Ворон. Волки Одина Кристиан Джайлс
В душе моей боролись злость на Кинетрит и горечь от того, что из-за ее происков погиб мой товарищ, и мне захотелось уязвить ее побольнее.
– Веохстан возненавидел бы тебя такую, – бросил я.
Веохстан был братом Кинетрит, которого она очень любила. Но он давно лежал в могиле.
Ее взор затуманился, она отвернулась, чтобы я не видел слез, и несмотря на все, что случилось, мне захотелось взять свои слова обратно, обнять Кинетрит и вернуть наши золотые дни.
– Мне придется рассказать им о том, что ты сделала, – сказал я, сжимая медвежий коготь – все, что осталось от товарища. – Они должны знать.
– Если ты им расскажешь, тебя обвинят в его смерти, – возразила Кинетрит, отворачиваясь.
Она была права. Может, и Асгот тоже. Я – отравленный клинок в боку братства. Я – ворон, вестник смерти, клюющий мертвечину на поле боя. Я привел смерть в Эбботсенд. Из-за меня Бьорна едят черви в могиле, а теперь и Брам погиб, потому что мой злой рок перешел на него. Сколько их уже ожидало меня в чертогах Одина, чтобы отомстить за свою смерть?
– Вот, возьми, это от боли, – протянула мне Кинетрит другой мешочек, но я и пальцем не шевельнул.
– Это просто травы, – добавила она, кладя мешочек мне на грудь. – Лучше смешай с вином или медом, а то вкус противный.
Я кивнул. Она ушла, оставив меня наедине с тяжким грузом вины. Я крикнул Пенде, чтоб принес еще вина.
В этот раз дождя не было и ничто не испортило погребальный костер. Ущербная луна почти не давала света – древний город накрыло темным покрывалом ночи. Каменный причал и высокие стены, построенные много веков назад, чтобы защитить Рим от врагов, ярко освещал красный свет факелов. Они делали Тибр похожим на поток расплавленного чугуна и выхватывали из темноты силуэты наших кораблей, которым не терпелось устремиться по этому потоку в море. Как и нам. Однако сперва следовало воздать почести погибшему брату, устроив погребальный пир, достойный асов. Над лагерем вставало зарево от костров, на которых жарились туши животных, и со всех сторон к причалу стекались люди. Они торговались, спорили, распутничали, ели, но в основном пили в честь Брама, который любил мед больше всего на свете. То тут, то там произносили имя Медведя, звонкое, словно удар клинков. Его подвиги пересказывали лоснящимися от жира губами, на ходу слагая саги получше любого скальда, золотой нитью вплетая в ткань сказаний имя Брама. Брама, который победил свирепого воина короля Хьюгелака и переплыл море Каттегат. Брама, который одним ударом уложил быка и перепил всех. Брама, который убил тролля.
Пенда подошел к моей лежанке. Его короткие волосы торчали, словно иглы ежа, а покрытые шрамом щеки раскраснелись от жара костров.
– Ты хорошо придумал, парень, – заметил он, размахивая рогом для вина, отчего оно выплескивалось на шкуры. – Если пить лежа, не упадешь.
Сигурд и Улаф скорее принесли, чем привели меня к Брамовому костру, чтобы воздать товарищу последние почести перед тем, как разгорится огонь. Я положил мешочек с медвежьим когтем под Брамову руку. К счастью, ни Сигурд, ни Улаф не спросили меня, что там. После они отвели меня на лежанку, потому что я не мог стоять – начинала кружиться голова, а бок разрывался от боли.
– Раз уж ты здесь, сходи-ка вылей, – сказал я Пенде, кивая на кадку с мочой у ног. – Вино проходит сквозь меня, что морская вода сквозь рыбу.
– Да уж вижу, – ухмыльнулся уэссексец. – Но это самое малое, что я могу сделать для парня, благодаря которому мы все стали богатыми, как короли. Хитрый ублюдок Гвидо явился с серебром.
– Он здесь? – Не обращая внимания на пронизывающую боль, я повернулся, ища глазами Гвидо. – Ему же велено прийти завтра.
– Ну, теперь уж Сигурд вряд ли отправит его обратно, – сказал Пенда. – У этого Гвидо столько серебра, что оно ему, наверное, карман… нет, сундук насквозь прожгло.
Я заявил Пенде, что меня уже жгли сегодня каленым железом и я не хочу слышать это слово.
– Сильно болит? – участливо спросил тот, кивая на мой правый бок, – от раны еще попахивало паленым.
Вместо ответа я попросил Пенду помочь мне дойти туда, где Сигурд разговаривал с Гвидо и его людьми.
– Это Ворон, – объявил Сигурд Гвидо.
Тот уважительно кивнул, показывая, что помнит меня по арене.
– Надеюсь, твои раны быстро заживут, Ворон, – сказал Гвидо. – Ты сражался очень храбро, как и твой товарищ, – добавил он, глядя на обугливающееся в пламени тело Брама.
От костра шел такой жар, что приходилось наклонять голову, чтобы щеки до волдырей не обожгло. Многим уже опалило бороды.
Я кивнул Гвидо, но взгляд мой был прикован к стоящему рядом человеку с глубоко посаженными глазами. Это был тот самый солдат, заговоривший со мною перед поединком, только теперь на нем были длинная шелковая туника, синий плащ с вышитыми белыми крестами и сапоги, расшитые жемчугом.
– Христианин, наверное, – пробормотал Свейн в бороду.
