Ворон. Волки Одина Кристиан Джайлс

Глава 8

Никогда прежде я не видел такого толстого человека, как эмир. Мы пили дождевую воду, собранную ночью, и наблюдали за тем, как с востока подходят к мечети синелицые. Велунд уже спустился во двор мечети и глядел оттуда на нас – Сигурд поднял меч в знак того, что эмир приближается. Велунд без труда заставил местного синелицего отдать ему одежду и теперь, заткнув за пояс длинный нож, ждал. Похоже, бывшему рабу нравилась его роль.

– Он, наверное, сам идти не может, – сказал Бьярни, глядя на эмира, возлежащего среди ярко-синих и желтых подушек на носилках размером с дверь.

Носилки несли шесть широкоплечих рабов. Процессию возглавляли десять воинов в белом. В руках у них были копья, за поясом мечи, а на спинах – поблескивающие золотом щиты. Однако наши взгляды были прикованы не к эмиру и его охране – позади всех шли три десятка женщин в тонких разноцветных балахонах до колен, шароварах и с босыми ногами. Головы и плечи женщин прикрывали легкие платки, трепещущие на ветру. Из-под одежды виднелись только руки и босые ступни, темные, будто раскрашенные. За женщинами шествовали еще десять воинов со странной формы луками через плечо.

– Ничего себе, ходить не может, – сказал Брам. – Да у этого жирного сукиного сына, наверное, уши отсохли – столько болтливых женщин рядом…

– Не знаю, как вы, овцедралы, а я так не понимаю, почему сижу здесь, когда внизу столько красоток, – пробурчал Аслак.

– Почем ты знаешь, что красоток? – спросил Брам. – Лиц-то не видать.

– Когда долго женщин не видывал, любая красоткой покажется, – последовал ответ.

– Шевелитесь, – скомандовал Сигурд, осторожно отступая от кромки скал.

Мы взялись за оружие и стали надевать шлемы. Каждый раз, глядя на богатое облачение Сигурда и золотой обруч на шлеме, я думал о Тюре, боге войны.

– Господин, – тихо обратился я к Сигурду, пока остальные проверяли застежки и подпоясывали тяжелые кольчуги, – если придется сражаться, враг сразу поймет, кто наш предводитель. – Я кивнул на золотой обруч, поблескивающий на фоне серого металла. – Лучники будут метить в тебя.

Сигурд поджал губы и задумчиво потер подбородок. Без сомнения, он это тоже понимал. Потом кивнул, в уголках его губ заиграла улыбка.

– Я буду ловить стрелы, а ты убьешь лучников, Ворон, – предложил он, будто это было проще простого.

Свейн широко оскалился и хлопнул меня по спине. Бряцая оружием и доспехами, мы принялись вслед за Флоки Черным спускаться в темную теснину, которая иногда сужалась так, что широкоплечий Свейн с трудом протискивался. Этот путь был короче, чем тот, которым мы сюда пришли. Между камнями струилась вода, кругом было так тихо, что звук дыхания казался шумом моря, но скоро полумрак закончился, и в глаза ударил яркий солнечный свет. Флоки Черный поднял ладонь, приказывая остановиться, а сам, прижавшись щекой к скале, осторожно выглянул наружу. Потом жестом подозвал Сигурда. Ярл тоже выглянул из-за скалы, потом повернулся к нам.

– В свинфилькинг! – скомандовал он.

Мы кивнули, зная, что в этот самый момент Велунд готовится напасть на эмира в мечети.

Выставив перед собой щит и занеся копье для броска, Сигурд с боевым кличем выступил вперед. Чуть позади по обе стороны от ярла встали Брам Медведь и Свейн Рыжий, а за ними – Флоки Черный, Аслак и Бьярни. Дальше стоял я с Пендой по правую и Виглафом по левую руку. Похожее на железный клин построение называлось «свинфилькинг», ибо по виду напоминало кабанью голову. Чем больше воинов в строю – тем прочнее клин и тем легче прорвать стену из щитов. Нам же «свинья» была нужна, чтобы защититься от стрел синелицых.

В зазоры между головами впереди стоящих я видел, что синелицые повернулись в нашу сторону, – лица искажены ужасом, в руках оружие и щиты. Позади них стоял Велунд, обхватив мускулистой рукой эмира за толстую черную шею и приставив к ней кривой нож. Выпученные глаза эмира напоминали куриные яйца, а рот он раззявил так широко, что мог без труда проглотить курицу, которая их снесла. Еще бы, сам слуга Аллаха, скалясь будто дьявол, приставил к его горлу нож…

– Встаньте как можно плотнее друг к другу, – прорычал Брам, – и щиты повыше поднимите. Лучше получить стрелу в ногу, чем в глаз.

