Чейзер. Крутой вираж Мелан Вероника

Разум царапнула неуловимая тревожащая мысль: тополиный пух в конце июля? Так бывает? Наверное, бывает, постаралась успокоить себя Лайза. Бывает. Погодная аномалия, жаркий район, климатический сдвиг. Ведь в Нордейле есть вечно осенний парк, так почему бы в августе на незнакомой улице не лежать тополиному пуху?

Чем дальше она двигалась по направлению к центру города – тихая аллея, бульвар, перекресток, – тем многолюднее становились улицы. По бокам запестрели вывески магазинов, громче затарахтел транспорт, к свежему аромату цветущей зелени все чаще начал примешиваться запах выхлопов.

Воды… Надо бы все-таки купить воды.

Огибая легко одетых пешеходов – в этот жаркий день все старались облачиться в сарафаны, шорты и шлепки, – Лайза щурилась от солнца и пыталась понять: не киоск ли с водой маячит впереди по курсу?

Точно, он. Небольшой холодильник, ряды бутылок на полках, ползущий по земле шнур и тень от наклонившегося зонтика. То, что нужно, чтобы сделать небольшую остановку и передохнуть; она заторопилась вперед.

Как же жарко…

Синоптики точно не обещали такой жары – она смотрела выпуск утренних новостей, когда жевала круассаны, и совершенно точно помнила прогноз погоды: плюс двадцать два, плюс двадцать четыре. Она никогда бы не надела белый костюм, если бы знала, что столбик термометра поднимется до плюс тридцати. А вокруг точно тридцать, если не больше.

От ледяной воды сводило горло, но Лайза глотала ее без остановки. Допьет эту – купит еще, чтобы была с собой: никому не нужен солнечный удар, тем более когда дел так много.

Притаившись в тени пыльного синего зонта, она наблюдала за тем, как к киоску подошел немолодой мужчина в кепке, попросил продать ему бутылку холодного чая.

Нет, чай – это не то, а вот кепка – это хорошо, это правильно. Ей бы и самой не повредил головной убор… черт бы подрал нерадивых синоптиков.

За спиной, где располагался газетный стенд, послышались голоса – подошел покупатель, поднялся с небольшого колченогого стула продавец.

– Сегодняшняя есть?

– А как же! «Новости Нордейла», «Сегодня», «Городская жизнь», «Четырнадцатый»…

– Нет, «Четырнадцатый» не надо – там всё про всё, а вот «Новости» возьму. Есть что интересное?

– Конечно! Вчера завершился марафон по сбору средств для открытия нового городского парка, ушел с поста начальник финансовой корпорации Тюрье…

– Неинтересно.

– …Открылся новый торговый центр и ресторан для гурманов – это в центре, запустили дополнительную линию автобусов по Шестьдесят Четвертой улице до площади Летуар, есть результаты спортивных матчей, наконец-то выбрали имя новому мосту через Айлу…

– Ну, и как назвали?

– Голберн. Хорошее название, да? Мне нравится.

Стоящая с пустой бутылкой в руке Лайза застыла. Затем медленно повернулась вокруг собственной оси, удивленно уставилась на продавца – молодого вихрастого парня в белой футболке, – посмотрела на покупателя – мужчину с недовольным, но аристократическим лицом, – опять перевела взгляд на мальчишку и хмыкнула.

– Вы чего? Этот мост переименовали еще в прошлом году. Сначала в Голберн, потом в Оутервэй. «Голберн» жителям не понравилось – прожило всего неделю.

– Ошибаетесь, – близко посаженные глаза на узком лице мигнули. – Только вчера утвердили Голберн. Вот, тут все написано. У вас, наверное, новости из какой-нибудь желтой прессы.

В руках продавца зашуршала газета.

– И «Сегодня» об этом пишет, и «Четырнадцатый»…

Да быть такого не может! Какие еще желтые новости? Лайза сама посмеивалась над непостоянством жителей восточного района: то одно им подавай, то другое – все никак не могли угомониться.