Однако этот человек нисколько не походил на отца Эгфрита. Видно было, что он занимает высокое положение.
– Мы доставили вам то, что вы с таким умением и отвагой выиграли, – сказал Гвидо, указав на окованный железом сундук, вокруг которого, потея и тяжело дыша, как после утех с потаскухой, стояли восемнадцать гвардейцев с длинными щитами.
Среди них был Тео Грек. Я не удивился радостному блеску в его глазах – ведь это он убил воина, которого мы с такими почестями сейчас провожали.
– Тысяча двести пятьдесят римских либр, – сказал Гвидо.
Я вспомнил слова Сигурда о том, что выигранное серебро весит как пятеро воинов.
Сигурд кивнул, пристально глядя на Гвидо и его спутника, сидевших напротив него на меховых шкурах.
– Я же сказал прийти завтра. – Он укоризненно взмахнул рогом для меда. – А вы сейчас явились… Не время возиться с весами и говорить о деньгах. Видите, мы провожаем нашего товарища. – Ярл многозначительно посмотрел на Тео, который стоял среди «длинных щитов», склонив, как и они, голову.
Гвидо собрался ответить, но коренастый жестом остановил его.
– Сигурд, английский мой плох. Один монах учил меня много лет назад, но… – он пожал плечами, – клинок ведь ржавеет без дела.
Сигурд прищурился – он говорил по-английски еще хуже, однако не собирался в этом признаваться, поэтому просто сделал гостю знак, чтобы тот продолжал.
– Я Никифор, а это – генерал Вардан Турок.
– Так твое имя не Гвидо? – удивился Сигурд.
Человек, которого мы звали сначала Красный Плащ, а потом Гвидо, покачал головой и кивнул на Никифора, как бы давая понять, что его спутника перебивать не полагается. Тут же рядом с нами неслышно возник отец Эгфрит.
Никифор тем временем продолжал:
– Я – базилевс ромеев, император римлян и ставленник Божий на земле.
Сигурд прыснул вином, нечаянно угодив Никифору в лицо. Вардан застыл в ужасе, но Никифор лишь вытер щеку и бороду рукавом туники, не отрывая взгляда от Сигурда.
– Ты мне не веришь? – спросил он.
– О, верю, конечно. – Сигурд усмехнулся Улафу. – А Улаф – сын продажного пса, которого тут зовут Папой.
Никифор покачал головой.
– Нет, в это не верю. Я виделся с Папой третьего дня, он совсем не похож на этого детину.
– Слыхал, Сигурд? – хохотнул Улаф, хлопая себя по ноге, похожей на ствол дерева. – Этого хитрого лиса не проведешь.
Заухмылялись все, кроме Никифора, Вардана и «длинных щитов», которые, похоже, совсем не понимали по-английски.
– Да и к тому же, – сказал Сигурд, – видел я императора; мы с Карлом как-то вместе одно дело провернули… старые друзья. – Отблески костра высветили его волчью ухмылку.
– Да, варвар Карл обладает властью, – признал Никифор, – поэтому он и нужен Папе Льву и поэтому тот его короновал. Однако моя империя на востоке затмевает все, чем может похвастаться запад. Уже пять веков ее называют Новым Римом. – Он раскинул руки в стороны. – От этого города остались руины, Сигурд, лишь тень былого величия. Развалины, оскверненные безбожниками. У Папы недостаточно сил, чтобы не пустить волков в свою овчарню.
Брови Сигурда поднялись.
– А вот мой город, Константинополь, сияет славой.
– Константинополь? – переспросил ярл, почесывая щеку.
Никифор кивнул и поглядел на Вардана.
– Я полагаю, в северных странах он известен как Миклагард.
– Так ты из Миклагарда? – пьяно произнес Улаф.
Никифор и Вардан переглянулись. Потом Никифор отдал какой-то приказ одному из «длинных щитов». Тот снял с плеча кожаную суму и развязал завязки с серебряными бляхами на концах. Никифор встал, а солдат опустился на колени и протянул ему суму с таким благоговением, словно в ней – ценный трофей, добытый в тяжком бою.
«Что у него там, золотой кубок самого Одина?» – прозвучал в моей голове голос Брама.
Я оглянулся на погребальный костер, в пламени которого то чернели, то отливали медью, обугливаясь, кости Брама. Глубокий вдох вернул меня к реальности, и я в изумлении уставился на то, что сжимал в руках Никифор, – корону чеканного золота с золотым крестом наверху и еще двумя, свисающими по бокам на жемчужных нитях. Христианские штуки можно оторвать и выкинуть в реку или переплавить, и получится сокровище, ради которого любой ярл бросит якорь где угодно и пойдет на берег разбойничать. Такую красоту я представлял себе, когда слушал о том, как Беовульф нашел несметные сокровища в логове Гренделевой матери. Когда видишь такую вещь, ее немедленно хочется получить. Сияние короны, усиленное пламенем костра, вырвало воинов из объятий потаскух и привело к огню. То тут, то там виднелись застывшие в изумлении лица и широко открытые глаза, светящиеся голодным блеском.
Никифор надел корону на голову, кресты опустились ниже намасленной бородки, и каждый, кто любовался золотым сиянием короны, представил ее у себя на голове. Однако никто, даже Сигурд, не смотрелся бы в ней столь же властно – я бы поставил все свое серебро на то, что корона действительно принадлежит Никифору.
– Но что императору Миклагарда делать в Риме? – спросил Сигурд, отрывая взгляд от завораживающего блеска короны.