Велунд кричал что-то людям эмира – наверное, приказывал бросить оружие. Они медлили, глядя, как мы подходим к ним. Когда немногочисленный враг продолжает бесстрашно наступать, поневоле задумаешься, что что-то тут не так. Однако Сигурд понимал, что, если мы подойдем ближе, синелицые вступят в бой, поэтому приказал нам остановиться. Мы замерли как вкопанные, кашляя от пыли, которую сами же подняли. Рабы, несущие носилки с эмиром, стояли у каменных желобов, переводя дух после такой тяжести; на их потную темную кожу налипла серая пыль. Неподалеку на одеялах сидели женщины, повернув головы в нашу сторону.

Дрожащим от страха голосом эмир обратился к своим воинам. Те покорно кивнули, осторожно опустили на землю мечи, копья, луки, щиты и отступили назад, подняв руки.

– Стена щитов, – велел Сигурд.

Наступать «свиньей» больше было не нужно, но выглядеть как «стена смерти», готовая сокрушить все на своем пути, не мешало. Мы сдвинули края щитов и дружно, как один, шагнули вперед. Синелицые еще отступили, не отрывая от нас взгляда. Возле брошенных мечей мы остановились. Брам оскалился, а Свейн смотрел на синелицых так свирепо, словно хотел убить их взглядом.

– Ворон, Виглаф, соберите оружие, – велел Сигурд. – Что получше – заберем. Свейн, остальное сломай.

– Негоже доброе оружие портить, – проворчал Брам. – Вернемся за ним позже.

– Умный гость знает, когда из-за стола встать, – ответил Сигурд, не отрывая взгляда от синелицых.

– Откуда Браму знать, – сказал Бьярни, – его ж никто к себе не зовет.

Брам сплюнул.

– Даже если б позвали, не пошел бы. Мед, который твоя жена подавала прошлой зимой, был что моча лошадиная.

– То и была лошадиная моча, – ответил Бьярни с непроницаемым видом.

– Веди эмира сюда! – велел Сигурд Велунду. – Флоки, следи, чтоб эти не двигались.

Флоки кивнул и, перекинув щит за спину, выступил вперед, поднял свой тисовый лук и позвал Аслака, Бьярни и Виглафа. Все четверо достали из колчанов по крепкой стреле, натянули тетиву и встали напротив синелицых – так, чтобы и попасть наверняка, и успеть вовремя схватить копье или меч, если враг дернется.

Велунд подтолкнул эмира к Сигурду. Синелицый споткнулся и упал лицом в землю; среди скандинавов послышался смех. Но Сигурд, отдав копье мне, помог синелицему подняться и даже отряхнул от пыли его огромный живот.

– Негоже так обращаться с военачальником на виду у его воинов, – сказал он.

Свейн бросил кольчугу Квельдульфа Велунду, который уже наполовину высвободился из одежд длиннобородого.

– Женщины не похожи на рабынь, Велунд, – вопросительно произнес Сигурд.

– Некоторые – жены эмира, Сигурд, – ответил синелицый гребец – его улыбающееся лицо показалось в вороте кольчуги. – Остальные же просто для… как вы это называете? Утех?

– Да, утех, – вмешался Брам. – Хорошо, что самые важные слова знаешь.

– У синелицых что, несколько жен? – спросил Свейн. Я впервые видел силача испуганным.

– У богачей – да, – ответил Велунд. – И поверьте, все они красивые. – Он кивнул на женщин.

Легкий ветерок донес до нас аромат с того места, где они сидели. Сладкий, древесный, он напомнил мне о Гердовой Титьке.

– Это хорошо, – сказал Сигурд, – потому что мы заберем их с собой.

Скандинавы смотрели на него из-под шлемов одновременно с изумлением и нетерпением, как бедняк перед пиром.

