу автомобиля вдруг метнулся пеликан, и мы оба, я и Энджи, инстинктивно пригнули головы, но диковинная птица, подхваченная ветром, секунду парила в воздухе, а потом, сделав низкую петлю, переместилась на какие-то сваи в доке.

— Во громадина какая! — воскликнула Энджи.

— И ловка, нечего сказать!

— И вид у нее допотопный.

— Мне не нравится.

— Ну да, — согласилась она, — поневоле испугаешься.

Мистер Кушинг доставил нас к дверям отеля, и посыльный, взяв наши вещи, сказал: «Сюда, пожалуйста, мистер Кензи, госпожа Дженнаро», хотя мы никому и не представились.

— Встретимся у вас в номере в три часа, — сказал Недотепа.

— Заметано, — ответил я.

Мы оставили его за оживленной беседой с мистером Кушингом и вслед за нашим невероятно смуглым провожатым проследовали к лифту и затем к нашим апартаментам.

Апартаменты были роскошные, с видом на залив Тампы и три пересекающих его моста. Молочно-зеленая вода искрилась на солнце, и все это было так красиво, первозданно и умиротворяюще, что казалось, еще немного — и меня вырвет.

Энджи вошла ко мне через дверь, соединявшую наши номера, и мы прошли на балкон, задвинув за собой стеклянную дверь.

Она переоделась, сменив строгий темный костюм на голубые джинсы и белый сетчатый топ на бретельках, и я старался помешать глазам и мыслям все время возвращаться к тому, как облегает сетчатый топ ее грудь и плечи, чтобы сосредоточиться и суметь обсудить с ней, чем нам предстоит здесь заняться.

— Как скоро бы ты хотела отделаться от Недотепы? — спросил я.

— Чем скорее, тем лучше. — Она перегнулась через перила и затянулась сигаретой.

— Номер вызывает у меня подозрения, — сказал я.

Она покачала головой:

— Как и машина напрокат.

Солнце заливало светом ее черные волосы, зажигая в них рыжинки — темно-рыжие огоньки. Этих рыжинок я давно не замечал, с лета, когда их накрыла сгустившаяся тьма. От жары щеки ее раскраснелись.

Может быть, место это не так уж и плохо.

— Почему вдруг Тревор так взял нас в оборот?

— Ты имеешь в виду Недотепу?

— И Кушинга тоже. — Я махнул рукой в сторону двери за нами. — И все это дерьмо.

Она пожала плечами:

— Бесится из-за Дезире.

— Возможно.

Она повернулась и оперлась о перила спиной, стоя на фоне залива и задрав лицо к солнцу.

— А потом, ты ведь знаешь, как это бывает у этих богатых мужиков.

— Нет, — сказал я, — не знаю.

— Ну, вот, например, когда идешь к такому на свидание.

— Подожди минуточку, я сейчас ручку достану записать.

Она метнула в меня пепел.

— Он будет всегда пускать тебе пыль в глаза — вот, дескать, стоит ему пальцами щелкнуть, и все расстилаются перед ним, и отныне каждое твое желание или то, что он считает твоим желанием, будет предугадываться и исполняться, и лакеи будут открывать тебе дверцу автомобиля, швейцары кланяться в дверях, метрдотель станет подставлять тебе стул под задницу, а твой богатый ухажер примется заказывать тебе еду. От всего этого ты вроде должна расслабиться и чувствовать себя на седьмом небе, а вместо этого чувствуешь себя дура дурой, как будто своих мозгов у тебя нет. А может быть, — вдруг добавила она, — дело вовсе в другом — может быть, Тревор просто хочет показать нам, что все, чем он владеет, к нашим услугам.

— Но все же и номер, и прокатный автомобиль вызывают у тебя подозрения?

Она покачала головой:

— Он привык к власти и, наверное, с неохотой передоверяет другим то, что мог бы сделать сам, если бы позволяло здоровье. И поскольку Джей пропал…

— Он хочет быть в курсе всех наших действий.

— Именно.

— Парень мне нравится, и все такое, — сказал я.

— Но тем хуже для него, — согласилась Энджи.

Когда мы взглянули из окна, расположенного повыше, мистер Кушинг стоял возле своего «лексуса» у фасада. Заодно я поинтересовался парковочным гаражом и заметил, что выезд из него находится с тыла отеля и ведет на улочку модных лавок. С того места, где стоял Кушинг, выезда ему видно не было, как не было видно и мостика, по которому мы подъезжали к острову, где находился отель.

Наш автомобиль был голубым «додж-стелфом», взятым напрокат в заведении, называвшемся «Престижный импорт» и расположенном на Дэйл-Мэбри-бульвар. Мы отыскали автомобиль и выехали на нем с парковки и с острова Харбор-Айленд.

Энджи все время сверялась с лежавшей у нее на коленях картой, и мы свернули на Кентукки-бульвар, отыскали Дэйл-Мэбри и поехали в северном направлении.

— Масса ломбардов, — сказала Энджи, глядя из окна.

— И стрип-клубов, — прибавил я. — Половина их закрыта, а половина — новенькие.

— Почему же не открыть закрытые, вместо того чтобы открывать новые? — удивилась Энджи.

— В этом-то и загвоздка, — сказал я.

Флорида, которую мы видели до сих пор, была Флоридой как бы открыточной — атоллы, мангровые деревья, пальмы, сверкание воды и пеликаны. Но пока мы катили по Дэйл-Мэбри пятнадцать, если не больше скучнейших миль по плоской равнине — а такого плоского пейзажа мне еще не приходилось видеть, — в удушающем прорезиненном зное под куполом яркой синевы, я склонялся к мысли, что нам открылась подлинная Флорида.

Энджи оказалась права насчет ломбардов, как и я оказался прав насчет стрип-клубов. И тех, и других приходилось не меньше одного на каждый квартал. А еще мы проезжали бары с ошеломляющими названиями вроде «У-лю-лю», или «Сектор приза», или «Румяные щечки», перемежаемые фаст-фудами и кафе для автомобилистов и даже пивными для пьяниц за рулем. Там и сям пейзаж разнообразили парковки трейлеров, автосервисы для них же и большее количество свалок подержанных автомобилей, чем даже на Линнской автостраде.

Энджи потянула себя за пояс джинсов.

— Господи, даже джинсы взмокли.

— Так сними их.

Она дотянулась до кнопки кондиционера и, щелкнув чем-то между сиденьями, подняла толстые стекла окон.

— Ну, как теперь? — спросила она.

— Мне больше по душе мое прежнее предложение.

— Вам не нравится «стелф»? — Эдди, служащий пункта проката, казался озадаченным. — Всем он так нравится.

— Вне всякого сомнения, — сказала Энджи, — но мы предпочли бы что-нибудь не столь вызывающее.

— Bay, — воскликнул Эдди, обращаясь к другому служителю, появившемуся в раздвижной стеклянной двери за его спиной. — Слышь, Дон, им «стелф» не нравится!

Дон скривил загорелое лицо и уставился на нас с таким выражением, словно мы свалились с Юпитера.

— Не нравится «стелф»? А всем нравится.

— Это мы уже слышали, — сказал я, — но он не совсем отвечает нашим задачам.

— Так чего ж вам надо? Может быть, «эдсел»? — спросил Дон.

Слова эти Эдди оценил. Он шлепнул ладонью по конторке, и оба они разразились звуками, больше всего похожими на ржанье.

— Мы ищем что-нибудь похожее на ту зеленую «челику», что стоит у вас на парковке, — сказала Энджи.

— С поднимающейся крышей? — спросил Эдди.

— Уж конечно, — заверила Энджи.