– Хм, – прогудел Улаф. – Коли твой город красив, как Фрейя, что ты делаешь тут с нами и вонючими речными крысами? И с этой кусачей гнусью? – Он хлопнул себя по руке и стряхнул раздавленных мошек со штанов.
Глаза Никифора под золотым обручем короны сузились.
– Может, нам лучше прийти завтра, ярл Сигурд, когда вы закончите с погребальным обрядом?
Сигурд посмотрел на Никифора, слегка наклонив голову.
– Брам любил слушать саги, – сказал он. – Но прежде, чем сагу сказывать, надо горло промочить, а то толку не выйдет… – Вина гостям! – велел ярл Виглафу, который между делом лапал пухлую седовласую бабу, годящуюся ему в матери. Потом поглядел на окованный железом сундук между Никифором и Варданом и добавил: – И весы тащите.
Сага Никифора была как раз такой, какая понравится скандинаву, даже если в ней нет ни крупицы правды. Она повествовала о предательствах, убийствах, вражде семейств и сражениях. Сигурд сказал, что теперь верит в то, что Никифор и вправду правитель Миклагарда, ибо тем, кто много потерял, есть что рассказать. Так и оказалось – базилевс лишился трона из-за своего приближенного по имени Арсабер, который вместе с приспешниками обратил оружие против императора. Базилевс остался жив только благодаря милости Божьей.
– Милости Божьей и недрогнувшей руке генерала Вардана, – уточнил Никифор и рассыпался в похвалах ястребинолицему Вардану, который с удовольствием их принимал.
Оказалось, что император и верные ему люди – те самые «длинные щиты», – теряя товарищей под градом копий, прорвались к императорскому кораблю и, подгоняемые попутным ветром, умчались от преследователей.
– Им-то хоть грести не пришлось, – пробормотал Свейн: у всех в памяти было еще живо воспоминание о том, как мы удирали от франков.
Однако, едва ключ от императорской сокровищницы оказался в руках Арсабера, он потерял интерес к погоне, а значит, несмотря на всю свою хитрость и коварство, проявил себя глупцом.
– Если уж лишил человека богатства, то прикончи и его самого, а то всю оставшуюся жизнь будешь спать вполглаза, – сказал Сигурд, вызвав одобрительные возгласы.
Корабль Никифора направился в один из городов, где император-христианин надеялся найти союзников, деньги, воинов или все сразу. Но хоть Карл, Папа Римский Лев и Никифор служили одному богу – Белому Христу, – вместе пить вино они бы не сели.
– Я верну себе трон и убью заговорщиков до того, как все узнают об этом предательстве, – сказал Никифор. – Нельзя, чтобы они увидели трещины в моей крепкой, как скала, империи. Они – это император Карл и Папа Римский Лев. У нас есть враги посильнее, чем Арсабер и его шайка. Арабы давно жаждут завладеть моим городом. Но им его не видать, пока я жив.
– Простите, господин, я бы хотел спросить… – Из-за спин вперед просеменил Эгфрит – огонь окрасил красным цветом его кунью мордочку.
Губы Вардана скривились, словно он считал, что отец Эгфрит недостоин говорить с его господином. Меня это не удивило – с нечесаной бородой и без тонзуры, монах больше походил на трэлла. Однако Никифор кивнул и знаком велел ему говорить.
– А как же богопротивные зрелища в Амфитеатре Флавиев? – начал Эгфрит. – Эти варварские бои, которые утянули Рим в темную пучину тех лет, когда его народ еще не обрел Христа… – Он замялся, не зная, как закончить.
– Базилевс не отвечает перед смертными, – бросил Вардан, но Никифор снова остановил его жестом.
– Семь недель назад мы прибыли в Рим. Еще в море мы придумали план, – сказал он, обращаясь к тому, с кем подобало говорить императору, – к нашему предводителю, Сигурду. – Генерал Вардан стал Гвидо, торговцем тканями из Венеции, а я – простым солдатом из его охраны. – Губ императора коснулась улыбка, из чего я заключил, что, несмотря на его любовь к Христу, ему нравятся хитрые затеи в духе Локи. – Деньги у нас были. Недостаточно, чтобы купить войско, но на хлеб хватило.
– На хлеб? – переспросил Сигурд, задумчиво накручивая кончик бороды на палец.
Никифор довольно улыбнулся.
– Мои люди сновали по городу, словно пчелы – с цветка на цветок, скупая хлеб и зерно. – Он посмотрел на Улафа. – Кстати, если вам нужно зерно, только скажите. – Брови его изогнулись, намасленная бородка поблескивала в отсветах пламени. – А по ночам мы рушили акведуки, кидали гниющие трупы животных в фонтаны, устраивали поджоги. Убивали свиней и волов. Уводили животных из одного хлева в другой – в общем, делали все, чтобы посеять подозрительность и вражду.
– И у вас получилось, – восхитился Улаф.
– Спустя четыре недели город был подобен сухому хворосту, одна искра – и вспыхнет, – продолжал Никифор. – В воздухе запахло жареным.
– Причем невкусно, – пробормотал Улаф в свой кубок.
Вардан зыркнул на Дядю. Норвежец провел рукавом по кустистой бороде и помахал императору Миклагарда, чтоб тот продолжал.
«А этот Никифор терпелив», – подумал я. Терпеливый враг вдвойне опасен. Дурак Арсабер, что не погнался за Никифором и не убил его.