Мы с Виглафом взяли себе лучшие или, по крайней мере, самые прямые мечи из груды оружия, а Свейн принялся один за другим выпрямлять остальные – он вставал на конец меча и двумя руками тянул за рукоять. Одни гнулись, другие ломались. Брам качал головой, недовольный, что при нем портят оружие. Мы выгнали воинов и рабов эмира во двор мечети, словно овец. Они пошли, куда им указали, но чувствовалось, что от них, словно жаром, пышет ненавистью. Закрыв дверь, мы набрали в бурдюки свежей воды и погрозили женам эмира копьями, чтобы они делали то, что говорит Велунд. Синелицый сказал, что в самой мечети поживиться нечем, так что никто из нас даже заглядывать туда не стал. Теперь мы знали, что это дом бога синелицых, и старались держаться от него подальше. Длиннобородого нигде не было видно, я и не стал спрашивать Велунда, что он с ним сделал. Мы повели женщин на юго-запад к морю, «оградив» их выставленными вперед копьями. Флоки Черный, Аслак и Бьярни шли позади, проверяя, нет ли за нами погони. У козьей тропы, которая, петляя, спускалась в ущелье, нас поджидал Кальф.

– Плюнь мне в глаз, Один! – Он широко открыл рот и мотнул головой, почесывая шею.

При виде нашей добычи гримаса, которая не покидала его лицо с тех пор, как он словил франкскую стрелу, сменилась недоверием, потом удивлением, а после – радостью.

– А на лицо они какие? – спросил он Свейна.

Тот пожал огромными плечами.

– Вы что ж, даже не знаете? И кого мне себе забирать?

– Да хоть вот этого. – Брам подтолкнул вперед толстого эмира, отчего тот жалко взвизгнул.

Его заставили нести связанные веревкой мечи. Удивительно, как он не выронил их из трясущихся рук. Бедняга был вне себя от страха, с растрепанной бороды капал пот, полотно, обернутое вокруг головы, развернулось и обнажило редкие черные волосы. Небесно-голубые с желтым одежды потемнели, промокнув от пота. Даже туфли, сделанные из той же дорогой материи, которая была обернута вокруг огромного тела, были все в прорехах, сквозь которые просвечивали толстые ступни. Более жалкого зрелища я еще не видывал.

В воздухе пахло морем. Издалека доносились печальные крики чаек, легко, словно дымок, взмывавших с утеса в бескрайнюю голубую высь.

– Велунд, спроси-ка эмира, где тут его любимая жена, – сказал Сигурд, указывая на женщин, которые при виде моря принялись плакать и жаться друг к другу.

Сигурд пообещал синелицым, что вернет им господина целым и невредимым, если они позволят нам уйти, – и намеревался сдержать слово. Велунд заговорил с эмиром, лицо которого приобрело нормальное выражение, будто бы тот наконец нашел в себе каплю мужества. Он злобно глядел на Велунда, однако не произнес ни слова, лишь вздернул бороду, как бы бросая ему вызов. Велунд пожал плечами. Выхватив нож, Сигурд шагнул к эмиру и одной рукой обхватил его за жирную шею. Потом нацелил острие ножа ему в глаз и велел Велунду повторить вопрос. На этот раз эмир кивнул в сторону одной из женщин, которая была чуть полнее остальных. Та вышла вперед и подняла платок с лица, грустно улыбнувшись эмиру. Кожа ее была темной, как каштан, в молодости она явно была красавицей. Женщина смотрела на нас с таким достоинством, что эмир не мог отвести от нее глаз.

– Эта останется, – сказал Сигурд, толкая эмира к ней.

Под громкие причитания женщин она обвила руками шею эмира.

– Остальных – на корабли.

Я поглядел на Пенду, который кивнул, одобряя милость ярла. Мы стали спускаться по извилистой тропе, а эмир с женой остались стоять на утесе.

– Знал я, что Сигурд не даст этому жирному свиньему сыну легко отделаться, – сказал Брам.

Всю дорогу до кораблей мы хохотали.

Женщин сопроводили на борт «Голиафа» и снабдили их едой, шкурами и мехами. Сигурд пригрозил людям Ингвара, что разрежет их на кусочки и выбросит в море, если они хоть пальцем тронут женщин или, пуще того, осмелятся спустить портки. Кроме того, было решено лиц женщин не открывать. Сигурд посчитал, что так у воинов будет меньше соблазна наброситься на невольниц.

– Когда не знаешь, что за каша в горшке, еще сильнее есть хочется, – возразил ему Улаф.

Но Сигурд не стал менять своего решения, и нам оставалось только представлять, что за темнокожие сокровища скрываются под легкой, развевающейся на ветру тканью.

Велунд предложил снова устроить засаду у мечети – вдруг приплывут еще богачи с сокровищами. Однако Сигурд был более чем доволен добычей.

– Вот лучшее сокровище. – Склонив голову набок, он поглядел на женщин эмира – на солнце черты их лиц слегка проглядывали сквозь вуали. – Его не нужно таскать за собой, само ходит.

– А еще его можно отыметь, – встрял Бейнир.

Скандинавы одобрительно закивали.