– Оутервэй, я говорю! Уже год как. Так и оставили.

– Да вы посмотрите!

Молчаливый покупатель, так и не определившийся с выбором периодики, с интересом наблюдал за спором продавца и темноволосой девушки.

– Вот, читайте сами.

Перед глазами раскрылись два широких листа; Лайза уткнулась носом в газету и с удивлением прочитала: «Решено! Мост через Айлу получит имя Голберн».

– Да быть такого не может. У вас какое-то старое издание.

– Старое? – паренек искренне возмутился. – Дата сегодняшняя, новости за вчера. У меня не бывает старых газет.

Теперь мужик с недовольным лицом улыбался – перепалка его развлекала. На звуки спора высунулся из соседнего ларька лысый продавец.

Нет, точно не Голберн! Она докажет этому пройдохе, который торгует непонятно чем, что мост давно уже носит другое…

В этот момент ее глаза переползли к напечатанной в правом верхнем углу дате – «27 июля. II216».

Ну да, число сегодняшнее… Дата, год.

В этот момент где-то на задворках сознания тревожно зазвенел колокольчик.

Двадцать седьмое июля – это сегодня, да. Но год-то… Год должен быть II217 – именно таким он был с утра.

– А-а-а! Ну вот и ошибка! Вы продаете газеты за прошлый год.

– Что?! Какой прошлый год? – паренек тут же притянул газету к себе и уткнулся в нее. – Вы что такое говорите! Год правильный, этот!

– Да какой же этот, если на дворе двести семнадцатый год второго тысячелетия?

– Двести шестнадцатый, дамочка. Вы что, с дуба рухнули? Двести шестнадцатый.

Теперь он смотрел на нее как на диверсанта, пытающегося подорвать продажи. «Идите уже отсюда, идите, – говорили карие глаза, – вы пугаете моих покупателей!»

– Ну как же! Сегодня двести семнадцатый год, я же точно это знаю!

Молчавший до того покупатель вступил в разговор.

– Нет, милочка. Двести шестнадцатый. Все верно, второго тысячелетия.

– Ага, – подтвердила лысая, торчащая из ларька голова. – До двести семнадцатого еще дожить надо!

– Да вы что!.. – голос Лайзы вдруг ослаб, перешел на хриплый шепот. – Быть такого не может. Ведь… не может?

«Вы мозгами двинулись», – вещал взглядом молодой продавец.

– Вы просто перепутали. Так случается. Наверное, хорошо погуляли накануне?

Кажется, мужику с аристократическим лицом стало ее жалко.

– Да перегрелась просто, бывает.

– А что, вы говорите, мосту могут дать другое имя?

Последней фразы Лайза не расслышала – перед глазами стояла напечатанная в углу газеты дата «27 июля. II216».

II216… II216… II216… Быть такого не может. Год не тот. НЕ ТОТ!

– Это… какая-то ошибка…

Она чувствовала себя плохо – утомившейся, перегревшейся, безвольной, стоящей совсем не там, где должна была стоять. Все эти слова, лица, люди, газеты – ее начинало тошнить…

– Хотите еще воды? – участливо спросил за спиной лысый. – Я вам просто так дам, без денег.

– Не надо… Ничего не надо.

Это Нордейл. Июль.

Но год не тот.

Двадцать седьмое июля не того года. Как?..

Не разбирая направления и желая лишь одного – сесть, рухнуть на газон, – Лайза слепо попятилась прочь из спасительной тени зонтика, прочь от газетного стенда, прочь от говорящих ерунду людей.

– Возьмите все-таки воды. Девушка! Возьмите…

Хлопнула дверь; невысокий лысый человек, одетый в шорты и бежевую майку, вышел из ларька, в руках он держал пластиковую бутыль.

– Эй, дамочка? Не нужно садиться на траву… Вам плохо? Возьмите воду, слышите? Возьмите.