– Гвидо, – продолжал базилевс с хитрой улыбкой, – добился аудиенции у Папы. Улицы заполонили воровские шайки. Грабежи и убийства стали обычным делом. Бедняки винили богачей, а богачи – Льва.
– У Папы есть гвардейцы, – недоуменно сказал Сигурд.
– Недостаточно для того, чтобы навести порядок в городе, – ответил Никифор. – Они охраняют только дворец Папы и церкви.
– Как и всем богачам, Папе не хочется терять свои сокровища, – подхватил Вардан рассказ по кивку господина. – Он, конечно, послал гонца к Карлу, но когда разъяренные римляне стучали в дверь папского дворца, у франкского императора у самого были руки по локоть в крови язычников. – Вардан отхлебнул вина, больше для вида, и продолжил: – Я дал Льву то, что он хотел.
А хотел Папа, чтобы в Риме вновь стало спокойно. И Гвидо, торговец тканями из Венеции, подсказал ему, что в городе воцарится порядок, когда люди получат то, чего хотят, – крови. Сытые глаза заставят забыть о голодном брюхе. Надо лишь увести народ с улиц, а еще лучше – поманить их выигрышем. Предложение устраивать бои в Амфитеатре Флавиев возмутило Папу. Он разгневался, кричал, что гнусно и греховно отдавать арену под кровавые зрелища, как это уже было в истории Рима. Однако Гвидо не сдавался, говоря, что да, несколько смельчаков погибнет, зато римляне смогут спокойно ходить по улицам, а там и Карл подоспеет с войском.
Вот и все, что я понял сквозь винный дурман и приглушенную травами боль. Без сомнения, этот Вардан – скользкий, как угорь. Такие, как он, и медведя уговорят снять с себя шкуру и отдать вам. Что же до Папы Льва, он явно был неглуп, иначе не поднялся бы над всеми христианами. Тем не менее он согласился на план Гвидо или просто закрыл на все глаза. Мне это казалось странным, пока я не услышал продолжение рассказа, где Гвидо пообещал Льву, что поделится с ним полученными от ставок деньгами.
– В желающих сразиться недостатка не было, – сказал Никифор. – Люди дюжинами рвались на арену, а посмотреть на них приходили тысячи. Сундуки наполнялись. Папа, конечно же, сделал вид, что осуждает бои. Его гвардейцы даже проломили нескольким зевакам головы для острастки, и с тех пор зрители смотрели бои, с опаской поглядывая на ворота, но приходить не перестали. Через две недели мы вернули зерно, у народа появился хлеб. Через три – фонтаны были чистыми и беспорядки прекратились.
– А теперь что? – спросил Сигурд, задумчиво глядя на догорающий Брамов костер.
– Город снова в руках у Льва, – ответил Никифор. – Кто мы на самом деле, он не узнает. Все свидетельства того, что происходило в амфитеатре, будут уничтожены. Может, он даже построит новую церковь на крови и будет и дальше служить мессы для своей паствы.
– Почему вы остановили бой? – спросил Сигурд.
На мгновение он встретился со мною взглядом, а потом снова повернулся к Никифору. «Хороший вопрос», – подумал я. Да, мы выиграли поединок, однако закончился он не совсем так, как хотелось бы.
– Теофил – один из моих лучших воинов, – ответил Никифор, почесывая намасленную бородку. – Вы же видите, у меня больше нет войска. Такие воины, как Тео, мне еще пригодятся.
Сигурд усмехнулся.
– Хорошая получилась сага, – похвалил он, убрав мокрые от пота волосы с лица, и поднял рог в честь Никифора и Вардана.
– Про бои маловато, – проворчал Улаф, закрыв один глаз и тыча пальцем куда-то в темноту. – Дядя был пьян, что сам Громовержец на Йольском пиру.
Сигурд сидел нахмурившись, пока Бьярни снова наполнял его кубок.
– А вот конец не удался, – произнес ярл, качая головой. – Дядя прав. В конце должна пролиться кровь, много крови, а то что это за сага такая… – Он яростно почесал затылок, будто там завелась мышь. – Вообще-то, пожалуй, не такая уж хорошая сага получилась.
– А конца пока и нет, ярл Сигурд, – ответил Никифор, приподняв черную бровь. – Но уверяю тебя, кровь будет. Арсабер умрет, и его змеи – вместе с ним.
– Хорошо, – сказал Сигурд. – Так мне больше нравится. Да и мой товарищ Брам был бы доволен. Любил он кровавые саги.
Улаф стукнул по кубку ярла своим, расплескав вино.
– А может, сам придумаешь конец, Сигурд? – предложил Никифор, и только тогда я понял, зачем эти греки явились к нам на пристань.
С чего бы иначе императору пить поганое вино с дикарями-язычниками? Он мог отправить к нам своих людей, но нет, пришел сам… Удивительно, как я раньше не догадался! Императору нужны мы.
– Ну вот, Дядя, теперь и мне вино до костей достало! – проревел Сигурд.
Все стали переглядываться и пожимать плечами. Я приподнялся на шкурах повыше, браня Хальфдана и Гуннара, из-за которых мне было плохо видно.
– Твои волки храбро сражались, Сигурд. Они прославили тебя. Если честно, не думал, что кто-нибудь побьет моих воинов.
– Да у нас каждый хотел сразиться с ними, – сказал Сигурд, хотя это было и не совсем правдой. – Даже жребий бросали.
Никифор и Вардан удивленно переглянулись – ведь они думали, что мы выставили своих лучших воинов.