Наш путь снова лежал на север. Отплыв от скалистого острова, мы направились в бурное море, поглядывая на «Голиафа» и обещая Ньёрду богатые приношения, если тот пощадит наш ценный груз. Я даже слышал, как кто-то из скандинавов просил Ран, Матерь волн, если ей так хочется, забрать к себе в морскую пучину кого-нибудь из датчан вместо эмировых жен. Однако команда «Голиафа», слишком маленькая для такого корабля, умело тянула канаты и направляла его похожий на клюв нос в поднимающиеся волны – видно было, что Ингвар свое дело знает.

На подходе к суше мы столкнулись с огромными волнами – они подняли «Змея» высоко на гребни, а потом сбросили с крутой водяной горы. Были и другие опасности. Ветер менялся в одночасье, море походило на лоскутное одеяло с темными заплатами – течения соперничали друг с другом, образуя водовороты и грозя утянуть нас в пучину. Мачта «Змея» негодующе скрипела. Канаты перекручивались, сквозь щели в обшивке просачивалась вода. Йормунганд, как обычно, скалился на волны, мертвенно-бледный Кнут орудовал румпелем, а Улаф изо всех сил пытался угадать переменчивое настроение моря.

Было холодно – гораздо холоднее, чем на юге. Наступала зима, а только глупцы переплывают море зимой, поэтому, подходя к суше, мы высматривали какое-нибудь уединенное место, где можно переждать дурную погоду, отдохнуть и починить корабли.

Наконец мы причалили у острова, который назвали Лингви, – на таком же, по преданию, сидел на цепи волк Фенрир. Это был голый, открытый всем ветрам, заболоченный кусок суши, где песчаные перекаты переходили в озерки с пресной водой, а те – в соляные отмели. Неудивительно, что там не селились люди, зато на нем можно было надежно спрятаться. Два дня мы брели по холодному болоту, пока не наткнулись на большое озеро, где можно было встать на якорь так, чтобы корабли не было видно с моря. Замерзшие, по колено в воде, мы поплелись обратно к кораблям, оставляя зажженные факелы вдоль узких протоков. Потом по огонькам провели корабли к месту стоянки сквозь клубящийся туман. Тишина окутывала все вокруг плотным одеялом.

В отличие от драккаров, «Голиаф» не мог идти по мелководью, так что, когда он застрял в грязи на входе в третий проток, нам пришлось бросить его, как раненое животное, – авось он еще будет тут, когда мы пойдем обратно.

К западу от места стоянки, там, где простирались заболоченные поля кермека и поташника, виднелся холм, поросший высокой, качающейся под порывами ветра травой. Там мы и разбили лагерь. Над холмом висел густой, будто выдохнутый драконом, туман, но он был нам на руку – позволял без опаски разжигать походные костры. Деревьев не было, зато повсюду виднелись густые заросли тамариска; он не только хорошо горел, но и укрывал нас от ветра. Костры не гасли день и ночь – и на озере, и в небе водилось великое множество птиц, так что мы досыта наелись жареного мяса.

И костры, и дичь были как нельзя кстати – вскоре задули пронизывающие ветра. Они ворвались на остров с севера-запада, без труда преодолевая песчаные холмы и болотные топи и впиваясь в кожу, словно стальные клинки. На востоке Брам и Бьярни обнаружили островок, густо поросший деревьями высотой с десятерых человек, но больше похожих на гигантские кусты с кривыми переплетенными ветвями и пышными шапками листьев, пахнущих пряностями и смолой. Отец Эгфрит сказал, что, скорее всего, это можжевельник, хотя сам его никогда прежде не видел. Вооружившись топорами, мы нарубили можжевеловых ветвей и поставили частокол от ветра. Внутри частокола навалили охапок тростника, а на них положили вязанки тамариска, потом закрыли все это навесом из шкур, а внутри выложили толстыми мехами. И все равно замерзали. Впрочем, останься мы на море, было бы еще хуже – там негде разжигать костры и сушить одежду.

Тяжелее всех приходилось женам эмира. Они не привыкли к такому холоду. Велунд сказал, что они почти все время жили во дворце, ежедневно совершали омовения горячей водой и удовлетворяли похоть эмира. Теперь же омовений не было. А похоть была. Когда, сидя у костра, воины начали сетовать, что не видят обещанных ярлом славы и богатств, Сигурд наконец разрешил им делать с женами эмира то, что вздумается. Я думал, он намерен продать наложниц как можно поскорее, ибо за них мы уж точно получили бы много серебра, однако наш предводитель решил по-другому. Недовольства тут же прекратились. Жены эмира и вправду оказались красивыми. Поначалу они жались друг к другу, выли и сопротивлялись, но постепенно смирились со своей участью. Некоторые предусмотрительно постарались найти себе покровителя. Так, одна сразу прицепилась к Свейну Рыжему, и больше к ней никто не осмеливался подойти. Себе Сигурд выбрал красавицу с полными губами, и никто не посмел возразить. Одну из девушек звали Амина. Я заметил, что она посматривает на меня; наверное, ее любопытство вызвал мой кровавый глаз. Как-то раз, когда я посиневшими от холода руками сооружал себе шалаш, она улыбнулась мне, дрожа под медвежьей шкурой. Я улыбнулся в ответ. Может быть, она сделала это потому, что вокруг нее, как приставучий пес, крутился датчанин Бирньольф, у которого из рта смердело, что от падали, но я уже попал под чары раскосых серо-золотистых глаз. Когда шалаш был готов, она просто вошла внутрь и с того момента стала считаться моей.

Сначала меня беспокоило, как к этому отнесется Кинетрит. Потом, к своему разочарованию, я узнал, что ей все равно. Она почти все время пропадала на болотах с Асготом, и даже отец Эгфрит больше не мог до нее достучаться.

Вскоре дичь нам надоела. Один из датчан клялся, что видел следы кабана. Мы стали рыть наудачу западни в податливой мягкой земле. Сначала выкапывали большую яму, потом набрасывали на дно хворост, чтобы добычу не затянуло в трясину, а сверху клали тонкие ветки и рассыпали траву. В такую-то западню Кинетрит и поймала волка. В одну из промозглых ночей среди лягушачьего кваканья раздался волчий вой. Только потом я узнал, что Кинетрит и Асгот положили в одну из ям сырое мясо. Любопытное животное угодило в ловушку. Волк сидел в яме, Кинетрит и годи кормили его раз в два-три дня, пока животное не присмирело и в его умных золотистых глазах не стала читаться мольба о пощаде. Это был самец, крупный, в половину человеческого роста. Зубы его выглядели грозно – наверное, он мог запросто руку отгрызть. Мы то и дело подходили к яме поглядеть. Воины ворчали, что не дело это – поймать такого зверя в ловушку и оставить в живых: все знали, что даже боги в ужасе смотрели, как волк Фенрир рос и становился еще злее, хоть и связали его и вложили меч ему в пасть. И всем было известно, что, когда придет Рагнарёк, неся погибель богам и смертным, именно волк Фенрир убьет Одина.

Однако наш волк в конце концов стал покладистым, почти как домашний пес, – по крайней мере, если Кинетрит была рядом. Он по-прежнему скалился и рычал на нас, обнажая острые зубы, однако за Кинетрит ходил по пятам, опустив хвост и высунув язык. Она нарекла его Сколлом, по имени волка, который гонится за солнцем по небу. Наверное, для Сигурда поимка волка была хорошим знаком – ведь на его знамени красовалась волчья голова.

– В ней ничего не осталось от той девушки, которую мы знали, – пробормотал Пенда как-то утром, подбрасывая в костер хворост. Потом добавил, покачав головой: – Потерянная душа…

Мы развели огонь в яме, чтобы его не задуло ветром, а по бокам вкопали, наклонив, две жердины и навалили на них веток. Так костер давал больше тепла, и мы часами грели руки и разговаривали. У женщин был свой костер, они сами следили за ним, но частенько приходили к нашему.

– Старый козел отравил ей душу, – сказал я.

Пенда знал, что я говорю об Асготе.

В сером небе кружился болотный лунь, хлопая крыльями. Я вспомнил, что когда-то звал Кинетрит своей соколицей. Дикие языки пламени не могли отвлечь меня от горестных дум. Помолчав, я сказал:

– Я любил ее, Пенда.

Хотя жар от огня высушил мои глаза, в спину мне повеяло ледяным холодом.

– Знаю, – ответил Пенда, не отрывая взгляда от пламени.

Глава 9

Однажды утром северный ветер-шкуродер утих и стало почти тепло. Кто-то предложил отправиться на охоту – не такую, когда роют западни и расставляют силки, а на настоящую, с луками и копьями. У нас было два кабана, но они угодили в ловушки сами, а такой добычей не побахвалишься. Тогда Сигурд придумал состязание. Некоторые воины предпочли остаться в лагере – спать и развлекаться с женщинами, – а принявшие вызов разделились на четыре отряда по пять человек. Обещано было, что отряд, который первым принесет кабана, получит столько серебра, сколько весит его голова, так что всем хотелось поймать добычу покрупнее. Пять человек – не так уж много, когда охотишься на вепря. Злобный зверь может и ноги тебе переломать, и брюхо клыками распороть. Так что на счету был каждый воин и каждое копье, и тут нам не повезло – в нашем отряде оказался отец Эгфрит.

