Танцующая на гребне волны Уайт Карен

Karen White

SEA CHANGE

© Гюббенет И., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Моей бесценной Меган. Я горжусь быть твоей матерью.

Благодарности

Несмотря на долгие часы, которые я провожу в кресле за компьютером, творчество отнюдь не всегда предполагает одиночество. Каждая написанная мной книга во многом зависела от щедрости других людей, желавших поделиться своими знаниями, и «Преображение» не является в этом случае исключением.

Моя бесконечная благодарность Диане Вайз, доброму другу – она стала неоценимым источником информации о беременности и деторождении, – пожалуйста, никогда не оставляйте свою работу!

Спасибо всем обитателям острова Сент-Саймонс за неизменно теплый прием, особенно это Мэри Джейн Рид из замечательного книжного магазина «Форд», Томми Бакстер Кэшин и Сьюзен Киннамон-Брок, которые любезно согласились прочитать рукопись перед публикацией.

Как всегда, благодарю Венди Вэкс, Сьюзен Крэндолл, Тима, Миган и Коннора за их терпение и любовь, всегда знающих, когда мне бывают нужны реальные факты, чтобы меня стимулировать.

Даже времена года, сменяясь, образуют круг и всегда возвращаются туда, откуда они пришли. Человеческая жизнь есть круг от детства к детству, и так всегда и во всем, где действуют божественные силы.

Черный Лось, шаман индейского племени оглала

Пролог

Памела

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Сентябрь 1804

Шторма зашвыривают в нашу судьбу обрывки чужих жизней – в напоминание, что мы не одни и мы уязвимы. Вот и сейчас равнодушные волны совсем истерзали песчаный берег, разметав по нему множество разных предметов. На этот раз мои глаза выхватили среди кусков дерева чудом уцелевшую фарфоровую чашку и мужские часы – с крышкой и цепочкой, – они лежали на песке так наглядно и аккуратно, будто лавочник бережно и пристрастно разложил здесь свои товары. Чья-то потеря – моя находка, подумала я, осторожно водя пальцем по краешку чашки. Приливы сменяют отливы, и этот закон незыблем. А иногда концы и начала настолько близки, что, кажется, сливаются воедино, образуя волну, какие набегают одна за другой в океане.

Деревянные обломки, останки дома или корабля… В деревянных объятьях поблескивает металл. Я опасливо просунула руку меж двух досок. Пальцы коснулись чего-то твердого, маленького и холодного. Находка была – золотое венчальное кольцо, потертое, с почти стершейся надписью на внутренней стороне. Кольцо слабо блеснуло в лучах тусклого солнца. Я прищурилась и разобрала надпись внутри. «Навсегда».

Я зажала кольцо в кулаке. Чье оно было? И как его занесло сюда? Но это все неспроста… Через три дня моя свадьба, если только Джеффри, занятый спасением того, что буря пощадила из его урожая хлопка, сумеет выкроить время. Я не была его первой избранницей, но он был моим первым любимым мужчиной, и я ощутила свою странную связь с этой женщиной, которой когда-то принадлежало кольцо… «Навсегда», – прочитала я снова.

Солнце отважно пыталось пробиться сквозь облака. Прищурившись, я следила за ним. Я знала, что оно победит – за штормами всегда приходят самые ясные дни. Последний шторм был невероятно сильным, настолько сильным, что поразил Брутон-Айленд, уничтожив там всех – и крошку Маргарет, которой только неделю назад я помогла появиться на свет. Меня терзали вопросы – и среди них более других тот, почему она была послана в этот мир на такое короткое время? Для чего пережила такие тяжкие родовые муки ее мать? Вынес ли кто-то урок из случившегося? О себе я такого сказать не могла. Я акушерка и приняла все как факт, но понять его я не в силах.

Пара черных ножеклювов пронеслась по белесому небу так близко к волне, что в поисках ужина они легко могли бы сами оказаться чьей-то добычей. Птицы вернулись. После шторма они всегда возвращаются, но в первые дни затишья не скажешь наверняка. Как приливы и отливы, они возвращались туда, откуда они улетали, верные нам, остающимся на одном месте. Я следила за тем, как они носятся над водной поверхностью, и слышала их голодные крики над пустынным песчаным берегом. Постояв так, я неторопливо пошла к дому, где жила с отцом и младшей сестрой. В руке я крепко сжимала кольцо, маленький золотой обруч без конца и начала – всегда ли они различимы?

Глава 1

Антиох, Джорджия

Апрель 2011

Я топталась возле родительского дома, даже сквозь кожаные подметки туфель ощущая жар разогревшегося на солнце асфальта. Дом был в колониальном стиле, и я прожила здесь большую часть своих тридцати четырех лет… Буйно цвели недотроги, предмет садовых усердий моей матушки. Погода не осмеливалась бросить ей вызов и заставить ее цветы завянуть – Глория Уэйлен управлялась с садом точно так же, как со своими пятью детьми, и неповиновение ей было такой же редкостью, как январский снег в Джорджии.

Капля пота скатилась у меня по спине. Мы с мужем мучились от жары, как будто это была не весна, а начало июля. Сквозь звон в ушах я силилась связно общаться с Мэтью, дескать, в западной Джорджии лето всегда такое, оно наступает внезапно, так что весна кажется прохладным вечером между зимой и серединой лета. Мэтью родом был с побережья, поэтому о жаре он кое-что знал, правда, влажной жаре.