Откуда-то сверху на нее смотрели два расплывчатых пятна – взволнованные лица парня в белой футболке и так ничего и не купившего мужчины с аристократическим лицом; в ладонь упиралось дно холодной бутылки.

Спустя полчала Лайза яростно топала ногами по земле, приминая траву.

– Я. Не! Просилась! Сюда! В Нордейл, но не сюда! НЕ НАЗАД во времени!

Редкие прохожие смотрели на нее как на психопатку, а она, не обращая внимания на изумленные взгляды, зло пинала землю.

– Покажись! Покажись, чертова будка! Дай мне войти!!!

На ее крики оборачивались, удивленно таращили глаза, какой-то парень даже заблаговременно перешел на другую сторону улицы.

– Исчезла, и все?! Думаешь, тебе это сойдет с рук? Чертов Портал! Чертов! Возникни назад, и поговорим…

Она была готова драться, боксировать, бросаться на стены, драть обшивку двери руками.

Если бы были стены. Если бы провалившееся сквозь землю помещение Портала возникло вновь.

– Где ты? Где? Куда ты подевался?

Лайза упала на землю и принялась ползать между деревьями по покрытому травой и цветами пятачку – теперь комья земли полетели уже из-под пальцев.

– Покажись!

Выдернутый стебель подорожника отлетел на проезжую часть, в ствол березы ударился испещренный корневищами пук земли, печальная участь постигла и колышущиеся рядом листья лопуха.

– Ну! Давай же! Покажись…

Всего за несколько минут мирно цветущая полянка превратилась в изборожденный человеком-бульдозером котлован, на поверхности которого валялись обрывки соцветий, вырванные с корнем одуванчики, выкорчеванные до основания стебли осота и даже кусты крапивы.

Руки покрылись волдырями и царапинами, кожа горела. Не замечая того, что одежда, колени и обувь в черных разводах, не обращая внимания на боль, Лайза сидела на земле и смотрела прямо перед собой остекленевшими глазами; сердце тяжело и медленно выбивало похоронный марш.

Портал исчез. Откинул ее на год назад и исчез.

Навсегда.

Она что-то сделала не так, что-то не так сказала и теперь находится в Нордейле – тем же днем, но год назад. И это означает, что все те события, что случились позже, еще не произошли. Переезд, совместная отделка дома, счастливые дни с Маком…

О Боже, нет! Она вообще не знает Мака, а он ее. Нет, нет, НЕТ! Так вот почему в телефоне нет номера, а на пальце – кольца…

Боже, не-е-ет…

Несмотря на жару, Лайзу бил озноб.

Старый телефон, старая одежда, старые записи… Все старое. Ничего не было, вообще ничего не было. Эта чертова будка – трижды проклятая будка – стерла не просто историю – она стерла лучшую часть жизни. Их совместной жизни.

Чувствуя, как по щекам катятся слезы, Лайза резко и плотно прижала грязную ладонь к губам – не сделай она этого, и на всю летнюю утопающую в жаре улицу раздался бы тоскливый вой.

Нет, нет, нет, все не так, все совсем не так! Одежда пропала, кольцо тоже – пусть, но Мак помнит, должен помнить – он не смог бы ее забыть!

Он тебя не знает.

От ввинчиваемых внутренним голосом фраз Лайзе становилось настолько муторно, что мыслительный процесс тут же прерывался, замерзал, чтобы через секунду, перешагнув через ненужную версию, выдаваемую паникершей-логикой, продолжить выстраивать новые теории случившегося.

Будка просто пошутила с одеждой и вещами – всего лишь!

И с годом.

Может, все-таки ошибся продавец? Или, может, она действительно все это время жила в двести шестнадцатом году, а с Маком они познакомились в двести пятнадцатом?

Сегодня утром был двести семнадцатый, и ты прекрасно это знаешь.

«Не знаю! – хотелось кричать ей ненавистному голосу. – Не знаю! Не знаю! Я больше ничего не знаю».