– Всегда хотел поохотиться на вепря, – сообщил он, дыша в ладони и радостно их потирая. – Однажды я ходил на охоту с Маугером и олдерменом [24], но то было много лет назад. – Потом хмуро посмотрел на нас из-под кустистых бровей. – Вот только вряд ли от меня была польза – как только мы подошли к звериному логову, Элдред велел мне забраться на дерево.

Я засмеялся.

– Они ушли по следам вепря, а я так и сидел на дереве, аки Закхей [25], – смутившись, признался он.

– Возьми. Пригодится, коли пойдешь с нами. – Я вложил ему в руку копье.

С нами были еще Пенда, Бьярни и Виглаф; их больше веселило, чем беспокоило, что с нами идет монах. Остальные воины, еще закутанные в шкуры, нетерпеливо хватали копья и длинные ножи. Даже Сигурд по-юношески задорно ухмылялся. Он заплел свои золотистые волосы в косу, обнажив покрытые шрамами лоб и щеки. Рядом с ним Флоки Черный точил нож в полной уверенности, что скоро прикончит им вепря.

– Можешь сразу отдать серебро мне, Сигурд, – сказал справлявший нужду Брам. – Эти сосунки и скамью трехногую не поймают.

– Разожги костер как следует, Дядя, – обратился Бейнир к Улафу, который сказал, что слишком стар, чтоб бегать за едой по болотам. – Моего борова долго жарить придется.

С копьями в руках и надеждой в сердце мы направились в сторону топей, каждый отряд – своим путем.

Наш лежал на север, через трясину, поросшую камышом, в котором вскрикивали вспугнутые лысухи. Мы с Пендой решили, что чем дальше – тем больше шансов на успех, и приготовились к долгой дороге. Сначала хотели свернуть к западу, но туда уже направился Брам со своим отрядом, так что пришлось идти на север. В небо то и дело взмывали белые цапли, возмущенно хлопая крыльями. Будь это в другой день, кто-нибудь обязательно метнул бы копье, но сегодня нельзя было топить копья в болоте, – нас ждала охота на крупного зверя.

– А мне нравится, – прощебетал Эгфрит, указывая копьем на кусты.

Подобрав рясу повыше, он босиком шлепал по болотной жиже. По-прежнему стоял пронизывающий холод, однако монах, даром что доходяга доходягой, был вынослив и терпеливо сносил все лишения.

– Я не подведу, Ворон, можешь на меня положиться.

– Если продолжишь трепать языком, монах, то мы никого, кроме птиц, не увидим.

Теперь я понимал, почему Элдред велел монаху сидеть на дереве.

– Ты прав, – согласился он, решительно поджимая губы. – Буду тихим, как мышь. Терпеливым, как Иов. И…

– Эгфрит! – рявкнул я.

Он кивнул и приложил палец к губам. Пенда с Виглафом переглянулись.

– Что дальше? – спросил Виглаф чуть позже, приглаживая редкие волосы на лысине. Он постоял, заложив копье за широкие плечи, потом произнес: – Искупаться-то я не против, да как бы яйца не отморозить…

– Да уж, водичка прохладная, – сказал Пенда.

Раньше мы не заходили так далеко на север. Перед нами раскинулась огромная топь – даже не топь, а целое озеро, хотя и мелкое.

– Обойдем, – пожал я плечами. – Вряд ли идти долго.

Бьярни указал пальцем на каменно-серое небо. Два беркута напали на орлана-белохвоста и по очереди трепали его мощными когтями. Асгот углядел бы в этом какое-нибудь знамение.

– А может, перейдем? – предложил Пенда, кивая на идущую рябью серую воду, над которой, то взмывая, то опускаясь, летела стая болотных куропаток.

– Я хорошо плаваю, – гордо заявил Эгфрит, но осекся, увидев мое лицо. – Вон гать, – добавил он, указывая направо, где на расстоянии броска копья в воде виднелись потемневшие вязанки хвороста. Я не заметил их раньше – они сливались с уходящими к горизонту зарослями камыша.

Похоже, когда-то здесь проходили люди. За долгие годы дерево сгнило и почти превратилось в жижу, но благодаря тому, кто проложил гать поверх естественного брода или укрепил его землей, нам удалось перейти озеро, почти не промокнув.

