Они и я Джером Джером

«Я надеюсь, что ты попал на поезд, — писала она. — Вероника вернулась около половины шестого. Она сообщила мне, что ты о многом беседовал с ней, и что один предмет приводит к другому.

Она еще молодой тонкий побег; но я думаю, что твои беседы принесут ей пользу. В настоящую минуту она держит себя в отношении всех нас с благовоспитанной кротостью и не без чувства собственного достоинства. Она ни разу не хохотала, и это по временам бывает полезно. Я дала ей пустой дневник, который мы нашли в твоей конторке, и большую часть своего свободного времени она проводит в том, что запирается с ним в своей спальне. Она рассказывала мне, что ты и она вместе собираетесь написать книгу. Я спросила, что это за книга. Она взволновалась и стала уверять меня, что я «узнаю все», когда придет время, и что это поведет к добру. Я перехитрила ее и прочла прошлой ночью заглавный лист. Он лежал открытым на туалетном столе: «Почему человеку с луны все кажется в превратном виде». Это похоже на одно из заглавий твоих книг; но я не хочу заглядывать вперед, хотя бы мне и было очень интересно. Она нарисовала внизу картинку, которая действительно недурна. Немолодой сидящий господин действительно смотрит с луны, и, видимо, все, что он видит, сильно ему не нравится.

Сэр Роберт — его имя Теодор, и оно подходит к нему — оказался единственным сыном вдовы, миссис Фой, нашей ближайшей соседки с юга. Мы встретились с ней в воскресенье утром в церкви. Она все еще плакала. Дик пошел с Вероникой вперед, а я прошла часть дороги по направлению к дому с ней.

Выяснилось, что ее дедушка был убит много лет тому назад при взрыве парового котла, и бедную леди преследует убеждение, что Теодора ждет такая же участь. Она не винила никого, считая субботнюю катастрофу злым роком, тяготеющим над семьей. Я старалась утешить ее мыслью, что рок как бы исполнился при пустячном происшествии и ей уже нечего бояться. Но она продолжает упорствовать в том мрачном взгляде, что при разрушении нашей кухни рок сыграл для Теодора — как она выразилась — вроде репетиции в костюмах, а окончательное представление может следовать за ней. Кажется странным, но бедная женщина приходила в такое отчаяние, что когда какой-то мальчишка, выйдя из коттеджа, мимо которого мы проходили, поскользнулся на пороге и уронил кружку, мы обе вскрикнули в одно время. Но вместе с тем мы были справедливо удивлены, увидав, что «сэр Роберт» совершенно спокойно сопровождает нас, цел и невредим.

Я находила неподходящим вести все эти разговоры пред ребенком, но невозможно было остановить ее; и в результате он, вероятно, видит в себе избранного врага неба и начинает необычайно гордиться. Мать заходила к нам в понедельник после полудня. По ее просьбе я показала ей кухню и циновку, о которую Теди споткнулся. Она казалась пораженной, что «рок» пропустил такой благоприятный случай исполнить свой долг, и почерпнула из этого заключения новый повод для своего беспокойства. «Очевидно, что для мастера Теодора имеется в запасе еще кое-что». Она сказала мне, что он достал только полфунта пороха, который купил садовник доктора Смолбайда для того, чтобы взорвать пень старого илима. Садовник оставил порох с минуту на траве, в то время как возвратился в дом за толстой бумагой. Мать, казалось, благоволила к садовнику, который, как она говорила, мог бы, если бы захотел, заставить ее заплатить за целый фунт. Я хотела, во всяком случае, заплатить нашу часть, но она не пожелала взять ни одного пенни.

Она считала ответственным во всем инциденте своего покойного оплакиваемого дедушку и, может быть, лучше не разубеждать ее. Если бы я попыталась сделать это, я уверена, что она пожелала бы построить нам новую плиту.

Сильно преувеличенные рассказы о событии распространились в соседних местностях; и более всего я боюсь, как бы Вероника не вообразила себя местной знаменитостью. Твое внезапное исчезновение рассматривается как путешествие на небеса. Один старый рабочий на ферме, видевший, как вы проходили по дороге на станцию, говорил о тебе как о «привидении бедного господина»; кусок одежды, найденный неизвестно где, в двух милях от нас, сохраняется — мне говорили это, — как единственное оставшееся от тебя. Сапоги, по-видимому, считают главной частью твоей одежды; уже было собрано шесть пар в окрестных канавах. Между здешней интеллигентной публикой идет разговор о том, чтобы с тебя начать составление местного музея».

Эти два первых отдела я не читал Этельберте. По счастью, они были написаны на первом листке, который я сумел незаметно сунуть в карман.

«Новый мальчик-работник прибыл в воскресенье утром, — продолжала Робина. — Его имя — если я его правильно поняла, — Уильям. Во всяком случае, оно ближе всего подходит к тому, что я слышала. Его другое имя, если оно у него имеется, предоставляю вытянуть из него тебе самому.