Теперь она сидела на лавке в ближайшем сквере, куда добрела на автопилоте, – грязная, напряженная, взвинченная до упора и одновременно подавленная – и смотрела на колышущиеся по асфальту тени ветвей и мелькающие среди них солнечные зайчики. Под ногами валялась пустая сигаретная пачка; вдали радостно сверкали струи фонтана; в чаше, спасаясь от жары, купались воробьи.

Где она живет? Где она жила до того, как переехала к Маку?

В квартире на Оушен-Драйв.

Эта мысль показалась Лайзе настолько же дискомфортной, как если бы кто-то попросил ее переобуться из новых туфель в старые неудобные тапки. Нет, она давно их переросла. Как переросла и ту квартиру…

Вновь захлестнуло отчаяние. Гребаная почта! Зачем она забрала ее с собой? Оставила бы в ящике, и плевать на последующие санкции. Санкции… Да любые наложенные санкции были бы лучше того, что случилось теперь!

Мак, Боже, Мак… ты ничего не знаешь… Где-то там, в будущем, твоя Лайза никогда не вернется домой, а ты, наверное, будешь ждать.

Она представила его удивленное лицо при входе в пустой дом: тихие комнаты, висящая в шкафу одежда, все еще смятое покрывало, остатки круассана в мусорке, магнит «Я тебя люблю» на холодильнике – на нем синий мишка обнимает другого, розовую девочку с цветочком в руках. Туда Лайза уже не вернется. Не войдет в двери, не крикнет радостно: «Это я, любимый», не бросится в распростертые объятья, не зароется носом в пахнущую туалетной водой майку, не почувствует, как теплые пальцы перебирают на затылке волосы…

Она не вернется туда, потому что теперь сидит здесь. На лавочке. А в той временной ветке уже ничего не произойдет – она оборвалась, наверное. Или обрекла Мака на одиночество.

Сердце и горло сдавило одновременно. Если бы не присевшая в этот момент на скамейку старушка, Лайза разрыдалась бы в голос, а так она лишь осторожно промокнула глаза, отодвинулась в сторону и сделала вид, что рассматривает фонтан.

Соседка тем временем достала из пакета книгу, протерла висящие на цепочке очки и аккуратно водрузила их на нос – раскрыла страницы на месте воткнутой между ними закладки-календарика, взялась за чтение.

– Простите… – Лайза не хотела спрашивать, но не смогла себя сдержать. Боялась ответа, как мазохист боится очередного удара плетью, но и ждала его тоже. – Можно вопрос?

– Конечно.

Пожилая дама зачем-то сняла очки; закладка-календарик вернулась на место.

– Какой сейчас… сегодня год? – Глупый вопрос, тупой. Как в фильмах про сумасшедших героев, которые не удосужились прочитать инструкцию, прежде чем воспользовались машиной времени. – Двести шестнадцатый?

– Все верно, двести шестнадцатый.

– А двести семнадцатый еще не наступал?

Старушка захлопала глазами, ее испещренные морщинками губы неодобрительно поджались: ясно, тоже решила, что Лайза слишком много приняла на грудь накануне.

– Нет, вы не подумайте… я не пью…

Поздно. Пакет, куда отправилась книга, раздраженно захрустел; вновь мелькнули полы длинной юбки – женщина поднялась и зашагала прочь. От греха подальше. Прежде чем присесть вновь, она пропустила не одну, не две, а целых четыре по счету от Лайзы скамейки.

Эта мысль пугала сильнее всех прочих: ей необходимо вернуться в особняк и встретиться с Маком. Необходимо убедиться, что он…

Не помнит.

Если бы Лайзе сообщили о том, что ее новую машину угнали, она бы расстроилась, но после пожала бы плечами – это всего лишь машина, найдут. Если бы попросили вновь сесть на мотоцикл – скрипнула бы зубами и пошла переодеваться в кожаные штаны: надо, так надо. Если бы клиент отказался подписывать контракт – фыркнула бы и отправилась на поиски нового.