Мы миновали несколько заводей и песчаных перекатов. Воздух наполняли резкие крики болотных крачек. Дальше земля стала тверже, болото сменилось тростниковыми и вересковыми пустошами, и после полудня мы подошли к зарослям кустарников, за которыми возвышались сосны и фруктовые деревья.

– Лучше б тут лагерь разбили, – сказал Виглаф, принюхиваясь к острому лисьему запаху.

– Слишком далеко от кораблей, – возразил я, вспоминая, как мы волочили «Змея» и «Фьорд-Эльк» по бревнам, которые не хотели катиться. – Зато здесь уж точно есть кабаны.

– И не только они, – сказал Эгфрит, указывая копьем на голую яблоневую рощу, за которой, словно море, колыхалось поле озимого ячменя.

– Глядите-ка! – воскликнул Бьярни: за полем виднелся холм, обнесенный частоколом, а на холме – крытые соломой хижины.

– Там христиане! – добавил Эгфрит, осеняя себя крестом. Хоть хижины и казались беспорядочно натыканными, однако самая большая крыша смотрела на запад и восток, из чего Эгфрит заключил, что это церковь.

– Так тут не синелицые живут? – спросил я.

– Похоже, мы снова на землях Карла Великого, – ответил Эгфрит.

– Во Франкии? – выдохнул Пенда.

– Да, только в южной ее части, – пояснил Эгфрит. – Но я бы не беспокоился, Пенда. Земли императора простираются далеко и широко. Так что нам ничего не угрожает. – И Эгфрит зашагал в сторону деревни.

Бьярни последовал за ним.

– Подожди, Бьярни, – окликнул его я. – Если там христиане, может, лучше обратно пойдем?

Бьярни, не оборачиваясь, махнул рукой.

– Пенда и Виглаф – христиане, – сказал он, – и у нас есть собственный слуга Белого Христа. Чего бояться? Пойдем, Ворон. Что ты как баба?

Я поплелся за ним.

– Прямо туда пойдем? – крикнул позади нас Виглаф.

Я оглянулся и увидел, что Пенда пожал плечами и тоже пошел за мной.

– А куда ж еще, Виглаф, – сказал он. – Если повезет, нам там продадут чертова борова.

Подойдя к деревне, мы поняли, что она на самом деле гораздо меньше, чем казалось. Ее всю можно было обойти, пока в котле закипает вода. Кроме низкого и кривого частокола, заборов не было. Главные ворота стояли нараспашку, и отец Эгфрит зычно объявил о нашем приходе. Никто не ответил, и мы вошли внутрь, с копьями наготове на случай западни. Однако нас никто не встретил, кроме трех старых псов, двух белых лошадей, объедающих солому с низких крыш, да нескольких кур, копошащихся в грязи. Я прошел мимо ровных рядов тимьяна и других трав и заглянул в бочку. Там, свиваясь, плавали угри. Из маленькой хижины тянулся сладковатый дымок, Бьярни нашел там мясо на вертеле. В другой хижине нам попались масло, сыр и кадушка, доверху наполненная солью. Нигде не было ни души.

– Тебя испугались, Пенда, – пошутил я.

Вид Пенды мог внушить страх даже бывалому воину, и не только из-за шрама, который тянулся по щеке от виска до подбородка.

– Что за мужчины тут живут, раз позволили нам так просто войти? – недоумевал Пенда, вгрызаясь в головку сыра размером с кулак.

– А мужчин тут и нет, – объяснил Эгфрит. – Это женский монастырь.

Пенда поглядел вокруг и кивнул – неожиданно все стало ясно. Редкие, обветшалые хижины, ни кузницы, ни лавки мясника. Наверное, Христовы невесты где-то спрятались и теперь наблюдали за нами. Я вспомнил аббатису Берту и содрогнулся.

– Я бы хотел помолиться, раз уж мы здесь, святой отец, – обратился Виглаф к Эгфриту.

Какое-то время монах неуверенно потирал свежебритую лысину, потом произнес:

– Полагаю, сестры не стали бы возражать, Виглаф, только недолго. Не годится отрывать верующих от служения Господу. – Он повернулся к нам. – А ты, Пенда, помолишься с нами?

Уэссексец покосился на меня, потом пожал плечами.

– Вполне подходящее место, чтобы получить Божье благословение, – кивнул он. – Лишним не будет, особенно если живешь среди язычников.

– Верно сказано, Пенда, – ответил отец Эгфрит, указывая пальцем на небо, после чего направился к церкви.