– Значит, не зря говорят, что скандинавы – превосходные воители, – сказал базилевс.
Однако его похвалу не услышали – одни были слишком пьяны, другие не понимали по-английски.
– Больше всего нас поразило то, что вы готовы жизнь отдать друг за друга. – Никифор ухмыльнулся, обнажив ровные белые зубы. – Ты вот коршуном бросился на защиту вашего силача и молодого воина, когда мы окружили Теофила. С меня даже несколько капель пота упало.
Вардан подавил гримасу; пожалуй, его все еще уязвляло то, что он проиграл пришлым язычникам. Военачальник императора наверняка привык отдавать приказы тысячному войску, теперь же под его началом было всего восемнадцать воинов.
– Еще немного, и мы бы порубили вас на куски и скормили шелудивым псам, – пьяно произнес Улаф, забыв, что нужно говорить по-английски.
Его поддержали дружными криками.
– Показали бы этим римлянам, – рявкнул он и погрозил кулаком в темноту.
Не обращая на него внимания, Никифор указал на обитый железом сундук. Его содержимое к этому времени взвесили, и теперь он стоял между Улафом и Сигурдом.
– По сравнению с богатствами в моей сокровищнице ваш сегодняшний выигрыш – свеча против солнца, – сказал базилевс.
– Она ведь теперь не твоя, сокровищница-то, – улыбнулся Сигурд, проливая вино на бороду.
Никифор подскочил будто ужаленный.
– Мой народ верен мне, ярл Сигурд! Он возрадуется, когда снова увидит меня на троне. Что касается солдат, они люди простые. Кто платит, за тем и идут. С твоей помощью снова пойдут за мной.
Сигурд рассмеялся.
– Все мои воины здесь. Да, они привыкли убивать, у каждого твердая рука и верный глаз. Но мне доводилось видеть римское войско. В нем же воинов, что блох на собаке, не счесть.
Вардан поглядел на Никифора, и тот кивком разрешил ему говорить от его имени.
– Чтобы подавить мятеж, достаточно отрубить голову змее, – сказал генерал. – В Константинополе такое не впервые.
– Это правда, Сигурд, – осторожно сказал Эгфрит. – Каких-то три года назад Константинополем правила императрица Ирина.
Никифор удивленно уставился на него, и Сигурд знаком приказал святому отцу замолчать.
– Христианский монах, – сказал он, будто это все объясняло.
– Как сказал император, – продолжал Вардан, – достаточно убить Арсабера и проникнуть в сокровищницу. Только и всего. Поможете нам – станете богаче королей.
– Слыхал я такое раньше, – пробормотал Сигурд.
– Но не от императора богатейшего в мире города, – возразил Вардан.
Ярл поджал губы.
– Вообще-то, мы все равно направлялись в Миклагард, – произнес он.
Улаф кивнул в подтверждение и вгрызся в мясо, остывавшее на конце его ножа. Сигурд усмехнулся Вардану своей волчьей ухмылкой.
– Мы собирались там поразбойничать и забить трюмы добычей. Но, похоже, в дело вмешался сам Всеотец… Иначе с чего бы императору Миклагарда сидеть здесь со мной на шкурах и пить мое вино?
– Так вы сразитесь за нас? – спросил Никифор; в его глазах плясали язычки пламени.
– Так и быть, усадим мы тебя обратно на твое золотое кресло, – кивнул Сигурд. – Раз того хочет сам Один. А ты доверху нагрузишь мои корабли серебром. – Он кивком указал на корону в руках Никифора, потом добавил: – И золотом. Что скажешь, Дядя?
Улаф нахмурился и перестал жевать. Жир блестел у него на губах, стекал на бороду.
– Арсабер сам напросился, – сказал он.
И предводители подали друг другу руки в знак уговора.
Итак, путь наш теперь лежал в Миклагард.
Глава 19
Мы пробыли в Риме еще десять дней. Нашли Грегоровия, вернее, он сам нас нашел. Все это время его не было видно и слышно. Как выяснилось, наш провожатый стал новым распорядителем порта. Грация, которому мы задолжали корабельную подать за несколько недель, так и не нашли. Пенда сказал Грегу, что лучше ему подыскать другое занятие, если не хочет отправиться к речным крысам, как его предшественник. Однако Грег улыбнулся своей обаятельной улыбкой и заверил уэссекца, что с ним ничего не случится – улицы Рима вновь под охраной папской гвардии. Он простил нам должок, и я подумал, что с Грегом и правда будет все хорошо, ибо он видел, куда ветер дует, и не лез на рожон. Еще Грег сводил Сигурда к лучшему в Риме кузнецу – за кольчугами для семерых датчан. Четыре кольчуги у кузнеца уже были, их оставалось только подогнать, а еще три он сработал за неслыханно короткий срок – десять дней. Сигурд отвалил ему немало добытых нашей кровью монет; кузнец, верно, и месяц был бы рад не спать, чтобы получить столько серебра.
Мы отплыли в день, когда, по слухам, в Рим прибывал император Карл. Ни нам, ни базилевсу не хотелось вновь встречаться с прославленным воителем. Мы все чувствовали себя как пострелы, которые удирают из сада, заслышав лай хозяйского пса.
Оказалось, что Никифору нужны не только наши мечи, но и корабли. Императорский дромон [46] они затопили у берега к югу от Рима и еще три дня шли пешком, сбивая ноги в кровь, как простолюдины. Никифор с сожалением обмолвился, что корабль был слишком хорош, а им надо было остаться неузнанными, так что теперь его дромон лежит где-то на дне морском, обрастая водорослями. Эту часть истории Сигурд счел самой мрачной.
