Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь Андерсен Йенс

Революция в детской

5 мая 1945 года тридцатисемилетняя Астрид Линдгрен, как всегда, отправила свое ежемесячное письмо в Нэс. Обычно она писала Ханне и Самуэлю Августу или Гуннару и Гуллан, хотя зачастую письма читались всеми домашними. На сей раз Астрид рассуждала о писательстве. Внезапно она стала нарасхват. Издательство «Рабен и Шёгрен», в 1944 году напечатавшее «Бритт-Мари изливает душу», переживало не лучшие времена, однако недавно подверглось реорганизации и консолидации. Так, по крайней мере, Астрид сообщил по телефону директор Ханс Рабен, упомянув, что они ждут от нее новой детской книги. Но Астрид сомневалась. Небольшое издательство печатало все подряд, от букваря до диссертации о мигренях, среди изданий были биография датского священника и писателя Кая Мунка и книга «Я был узником Квислинга», «Словарь шведских писателей» и пара детских книг. Подходит ли такое место Астрид? Она подумывала перейти в более солидное издательство «Гебер» – они тоже закидывали удочки – и делилась своими сомнениями:

«Посмотрю, как пойдет. Может, лучше держаться более стабильного издательства, если мне, конечно, удастся состряпать еще один шедевр».

Астрид в итоге отдала предпочтение издательству «Рабен и Шёгрен», потому что умница Ханс Рабен предложил ей нечто экстраординарное: сотрудничество с дальновидным и широко мыслящим редактором, таким же увлеченным и энергичным, как и сама Линдгрен. С Эльсой Олениус, детским библиотекарем, членом жюри, присудившего вторую премию «Бритт-Мари». Фру Олениус сотрудничала с издательством на Оксторгсгатан – была генератором идей и выполняла различные редакционные задания по совместительству с основной работой в библиотеке на Хорнсгатан. О том, как в 1944 году она помогла дебютантке с первой в ее жизни настоящей рукописью, Астрид Линдгрен через много лет написала в юбилейном издании «Рабен и Шёгрен»:

«Она щедро уделила нам с рукописью два часа своего времени. <…> Эльса считала, что Бритт-Мари не может вот так, с бухты-барахты, излить душу неизвестной подруге по переписке. Необходима была вводная глава. Таким образом можно привлечь многих юных читателей, которые не слишком любят эпистолярный жанр. Не хочу ли я, спросила Эльса, пойти домой и написать эту главу? Я так и сделала. И поторопилась вернуться уже на следующий день – слишком быстро, как показалось Эльсе. Но главу-завлекалочку она одобрила. А затем, на прощание, мы прошлись в мазурке по передней – уже закадычные друзья».

(Фотография: Андреа Дэвис Кронлунд, КБ)

Астрид так доверяла Олениус, что, отказав «Геберу» ради «Рабен и Шёгрен», показала ей рукопись, которую годом раньше отвергло издательство «Бонниер». Не прочитает ли фру Олениус истории о самой сильной девочке на свете?

Конечно да. Олениус, как уже говорилось, преподавала драму и руководила маленьким детским театром в филиале библиотеки на Медборгарплатсен – и она первой увидела потенциал рукописи и литературную силу фигуры Пеппи. В эйфории майских дней 1945 года, пока Европа ликовала после шести лет войны, а Астрид, Стуре, Лассе и Карин присоединились к сине-желтой[25] толпе в центре Стокгольма, Эльса Олениус работала над рукописью «Первой редакции „Пеппи“». Она сочла книгу потрясающей, но настаивала на некоторых изменениях. Лошадиные какашки на манеже и горшок с мочой, который швыряли в зевак на пожаре, казались ей слишком сильными средствами воздействия.

Кунгсгатан, 7 мая 1945 г. В этот день Астрид записывает в своем «военном дневнике» (см. предыдущую фотографию): «…все немецкие силы по всей Европе сдались. То есть Норвегия теперь свободна. Безумное ликование охватило Стокгольм. Кунгсгатан вся усыпана бумагой, люди совершенно спятили от радости». (Фотография: «Бонниер» / ТТ)

Позитивной оценкой Эльсы Олениус Астрид тут же поделилась с близкими в Стокгольме и Смоланде. Все в Нэсе прочитали о реакции редактора. Но тут проснулась неуверенность: а что скажут о Пеппи менее прогрессивные читатели? Писатель сомневалась больше редактора:

«Два дня назад я отдала свою книгу фру Олениус, и вот она в восторге позвонила. Конечно, я обрадовалась, ведь я так ждала ее ответа: если фру Олениус понравится книга, книгу не зарубят. Она пригласила меня на этой неделе на обед, чтобы отдать рукопись, и я отнесу ее в издательство „Рабен и Шёгрен“, – похоже, они встали на ноги».

Сорокавосьмилетняя Олениус была не только детским библиотекарем, преподавателем драмы, консультантом и редактором, но и критиком детской и юношеской литературы на шведском радио. Она не просто пришла в восторг от Пеппи Длинныйчулок – ей не терпелось помочь рождению книги и персонажа, какого мир еще не знал. Олениус была так решительно настроена, что в мае 1945 года предложила Линдгрен отослать рукопись на следующий конкурс детской книги издательства «Рабен и Шёгрен», где выступала одним из четырех судей. Но сначала надо было внести кое-какую правку. Астрид прислушалась к предложениям Олениус, взялась за работу и отредактировала рукопись. 2 июня 1945 года она записала в дневнике:

«Как же здорово быть „писателем“. Сейчас переделываю „Пеппи Длинныйчулок“, если из непослушной девчонки вообще что-то может получиться».

Когда в августе – сентябре настала пора выбирать победителя издательского конкурса книг для детей шести – десяти лет, Олениус изо всех сил боролась за анархистку Пеппи, которая теперь стала немного цивилизованней. Ее восторг, правда, разделял только автор бестселлеров о «Приключениях Бесхвостика Пелле» Йоста Кнутсон. В жюри, помимо них, сидели учительница Герда Шамбер и директор Рабен, так что голосование затянулось. В письме Ханне и Самуэлю Августу от 8 сентября Астрид передает слова фру Олениус о том, что Пеппи совершенно точно напечатают и издадут, но книга вряд ли выиграет конкурс:

«И все равно я очень рада. Во вторник с ней встречаюсь, тогда, может, узнаю больше».

Однако Эльса Олениус добилась своего. Судя по всему, ей удалось уговорить Ханса Рабена, и 14 сентября 1945 года «Свенска дагбладет» сообщила о вручении премии за лучшую детскую книгу издательства «Рабен и Шёгрен»:

«Жюри признало рукопись „Пеппи Длинныйчулок“ произведением высокого уровня и отметило в ней целый ряд достоинств, свойственных хорошей детской книге: оригинальность, увлекательность и совершенно обезоруживающий юмор».

Перед выходом книги, после двух месяцев интенсивной работы, включавшей создание иллюстраций, печать, переплет и дистрибуцию, именно Эльса Олениус расхвалила «Пеппи Длинныйчулок» в детской программе единственного канала национального шведского радио, одновременно прорекламировав два свежих издания Астрид Линдгрен: книгу для девочек «Черстин и я» и детскую пьесу «Главное – здоровье» (которую, кстати, сама и заказала чуть раньше). Таким образом, издательство теперь могло цитировать позитивный отклик собственного сотрудника о книге, которую этот сотрудник редактировал и выдвинул на премию.

Во многих газетных анонсах рождественских продаж под изображением «Пеппи» стояла подпись: «Эльса Олениус: „Прямое попадание“».

Линдгрен ценила неутомимую и неоценимую маркетинговую работу редактора на этой ранней стадии жизни Пеппи Длинныйчулок.

В письме в Нэс от 8 ноября 1945 года взволнованная писательница сообщала о новостях:

«„Пеппи“ я еще не видела, но книжка вот-вот выйдет. 17 ноября Эльса Олениус беседует с кем-то на радио, передача называется „Пеппи Длинныйчулок и другие“. Они сделают обзор книг, как в прошлом году. Эльса Олениус сказала мне, что расскажет о „Пеппи“ и о „Черстин и я“, а еще о любительской пьеске, которую издает „Линдфорс“ („Главное – здоровье“. – Ред.). Так что она делает все, чтобы добыть мне честь и славу».

Непотизм или взаимопомощь

Что это было – непотизм или взаимопомощь? И то, и другое, и еще кое-что. Итак, Эльса Олениус во многих лицах, играющая разные роли на ниве шведской детской культуры, позаботилась о том, чтобы в начале 1946 года на шведском радио неделю за неделей читали «Пеппи Длинныйчулок». Та же Олениус 6 марта 1946 года – всего через три месяца после выхода книги – в своем театре в «Медборгархусет» («Общественном доме») в Сёдермальме представила постановку самой популярной детской книжки. Сценарий написала Астрид Линдгрен, поспешно состряпав его из избранных сцен книги. Немного погодя пьеса вышла в виде брошюры в издательстве «Рабен и Шёгрен», дабы юные и полные надежд любители на школьных сценах всей страны могли поставить свою собственную местную «Пеппи».

Эльса Олениус – неутомимый двигатель шведской детской культуры в послевоенное время. В 1984 г., в некрологе на ее смерть, Астрид Линдгрен вспоминает радостный и энергичный голос подруги, ее способность вселить жизнь в любое собрание – и даже в пятьдесят муниципальных зануд, пришедших услышать правду о детском театре и книгах: «Она быстро объяснила им, как важны игры, заставила дурачиться и изображать беззаботные пушинки одуванчиков». (Фотография: Ло Херцман-Эриксон / ТТ)

Постановка «Пеппи» в «Медборгархусет» произвела фурор. Да такой, что в марте – апреле 1946 года зал не мог вместить всех детей, желающих увидеть Пеппи на сцене, – всех, кто мог предъявить билет, а билетом в детский театр Олениус всегда служил действительный читательский билет в Городскую библиотеку. Для этого и был нужен театр при детской библиотеке – чтобы привить маленьким гражданам вкус к хорошей литературе.

Слухи о сногсшибательной пьесе и талантливых исполнителях распространялись по стране вместе с книгой, и труппа Олениус выехала на гастроли в Гётеборг, Эскилстуну и Норкёппинг. В столице они тоже дали специальные представления, ради которых несколько смущенная труппа переместилась в сам Стокгольмский концертный зал на Хёторьет. На большинстве представлений присутствовала Астрид – она вообще в 1946 году появлялась на многих литературных и библиотечных мероприятиях в столице и за ее пределами. В письме родителям весной 1946 года Линдгрен, среди прочего, рассказывает, что к поклонникам бунтарки Пеппи теперь присоединились и три юные принцессы шведского королевского дома:

«Представляете, поеду в Муталу на День книги, мучить бедных детей „Пеппи Длинныйчулок“. Похоже, я ужасно знаменита. Объединение книготорговцев проводит книжную выставку в галерее „Модерн“ в „Драматене“[26], там я тоже двадцатого числа буду читать из „Пеппи“. Этот ребенок, похоже, становится всенародным бедствием. А еще новый книжный, „Кунгсбокхандельн“, открывшийся с большим шумом, именно в эти дни снял то ли Концертный зал, то ли гимназию „Боргарскола“, и детский театр Эльсы Олениус будет играть „Пеппи“ там. Приглашены сами принцессы Хага, так что рекламной шумихи предостаточно».

Пеппи Длинныйчулок и ее создательница – повсюду в шведской культурной жизни второй половины 1940-х гг. (Фотография: Бертиль Нильсон)

В первый год после выхода книги и пьесы о Пеппи Длинныйчулок шумихи вокруг нее и впрямь было предостаточно. Насколько она была громкой и всепроникающей, можно судить по одному мероприятию на Дне книги в Авесте 4 декабря 1946 года. В течение суток туда прибыли поездом пять известных шведских писателей со всех концов страны, дабы развлечь детей своими новыми книгами, и Линдгрен участвовала в так называемом «Часе сказки» для девятисот школьников из Авесты и Гритнеса. Дети два раза заполняли Центральный кинотеатр (включая стоячие места), чтобы услышать отрывок из «Пеппи отправляется в путь». В зале были и репортеры из местной газеты, которые днем позже отрапортовали:

«Вначале прозвучала музыка в исполнении молодежного оркестра под руководством господина Кёнига, которая создала чудесную атмосферу для дальнейшего действа. Учитель средней школы Хельге Уттербом поприветствовал фру Линдгрен. Писательница прочитала отрывок из „Пеппи Длинныйчулок“, дети слушали затаив дыхание. Приключения Пеппи в стиле Робинзона Крузо, написанные со свойственным госпоже Линдгрен задором, совершенно заворожили мучимых декабрьской простудой ребят, вытеснив мысли обо всех невзгодах. Такое под силу лишь волшебному лекарству».

На самом деле все было не так уж безоблачно. Астрид сама оценила свои чтения в Даларне в письме в Нэс от 7 декабря. Ей было нелегко выступать перед таким количеством кашляющих, беспокойных детей, пришлось сильно напрягать голос – «так, что лицо у меня посинело от натуги».

Вот такая шумиха царила вокруг Пеппи осенью 1946 года. В рекордные сроки Пеппи завоевала и радио, и театр, а Астрид Линдгрен уже готовила несколько новых книг. Возникла цепочка, в которой продукты разных жанров и форм обогащали друг друга. Ханс Рабен не верил своим глазам. Детская книга, которой он поначалу даже не хотел присуждать первую премию на конкурсе, не только спасла издательство от банкротства, но и извергла золотой дождь в его пустую казну.

Тогда, в мае 1945-го, позвонив Линдгрен, чтобы уговорить ее остаться в «Рабен и Шёгрен», Ханс Рабен не сказал ей правды. На самом деле финансовое положение издательства оставалось сложным. В юбилейном издании «92-летняя хроника» Рабен признался, что руководство издательства поступило безответственно, запустив в производство новые книги летом и осенью 1945 года, но их на это сподвигли серьезность ситуации и своего рода юношеское отчаяние:

«Мы находились в положении игрока, который продолжает ставить деньги в надежде на большой выигрыш, который позволит ему все уладить».

Вплоть до того знаменательного дня в середине сентября 1945 года, когда «Пеппи Длинныйчулок» объявили победителем конкурса, судьба издательства и рукописи первой книги о Пеппи могла сложиться совсем иначе. Финансовый кризис так подкосил просуществовавшее всего три года издательство, у которого на складе было слишком много дорогостоящей продукции, что в августе 1945 года оно попыталось все рукописи, поступившие на конкурс детской книги, продать оптом. Издательству «Бонниер» предложили вслепую купить более двухсот рукописей, однако безрезультатно. А в этой кипе манускриптов лежала не только «Пеппи Длинныйчулок», но и другая книга Линдгрен, под названием «Мы все из Бюллербю», законченная летом 1945-го на Фурусунде. Книге этой Астрид не придавала большого значения и в письме Ханне и Самуэлю Августу охарактеризовала ее как «милую, хотя не слишком хорошо написанную».

Таким образом, не приняв предложение издательства «Рабен и Шёгрен», «Бонниер», даже не подозревая об этом, повторно отказалось от Астрид Линдгрен и Пеппи. То есть от книги, продажи которой еще до конца сороковых достигли 300 тысяч экземпляров в одной только Швеции, – книги, которая превратила «Рабен и Шёгрен» в ведущее шведское издательство детской и юношеской литературы. А всё вездесущая Эльса Олениус. Именно она нашептала Хансу Рабену в 1946 году, что создательница Пеппи еще и прекрасная стенографистка, машинистка, говорит на нескольких языках и именно сейчас нуждается в работе с неполной занятостью. Рабен к Олениус прислушался. В конце концов, благодаря госпоже Линдгрен Рождество 1945 года, которого все в издательстве, включая владельца, ждали с тревогой, стало самым радостным на памяти издателя. 21 тысяча экземпляров книги о Пеппи разошлась всего за две недели. Вот что об этом написал сам Рабен в юбилейном издании 1967 года:

«Мы все до поздней ночи оставались на складе, пакуя „Пеппи“. Канун Рождества я провел в такси, объезжая книжные магазины Стокгольма. Все шведские дети должны были получить в этом году в подарок „Пеппи“».

Коломба и Коринна

Масштаб помешательства на Пеппи в 1945–1946 годах объясняется не только стараниями Олениус, но и тем, что к Рождеству 1945 года в газетах «Дагенс нюхетер» и «Свенска дагбладет» появились две первые и самые важные рецензии – Евы фон Цвайберг и Греты Болин. Критики вели в газетах колонки о детской культуре, воспитании и семейной жизни под псевдонимами Коломба (Цвайберг) и Коринна (Болин) и призывали к обновлению шведской детской литературы. Их поддерживала Эльса Олениус, составившая списки книг для первопроходческого труда Цвайберг и Болин «Ребенок и книги», который увидел свет в том же году.

Благодаря своим контактам на радио, в печати, издательской индустрии и библиотеках, эта троица – Цвайберг, Болин и Олениус – в 1940-е годы влияла на литературу для детей и юношества и окололитературную жизнь в Швеции. И Астрид Линдгрен извлекла из этого заслуженную выгоду. Она много раз видела, как им это удается, и не всегда одобряла. Как Астрид написала Ханне и Самуэлю Августу 5 августа 1948 года, иногда их намерения становились очевидными, и это не могло не расстраивать:

«Вчера мне позвонила Ева фон Цвайберг, рассказала, что „Бонниер“ собирается выпустить новое издание „Незабываемых сказок“ под ее редакцией. Одна сказка ей не очень нравится, и она хочет заменить ее на „Крошку Нильса Карлсона“. Конечно же, эту мысль ей подкинула Эльса Олениус. Да-да».

В 1945 году оба критика приняли «Пеппи Длинныйчулок» как истинную освободительницу. Первые фанфары прозвучали в рецензии Евы фон Цвайберг в «Дагенс нюхетер» от 28 ноября 1945 года: «…Пеппи Длинныйчулок служит предохранительным клапаном для обычных детей в обычном мире, где их свобода, к сожалению, довольно ограниченна». А через неделю за ней последовала публикация Греты Болин в «Свенска дагбладет»: она развивала мысль Цвайберг о том, что фигура Пеппи освободила детей от гнета повседневности и авторитетов. Рассказывая о собственной семье, Болин намекает, что Пеппи вполне может стать таким клапаном и для взрослых: «Эта книга – просто-напросто фейерверк острот и проказ. Наш Йонас (7 лет), послушав несколько отрывков, рыдал от смеха, и взрослому человеку почти так же смешно».

Гениальная обложка «Пеппи Длинныйчулок» Ингрид Ванг Нюман (1945). Через полгода после окончания войны, длившейся шесть проклятых лет, эта обложка призывает к веселью. Этот призыв слышится и поныне. На сегодняшний день в мире продано 56 миллионов книг о Пеппи на 65 языках. (Фотография: Saltkrkan)

Коринна и Коломба хором восхищались смелыми проделками Пеппи и задали тон другим рецензентам в прессе последующих дней, недель и месяцев. Это означало, что критики подняли «Пеппи» на щит и хвалили до самой рождественской распродажи 1945 года, когда шведским семьям с детьми так хотелось забыть о войне и от души посмеяться. Уж чего-чего, а смеха в «Пеппи» было предостаточно. Можно ли представить себе больший контраст с мрачной нацистской силой, шесть проклятых лет пытавшейся опустошить землю? Сама яркая праздничная обложка с Пеппи и господином Нильсоном сулила праздник, а в книге читателя ждали талантливые иллюстрации Ингрид Ванг Нюман (в том числе продолжение иллюстрации с обложки – Пеппи в вызывающей одежде и с прической, которую не укротить даже стальному шлему), так непохожие на фотографии воюющих генералов и солдат в сапогах, наводнявшие прессу последние пять-десять лет.

О подобном успехе Астрид и не мечтала. Со времени отказа «Бонниер» в 1944 году она по большому счету вообще сомневалась в Пеппи. Не слишком ли провокационно выглядит ее сочинение, пришло ли время для самой сильной девочки в мире? Детская реакция была однозначной, а вот взрослые разделились, как жюри «Рабен и Шёгрен». Так, 29 сентября 1945 года писала Астрид в письме в Нэс:

«С нетерпением жду отзывов на Пеппи, наверняка будут много ругать. В жюри была учительница, ей совсем не понравилась книга, потому что Пеппи „ведет себя так странно“. Это мне доктор Страндберг рассказал, я его вчера встретила в издательстве. Но Страндбергу книжка нравится, он сказал, что Пеппи – помесь Гекльберри Финна и Супермена».

Журналист и автор книг о путешествиях Улле Страндберг, который, как и Олениус, работал на издательство «Рабен и Шёгрен», полагал, что у Астрид нет причин опасаться критики. Пеппи, считал он, для этого слишком хороша, как и Гекльберри Финн и Супермен. И первые полгода после выхода книги его позиция себя оправдывала: средства массовой информации наперебой хвалили супердевочку. Лишь осенью 1946 года стали слышны критические голоса родителей и педагогов.

Первым был авторитетный профессор университета города Лунд шестидесятичетырехлетний Йон Ландквист. Он читал лекции по психологии, педагогике и литературе, был литературным критиком, писателем и переводчиком работ Зигмунда Фрейда. Будучи последователем Фрейда, Ландквист по определению сомневался в правоте каждого, кто рассматривал волю к власти как основной инстинкт человека. Как, например, Бертран Рассел в книге «О воспитании, особенно в раннем возрасте», на которую ссылалась Линдгрен в сопроводительном письме в издательство «Бонниер» и в интервью газете «Свенска дагбладет» 15 января 1946 года. В этом интервью в связи с вручением одной из ежегодных литературных премий газеты писательница рассказывала о «едва ли не пугающей популярности» своей героини среди знакомых ей детей:

«Где бы я ни появилась, меня просили: „Расскажите о Пеппи Длинныйчулок“, – закрадывалось подозрение, что эта довольно фантастическая фигура, по-видимому, задевает какую-то больную точку в детской душе. Позже я нашла объяснение у Бертрана Рассела. В своей книге „О воспитании, особенно в раннем возрасте“ он определяет волю к власти как наиболее сильную инстинктивную черту ребенка. Ребенок страдает от собственной слабости по сравнению со старшими и желает стать как они. А потому нормальный ребенок фантазирует, и на его фантазии влияет воля к власти. Так утверждает Рассел. Я не знаю, правда ли это. Знаю только, что всем детям, на которых я опробовала Пеппи, явно нравится слушать о маленькой девочке, совершенно не зависящей от взрослых и всегда делающей только то, чего ей хочется».

Все эти разговоры о воле к власти как основной движущей силе детской натуры были явно не по душе фрейдисту Ландквисту, и профессор раскритиковал «Пеппи» в «Афтонбладет» от 18 августа 1946 года, где он также ругает «Свенска дагбладет» за высокую оценку заурядного писателя. В статье под заголовком «Плохая и премированная» он объявляет Пеппи «сумасшедшей», а Астрид Линдгрен – «лишенной фантазии дилетанткой». Стареющий профессор педагогики прочитал книгу вслух своей дочери, и ни ей, ни ему героиня Астрид Линдгрен ничуть не понравилась. Проказы Пеппи он счел бессмысленными и даже прямо-таки нездоровыми:

«Они никак не согласуются с ситуацией и с душевной жизнью ребенка. Это бездумно или же нетворчески состряпанный набор проделок. А потому это еще и безвкусно».

Не много в 1940-е гг. было в Швеции писателей, так легко относившихся к современным средствам массовой информации, как Астрид Линдгрен, которая одной из первых в Скандинавии поняла, до чего важно использовать и другие платформы, помимо печати, для популяризации хорошей книги. И в 1950-е, и в 1960-е, задолго до возникновения понятия «новеллизаия», она пишет радио– и киносценарии, на основе которых мгновенно создаются литературные бестселлеры. (Фотография: Частный архив / Saltkrkan)

Возмущенные голоса

Астрид подумывала возразить, но в итоге решила написать длинные, хорошие письма маме с папой, которые, таким образом, дважды – 23 августа и 1 сентября 1946 года – получили радостные известия о том, что дочь теперь будет работать редактором в издательстве, и о ее новой первой премии на конкурсе детской книги, на сей раз детективной:

«Завтра начну трудиться в „Рабен и Шёгрен“, – по-моему, я уже писала. Работать буду четыре часа в день, попросила 300 крон в месяц. Еще не заполучила „Афтонбладет“, чтобы показать маме, как со мной обошелся профессор Ландквист. Ответить ему тоже не ответила, может, и не стану. <…> Не все считают „Пеппи Длинныйчулок“ бескультурной, и безвкусной, и нетворческой, и как там еще Ландквист ее назвал.

P. S. Подумайте только, я снова получила премию! 1500 крон за „Суперсыщика Калле Блюмквиста“».

Вслед за критикой профессора Ландквиста в прессе зазвучали другие недовольные голоса. И взрослому читателю было чем возмущаться. Наглый ребенок, который за чаем без спроса хватает пирожные. Ребенок, который не слушает учителей, постоянно врет и смеет посягать на полицейских, выставляя их идиотами. Ребенок, который лопает ядовитые мухоморы, играет с огнем и заряженными пистолетами, спит с ногами на подушке, сморкается в одежду и подстрекает других детей безграмотно писать и некрасиво разговаривать. «Книга просто нашпигована нездоровой и неестественной ребячливостью», – пишет читатель «Фольксколларарнас тиднинг» («Вести средней школы»), а на страницах крупной национальной газеты под псевдонимом «Возмущенный» другой читатель жалуется на «умопомрачительный стиль», которым написаны истории о Пеппи, беспрерывно льющиеся из его радиоприемника:

«Неужели никто не может остановить эту деморализующую программу? <…> Что говорят наши педагоги? Можно ли найти что-то поучительное и смешное в подвигах этой Пеппи Длинныйчулок, например, в том эпизоде, где она зашла в магазин женской одежды и оторвала руку у манекена, а когда продавец ее отругал, ответила: „Успокойся“?»

Линдгрен размышляла, не ответить ли критикам, но решила уступить сцену рецензентам «Пеппи отправляется в путь», которая вышла в 1946 году. Многие в своих рецензиях ссылались на письмо Ландквиста или полемизировали с ним. Среди прочих – Эльса Олениус, которая всю осень заменяла в «Дагенс нюхетер» Еву фон Цвайберг, уехавшую в США. Львица Эльса и тут помогла продвижению своей протеже и коллеги, о чьей новой книге знала всё, поскольку в мае Линдгрен прислала ей рукопись – попросила посмотреть и внести правку. Это следует из письма Астрид Ханне и Самуэлю Августу, датированного 25 мая 1946 года.

Как написано в рецензии Олениус в «Дагенс нюхетер» от 26 октября, новая книга о Пеппи гораздо цельнее, нежели первая, а Линдгрен в большинстве глав показала, что овладела своим «особым юмористическим стилем и прекрасно его контролирует». Олениус закончила статью рекламой театральной пьесы – совместной с Линдгрен постановки, – которая на протяжении полугода шла с большим успехом:

«Небольшая пьеса по мотивам первой книги о Пеппи Длинныйчулок идет в Детском театре Городской библиотеки в „Медборгархусет“. Книга выходит в издательстве „Рабен и Шёгрен“, цена издания – 65 эре. Ее легко поставить, и она нравится детям».

Самую интересную рецензию на «Пеппи отправляется в путь» напечатали в «Афтонтиднинген» 16 ноября 1946 года. Молодой Леннарт Хельсинг, детский писатель с богатой фантазией, создатель речевых игр в рифмы и смешных «чепуховых» стихов, выступив в амплуа критика, подвел итог продолжавшейся год дискуссии. Он раскритиковал новую книгу за любовь к эффектам, а под конец воздал должное Пеппи Длинныйчулок как факелоносцу детской литературы нового времени, в авангарде которой, очевидно, был он сам, а также Туве Янссон и Астрид Линдгрен:

«Сказки Астрид Линдгрен ничуть не менее сказочны, чем народные, но их действие перенесено в современность. У этих ее современных сказок есть одно преимущество: они предназначены для детей, дети их понимают – чего нельзя сказать о народных сказках. Их глубокая жизненная мудрость и символика совершенно отсутствуют в „Пеппи Длинныйчулок“, однако спросите себя, к чему ребенку мудрость старика? Не важнее ли, чтобы ему было позволено (выражаясь современным языком) жить в мире здоровой чувственной реальности? Своими книгами о Пеппи Длинныйчулок Астрид Линдгрен пробила дыру в стене морализаторства, сентиментальности и слащавости, которая десятилетиями окружала шведскую детскую литературу».

Второй год подряд рождественские продажи приносили Астрид Линдгрен финансовый успех, но ей было не по себе от этой внезапно свалившейся на нее славы, и в дневнике между Рождеством и новым, 1946 годом, она констатирует: «Я стала самую чуточку „довольно знаменитой“». Это, мягко говоря, преуменьшение, поскольку она была бесспорным лидером года в номинации «шведская литература для детей» и за двенадцать месяцев издала четыре солидные книги. В целом через два года после дебюта Линдгрен опубликовала две книги о Пеппи, две книги для девочек, две детские пьесы и один детский детектив, которые в совокупности разошлись тиражом 100 тысяч экземпляров. Кроме того, она получила четыре литературные премии, заключила контракт на съемку фильма и продала «Пеппи» в несколько стран. Как бы Астрид ни сомневалась, пришло время стереть кавычки у слов «писатель» и «знаменитый» в ее дневнике.

В первых серьезных интервью с «мамой Пеппи» журналисты обращают внимание на явный контраст между неряхой Пеппи и модной, изысканно одетой писательницей. Журналиста еженедельника «Ви», который в начале лета 1947 года взял у Астрид Линдгрен интервью в связи с предстоящей публикацией в летних выпусках ее новой книги «Мы все из Бюллербю», удивила внешность писательницы: «Ко мне приближалось стройное, грациозное создание в красивой элегантной одежде коричневого и приглушенно-бирюзового цветов, с оживленным блеском в спокойных серых глазах».

Интервьюер хотел знать, в чем секрет ее ошеломительного успеха. Как ей удается так хорошо понимать маленьких читателей?

«Ну, не знаю, нужны ли тут какие-то фокусы, надо всего лишь хорошо помнить собственное детство… как ты чувствовал, думал, разговаривал, когда был ребенком. Может быть, это и так всем ясно, но, когда твоя работа состоит в ежедневном штудировании рукописей детских книг, начинаешь понимать, насколько важна простота. Долой длинные или запутанные предложения, долой теоретические рассуждения, долой непонятные слова, долой закоснелую морализаторскую указку!»