Он держал меня за руку, а я стояла лицом к отцу и четырем моим братьям, в возрасте от пятидесяти пяти до сорока пяти лет, они выстроились как на прощальной церемонии или демонстрации силы чужаку, которого я избрала себе в мужья. Даже теперь, в этой домашней сцене, в них можно было узнать владельцев похоронного бюро, кем они, собственно, и являлись. Фирму «Уэйлен и сыновья» держали в семье моего отца уже три поколения, и серьезное, сосредоточенное выражение на всех пяти лицах было скорее генетически обусловленным, нежели принятым по соответствующему поводу.

Жены моих братьев и мои многочисленные племянники и племянницы, будто по негласному уговору, скрылись в доме, столпившись у двери в спальню моей матери – в знак сочувствия ей. Она не открывала эту дверь с момента моего прибытия сюда нынешним утром. Я побывала дома накануне, в день моей свадьбы, чтобы дать ей время освоиться с этой новой для нее ситуацией. Даже Пол Отри, с кем я была помолвлена четыре года, воспринял это известие легче.

Я отпустила руку Мэтью и обняла отца. На мгновение он прижал меня к себе – и тут же слегка отстранил. Я к этому привыкла. Несмотря на то что я была младшим ребенком в семье и единственной девочкой и знала, что мои родители надеялись родить дочь и очень ждали моего появления на свет, они, казалось, избегали крепко меня обнимать, опасаясь за хрупкость своего счастья. Быть может, они боялись, что судьба, подарившая им меня по своей прихоти, подстережет и – как знать? – отнимет у них меня.

– Может быть, я все же сумею поговорить с мамой? – спросила я. Впрочем, мне этого не хотелось. Просто очень неприятно оставлять между нами какую-то недоговоренность… Вот уж чего бы мне не хотелось, так это чтобы она думала, будто я нуждаюсь в ее одобрении! С возрастом я утратила подобную необходимость вместе со средствами от прыщей и исправляющими прикус коронками.

Отец отрицательно покачал головой:

– Дай ей время, Ава. Она примирится с этим. Для нее это был настоящий удар, как и для всех нас. Ты же знаешь, Глория не любит сюрпризов. Но с этим свыкнется.

Я не скрыла сомнения в справедливости его слов. Мать огорчилась, когда я сказала ей, что вышла замуж. Хотя она никогда не признавалась в этом, но я-то знала, что она вынашивала в мечтах мою пышную свадьбу у нее в саду, со всяческими украшательствами, подобающими ее единственной дочери. Она слегка оттаяла, когда я сказала ей, что переезжаю жить на Сент-Саймонс. У нее были четыре невестки, жившие с нею поблизости, и они были не только готовы, но и стремились заботиться о ней как о главе семьи, кем она привыкла себя считать. Всю свою жизнь я могла видеть из окна моей спальни три дома моих братьев – дома были совершенно одинаковые, за исключением разного цвета дверей, с аккуратными газонами и одинаковыми черными машинами у подъездов. Это всегда наводило меня на мысли – какой дом на этой улице станет когда-то моим? Такая мысль вызывала у меня кошмары похуже тех, что снились мне после того, как мой старший брат Стивен взял меня с собой в комнату для бальзамирования. Меня напугала тогда не холодная реальность смерти, но то, что я уже не буду жить прежней жизнью.

Я обошла моих братьев, выстроившихся по привычке по старшинству – от младшего к старшему – Дэвид, Джошуа, Марк и Стивен, – и обняла каждого. Мэтью следовал за мной, пожимая каждому руку. Напоследок он повернулся к моему отцу:

– Я буду очень о ней заботиться, сэр.

– Да уж, постарайся. Мы ее очень любим. – Испытывавший неловкость при всяком открытом выражении эмоций, отец прокашлялся.

В глазах у меня защипало. Я снова взглянула на братьев. Их лица выражали то же теплое чувство. Никогда еще я не чувствовала себя такой отдельной от них – одинокий одуванчик в окружении подсолнухов. Внезапно я усомнилась в своих основаниях их покинуть… Не было ли мое чувство к Мэтью лишь временным средством как-то смягчить постоянное беспокойство, преследовавшее меня с момента, как я стала задумываться об окружающем мире?

Я снова повернулась к отцу:

– Скажи маме, что я люблю ее и что я приеду, как только обоснуюсь на новом месте.

И начала болтать что-то, как я всегда это делала, чтобы не дать эмоциям выплеснуться наружу…

– Моя соседка по общежитию упакует мои вещи и пришлет их мне. Свою мебель я оставляю ей, и мы найдем кого-нибудь, кто бы перегнал мне машину. И Мэтью уверен, что я без труда найду себе там работу, с моим-то опытом и рекомендациями… Так что не тревожься, хорошо?

Почему я болтала и болтала о том, что было уже решено? Может быть, какая-то часть меня желала, чтобы он утратил самообладание и сказал мне, почему меня нужно было всегда держать на расстоянии?.. Быть может, я просто тянула время, ожидая, что мать выбежит, чтобы попрощаться со мной, и объяснит мне, почему после всех этих лет, когда она кормила, одевала меня и объясняла разницу между добром и злом, она может позволить мне уйти вот так… не простившись?..

Мэтью коснулся моей руки.

– Нам далеко ехать. Чтобы добраться до темноты, пора выезжать…

И мы пошли к машине. Вдруг кто-то окликнул меня. Я оглянулась. За нами спешила Мими, моя бабушка, мать моей матери. Она торопилась догнать нас, насколько ей позволяли ее девяносто лет и каблуки, пусть низкие, но она ни в какую не желала от них отказываться. Она держала что-то в руках. Я уже простилась с ней раньше, когда она стояла на страже у закрытой двери спальни своей дочери, и сейчас надеялась, что она принесет мне какие-то примирительные слова от мамы.

– Ава! – Мими запыхалась и тяжело дышала. Ее крашеные светлые волосы – как будто мы не подозревали, что она седая, – тонкими прядочками облепили ее виски и щеки. Мы выжидали, пока она переведет дух, и я смотрела на сокровище в ее руках, которое она держала, намереваясь передать его мне.

– Вот! Чуть не забыла! – Это была квадратная деревянная старомодная музыкальная шкатулка. Если ее открыть, можно было увидеть механизм внутри под стеклянной крышкой. Шкатулка эта видала виды, на ней были зазубринки и пятна от воды, но механизм был в хорошем рабочем состоянии. Его починил мой брат Стивен, когда я нашла ее двадцать семь лет назад…

Секунду поколебавшись, я протянула руки, и она осторожно вложила в них шкатулку. Почему из всех вещей, что я оставляла здесь, это была единственная, которую она не позволила мне забыть?..

– Это чтобы напоминать тебе, – сказала она, поглаживая мои пальцы, когда я опустила их на крышку коробочки.

– Напоминать… о чем?

Глаза ее таинственно поблескивали, она была наполовину чероки, выросшая в горах Теннесси, не получившая образования, но самая умная женщина, какую я знала.

– О том, что некоторые концы на самом деле есть начала. Если ты забудешь все, чему я старалась тебя научить, помни хотя бы это.

Она обняла меня, и я ощутила знакомый запах талька и туалетной воды.

– Я запомню.

Она бросила на Мэтью взгляд, на мгновение показавшийся мне обвиняющим. Но снова заглянув ей в лицо, я его уже не обнаружила.

Мы простились, и, последний раз взглянув на дом, я уселась в серебристый седан и позволила Мэтью захлопнуть дверцу. Я не оглянулась на отца и братьев, поникших духом, стоявших, как чучела, которым не удалось спасти урожай, одинаково высоких, худощавых, с одинаковыми темными волосами, полностью соответствовавшими их строгим темным брюкам.

Я не оглянулась, потому что давным-давно Мими научила меня, что оглядываться – плохая примета: если оглянешься, это значит, что больше ты сюда не вернешься. Не то чтобы это место много для меня значило. Я всегда знала, что мне предстоит покинуть его, однако до сих пор не представляла себе, куда подамся. Полагаю, это была одна из причин, помешавшая мне назначить день свадьбы с Филом – во мне всегда подспудно жило какое-то постоянное беспокойство. Меня не оставляло чувство, будто меня ожидает где-то нечто большее. И встретив Мэтью, я вдруг почувствовала, что нашла наконец то, что искала.

Я сидела, откинувшись на сиденье, сжимая в руках маленькую музыкальную шкатулку, пока Мэтью не взял меня за руку. Он держал ее в своей руке, пока мы не доехали до другого конца штата, приближаясь к маленькому острову, где семья моего мужа жила еще со времен Войны за независимость.

Мэтью нежно потер родимое пятно у основания моего большого пальца, оно напоминало шрам. Мама говорила, что оно у меня от рождения, но я всегда предпочитала думать, что это правда шрам и что я получила его, совершая в детстве какой-то отважный поступок, даже, может быть, подвиг. Временами я желала, чтобы все шрамы, наносимые нам жизнью, были подобны этому – вроде медалей за пережитую боль, не оставившую следа в памяти.

Затем палец Мэтью коснулся колечка на безымянном пальце моей левой руки – и замер.

– А обручальное… ты его не надела… – сказал он. Не обвинил, констатировал.

Я опустила взгляд на свою руку, на прекрасное кольцо с бриллиантом. Я не собираюсь прятать его в шкатулке для драгоценностей. Я носила его три дня – время между нашей помолвкой и церемонией бракосочетания. Кольцо мне очень нравилось – его старинная оправа и отливающий голубизной камень. Но когда Мэтью надел мне на палец золотое венчальное кольцо, мне показалось как-то неправильно носить его рядом с другим кольцом. Я не могла этого объяснить и не могла придумать, как сказать Мэтью, что два кольца вызывают у меня такое чувство, будто я вхожу к себе в дом и нахожу всю мебель не на своем месте, сдвинутой.

– Прости, – сказала я. – Все время забываю. Но я знаю, я привыкну носить оба. Я обещаю.

Он кивнул и сосредоточился, обгоняя грузовик. Я посмотрела в окно, представляя себе нашу машину на карте. Мы двигались на восток, по направлению к океану. Я никогда не бывала на побережье. Моя семья, разросшаяся к тому времени, когда я стала ее членом, не имела времени для семейного отдыха на пляже. Когда друзья возвращались после летних каникул, загоревшие, с коллекциями ракушек, я не завидовала, втайне я была рада. В океане, с его беспредельностью, бьющейся о край земли, было что-то тревожащее. Мэтью обещал взять меня с собой поплавать на байдарке по бесконечным болотам его острова, но я только кивала уклончиво. Я была влюблена и не желала его разочаровывать, надеясь, что он поможет мне полюбить воду, как любит ее он.

Когда мы достигли Саванны, послеполуденное солнце заглядывало в машину, ласково убаюкивая меня. В полусне я ощутила знакомый запах и поняла, что Мэтью открыл окно. Легкий бриз доносил до меня аромат чего-то сладкого и вместе с тем пугающего.

По-прежнему в полусне, я хотела как-нибудь приподняться и получше принюхаться, но невидимая сила парализовала меня, я так и не выбралась из темного морока между сном и бодрствованием. Я слышала звуки радио – и голос Мэтью, негромко напевающего что-то. Но я слышала и еще кое-что – шум волн, набегающих на песок. Старый кошмар, поднявшийся откуда-то с периферии сознания, угрожал ввергнуть меня туда, куда я не желала, чтобы меня затянуло…

Музыкальная шкатулка соскользнула с моих колен на пол, онемевшие руки не смогли ее удержать. Я силилась открыть глаза, чтобы понять, чем это так пахнет, что на меня надвигается, но не смогла. Крышка шкатулки открылась, и послышалась знакомая песенка, ее звуки раздражающе дисгармонировали с порывами ветра. Я силилась слушать песенку, но завывание становилось все громче, я открыла глаза и поняла, что завывающий звук этот был – чей-то вопль. И этим кем-то была я.

Глава 2

Это началось летом, когда мне исполнилось семь лет. То было лето смерчей и штормов, воя сигнальных сирен и ночевок в подвале. А может быть, все началось много раньше, прежде чем я поняла смысл времени, его вращение в паутине часов, тогда, когда прошлое, настоящее и будущее еще нераздельны в сознании?

Однажды после моего дня рождения я стояла у дома и наблюдала, как в наш двор залетают обрывки чужих жизней. Большей частью это был мусор – газеты, фотографии, обломки мебели, такие мелкие, что нельзя было догадаться, части чего падают возле нашего дома. Но были среди общего хлама и несколько настоящих сокровищ. «Полароид» со снимками – он упал в мамин розарий. А в кустах под моим окном, словно в подарок мне, я нашла музыкальную шкатулку, мокрую, чуть побитую, однако вполне исправную.

Схватив шкатулку, я побежала показать ее матери и напеть мелодию, которая была мне знакома неизвестно откуда. Мама запела слова, которые пела мне, когда я была совсем маленькая. Это была старая колыбельная, и мама пела ее всем своим детям. Но что-то было не так… Или мне хотелось услышать при этом историю – а никакой истории не было. А может быть, слова, что пела мама, показались мне странными, и я, как мне думалось, могла вспомнить другие, если бы получше сосредоточилась… Но я так и не могу вспомнить никаких слов даже сейчас.

После этого и начались кошмары. Я видела во сне, что меня преследуют, и я задыхаюсь на бегу, что меня окружает и засасывает вглубь вода, а воздух выходит из моих легких маленькими пузырьками, которые всплывают на поверхность, в то время как я лежу на песчаном дне. В детстве такие сны бывали у меня редко, а лет с двадцати я их больше не видела. До сих пор.

Я прижалась головой к груди Мэтью, пытаясь понять, что он мне говорит. Он свернул с дороги. Песок хрустел под колесами. Он обнял меня, и мы сообща пытались понять, что со мной происходит. И почему за два месяца со дня нашего знакомства я ни разу не упомянула ему о моих снах. Даже когда мы решили пожениться и жить на Сент-Саймонсе, я не рассказала ему о своей водобоязни. Может быть, это было потому, что в период нашего краткого романа у нас было много о чем говорить. А может быть, я надеялась, что мои сны и страхи остались в прошлом, вместе с потребностью доставлять родителям удовольствие.

– Со мной все в порядке, – сказала я, поднимая к губам бутылку с водой, которую он вложил в мою дрожащую руку. – Это просто… я не понимала, где я нахожусь. И я не могла шевельнуться, а окно было открыто и… – Что еще я могла ему сказать? Ничего другого я не могла сказать даже себе.

Он заговорил, и под своим ухом я слышала стук его сердца.

– Возможно, это запах от бумажной фабрики в Брунсвике. Теперь Агентство по охране окружающей среды изменило там некоторые порядки, и стало лучше. Но все же запах целлюлозы остался. Я уверен, тебе нужно просто привыкнуть к нему.

Я кивнула, изо всех сил надеясь, что он прав.

– Извини, – сказала я. И заглянула в его встревоженные глаза, стараясь его успокоить. – Я хочу поскорее домой. Начать нашу совместную жизнь.

Он наклонился и нежно поцеловал меня. Мы много еще чего не знали друг о друге, но та связь, какую я ощущала между нами, когда он целовал меня или прикасался ко мне, устраняла любые сомнения. Еще не зная его имени, я уже знала его, как новорожденный ребенок знает свою мать.

Он включил мотор, и мы выехали на обсаженную деревьями дорогу.

– Мы на пути в Демер, – сообщил он. – Сейчас доедем до маленького аэродрома и по развязке свернем налево на Фредерику. Эти две дороги и Си-Айленд-роуд – три главные магистрали на Сент-Саймонсе. Если ты сообразишь, где находишься относительно их, то никогда не заблудишься.

Я кивнула в попытке улыбнуться, но у меня свело мышцы лица. Что-то лишало меня беззаботности. Окна в машине были открыты, и можно было ощутить запах острова – причудливую смесь соли и здешней растительности. Запах был для меня новый, но при этом почему-то знакомый. Так в детстве я принюхивалась к свеженатертым полам в первый день в школе после каникул. Запах острова возбуждал в моей памяти что-то глубоко в ней засевшее, от чего я никак не могла избавиться, как ни старалась, и это меня странно тревожило.