– Нет ничего горше, чем затопить собственный корабль, – грустно покачал он головой, потом с гордостью добавил: – «Змей» вам понравится. Это лучший корабль в мире.
Вардан недоверчиво поднял бровь, а вот Никифору было по нраву, что ярл так гордится своим драккаром, – он одобрительно кивал всякий раз, как Сигурд показывал ему что-нибудь на «Змее».
Итак, базилевс, генерал и Теофил поплыли с нами на борту «Змея», а шестнадцать «длинных щитов» стали гребцами «Фьорд-Элька». Оказалось, что они совсем не знают морского дела. Браги крикнул нам с кормы, что коровы и то гребут лучше. Сигурд усадил солдат на «Фьорд-Эльк» не только потому, что там не хватало гребцов, а еще потому, что мы не знали, можно ли им доверять. Вскоре стало понятно, что скорее Браги отрастит косы и длинную бороду, чем византийцы захватят корабль. С веслами они обращались настолько неуклюже, что постоянно тыкали друг друга вальками в спины – гребцам-скандинавам то и дело приходилось уклоняться от ударов, – а гребли так, что весла то слишком погружались в воду, то лишь взмучивали ее, как пригоршня гальки.
– Они обычно дворец охраняют, – смущенно пояснил Никифор, глядя, как шкипер «Фьорд-Элька» безуспешно пытается навести хоть какое-то подобие порядка. – Сражаются храбро. – Базилевс сжал кулак. – И приказам подчиняются беспрекословно. Сам увидишь, Сигурд.
Наблюдавший за «Фьорд-Эльком» ярл нахмурился.
– Может быть. Если не перетонут и корабль мой за собой не утащат до того, как в Миклагард доберемся.
Я не греб. Рана в боку не загнила – Пенда, Улаф и отец Эгфрит беспрестанно принюхивались ко мне, словно псы, – но если б я сел на весла, она могла бы открыться, так что я восседал на своем сундуке, подставив закрытые глаза солнцу и наклоняясь с черпаком всякий раз, когда ко мне подкатывала перехлестнувшая через борт волна. Думы о смерти Брама черной паутиной опутывали разум, а чувство вины якорем тянуло душу на дно. Мне отчаянно хотелось рассказать кому-нибудь, что Кинетрит переложила мою обреченность на Брама, но я знал, что не могу. Не потому, что меня возненавидят, хотя от этой мысли становилось еще тяжелее; возненавидят Кинетрит, ведь Брам для братства был что дубовый киль для «Змея».
Когда мы уже выходили в море, Бьярни, отвлекшись от своей работы – резной фигурки Тюра, – заметил, что больше никто не говорит о серебре, спущенном во франкскую реку, а ведь в этом всегда винили меня одного.
– Как это никто не говорит? Вот ты только что сказал, – ответил я.
Его брови взлетели вверх.
– А-а, ну да…
– Я давно не говорил, – потянул себя за рыжую бороду Свейн.
– И я, – сказал Аслак. – О куче серебра, что ты вышвырнул за борт. Я так уже несколько недель о ней не говорю.
– Козлы вы вонючие, – притворно огрызнулся я, глядя на их ухмыляющиеся рожи.
Теперь они вспоминали об этом с улыбкой, ведь сундук ярла до половины наполнился монетами, а скоро заполнится и весь. Я – один из тех, кто пролил кровь на арене ради этих улыбок. Но самое главное – мы снова шли Дорогой китов, а что может быть лучше для морехода? В небе, пронзительно крича, кружили чайки. Теплое море сделалось такого светло-голубого цвета, какого прежде никто из нас не видывал – холодные воды фьордов темны, как ночное небо. Оск сказал, что если б ему было суждено утонуть, он предпочел бы это прозрачное светлое море мрачному северному.
– Хоть видел бы, как вы горюете, пока иду ко дну, – задумчиво произнес он, налегая на весло.
– Скорее, как мы пируем и делим твое снаряжение, – поправил его Бодвар, вызвав смешки.
Море едва колыхалось, грести было легко. Однако генерал Вардан так не считал. Едва мы вышли из устья реки, как Сигурд приказал Тео и Вардану взять весла и грести. Тео просто сделал то, что ему велели, заняв место рядом со Свейном, а Вардан зыркнул на ярла своими ястребиными глазами, будто вот-вот когти выпустит. Генерал был широкоплеч и мускулист, но это еще не значило, что воин он хороший. Брам как-то говорил мне, что главное в мече – не резная рукоять. Сигурд, конечно, мог бы быть к нему почтительнее, но зачем? Корабль – его, и командует на нем он. Ярл не стал повторять дважды. Он предоставил Вардану выбор: либо тот садится на весла, либо ему дают нож и спускают на веревке за борт соскребать ракушки с днища «Змея». Грек оглянулся на императора, ища поддержки; Никифор отмахнулся, не желая участвовать в споре. Вардан отказался, зашипев, как раскаленная сковородка, на которую попала вода. Тогда Сигурд принес веревку и старый нож и кликнул Свейна Рыжего. Теперь генерал греб и потел наравне с остальными. Однако надо отдать ему должное – он умело управлялся с веслом и греб, не выбиваясь из общего ритма, а это скандинавы уважали.