Ухмыльнувшись, я поплелся за ним.

Церковь была простой, с двумя часовнями по бокам и обращенным на восток алтарем. На грубо вытесанном из дерева столе в алтаре лежало вышитое полотно, а на нем стояло распятье. Рядом мерцали в темноте сальные свечи. В воздухе плыл незнакомый сладковатый запах. Казалось, что привычный мир остался где-то далеко. Стало не по себе.

– Чувство такое, будто в загробный мир попал, – сказал я Бьярни на норвежском.

Он мрачно пожал плечами. Было ясно, что люди здесь бедные и взять у них нечего. «Это и к лучшему», – подумалось мне. Неизвестно, что бы сделали Пенда и Виглаф, если бы Бьярни вздумал ограбить церковь.

– Да, этот крест не утянул бы Туфи на дно, – сказал Бьярни, указывая на стол, потом прикоснулся к рукояти меча, чтоб прогнать злой рок, что утопил датчанина.

– Нечего было тащить ту штуку за собой, – сказал я, глядя на двух мышей, бегущих по камышовым циновкам на полу. Одна куда-то свернула, а вторая побежала дальше по голому деревянному полу.

– Пора уходить, – сказал отец Эгфрит, переводя взгляд с меня на пол, а потом – на уэссекца.

Виглаф почесал круглый подбородок.

– Я еще не все молитвы произнес, святой отец, – сказал он.

– Мы и так уже слишком задержались, Виглаф, – бросил Эгфрит. – Уйдем, пусть сестры спокойно молятся. Несчастные, должно быть, до смерти перепугались, сидят в лесу и ждут не дождутся, когда мы наконец уйдем.

Виглаф посмотрел на Пенду. Тот с явным облегчением пожал плечами. Мы вышли из церкви, щурясь от яркого света.

– Вон хоть коз давайте заберем, – предложил Бьярни. – И сыр.

У церкви были привязаны три козы. Рядом с одной из них стояла бадья, наполовину заполненная молоком. Мы пустили ее по кругу. Отец Эгфрит пить не стал, сказал, что краденое молоко отдает грехом. Пенда возразил, что к этому привкусу со временем привыкаешь. Но монаха было уже не унять, он торопился поскорее уйти.

– Коза – это тебе не вепрь, Бьярни, – сказал я, утирая рот ладонью.

Молоко было густое и теплое.

– Брам точно нас засмеет.

– Засмеет, не засмеет, а молоко за двоих пить будет, – уверенно ответил Бьярни, выгнув бровь дугой.

– Предлагаешь коз у сестер украсть? – возмутился Эгфрит. Маленький проныра выучил норвежский лучше, чем я думал. – Даже слышать об этом не хочу! Сейчас же уходим, Ворон, пока нас Бог не покарал. А Он за такое карает, уж не сомневайтесь.

Пенда взял монаха за плечо.

– Все еще пытаешься уговорить этого красноглазого тролльего сына обратиться к свету? – Он глянул на меня. – С таким же успехом можно просить море, чтоб перестало быть мокрым.

Эгфрит покосился на меня, сузив глаза.

– Gutta cavat lapidem non vi sed saepe cadendo. Что на латыни означает: «Капля камень точит не силой, но частым паденьем». Я – терпеливый человек, как вы знаете. И верю, что душа Ворона для Бога еще не потеряна.

– Тогда у тебя щепа в голове, монах, – сказал я и зашагал к воротам.

– Так что с козами? – крикнул Бьярни мне вслед.

– Сам их через болото потащишь? – спросил я.

Так мы и ушли ни с чем.

Зашли мы далеко, следов вепря нигде не было, а застрять к ночи у болота не хотелось. И днем-то найти обратную дорогу было бы трудно, а в темноте – почти невозможно. А еще мы боялись духов, которые бродят в непроглядной темноте на болотах, хоть и вслух об этом никто не говорил. Мы уже смирились с тем, что проиграли состязание Сигурда. Зато у нас было что ему сообщить.

Сначала ярл и другие воины слушали нас с интересом. При упоминании монастыря на севере острова глаза их заблестели, что рыбья чешуя на солнце. Однако интерес иссяк, как только Бьярни сказал, что хозяйство там беднее, чем на самом захудалом хуторе в родных краях.

– Как у моего хромоногого дядьки. Он и за добычей-то ни разу в жизни не ходил.

– Старина Тьорви ковылял, что утка, – сказал Улаф, тепло улыбнувшись.

Те, кто знал Тьорви, да и те, кто не знал, засмеялись.