Потому что это всего лишь неприятность, а неприятности исправимы – дело житейское, она всегда переносила их стойко.

А вот теперь расклеилась.

За окном вечерело; золотились улицы и окна домов – она все-таки нашла остановку и села в попутный автобус, – и по мере того как двери открывались и закрывались на остановках, приближая ее к конечной точке путешествия, все сильнее хотела сбежать. Попросту выпрыгнуть из салона и нестись сломя голову, пока не выдохнется, не выбьется из сил и не рухнет на землю, чтобы посидеть с закрытыми глазами, а после открыть их и обнаружить, что все это было сном. Что на дворе, как и прежде, двести семнадцатый год.

И можно идти домой…

Штаны не хотели очищаться – три, не три, а пятна все равно оставались. Лайза, насколько это было возможно, отряхнула штанины и майку, убрала с них налипшие семена, пыльцу и приставшие зеленые колючки, но одежда все равно выглядела убого.

Правильно, кто-то ползал по земле на коленях, искал Портал. Кому расскажи – не поверит.

Может, сначала домой? Привести себя в порядок: помыться, расчесаться, накраситься? Но ведь если Мак помнит, то вспомнит ее и такой. И примет. И будет рад независимо от того, похожа Лайза на оборванку или нищенку.

Мак… Ты ведь узнаешь меня? Узнаешь?

Он узнает, уверяла она себя. Уверяла все оставшиеся четыре остановки, пока двери не открылись перед знакомым магазином продуктов «Яркий островок», от которого до особняка всего несколько домов. А вот стоило сойти с подножки и услышать, как автобус, чихнув, отъезжает прочь, вся напускная бравада скатилась с нее, как с измазанной жиром сковородки стекает вода.

Кольца нет, нового мобильника нет. Кто такая Лайза Дайкин ему, Маку? Незнакомка с растрепанными волосами и грязными коленями?

Прежде чем она наконец смогла сделать шаг в нужном направлении, длинная тонкая стрелка часов, висящих на здании напротив, медленно сдвинулась на десять минут правее.

– Ну пожалуйста, откройся! Пожалуйста…

Пальцы вновь и вновь давили на знакомые кнопки, вводили вызубренную комбинацию, но при нажатии «звездочки» замок выдавал неприятный звук, а на экране каждый раз появлялась надпись: «Неверный код».

– Нет, быть такого не может.

Может. Она знала: может. Просто это неправильно, вот в чем дело. Ворота должны открыться. Должны, пожалуйста!

Сенсор также не принимал ее отпечаток пальца – сканировал и выдавал ошибку «Доступ запрещен».

– Черт!

Конечно, запрещен – ты тут не живешь.

Живу… Живу… Жила еще этим утром.

Лайза взялась за прохладные прутья и потрясла их; послышался гулкий металлический звук. Да, с утра она самолично закрывала эти ворота с помощью пульта, который всегда хранился на дне сумки – той сумки, другой.

– Открывайтесь, черт вас дери! Открывайтесь…

Чувствуя, как рушится последняя надежда на благополучный исход, она не удержалась, со всей силы тряхнула массивные створки, а затем пнула по ним кроссовком – неприятно лязгнули болты, качнулась приделанная наверху камера.

– Дерьмо! Вы должны открыться! Должны… Это мой дом!

Шум остановившейся сзади машины она услышала тогда, когда ворота еще не перестали дрожать.

– Отойди, – раздался за спиной холодный приказ.

Лайза резко обернулась и отшатнулась.

Он сидел в машине – ее Мак, – сидел и смотрел из открытого окна водительской дверцы холодным как стылая ночь взглядом; губы поджаты, брови недобро нахмурены, лицо спокойно.

Он! Он приехал – ее любимый, ее ненаглядный, самый дорогой в мире человек… и теперь взирал на нее так, будто она была досадной мошкой, непонятно зачем решившей покружить перед лицом.