Я быстро набирал былую силу – помогли моя молодость и умение Улафа врачевать раны. Каленое железо не только остановило кровь, но и не дало ране загноиться. Теперь страшный с виду шрам зарастал новой гладкой кожей и причинял меньше боли, чем можно было ожидать. Я снова взял в руки весло, но греб осторожно, чтобы рана не разошлась.
Шли дни и недели. Мы радовались солнцу и спокойному морю, время от времени удивляясь про себя, насколько же странная у нас подобралась компания. Скандинавы, англичане, датчане, греки, женщина, монах, синелицый, да еще и император – все вместе трудились и делили еду и питье, идя Дорогой китов в Великий Град. Мы прошли земли лангобардов и обогнули западные границы империи Никифора, или Римской империи, как именовали ее сами византийцы. Затем прошли мимо островов в Западном море, которые отец Эгфрит назвал «котлом цивилизаций», а еще – «колыбелью цивилизаций» и разными другими именами, утверждая, что эти обожженные солнцем земли рождали героев, мыслителей и искусных мастеров задолго до того, как на севере научились добывать железо и строить корабли. Спорить с ним никому не хотелось – стояло пекло, как в кузнице у бога Велунда. Рубахи, плащи и теплая одежда давно были убраны в сундуки. Спины и плечи покрылись волдырями, кожа облезала подобно змеиной шкуре, грубела и бронзовела. Когда мы не гребли, то укрывались от солнца в тени паруса, а когда оно уже стояло низко над землей, но все равно топило смолу в обшивке, мы развешивали вдоль бортов щиты и прятались в их тени.
Никто из нас, кроме греков, прежде не видел столько разных кораблей. Ветер раздувал паруса всевозможных мастей и размеров. Вздымались и опускались, вспенивая волны, огромные клювоносые дромоны. Покачивали боками, словно идущие на рынок хозяйки – бедрами, широкие, похожие на кнорры ладьи. Подскакивали на волнах рыбацкие челны. Повсюду виднелись белые паруса. Так и тянуло надеть кольчугу, схватить топор и ринуться вперед за добычей. Бодвар сказал, что мы, как псы, перед которыми разложили мясные яства и велели не облизываться. И верно. Терпение у морского разбойника, что счастье в супружестве, – быстро кончается.
Мы шли все дальше и дальше, останавливаясь на ночлег в бухтах. В этом сияющем море оказалась целая россыпь благоухающих хвоей островов. На попутном ветре корабли перелетали от одного острова к другому, как пчелы – с цветка на цветок. Вода была такая прозрачная, что мы прямо с палубы высматривали, нет ли подводных камней. Если доски было на берег не перебросить, мы вставали на якорь на глубине, а до берега добирались на снеккарах. Там разминали отвыкшие от земли ноги, жгли костры, готовили еду и охотились на зайцев, кабанов и лис среди олив, кедров и каких-то еще деревьев – Эгфрит сказал, они называются «хлеб Святого Иоанна» [47], потому что плоды этого дерева спасли проповедника, крестившего Белого Христа, от голода в пустыне. Жареные, они были терпимы, но все сошлись во мнении, что если, кроме этих стручков, есть нечего, то лучше от голода и не спасаться. На острове водилось много диковинных тварей, и мы попробовали мясо всех. Самой вкусной оказалась морская тварь, которая откладывала яйца в ямки на берегу. Размером почти со щит, она носила на себе панцирь, жесткий, как дубленая кожа, – стрелой не пробьешь. Да и не нужно было – за таким неповоротливым зверем и одноногий бы поспел.
Рим теперь казался далеким, увядшим на солнце воспоминанием, а до славного Миклаграда, куда вела нас золотая нить судьбы, было еще далеко. Побратимам наскучило жариться под палящим солнцем, все ходили с кислым видом. Нам не сиделось на месте. И, как тот пес, о котором говорил Бодвар, мы не устояли перед мясными яствами. Искру пустил Вардан, хворостом стала наша жажда серебра, а мясом – арабская галера. За три дня до того, как все случилось, мы поймали порывистый восточный ветер, который промчал нас по бескрайней глади Эгейского моря, а потом нацелили носы кораблей на север, держась близ засушливой, скалистой оконечности Никифоровой империи. Заря расплавленным железом растекалась по синей кромке неба. Мы отчаливали от пустынного острова у берегов Эфеса. Улаф и Вардан, как обычно, поддевали друг друга от нечего делать. Эти двое не ладили, как кольчуга и дождь. На этот раз Вардан говорил, что хоть мы, скандинавы, и храбрые воины, все же хитростью и военным умением им, грекам, уступаем. Проглотивший наживку Улаф ответил, что в словах грека правды быть не может, и спросил, как такой хитрый и умелый воин, как Вардан, допустил, что задницу императора при нем спихнули с трона. Сигурд и Никифор обычно не вмешивались в эти перепалки, но, когда зашел спор о кораблях, не выдержали. Может, ярлу и базилевсу тоже было скучно… В общем, когда Рольф с «Морской стрелы» указал нам на север, где в горячем мареве виднелся парус, я сразу понял, что сейчас будет.
– На корабле базилевса мы бы эту арабскую галеру в два счета нагнали, – покачал головой Вардан.
– Ха! Думаешь, ваши корабли быстрее наших? – вскричал Улаф и переглянулся с Сигурдом.
– Мой народ бороздил эти моря задолго до того, как ученики Христа забрасывали сети в Галилее, – ответил Никифор, гордо вскинув подбородок, потом встал на корме «Змея», держась за борт двумя руками. – Такие вот галеры топят наши корабли, Сигурд. Эти арабы – как чума.