Мы взяли машину, не помыв ее и не заправив. Дону и Эдди мы сказали, что нас поджимает время, и слова эти озадачили их еще больше нашего желания расстаться со «стелфом».

— Поджимает? — переспросил Дон, сверяя наши водительские удостоверения с прокатной квитанцией, заполненной мистером Кушингом.

— Ага, — сказал я. — Ну, это когда дел много и надо спешить.

К моему удивлению, он не спросил меня, что такое «спешить». Он просто пожал плечами и кинул мне ключи.

Мы сделали остановку возле ресторанчика «Крабовый домик», чтобы изучить карту и выработать план действий.

— Эти креветки просто невообразимы, — воскликнула Энджи.

— Как и этот краб, — сказал я. — Попробуй. Давай, ты — мне, а я — тебе.

Мы обменялись кусочками, и они действительно оказались вкуснейшими.

— А ведь как дешево, — заметила Энджи.

Ресторанчик был действительно домиком, или хижиной, обшитой досками и старой фанерой, столы были выщерблены и поцарапаны, еду подавали на бумажных тарелках, а наше пиво из пластикового пакета мы разливали в вощеные стаканчики. Однако еда, не идущая ни в какое сравнение с морепродуктами, которые мне когда-либо подавали в Бостоне, стоила чуть ли не вчетверо дешевле тамошней.

Мы сидели на задней веранде, в тени с видом на болотистые заросли тростника и светло-коричневую воду, протянувшиеся метров на пятьдесят, до самой задней двери очередного — о господи! — стрип-клуба. Белая птица с ногами не короче, чем у Энджи, и шеей под стать ногам села на перила веранды и стала заглядывать нам в тарелки.

— Господи, — воскликнула Энджи, — а это еще что за чучело?

— Это белая цапля, — сказал я. — Она нам ничего не сделает.

— Откуда ты знаешь, что это такое?

— Из «Родной природы».

— А-а, ты уверен, что ничего не сделает?

— Ну, Энджи, — сказал я.

Она вздрогнула.

— Ну, значит, я далека от природы. Прости мне это.

Цапля соскочила с перил, села возле моего локтя и стала тянуть голову к моему плечу.

Я взял лапку краба, швырнул ее за перила, и, смазав меня по уху крылом, цапля перемахнула через перила и нырнула в воду.

— Ну вот, — сказала Энджи, — теперь она не отстанет.

Я поднял со столика свою тарелку и стаканчик:

— Пойдем.

Мы пошли внутрь изучить карту, а цапля вернулась и стала глядеть на нас через стекло. Уяснив себе, как ехать, мы сложили карту и прикончили еду.

— Думаешь, она жива? — спросила Энджи.

— Не знаю, — сказал я.

— Ну а Джей? — сказала она. — Думаешь, он искал ее?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Не слишком-то много мы знаем, правда?

Я смотрел, как цапля изогнула длинную шею, чтобы удобнее было меня разглядывать через стекло.

— Правда, — сказал я. — Но мы способные ученики и быстро все схватываем.

17

Никто из тех, к кому мы обращались в мотеле «Двор Мэриотт», показывая фотографии, не знали ни Дезире, ни Прайса. Отвечали все они очень определенно, так как лишь за полчаса до нашего прибытия те же самые фотографии показывали им Недотепа и мистер Кушинг. Недотепа, этот чертов проныра, даже оставил для нас записку у портье «Мэриотта», назначив нам свидание в баре «Харбора» в восемь часов.

Мы попытали служащих еще нескольких окрестных отелей, но ответом нам были лишь их пустые глаза, после чего мы вернулись на Харбор-Айленд.

— Не наш это город, — сказала Энджи в лифте, когда мы спускались в бар.

— Никак не наш.

— Он меня бесит. И околачиваться здесь — пустое дело. Мы не знаем, с кем говорить, не имеем ни знакомых, ни друзей. Все, что мы можем делать, это бродить здесь как последние идиоты, всучив всем эти кретинские фотки.