– Мак! Это я… Лайза! Это я… привет… – сначала закричала она и тут же перешла на смущенное бормотание, чувствуя, как дрожат колени, руки, дрожит все. – Это я!

Тишина. Тихий рокот двигателя и отсутствие слов.

– Это я, Лайза. Ты… Ты (какой дурацкий вопрос) помнишь меня?

Сердце забилось как сумасшедшее. Лайза все смотрела на знакомое лицо, согнутый локоть, черную машину – ту самую машину, – жадно разглядывала лоб, брови, уши, щетину и все никак не могла остановиться.

– А должен?

Эти слова вогнали ее почти в кому – в то самое состояние, когда глаза открыты, но сознание едва ли воспринимает то, что передает зрение.

– Должен? – прошептала она хрипло. – Конечно, должен. Это же я…

– Отойди от ворот.

Да она и так, и так уже отошла – шагнула к машине, хотела было положить руки на дверцу, но непривычно холодный взгляд остановил ее; Лайзе хотелось в негодовании топнуть ногой и разрыдаться у него же на плече.

– Да посмотри же на меня! Неужели не узнаешь? Мак Аллертон, не смей так со мной…

Отсутствие намека на понимание в его глазах резало ее, рвало на части, кололо невидимыми шипами. Улыбнись, пожалуйста, улыбнись и скажи, что это все дурацкая шутка, начавшийся с самого утра розыгрыш. Выйди, прижми, обними!

Еще чуть-чуть – и она расплачется.

– У тебя есть пять секунд, чтобы объяснить, откуда ты знаешь мое имя, – когда из окна машины показалось нацеленное на нее дуло, к первому и еще не прошедшему шоку прибавился второй. – И очень хотелось бы, чтобы ответ прозвучал правдоподобно. Итак, один, два…

Держа ствол в одной руке, он смотрел на часы, а она не могла вымолвить ни слова. Слушала бешеный стук своего сердца и почему-то думала о том, что туалетной водой, запах которой долетал до нее, он давно не пользовался. Это «КреНоше», ее они заменили на «ПрестижНуатон» – вместе выбрали в парфюмерном отделе, когда ходили за ее новым телефоном.

– …Три, четыре…

– Элли… – слова будто царапали горло куском стекла. – Я подруга Эллион Декстер. Она рассказала мне о тебе…

Правдоподобно? Это звучит правдоподобно?

Ее колени продолжали дрожать и тогда, когда дуло исчезло. Самый большой, самый немыслимый кошмар воплотился в жизнь – Мак ее не помнил. Смотрел и не узнавал, целил в нее из пистолета, не желал, чтобы она приближалась к его машине.

Если бы в этот момент кто-то случайно подсунул ей яду, она бы выпила его, не задумываясь.

– Сегодня твой день, не так ли? – водитель равнодушно улыбнулся, нажал на кнопку пульта; ворота перед машиной начали расходиться в сторону.

– Мой день?

Она не понимала. Ее день?

Взгляд Лайзы приклеился к расползающимся створкам. Сейчас он уедет, а она останется – здесь, на улице, не с ним…

– Да, твой. Потому что сегодня ты не умрешь. Скажи спасибо Элли.

И черная машина, линии и изгибы которой она так хорошо помнила, неторопливо проехала мимо.

Раньше она не понимала суицидников. Считала их слабыми людьми, раздувающими свою личную, часто маленькую проблему до кризиса мировых масштабов; людьми, превращающими муху в слона. А теперь, сидя на лавочке у той же остановки, где ранее сошла с автобуса, вдруг неожиданно и спокойно приняла факт их существования. Нет, они не мягкотелы, эти люди… Просто проблемы иногда бывают очень сложными, почти нерешаемыми, а твои руки – слишком слабыми, чтобы остановить неправильно вращающееся колесо судьбы. Иногда Создатель взваливает на твои плечи слишком много – поднять бы, да трясутся колени и на исходе силы.