– Она барахтается, что свинья в грязи, – ответил Сигурд, кисло скривившись. – Бьюсь об заклад, что мы берем гораздо круче к ветру.
Ярл был прав: даже за это время галера, меняя галс [48], показала нам борт во всю длину.
– А я готов поспорить, что вам ее не поймать, – сказал Вардан, приглаживая намасленную бородку.
– Слыхал, Сигурд? – возмутился Улаф на норвежском, заткнув пальцы за пояс. – Эта хитрая греческая выдра хочет нам еще деньжат проиграть. Мало, что ли, уже отвалил?
– Кто мы такие, чтоб от императорских щедрот отказываться, Дядя? – ответил Сигурд и кивнул Вардану, принимая вызов.
Тот слегка побледнел – серебра на кону было больше, чем можно награбить за четыре-пять набегов.
Он старался не смотреть на своего господина, но если б посмотрел, увидел бы, что базилевс неодобрительно качает головой. Однако Никифор промолчал, понимая, что не стоит вставать на пути у гордого военачальника, особенно сейчас, когда сам он далеко от власти и от собственного трона.
Остен протрубил в боевой рог, сообщая остальным кораблям о начале охоты. В ответ Рольф на «Морской стреле» протрубил трижды. Оказалось, датчане просят у ярла позволения напасть на галеру первыми, подобно тому как вожак волчьей стаи вгрызается в ногу оленя. Сигурд сказал, что на кону серебро, но датчанам не терпелось показать себя в бою да с новым оружием – у них теперь были и кольчуги, и прочные шлемы, и жаждущие крови клинки.
– Мы глаз с вас не спустим, как ревнивая жена, – предупредил его Сигурд.
– Не волнуйся, Сигурд, – прокричал в ответ Рольф, – оставим мы вам, чем поживиться!
На всех четырех кораблях поднялся шум: кто тянул канаты, кто разворачивал паруса, чтобы на крыльях ветра устремиться в погоню и показать грекам, на что способны драконы. «Морская стрела» оправдывала свое имя – словно выпущенная из лука, она стремительно неслась по сверкающему морю, а те, кто был на ней, напоминали злых псов, рвущихся с цепи. Я содрогнулся, вспомнив бой с синелицыми, когда датчане свирепствовали, словно ульфхеднары [49], наводя ужас даже на бывалых воинов.
Я спешно натягивал кольчугу, жалея, что не подержал ее подольше в сундуке, – раскалившиеся на солнце кольца обжигали.
– А кто со мною на носу встанет? – недоуменно обратился к Сигурду Свейн Рыжий, внезапно осознав, что Брама больше нет рядом.
Перед боем два самых могучих воина встают по обе стороны от дракона – и врага устрашают, и бьют первыми. Острее всех потерю ощущал Свейн, ведь они с Брамом были как братья. Силач стоял сжимая в руках секиру. Его шлем и огромный панцирь сверкали на солнце, а с рыжей бороды уже капал пот от нестерпимого зноя.
Сигурд какое-то время колебался. Как и всем нам, ему казалось, что сейчас, разрезая толпу словно горячий нож – масло, вперед вальяжно выйдет Брам и займет свое привычное место.
– Пенда, ну-ка тащи свою английскую задницу к Йормунганду! – наконец приказал он.
Уэссексец ухмыльнулся, словно тролль, попавший в женский монастырь. Я хлопнул его по спине – он уже давно заслужил честь стоять рядом со Свейном. Тот кивнул, довольный решением ярла, хотя в толпе послышались голоса тех, кто считал Пенду недостаточно могучим для этой роли. Но ропот быстро утих: как ни крути, а стоять у дракона – значит первым идти в бой, а это все равно что голым вымазаться в меду и залезть к медведю в берлогу. Да и знали все, что уэссексец – отличный воин, а уж вместе со Свейном им не будет равных.
– Тем, кто на галере, лучше за борт прыгнуть, пока не поздно, – бросил Бьярни, завязывая ремешок шлема и кривясь – нагревшееся на солнце железо жгло кожу.
– Да уж, пожалеют, что не прыгнули, когда датчане до них доберутся, – ответил я, затыкая топорик за пояс. В бою на корабле, когда со всех сторон напирают, удобнее сражаться именно топориком, а не копьем и даже не мечом.
Галера приближалась. На арабах были тюрбаны и белые балахоны, скрывающие оружие. Мы тоже накинули плащи – так и кольчугу не видно, и нагревается она на солнце меньше. Я глубоко вдохнул, но душный застоялый воздух не принес облегчения. Шрам на боку ныл, как старые кости перед дождем. Неожиданно я испугался, что меня снова ранят, вспомнил холодный клинок, пронзающий плоть, обжигающую боль, однако сказал себе, что датчане расправятся с врагами, прежде чем мы закинем крюки, или же арабы сдадутся без боя.
– А быстрый у тебя корабль, Сигурд, – признал Вардан, привязывая к ногам железные поножи.
Мы все уставились на его золотую кольчугу под алым плащом. Каждое ее колечко сверкало, что маленькое солнце. Наверное, такая была у Бальдра – прекрасноликого сына Одина.
– Думаешь, спасет от меча? – пробормотал Виглаф. Лицо его по-прежнему было красным от солнца, хотя у остальных лица уже побронзовели.
Читать бесплатно другие книги:
