Александр Маккуин. Кровь под кожей Уилсон Эндрю

Глава 9

Он был сорвиголовой, который смотрит смерти и рождению прямо в лицо.

Бьорк

Настал миг – точнее, речь идет о первых семнадцати минутах показа коллекции его бренда сезона весна/лето 1998 года Unh2d («Без названия»), – когда Маккуин подтвердил, что занимает важное место в ряду современных художников. Две тысячи зрителей, собравшихся в субботу вечером, 28 сентября 1998 года, на Гатлифф-Роуд, в помещении бывшего автобусного парка в районе Виктория, были заинтригованы, когда громкая клубная музыка, которая сопровождала первую часть шоу, стихла и в павильоне повисла тишина. Потом зрители услышали шум дождя и задушевный припев из песни Энн Пиблз I Can’t Stand the Rain, склеенный с угрожающими низкими басовыми нотами темы Джона Уильямса из фильма «Челюсти». Прозрачный подиум из оргстекла, заполненный водой и подсвеченный ультрафиолетовым светом, начал темнеть, заполняясь черными чернилами, которые проникали в воду из невидимого источника. К тому времени, как подиум почернел, сверху начал падать желтый мокрый снег; белые платья моделей пошли пятнами, по их лицам текли потеки туши и румян.

Саймон Костин, готовивший декорации для Unh2d вместе с Маккуином, назвал показ своего рода инсталляцией, и многие с ним согласились. «Маккуину хорошо удается не только одежда, но и… окружающая среда, театральность», – сказал фотограф Марио Тестино, который сидел в зрительном зале вместе с Джанет Джексон, Деми Мур и Онор Фрейзер.[610] Томми Хилфигер, который смотрел показ с женой и дочерью, назвал Маккуина «гением креатива».[611]

Конечно, костюмы, представленные на показе, были необычайными, «скорее вырезанными, чем скроенными из традиционных тканей в полоску и в клетку «принц Уэльский». В результате получилось нечто воздушное».[612] Кейт Мосс демонстрировала белое муслиновое платье на корсете; его шлейф волочился по воде. Были облегающие фигуру платья, скроенные по спирали из кожи питона, полосатые куртки с глубокими капюшонами на спине, изящные юбки и корсеты, которые демонстрировали культуристы. Стелла Теннант вышла в замшевом корсаже, разрезанном на полосы и обнажающем груди. Но в коллекции имелось и нечто другое. Маккуин заказал аксессуары, которые многим показались тревожным симптомом. Ювелир Сара Хармарни изготовила несколько ошейников из серебристого металла, а друг Маккуина Шон Лин создал корсет для спины из алюминия. Когда Ли рассказал Шону о своем замысле, тот решил, что друг сошел с ума, но все же выполнил заказ Маккуина. «Нет ничего невозможного», – бывало, говорил он.[613] Во многом именно аксессуары и постановка – особенно противопоставление бассейна из оргстекла, заполненного зловещей черной жидкостью, и желтого дождя, идущего с неба, – вывели событие далеко за рамки обычного модного показа. Более того, в сентябре 1997 года коллекция Unh2d вовсе не казалась чем-то из ряда вон выходящим даже для почтенной Лондонской Королевской академии. За десять дней до показа Маккуина в здании академии на Пикадилли открылась противоречивая выставка «Сенсация», на которой были представлены произведения современного искусства из коллекции Чарлза Саатчи. Публике представили инсталляцию Дэмьена Херста «Физическая невозможность смерти в голове живущего» (знаменитая акула в формальдегиде); автопортрет Марка Куинна, написанный его собственной кровью; палатка Трейси Эмин под названием «Все, с кем я спала с 1963 по 1995 г.»; «Мертвый отец» Рона Муека, зловещая скульптура отца художника; странные инсталляции Джеймса и Диноса Чепменов, а также знаменитая «Майра» Маркуса Харви, портрет серийной убийцы Майры Хиндли, составленный из отпечатков детских ладоней.

Сначала Маккуин хотел назвать коллекцию «Золотой душ», но спонсор, American Express, выделивший дизайнеру 30 тысяч фунтов из заявленных 70 тысяч, в которые обошелся показ, высказался против названия, в котором увидели нежелательные сексуальные коннотации. «Ли ужасно злился, – вспоминает Саймон Костин. – Он сказал Стиву Чиверсу [главному осветителю. – Э. У.]: «Сделай так, чтобы вода выглядела как моча».[614] Хотя он и другие дизайнеры, например его бывший бойфренд Эндрю Гроувз, на чьем показе зрители увидели костюм, под которым скрывалось 500 живых мух, и другой костюм-виселицу, – намеренно шокировали публику, в случае Маккуина погоня за сенсацией уравновешивалась новой зрелостью, которая потрясла модных критиков. «Его презентация в прошлое воскресенье отличалась безупречностью и крайней утонченностью, – писал репортер из журнала Women’s Wear Daily. – Конечно, присутствовали и театральные моменты, без них Маккуин не Маккуин. Но в основном он показал необычайно, всецело пригодную к носке коллекцию».[615]

Теперь Маккуин вращался не только в околомодных кругах. У него появилось много знакомых из мира искусства и знаменитостей. 9 сентября он посетил прием по случаю выхода книги Дэмьена Херста «Я хочу провести остаток жизни повсюду, со всеми, один на один, всегда, вечно, сейчас» в ресторане «Кво Вадис» на Дин-стрит, которым художник владел на паях. Среди гостей были Кайли Миноуг, Кит Аллен, Стивен Фрай, Кейт Мосс, Робби Уильямс, Боб Гелдоф и Малколм Макларен. Правда, Маккуин признавался, что такая бурная жизнь не настолько забавна, как когда-то, в те дни, когда он болтался с друзьями с Олд-Комптон-стрит. «Терпеть не могу общество, куда я попал, я его просто ненавижу, – говорил он. – Встречаешься с идиотами, с недалекими людьми. Больше всего я уважаю честность, но в мире моды ее не получишь».[616] А. А. Гилл, репортер Sunday Times, чей репортаж о Лондонской неделе моды был опубликован в тот же день, когда состоялся показ коллекции Маккуина, отзывался о моде в целом весьма язвительно. Показы он назвал цирком, пронизанным ненавистью. Ни в одной другой сфере, по его словам, «нет столько лицемерия и столько ненависти, горького разочарования и обид, нигде нет стольких разбитых мечтаний и безрассудно истраченных надежд. Целую неделю вы смотрите на одежду, сшитую мужчинами, которые ненавидят женщин, женщинами, которые ненавидят женщин, и женщинами, которые ненавидят сами себя».[617]

В приватных беседах с друзьями Ли начал говорить о своем возможном уходе из моды; такое желание он выражал неоднократно до самого конца жизни. Иногда он говорил, что станет фотожурналистом и будет делать репортажи из зон военных действий. Некоторые друзья считали, что ему следует сосредоточиться на современном искусстве, на этой стороне своих показов, и посвятить себя инсталляциям или видеоинсталляциям. В феврале 1997 года Маккуин вместе с Ником Найтом разработал образ Девон Аоки, молодой американской модели с японскими корнями, для студии Visionaire, приглашенным редактором в которой была Рей Кавакубо. Маккуин одел Девон в то же розовое платье ципао с высоким воротом, какое было на Изабелле Блоу во время съемок для журнала Vanity Fair, но на сей раз он сделал еще один шаг вперед, заставив ее надеть молочно-белую контактную линзу и воткнув ей в лоб огромную булавку. Увидев результат их труда, лондонский арт-дилер Энтони Доффей связался с Найтом и Маккуином и спросил, не хотят ли они устроить выставку в его галерее. Друзьям предложение понравилось, но они отказали, потому что, по их словам, собирались сделать выставку в Нью-Йорке. После того как футуристический образ увидела Бьорк, она попросила Маккуина разработать проект обложки для ее альбома Homogenic, который вышел в сентябре 1997 года. На снимке, сделанном Ником Найтом, исландская певица кажется старшей сестрой Девон Аоки – стилизованным воином-самураем, который вернулся из кругосветного путешествия. «У меня на голове было десять кило, на меня надели особые контактные линзы и сделали такой маникюр, что я не могла есть руками. Талию мне стянули клейкой лентой и обули в сабо на высоком каблуке, так что я не могла свободно ходить», – вспоминала Бьорк.[618]

Маккуина и Бьорк объединяло много интересов и пристрастий, в том числе любовь к природе. «Он был сорвиголовой, который смотрел смерти и рождению прямо в лицо, – сказала певица позже. – Ли поддерживал связь не только с цивилизованной частью своей культуры, но и как-то проникал за ее пределы… Наверное, именно там мы с ним и пересеклись».[619] В 1998 году Маккуин срежиссирует сингл Бьорк Alarm Call, в котором она плывет на плоту в джунглях и живет в тесной гармонии с разными экзотическими созданиями, например с крокодилами; на одном кадре она ласкает между бедрами змею. «Я сделал кучу коллекций, основанных на взаимодействии человека и машин и человека и природы, но в конечном счете мое творчество всегда каким-то образом связано с природой, – сказал Маккуин в беседе с Бьорк в 2003 году. – Нужно восстановить ее связь с землей. Все обработанное и переработанное теряет свою суть».[620]

Но мечты о бегстве из мыльного пузыря модной индустрии в мир чистого искусства так и остались для Ли мечтами. Он всегда слишком занят, говорил он, или от него зависит много людей. В самом деле, перерывы между коллекциями оказались такими короткими, что свободного времени у него почти не оставалось. Например, осенью 1997 года перерыв между коллекцией Unh2d и коллекцией от-кутюр для Givenchy составил всего две недели. 22 октября Маккуина во второй раз назвали лучшим британским дизайнером года; награду он разделил с Джоном Гальяно, который не явился на церемонию награждения в Алберт-Холл. Когда Джаспер Джерард из The Times позвонил в студию Гальяно и спросил о причинах, его пресс-секретарь ответил, что дизайнер «занят в Париже». «Очень странно, потому что один знакомый только что видел его в баре за углом, где он топил горе вместе с такой же мрачной Вивьен Вествуд», – написал Джерард.[621]

Хотя сообщалось, что глава LVMH Бернар Арно хотел продлить двухгодичный контракт с Маккуином, рецензии на коллекцию Ли для Givenchy доказывают, что октябрь того года стал худшим месяцем за всю карьеру дизайнера. Бренда Полан из Financial Times назвала его костюмы сочетанием самых безвкусных нарядов Долли Партон, варьете «Фоли-Бержер» и «Династии», доведенных до абсурда. «Его отделанные бахромой, усыпанные бриллиантами платья из искусственной кожи, наверное, призваны переманить к себе скорбящих клиентов Джанни Версаче, – написала она. – Такие костюмы способны полюбить только рок-телки, жены футболистов и эксгибиционисты с толстыми кошельками».[622]

Маккуину было легко отшутиться от замечаний 88-летнего сэра Харди Эмиса, который написал статью в журнале Spectator, где нападал на Маккуина, творящего для Givenchy, и Гальяно, творящего для дома Dior. Их творчество он назвал ни более ни менее как «ужасным»; ничего удивительного, что их подчиненные в отчаянии. «Ходят слухи – впрочем, это всем известно, – что владельцы модных домов не слишком жалуют одежду от-кутюр, – писал он. – Им выгоднее продавать колготки и духи. Они готовы тратить много денег на рекламу своих домов и рады той шумихе, какую привлекают модные показы». Эмис также слышал, что многие до тех пор преданные клиенты двух домов высокой моды начали переходить в Saint Laurent или Balmain. «Боюсь, если Givenchy и Dior и дальше будут привлекать «шикарных» дизайнеров, они останутся без постоянных клиентов», – писал он.[623] Однако Маккуину труднее было игнорировать нападки, например, Колина Макдауэлла, модного критика из Sunday Times, которому очень не понравились последние образы дизайнера. «Грубые цвета, в том числе грязно-оранжевый, можно найти на провинциальном рыночном лотке… Кожа с бахромой – вечный ужас в дешевых сетевых магазинах одежды». Коллекция не просто не угодила постоянным клиентам дома Givenchy. Зачем состоятельным женщинам прилагать такие усилия, чтобы выглядеть дешевками? Макдауэлл отдавал должное таланту Маккуина, но в данном случае, как ему показалось, дизайнер зашел в тупик. И хуже всего то, что «похоже, у него больше нет новых идей».[624]

В январе 1998 года, за несколько дней до показа очередной коллекции Маккуина от-кутюр, сам Юбер де Живанши дал понять: он считает, что работа дизайнера в его модном доме стала «полной катастрофой».[625]

Помощники Маккуина отказались пускать представителей газеты Sun и других таблоидов, а также телеканала GMTV на предварительные прогоны февральской коллекции одежды его бренда, Joan («Жанна»), потому что те представляли «не ту аудиторию». Это возмутило колумнистку Sun Джейн Мур, которая напомнила о том, что Маккуин родился в рабочей семье и его родители регулярно читают ее газету. «А их сын зазнался до невозможности… удивительно, как он еще видит солнечный свет, – писала она. – Одежда – не произведение искусства. Она существует с единственной целью: чтобы ее носили… Он часто бывает откровенно груб с людьми, гордится тем, что он «хулиган» мира моды».[626]

Маккуин, вынужденный работать все интенсивнее и в состоянии перманентного стресса, начал срываться на своих помощников. Саймон Костин еще в 1997 году заметил перемены в поведении Ли. В Париже они часто ходили в клуб Le Queen, где расслаблялись после долгой дневной – и вечерней – работы. Когда Маккуин стал знаменитостью, владельцы клуба пригласили его и его спутников в отгороженную от общего зала ВИП-зону. «Ли был довольно застенчив, так что такое положение его вполне устраивало, но нам было уже не так весело, – вспоминает Саймон. – Тогда впервые стало очевидно, что Ли трудно вести ту жизнь, какую он вел раньше». Кроме того, Саймон вспоминает одно происшествие с Мерреем. После одного из парижских показов команде Маккуина выделили апартаменты в дорогом отеле. Саймон обнимался со своим бойфрендом, когда к ним подошел Меррей и по поручению Маккуина сказал: «Саймон, от нас здесь такого не ждут». Тогда я подумал: «Боже мой, куда девался прежний бунтарь?» Ли наслаждался всеобщим признанием; когда нас не было рядом, его осаждали желающие работать у него или просто льстецы. Он начал меняться, вести себя по-другому с теми, кого давно знал. Если кто-то вел себя с ним просто, как раньше, его довольно резко обрывали. Иногда спрашиваешь: «Где такой-то и такой-то?» – и оказывается, что их уже нет. В определенном смысле мы все получили бесценный опыт работы, но за все надо платить. Я вдруг понял, что мне это больше не нравится. Догадываясь, что стану следующим, кого он уволит, я написал ему письмо, в котором вкратце объяснил, почему мы больше не можем работать вместе – он ведь так и так хотел, чтобы я ушел. Мне казалось, что все к лучшему, а его я назвал «просто кошмаром». Он пришел в ярость – «как он смеет так со мной?» – и прочел мое письмо вслух всем, кто находился в лондонской студии. После этого мы с ним много лет не виделись».[627]

Друг Ли Мигель Адровер также вспоминает, что Маккуин часто срывался, особенно в последние недели перед показами. «Да, он был застенчивым, но в то же время мог быть и по-настоящему злым… Ли бывал бешеным, бесчувственным и иногда говорил: «Если ты, гад такой, не закончишь [свою работу. – Э. У.] к завтрашнему дню, ты уволен». Мигель старался урезонить друга, убеждал, что он – не самая важная персона во вселенной. Однажды, когда они вместе отдыхали на Майорке, Мигель взял его с собой в деревню, где он вырос. Они подошли к дому одной старушки, одетой в черное, которая сидела на лавочке у двери. Мигель сказал: «Вот Александр Маккуин – хотите с ним познакомиться?» – «А это еще кто такой?» – был ответ. «Я перевел ему ее слова и добавил: «Не все тебя знают, многим на тебя плевать».

Ли решил посвятить коллекцию Joan Мигелю, потому что в то время они были особенно близки. «Такие отношения, как у нас, были у него не со многими… Он мало кому доверял – когда начинаешь получать славу и деньги, становишься немного параноиком».[628] Может быть, таким образом Маккуин хотел поблагодарить друга за то, что тот заботился о нем во время его приездов в Нью-Йорк. Ли не останавливался в отведенных ему апартаментах в дорогом отеле, а предпочитал проводить время с Мигелем в его мрачном полуподвальном жилище на Третьей стрит, между Первой и Второй авеню. Жители соседних кварталов регулярно выкидывали мусор в переулок; Мигель не разрешал открывать в квартире окно, чтобы в квартиру с улицы не заскакивали крысы. Когда шел дождь, квартиру затапливало, поэтому Мигель следил за тем, чтобы на полу ничего не валялось. «Но Ли там нравилось, – вспоминает Мигель. – Он всегда находился в поиске чего-то настоящего, настоящей дружбы – подлинные отношения были для него по-настоящему важны. Отели же у него ассоциировались с работой».

Мигель исполнял и другую роль: он оплачивал «мальчиков по вызову», которых заказывал Маккуин. «Ли был по-настоящему застенчивым и думал, что с ним хотят познакомиться из-за его славы, а не из-за того, какой он на самом деле». Однажды, услышав жалобы Ли, Мигель дал ему листовку с телефонами «мальчиков по вызову» с фотографиями и ценами. «Ли выбирал одного, с которым ему хотелось провести время, я звонил, и они приходили к нам в подвал… Он передавал мне деньги, чтобы я с ними расплатился. Помню, однажды, закончив, он крикнул: «Солнышко, не заваришь мне чаю?»[629]

В начале 1998 года все силы Ли занимала новая коллекция Joan. Показ, который прошел 25 февраля в помещении бывшего автобусного депо на Гатлиф-Роуд, вызывал ассоциации не только с Жанной д’Арк, которую сожгли на костре в 1431 году, но и с образом куртизанки Агнессы Сорель с портрета французского художника Жана Фуке. Обе эти женщины посвятили себя французскому королю Карлу VII: Жанна – как жертвенный духовный лидер, а Агнесса – как его любовница и мать трех незаконнорожденных детей. Обе женщины умерли, служа ему: Жанна на костре, а Агнесса, в 1450 году, родами. Подозревали также, что ее отравили мышьяком. На пригласительных билетах напечатали портрет Агнессы с Меленского диптиха Фуке, «Богоматерь с Младенцем», написанного около 1452 года. Фуке изобразил Богородицу (Агнессу) в темно-сером корсаже с обнаженной левой грудью, с высоким, бледным лбом; под короной видны рыжие кудри. Картина очень повлияла на восприятие Маккуина. Хотя Ли, который тогда перекрасился в блондина, вначале собирался выпустить на подиум совершенно лысых моделей, стилист Гвидо Палау решил, что это будет слишком жестким ходом. «Я сомневался в его решении; в результате сошлись на том, что сделаем высокую линию лба», – сказал он. Головы моделей закрыли специальными накладками, имитирующими лысину, и украсили тонкими светлыми косичками, в глаза им вставили кроваво-красные контактные линзы. Гример Вэл Гарленд отозвалась о результате так: «Жанна д’Арк, похищенная инопланетянами».[630] Но самый яркий образ, который призван был впечататься в сознание зрителей, появился в финале. В последней сцене на подиум вышла модель в потрясающем платье, сшитом из красного стекляруса, и в красной маске. Ее окружало огненное кольцо. Безмолвная фигура в кроваво-красном платье, стоящая в окружении бушующих языков пламени, стала символом «женщины Маккуина»: гибкая, сильная, способная выжить после любого пережитого ужаса. Всю жизнь Маккуина влекло к женщинам, пережившим физическое, сексуальное или психологическое насилие; он считал, что лучше других понимает их, так как и сам перенес подобное.

Последней музой Маккуина стала Аннабелл Нейлсон, которая участвовала в показах коллекций Dante и Joan. Она родилась в богатой семье; ее отец был консультантом по инвестициям и недвижимости, а мать, маркиза, – дизайнером по интерьерам. Правда, обычной ее жизнь назвать трудно. Она посещала престижную школу для девочек Кобэм-Холл в Кенте, но бросила школу в шестнадцать лет, не пожелав сдавать экзамены. Дислексия сочеталась у нее с бунтарским характером. По ее словам, в день экзаменов она просто решила поспать подольше. В 1995 году она вышла замуж за Ната Ротшильда, возглавлявшего инвестиционный фонд. Его состояние, по слухам, составляло 270 миллионов фунтов. Впрочем, к тому времени, как Аннабелл вышла на подиум на показе коллекции Joan, их брак трещал по всем швам. Пара рассталась в 1998 году. Аннабелл, по слухам, получила щедрые отступные с одним условием: ей запретили использовать фамилию Ротшильд и публично рассказывать о своей семейной жизни.

С Аннабелл, тоненькой, как модель, Маккуина познакомила Изабелла Блоу. Изабелла «всегда подталкивала к нему девушек, но он сразу понял, что я вовсе не стремлюсь стать моделью, – вспоминает Аннабелл. – Он раздел меня, сказал, что восхищается тем, как я ругаюсь, и согласился одеть меня для портрета работы Паоло Роверси. Кроме того, он попросил меня поучаствовать в его показе. Я соглашалась на все, о чем бы он меня ни попросил, лишь бы быть рядом с ним. Его силу я находила магнетической».[631] Свое первое свадебное платье Маккуин сшил для Аннабелл. Они с Натом Ротшильдом поженились в Лас-Вегасе в ноябре 1995 года, но позже она захотела устроить более официальную церемонию в Лондоне. «Его делать труднее [чем коллекцию для подиума. – Э. У.]», – говорил Маккуин о свадебном платье, потому что его «увековечивают на фотографиях, как ни один другой наряд».[632]

В 1998 году дружба Ли и Изабеллы также дала трещину. «Как у вампиров, – сказала Изабелла, объясняя ослабление их дружбы. – Присасываешься к кому-то, а потом оказывается, что наркотик уже не действует».[633] Джон Мейбери, который дружил и с Иззи, и с Ли, считает их разрыв естественным, потому что «пути разошлись, но было бы ошибкой думать, что он больше не любил ее».[634]

Изабелла больше не была самой важной подругой-женщиной в жизни Ли; эта роль перешла к Аннабелл. «Изабелла пригрела женщину, похожую на раненую птицу, и познакомила ее с Александром, – говорит Дафни Гиннесс, еще одна близкая подруга и Изабеллы, и Ли. – А раненая птица оказалась кукушкой, вытолкнувшей из гнезда всех остальных. Изабелла никогда не ревновала к друзьям и ни о ком не отзывалась плохо, но она разочаровалась в себе самой. Она признавала, что совершила самый неудачный поступок в своей жизни, познакомив их».[635]

Перемены в отношениях Ли и Изабеллы стали заметны другим. «Иногда он относился к ней покровительственно и смеялся над ней, – говорит БиллиБой*. – Он обращался с ней очень плохо, а иногда бывал настолько груб, что я ужасался: «Как он может?» Но между ними существовала своего рода психосексуальная связь. Она была совершенно очарована им и его творчеством; по-моему, он хотел ее наказать. На глубинном уровне он был мазохистом; поэтому его всегда тянуло к парням, которые плохо с ним обращались. По-моему, наказывая ее, он наказывал себя. В нем происходил определенный когнитивный диссонанс – причиняя ей боль, он получал радость, но в то же время причинял боль самому себе».[636]

Детмар, муж Изабеллы, вспоминает, как в мае 1997 года Маккуин приехал в поместье «Хиллз» со съемочной группой Би-би-си. После ужина Детмар и Александр сидели вдвоем в длинной комнате, в камине пылал огонь, и Детмар курил сигару. Вдруг Маккуин повернулся к нему и сказал: «Детмар, я теперь магнат». «Он не шутил, он имел в виду другое: «Теперь я влиятельнее тебя», – считает Детмар. Сцена напомнила ему шекспировского «Генриха IV» (часть вторая), когда король поворачивается к Фальстафу и говорит: «Я не знаю тебя, старик». После слов Маккуина Детмару стало грустно. «Насколько я понял, то был конец нашей дружбы, – говорит он. – Он как будто хотел сказать: «Отныне ты мой раб». А я не желал быть его рабом… Он подразумевал, что власть у него, а не у меня, но у меня и так никогда не было никакой власти. И все же я знал, что Иззи по-прежнему любит его и нуждается в его одежде. Она не могла жить без его вещей, как наркоманка без наркотика».[637]

На следующий день после показа коллекции Joan Ли поехал на машине в фотостудию Metro в Ист-Энде, где Ник Найт снимал его на обложку для номера журнала The Face. Маккуин пожелал сняться в образе Жанны д’Арк и одновременно Агнессы Сорель; он дополнил образ из показа лысой головой, белыми косичками, закрывающими лицо, красными контактными линзами и красной подводкой для глаз. Надпись рядом с фото Маккуина на обложке гласила: «Так просто вам не выйти». Когда его попросили объяснить, в чем смысл фотографии, Маккуин написал: «В глубине души я не жалею о том, как представляю себя публике. Если нужно, я готов встретиться с опасностью, но, если меня уговорят, уклонюсь от драки. В моей душе горит огонь любви к одному мужчине, но я помню и люблю женщин, которые ежедневно сгорают повсюду, от Чешира до Глостера».[638] В интервью Маккуин рассказывал, как он радовался, создавая коллекцию – «она получилась замечательной», – и даже руководство дома Givenchy решило, что коллекция «бьет наповал» (скорее всего, он передал не свое выражение). Кроме того, он рассказал, что к нему в студию позвонила некая таинственная женщина и сообщила, что все завещала ему – «она сказала, что я лучшее, что случилось с британской модой, и хочет, чтобы я получил ее сбережения». Хотя наследство меценатки оказалось не «огромным состоянием», Маккуин решил «основать фонд ее имени для молодых модных дизайнеров. Вот как я поступлю с деньгами; хочу, чтобы они помогли британским молодым талантам». Правда, Маккуин отложил этот замысел на несколько лет; лишь в 2007 году он вернулся к нему, основав благотворительную организацию Sarabande («Сарабанда»). Кроме того, он признался, что спит гораздо меньше, чем раньше, потому что в его голове постоянно вертится множество идей. В конце концов, у него осталось всего две недели до показа новой коллекции готового платья для Givenchy. «Наверное, сегодня я проснусь среди ночи, а думать буду уже о Givenchy», – сказал он.[639]

В марте 1998 года Маккуин представил коллекцию Givenchy, которая понравилась даже самым суровым его критикам. Бренда Полан, разгромившая его предыдущую коллекцию Givenchy в октябре предыдущего года, написала, что он «приглушил трюкачество и представил свой фирменный крой. В результате получилась сильная, сдержанная коллекция, которую мог бы назвать своей сам Юбер де Живанши».[640] В первом ряду на показе сидела Кейт Уинслет, приехавшая в Париж на примерку: Ли сделал ей платье, расшитое стрекозами, в котором она приедет на церемонию вручения «Оскара». Хотя Уинслет не получила титул «лучшая актриса» за «Титаник», ее платье сочли «хитом вечера». В первый раз она выйдет замуж также в платье от Маккуина.[641]

В апреле, вернувшись в Лондон, Ли и его друг Шон Лин отправились в Сохо выпить. Маккуин пребывал в отличном настроении. Только что вышел очередной номер журнала Visionaire; в нем имелась одна сделанная им фотография; Ли очень веселился по этому поводу. Выпуск, специальным приглашенным редактором которого стал Том Форд из дома Gucci, представлял собой черный проектор, похожий на «миниатюрный гроб», и серию из двадцати четырех слайдов. На слайде, сделанном Маккуином, был запечатлен эрегированный пенис в момент эякуляции. «Я не удивился, – заявил тогда Форд, – и ни о чем с ним не говорил. Таким было его представление о свете».[642]

В ту ночь в гей-баре на Арчер-стрит под названием Barcode Ли обратил внимание на высокого, стройного брюнета. Ричард Бретт, которому тогда было двадцать пять, тоже заметил Ли, одетого в шорты и клетчатую рубашку с коротким рукавом. Ли подошел к Ричарду и отпустил комплимент по поводу его внешности. Они разговорились. «То был один из тех волшебных моментов, когда ты испытываешь немедленное влечение к кому-то, и мы сразу подружились», – сказал Ричард. Они проговорили часа полтора, но из бара ушли по отдельности. В следующие дни Ричард все время думал о новом знакомом; он узнал его. Наконец, поддавшись уговорам коллег, он позвонил на студию и попросил кого-то из ассистентов Ли передать, кто звонил. Маккуин тут же откликнулся, и они договорились о свидании.

«Помню, стоял погожий майский день; мы взяли такси и на целый день поехали в Хэмпстед-Хит, – говорит Бретт. – Потом мы вернулись к нему домой в Ислингтон, а оттуда пошли в бар «Эдвард», где пробыли до позднего вечера. В конце ночи мы разошлись». Для Ричарда это не была любовь с первого взгляда, но постепенно он все больше привязывался к Ли. «В нем бурлила энергия, – говорит он. – С ним было весело, он заразительно, от всей души смеялся; мне показалось, что он не похож на других».

Тогда Ричард Бретт работал в пиар-агентстве на западе Лондона; в течение дня пара обменивалась нежными факсами. Ли часто посылал своему новому бойфренду с курьером огромные букеты цветов. Один букет, по словам Ричарда, был таким огромным, что он не мог унести его домой, и букет так и остался у него на столе на работе. Ли нравилось, что мир моды и знаменитостей не производит особого впечатления на Ричарда. Более того, новый бойфренд довольно цинично отзывался о «гламурном» образе жизни, что также помогало им найти общий язык. «Он знал, что я видел его истинную сущность, я знал, какой он на самом деле, – говорит Ричард. – Другие геи, наверное, хотели приблизиться к нему скорее из-за того, кем он был, чем из-за того, каким он был. Но, по-моему, между нами пролетела искра. Вместе нам было весело; наверное, в конечном счете именно в этом было все дело».[643]

Казалось, с каждым месяцем слава Маккуина растет. В мае 1998 года American Express поручила ему разработать дизайн кредитной карты – предполагалось выпустить специальную, ограниченную серию. Позже его пригласили на банкет в Букингемском дворце в честь императора и императрицы Японии, куда пришла королевская семья «в полном комплекте».[644] Однако в последнюю минуту он решил туда не идти. «Некогда мне», – сказал он.[645]

В июне костюм, созданный Маккуином для куклы Билли – анатомической гей-куклы, придуманной Джоном Маккиттериком, – попал на выставку Нового музея современного искусства в Нью-Йорке. Маккиттерик почти с самого начала посвятил Маккуина в свои планы, и он был одним из первых дизайнеров, кто откликнулся на его предложение. «Он так охотно помог мне! – вспоминает Джон. – После него к проекту присоединились и другие [например, Пол Смит, Агнес Б., Томми Хилфигер, Кельвин Кляйн и Кристиан Лакруа. – Э. У.]». На прошедшем впоследствии аукционе по продаже кукол вместе с дизайнерскими эскизами удалось собрать 425 тысяч долларов в пользу благотворительного фонда помощи больным СПИДом. Маккуин создал для «своего» Билли костюм из отбеленной джинсовой ткани; он даже изобразил миниатюрную копию своей татуировки в виде карпа кои. «Он был похож на меня в миниатюре, – говорит Джон, – если отвлечься от того, что Билли совсем не был похож на него».[646]

Еще через месяц Маккуин с Ричардом Бреттом отправились на поезде «Евростар» в Париж для подготовки к показу коллекции от-кутюр для Givenchy. Именно тогда, в лихорадочный подготовительный период, Ричард узнал Ли совершенно с другой стороны. «Он был очень подавлен и встревожен; находиться рядом с ним было не особенно приятно… А еще он очень расстроился из-за статей, которые вышли на следующий день; на него очень действовало чужое отношение. Если он думал, что показ получился не самым успешным, нам всем приходилось долго утешать его, говорить, что все прошло блестяще. Почти все отзывы были хорошими, но время от времени попадались и плохие, что его искренне огорчало».[647]

Маккуин устроил показ в Cirque d’Hiver, «Зимнем цирке», который он превратил в амазонские джунгли, дополнив его водопадом и обильной зеленью. В день показа, 19 июля 1998 года, модель Эстер де Йонг въехала на подиум на белом жеребце, и на ней не было «ничего, кроме простого белого шлейфа, усыпанного экзотическими цветами». Центральной темой коллекции стала «женщина как победоносная охотница».[648] Колин Макдауэлл раскритиковал коллекцию за рассредоточенность – «он представил смесь всех интересующих его тем». Макдауэллу не понравились многочисленные аллюзии – амазонские джунгли, образ леди Годивы на коне, охотницы с волнистыми попугайчиками на поясе, луки и стрелы, лица, раскрашенные в красный цвет, «и, в довершение всего, странная невеста в платье асимметричного кроя».[649] Тамсин Бланчард из Independent обвинила и Маккуина, и Гальяно в том, что их показы слишком театральны и требуют известного внимания – то есть они используют средства, «которые в наши дни выглядят банальными и вторичными».[650]

В Париже Маккуину пришлось также столкнуться с протестами защитников животных, которых спонсировала Брижит Бардо. Зоозащитники разъезжали по городу в красном двухэтажном автобусе и раздавали листовки, в которых горожанам напоминали о том, что при создании одежды от-кутюр используются меха и другие животные материалы. Александра Маккуина они считали самым злостным обидчиком животных. «Он ничем не лучше таксидермиста», – заявил один протестующий. Должно быть, такие слова привели Маккуина в ярость.[651]

В том году Маккуин взял из Баттерсийского приюта еще одну собаку, английского бультерьера, которому дал кличку Джус, «потому что так подбадривают своих псов мексиканцы, когда посылают их в бой».[652] На снимке, сделанном в то время, он в пижаме и с затуманенным взглядом. Одной рукой он гладит Минтера, а щенок Джус, шоколадный, с белыми лапами, прижимается к его плечу. Брат Маккуина Тони вспоминает, как Ли привел Джуса на работу. «Одна хорошенькая помощница пожаловалась, что Джус помочился на платье; она попросила меня сказать об этом Ли. И я сказал: «Твоя собака обмочила платье!» Он ответил: «Ну, передай ей [помощнице. – Э. У.], пусть сделает еще одно, собака важнее!» Позже, после того как Ли купил родителям дом в Хорнчерче, он поехал к ним в гости и взял собак с собой. Джойс и Рон просили его не позволять собакам запрыгивать на диван, на что Ли ответил: «Да ведь за дом-то заплатил я».[653]

В августе Ли и Ричард Бретт поехали отдыхать на Майорку. Ли хорошо знал остров, потому что часто ездил туда с другом Мигелем Адровером. В 2006 году, еще больше разбогатев после перехода в Gucci, он купит роскошную виллу на юго-западном побережье, в окрестностях Санта-Понса. В 2010 году, после смерти дизайнера, виллу оценили в 1 735 000 фунтов.

«Здорово было увезти его из Лондона, туда, где он мог на несколько дней расслабиться, – говорит Ричард. – Он всегда бывал счастливее и спокойнее вдали от стрессов Лондона и Парижа».[654] Но чем успешнее становился Маккуин, тем труднее ему оказывалось выкроить время для отпуска; он часто возвращался в Лондон, проведя на отдыхе всего пару дней.

17 сентября 1998 года Маккуин удостоился награды International Fashion Group в Нью-Йорке. Благодарственную речь он начал словами: «Я так пьян, что едва ворочаю языком».[655] БиллиБой* признается: когда они вместе куда-нибудь ходили, его всегда поражало то, сколько Ли способен выпить. «Я не мог за ним угнаться… За то время, что я выпивал один коктейль, он приканчивал пять. Он любил напиваться в хлам. Но его пристрастие к наркотикам меня пугало. Я тревожился за него, потому что он был совершенно заторчавший. И тогда в нем как будто просыпался совершенно другой человек, демон, который срывался с привязи».[656] «Когда мы дружили, Ли любил марихуану, кокаин и спиртное, – говорит Мигель Адровер. – Ему всегда было мало. Однажды все уже пошли спать, а он захотел добавить. Он никого не слушал. Он впал в настоящую зависимость; почти все время пил, нюхал или закидывался… и уже не получал от этого удовольствия. Но наркотики и связанное с ними чувство надвигающейся опасности были связаны с бизнесом, с модой».[657]

Ричарду Бретту тоже не нравилось наблюдать за тем, что кокаин творит с его бойфрендом. «У него не поднималось настроение, он не становился счастливее… Наоборот, он попадал в темное место, которое было не особенно приятным».[658]

Эндрю Гроувз тоже узнал о пристрастии своего бывшего бойфренда к кокаину. И хотя свою коллекцию, показанную в сентябре 1998 года, он назвал «Кокаиновые ночи» не из-за Ли, а в честь мрачной антиутопии Джеймса Балларда, он понимал, что существует некоторая связь между зависимостью Маккуина и его коллекцией. Подиум украшали дорожки белого порошка, а одна из моделей вышла в платье, украшенном бритвенными лезвиями. В газете Sun показ заклеймили «самым тошнотворным зрелищем всех времен».[659] «Я всегда говорил, что поворачивал зеркало к первому ряду, и им не нравилось то, что они видели, – сказал Эндрю. – Я поставил их в неудобное положение. Они вынуждены были написать разгромные рецензии, чтобы их не обвинили в потворстве наркомании. Не лучший мой карьерный ход».[660]

В отличие от Эндрю Гроувза Маккуин был перегружен работой. Следующие коллекции одежды под его собственным брендом – особенно № 13, The Overlook («Обзор») и Voss – стали самыми яркими за всю его карьеру. Он пользовался популярностью в Голливуде – по его словам, тогда же его просили сшить костюмы леди Пенелопы для ремейка фильма «Тандербёрды: Международные спасатели», от чего он отказался. «Дайте мне «Пианино», и тогда я, может, еще подумаю», – сказал он.[661] На нью-йоркской церемонии VH-1 Fashion Awards его назвали лучшим дизайнером-авангардистом года. Джефферсон Хэк, сооснователь культового журнала Dazed & Confused, предложил ему стать приглашенным редактором сентябрьского номера, и Ли с жаром ухватился за эту возможность. «Он всегда черпал вдохновение за пределами моды, – сказал Джефферсон, – в кино, фотографии, искусстве и музыке. Он находил темы в авангарде и на задворках современной культуры, а затем вплетал их в мейнстрим».[662] Маккуин признался Хелен Миррен, у которой брал интервью для журнала: после того, как он достаточно заработал на моде, ему хочется побыть журналистом. Кстати, Ли обладал всеми необходимыми для этой профессии качествами: он был пытлив, невозмутим, обладал феноменальной памятью, умел распознать сенсацию и процветал на противоречиях.