Он, может быть, говорит по-беркширски, но выходит гораздо более похоже на лай. Пожалуйста, извини за сравнение; но я разговаривала с ним полчаса, чтобы заставить его понять, что он должен идти домой, и возможно, что в результате я чувствую себя немного нервной. Большей деревенщины я не могу себе представить; но он стремится учиться, и пред ним обширное поле для того.

Я застала его после нашего воскресного завтрака спокойно сбрасывающим все остатки как попало в сор. Я указала ему, как нечестиво уничтожать питательную пищу, и что настоящее место для нее внутри нас.

Он ничего не ответил на это. Он стоял совершенно неподвижно, со ртом, открытым во всю ширину, — а это немало значит — и казалось, что он поглощает слова.

Все воскресенье после обеда он жестоко боролся со сверхъестественной сонливостью.

После чая стало того хуже, и я подумала, что мне от него не будет никакой пользы.

Мы все мало ели за ужином. И Дик, который, кажется, способен понимать его, помог убрать ему посуду. Я слышала, как они разговаривали, а затем Дик вернулся и запер за ним дверь. «Он хотел знать, — сказал Дик, — можно ли оставить солонину до завтрашнего утра, потому что если он съест ее сегодня, то не будет в состоянии дойти до дому».

Вероника очень интересуется им. В ее характере, очевидно, есть материнская жилка, чему бы никто из нас не поверил. Она выражает уверенность, что в нем есть кое-что хорошее.

Она садится возле него, когда он колет дрова, рассказывает ему интересные истории, болтает, рассуждает, развивает его ум.

Она старается, сверх того, не оскорблять его чувств нескромным любопытством.

«Без сомнения, при такой рабочей жизни, как ваша, — слышала я, как она говорила ему сегодня утром, — очень естественно, что остается мало время на чтение. Я хотела бы вам читать вслух, и таким образом совершенствовалась бы также сама».

Осел прибыл сегодня галопом, после обеда, когда я была в саду, Гопкинс сидел на его спине. Кажется, что между этими двумя существует какое-то тайное соглашение. Мы пытались угощать его и сеном и чертополохом, но он, по-видимому, предпочитает хлеб с маслом. До сих пор я еще не могла определить, пьет ли он по утрам чай или кофе. Но, очевидно, это — животное, имеющее свои привычки; к счастью, тот и другой напиток найдется в доме. Мы ставим его на ночь с коровой, которая приветствовала его сначала с энтузиазмом, как родного, но затем стала холодна к нему, когда открыла, что он не теленок. Я старалась подружиться с ней, но она не очень отзывчива. Ей, кажется, не надо ничего больше, кроме травы и лугов, чтобы пастись. Она, по-видимому, не желает дальнейшего счастья.

Забавное происшествие случилось в церкви. Я забыла рассказать тебе. Сен-Леонары занимают две скамьи от двери. Они были все в сборе, когда мы пришли, за исключением самого старого джентльмена.

Он вошел как раз пред отпуском, когда все уже встали. Заглушаемое хихиканье последовало за ним до его места, а многие из присутствовавших засмеялись громко. Я не могла понять причины.

Он имел вид такого почтенного пожилого джентльмена, со своими седыми волосами, в туго стянутом сюртуке, который придавал ему несколько военный вид. Но когда он поравнялся с нашей скамьей, я поняла.

Торопясь домой со своего утреннего обхода по хозяйству и не имея никого, кто бы приглядел за ним, милый старик по рассеянности забыл переменить свои рейтузы.

От колен до верху это был настоящий набожный христианин, но что касается ног, то это были ноги постыдного грешника.

— Что такое? — прошептал он, проходя мимо меня. Как раз я сидела на краю.

— В чем я промахнулся?

— Мы поговорим об этом после завтрака, — ответила я и тотчас же получила похвалу за свое решение.

— Вот благоразумная простая девушка, — воскликнул старик, когда я вошла в комнату.

Заметьте, что я не ставлю кавычек после слова «простая». Полагаю, что он не делал ударения на этом слове. Вы можете заменить его другим прилагательным: не так ли?

Но я предлагаю вопрос: не все ли равно Всемогущему, в какой одежде я прихожу в церковь? В длинных или коротких штанах?

— Я не вижу, — возразила мисс Сен-Леонар довольно холодно, — чтобы мисс Робина имела больше меня права говорить с уверенностью о воле Создателя.

Это замечание, по-моему, было справедливо. Она продолжала:

— Если для Всемогущего это безразлично, то почему не носить длинных штанов? — продолжала она. — Прежде всего, надо иметь сердце сокрушенное.

Он казался очень недоволен.

— Лучше одеваться прилично, — заметила жена и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Дженни все более и более мне нравится.

Я надеюсь, что мы будем с ней добрыми товарищами».

Это место я прочитал дважды Этельберте, под предлогом, что потерял строчку.

«Я думаю, что из нее вышла такая дельная девушка только потому, что мать у нее взбалмошная и отец совершенно непрактичный. Если бы ты и мама были бы родителями в этом роде, из меня бы тоже вышла порядочная девушка.

Но теперь поздно вас обвинять.

Я должна с вами помириться.

Она работает без устали и не думает о себе.

Она не похожа также на некоторых добрых людей, которые дают вам чувствовать бесполезность ваших стараний совершенствоваться.

Она иногда сердится и бывает нетерпелива, но затем сама над собой смеется, заглаживая таким образом свои ошибки. Бедная м-с Сен-Леонар, ее нельзя не жалеть!

Она могла быть так счастлива, сделавшись женою почетного коммерсанта с цветком в петлице и в белом костюме по воскресеньям.

Я не верю, когда говорят, что муж и жена должны иметь противоположные характеры.

Мистер Сен-Леонар должен был жениться на умной женщине, способной вести с ним беседы о философии и в жизни довольствоваться малым. Вы понимаете, о ком я говорю? Если я когда-нибудь выйду замуж, то не иначе как за человека нрава вспыльчивого, который любит музыку и хорошо танцует. Если я замечу позднее, что он ученый, я от него убегу.

Дик еще не возвращался, хотя уже восемь часов. Вероника собирается спать, но в ее комнате я еще слышу стук падающих вещей. Бедняга! Он, наверное, очень устал, но сегодня день исключительный. Из Аила пригнали триста баранов, их надо было «разместить» прежде, чем подумать об ужине. Я заранее позаботилась о том, чтоб его получше накормить.

Теперь будем говорить о деле.

Молодой Бьют пробыл здесь целый день и только что уехал. Он вернется в пятницу в «приемный день миссис Сен-Леонар». Она надеется иметь удовольствие с вами познакомиться и ожидает в этот день две или три семьи, с которыми нам интересно повидаться. Из этого я заключаю, что большинство соседей приглашены. Ты должен привезти фрак; если мамочка пожелает надеть мое розовое муслиновое платье с крапинками, которое лежит или в шкафу, или в комоде у Вероники, или в картоне под кроватью, — вы можете уложить его в мешок.

Лишь бы не измять. Пояс, я уверена, мамочка убрала в какое-нибудь другое место.

Возвращаюсь к молодому Бьюту. Он не видит причин, — если вы одобряете его план — почему бы не приступить к работам сейчас же. Должна ли я написать старому Сли, чтоб он приехал к нам в пятницу? По общему мнению, вы не можете сделать лучшего выбора. Он на месте, и его условия очень умеренные. Но вы должны вместе составить смету, не так ли? Он, то есть Бьют, советует соединить молочную с коридором, что составит помещение или зал достаточных размеров для чего бы то ни было. Он думает, что в нем можно будет даже устроить бал. Но обо всем этом ты можешь переговорить с ним в пятницу. Он, конечно, очень старается, и некоторые из его предложений оказываются толковыми. Он, естественно, вполне понял, что самое важное исполнять наши желания, а не его предположения. Я передала ему твое мнение о том, что я могу устроить мою комнату по своему желанию, и высказала ему свой взгляд. Сперва он, очевидно, вообразил, что я сама не знаю, чего хочу, и для того, чтобы он понял и согласился выполнить мои поручения, я должна была изложить их письменно; в этом я не видела ничего предосудительного, так как этим можно будет устранить дальнейшие недоразумения. Он мне нравится больше, чем прежде. Он весьма любезен.

Но он меня сердит, когда начинает говорить о «сооружениях фасада», и «основном плане». Скажи мамочке, что я буду писать ей завтра. Не приедет ли она с тобой в пятницу? Все будет на месте к этому времени, и…»

Остальное было более интимного свойства, Робина заключала письмо постскриптумом, который я тоже не прочел Этельберте.

«Только что я кончила свой доклад, как послышался очень характерный звук, вроде как бы когда мышь скребется у двери.

Положив на вид старую соломенную шляпу Дика и громко приказав воображаемому Джону не уходить без писем, я отворила дверь. Это оказался местный корреспондент. Нечего было пугаться. Из нас обоих он был наиболее смущен и так долго извинялся, что, если бы я не пришла ему на помощь, он бы ушел, позабыв о причине посещения. Не что иное, как всепоглощающее чувство долга перед Обществом (с большой буквы), могло побудить его посетить меня. Не согласна ли я дать ему некоторые подробности, чтобы восстановить истину? Мне тотчас же представились громкие заглавия: «Семейная драма», «Знаменитый писатель, погибший от руки своей собственной дочери», «Разорение домашнего очага». Мне показалось, что лучше всего завербовать этого любезного молодого человека на нашу сторону.

Надеюсь, что мои старания не были тщетны. Я решила сообщить мое впечатление и с первого взгляда угадала в нем лучшего и благороднейшего из людей; я поняла, что могу положиться на его ум и твердость для того, чтобы спасти нас от огласки, которая, по моему понятию, омрачили бы всю мою жизнь; если он так поступит, моя вечная признательность и уважение послужат ему наградой. Я умею быть любезной, когда желаю. Все с этим согласны. Мы расстались, пожав друг другу руку, и я надеюсь, что он не посетует, но предвижу, что «Беркширский курьер» лишится своей добычи.

Дик только что вернулся и обещает рассказать все после обеда».

Письмо Дика, которое Этельберте так хотелось прочесть скорее, пришло к нам в среду утром.

«Если ты желаешь узнать, папа, что такое, в сущности, тяжелая работа, займись земледелием, — писал Дик, — и, несмотря на это, я думаю, тебе оно бы понравилось. Но разве старый Джон не называет земледелие поэзией плуга? Отчего мы вечно хлопочем о пустяках, запираемся в душных конторах, мучаясь до самой смерти по поводу разных пустяков ни для кого не нужных. Я бы желал это выразить как можно яснее, чтобы ты меня вполне понял. Ты увидишь, что я подразумеваю. Отчего мы не живем в простых домах и не получаем все нужное от земли; это нам было бы нетрудно? Мы отбиваем бедняков от земледелия и посылаем их в шахты или заставляем их бегать взад и вперед полунагими среди раскаленных очагов, и таким образом они превращаются в машины, исполняющие механический труд. Какой смысл всего этого? Конечно, некоторые вещи полезны. Я бы, например, желал иметь автомобиль, а пароходы и железные дороги тоже вещи хорошие. Но мне кажется, что мы могли бы обойтись без побрякушек, которые считаем необходимыми, и таким образом сберечь время и силы для вещей необходимых. Везде происходит то же самое, что и в школе. Там нас заставляют зубрить греческие корни, и у нас еле хватает времени на изучение английской грамматики. Посмотрите на молодого Денниса Юбери. Он владеет двумя тысячами акров в Шотландии. Он мог бы вести приятную жизнь, хозяйничая в имении с истинной пользой. Вместо этого он все забросил до разорения и только разводит там несколько сот птиц, которые с трудом могли бы поддержать одну семью; в то же время он работает с утра до ночи в убийственной конторе в Сити, обманывая людей, для того чтобы наполнять свой дом толпой глупых, нарядных болтунов и наряжать себя и свою семью вроде павлинов.

Конечно, мы всегда будем нуждаться в умных людях, способных рассказывать сказки; нам нужны будут доктора, без них мы бы не могли обойтись, хотя можно предположить, что при правильной жизни мы бы могли прекрасно существовать, сократив их число наполовину. Мне кажется, что нам только надо удобный дом, довольно пищи и питья и кое-какие наряды для молодых девушек, а все остальное лишнее.

Мы все желали бы иметь время думать и развлекаться, и если бы мы все охотно работали над чем-нибудь действительно полезным и были бы довольны своей долей, то хватило бы на всех. Возможно, что все это вздор, но, надеюсь, есть и доля правды. Как бы то ни было, я намерен сам поступить таким образом и очень обязан тебе, что ты даешь мне эту возможность.

Ты верно угадал на этот раз. Сельское хозяйство было именно то, о чем я мечтал. Я чувствую это и ненавижу профессию адвоката, сводящего насильно людей и живущего на счет несчастий других. Оставаясь землевладельцами, обрабатывая свои земли, чувствуешь, что полезен и себе и другим. Мисс Дженни согласна с этим. Я нахожу, что она одна из самых чутких молодых девушек, которых мне приходилось встречать. Робина ее также очень любит. Также и старика. Это кремень! Мне кажется, он меня полюбил, а я его. Он премилый старик! Он так нежно смотрит на репы в огороде, как будто перед ним ряд маленьких детей. И он заставляет человека вглядываться в сущность вещей. Вот, например, поля. Я всегда думал, что поле, и только поле. Его надо вспахать и засеять зерном, а все другое зависит от погоды. Но, папа, поле живет. Есть хорошие поля, которые стремятся воздать сторицей. Они благодарны за все, что для них делают, и гордятся сами собой. Есть негодные поля, которые хотелось бы растоптать. Вы можете потратить сто фунтов на их удобрение, а они только делаются хуже прежнего. Одно из наших полей, полоса в одиннадцать акров, окаймляющая дорогу в Файфидд, получило от него прозвище Госпожи Недотроги, и оно как будто чувствительнее других полей. С какой стороны ни подул бы ветер, это поле более всех других страдает от этого. Смотря на него после дождя, можно подумать, что нигде на других полях не было дождя, а что этому достался весь ливень.

Двухдневная жара имеет то же влияние на него, как на другие поля двухнедельная засуха. Теория Сен-Леонара, — он имеет теорию для объяснения чего бы то ни было; это утешает его… Он только что открыл теорию, объясняющую, почему первородный грех близнецов тяжелее греха обыкновенных детей. — Так вот его теория такова, что каждый заброшенный уголок земли имеет свой собственный характер, заимствованный им от бесчисленных душ умерших, погребенных в его недрах. «Разбойники и воры, — говорит он, отшвыривая на ином поле ногой камни и репейники, — безумно борющиеся люди, которые воображают, что земля создана для того, чтобы ей можно было распоряжаться произвольно. Посмотрите на этих безумцев! Камни и репейники, репейники и камни, таково их понятие о поле!» Или, опираясь на решетку, окружающую поле с богатой почвой, он простирает руки, как будто хочет поласкать его. «Добрые молодцы, честные труженики, — говорит он, — они любят бедных крестьян». Мне кажется, что у него остроумия немного или если оно у него есть, то он предоставляет вам разыскать его в нем. Слушая его фантастические мысли, вовсе не чувствуешь желания смеяться; во всяком случае несомненно, что из двух полей, лежащих друг против друга, одно ценится в десять фунтов за десятину, а другое в полкроны, и это кажется вполне понятно. У нас есть участок в семь акров на холме. Сен-Леонар говорит, что мимо него он никогда не проходит, не снимая шляпы: что бы вы там ни посеяли, все удается, тогда как на других полях, делайте с ними что хотите, всегда оказывается, что они в этом не нуждались. Их можно сравнить с капризными детьми, которые постоянно требуют лакомства у других детей. Однако нет никакой причины, почему это поле лучше других, если не объяснять это его доброй волей. Это поле расположено на восток, и лес скрывает от него солнце на полдня, но оно изо всего извлекает пользу и даже в самый пасмурный день как будто вам улыбается.

«Здесь, должно быть, покоится, — говорит «Сен-Леонар, — какая-нибудь добрая мать, воспевавшая любовь во время работы». Кстати, какое красивое поле могла бы создать Дженни! Не согласен ли ты со мной, папа? Что ты сделал с Вероникой? Она повсюду ходит с книгой, и когда с ней заговаривают, вместо ответа садится и принимается писать, не объясняя в чем дело. Она говорит, что это частное дело между тобой и ею, и что позднее вещи объяснятся в своем настоящем свете. Я сделал ей нынче выговор за то, что она забыла накормить осла. Я, конечно, приготовился слышать сотни объяснений, во-первых, что она намеревалась кормить осла; во-вторых, что это не ее дело; в-третьих, что осел был бы накормлен, если бы этому не помешали непредвиденные обстоятельства; в-четвертых, что никогда утром не следует кормить его… Вместо этого она показывает мне смешную книгу, спрашивая меня, не желаю ли я ее прочитать?

Я все позабываю спросить Дженни, какой корм надо ему давать?

Мы пробовали его кормить репейником и предлагали ему сена, он трется о репейник, а с сеном как будто не знает что делать.

Робина думает, что он хочет избавить нас от хлопот.

Мы не должны ничего специально припасать для него, он согласен на то, что у нас найдется; например, бутерброд или ломтик сладкого пирога ему нравятся для завтрака.

Что касается питья, то он предпочитает пить из полоскательницы чай с двумя кусками сахара и большим количеством молока.

Робина уверяет, что напрасно тратит время, подавая ему еду на двор; она хочет его приучить входить в дом, когда раздается удар гонга.

Теперь вместо гонга у нас будильник. Я не знаю, что я буду делать, когда у нас уведут корову.

Она меня будит каждое утро ровно в половине пятого, но я ужасно боюсь, чтобы она на этих днях не проспала.

Часы с будильником у нас вроде тех, о которых пишут.

Ты, кажется, сам писал что-то смешное о часах, но я всегда думал, что ты это все сочинил.

Я купил эти часы, так как меня уверяли, что они очень громко бьют. Это правда; в них неприятно только то, что они никогда не бьют раньше шести часов утра.

В воскресенье вечером я их поставил на половине пятого.

Нам, хозяевам, приходится рано вставать. И стоит того! Я никогда не воображал, что мир так прекрасен. Утром является особое освещение, незаметное в другое время, и в воздухе носятся какие-то звуки.

Чувствуешь… Но ты должен сам как-нибудь встать пораньше и выйти со мной в поле.

Я не могу всего описать. Если бы не наша добрая корова, я сам не знаю, когда бы встал. Часы начали звонить в половине пятого после обеда, как раз в ту минуту, как мы принимались за чай, и нас всех ужасно перепугали. Мы возились с ними очень долго, но ничего нельзя сделать с ними между шестью вечера и шестью утра.

Днем они на все согласны: как будто назначили свои рабочие часы и отказываются изменить порядок; я с ними дошел до бешенства, хотел их выбросить в окно, но Робина думает, что лучше их оставить до твоего приезда, когда ты, быть может, что-нибудь придумаешь… Например, напишешь что-нибудь о них.

Я думал, что будильники теперь достаточно усовершенствованы, но она говорит, что всегда возникает новое поколение, которое требует чего-нибудь нового.

Однако цена их довольно высока: шесть шиллингов и шесть пенсов, а мне кажется, что они ровно ничего не стоят.

Я бы желал знать, что такое ты сказал насчет ее комнаты?

Молодой Бьют явился ко мне в понедельник в сильном волнении.

Он говорит, что эта комната будет вся состоять из окон, вроде Эдинстоновского маяка, и для кровати места не найдется; при этом камин окажется на месте комода, и в комнату нельзя будет проникать иначе, как через ванную.

Робина говорит, что ты позволил устроить комнату по ее желанию, и Бьюту остается только исполнять ее приказания.

Но он указывает на то, что нельзя устраивать комнату для себя, не заботясь об общем плане.

Никому, как видно, нельзя будет пользоваться ванной, не предупредив об этом Робину и не сговорившись заранее.

Я уверял его, что ты от него не будешь требовать вещей невыполнимых.

Но лучше всего с ней переговорить вторично, объяснить ей, что она говорила как глупая коза (конечно, он должен выразиться учтивее), и что он останется при своем плане.

Можно было подумать, что я его посылаю в львиную пещеру дразнить львов. Не знаю, что сделала Робина, но он ее боится.

Я ему обещал с ней переговорить, однако лучше, если он сам с ней объяснится. Я только что передал ей его слова, как она пустилась в длинные объяснения.

Ты знаешь ее манеру говорить.

Если ей приятно жить в светлой комнате, в которой можно расчесывать волосы, это не его дело. Если он не в состоянии устроить простую комнату, не делая ее смешной в глазах соседей, то королевская школа английских архитекторов имеет неверное понятие о людях, которым поручаются постройки в этой местности.

Если, по его мнению, место камину в шкафу, то она с ним не согласна. Он должен исполнять требования заказчиков.

Если он воображает, что она может оставаться утром в своей комнате, пока все не возьмут ванну, то лучше бы было тебе обратиться к человеку, обладающему хотя долей здравого смысла.

При встрече с ним она ему выскажет все, что о нем думает, отказываясь от дальнейших переговоров.

Ей больше не нужно никакой спальни. Она может поместиться в кладовой или отдыхать по временам у Вероники. Это ей безразлично.

Тебе надо переговорить с нею лично. Я больше говорить не стану.

Не забудь, что пятница приемный день у Леонаров. Я обещал Дженни, что вы явитесь в парадных туалетах. (Не говори ей, что я зову ее Дженни, она может этим обидеться. Но никто ее не называет мисс Сен-Леонар).

Все приедут; детям заранее вымыли волосы. Здесь за вами будут все ухаживать. Никакой другой знаменитости нет до Босс-Крокера.

Артисты не принимаются в расчет. Недавно разнесся слух, что ты сюда являлся инкогнито под видом «печального Джонни», жившего в «приюте Рыбака» и проводившего весь день в лодке с бутылкой виски.

Я пришел в ужас, увидав его. Эта мысль у них, вероятно, явилась, когда они увидали виски.

У них сложилось понятие о литераторе как о вдохновенном бродяге.

Одна дама, миссис Джагерсведи, которую я встретил в воскресенье (она тоже будет в пятницу), отведя меня в сторону, таинственно спросила: «О чем он (подразумевая тебя) обыкновенно говорит?»

Она выражала уверенность, что все сказанное тобою будет замечательно умно, и с нетерпением ожидает твоего приезда, спрашивая, можно ли привезти детей.

Повторяю, тебе придется поговорить серьезно с Вероникой. Жизнь в деревне ей, очевидно, нравится. Она принялась за охоту вместе с близнецами.

Они пока воздерживались от этого греха, и старик этим гордился.

К счастью, я встретил их на дороге. Они возвращались с охоты. Близнецы несли десять убитых кроликов, привязанных на шесте, напоминая, таким образом, известную картину «Возвращение соглядатаев с гроздями винограда из Земли обетованной».

Вероника шла впереди, прикладывая ухо к земле через каждые десять шагов, чтоб слышать приближение врагов. Она очень удивилась, что не заметила моего прихода, объясняя это неожиданным переворотом в законах мироздания.

Найдя целую коллекцию кроликов, висевших на дереве, они объясняли, что это им посылает Провидение. Я просил их вернуться и указать мне это дерево, что они исполнили неохотно.

К счастью, сторожа не было, иначе он бы поднял шум из-за пустяков.

Я привел ей несколько прекрасных нравственных изречений, но она уверяет, что, по твоему мнению, совершенно безразлично, поступает ли человек хорошо или дурно; так как все идет по заранее предопределенному плану. Если это так, то почему бы и ей не делать того, что ей нравится. На мой вопрос, почему ей добрые поступки, кажется, никогда не доставляют удовольствия — что касается меня, если б мне пришлось заняться воспитанием козленка, я бы сам стал образцовым человеком — она отвечала, что себя она считает злой от рождения.

Я ей объяснил, что это замечание касается тебя и мамы. На это она ответила, что считает себя также неудачной.

Старый Сли достал себе собачку, неудавшегося терьера, и, кажется, он это ей объяснил.

Что тебя неприятно поразит в этой местности, папа, это жестокость жителей к животным. Они расставляют западни для маленьких зверьков, заставляя их страдать целыми днями, не говоря уж о страхе и о голоде.

Я пробовал просунуть палец в одну из этих ловушек и продержать его там минуты две. Боль все усиливалась с каждой минутой, казавшейся мне более двадцати, а я не неженка, как ты знаешь.

Мне не было так больно, когда я лежал со сломанной ногой.

Иногда слышны их крики, но описать их нельзя. Они умолкают при приближении людей. Вот почему многие не любят деревенских жителей.

Они так грубы. Если им сделать замечание, они скалят зубы.

Дженни приходит в бешенство от этого. Миссис Сен-Леонар просит пастора упомянуть об этом с кафедры, но он того мнения, что церковь должна ограничиваться исполнением своей собственной великой «миссии». Осел!

Привози с собой маму; мы ждем ее в пятницу. Посоветуй ей принарядиться. Напомни ей о лиловом платье с кружевами, которое на ней было в Кембридже на майском празднике, в позапрошлом году. Пусть она не стесняется; оно вовсе не молодо для нее.

Нэш уверял, что она ему напоминает старую картину, а он готовится быть художником. Не позволяй ей одеться по собственному выбору, она этого не умеет. Прошу тебя, достань мне ружье…»

В конце письма говорилось больше о ружье. Ружье, как видно, имелось в виду замысловатое…

Жалею, что я прочитал о ружье Этельберте. Это ей испортило весь день.

Письмо Вероники было получено в среду утром. Я его прочитал, сидя в поезде. Переписывая его, я не сохранял правописание оригинала, но подвел его под более принятые формы.

«Вы, конечно, будете рады узнать, что мы живы и здоровы, Робина усердно работает. Я думаю, что это ей полезно. Я ей помогаю, сколько могу.

Я рада, что взяли мальчика для уборки посуды. Одной ей было бы трудно. Она злилась. За это ее упрекать нельзя.

Работа тяжелая и неприятная.

Он добрый мальчик, но им никто не занимался. Я обучаю его грамматике. Он говорит: «вы был» «она был». Но теперь он делает успехи. Он уверяет, что посещал школу.

Но там с ним, как видно, мало занимались. Разве это легко?

Вся метода, полагаю, никуда не годна. Робина просила меня не спешить. Вы желаете, чтобы он говорил по-беркширски. Поэтому я ограничусь элементарными правилами. Он по-беркширски ничего не слышал о Робинзоне Крузо. Что за жизнь!

В воскресенье мы были в церкви.

Я потеряла перчатки. Робина устала. Мистер Леонар явился в своем обычном костюме. Маленький мальчик, который произвел взрыв в нашей печке, был в церкви со своею матерью.

Я с ней не говорила. Над ним тяготеет «злой рок». Вот почему произошел взрыв.

Он тут ни при чем. Из этого ясно, что вина не моя, после всего. Его дед тоже погиб от взрыва. И ему угрожает такая же точно опасность, но только позднее. Он очень смел и собирается оставить завещание. Вся семья Сен-Леонара мне очень симпатична. Мы пили чай у них в воскресенье. Мистер Леонар нашел, что я очень весела. Мисс Дженни на мой взгляд очень красива.

Дик того же мнения. Она мне напоминает ангелов. Дик со мной согласен. Он говорит, что она необыкновенно добра к своим братьям и сестрам. Это хороший признак.

Мне кажется, ей бы следовало выйти замуж за Дика. Он, наверное, остепенился бы. Он много работает. Но это ему полезно. Мы завтракаем в семь. Я накрываю на стол. Утро бывает великолепное, когда рано встанешь.

У мисс Леонар близнецы, они доставляют ей много хлопот. Но она с ними не хочет расставаться. У нее много забот. Иногда она печальна.

Девочка мне очень нравится. Ее зовут Уинни. Она похожа на мальчика. Его зовут Уилфрид. Иногда дети меняются платьем. Тогда легко ошибиться. Им не более семи лет. Но они много знают. Они хотят научить меня плавать. Разве это не мило с их стороны?

Старшие мальчики вернулись на каникулы, но они страшно важничают. Они меня прозвали «клушей». Я заметила одному, что ему придется об этом пожалеть: когда он вырастет, тогда я буду красива, и он меня полюбит. Но он уверяет, что этого не будет. Пусть он узнает, что я о нем думаю. Девочка очень мила. Она моих лет. Ее зовут Салли. Мы собираемся сочинять пьесу. Но мы не позволим играть в ней Берти. Разве если он извинится. Я буду играть роль принцессы, которая не знает, кто она. Но она это чувствует. Салли будет играть роль колдуньи, которая сватает меня за своего сына. Я влюблена в свинопаса. Он гений. Но этого никто не подозревает. В последнем акте я надеваю корону. Все радуются, исключая колдуньи.

Я думаю, пьеса будет иметь успех. Мы почти докончили первый акт. Она пишет прекрасно. У нее хорошее чутье. Я ей подсказываю, что говорить.

Мисс Дженни делает мне платье с треном и золотыми аграфами. Робина мне дает свое голубое ожерелье. Все годится для старой колдуньи. Никому не придется много хлопотать.

Мистер Бьют нарисует декорации. И мы пригласили всех. Он очень мил. Робина находит, что он много о себе воображает. Но она очень критически относится к мужчинам вообще.

Она с этим согласна. Она не виновата. Я нахожу его очень приветливым. Дик со мною согласен. Я думаю, Робина переменит свое мнение. Он обещал этим не обижаться. У нее такая привычка. Она чувствует свою несправедливость. Он, право, очень мил.

Я ему так и сказала. Он назвал меня доброй девочкой. Он мне сделает настоящую корону. Робина находит, что у него красивые глаза… Это я ему передала. Он засмеялся. Здесь бывает молодой человек, который влюблен в Робину. Но об этом я ей ничего не скажу. Она очень обидчива. Он не красив, но имеет вид добродушный. Он пишет в газетах. Кажется, не богат. Робина с ним очень любезна в его присутствии. Затем она выходит из себя. Это все началось после взрыва. Быть может, такова ее судьба. Он умолчит о взрыве в газете, насколько это возможно.

Но он имеет обязанности относительно публики. Я откажусь с ним видеться. Так лучше. Мистер Сли обещает, что завтра все будет готово. Вы можете приехать. У нас будет говядина по-ирландски. И вкусный пудинг для перемены. Он очень мил, уверяя, что он сам попадался, когда был ребенком. Все это дело опыта.

В пятницу мы приглашены к миссис Леонар. Вы тоже должны приехать. Робина мне советует надеть новое платье. Но мы потеряли пояс. Это довольно странно. Не попался ли он к вам?

Придется купить новый пояс. Это неприятно. Мои новые башмаки уж износились. Это совершенно непонятно, потому что они стоили очень дорого. Прибыл ослик. Он так мил, кушает из моих рук и позволяет себя целовать. Но он упрям. Подвигается, когда на него прикрикнут, и то погромче.

Мы с Робиной вздумали вчера прогуляться после чая. Дик бежал рядом с нами. Он покрикивал и, наконец, охрип. Тогда ослик отказался идти. Робина сердилась на Дика за то, что он выкрикивал грубые слова. Дик уверял, что это бывает невольно, когда приходится кричать.

Робина приходила в ужас; люди могли их слышать. Мы все пошли пешком, стали подталкивать ослика, чтобы он шел домой. Но он очень упрям. Мы все очень устали. Робина его возненавидела. Дик хочет дать полкроны мистеру Гопкинсу, чтобы тот указал, как заставить ослика повиноваться. Гопкинс умеет с ним справляться, и ослик у него пускается в галоп. Робина подозревает, что это гипноз, но Дик уверен, что дело проще.

Гопкинс славный малый. Он просит тебя одолжить ему книгу. Это поможет ему выражаться, как сельский житель. Я ему дала книгу насчет окна, сочинения Барри, того самого, который был у нас в прошлом году. Там масса странных слов. Он их выучил наизусть. Но их значение непонятно и для него и для меня. Я написала уж много нашей книги. Это будет интересно.

Вроде сновидения. Он является обыкновенным отцом. Не лучше, не хуже других. Он летит все выше и выше. Приятное ощущение. Наконец долетает до луны. Там все изменяется. Оказывается, что там все знают дети и никогда не ошибаются. Старшие должны им повиноваться. Они добры, но тверды. Это ему приносит пользу, и, проснувшись, он оказывается исправленным. Я по твоему совету записываю все, что мне приходится испытывать.

Материала масса. Ты из этого узнаешь, как несправедливо относятся к детям. Мне приказали накормить ослика, потому что он принадлежит мне. Я его накормила. Дик остался без ужина и выругал меня идиоткой.

Тогда Робина мне запретила кормить ослика, так как он ничего не ест, кроме хлеба с маслом. Булочник не пришел. Его нигде не было. Человек, который приходил доить корову, забыл запереть дверь. Я была рассеяна. Дик спросил меня, накормила ли я ослика. Но я этого не сделала. Дик рассердился. Я не обратила на него внимания.

Теперь ты сам можешь судить. Мы все очень счастливы. Но будем очень рады видеть тебя. Мятный крем здесь не удается и обходится дорого в сравнении с Лондоном. Доволен ли ты моим письмом? Ты мне советовал писать, как я думаю. Я так и сделала.

Кажется, нечего более сказать».

Я прочитал Этельберте выдержки из этого письма. Она отвечала, что радуется своему решению ехать со мной.