Я пыталась сосредоточиться на поворотах, чтобы запомнить, как мне одной найти свой дом, но мне это не удавалось. Чудесные деревья, поросшие испанским мхом, и даже расколотые ракушки на дорогах – все было для меня внове. И все же, как и запах в воздухе, это было что-то, что я как будто и ожидала увидеть здесь и услышать – и эти ракушки, и их хруст под колесами ближе к обочине… Я знала, каково это будет – ощущать в пальцах зеленый мох и как будет светить на закате солнце сквозь ветви… Загадочное, непонятное ощущение!

– У тебя это хорошо получилось, – сказала я, дотягиваясь до его руки и сплетая свои пальцы с его.

– Что у меня получилось?

– Рассказ об этих местах. Я чувствую, как будто я все это знаю, как будто жила здесь всю жизнь.

Он стиснул мне руку.

– Я люблю Сент-Саймонс и уверен, ты тоже его полюбишь. И будешь считать его своим домом.

Я улыбнулась и отвернулась к окну, надеясь, что он не заметил моего непродолжительного смятения и неотступного беспокойства, которое, как я думала, я преодолела, давая брачное обещание, но которое цеплялось и цеплялось ко мне – как паутина…

Справа слегка волновалось море золотистой и зеленой травы, как будто по нему шел кто-то невидимый. Я вздрогнула и закрыла глаза, уже откуда-то зная, что значит сделать шаг по болотной траве, слушая шорохи камышей. Запах гниющей растительности проникал в машину, и это заставляло меня почувствовать, будто я вернулась домой.

Мэтью сбавил скорость на повороте между двумя столбами с каменными ананасами на верхушках. Эту дорогу никто никогда не мостил. Она представляла собой океан белой пыли и разбитых ракушек в окружении густых зеленых ветвей, скрывающих закатное солнце. Ветви низко склонялись, будто хотели тебе что-то шепнуть.

Мы проехали еще немного, деревья поредели, уступая место кустарнику, как бы свидетельствуя этим свое почтение дому в конце подъездной аллеи. Я знала, что это была одна из немногих остававшихся на острове построек девятнадцатого века, но ее старина поразила меня, как и чувство чего-то знакомого, подогретое, я уверена, живыми описаниями Мэтью и его рассказами, как он жил здесь единственным ребенком в семье.

Мы вышли из машины и встали рядом, не касаясь друг друга, слушая пение цикад в окружающих нас деревьях. Смешанная с песком земля у меня под ногами, казалось, подозрительным образом заколебалась, и я схватила Мэтью за руку, почувствовав, что нуждаюсь в опоре.

Это был простой двухэтажный фермерский дом – на высоком фундаменте, с верандой на четырех колоннах и двумя каминными трубами по сторонам. Три мансардных окна над крышей веранды напоминали выпученные глаза. Что отличало этот дом от виденных мною ранее зданий того же периода – пестрота, местный строительный материал, включающий в равных частях известняк, воду, песок, устричные раковины и золу.

По сторонам дома и перед ним были разбиты клумбы – сейчас заброшенные, – а немного дальше, где подступал лес, было что-то вроде небольшого домика с одинокой каминной трубой. Он стоял почти на опушке, парадную дверь в нем заменяли деревянные щиты без ручек.

Решив, что попозже непременно здесь поброжу и все поразглядываю поподробнее, я снова повернулась к дому. Сероватый оттенок здания смягчал его очертания на фоне песчаной подъездной аллеи, делая его похожим на отбрасываемую дубами тень. Казалось, дом скрывался от времени, позволяя годам проходить мимо, не изменяя его, так же как колеблющий болотную траву бриз позволяет ей вновь распрямиться.

Я глубоко вздохнула.

– Ты описал мне дом так хорошо, что мне кажется, я видела его фотографию. Я только не представляла себе, что он такой…

– Старый? – Мэтью рассмеялся, привлекая меня к себе. – Но уверяю тебя, жить здесь вполне возможно. Три года назад я пристроил кухню, ванную и чулан рядом с большой спальней. Это не дворец, разумеется, но я думаю, ты будешь здесь счастлива. – Он сжал руками мои щеки. – Я знаю, ты будешь здесь счастлива.

Тон его изменился, как будто он хотел уверить меня в этом, но я не поняла, кого из нас он старался уверить на самом деле.

Я поднялась на цыпочки и поцеловала его.

– Я буду счастлива. Мы будем счастливы.

В ответ он подхватил меня на руки, как будто я была невесома, и понес меня вверх по ступенькам. Повозившись с ключом и открыв дверь, он внес меня в дом и осторожно поставил на ноги. Как маленький мальчик, он с неуверенной улыбкой следил за моим лицом, пока я осматривалась в своем новом жилище. Я стояла в маленькой передней с высоким потолком с натертыми до блеска сосновыми половицами и узкой лестницей у стены с тяжелыми темными перилами, вытертыми за два столетия сотнями рук. Шагнув к лестнице, я коснулась перил и ощутила ладонью холодок гладкого дерева. И снова просквозило то же самое чувство чего-то очень знакомого – словно здесь меня ждали призраки прошлого.

Пепел. Несмотря на работающий кондиционер, я ощущала запах каминного пепла. Я взглянула на Мэтью и, увидев тревогу в его глазах, снова принудила себя улыбнуться.

– Это прекрасно, – сказала я, осматривая гостиную с диванчиками в стиле рококо и набивными обоями, перед тем как пройти в соседствующую с гостиной столовую. Стены там были темно-синие, ковер и портьеры в соответствующем стиле, мебель и все аксессуары – старинные, но на удивление очень удобные. На столе в хрустальной вазе стоял роскошный букет гортензий и гладиолусов. Их аромат не заглушал всепроникающего запаха пепла…

Миновав дверь налево, ведущую в буфетную и дальше в кухню, я прошла в помещение, очевидно, пристроенное позднее – уютный рабочий кабинет, разве что телевизор с широким экраном над встроенным книжным шкафом смотрелся не слишком уместно. Комната была отделана в мужском стиле, однако со вкусом. Но все же она показалась мне какой-то лишней, и я подумала, что большую часть времени буду проводить в гостиной.

– Так это и есть твое холостяцкое пристанище, – старательно улыбнулась я, недоумевая, почему он предпочитал жить здесь один, вместо того чтобы поселиться рядом с клиникой в Саванне, где он работал детским психологом. У него там была квартира, где он ночевал три своих рабочих дня в неделю. Но он всегда возвращался сюда, в Сент-Саймонс.

– Здесь мой дом, – ответил мне он, и его ответ прозвучал почти резко. Он сделал шаг ко мне. – Я потом покажу тебе весь дом, но сейчас я хочу показать тебе спальню.

Я засмеялась, увидев блеск в его глазах. Напряжение, сковавшее меня с того момента, как я коснулась перил, неожиданно ослабело.

Я уткнулась носом ему в шею.

– Только если ты обещаешь мне, что мы будем там совсем одни. – Я сказала это шутливо, но Мэтью слегка отпрянул, взгляд его темных глаз стал серьезным.

– Что ты хочешь этим сказать?

Моя улыбка исчезла.

– Я просто подумала, не водятся ли здесь привидения. Разве их не бывает во всех старых домах?

Тень скрыла его глаза, и на мгновение я не узнала того человека, который стал моим мужем.

– Привет!

Мы оба обернулись на женский голос и одновременный с приветствием стук в дверь. Маленькая изящная женщина лет около пятидесяти, с короткими кудрявыми каштановыми волосами стояла в дверях, улыбаясь. На ней были сандалии, брюки капри и блузка без рукавов – как мне говорили, местная униформа. Улыбка у нее была радостная, в руках она держала букет подсолнухов, завернутый в блестящую розовую бумагу.

– Дверь была нараспашку, – сообщила она, объясняя свое появление. Но у меня было такое чувство, что и закрытая дверь ее бы не остановила. Она подняла вверх букет.

– И я принесла еще цветов из «Вечных гвоздик», чтобы приветствовать молодых.

– Так называется цветочный магазин? – спросила я.

– Да, он прямо посередине деревни. – Она улыбнулась мне еще шире.

– Прелестные цветы! – вдохновенно воскликнула я. – Спасибо. – Я протянула ей руку. – Я – Ава Уэйлен. То есть Фразье. Я еще не привыкла к моей новой фамилии. – Я покраснела.

Мэтью взял у нее из рук цветы и поцеловал ее в щеку.

– Спасибо, Тиш. – Он повернулся ко мне. – Это Тиш Райан. Она не только владеет и заведует цветочным магазином, но и управляет этим домом, не давая мне умереть с голоду.

Она опять улыбнулась мне. Ее карие глаза блестели.

– Хотя теперь, когда вы здесь, Ава, мы договоримся о каких-то новых условиях. Я знала родителей Мэтью и чувствую себя в какой-то мере ответственной за него. А вы знаете, каковы мужчины – они вроде бы совершенно теряются, если кто-то не поставит перед ними еду и не уложит в комоде чистое белье.

– Можете мне поверить, я вас понимаю. У меня четверо братьев.

– Я знаю, – как ни в чем не бывало ответила Тиш.

Мы с Мэтью переглянулись. Увидев наше недоумение, она продолжала со смехом:

– Ничего таинственного! Мэтью сообщил мне вчера по электронной почте, что он приезжает сегодня с молодой женой и сказал мне, как вас зовут и откуда вы… ну… и я сообразила, что к чему. Ваш брат Стивен и я были женаты. Недолго, около двух месяцев, нам было тогда по восемнадцать лет. Вы тогда еще не родились. За годы мы потеряли всякую связь. Должна признаться, я удивилась, узнав, что у Уэйленов появился еще ребенок, но им всегда так хотелось девочку… Между вами, должно быть, лет девятнадцать разницы…

– Двадцать один год, – уточнила я. – Вот не знала, что он был женат когда-то давно…

– Неудивительно, что это забылось. Мы были совсем молодые, и брак наш продлился недолго. Ну, вы знаете, какие импульсивные бывают подростки…

Она улыбалась, а я не знала, что ей сказать. Я не знала, какие бывают подростки. Я росла в окружении взрослых, и у меня не было времени на подростковые мятежи. За исключением того, чтобы выбрать профессию, я всегда делала то, чего от меня ожидали, надеясь, что это заметит хоть кто-нибудь, кроме Мими.

Тиш поглядела на Мэтью, потом опять на меня, объединяя нас взглядом.

– Думаю, мне пора… Подробности вашего скоропалительного романа и свадьбы пока подождут, верно? Но я намерена собрать вечеринку, чтобы представить вас всем. Впрочем, это мы можем обсудить и попозже. Я хотела лишь убедиться, что свет горит и цветы в вазе, но вы меня опередили. Да, в холодильнике салат и запеканка, а хлеб на столе. Я не знала, было ли у вас время остановиться в бакалее…

– Спасибо, Тиш, – сказал Мэтью, – не знаю, что бы я без тебя делал.

– Да, спасибо, – добавила я. – Я даже не знала бы, где здесь бакалея, не говоря уж о том, что готовить и как.

Тиш обнадеживающе улыбнулась:

– У вас еще будет много времени научиться тому и другому, а пока я могу помочь. Я запишу свое имя и номер в блокноте у телефона – звоните мне в любое время. – Она взялась за ручку двери, но обернулась: – Мэтью говорит, вы увлекаетесь историей?.. Я секретарь Исторического общества Сент-Саймонса и всегда рада новеньким. Это будет для вас прекрасный способ познакомиться с вашим новым домом, с историей семьи Мэтью. Она весьма увлекательна, и на ветвях фамильного древа висят даже несколько скелетов… Они могут вас заинтересовать.

– Буду ждать с нетерпением, – сказала я почти искренне. Да, многого я не знала, но, может быть, уже знала все, что должна знать…

Перед тем как открыть дверь и выйти, Тиш бросила еще раз взгляд на Мэтью.

– О, пока я не забыла. Кем вы работаете, Ава? Я пишу блоги о происшествиях на острове и вокруг него в основном для местных. И включаю в список всех вновь прибывших и их профессию. О вас сразу узнают – не придется много времени тратить на знакомства и погружение в новую жизнь.

– Я акушерка. Надеюсь, без работы я тут не останусь… – Я улыбнулась особой улыбкой.

– Акушерка? – Тиш приподняла брови, а я удивилась, что не получила в ответ такой же улыбки, какая была у меня.

– Д-да, – кивнула я, не совсем понимая ее реакцию. – Теперь это популярная альтернатива принимающим роды врачам.

Она взяла меня за руку повыше локтя.

– Извините, не хотела вас обидеть. Я знаю про акушерок… Я пользовалась услугами одной с моим вторым ребенком. Я только… я удивилась, поскольку ведь и Адриенна… – Она махнула рукой. – Ладно, это не важно. – Она смахнула с лица остатки недоумения и улыбнулась мне вежливо и радушно, как принимают желанных гостей. – Очень приятно было с вами познакомиться, Ава. Очередное заседание Исторического общества – в последний четверг месяца, в семь часов. Я могу заехать за вами в половине седьмого, если хотите.

– Я… я, пожалуй…

Мэтью взялся за дверь.

– Она тебе позвонит и даст знать. Ей нужно время, чтобы освоиться здесь, прежде чем ввязываться в местную политику.

– А и правда… куда спешить? Ну, вы тогда позвоните мне, – завершила Тиш нашу беседу, уже спускаясь по ступенькам. – Но запишите дату у себя в календаре на всякий случай. – Помахав рукой, она устремилась к старинному автомобилю фургонного типа с закрепленными по его сторонам двумя деревянными панелями. Устричные раковины хрустели под подошвами ее сандалий.

Закрыв дверь, я обернулась – и оказалась в объятьях Мэтью. Он смотрел на меня, глаза его потемнели.

– Итак, на чем мы остановились?

Я прижала ладони к его груди, готовая предаться эмоциональному взрыву, которым обычно сопровождалось каждое его прикосновение. Но что-то сказанное Тиш остановило меня.

– Кто такая Адриенна? – не утерпела я и спросила.

Его отстранение было почти неуловимым, и я скорее почувствовала его, чем обнаружила. Так было с нами с момента нашей первой встречи. Мы были настолько настроены на одну волну, что казалось, что и кожа у нас была одна на двоих. Мэтью опустил руки и отступил, и мое тело внезапно похолодело.

– Она тоже была акушерка. – Он произнес эти четыре слова почти механически, как будто повторял их снова и снова, чтобы лишить их какого-нибудь эмоционального наполнения.

– Но кто она? – в полном недоумении спросила я. – Почему Тиш так удивилась, услышав, что обе мы – акушерки?

Он коснулся моего плеча, длинные ресницы скрывали его глаза. Он смотрел туда, где его рука дотронулась до моей блузки.

– Давай поговорим об этом завтра утром. Я не хочу, чтобы твоя первая ночь здесь была испорчена.

Я потерла руки у плеч, чувствуя ладонями гусиную кожу. Мне хотелось прижаться к Мэтью, раствориться в его объятиях, но меня как будто толкала чья-то невидимая рука.

– Нет. Я хочу знать сейчас. Кто такая Адриенна? – Я старалась внести в ситуацию юмор, которого я не чувствовала. – Твоя бывшая подружка?

Глаза – зеркало души, вспомнились мне слова Мими, когда я заглянула в глаза Мэтью. Это было первое, что я у него заметила, стоя рядом с ним на медицинской конференции в Атланте. Он подошел ко мне с какими-то словами, которые я сейчас забыла. Я взглянула в его темные глаза и почувствовала, как мое сердце сказало «да».

Но теперь их выражение было от меня скрыто. Я будто смотрела в глаза незнакомого мне человека. Таков он и есть, кричал мой рассудок. Но, как и всегда, когда дело касалось Мэтью, я отмела сомнения.

– Нет, – сказал он негромко. – Она была моя жена.

Памела

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Февраль 1805

Молодая женщина на грязном матрасе опять застонала. Крики ее стали слабее и более хриплыми, чем когда это началось четырнадцать часов назад. Набитый мхом матрас пропитался ее потом, маленькая комнатка наполнилась удушающей вонью. Пылающий огонь спасал от холода зимнего дня, но не мог избавить от охватившего меня холода при виде страданий будущей матери.

Я окунула чистую тряпку в миску с тепловатой водой и снова вытерла ей лоб, стараясь обеспечить ей единственное удобство, какое только могла. Ей было не больше девятнадцати, и она была такая тоненькая, что ее можно было принять за мальчика, если бы не возвышавшийся горой живот. Глаза ее открылись, и взгляд устремился мне в лицо с безмолвной мольбой. Я не могла предложить ей никакого утешения. Я отвернулась, снова окунула тряпку в воду и сделала служанке, Этте, знак согреть еще воды. Мой собственный ребенок шевельнулся во мне, напоминая о хрупкости жизни.

Оставив рожающую женщину с Эттой, я вышла в узкую переднюю, где зимний сумрак отбрасывал по стенам тени. Свечи не были зажжены, но скоро придется зажечь их, если нам предстоит подниматься по лестнице. Должно быть, зажигать огонь было обязанностью жены или служанки, поэтому не было света, чтобы одолеть мрак.

Мужчина, сидевший на стуле у двери, из которой я вышла, поднялся. Он стоял покачиваясь, и от него пахло ромом.

– Ребенок уже родился? – спросил он.

– Нет, – покачала я головой. – Возникли… осложнения.

Ударившись коленями об стул, он повалился на сиденье. Он не дал себе труда подняться вновь. Он смотрел на меня пристально, как будто ожидая ответа на вопросы, которые он не умел задать.

– Ребенок идет ножками вперед. Я ждала как можно дольше, чтобы его повернуть, но он крупный, а Мэри маленькая. Я могу попытаться его повернуть. Это опасно и болезненно, но это, возможно, единственный выход.

Он смотрел на меня затуманившимися глазами.

– Это спасет их обоих?

Ребенок во мне снова шевельнулся, и я прижала руку к животу, чтобы его успокоить.

– Я постараюсь. Может быть, вы бы послали за кем-то, кто побыл бы здесь с вами. Может быть, ее мать или сестра…

– Никого нет. Все умерли от лихорадки прошлым летом. – Он снова поднес бутылку к губам и снова уставился в оцепенении в стену.

– Тогда вам лучше молиться.

Скользнув по мне взглядом, он снова взялся за бутылку. Все, что я могла видеть, была страдающая молодая женщина за дверью. Я вырвала из его слабой руки бутылку и швырнула ее об стену. Стекло разлетелось, как разбитые надежды. Вид у него был пораженный, но я знала, что в его состоянии он не сможет меня обидеть.

– Окажите почтение своей жене, сэр. Она умирает, стараясь произвести на свет вашего ребенка. Уважайте ее последние часы, хотя бы оставаясь трезвым.

Боль в левой руке отвлекла мое внимание от его медленно мигающих глаз. Осколок стекла размером с наперсток попал мне в основание большого пальца. Я сердито вырвала его и с удивлением наблюдала, как из глубокой раны струится кровь. Я оторвала полоску ткани от подола юбки и обернула ею руку, чтобы остановить кровотечение.

Вытерев фартуком руки, я медленно вернулась к роженице. Мой собственный ребенок был сейчас спокоен и не брыкался.

Домой я вернулась только на следующий день на закате. Спина и сердце у меня болели, конечности одеревенели от усталости. Фургон и лошадь я оставила перед домом, предоставив о них позаботиться Зевсу, а сама пошла разыскивать Джеффри. Он стоял на пристани, выходившей на Данбарский залив, где он сливался с рекой Фредерикой, наблюдая изумительной красоты закат. Мне всегда казалось, что закаты на Сент-Саймонсе были свидетельством того, что Господь не оставлял нас в нашем суровом краю, с лихорадкой, жарой и бурями, но при этом невыразимо прекрасном.

Джеффри обнял меня, вместе с нашим ребенком. Отец однажды сказал мне, что у индейцев Мокамы было сто слов, означавших «любовь», но, глядя в лицо мужу, я не могла представить себе, что их хватило бы, чтобы выразить мое чувство к нему.

Пальцами он провел по моим щекам, заглядывая мне в глаза с невысказанным вопросом.

– Мать умерла, но ребенка я все же спасла.

Я прижалась лбом к его груди, вспоминая, как я выкупала новорожденного и положила его в колыбель. Отец его был настолько подавлен горем, что не мог взять его на руки. Я приготовила к погребению мать и по возможности убралась в доме, оставив на огне баранье рагу. Я не докапывалась до причин своих побуждений. Скорее всего, пыталась возместить свою неудачу, наказывая себя за неспособность спасти обоих, мать и дитя. Я знала также, что и никто не был бы в состоянии это сделать. Оставив Этте наставления, как ухаживать за младенцем, я послала позвать священника. Я сделала все, что могла, и это было для меня самое тяжкое.

– Моя храбрая девочка, – сказал Джеффри, нежно меня целуя. В глазах его внезапно появилось ожесточение. – Никогда не оставляй меня, Памела. Никогда. Я не смог бы прожить и дня без тебя на этой земле.

Я коснулась его лица. Золотой обруч на пальце вдруг показался мне безмерно тяжелым. Я нашла это кольцо на берегу после шторма, и мы оба решили, что я могу по праву носить его. Я подняла руку.

– Навсегда, ты помнишь?

Он поднес мою руку к губам.

– Навсегда, – сказал он. Но под его убежденностью я ощущала и неуверенность.

Мы стояли друг подле друга, следя за тем, как огненный шар погружается в реку – как масло, тающее на сковороде. Ребенок во мне снова толкнулся, напоминая, насколько близка жизнь к смерти, а смерть к жизни.

Глава 3

Ава

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Апрель 2011