Самая противоречивая статья в номере касалась темы, особенно близкой сердцу Маккуина: принципам внешнего вида. Маккуин, гей с избыточным весом, трудился в той сфере, где подход к внешности был почти фашистским; он часто чувствовал себя изгоем. Обозреватели и критики насмехались над ним за лишний вес; один дошел до того, что назвал его не столько «анфан-террибль» («несносным ребенком») в мире моды, сколько «элефан-террибль» («несносным слоненком»), а другой утверждал: с его «голубыми глазками и пушком на лице, а также кривыми зубами, торчащими из узкого рта, он напоминает моржа».[663]

Хотя Маккуин не утверждал, что ему пришлось вынести то же самое, что и восьми героям фотосессии – у каждого из них имелся какой-нибудь физический недостаток, – он хотел бросить вызов «общепринятым взглядам на то, что красиво, а что нет», понятию, которое «все больше сужалось, – требовалось быть молодым, предпочтительно блондином и, конечно, светлокожим». В сотрудничестве с Кэти Ингланд и Ником Найтом Маккуин свел восемь героев с разными дизайнерами, и, когда возможно, «костюмы шили специально для каждого из них, потому что политика политикой, но людям с физическими недостатками особенно трудно найти модную одежду». Результат получился одновременно радикальным и красивым: обнаженный торс Алисон Лаппер покрывали разноцветные пятна, нарисованные Хуссейном Чалаяном; Мэта Фрейзера сняли в золотистом жилете работы Кэтрин Блейдс, Эйми Маллинз, спортсменка и модель, предстала в куртке из деревянных пластин, похожей на веер, из коллекции от-кутюр Givenchy, в замшевой футболке McQueen, кринолине Angels и на грязных протезах, похожих на кукольные ноги, которые добавляли нереальности образу. «Я не хочу, чтобы все думали, что я красива, несмотря на инвалидность. Пусть думают, что я красива благодаря моей инвалидности», – сказала Эйми, чья фотография топлес появилась на обложке журнала. Она стояла на современных протезах. Подпись гласила: «Инвалидность в моде?»[664]

27 сентября Эйми Маллинз, страдавшая врожденной гемимелией (отсутствием малоберцовых костей, из-за чего ей в детстве ампутировали обе ноги ниже колен), открыла показ коллекции Маккуина «№ 13», который проводился в бывшем автобусном парке на Гатлиф-Роуд. Она вышла на сцену горделиво и вызывающе. Ли сконструировал для нее деревянные протезы, которые выглядели как «сексуальные сапоги на высоком каблуке… Никто не знал, что они ненастоящие, отчего они казались еще красивее».[665] Кульминация наступила через восемнадцать минут, когда модель Шалом Харлоу в красивом белом платье с пышной юбкой встала на поворотный круг и, вращаясь как балерина на музыкальной шкатулке, пыталась защититься от нападения двух роботов, которые поливали ее желтой и черной краской. Инсталляцию, переосмысленную работу Ребекки Хорн 1988 года «Красящая машина», можно рассматривать как аллюзию на фильм Хичкока «Психо». Жесты Шалом, когда она подняла одну руку, затем вторую, чтобы защититься от роботов, воссоздавали знаменитую сцену в душе, в которой Джанет Ли закалывает ножом невидимый убийца. Но в конце «№ 13» модель осталась стоять, покрытая не кровью, а просто краской – возможно, как символ нового оптимизма Маккуина. После финального выхода счастливый и расслабленный Маккуин вышел на сцену с двумя собаками и поцеловал бойфренда Ричарда, сидевшего в первом ряду рядом с Джойс.

Коллекция «№ 13» удостоилась самых восторженных отзывов за всю карьеру Маккуина. В Guardian ее назвали «модным спектаклем с богатым образным рядом»; обозреватель New York Times восхищался «безупречно сшитыми платьями с длинными шлейфами, которые носятся поверх модифицированных бамстеров, платьями джерси с драпировкой в стиле мадам Гре, нежными красивыми творениями, чем-то похожими на баттенбергское кружево, гофрированными кружевами шантильи и вышитыми рыболовными сетями», «юбками, похожими на вееры из сандалового дерева» и «платьями с крыльями, сделанными из перфорированных реек». Он назвал коллекцию «высшим пилотажем».[666] Однако во Франции Маккуина обвинили в том, что он эксплуатировал Эйми Маллинз. Против этого пылко возражали как дизайнер, так и сама модель.

«Из-за того что у меня ампутированы ноги и я, что называется, инвалид, я должна быть не такой способной, не такой уверенной, не такой умной и не могу сама решать, что мне делать? Обвинение в том, что Александр Маккуин меня эксплуатировал, оскорбительно», – заявила она.[667]

Вскоре после «№ 13» Маккуин собрался переезжать. Дом на Коулмен-Филдз ему надоел, и он продал его с прибылью в 75 тысяч фунтов. Он хотел чего-то другого. Новый дом Маккуина на Хиллмартон-Роуд, который он купил в ноябре 1998 года за 620 тысяч фунтов, с фасада выглядел довольно заурядно. Зато сзади прежние владельцы вставили огромные подъемные окна высотой в шесть и шириной в два с половиной метра. Такая театральность понравилась Маккуину. Вскоре после ремонта, сделанного архитекторами Ферханом Азманом и Джойс Оуэнс – раньше они ремонтировали дом Изабеллы Блоу в Ватерлоо, – Ли предложил Ричарду Бретту поселиться у него. «Через полгода Ли попросил меня некоторым образом обвенчаться с ним, пройти через определенную церемонию, – сказал Ричард. – По-моему, ему хотелось какой-то страховки. Но я был слишком молод, я еще не был готов».[668]

Помимо обвинений в эксплуатации Эйми Маллинз и стресса, вызванного переездом, Маккуину пришлось защищаться против обвинений в плагиате. Согласно выдвинутым против него обвинениям, Ли скопировал спадающее с плеча белое платье, которое было на Еве Херциговой в его первой коллекции от-кутюр для дома Givenchy в январе 1997 года, с платья, сшитого студентом факультета моды Тревором Мерреллом. Платье Меррелла было выставлено в июне 1995 года на шоу на острове Уайт, но потом пропало. Когда Меррелл увидел фото платья Маккуина в газетах, он не поверил собственным глазам. «Платье выглядело точно как мое, – сказал он в интервью The Times. – Не верю, что сходство стало совпадением. Оно очень заметное. Ева Херцигова даже сделала головной убор в древнегреческом стиле, как на моей модели». В августе 1997 года студент Лондонского колледжа моды нанял адвокатов, специалистов в области авторского права. «Мне сразу сказали, что мои шансы на победу велики – сходство двух платьев говорит само за себя», – признался он. Маккуин отверг все обвинения, сказал, что незнаком с Тревором Мерреллом и не видел его работ. «Нелепо думать, что, раз оба платья белые и с одним плечом, одно основано на другом, – говорит Трино Веркаде, возглавлявшая студию Маккуина. – Не он первый сделал платье такого фасона и не он последний. Неужели сейчас все, кто делают платье без бретелей, начнут подавать друг на друга в суд, потому что так уже делали до них?»[669] Новость заставила одного редактора модного журнала воскликнуть: «С таким же успехом можно подать в суд на дельфийского оракула!»[670]

Лондонский котировальный журнал Time Out не только перепечатал обвинения Меррелла, но и привел иск еще одной студентки, уверявшей, что Маккуин позаимствовал созданный ею дизайн ткани. Маккуин, совместно с домом Givenchy, подал встречный иск о защите доброго имени. 12 января 1999 года дело попало в высокий суд на Странде. Тревор Меррелл признал, что его мнение о Маккуине «нельзя назвать положительным». И все же ему удалось разглядеть в происходящем нечто смешное. Так, судья сказал: «Это высокий суд – сюда приходили члены ИРА, – здесь не место для того, чтобы эфирные создания-дизайнеры спорили о дамских платьях!» Потом, когда адвокаты Маккуина возразили против того, чтобы о Ли отзывались в таких уничижительных терминах, судья ответил: «Господа, мы же не о Леонардо да Винчи говорим!» «После этого все замолчали», – вспоминает Меррелл.[671]

Тем не менее история получила продолжение. В июне 2000 года Меррелл, к тому времени студент-искусствовед в Гоулдсмитс-колледже, вынужден был убрать из своей выпускной коллекции предмет, который он назвал «Диван плательных войн». Это был диван, покрытый расписанной вручную тканью с принтами газетных статей, посвященных его делу. «Александр Маккуин пригрозил, что подаст на колледж в суд, если мне позволят показать мой диван на публике, – говорил тогда Тревор. – Они надавили на колледж всей тяжестью, но мне противно, что мое творчество подавляют… Свобода колледжа – это свобода художнического выражения. Гоулдсмитс-колледж всегда этим отличался. Я не мщу Александру Маккуину, хотя иногда мне кажется, что он ведет вендетту против меня».[672]

Глава 10

Это все равно что иметь бойфренда, о котором заранее знаешь, что порвешь с ним… Единственная разница заключалась в том, что в данном случае я ни о чем не жалел.

Ли Маккуин о Givenchy

Весной 1999 года Ли смотрел на себя в зеркало, и ему не нравилось его отражение. Скоро ему должно было исполниться тридцать. Он понял: если он в самое ближайшее время не похудеет, будет уже поздно. «Он много говорил об этом, и, по-моему, как и многие члены гей-сообщества, он испытывал сильное давление, так ему хотелось иметь идеальную внешность», – сказал Ричард Бретт.[673] Ли попробовал ходить в тренажерный зал, но там ему показалось скучно, к тому же тренировки не вмещались в его плотный график. Ему нужно было быстро привести себя в норму, поэтому он записался в частную лондонскую клинику на Харли-стрит, которая специализировалась на косметологии. Через несколько недель после тридцатилетия он заплатил около трех тысяч фунтов за курс липосакции. У него с живота и бедер откачали около восьми фунтов жира. После операции, которую Изабелла Блоу сравнила с выдавливанием зубной пасты из тюбика, у него на животе остались багровые кровоподтеки.[674] «Но он был очень доволен результатом, и процедура в самом деле изменила его живот и фигуру», – сказал Ричард.[675]

Маккуин понимал: для того чтобы стать всемирно известным брендом, он должен и сам «привести себя в товарный вид». Он привел в порядок зубы у того же знаменитого дантиста, что и Джерри Холл. «Иногда я в шутку называл его «Джерри», – вспоминает Арчи Рид, – потому что зубы у него стали точь-в-точь как у нее».[676] Вторым важным шагом стало похудение. «Ли терпеть не мог свою внешность, – говорит Джанет Стрит-Портер, литератор, телеведущая и приятельница Маккуина. – Такие дизайнеры, как Ральф Лорен или Кельвин Кляйн, одержимы идеальной внешностью. С ее помощью они прежде всего продвигают самих себя и свои вещи. В мире моды бал правят люди, подобные Тому Форду, которые серьезно относятся к тому, как они выглядят. Бедняга Ли, наверное, думал: «Я в мире гламура, но…»[677] Хотя вначале он очень радовался опавшему животу – только шутил, что после проколов у него образовалось два лишних пупка, – через несколько месяцев он понял, что липосакция не решит его проблем с лишним весом. «Липосакция – дерьмо, – сказал он в январе 2000 года. – На мужчинах она не работает. Жировые клетки сначала убираются, но оставшиеся растут».[678] К тому же после операции Ли ел по-прежнему много жиров и углеводов. Эндрю Гроувз вспоминает, со слов одного знакомого, как тот ходил куда-то ужинать с Ли. «Он ел мороженое и уверял, что может есть все, что хочет, потому что только что сделал липосакцию».[679]

После успеха коллекции его марки The Overlook, навеянной фильмом Кубрика «Сияние», Маккуин объявил, что хочет отдохнуть от Лондона и следующую свою коллекцию покажет в Нью-Йорке. «Бизнес дошел до той стадии, когда для того, чтобы в полной мере захватить американский рынок, нам нужно сделать там коллекцию, – сказал он. – У нас имеются рынки на восточном и на западном побережье, но между ними лежит целый континент, который нам предстоит завоевать».[680]

Перед показом в Нью-Йорке, запланированным на осень 1999 года, Маккуину нужно было подготовить коллекции для дома Givenchy (одежда повседневного спроса в марте и коллекция от-кутюр, темой которой стало обезглавливание леди Джейн Грей, в июле). Кроме того, он курировал отбор вещей из коллекции Unh2d для июньской выставки «Мода в движении», которая проводилась в Музее Виктории и Альберта. Клэр Уилкокс, тогда помощница куратора музея в отделе текстиля и одежды, хотела превратить работы Маккуина и других дизайнеров в нечто живое, устроив в галереях нечто вроде импровизированных подиумов. «Это очень демократичный процесс, – сказала она. – Посетители смогут увидеть дизайнерскую одежду, показанную со всех сторон и так, как она задумывалась авторами. Очень немногие из нас могут увидеть ее «вживую», только по телевидению».[681]

Кроме того, Маккуин собирался переехать в новую лондонскую студию на Амвелл-стрит, в Клеркенуэлле, и открыть свой новый магазин на Кондуит-стрит. Спонсором выступила японская модная компания Onward Kashiyama. Дизайнер пригласил архитекторов из фирмы Azman Owens, которые переделывали его дом на Хиллмартон-Роуд, участвовать в конкурсе. Ферхан Азман, низенькая, но сильная уроженка Турции, помнит свою первую встречу с Маккуином. «Его репутация была нам известна до того, как мы познакомились, – говорит она. – Я боялась, хотя меня напугать трудно. Но он вел себя очень вежливо, почтительно и любезно. Он показался мне очень талантливым и умным человеком, который знает, что хочет». При первой встрече, посвященной ремонту магазина, Ли рассказал Ферхан и ее компаньону, американке Джойс, о том, каким сам представляет вид здания, и описал им методы своей работы. «Я не похож на Кельвина Кляйна, – сказал он. – У меня нет стиля, – это замечание заинтриговало Ферхан. – Невозможно выбрать куртку или платье и сказать, что это я… Я крою. При создании коллекции я сначала продумываю тему, а потом делаю вещи в соответствии с ней». Кроме того, он признался архитекторам, что питает слабость к достижениям прогресса. Ему хотелось стекло, которое могло бы меняться – превращаться из прозрачного в матовое. Вначале сложная задача встревожила двух женщин-архитекторов – в конце концов, они видели коллекцию The Overlook и знали, что перед ними не обычный модный дизайнер. «Ну и что нам делать? – спросила Джойс у Ферхан. – Он не какой-нибудь Армани».[682]

Они решили отразить в дизайне магазина театральность творчества Маккуина, и Ли очень понравилось предложенное ими стекло, оптически меняющее пространство. Оно прозрачно до того, как войти, но автоматически становится матовым, когда улавливает движение; витрина из нержавеющей стали, похожая на гигантский спортивный тренажер; огромная застекленная витрина у входа, где можно выставить вещи из сезонных коллекций. Маккуину хотелось бы, чтобы фантазия архитекторов двигалась и дальше, он просил «капельку сюрреализма», но комитет по планированию в совете Вестминстера оказался против новаций. «Я хотел сделать интерактивный магазин, с роботами и всем прочим, чтобы люди что-то узнавали о человеке, который создал их одежду», – говорил Маккуин.[683] Кроме того, в магазине продавались и лицензированные товары: солнечные очки, галстуки, шарфы, обувь и часы. Их почти невозможно было купить за пределами Японии. В магазине также можно было найти предметы, которые играли важную роль на показах, например, протезы Эйми Маллинз из «№ 13» или сделанный Ником Найтом портрет дизайнера в образе Жанны д’Арк.

Проектирование проходило довольно мирно, если не считать двух случаев, когда Маккуин накричал на Ферхан. «Конечно, мне говорили, что он часто срывается на подчиненных и швыряется в них разными вещами, но с нами он никогда так не поступал… Маккуин был аутсайдером, что чувствовалось во всем, на всех уровнях. У него случались перепады настроения, когда он очень злился, и тогда нам казалось: случиться может все что угодно».[684]

Джанет Стрит-Портер, еще одна женщина, которую сложно упрекнуть в робости, тоже вспоминает ощущение тревоги, с каким она подходила к Маккуину. «Я думала, что он наводит страх, хотя меня все уверяли, что страх навожу я, – говорит она. – Тремя самыми устрашающими людьми, с какими я знакома, были Мюриэль Белчер [легендарная хозяйка богемного клуба «Колони рум». – Э. У.], Фрэнсис Бэкон и Ли Маккуин. Все они были очень похожи и применяли нападение как лучший способ защиты, предпочитая сразу набрасываться. Получалось так, что не успевали вы и слова произнести, как вас опускали по полной программе». Когда открылся магазин Маккуина на Кондуит-стрит, Джанет купила несколько вещей, в том числе пару костюмов, коричневую юбку с вышитым золотым драконом и коричневое пальто. «Благодаря тому что его вещи были скроены как надо, они выглядели замечательно, какой бы размер вы ни носили, – говорит она. – Его вещи дышали не столько сексом, сколько силой. В них вы были уверены в том, что вы главная, вот почему их так замечательно было надевать на работу». Джанет вспоминает, что некоторые его юбки были очень узкими; по фасону они напоминали те, что были в моде перед Первой мировой войной, и ходить в них было трудно. «Такие вошли в моду, когда мне было четырнадцать. Тогда мы носили именно такие юбки. Ли все это знал, он умел кроить не только потому, что работал в свое время на Савил-Роу, но и потому, что это было частью английской традиции». Однако с одним костюмом дело обстояло не так хорошо: Маккуин прислал ей брючный костюм в полоску, который она должна была надеть на премьеру мюзикла «Аида» Элтона Джона и Тима Райса. Премьера прошла в Нью-Йорке в 2000 году. Джанет жила в том же отеле «Сент-Реджис», что и Элтон. Надев костюм, к которому она подобрала туфли на высокой платформе, она зашла в апартаменты Элтона. «Я думала, что выгляжу сногсшибательно, но Шила, мать Элтона, посмотрела на меня и спросила Элтона: «Что это Джанет изображает – шезлонг, что ли?» А я еще не вышла из комнаты и все слышала. После такого отзыва я уже не могла появиться в костюме на публике, но и продать его тоже не могла».[685]

В сентябре 1999 года Маккуин полетел в Америку на показ в Нью-Йорке своей коллекции в разгар тропического шторма. Город пребывал в хаосе; частично затопило метро, валились деревья. Брайант-Парк, в котором стояли палатки для Недели моды, закрылся; опасались даже затопления канализации: если вода сорвет крышки люков, жители Манхэттена утонут в отбросах. Ли, конечно, находился в своей стихии. «Просто замечательно! – радовался он, готовясь к показу. – Я в самом деле привез Лондон в Америку! Вот когда они поймут, что такое хваленая британская невозмутимость! Какие-то ветерок с дождиком нас не остановят».[686]

Маккуин решил заполнить подиум водой, применив тот же прием, какой он придумал к показу Bellmer La Poupe. Коллекция, названная Eye («Око») и показанная 16 сентября на Вестсайдском пирсе, была встречена восторженными отзывами. Впрочем, восхищение вызывали даже не вещи, которые, по словам Кэти Хорин из New York Times, «не представляли собой ничего нового»,[687] а сенсационная постановка Маккуина. «Нью-Йорк ждал чего-то крупного, – писала Мими Спенсер, – но бурю вызвал не ураган «Флойд», а Александр Маккуин».[688] Кульминацией шоу стал финал, в котором фигуры, закутанные в саваны, как будто плыли высоко над сценой в затемненном зале. Когда зажегся стробоскоп, стало видно, что из земли выросли сотни острых пик (или, может быть, боеголовок?). Женщины в арабских балахонах и паранджах, подвешенные к потолку на невидимой проволоке, делали красивые балетные па над смертным одром. Картина была глубоко символичной; верхнее пространство представляло царство духа, в котором Ли чувствовал себя свободным от мирских опасностей. Кроме того, в шоу увидели политический подтекст; его можно было трактовать как видение о стычке между исламским миром фундаменталистов и западными ценностями, которая вылилась в атаки 11 сентября 2001 года. В конце показа Ли вышел на сцену и под звуки Can You Handle It Шерон Редд спустил с себя выбеленные джинсы, показав публике звездно-полосатые трусы. Судя по этому заключительному жесту, не оставалось сомнений, на чьей стороне Маккуин.

Вернувшись в Лондон 20 сентября, Маккуин посетил пышный прием в Ланкастер-Хаус, который давали Тони и Шери Блэр по случаю начала Лондонской недели моды. «Надеюсь, мне вы свои трусы не покажете?» – спросила жена премьер-министра, когда ее познакомили с Маккуином, намекая на его недавнюю выходку в Нью-Йорке.[689] Позже дизайнер назовет ее «дешевкой».[690] Тони Блэр поздравил гостей, среди которых были Николь Фархи, Брюс Олдфилд и Рифат Эзбек, с тем, что они подняли престиж британской моды и внесли вклад в экономический успех отрасли, в которой в Великобритании занято более 300 тысяч человек. «Немногие отрасли могут сказать, что увеличили выпуск продукции втрое всего за шесть лет», – сказал он.[691]

Осенью отношения Маккуина с Ричардом Бреттом заметно обострились. Ли предложил бойфренду поселиться у него на Хиллмартон-Роуд, но, проживя с Маккуином в одном доме месяца два, Ричард начал чувствовать себя неуютно. «Как только я переехал, он начал меня контролировать, – вспоминает Ричард. – Мне казалось, что я теряю всякое чувство самоидентичности. А еще он все время намекал на своего рода «сваьбу». По-моему, мои отказы только бесили его. Он думал, что я не хочу церемонии, потому что не люблю его или он мне недостаточно нравится. В конце концов из-за этого начались скандалы. Вскоре я съехал от него и вернулся в квартиру в Уэст-Хэмпстеде, которую снимал со знакомыми. Отношения давались Ли с трудом. Он хотел управлять своими партнерами, но его тянуло к тем, кто на это не шел. Его положительной чертой было заразительное, невероятное веселье, но, когда он находился в мрачном настроении, с ним по-настоящему трудно было иметь дело, это было утомительно и высасывало все силы».

Кроме того, Ричард заметил, что на Ли начала сказываться усталость, вызванная необходимостью каждый год готовить множество коллекций. Во время подготовки к показам, когда Маккуин часто срывался на окружающих, Ричард предпочитал устраняться. «То, что он стоял на пьедестале, лишь ухудшало дело, потому что он уже не мог сделать обычную, рядовую коллекцию. Его показы должны были изумлять, шокировать… Он во многом не монтировался с миром моды, что в глубине души понимал. У него было несколько настоящих друзей, но его часто окружали люди, общение с которыми шло ему во вред, – я бы назвал их тусовщиками. Они плохо влияли на него. Не думаю, что ему нравились бесконечные тусовки, так как он был невероятно чувствительным и очень домашним. К стрессу добавлялись наркотики и люди, которые оказывали на него дурное влияние. В результате получалась взрывоопасная смесь».

В ноябре 1999 года Маккуин продал дом на Хиллмартон-Роуд за 820 тысяч фунтов, заработав на продаже 200 тысяч фунтов, и переехал в съемную квартиру в Шордиче. Отношения Ли и Ричарда «увядали», и Маккуин сказал бойфренду, что хочет провести какое-то время в Нью-Йорке. 8 декабря Ли посетил открытие небоскреба LVMH на 57-й улице. На ужине Маккуин, одетый в черный костюм и белую рубашку, сидел рядом с моделью Карен Элсон и Элтоном Джоном. Ричард Бретт ожидал, что на Новый год Ли вернется в Лондон, но в разговоре по телефону стало ясно, что у Маккуина другие планы. «Он сказал, что встретит Новый год в Нью-Йорке, – вспоминает Ричард. – Я сказал: «Но ведь это миленниум, так что, если мы не встретим его вместе, ничего хорошего не жди». А он ответил: «Да, наверное». И все, это был конец».[692]

Истинной причиной разрыва стало то, что Маккуин встретил другого: Джея Массакре, красивого 22-летнего студента, который изучал фотографию. Он родился в Париже, а вырос в Сан-Франциско. Пара познакомилась в баре в Хокстоне, где Джей подрабатывал. «Мы обменивались записочками, которые передавали через официантку, разносившую коктейли», – вспоминает Джей, ставший теперь стилистом.[693] При первой их встрече присутствовал Себастьян Понс. «Ли сказал мне: «Прямо не верится, что он на меня запал», – вспоминает Понс. – Еще ему нравилось, что Джей не знал, кто он такой. Любовь играла большую роль в жизни Ли. Если он был в хорошем настроении и их отношения шли хорошо, у него и с работой все ладилось».[694] Осенью 1999 года Джей и Ли настолько сблизились, что Маккуин пригласил его с собой в поместье «Хиллз» на выходные. «Нам нравилось сидеть дома и готовить, – говорит Джей. – Он был такой – очень домашний. Помню, мы устроили ужин по случаю Дня благодарения и одновременно Дня Гая Фокса. Он громко смеялся, и рядом с ним было хорошо, весело. Когда я думаю о нем, то первым делом всегда вспоминаю его смех». Хотя Ли говорил Ричарду, что встретит Новый 2000 год в Нью-Йорке, на самом деле он увез своего нового бойфренда Джея на Мальдивы.[695] Маккуин начал новое тысячелетие счастливым и здоровым – до того он потерял около 10 кг веса. По его словам, похудеть ему помог отказ от дрянной еды, суррогатов. Кроме того, он регулярно принимал хитозан, пищевую добавку, которую покупал в «Харродз». Он считал, что эта добавка препятствует усвоению жира. Из отпуска он вернулся, чувствуя себя лучше, чем раньше. «Глаза ясные, сияющие и кажутся особенно синими на фоне загара», – как написали о нем в то время.[696]

16 января 2000 года Ли показал в Париже свою коллекцию от-кутюр для дома Givenchy. В показе участвовала полуобнаженная Эрин О’Коннор, которая лежала на постаменте в виде пожилого дворецкого, облаченного в клетчатую шифоновую рубашку и красивый серый костюм. Критики назвали сцену «нежной и романтичной», а за кулисами Маккуин сказал журналистам, что коллекция посвящена «сдержанности».[697] Она стала резким контрастом с показом коллекции его линии одежды, которая прошла 15 февраля на заброшенной киностудии Гейнсборо в Хокстоне, где Хичкок в свое время снимал фильм «Леди исчезает».

Коллекцию он назвал Eshu («Эшу») в честь африканского божества народа йоруба. Эшу – дух, который представляет удачу и неудачу, покровитель путешественников, а также воплощение смерти. Должно быть, Маккуина особенно тянуло к этому божеству, потому что Эшу, как и сам дизайнер, вызывал двойственное к себе отношение. В одной легенде божество, олицетворяющее Эшу, идет по дороге в шляпе, половина которой черная, а другая половина красная. Деревенские жители, которые стоят на одной стороне дороги, видят только одну половину, а те, что стоят на противоположной стороне, – другую. В результате две группы поспорили о том, какой цвет истинный. В другом варианте той же легенды люди убивали друг друга из-за того, что они видели, а Эшу смеялся и говорил: «Сеять раздоры – вот величайшая радость для меня».

Самого Маккуина можно рассматривать как фигуру, подобную Эшу; он обожал сеять хаос и суматоху. За день до показа защитники животных ворвались на киностудию и исписали стены лозунгами против использования меха. Маккуин признавал, что в своей коллекции использовал кроличьи шкуры, каракульчу и овчину, но уверял, что брал лишь отходы от других производств. Ходили также слухи о том, что протестующие пытались заминировать сцену; обвинение оказалось неправдой, но в результате несколько сотен модных критиков и знаменитостей (в том числе Хелен Миррен, Бьорк, Райф Файнс, Франческа Эннис, Шарлин Спитери и Джейд Джаггер) терпеливо стояли на улице под моросящим дождем и ждали, пока охрана проверит их сумки. Трейси Эмин, которую прислали вместе с фотографом Юргеном Теллером, чтобы они сделали репортаж о коллекции для первого номера вновь открытого журнала Nova, написала о том, как ее выбило из колеи это происшествие. «Юрген говорит мне: «Знаешь, Трейси, сегодня что-то не так». – «Да, – отвечаю я, – праздновать-то нечего – приятель, здесь не было никакой Любви».[698]

Африканская тема была встречена неоднозначно. В то время как Мими Спенсер называла костюмы «мечтой» – «идеально скроенное пальто кремовой шерсти, с приподнятыми плечами и разрезами на груди (красивое, хотя и запачканное красной глиной); кожаное платье с тысячей зарубок, пропускающее свет»[699] – другие женщины-критики назвали коллекцию символом закоренелого женоненавистничества, которое красной нитью проходит через все творчество Маккуина. Джоанна Питмен из The Times написала, что модели выглядели так, «словно несколько раундов провели на ринге с Майком Тайсоном, а потом их похитили бирманские партизаны и одели их в одежду местных племен. Одна с трудом приковыляла на подиум в наморднике – ее губы были постоянно раздвинуты в ужасной гримасе… Жуткое устройство было украшено двумя шестидюймовыми металлическими клыками, из-за чего бедная девушка была похожа на спятившего дикого кабана».[700] Джоан Смит из Independent on Sunday напала на Маккуина из-за того, что он, по ее мнению, унизил достоинство женщин. Она перечислила образы его последних коллекций: Дебра Шоу в наручниках в Bellmer La Poupe и модели в Highland Rape, которые, по ее словам, были похожи на жертв сексуального насилия. Однако больше всего она возмущалась коллекцией Eshu, особенно сребряным намордником, специально сконструированным Шоном Лином. «Острые пики торчат из носа модели, и их кончики угрожают выколоть ей глаза… Интересно, что творится в голове у человека, который это придумал?»[701] Но самой гневной оказалась рецензия Бренды Полан из Daily Mail с заголовком «Дизайнер, который ненавидит женщин». Автор увидела в Маккуине типичного представителя мужчин-кутюрье, которые испытывают к женщинам двойственное чувство: любовь-ненависть. «Это тема, которую в модной индустрии отказываются развивать из-за того, что дизайнеры, о которых идет речь, часто считаются лучшими, самыми креативными». Полан переходила на особенно резкий, если не сказать оскорбительный, тон, когда поднимала вопрос о гомосексуальности. «Они [дизайнеры. – Э. У.] почти всегда геи, и нетрудно рассмотреть в их творениях сочетание страха перед женским телом и зависти к женщинам», – писала она. Фотографии модели в наморднике сопровождались подписью: «Оскорбительные замыслы: творения Маккуина унижают женщин».[702]

Конечно, Маккуин мог бы парировать, но ответные удары неизбежно породили бы вопрос об истинном источнике темной образной системы, свойственной его творчеству; психологическое отождествление себя со старшей сестрой, Джанет. «Он видел, как меня избивали, что оказало на него сильное воздействие, – считает Джанет. – Я не пытаюсь выйти на первый план, но Ли действительно восхищался мной. Из-за того что я была для него немножко как мать, он смотрел на меня снизу вверх. Возможно, благодаря мне он понял свое призвание: он хотел помочь всем женщинам, сделать их сильнее».[703] Ли обычно называл Джанет «мудрой»; между ними существовала безмолвная связь, сознание, что они оба пострадали от рук одного и того же мужчины, и вместе с тем радость оттого, что они все-таки выжили. Однажды, когда брат и сестра остались одни, Ли задал Джанет вопрос, который, видимо, давно не давал ему покоя. «Ты моя мама?» – спросил он. «Ну что ты, Ли, конечно нет», – ответила она. «Ты правда не моя мама?» – не сдавался он. «Да, Ли, я не твоя мама», – ответила Джанет. Он думал, что это какая-то семейная тайна и что Джанет в пятнадцать лет родила незаконнорожденного ребенка.[704]

Изабелла Блоу видела в своем друге Ли своего рода современного рыцаря. По ее мнению, он способен был создавать одежду, служившую доспехами. Его платья, костюмы и жакеты охраняли от жестокости мира. В ее воображении Маккуин виделся таким, как на снимках серии «Темный рыцарь возвращается», которую она подготовила для номера журнала The Face за август 1998 года. Блоу надела на Ли доспехи из фильма «Экскалибур» и отправила в бой с грязным, окровавленным лицом; ее замысел запечатлел фотограф Шон Эллис. Тот же Эллис в ноябре 1998 года снимал день рождения Изабеллы; Иззи и Ли играют с гигантским вибратором. Эти снимки фотограф потом включил в свою книгу «365: Год в моде». «Иззи выражалась очень грязно, и чувство юмора у нее было, как у вульгарной рыночной торговки. Ее непристойные шутки смешили Александра, но при мне она старалась держать язык за зубами, потому что я сказал ей, что мне не нравятся бесконечные ругательства, которые слетают с ее губ, – признался Детмар. – Иногда она заставляла покраснеть самого Маккуина».[705]

Маккуин продолжал искать хрупких и одновременно сильных женщин, которых он стремился облачать в доспехи своего изготовления. «Если посмотреть на их характер, на тот мир, в котором живут, они все находятся на краю, – говорил он о женщинах, которые его вдохновляли. – Они – не рафинированные красавицы, как на картинах Джона Сингера Сарджента. В своем мире они – отбросы, они не вписываются в существующие рамки».[706]

Музы Маккуина часто казались фантастическими, женщинами, которые могли бы быть героинями романов рубежа XIX и XX веков, стихотворения Теннисона или мрачной сказки. Его последнюю музу, Дафни Гиннесс, красавицу с «бобровой» черной прядью в выбеленных волосах, назвали женщиной с внешностью «слегка ненормальной феи, придуманной К. С. Льюисом».[707] Ее жизнь трудно назвать заурядной: она дочь наследника пивной и банковской империй Джонатана Гиннесса и Сюзанны Лисни, художницы и подруги Сальвадора Дали и Ман Рея. Ее бабушкой по отцовской линии была Диана Митфорд Мосли. Родившаяся в 1967 году Дафни выросла в мире аристократических привилегий и богемной фантазии. Семья жила в разных домах: в Ирландии, в Уорикшире, на Кенсингтон-сквер и в Кадакесе (Испания), где им принадлежал перестроенный монастырь. «Я всегда хотела доспехи, – призналась Дафни. – В нескольких наших домах стояли рыцари в доспехах, и мне хотелось стать Жанной д’Арк».[708] С юных лет она находила убежище в собственном мире, в мире своих фантазий. «Похоже на испанский «Грозовой перевал», – говорила она о том времени, когда жила в Испании. – Я любила бродить по холмам, у меня были свои пещеры и вещи, которые я знала».[709] Когда она приехала в родовое поместье в Уорикшир, она узнала, что угольные карьеры в округе закрылись. Увидев покрасневшую воду в реках и ручьях, она решила, что земля кровоточит; на самом деле красный цвет вызывался оксидом железа в воде. В возрасте пяти лет она пережила серьезную травму: на нее напал друг семьи Энтони Бакеланд. Он приехал к ним искать свою мать, Барбару, бывшую жену наследника бакелитовой империи, Лео Бакеланда.

«Когда я увидела его, то решила, что он хочет рассказать мне сказку, – вспоминала Дафни. – Неожиданно он выхватил нож». Энтони потащил ее за дом, сообщив, что цель его жизни – убить всех женщин и что она станет его первой жертвой. Хотя он все же отпустил ее, позже, в ноябре 1972 года, Бакеланд зарезал свою мать. После того как в июле 1980 года его выпустили из тюрьмы, он напал и на свою 87-летнюю бабушку. «Помню вкус крови во рту, – говорит Дафни. – Я была как в трансе; а необходимость уговаривать человека, который явно был не в своем уме, сбивала с толку».[710]

В девятнадцать лет Дафни вышла замуж за грека Спироса Ниаркоса, наследника судоходной империи, и родила от него трех детей. Они развелись в 1999 году, и Дафни вернулась в Лондон. «Она жила в позолоченной клетке Фаберже, которая постепенно выжимала из нее все соки, и тогда она вышла из нее, как Венера из раковины», – сказал ее друг Робин Херлстоун.[711] Дафни была знакома с Изабеллой Блоу почти всю жизнь – бабушка Изабеллы, леди Вера Делвз Бротон, была любовницей прадеда Дафны, лорда Мойна. В 1997 году Изабелла и Дафни встретились в отеле «Кларидж», где праздновали 19-летие родственницы Дафны Морин, маркизы Дафферин-Ава. «Это был торжественный вечерний прием; дамы обязаны были прийти в тиаре, а у меня тиары, конечно, не было, поэтому я сделала себе головной убор из перьев и массы черного шифона, – вспоминала она. – Иззи пришла в полный восторг от моего фантастического наряда».[712]

Изабелла очень хотела познакомить Дафни с Маккуином, но Дафни очень стеснялась и отказывалась. Кроме того, ей не хотелось, чтобы дизайнер подумал, что она чего-то ждет от него. Она покупала много его вещей, сделанных для Givenchy, и, по ее словам, была совершенно счастлива знать его только через его творения. «Кроме того, я не хотела, чтобы Изабелла считала меня еще одной Аннабелл [Нейлсон. – Э. У.]», – добавляла она.

Однажды, переходя Лестер-сквер, Дафни услышала, как сзади ее окликают: «Эй, на вас мое пальто!» Она обернулась и увидела Маккуина. «Вы Александр?» – уточнила она, перенимая манеру Изабеллы называть его средним именем. «Да, а вы – та самая, кто мной пренебрегает, – ответил он. – Почему вы не хотите со мной познакомиться?» Оба рассмеялись и зашли в ближайший паб, где «надрались». Первое впечатление Дафни от Маккуина было таким: голубоглазый, добрый, честный, с хорошим чувством юмора. «Он был по-настоящему умен, ум так и сочился из него», – сказала она.

Дафни, которая после развода получила 20 миллионов фунтов и, помимо того, была обладательницей собственного состояния, собрала громадную коллекцию вещей от-кутюр; она часто одалживала Маккуину разные предметы одежды, и тот внимательно изучил их.

«Он возвращал их без подкладки, потому что распарывал все вещи – ему хотелось проверить, как поработали портнихи», – вспоминала Дафни. Новых друзей объединял бунтарский дух – они рассказывали друг другу о своих выходках в школе и о том, что детьми они везде чувствовали себя чужими. «Если вспомнить, кто я такая, можно подумать, что мы находились на разных полюсах, но мы оба были впечатлительными и очень сочувствовали друг другу, – сказала она. – Для меня он стал кем-то вроде отца, всегда старался подбодрить меня, потому что ему казалось, что я вечно выбираю не тех мужчин. Он всегда очень опекал меня и приходил в ярость, когда ко мне плохо относились. Именно он всегда отговаривал меня от глупостей. Его влекло к раненым, обиженным судьбой».

Дафни вскоре узнала, что ее новый друг якшается с людьми, которые добывают для него наркотики и поощряют их употреблять. «Изабелла была решительно настроена против наркотиков; она считала их злом и очень не одобряла то, что Александр их употребляет, – сказала она. – Она считала, что наркотики – для неудачников. Если я и получила какое-то влияние на Александра, то, наверное, только в том, что я беседовала с ним о наркотиках и самосохранении».[713]

24 мая 2000 года Маккуин и Аннабелл Нейлсон посетили вечеринку у бассейна в «Бич-отеле» в Монте-Карло, устроенную итальянским Vogue в честь восьмидесятилетия Хельмута Ньютона. За столиком с Ли сидели Наоми Кэмпбелл, Стелла Маккартни, Мег Мэтьюс и Джон Гальяно. «Их столик был самым шумным, – вспоминал кто-то из гостей, чьи слова процитировали в газете. – Они громко радовались и явно что-то затевали. Гальяно заметил, что прием излишне натянутый, и решил добавить театральности».[714] Они с Маккуином нырнули в бассейн одетыми; за ними последовали Мег и Аннабелл. Говорили, что кто-то порвал Мег юбку на талии, и, когда она вылезла из воды, «ей пришлось семенить в черных трусиках-танга», а тонкое платье Аннабелл, похожее на паутину, стало совершенно прозрачным и ничего не скрывало. По слухам, устроители вечера потребовали предварительного просмотра всех фотографий, которые передавались в прессу. «Те, что вы не видели, превосходили все ожидаемое», – заявил один очевидец.[715]

Несмотря на свою невоздержанность, Маккуин не терял наблюдательности и сосредоточенности. В ту ночь он заметил в толпе мужчину, способного, как он считал, изменить его жизнь. Речь идет о Доменико Де Соле, исполнительном директоре группы Gucci и конкуренте Бернара Арно, босса Маккуина в концерне LVMH. В апреле Маккуин связался с Марианной Теслер, президентом Givenchy, и предложил купить пакет акций его компании. Судя по всему, ни Теслер, ни Арно предложение Маккуина не заинтересовало. «Они говорили: «Да-да-да» – и ничего не менялось». Поэтому Маккуин решил попытать счастья в другом месте.[716] Он очень оживился, узнав, что группа Gucci скупает акции других компаний. «Бывает, предлагают хорошие возможности. Есть компании, которые можно купить. Но у меня есть предел. У меня есть 2,5 миллиарда», – сообщил Де Соле чуть раньше, в мае, в интервью журналу «Тайм».[717]

В ту ночь в Монте-Карло Маккуин подошел к Де Соле, представился и попросил сфотографировать их вместе, пошутив, что его так и тянет послать снимок Арно. «Я еще подумал: он – то, что мне нужно», – сказал Де Соле, который предложил Маккуину встретиться в Лондоне.[718] Ли понимал, что играет в опасную игру – в 1999 году Арно начал процесс поглощения компании Gucci, тайно скупив более 20 % акций Gucci. Затем он предложил владельцам 5,9 миллиарда фунтов. Чтобы защититься от такого рода нападок, Gucci сделала «ход конем» и обратилась к Франсуа Пино, чья компания Pinault-Printemps-Redoute (PRP) приобрела 42 % акций группы за 2 миллиарда фунтов. Итак, Ли прекрасно понимал, что ведет опасную игру. Зачем же он так поступил? «Это все равно что иметь бойфренда, о котором заранее знаешь, что порвешь с ним, – говорил Маккуин о своих отношениях с Givenchy. – Единственная разница заключалась в том, что в данном случае я ни о чем не жалел».[719]

Весной 2000 года отношения Ли и Джея Массакре исчерпали себя. «Наши пути разошлись, – говорит Джей. – Я был очень молод, а он был тем, кем он был. Какое-то время мы не разговаривали, а потом снова стали друзьями и оставались друзьями до самой его смерти».[720] Примерно в то же время в баре на севере Лондона Маккуин встретил еще одного молодого человека, в которого он влюбился, – 23-летнего режиссера Джорджа Форсайта. «Ли был романтиком, он постоянно влюблялся», – заметил его друг Мигель Адровер.[721]

Джордж был сыном архитектора Алана Форсайта и его жены Сандры. «Раньше я понятия не имел о моде и не интересовался ею, – уверяет Джордж, – просто мы отлично поладили с самого начала. Он был мальчиком из Ист-Энда, я – еврей с севера Лондона. Мы могли разговаривать часами. Ухаживания продолжались четыре недели, около пяти недель после знакомства, но однажды в субботу мы куда-то пошли, и я больше уже не вернулся домой».[722] Джордж собирался создавать видеоинсталляции; в одной из своих работ он заснял мужчин у писсуаров, которые мочатся и мастурбируют. «Джордж – просто прелесть, – говорит его друг Доналд Эркарт, который был знаком с ним еще до того, как тот начал встречаться с Ли. – Очень любопытный, всегда интересовался культурой. Отличное чувство юмора; он обожал посмеяться и повредничать».[723] Доналд заметил, как изменился личный стиль Ли после того, как его новый, более молодой бойфренд начал одевать его по своему вкусу. Теперь он делал акцент на стиле casual и превратился, если можно представить себе такое, в «шикарного гопника». «Джордж обожал кроссовки – у него их было несколько дюжин, обычно очень редкие дизайнерские серии в ярком стиле, часто с толстыми, составными подошвами, которые прибавляли ему роста», – вспоминает Доналд. Они с Ли очень выделялись в Ислингтоне. «Микрорайон Ислингтона, застроенный муниципальными домами, тогда выглядел как и в наши дни, а его обитатели одевались так: светло-серые толстовки с капюшонами, тренировочные штаны и рубашки поло Gap в горизонтальную полоску, – вспоминает Доналд. – Джордж и Ли носили пиджаки из парчи с вкраплением золотых нитей и вещи с крупными логотипами ярких, «кислотных» цветов. Стиль «ибица-шик».[724]

Впервые Джордж понял, насколько известен его бойфренд, на приеме, устроенном Vogue. Когда они с Ли в драных джинсах и кроссовках шли по Странду, замелькали вспышки объективов многочисленных фотографов; они кричали: «Александр! Александр!» «Там была шикарная выпивка, красивые люди, – вспоминает он. – Помню, он подвел меня к Наоми Кэмпбелл, Изабелле Блоу и Кейт Мосс; он хотел познакомить меня с ними. Тогда-то до меня и дошло, насколько он известен. До тех пор я знал только Ли, но там он превратился в Александра Маккуина».[725]

На поверхности все выглядело так, словно Маккуин погрузился в мир безудержного гедонизма. По словам Джорджа, вечеринки устраивались без перерыва. Он вспоминает приемы с шампанским, бесконечные вереницы ледяных скульптур. Гостей на таких приемах обносили кокаином на серебряных подносах; иногда алкогольно-наркотические марафоны продолжались по три дня. Вместе с тем Маккуин продолжал работать в бешеном темпе. Весной 2000 года Ли объявил, что хочет запустить линию джинсов марки McQueens и линию солнечных очков. «Я хочу одного: вернуть моде задор, – говорил он. – Ведь сейчас она совсем выдохлась».[726] Кроме того, он готовил гигантскую скульптуру «Ангел» для выставки La Beaut en Avignon. В сотрудничестве с Ником Найтом Маккуин создал ангельское лицо из нескольких десятков тысяч разного цвета личинок. Скульптуру, выставленную в средневековой церкви в старинном Авиньоне, нужно было осматривать сверху под саундтрек в исполнении Бьорк. «Может, я и не очень много о себе воображаю, но думаю: то, что мы сделали для Авиньона, уравнивает нас с Трейси Эмин, – говорил в то время Маккуин. – Превратить личинки, самое безобразное, что только есть на земле, в Мадонну лучше, чем перечислять имена парней, с которыми я трахался всю жизнь».[727]

Маккуин и от своих подчиненных требовал полной отдачи; если они не отвечали его строгим стандартам, он оскорблял и унижал их. Проработав у Ли пять лет, Себастьян Понс понял, что пора сменить обстановку. Работа с Маккуином была в высшей степени стимулирующим, но вместе с тем и изнурительным опытом. По словам Понса, Ли часто пользовался его добросердечием, просил, например, выгуливать его собак и кормить рыбок, пока его нет в Лондоне. Кроме того, Понсу казалось, что Маккуин недоплачивает ему за сверхурочные. У него не было корпоративной кредитной карты, и поездки в Париж и Италию приходилось оплачивать из собственного кармана, а затем требовать возврата денег. «Я говорил: «Ли, у меня концы с концами не сходятся», – вспоминает Себастьян. Если они куда-то ходили, Ли всегда требовал ловить такси. Однажды, выходя из машины, Маккуин обругал Себастьяна за то, что платить за проезд пришлось ему. Себастьян ответил: будь на то его воля, он бы, во-первых, не взял такси, а поехал на автобусе или в метро. «Он уже забыл, что сколько стоит, – вспоминает Себастьян. – В отличие от него у меня не было неограниченного кредита». Их отношения достигли критической точки, когда Маккуин предложил отправиться за покупками, и они на такси поехали в магазин Comme Les Garons. Всего за несколько минут Ли потратил 9 тысяч фунтов. В числе прочего он купил кашемировое одеяло за 3 тысячи фунтов. «Позже я зашел к нему домой, чтобы выгулять собак, и увидел, что он отдал одеяло собакам, чтобы они на нем спали, а они его погрызли. Тогда я подумал: это уж слишком».[728]

Когда друг Ли Мигель Адровер предложил Себастьяну переехать к нему в Нью-Йорк, обещав больше платить, Себастьян согласился. В результате пострадали две дружбы. «Ли думал, что я его предал, что было неправдой», – говорит Мигель. Адровер и Маккуин больше не разговаривали.[729] Себастьяну же Ли сказал: если он уйдет из компании, назад его уже не примут. Когда Понс все же ушел, его место заняла Сара Бертон.

В августе, через месяц после показа коллекции Givenchy в Большой арке Дефанс, где воссоздали атмосферу модной вечеринки в центре Нью-Йорка, Маккуин решил устроить «свадьбу» с Джорджем Форсайтом на Ибице. Мысль о брачной церемонии возникла у него однажды летом, когда пара выпивала в клубе «Граучо» с Кейт Мосс и Аннабелл Нейлсон. В середине вечера кто-то из женщин спросил Джорджа, хочет ли он выйти замуж за Ли. «Да, хочу», – ответил Джордж. «Правда?» – переспросил Маккуин, на что Джордж снова ответил: «Да».

Дело происходило до того, как в Британии узаконили партнерские отношения или браки между геями, поэтому речь шла только о символической церемонии, а не юридически узаконенном союзе. Девушки очень оживились и через несколько минут обо всем договорились: Аннабелл вызвалась быть подружкой Ли, а Кейт – Джорджа.

Они вчетвером полетели на Ибицу, где сняли роскошную виллу. В день церемонии Джордж и Ли расслаблялись в бассейне. Подруги велели им быстро одеться – настал великий день. У дверей их поджидали два «бентли», в один сели Ли и Аннабелл, во второй – Джордж и Кейт. Машины увезли их в порт, где они сели на трехэтажную моторную яхту, полную знаменитых друзей Ли: Сейди Фрост и Джад Лоу, Пэтси Кенсит, Мег Мэтьюс и Нелли Хупер. Аннабелл заказала у Шона Лина два кольца, на каждом выгравировать «Джордж и Ли» и инкрустировать их бриллиантами. Церемонию проводил священник – последователь течения нью-эйдж. Он сочетал их браком при полной луне, после чего гости угостились омарами и выпили шампанского на 20 тысяч фунтов. «Родственников не было, – признавался Джордж позднее. – Там были одни тусовщики. Я психовал. В какой-то момент ко мне подошел Джад Лоу и спросил: «Ты ведь никого здесь не знаешь?» – а я в самом деле никого из них не знал. Но потом мы с Ли спустились на палубу при луне. Ночь была идеальной. Так романтично!»[730]

Однако романтика оказалась недолговечной. «Все оказалось полной лажей, – говорит Арчи Рид, чьи отношения с Ли то возобновлялись, то прекращались. – Там не было ничего настоящего, и любой, кто будет утверждать обратное, солжет. Ли использовал Джорджа только для того, чтобы позлить меня, – сам-то Джордж ничего из себя не представляет; с ним Ли только проводил время. Ли любил плохих парней, а Джордж таким не был, хотя и притворялся».[731] Дни, проведенные на Ибице после свадьбы, очевидно, были настолько буйными, что Ли признавался друзьям: он больше видеть не может этот модный остров.

На глазах у друзей отношения Ли и Джорджа менялись. Вначале они демонстрировали нежность, но позже перешли к грубому насилию. Ли обычно брал Джорджа с собой на приемы и вернисажи – 7 сентября их сфотографировали вместе на открытии магазина Burberry на Бонд-стрит. Как-то Ли послал Джорджу 500 красных роз, а в другой раз, повинуясь капризу, нанимал самолет, чтобы слетать в Париж выпить, в Испанию – пообедать, а потом в Амстердам, чтобы потусоваться в ночных клубах. В то же время «Ли жестоко избивал Джорджа», – говорит друг Маккуина Крис Берд.[732] «Они с Джорджем часто дрались», – подтверждает и Джанет Стрит-Портер.[733] «Все считают его агрессивным, но его агрессия коренится в ранимости, – сказал Элтон Джон. – Он в самом деле набрасывается на людей, но причина – его неуверенность в себе».[734] Детмар Блоу вспоминает неудачный обед в Nobu с Элтоном Джоном и Дэвидом Фернишем, Тимом Бертоном и его тогдашней спутницей моделью Лизой Мэри. «Элтону казалось, что демоны, мучившие Маккуина, знакомы и ему, и он хотел помочь… Но Маккуин отвечал грубо и неприветливо».[735]

Чем больше времени проводили вместе Джордж и Ли, тем больше молодой человек осознавал, что его «молодой муж» – человек крайне закомплексованный. «Все хотели общаться с Ли, – сказал он. – Он был самой популярной личностью в городе. Но я заметил, что в мире моды лишь очень немногие могли сказать: «Вот человек, о котором нужно заботиться».[736]

Джордж испытал потрясение, узнав, что у Маккуина имеется необычный фетиш. «У Ли был грибок стопы; он так запустил болезнь, что кожа у него ужасно зудела, – вспоминает Доналд Эркхарт. – Ему очень нравилось это ощущение; он любил чесаться между пальцами ног, что, естественно, не нравилось Джорджу».[737] Джордж говорил Доналду, что Ли «чуть не кончает от этого, для него это почти сексуальное наслаждение».[738]

Связи боли и наслаждения Маккуин посвятил следующую коллекцию своей линии одежды, показ которой прошел 26 сентября 2000 года в бывшем автобусном депо на Гатлиф-Роуд. Коллекция Voss стала одной из вершин в его карьере; она стала не столько модным показом, сколько подробным анализом отношени, которые связывают красоту и уродство, секс и смерть, здравомыслие и безумие. Однако за кулисами атмосфера была совсем не мрачной. Кейт Мосс, слегка раздраженная оттого, что ее голову закутали в муслин, схватила бинт и замотала им парикмахера Гвидо Палау. «Ему не понравился вкус собственного лекарства, – сказала она. – В кабинете у Маккуина есть снимок; на нем мы с Ли сгибаемся пополам от хохота, потому что я отомстила ему [Гвидо. – Э. У.]».[739]

Перед началом показа зрители – в числе которых находились самые красивые женщины мира, в том числе Гвинет Пэлтроу, а также многочисленные модные критики – вынуждены были целый час смотреть на самих себя в зеркальный подиум – длинную коробку из одностороннего стекла. Наконец, когда многим стало откровенно не по себе, на подиум начали выходить модели. С забинтованными головами, как будто они только что перенесли операцию лоботомии (или подтяжки лица), красивые девушки, которые ничего не видели, расхаживали туда-сюда среди декораций, напоминавших обитую войлоком палату для душевнобольных, и обходили зловещий черный ящик, стоящий посередине.

Сами костюмы восхищали красотой, но в то же время озадачивали. Одно платье украшали кроваво-красные предметные стекла. Еще одно платье было расшито раковинами морских черенков, которые Ли и Джордж нашли на пляже в Норфолке. Малиново-зеленое пальто украшало лицо Маккуина, выполненное в технике шелкографии.

Красивейшие куртка и брюки в японском стиле были сшиты из розово-серой ткани «птичий глаз»; комплект дополнялся шляпой размером с детский гробик, расшитой шелком и украшенной живыми амарантами. Наконец, публике представили изысканное нижнее белье из устричных раковин, которое носилось под платьем, созданным из японской ширмы XIX века. Ширму Ли присмотрел на парижском «блошином рынке» Клиньянкур; она стояла у него дома, а за полгода до показа он нашел ей применение. «Ширма была такой хрупкой, что стоило нам до нее дотронуться, она крошилась, – вспоминает Сара Бертон. – Мы посадили ее на хлопок, чтобы она совсем не развалилась, и простегали шелком, чтобы держала форму. Все делалось вручную – с такой хрупкой вещью о машинке нечего было и думать. Почти все Александр сделал сам. Он не хотел ни складок, ни вытачек; он хотел, чтобы платье вышло очень плоским. Оно стало его шедевром, совершенно фантастическим».[740]

Впрочем, в резкое противоречие с красотой представленных вещей вступал финальный образ. После того как последняя модель покинула подиум, внутри таинственного черного стеклянного ящика зажегся свет, и из динамиков послышался тяжкий вздох. Упали откидные борта, и взорам публики предстала голая толстуха в дыхательном аппарате, вокруг которой летали сотни мотыльков – своеобразная пародия на фотографию Sanitarium Джоэла Питера Уиткина 1983 года. «Я – пульсирующее зеркало Маккуина, величайший ужас моды, который смотрит прямо на нее, – писала в своем дневнике журналист и писательница Мишель Олли, которую Маккуин попросил раздеться и надеть дыхательную маску. – Я – смерть моды. Смерть красоты».[741]

Коллекция отражала двойственное отношение Маккуина к модной индустрии: в то время как у него еще оставалась способность воображать и делать одежду потрясающей красоты, ему казалось, что в окружающей ее среде скрывается нечто крайне ядовитое. Финальный образ, по воспоминаниям Мишель Олли, призван был символизировать смерть. «Мсье Маккуин готовил финиш Большой Мамы Муэрте», – писала она.[742]

«Я больше не вижу себя в моде, – признавался Ли Нику Найту. – В этом больше нет смысла. Если думать о моде в историческом масштабе, она была революционной. Сейчас она не революционна». Разве он не считает свое творчество революционным? – поинтересовался Найт. «Нет, я устал стараться. Устал быть анархистом… В крупных компаниях постепенно понимаешь, что это ничего не значит… Будь я Богом, я заморозил бы моду на пять лет».[743]

Казалось, Маккуин мог бы сделать шаг назад, сойти с безостановочной «беговой дорожки», когда ему приходилось готовить одну коллекцию за другой. Его контракт с Givenchy истекал в конце 2001 года; он уверял, что не стремится ни к большему богатству, ни к большей славе. Сбылись многие его юношеские честолюбивые мечты. И все же, когда ему позвонила Изабелла Блоу и сообщила, что Том Форд от лица дома Gucci заинтересован в покупке доли его компании, он тут же ухватился за эту возможность. Ни при чем были ни техасское обаяние Тома Форда, ни предположение Изабеллы, что Ли просто понравился креативному директору Gucci. В конце концов, Маккуин сам заварил кашу, подойдя к Доменико Де Соле в Монте-Карло. «Он [Де Соле. – Э. У.] мне понравился, – говорил Маккуин. – И я подумал о сотрудничестве с Gucci».[744] Может быть, он хотел отомстить? «По-моему, он продал долю в своей компании группе Gucci, потому что хотел показать фигу Бернару Арно», – сказал Крис Берд.[745]

После многочисленных телефонных переговоров, которые продолжались все лето 2000 года, Маккуин и Форд наконец назначили дату встречи в лондонском ресторане The Ivy («Плющ»).

«Том сказал: «Я иду ужинать с Александром, а ты не приходи!» – вспоминает Ричард Бакли, тогдашний партнер, а теперь муж Тома. – И я понял, что они что-то затевают». В ту октябрьскую ночь в ресторане Ли и Том говорили о своей жизни и вообще обо всем, кроме моды. «В одном зале с нами сидели Твигги и Чарлз Саатчи, а мы буквально сияли», – вспоминал Маккуин. Форд, со своей стороны, назвал Маккуина человеком, который выглядит хулиганом только на фотографиях, но при личном общении «мягкий, как зефир» – «восхитительный, обаятельный и добрый». Ему очень нравилась «поэтичность» творчества Маккуина. «Он истинный художник, хотя художник, обладающий коммерческой жилкой».[746]

Однако Маккуин оказался вовсе не таким покладистым, когда дело дошло до того, сколько он хочет за 51 процент своей компании – точнее, трех компаний, основанных им: Paintgate, Autumnpaper и Blueswan. В то время в прессе циркулировали разные цифры – от 54 до 80 миллионов фунтов, что, по мнению Джона Бэнкса, бухгалтера Маккуина, было явным преувеличением. Он вспоминает ряд тайных встреч, которые проводились в отдельном зале отеля Brown’s в Мейфэре. Все дела приходилось вести в обстановке строжайшей секретности, так как Gucci и Givenchy, по его словам, «находились в состоянии войны… Когда дело дошло до суммы, которую запрашивал Ли, никаких вопросов не возникло; сумму назвал он сам. Она исчислялась десятками миллионов долларов в самом минимальном варианте. Помню, когда мы озвучили свои требования, Де Соле и Джеймс Макартур [тогда исполняющий обязанности вице-президента группы Gucci. – Э. У.] ахнули, но деньги он получил. Торги начались на цифрах в 20 и 30 миллионов долларов, до тех пор, пока наконец не дошли до той суммы, которую он запрашивал».[747]

В дополнение к деньгам Де Соле и Форд гарантировали Маккуину творческую самостоятельность. Он оставался креативным директором своей фирмы. «Вопрос, который я вынужден был задать самому себе – потому что это моя работа, – заключался в том, в самом ли деле он обладает властью и талантом для того, чтобы превратить лейбл «Александр Маккуин» в мировой бренд, – говорил в то время Де Соле. – По-моему, да; иначе я бы не пошел на сделку с ним».[748]

Группа Gucci собиралась открыть десять флагманских магазинов McQueen по всему миру. Кроме того, запланировали магазины, где торговали бы духами, аксессуарами и побочными изделиями. «Скоро он получит то, чего хотим мы все, – всемирную империю, – сказал Джулиан Макдоналд, сменивший Маккуина в Givenchy. – Они принарядят его, поправят ему галстук и добьются того, что его аксессуары завоюют весь мир».[749]

В субботу 2 декабря Джон Бэнкс позвонил Маккуину и поздравил с успешным завершением сделки. Ли сидел в машине с группой друзей; Джон услышал радостные крики. «Он был счастлив до безумия».[750] Вернувшись домой, Ли и Джордж отметили событие, запив упаковку чипсов двумя бутылками слабоалкогольного коктейля «Бакарди Бризер».

4 декабря, когда стало известно о «сделке века», это вызвало ажиотаж в прессе; рассказ о произошедшем даже попал на страницы газеты Sun. «Маккуин подлил масла в огонь модных междоусобиц», – написали в The Times. Комментатор в Independent подробно проанализировал работу Маккуина в Givenchy и выразил надежду, что в новой роли дизайнер станет счастливее. «Партнерство с Gucci, несомненно, станет искрометным, – писал он, – но, по крайней мере, оно не будет смертельным».[751]

Глава 11

Ли постоянно искал состояние, в каком ему будет удобно, – мир ускользал от него.

Керри Юманс

В конце декабря 2000 года Ли и Джордж сидели дома и смотрели телевизор. В углу съемной квартиры в Ист-Энде стояла громадная рождественская елка, покрытая сотнями страз Сваровски. Их сняли с люстры стоимостью в 30 тысяч фунтов, которую Маккуин купил в парижском отеле «Четыре сезона» и потом разобрал. Ли надоело смотреть красивые виды только по телевизору; на середине очередного документального фильма он повернулся к Джорджу и спросил, хочет ли тот поехать в Африку. Через два дня они сидели в бизнес-классе самолета, который перенес их на Черный континент – Маккуин арендовал самолет только для них. Правда, через 48 часов ему надоел пустынный пейзаж и долгие часы ожидания, когда надеешься хоть краем глаза увидеть какого-нибудь дикого зверя. Он помнил, что у Наоми Кэмпбелл вилла на побережье, и нанял частный самолет, чтобы слетать к ней в гости. «Мы провели три дня, беспрерывно тусуясь и принимая наркотики – был Новый год, – вспоминает Джордж. – Наоми, правда, к кокаину не притрагивалась, хотя ее окружали люди, которые только этим и занимались».[752]

После сделки с Gucci Маккуин превратился в обладателя солидного состояния. Джордж вспоминает, как летал с ним в Нью-Йорк, когда Ли вдруг стукнуло в голову купить несколько произведений современного искусства; за один день Маккуин потратил 125 тысяч фунтов на пару гравюр Уорхола, в том числе одну из серии «Туфли в алмазной пыли». «Мне захотелось получить частицу истории, – пояснял он. – Я никогда не был его особенным поклонником. Я понял его, только когда прочел дневники, и тогда мне показалось, что мы чем-то похожи, потому что индустрия [моды. – Э. У.] – куча дерьма, а он был очень талантливым и понял это перед смертью».[753]

В июне 2001 года Маккуин заплатил 1 300 000 фунтов за дом в Абердин-Парке, в Ислингтоне, который он купил для своего друга, парикмахера Гвидо Палау. Потом, в том же году, он подарил родителям дом на Роуэн-Уок в Хорнчерче (Эссекс) за 275 тысяч фунтов. Сначала Рону и Джойс не хотелось оставлять «родовое гнездо» на Биггерстафф-Роуд в Стратфорде. Рону нравилось рыбачить на расположенной поблизости реке Ли, а Джойс привыкла к местному торговому центру. «Но через пару лет они обжились и поняли, что должны были переселиться туда много лет назад», – сказала Джанет Маккуин.[754]

Ли по-прежнему был недоволен своей внешностью; он попросил Джанет Стрит-Портер познакомить его с ее личным тренером. «Он пытался приучить Ли к тренировкам, но все оказалось бесполезно, – вспоминает Джанет. – Ли приходил либо совершенно обдолбанный, либо в состоянии ломки после кокаина и других наркотиков. Так что тренер отказался с ним работать – того и гляди, произойдет несчастный случай или у него будет сердечный приступ прямо на тренировке».[755] По-прежнему страстно желающий похудеть, Маккуин заплатил несколько тысяч фунтов за операцию по бандажированию желудка; благодаря ей уменьшалось количество пищи, которое он способен был съесть. Результаты оказались разительными, и за первые три месяца после операции он похудел на три стоуна (около 20 кг). «Он пытался приспособиться к новому положению селебрити, но такой статус ему не подходил», – считает Арчи Рид.[756] «Мне всегда казалось, что небольшой лишний вес ему даже шел», – говорит его брат Тони.[757] Но новая внешность нравилась самому Маккуину; журналистам он говорил, что похудел оттого, что ведет здоровый образ жизни, правильно питается и занимается йогой. «Больше всего хочется посмотреться в зеркало и сказать: «Как же ты мне нравишься!» – говорил он в интервью Харриет Куик из журнала Vogue. – Как-то я заторчал в одном клубе и пошел поговорить со своим отражением в зеркале – я чуть не умер со смеху. Я подумал: «Ах, какой ты милашка!» Подумать только, ведь это же я. Наконец я достиг чего хотел!»[758]

Ко времени церемонии награждения Rover British Fashion Awards, которую проводили 20 февраля 2001 года в Баттерси-Парке, Маккуин лишился почти всего жира в области талии, лицо у него тоже похудело. Когда он вышел на сцену, чтобы получить награду как лучший дизайнер года, – он обошел таких конкурентов, как Джулиан Макдоналд и Клементс Рибейро, – Маккуин выглядел нервным и взвинченным; под темными очками, которые он упорно отказывался снять, прятались бегающие глаза. Для повышенной тревожности, как оказалось, имелась веская причина: на сцене, рядом с председателем Британского совета моды, Николасом Кольриджем из группы Cond Nast, стоял принц Чарлз, чей костюм Маккуин, по его словам, тайно испортил много лет назад. Понимая, что нужно как-то сгладить неловкость, он пошутил: «Мне как-то жутковато, ведь я начинал с того, что шил костюмы для его высочества в ателье Anderson & Sheppard, и вот я получаю награду из его рук… Прямо оторопь берет!» В ответ и публика, и принц рассмеялись. В фильме о творчестве Маккуина, который показали перед награждением, дизайнер говорил о постоянном стрессе, какой он испытывает во время работы, и о том, как ему удалось передать свои чувства в коллекции Voss. «Трудиться в модной индустрии – все равно что быть подопытным кроликом: все на тебя смотрят, чем-то в тебя тычут. Так же и в моде. Этот мир узок, в нем много темного, много вуайеризма. Иногда мода душит. Иногда она напоминает психушку».

Получив награду, Ли раскритиковал правительство за то, что британских дизайнеров не поддерживают. Он сказал: «…если бы не Gucci, сегодня я бы не смог продолжать»,[759] повторив свои слова, произнесенные в передаче Би-би-си за несколько дней до церемонии. «Представьте, что вас пригласили в резиденцию премьер-министра, на Даунинг-стрит, 10, и вдруг вас хватают и тащат фотографироваться с Шери Блэр… Она и двух слов мне не сказала до того, как нас с ней щелкнули вместе. Все это прекрасно, но вы должны подкреплять свои слова деньгами, а не просто говорить».[760]

Начало 2001 года выдалось для Маккуина особенно тяжелым. Он надеялся поработать с Сэм Тейлор-Вуд над инсталляцией для январского показа коллекции от-кутюр для Givenchy, но после того, как в LVMH узнали о его сделке с Gucci, ему решили перекрыть кислород. В виде наказания следующий показ устроили в «неприметном, предназначенном только для клиентов салоне отеля «Авеню-Георг V».[761] Кроме того, Ли обиделся на некоторые заявления со стороны LVMH. Представители концерна, в частности, сказали: так как LVMH не является спонсором его собственной компании, «мистеру Маккуину следует искать финансирование для своего крошечного бизнеса». По словам журналиста Кристы Д’Сузы, «из всех отзывов, какие Маккун получил после сделки, слово «крошечный» оскорбило его больше всего».[762]

Не приходится удивляться, что свою следующую коллекцию под собственной маркой он назвал What a Merry-Go-Round («Что за карусель»). В коллекции (ее показали 21 февраля 2001 года) зловещие воспоминания детства сочетались с пренебрежительным отношением дизайнера к индустрии моды в целом. На подиуме появились Ловец детей из мюзикла «Пиф-паф-ой-ой-ой», куклы чревовещателя, модели с «клоунскими» лицами, устрашающего вида куклы и карусель с восемью лошадками. Карусель кружилась под детский смех. Под колыбельную Кшиштофа Комеды из фильма «Ребенок Розмари» на сцену, ковыляя, вышла модель в треугольном парике и с клоунским лицом; к подолу ее юбки был прицеплен золотой скелет. «Мы показываем детям клоунов, как будто клоуны смешные, – говорил Маккуин после показа. – А ведь это не так. Они не смешные, а страшные. А балаган, в переносном смысле, олицетворял все, через что мне пришлось пройти в последнее время».[763] Хотя коллекцию приняли хорошо – «коллекция стала блестяще сбалансированным сочетанием мужского и женского, ультраромантического и брутального», писала Сюзанна Френкел,[764] – позже Маккуин признавался: по его мнению, зрелищность в коллекции победила, а «сами костюмы никто не помнит».[765]

Джанет Стрит-Портер с ним не согласилась. Вскоре после показа Маккуин прислал ей подарок: длинное черное кожаное пальто со шлейфом. Подарок очень понравился колумнистке и диктору, но носить его оказалось трудно по нескольким причинам. «Во-первых, оно очень длинное; все время приходится соблюдать осторожность, чтобы не споткнуться о шлейф, и в нем выглядишь, как пьяная», – говорила она. Во-вторых, пальто возбуждало нездоровые страсти в окружающих. Она вспоминает, как надела его на открытие галереи Тейт, и за ней повсюду ходил хорошо одетый, хорошо образованный мужчина за шестьдесят. «Он был членом парламента или промышленным магнатом, во всяком случае, на нем был очень дорогой костюм, – вспоминает Джанет. – Подошел ко мне и сказал: «Я дам вам все, что вы хотите, если вы приедете ко мне на квартиру и останетесь там в этом пальто». Я наотрез отказалась. Потом я решила надеть пальто на свадьбу в Оксфордшире. Помню, перед свадьбой я зашла к подруге, и она спросила: «Мать твою, ты что, пойдешь в этом пальто?» Я ответила, что да, и она сказала: «Тогда я не пойду, я не могу с тобой конкурировать». Пальто оказывало большое влияние на людей, все его лучшие вещи были такими».[766]

13 марта 2001 года Ли и Джордж посетили вернисаж выставки поп-арта в Центре Помпиду. Через три дня Маккуин представил свою последнюю коллекцию для Givenchy. Дефиле стало довольно тихим; Маккуина снова «сослали» в небольшой салон «Авеню Георга V». Вместо обычных 2000 человек показ посетили всего 80, в основном покупатели. Фотографам запретили вход, и на показе присутствовала лишь горстка репортеров модных журналов. «Коллекция была типичной для него: его «фирменный» отточенный крой, смягченный темно-серыми и лиловыми цветами и пышностью блуз и юбок, – вспоминает Сьюзи Менкес, которая тогда работала в International Gerald Tribune. – Маккуин собирал юбки на широкие корсетные пояса-шарфы, врезавшиеся в тело».[767]

В том же году в подарок на день рождения (ему исполнилось 32 года) Маккуин получил от Элтона Джона фотографию Джоэла Питера Уиткина. Ли собирал работы Уиткина с 1997 года; в 2003 году ему принадлежало тринадцать фотографий. В его коллекцию входил триптих «Портреты из загробного мира» («Мадам Дарю», «Мсье Давид», «Мадам Давид», три трупа с вскрытыми головами и выставленным напоказ мозгом) и «День в деревне» (на котором белый жеребец как будто собирается овладеть голой пожилой женщиной). «Я смотрю на Уиткина очень по-разному, – признавался Маккуин. – Я не нахожу его экстремальным. Я знаю, что другим он кажется экстремальным. Но я не смотрю на собаку с вывернутым желудком или на фекалии, я оцениваю все произведение в целом и нахожу его работу поэзией. Его творчество созвучно моему». Получив крупную сумму от Gucci, Маккуин продолжил собирать произведения современного искусства. Он покупал фотографии Мэта Коллишоу, Сэм Тейлор-Вуд, Ли Миллер, Билла Брандта и Марка Куинна, картины Сесили Браун и Фрэнсиса Бэкона, произведения братьев Чепмен и произведение, созданное представителем британского поп-арта Алленом Джонсом, где скульптура в виде женщины в корсете, подтяжках, перчатках и кожаных сапогах спиной поддерживает стеклянную столешницу. «Я не меркантилен, – говорил он. – И не смотрю на ценник. Если вещь меня радует, я готов выложить за нее любую сумму. Если придется что-нибудь продать, когда мне исполнится пятьдесят, так я и поступлю». Одной из его любимых картин был «Портрет Арнольфини» Яна ван Эйка 1434 года, выставленный в Национальной галерее; Маккуин мечтал приобрести произведение художника XV века Ханса Мемлинга, но понимал, что такое ему не по карману. «Мне бы хотелось купить картину Люсьена Фрейда, – признавался он. – Наверное, если бы можно было, я бы попросил его нарисовать меня, потому что он заглядывает под поверхность. Этого достаточно, чтобы напугать до полусмерти. От меня он получил бы психоз».[768]

Однако некоторых друзей беспокоили вкусы Маккуина в искусстве. Так, Ли признался бывшей соседке Майре Чей Гайд, что начал видеть в доме световые шары. «Я сказала: «Ничего удивительного, посмотри на произведения искусства, которые ты собрал дома. Они все о смерти», – вспоминает Майра. Она советовала ему избавиться от многих тревожных вещей, в том числе фотографий Уиткинса, но он возражал: «Они стоят целое состояние». «Помести их в хранилище или отвези на работу, но не вешай их там, где ты живешь», – советовала Майра. «Я просила Ли защищаться, например, представить, что его окружает белый свет».[769] Садовница Ли Брук Бейкер тоже вспоминает, как ее тревожили картины, которые коллекционировал Маккуин. «Некоторые картины, вроде увеличенного снимка дыры в заднице, которую он повесил над кроватью, были смешные, но позже он начал скупать фотографии, которые его будоражили и нагоняли на него тоску, – говорит она. – Помню фотографию контуженного солдата и еще одну, женщины, которая потеряла голову в автокатастрофе».[770]

10 мая в Барбикане дизайнер дал блиц-интервью Хельмуту Ньютону. Интервью служило как бы прологом к выставке фотографа. Маккуин считал Ньютона, которого называли «маркизом де Садом в формате 35 мм» и поборником «порношика», своей родственной душой.[771] Ньютона, по словам Маккуина, «завораживали властные женщины, поглощенные ролевой игрой и преодолевшие грань между мужественным и женственным». Подобные слова можно с равным успехом применить и к самому Маккуину. «В начале моей карьеры и в то время, когда меня столько критиковали, мне приятно было узнать, что у меня имеется родственная душа в лице такого уважаемого фотографа, как Ньютон. С ним мне никогда не требовалось объясняться, – говорил он. – Женщины Ньютона выглядят так, словно попробуй дотронься до них, и они откусят тебе руку, а может, и не только руку… – Последнее вызвало смех в зале. – Он, как и я, интересуется тонкой гранью, разделяющей красоту и жестокость».[772] Ньютон, в свою очередь, называл Маккуина «настоящим провокатором».[773]

Личная жизнь Маккуина также легче не становилась. Его «брак» с Джорджем не удался; летом отношения испортились до такой степени, что они постоянно ссорились и дрались. Соседи несколько раз даже вызывали полицию. Ли начал встречаться с другими; одним из его новых партнеров стал Бен Копперуит, двоюродный брат его друга Ли Копперуита. Бен знал Маккуина с 1999 года, но после того, как он летом 2001 года окончил Королевский колледж искусств по курсу дизайна текстиля, они особенно сблизились. «Мне он показался по-настоящему вдохновляющим, щедрым, заботливым, интересным, необузданным, непонятным. Энергия била в нем ключом, – вспоминал Бен.[774] – Мы часто ходили по клубам; однажды я поехал к нему домой, и мы начали дурачиться. Тогда он был еще «женат» на Джордже, но я не помню, жили они вместе или нет. Ли ни в чем не знал меры и буйствовал больше, чем остальные мои знакомые. Он часто уходил в загулы. Я встречался с ним раз шесть или семь. Помню, однажды после вечеринки мы что-то принимали, и я отрубился. Потом я полтора дня не мог заснуть». Теперь Бен совершенно чист – в 2003 году он переехал в Нью-Йорк и решил совершенно отказаться от алкоголя и наркотиков. «Лондонская обстановка гораздо больше способствует пьянству и наркомании, – говорит он. – Возможно, если бы он протрезвел, это бы его спасло».[775] Через несколько лет они встретились в Нью-Йорке на одном приеме, но Ли посмотрел на Бена как на незнакомца. «Он держался холодно, отстраненно; мне показалось, что так он поступал не только со мной: он отталкивал друзей», – сказал Бен.[776]

Отношения с Джорджем окончательно прервались в августе 2001 года. «С Ли нелегко было ладить, а Джордж еще его накручивал, – говорит Доналд Эркарт. – Они страшно злились друг на друга. Между ними происходили постоянные стычки, и наконец ему надоело».[777] По словам Арчи Рида, Ли узнал, что Джордж украл из дома какие-то гей-порнофильмы. «Кроме того, Джордж просил у него деньги на ипотеку. Они расстались после того, как Ли решил, что Джорджу нужен не он, а его слава и деньги».[778] Позже Маккуин выразил свое отношение к разрыву в перформансе, названном The Bridegroom Stripped Bare («Невеста, раздетая донага»), который он снял для студии Ника Найта как часть сезона «Трансформеры». Мужчина-модель с лицом, выкрашенным в белый цвет, в белом костюме Ёдзи Ямамото и в белой рубашке стоял на белом постаменте на фоне белого задника. Ли, на фоне громкой музыки техно, начинал рубить костюм топором, а затем при помощи веревки, куска белой материи, длинной вуали и ведерка белой краски превращал модель в невесту. Напоследок он связывал руки и ноги модели веревкой и рисовал у него на лице кроваво-красные слезы; он поливал краской ноги «невесты» и засовывал галстук модели в рот. «За происходящим молча наблюдали человек двадцать пять, – вспоминает Ник Найт. – Мне показалось, что смотреть на него – все равно что наблюдать за тем, как творят художники вроде Ива Кляйна или Джексона Поллока… Происходящее показалось мне довольно грустным. Не знаю, насколько оно отражало настроение самого Ли».[779]

На самом деле происходящее имело большое отношение к Маккуину: оно символизировало его неудачную любовь, предательство и вечную изоляцию. «Он никому не доверял, – говорит Арчи Рид, возобновивший в тот период отношения с Ли. – Думал, что все его домогаются из-за его славы. Нас с ним не оставляли наедине и на пять минут. Меня побаивались, так как знали, что я люблю подраться. Уже и не вспомню, сколько народу я избил. Я избивал всех, с кем он появлялся. Выволакивал их из клубов, забивал им собственные зубы в глотку, а потом возвращался и допивал пиво. Что, кстати, ему нравилось».[780]

После отпуска на Средиземном море летом 2001 года Маккуин вернулся в Лондон освеженным и готовым нанести последние штрихи к следующей коллекции Dance of the Twisted Bull («Танец перекрученного быка»), первой коллекции одежды его бренда, которую он выпустил под эгидой Gucci. Показ прошел в Париже. Впоследствии именно там будут проходить все показы его линии женской одежды. Он порадовал поклонников платьями в стиле фламенко и костюмами тореадоров; на фоне крайностей Voss новая коллекция казалась довольно спокойной. «Я размышлял на деловом уровне, – говорил Маккуин. – Я создал эту коллекцию, потому что был новичком в фирме [Gucci. – Э. У.], и мне нужно было стать понятнее. Доступнее. Дело было не столько во мне, сколько в тех, кто это покупал».[781]

Маккуин сознавал, что отныне у него новые, более серьезные обязанности. Сьюзи Менкес вспоминает, как встретила его перед показом «испанской» коллекции и они обсуждали шрифты и буквицы. «Неужели это все, к чему я стремился?» – пошутил Ли. Он рассказал Менкес о планах Gucci на него: в 2002 году должен был открыться магазин в нью-йоркском районе Митпэкинг площадью в 4 тысячи квадратных футов; еще пятьдесят магазинов по всему миру; духи, линия мужской одежды, небольшое ателье для частных клиентов, линия обуви производства Bottega Veneta, фирмы, также принадлежавшей группе Gucci. Кроме того, планировалось расширение лондонского рынка. «Сейчас проходит много встреч – приходится больше заниматься делами, потому что открываются новые магазины… – сказал он. – Я как будто снова начинаю, и иногда похоже, что я делаю шаг вперед и двадцать шагов назад. То же самое происходит в любом крупном конгломерате и многонациональной компании – нужно перешагнуть красную черту. Но я – сила, с которой им придется считаться. Я играю жестко. Я не хочу терять сути Маккуина. Да, я хочу, чтобы мои вещи продавались. Но мне не приходится жертвовать своей цельностью». В одном интервью ему напомнили о том, что после его бамстеров во всем мире в моду вошли брюки и джинсы с заниженной талией. Как бы он отнесся к тому, если бы ему платили по доллару гонорара с каждой проданной пары? «Тогда я стал бы богачом, – ответил Маккуин. – Правда, я и так уже богат!»[782] По сведениям Sunday Times, Маккуин в 2001 году заработал 5,75 миллиона фунтов.

Чтобы неявно формировать новый образ Маккуина, привлекли компанию KCD, базирующуюся в Нью-Йорке фирму по связям с общественностью. Директор KCD Керри Юманс был знаком с Маккуином раньше. В Нью-Йорке они встретились на деловом обеде. «Когда он пришел в парижский офис на первую встречу, он сразу воскликнул: «Я тебя знаю», – вспоминает Керри. – Он подмечал любую мелочь. Мог, например, сразу сказать, какая обувь на ногах у женщины, которая стоит в другом конце комнаты. Память у него была невероятная. Он уже взлетел на вершину славы, и я слегка побаивался, потому что предчувствовал, что с ним трудно будет иметь дело, ему трудно будет угодить. Но он сразу расположил меня к себе. Его слова сразу облегчили наши рабочие отношения, я показался ему «достойным доверия», а потом мы подружились». Постепенно они стали проводить вместе все больше времени: ходили ужинать, ездили в отпуск (который Ли всегда заканчивал раньше времени, иногда проводя на курорте всего сорок восемь часов); посещали клубы в Нью-Йорке, на Ибице и в Лондоне. «В повседневной жизни он вел себя просто, как обычный друг из гей-клуба, – вспоминает Керри. – Он любил веселиться, и у него было своеобразное чувство юмора. Часто с ним бывало смешно и весело. Правда, в нем всегда чувствовалось другое, его гений, что в некотором смысле разобщало. Он обладал необъяснимым даром, почти даром Божиим… У многих дизайнеров видна четкая грань между вдохновением и конечным продуктом. Но он был совершенно уникальным. Откуда что взялось? Как он мог все смешивать? В нем, в его творчестве было что-то непознаваемое».[783] Через двенадцать дней после парижского показа вещи из коллекции Маккуина можно было увидеть в Музее Виктории и Альберта – они стали экспонатами выставки «Радикальная мода», где присутствовали также творения Рей Кавакубо, Хуссейна Чалаяна, Вивьен Вествуд, Хельмута Ланга, Юни Ватанабэ, Аззедина Алайи, Мартина Маргиелы, Иссея Мияке, Жана Поля Готье и Ёдзи Ямамото. На выставке представили необычное платье Маккуина из коллекции Voss, созданное из нескольких сотен предметных стекол, выкрашенных в красный цвет. «На изготовление платья ушло полтора месяца, – говорил он на выставке. – Сооружение под юбкой из перьев – нечто уникальное. Оно похоже на кринолин восемнадцатого века. Оказалось, что только такой кринолин выдерживал задуманную конструкцию. Все сшито вручную». Маккуин использовал предметные стекла, потому что, по его словам, хотел изобразить клетки тела такими, словно их рассматривают в микроскоп, а в красное он их выкрасил, так как «под каждым слоем кожи – кровь». Клэр Уилкокс, куратор той выставки и выставки «Александр Маккуин: Дикая красота», которую устроили в Музее Виктории и Альберта в 2015 году, вспоминает, как дизайнер говорил ей, что «он считает, что есть страсть в гневе» и что «гнев был страстью для него». «Опыт работы с ним при подготовке к выставке для меня как для куратора стал необычайным, потому что я до того даже не понимала, что мода может быть такой непонятной и в то же время такой красивой».[784]

Выставка «Радикальная мода» открылась всего через месяц после терактов 11 сентября 2001 года. «Страшное время, – сказал Маккуин сразу после 11 сентября. – Но в истории оно останется как время движения вперед».[785] Однако Маккуин не утратил чувства юмора. На вернисаже выставки он флиртовал с бывшим министром обороны Майклом Портилло под люстрой работы Чихули, которая висит в музее. «Если бы мне разрешили голосовать, я бы провел его, – сказал Маккуин, имея в виду выборы на пост лидера партии консерваторов после ухода в отставку Уильяма Хейга. – Он мне всегда нравился».[786]

В конце осени с Маккуином связалась голливудская актриса Лив Тайлер, с которой он был знаком через Кейт Мосс. Лив попросила его сшить ей наряд для премьеры первой части трилогии «Властелин колец», которая была намечена на 10 декабря. Ли нравилось, что Лив не ведет себя как примадонна. «Она милая, земная девушка», – сказал он о ней.[787] Помимо таланта кутюрье, в Маккуине ей нравились драйв и репутация «плохого парня». «Александр чуть не избил моего тогдашнего спутника, Хоакина Феникса, – призналась Лив, вспомнив инцидент примерно пятилетней давности. – Они с Хоаком, кажется, поссорились. Ссора вышла громкой».[788] За несколько дней до премьеры Маккуин приехал в отель «Дорчестер», где остановилась Лив, на примерку созданного им наряда – ярко-красного брючного костюма с красным кружевным топом без рукавов. Лив не понравилось, как сидит жакет, и она начала его критиковать. «Мне показалось, что я попала в руки настоящего художника, – сказала она. – Стоило мне обмолвиться, что пиджак узковат в плечах, как неизвестно откуда появились громадные ножницы. Он подпорол швы, а потом взял и оторвал весь рукав. Когда я снова получила костюм, все было прекрасно – он сидел как влитой. На жакете был миллион кружев, которые были сплетены так, что мне казалось, мою талию затянули в корсет – всю ночь напролет я чувствовала себя удобно и сексуально».[789]

Однако, сколько бы потрясающих платьев Маккуин ни создавал, в глубине души он всегда стремился и к другим способам творческого самовыражения. На протяжении всей жизни он искал средство, которое могло бы дополнить – а может, и заменить – дизайн одежды. «Когда мы с ним работали, он буквально впитывал все, что делал я, – вспоминает режиссер Джон Мейбери. – Ему нравился процесс киносъемки, и он работал очень активно. Его ум был феноменальным, он схватывал на лету, и ему было бы совсем нетрудно сменить сферу деятельности на кино или театр».[790] В 2001 году Маккуин организовал для сентябрьского номера журнала Dazed & Confused фотосессию с уроженцем Баварии фотографом Норбертом Шернером. Снимки, которые они вместе подготовили, были такими же волнующими и так же ставили в тупик, как выставка Apocalypse: Beauty and Horror in Contemporary Art («Апокалипсис»: Красота и ужас в современном искусстве»), которая годом ранее проходила в Королевской академии. Среди фотографий был снимок голой женщины в розовых шелковых туфельках Chanel, которая стоит на коленях на столе, повернувшись спиной к задней части осла. На другой фотографии женщина в красивом бледно-розовом корсете стоит в зеленых болотных сапогах, которые наполняют мочой два мужчины (их не видно на снимке). Еще на одной фотографии представлена громадная куча бытовых отходов, смешанных с требухой, свиными головами и внутренними органами, и три голых мальчика, которые лежат в гнили. Больше всего возмущения вызвал снимок повешенного: его ноги и ступни, покрытые нефтью. «Когда спонсоры Маккуина, компания American Express, увидели снимки, они не захотели, чтобы выставку связывали с ними», – вспоминает Норберт.[791] Шернер считал, что Маккуин обладал «непосредственным чутьем на образы», и назвал его «больше имиджмейкером», чем чем-то другим.[792] «Он от природы обладал верным чутьем, которое отличало его от остальных», – говорил он. Воображение Маккуина произвело сильное впечатление на фотографа; он сравнил его с «позолоченным черным сердцем, золотым сердцем с черной сердцевиной».[793]

Ли уверял, что при создании этих снимков он черпал вдохновение в фильме Пазолини «Сало», но истинный источник оказался гораздо более грубым и гораздо более личным. «Снимки связаны с человеческой натурой, – говорил Маккуин. – Иногда вами пытаются управлять ради вашего же блага, потом все сводится к доверию. Но иногда ваше доверие оскорбляют именно те, кому вы доверяете». По его словам, фотографии символизируют, «насколько вы готовы позволить кому-то контролировать ситуацию», а повешенный – «человек, который не способен реагировать адекватно». Голые мальчики в куче гнилья рядом со свиными головами символизируют неизбежность смерти и распада. «И не важно, кто вы – человек или свинья, – все в конце концов окажутся в куче мусора».[794]

Желание Маккуина бежать от себя постепенно превращалось в своего рода манию. «Ли постоянно искал состояние, в каком ему было бы удобно, – вспоминает его друг Керри Юманс. – Покой оказывался мимолетным».[795]

14 ноября Маккуин посетил прием в честь выхода первого номера журнала Fable, который редактировала Мишель Олли (та самая, что появилась с дыхательным аппаратом в конце коллекции Voss). Его старый друг Эрик Роуз в тот вечер исполнял роль швейцара. Он вспоминает, как Ли появился в клубе «Синнамон» в Вестминстере, «заторчавшим от кокаина». Эрик посоветовал Маккуину прийти в себя, потому что по ту сторону двери толпятся фотографы. «Он тараторил как пулемет, и к нему прижимался мальчик по вызову… Позже в тот вечер я пошел в Shadow Lounge – можно судить, как это было давно, по тому, что тогда там еще бывало весело, – и там я встретил его уже с другим спутником. Мне стало интересно, как он вышел, ведь я все время стоял у двери. Он ответил, что ему стало скучно и он «вылез по долбаной пожарной лестнице».[796]

В конце 2001 года Ли уверял, что хочет сократить тусовочный образ жизни. «Я устал, – говорил он. – Все, бросаю выпивку, наркоту и всю эту дрянь». Когда журналист Мэгги Дэвис усомнилась в его решимости, он ответил: «Не думаю, что всем нужно отказываться от выпивки и тусовок, но в жизни всякого наступает время, когда все это уже не действует так, как раньше, и ты понимаешь, что в жизни есть вещи получше, чем лечение похмелья сном».[797] Друзья приучились читать между строк заявлений Маккуина для прессы. В том же интервью Ли сообщил Мэгги Дэвис, что он сдал экзамен на водительские права. На самом деле он получил лишь временные, ученические права; хотя водить машину он любил, рядом с ним в машине всегда должен был находиться опытный водитель. Примерно в то же время они с братом Тони поехали покупать машину, «фольксваген-гольф». Позже Ли приобрел еще две: джип, на котором он обычно перевозил собак, и «воксхолл-корса», который, по словам Тони, ни разу не выезжал из гаража при доме брата. «Один раз он попросил меня сделать для него пробную поездку, – сказал Тони. – По его словам, у него на такое нет времени».[798]

Маккуин часто говорил журналистам, что собирается покончить с беспорядочными связями; он высказывался в пользу моногамии. Всякий раз, услышав такие слова, Керри Юманс закатывал глаза от изумления. «Он всегда внушал мне, чтобы я остепенился и перестал вести себя как шлюха, – сказал Керри. – Хороший совет, но, наверное, ему следовало дать его самому себе. Наверное, мы с ним во многом были похожи: нам трудно было сочетать свою жизнь мужчин-геев с мыслью о романтической любви. Кроме того, он никому не доверял».[799] Тони вспоминает, как говорил с младшим братом о его личной жизни. Вдруг Ли повернулся к нему и сказал: «Тони, кругом столько дерьма. Все, что им нужно, – деньги». Тони огорчился, узнав, что, по мнению Ли, у него не было ни одного партнера, с которым он мог бы создать семью. «Я вспоминаю его слова: «Кругом столько дерьма»… При его образе жизни такое было в порядке вещей. Я обычно говорил Ли, что он играет с заряженным оружием; в наши дни и в нашем возрасте это очень опасно».[800]

При всей своей любви к беспорядочным связям Ли был склонен и к романтическим жестам. Однажды зимой после сильного снегопада Арчи Рид слег с ишиасом. Ли позвонил ему домой на Тоттеридж-Лейн и попросил приехать, но Арчи ответил, что не может пошевелиться, так у него болит спина. Маккуин не желал ничего слушать и объявил, что пришлет за ним вертолет. «Я говорил, что это обойдется ему в 150 тысяч фунтов, просил не валять дурака, – вспоминает Арчи, который вытатуировал у себя на шее переплетенные, как змеи, буквы «Л» (от «Ли») и «А» (от «Александр»). Надпись, сделанная ниже, гласила: «Любовь навсегда». – Он ни в чем не знал меры».[801] Темный романтизм Маккуина нашел полное отражение в его следующем парижском показе, который назывался Supercalifragilisticexpialidocious. Показ состоялся 9 марта в «Консьержери», бывшей тюрьме, где перед казнью в 1793 году держали Марию-Антуанетту. Ли очень нравились костюмы периода Великой французской революции, да и сама эпоха вызывала его интерес. Несмотря на то что он не умел читать по-французски, он часто листал иллюстрированную книгу Чарлза Кунстлера 1943 года, посвященную этой французской королеве. Первая модель на показе как будто вышла из сказки: молодая девушка в розовато-лиловом капоре и накидке вела на поводках двух волков. Окружающая обстановка очень напоминала темницу. Маккуин попросил режиссера Тима Бертона, который разделял его увлечение готикой и разработал макет пригласительных билетов, создать освещение для шоу. «Там были кожаные бюстгальтеры, похожие на сбрую; иногда они соединялись с ремнями, подчеркивавшими торс и ягодицы. Несмотря на то что эта «сбруя» крепилась поверх атласных французских панталон и кофточек, она выглядела изящно и вполне уместно», – написала Хилари Александер из Daily Telegraph.[802] И критики, и покупатели признали гениальной коллекцию с ее «намеком на угрозу».[803] Впрочем, был среди зрителей один аутсайдер, у которого возникли сомнения по поводу увиденного. Опытного военного корреспондента The Times Энтони Лойда послали освещать Парижскую неделю моды после того, как Сьюзи Менкес раскритиковала плотный график Недели и назвала его «бесчеловечным». Лойд заметил, что волков – которые на самом деле были «гибридами», помесью волков и хаски – судя по всему, чем-то накачали. Кроме того, они явно боялись яркого света и окружавшей их толпы. Еще меньше Лойду понравился зловещий образный ряд коллекции. «Все было похоже на женоненавистническую фантазию извращенца; в тот день все, что я видел, было таким же развратным и ненормальным, – писал он, – хотя такая картина вполне соответствует тому миру, которым управляют деспотические химеры вечной молодости, власти, сексуальности и тирании красоты».[804]

Лойд мог бы описать ритуал ежегодной церемонии присуждения премии «Оскар» в Лос-Анджелесе, во время которой самые красивые женщины планеты выходят на красную ковровую дорожку, стремясь укрепить свой эротический капитал с помощью одежды. В том году Гвинет Пэлтроу выбрала для церемонии костюм Маккуина, похожий на тот, что был на эстонской модели Кармен Касс: рубашку, сшитую из прозрачной черной сетки, и черную шелковую юбку. В газете Sun наряд Пэлтроу раскритиковали за то, что под «драной жилеткой» на ней ничего не было; весь ансамбль назвали одним из худших костюмов на церемонии «Оскар». Позже сама актриса согласилась, что лучше ей было бы надеть бюстгальтер.[805] Маккуину, однако, ее образ понравился; он радовался, что актриса согласилась выйти в наряде, который демонстрировал не только ее хрупкость. «Гвинет мне нравится, она милая девочка, типичная американская голубоглазая блондинка, – сказал он. – Она неплохо работает в кино. Но я хочу разъять ее на части и снова собрать в одно целое так, как мне видится. Люблю извлекать из людей их сущность, их характеры».[806]

В начале мая 2002 года Маккуин купил небольшой домик у моря, в Фэрлайте, к востоку от Гастингса. Коттедж с двумя спальнями назывался «Старый амбар». За непритязательный домик с участком он заплатил 340 тысяч фунтов. Он надеялся найти там убежище от постоянных стрессов на работе. «Там я не ищу вдохновения – дом дарит мне душевное спокойствие, – говорил он. – Там у меня есть одиночество и черный холст, с которого можно начинать работу, а не развлечения в бетонных джунглях».[807] По пятницам он часто уезжал в Восточный Суссекс, взяв своих собак, Минтера и Джуса, а в Лондон возвращался в понедельник. «Он уезжал от жестокости и тягот жизни, – считает его сестра Джеки. – Он любил гулять с собаками по берегу моря и оставаться наедине со своими мыслями».[808]

Майра Чей Гайд часто приезжала в Фэрлайт в гости к Ли; она готовила ему одно из его любимых блюд – буррито с курицей, ингредиенты для которого привозила из Лос-Анджелеса. Ли обожал кулинарные телепередачи; он постоянно смотрел их по телевизору, уверяя, что отлично расслабляется под них. Сам он научился готовить карри с креветками по-тайски, куда добавлял много лемонграсса. «В конце дня Ли тосковал по более простой жизни, – говорит Джеки. – Он с таким же удовольствием ел тосты с бобами, как и хорошую еду».[809] На работе Ли часто начинал день с миски кукурузных хлопьев, которые он запивал ледяным молоком, или тостом с белковой пастой «Мармайт». Если после гостей оставалось жареное мясо, он относил остатки на край сада, чтобы угостить лис.

По ночам, в кромешной тьме, Ли иногда незаметно выходил из домика и неожиданно появлялся у окна, подсвечивая лицо снизу факелом, пугая или развлекая ничего не подозревавших гостей. «Юмор проявлялся во всем, что бы он ни делал», – сказала Дафни Гиннесс.[810] Джанет Маккуин всегда смешило, когда он с притворным высокомерием говорил: «Дело не в вас, знаете ли; дело во мне!»[811] А его служащие смеялись, видя, как он чистит уши булавкой.

Маккуин заслужил право на то, чтобы достижения слегка ударили ему в голову. Джоан Кейнер, старший вице-президент и заведующая отделом моды в американской сети универсальных магазинов Neiman Marcus, считала, что Маккуин «достиг вершины»,[812] в Vogue его называли «креативным богом».[813] За полгода офис Маккуина на Амвелл-стрит вырос до трех этажей, и Ли назначил нового исполнительного директора, Сью Уайтли, в прошлом главу отдела женской одежды в универмаге Harvey Nichols. «Мы задались вопросом: что мы хотим поведать миру? Как создать бренд? – вспоминает Сью. – В Америке компанию Alexander McQueen почти не знали; там было лишь несколько бутиков. Мы поняли, что на рынке имеется пробел. Значит, нужно было занять нишу и продемонстрировать свою уникальность».[814]

Дизайн своих магазинов в Нью-Йорке и Токио Маккуин поручил разработать архитектору Уильяму Расселлу, мужу близкой подруги Трино Веркаде. Оба магазина открылись в 2002 году. Еще через год открылся магазин на Бонд-стрит. «Он попросил меня продумать новую концепцию своих бутиков, – вспоминает Уильям. – Ему недоставало рабочих отношений, сотрудничества, а не просто нежных взглядов и пылкой страсти». Рассел составил программу, рассчитанную на полгода; ему хотелось поэкспериментировать, все продумать не спеша. Но недвижимость в Токио дорожала, поэтому пришлось ускорить процесс. Архитектора очень вдохновила его недавняя поездка в Эфиопию, в Лалибелу. Его восхитили тамошние здания, вырубленные в скалах. Вместе с Маккуином он придумал, что фасад магазина будет как будто вырублен из цельного массива белого камня. «Он хотел создать пещеру, заполненную светом», – сказал он.[815] Ли хотел, чтобы все его магазины выглядели «неземными»; так, магазин в нью-йоркском Митпэкинге, на 14-й улице, вызывал ассоциации с инопланетянами и космическим полетом. «Мне хотелось создать нечто отличное от других, – сказал он. – Ближе всего к моим замыслам оказалась атмосфера фильма «Близкие контакты третьего уровня», когда все как будто парит над полом, а посередине стоит космический корабль, и многочисленные спутники взмывают в космос с его вершины».

Посетившая магазин журналистка написала о «неземном» ощущении; по ее мнению, «обожженные резные бюсты, которые висят по всему магазину, похожи на плавающие трупы».[816]

Что-то неземное было и в образе самого Маккуина, который снялся на обложку сентябрьского номера журнала The Face голым по пояс и с выбритой головой. Создавалось впечатление, что его полили серебряной краской. В ходе блиц-интервью, данного Крису Хиту, дизайнер рассказал о своем желании протолкнуть моду в будущее. По его словам, в идеале ему бы хотелось создавать одежду из расплавленной стали. «Конечно, это невозможно, ведь сталь обожжет человека, который наденет такой костюм, – говорил он. – Люди должны жить, иначе для чего все? Но я всегда хотел создавать одежду на компьютере, куда вводишь нужные параметры, и машина тут же шьет наряд на стоящего рядом клиента». В ходе интервью журналист задал Маккуину множество вопросов. Какую песню он слушает, когда ему грустно? «Любую в исполнении Мэри Дж. Блайдж или Алиши Киз». Какая его любимая непристойность? «Мохнатка, – ответил Маккуин. – Потому что ее все ненавидят». Сколько раз он был влюблен? «Почти двадцать». Хочет ли он ребенка? «Да, я попробую его завести». Почему? «Потому что я его заслуживаю». Когда он чувствует себя наиболее одиноким? «Когда я нахожусь в состоянии стресса». Когда он чувствует себя наиболее счастливым? «В постели с любимым человеком». Видит ли он повторяющиеся сны? «Змеи. Они извиваются вокруг моего тела. Ядовитые змеи… Они повсюду. Между ног. Ползают по телу… А еще мне часто снится сон, что комната сжимается и душит меня».[817]

Бегство стало темой следующей коллекции Маккуина, Irere, которую он показал 6 октября 2002 года на стадионе на окраине Парижа. Названная в честь амазонского слова, которое обозначает «превращение», коллекция разворачивалась на фоне огромного экрана, где шел фильм Джона Мейбери, с которым Маккуин познакомился в начале или середине девяностых. «Мы с ним встречались в разных лондонских клубах, и он был по-настоящему забавным; у него всегда наготове было язвительное замечание о ком-нибудь чересчур самоуверенном или напыщенном, – вспоминает Джон, режиссер фильма о Фрэнсисе Бэконе «Любовь – это дьявол», который нравился Маккуину. – Когда он пригласил меня, мне интересно было взглянуть на него в новом контексте. Он слегка утрировал свой грубоватый образ: его никак нельзя было назвать типичным кутюрье. Его манеры были совершенно лишены жеманности и вычурности. Кроме того, он обладал фантастическим чувством юмора. При этом он отличался невероятной собранностью. Казалось, он постоянно ведет внутренний монолог. Показ был стилизован под кораблекрушение, а в качестве декорации использовали огромную цистерну. В ходе съемок Ли исполнял роль помощника режиссера и художника-постановщика. Он ни в коем случае не был пассивным, и это я имею в виду не в отрицательном смысле. Модель извивалась под водой в причудливых балетных па, а потом в воду прыгал красивый юноша и спасал ее. Все было невероятно романтичным».[818]

Первый кадр фильма был снят из-под воды, снизу вверх; возможно, Маккуин вспомнил, как в детстве ходил на занятия синхронным плаванием. Летом, в конце съемок, Ли оживил свои детские впечатления: после того как Стивен Кляйн отснял модель в цистерне с водой, Маккуин прыгнул туда в одежде. Его тогдашний снимок появился в журнале W. В последние годы жизни Ли любил ездить на Мальдивы, где плавал с аквалангом. «Под водой мне спокойнее всего», – говорил он.[819]

В целом коллекция Irere, в которой дизайнер представил ярко-зеленые, оранжевые и ярко-желтые платья, а также радужное шифоновое платье, оставляла позитивное впечатление и символизировала живительную силу природы. А когда Маккуин в изысканном белом костюме, снова ставший блондином, в конце показа вышел на подиум, многие заметили его счастливый и здоровый вид. «Он, конечно, был в то время наверху блаженства, – сказал Джон Мейбери. – Он поднялся на вершину. Каждая его новая вещь становилась сенсацией, гениальной находкой, хотя и была рассчитана на массовое производство. Его воодушевление и энергия были такими, что от него можно было греться. Он был как батарейка, вырабатывавшая энергию».[820] Сюзанна Френкел отозвалась о коллекции так: «Если бы такая красота была на необитаемом острове, нам бы всем захотелось там жить».[821]

Одной из находок коллекции Irere, вещью, которую назовут чем-то вроде эталона стиля, стало платье «Устрица». Многослойное шелковое платье цвета слоновой кости, которое куратор выставки в Метрополитен-музее Эндрю Болтон сравнил с пирожным «наполеон», предположительно стоило почти 45 тысяч фунтов. Сара Бертон вспоминает, как Ли создавал это необычайно сложное произведение – «верхняя часть платья из тюля в небольших отверстиях, а сверху – мятый и сыплющийся шифон… Юбка собрана из нескольких сотен кружочков из органзы, на которые Ли пером наносил органические линии. Кружки надо было вырезать, сшить и наложить на соответствующие линии. В результате создавался эффект устричной раковины».[822]

С точки зрения культуры, к тому времени, как Маккуин захотел соединить утонченный мир высокой моды и массовый рынок, дизайнер занимал любопытное положение. Так, получив в Нью-Йорке награду VH-1 Vogue, Маккуин полетел в Лас-Вегас, где 1 ноября устроил показ в торговом центре в присутствии 2500 гостей. Вернувшись в Великобританию, Маккуин оказался в центре скандала, связанного с тем, кто из знаменитостей имеет право носить его вещи. Чуть раньше, в октябре, телеведущую Ульрику Джонсон сфотографировали в платье Маккуина цвета баклажана с низким вырезом. «Она получила его не от нас», – заявил дизайнер, подчеркнув, что его компания не присылала ведущей платье, чтобы она надела его в рекламных целях.[823] Джонсон, наряду с Викторией Бекхэм и Пэрис Хилтон, входила в число знаменитостей, которых дизайнер считал «недостаточно крутыми» для того, чтобы носить вещи Маккуина. «Если я кого-то одеваю, то только потому, что у меня с ними образуется связь – мы либо друзья, либо я их поклонник», – заявил он.[824] Маккуин считал, что можно одновременно одевать весь мир и хранить верность эстетике авангарда. «Если я не смогу оставаться честным, нет смысла продолжать», – говорил он.[825]

Конец 2002 и начало 2003 года отмечены для Маккуина несколькими победами на профессиональном поприще. Для создания коллекции мужских костюмов он создал совместное предприятие с ателье Huntsman с Савил-Роу. Лив Тайлер заказала ему «устричное» платье к нью-йоркской премьере второй части «Властелина колец», которая прошла в декабре, а затем белое платье в стиле ампир к ее свадьбе в апреле. Scanners («Сканеры»), парижская коллекция Маккуина, показанная в марте 2003 года, вызвала восторженные отклики. Особый ажиотаж вызвала модель, которая шла по прозрачному извилистому туннелю в раскрашенном вручную шелковом платье-парашюте. «Если Маккуину когда-нибудь надоест надевать наперсток на палец, ему стоит снимать кино… – писал Гай Требей в New York Times. – Маккуин – талант масштаба Орсона Уэллса». По мнению Требея, пригласительный билет, на котором изображалась стилизованная картинка компьютерной томографии мозга самого дизайнера, подтверждает слова Маккуина о том, что «поверхность – еще не все».[826]

В начале марта Маккуину пришлось опровергать ходившие в модной индустрии слухи о том, что он сменит Тома Форда в группе Gucci или перейдет в дом Yves Saint Laurent. «Я лучше покончу с собой, – заявил он. – Когда я работал на Givenchy, все кончилось тем, что я делал по четырнадцать коллекций в год, в том числе под моей собственной маркой. Такая жизнь довела меня до истощения, и я к ней ни за что не вернусь».[827]

На свой 34-й день рождения, 17 марта 2003 года, Ли выпустил духи Kingdom, а 7 мая открыл новый магазин на Бонд-стрит и устроил вечеринку, куда пришло множество его друзей-знаменитостей. 2 июня Совет модных дизайнеров Америки назвал его лучшим дизайнером мира. «Анархист, смешной, худой, противоречивый, друг, верный, харизматичный, инновационный, темный, решительный», – написала Кейт Мосс в брошюре, которую выпустили к церемонии награждения. «Для Маккуина… настала минута славы», – писала Сюзанна Френкел в Independent.[828] На показе для избранных, который в тот же день проводился в его нью-йоркском бутике, «богатые и знаменитые» жители города потратили 1,2 миллиона долларов на одежду из коллекции Scanners. Через две недели Маккуин узнал, что королева назначила его Командором Британской империи. Летом начался капитальный ремонт четырехэтажного дома по адресу Кадоган-Террас, 82, в Хакни, который Маккуин купил в октябре предыдущего года за 700 тысяч фунтов. «Он купил дом, который стоял на так называемой энергетической линии», – говорит Арчи Рид. Маккуин потратил 120 тысяч фунтов на сад с прудом с карпами, который проектировала Брук Бейкер, и еще несколько сотен тысяч на обстановку: парную, зал для занятий йогой, спортивный зал, где он тренировался всего пару раз, и большой втяжной потолочный светильник над кроватью, «который он боялся включать, потому что в спальню могла залететь птица», – вспоминает Арчи.[829] Кроме того, в стену между спальней и ванной вмонтировали аквариум. «Если бы только эти рыбы умели говорить!» – насмешливо заметил один знакомый.

По его собственному признанию, Ли достиг гораздо большего, чем то, о чем он мечтал. Но над ним постоянно нависала тень, призрак депрессии, которая одолевала его друга Изабеллу Блоу.

Глава 12

Джойс Маккуин: «Чего ты боишься больше всего на свете?»

Ли Маккуин: «Умереть раньше тебя».

Машина замедлила ход и остановилась перед величественным белым зданием, похожим на сказочный замок. Из машины вышел Ли Маккуин; за ним следовали Филип Трейси, Шон Лин и болезненная, но прекрасно одетая Изабелла Блоу. Четверо друзей прошли по дорожке в The Priory, психиатрическую лечебницу в Рохамптоне, рассчитанную на богатых и знаменитых пациентов. После осмотра и предварительной беседы Изабелле назначили лечение. Программа была рассчитана на три месяца; частично лечение оплатил Маккуин.

Последние несколько месяцев «милые» причуды Изабеллы – например, привычка диктовать таксистам по буквам свой лондонский адрес с помощью непристойностей («С» – «сука» и так далее) – превратились в своего рода манию.[830] Рассказывали, что на обеде с заведующей пиар-отделом Prada ее грудь вывалилась из лифа, но Иззи и не подумала поправить платье, и ее грудь лежала на столе. Журнал Tatler, где она работала фешен-редактором, оплачивал огромные счета: по слухам, одна фотосессия, в которой участвовали знаменитости в туфлях Manolo Blahnik, обошлась в 45 тысяч фунтов, что превышало весь годовой бюджет раздела моды. Ее личные траты превысили все мыслимые пределы; таксомоторная компания подала на них с Детмаром иск на 10 тысяч фунтов. Друзья шутили: если дать Изабелле миллион фунтов в пятницу, к утру понедельника она все растратит.