— Фотки? — переспросил я.

— Фотки, — повторила она.

— А, ну да, понятно, — сказал я. — На секунду мне показалось, что ты назвала фото как-то не так.

— Заткнись, Патрик. — Она вышла из лифта и впереди меня проследовала в бар.

Она была права. Находиться здесь было пустым делом. Зацепка оказалась никчемной. Покрыть 1400 миль воздушного пространства лишь потому, что за две недели до этого кто-то в отеле воспользовался кредитной карточкой Джеффа, было верхом кретинизма.

Однако Недотепа так не считал. Мы нашли его в баре сидящим за столиком с видом на залив; перед ним стоял бокал, наполненный какой-то жидкостью умопомрачительного цвета. Розовую палочку для коктейля в его бокале украшало сверху резное изображение фламинго. Сам столик угнездился в пространстве между двумя пластмассовыми пальмами. На официантках были блузки, завязанные под самой грудью, и черные эластичные шортики с лайкрой, такие тесные, что не оставляли в неведении относительно наличия или отсутствия под ними трусиков.

Ах, этот рай! Если здесь чего и не хватало, так это Хулио Иглесиаса, но и он, как я подозревал, был уже на пути сюда.

— И вовсе это не бесполезно, — сказал Недотепа.

— Вы насчет чего — выпивки или прилета сюда?

— И того и другого… — Минуя носом фламинго, он отпил свой коктейль и вытер салфеткой образовавшиеся над губой синие усики. — Завтра мы с вами разделимся, чтобы охватить все отели и мотели Тампы.

— Ну охватим, а дальше что?

Он потянулся к стоявшему перед ним блюдечку с орешками-макадамия.

— Испробуем те, что в Сент-Питерсбурге.

Так оно и случилось.

В течение трех дней мы охватывали Тампу, а потом переместились в Сент-Питерсбург. И поняли, что некоторые районы обоих городков не так банальны, как можно было предположить, судя по Харбор-Айленду, и не так чудовищны, как путешествие по Дэйл-Мэбри. Окрестности Хайд-Парка в Тампе и район Олд-Норт-Иста в Сент-Пите оказались даже вполне привлекательными — мощенные булыжником улочки, дома старой южной архитектуры с увитыми зеленью крылечками и толстыми узловатыми стволами баньяновых деревьев, дающих густую прохладную тень. Набережные Сент-Пита, если не обращать внимания на брюзгливых стариков и потных краснощеких велосипедистов, были просто великолепны.

Таким образом, мы все-таки отыскали здесь нечто приятное.

Но что касается Джеффа Прайса, Дезире или же Джея Бекера — их мы не отыскали. И приступы параноидального бреда, если так можно было их назвать, которые приходилось за это терпеть, также порядком утомляли нас. Каждый вечер мы парковали нашу «челику» в новом месте и каждое утро проверяли, не насажено ли в нее каких-либо аппаратов слежения, но таковых не находили. Спрятанных магнитофонов мы даже не искали: машина была открытой, и наши разговоры в ней все равно не были бы слышны за шумом ветра и звуками радио или же за тем и другим вместе.

И тем не менее нас не покидало странное чувство, что нас видят чьи-то глаза и слышат чьи-то уши, словно мы актеры, играющие в картине, которую смотрят все кому не лень, только не они сами.

На третий день Энджи спустилась вниз к бассейну, чтобы перечитать нашу папку с записями, я же вынес телефон на балкон и, проверив последний на предмет записывающих устройств, позвонил Ричи Колгану в его рабочий кабинет в редакции «Бостон трибьюн».

Ричи взял трубку и, услышав мой голос, попросил подождать. Наверное, приятель зашел поболтать.

Шестью этажами ниже стоявшая возле шезлонга Энджи скинула с себя серые шорты и белую футболку и оказалась в черных бикини.