Так бывает, да… просто бывает.

Шли по своим делам прохожие, качалась растущая у бордюра трава, плыл над дорогой выхлоп от проехавшего мимо грузовика, медленно и неслышно садилось солнце. Жара спала.

Июль. Двадцать седьмое число.

Двести шестнадцатый год.

Где-то там, в собственном доме (куда никогда не ступала ее нога), собирается ужинать Мак: вешает на стул в спальне футболку, раздумывает о том, что достать и разогреть из холодильника. Он уже забыл, что встретил странную девчонку у ворот, – проехал мимо и стер ее из памяти. Она не цель, не подлежащий уничтожению объект, а значит, стоит ли помнить?

А Лайза…

Она сидит на остановке, смотрит на грязные колени, на расцарапанные ладони, смотрит вдаль, на противоположную сторону улицы, – туда, где растет куст шиповника, – и, кажется, уже не задается вопросом «за что?», не ищет глубокий смысл жизни. Кажется, она вообще потеряла способность мыслить.

И хорошо. Пусть эта способность никогда не возвращается, никогда. Пусть она тоже забудет сегодняшний день, пусть он случайно выпадет из памяти, пусть канет в ту временную ветку, которую она никогда не проживет.

Некогда знакомую улицу тихо накрывали синеватые сумерки; звякал над дверью «Яркого островка» колокольчик, выпускал наружу людей, держащих пакеты – с чаем, печеньем, сыром или молоком. Они пойдут домой, у них все здорово – дома их помнят и ждут.

Спокойно, мирно, пусто, почти хорошо: ни мыслей, ни эмоций – вакуум.

Кажется, ей тоже надо куда-то идти. Но куда?

На номер и маршрутную карту подъехавшего автобуса – третьего по счету – Лайза смотрела стеклянными глазами.

Ее квартира всегда была аккуратной, с любовью обставленной и уютной, но входить в нее этим вечером оказалось сродни попытке влезть в старую разбитую скорлупу – тесную, выцветшую, с колющимися и цепляющимися за раны краями. И теперь, свернувшись на диване калачиком, Лайза думала о том, что ее выкинуло из жизни – вышвырнуло гигантской волной из моря на берег. Нет, жизнь осталась, она кипит там, за окном, только внутри образовалась жуткая пустота.

Что-то нужно делать, как-то трепыхаться, что-то предпринимать, но силы иссякли – их не осталось на то, чтобы придумать хотя бы одну стоящую идею. Все вокруг стало неважным, чужим, а из головы не уходило лицо Мака. Знакомое любимое лицо с незнакомым взглядом.

«У тебя есть пять секунд, чтобы объяснить, откуда ты знаешь мое имя…»

Откуда?

Знал бы ты, как много я о тебе знаю… И как сильно я тебя люблю. Почему, Мак? За что?

А ведь где-то там есть «ее» Мак, который этим вечером не дождался любимую домой. Наверное, есть. Если временную ветку – их ветку, – в которой он существовал, не стер Портал.

Эти мысли причиняли столько боли, что приходилось гнать их прочь. Отцепитесь, отстаньте!

Она отдохнет, успокоится и обязательно что-нибудь придумает. Она еще не на краю, по крайней мере, не на самом, а значит, поборется, не сдастся вот так просто.

Только бы заснуть, только бы унять беспокойный мозг, твердящий, что ничто уже не станет прежним.

Нет, станет! Она же Лайза, она сумеет найти выход из ситуации, и Мак все вспомнит. Ей бы только пережить этот вечер, пережить этот кошмар и не поверить в него – не сделать его своей новой реальностью. Потому что выход исчезает только тогда, когда человек верит, что выхода больше нет. А это не так. Не так.

Из-под закрытых век, стекая по щеке к уху и образуя на подушке мокрое пятно, одна за другой катились слезинки.