Впервые мир узнал о методах работы госпожи Линдгрен. Как только у нее появлялась мысль о новой книге, ею как будто завладевала какая-то сила.

«Лучше всего мне пишется в постели, когда я болею и жду, пока спадет температура, или по вечерам, когда ложусь. Или вне дома. „Суперсыщик Калле Блюмквист“, например, родился в нашей лодке на Фурусунде. И дело идет шустро, так что я едва не со стыдом слушаю про то, как многие корпят над книгами. Мне с самого начала кажется, что книга уже готова, а я ее просто записываю».

Под конец журналист спросил, как фру Линдгрен относится к спорам о воспитании и, в частности, о педагогичности книг о Пеппи Длинныйчулок.

«Я бы очень хотела, чтобы мы, взрослые, как можно скорее научились уважать детей, всерьез осознали, что „маленькие дети тоже люди“, и несли ответственность за последствия. В этой связи я хотела бы заступиться за так называемое свободное воспитание. Слишком часто люди понимают под „свободным воспитанием“ попустительство. Нахулиганят дети – можно просто покачать головой и пробормотать что-то про безответственных родителей и „свободное воспитание“. Это несправедливо и осложняет и ормозит движение вперед».

Детские психологи на чай

Все эти годы Астрид Линдгрен тщательно избегала связывать себя и Пеппи с какими-либо психологическими школами или направлениями педагогики. Не потому, что недооценивала или боялась соприкоснуться с исследованиями в этих областях. Совсем напротив. За две недели до интервью в летнем номере «Ви» за 1947 год Астрид пригласила на чай двух шведских детских психологов, а также Анне-Марие Фрис и свою сестру Ингегерд, которая слышала доклад Хоакима и Мирьям Израэль об их знаменитой книге «Злых детей не бывает!». В ней утверждалось, что взрослые не должны стеснять свободу детей, но научиться понимать природу ребенка и его потребности на разных этапах развития. Во время доклада психологи привели «Пеппи Длинныйчулок» как пример «антиавторитарной детской книги», разгружающей психику ребенка.

После доклада Ингегерд обратилась к докладчикам, представилась и спросила, можно ли попросить у них рекомендацию для «Пеппи», в которой Астрид Линдгрен продолжала их мысли. Они согласились, и все закончилось тем, что как-то июньским вечером они пришли к Астрид Линдгрен на чай. Она была так рада этой психолого-педагогической поддержке – рекомендацию можно было использовать и для продаж книги в зарубежные страны, – что вставила объемную цитату из высказывания Хоакима Израэля в майское письмо родителям:

«От одного детского психолога из института психиатрии „Эрика“ я получила такую рекомендацию: книги о Пеппи „одни из лучших детских книг, выходивших на шведском языке. В отличие от большинства детских книг, они замечательно свободны от моральных назиданий. Их достоинство, по моему мнению, в том, что они играют для детей роль предохранительного клапана, который часто перекрывают осуждением и наказаниями. Дети могут отождествить себя с Пеппи, которой можно делать все то, что они хотели бы, но не могут или же им не разрешают. Таким образом, у них появляется возможность найти социально приемлемый отвод для агрессии против родителей, которая есть в каждом ребенке, а у проблемных детей часто выражается в трудностях адаптации или отклонениях в поведении. А потому я считаю эти книги важными для ментальной гигиены“. Ну, что скажете?! Я, когда писала Пеппи, и понятия не имела, что служу делу ментальной гигиены. Парень, его фамилия Израэль, работает ассистентом во врачебно-педагогическом отделе института „Эрика“, они занимаются проблемными детьми».

Из последующих писем к родителям становится ясно, что разговор за чаем 2 июня 1947 года пошел о воспитании, Пеппи и «Злых детей не бывает!» – книге, которую пара вручила хозяйке с посвящением «Маме Пеппи Длинныйчулок с благодарностью от авторов».

В письме в Нэс от 19 апреля 1949 г. Астрид рассказывает о своем последнем интервью: «Ингегерд же всегда говорила, что признает мое величие, только когда я попаду в „Хусмодерн“. Скоро ей придется сдаться: в мае и я, и Карин окажемся в вышеупомянутой газете». (Фотография: Стив Нойтебум / «Хусмодерн»)

Карин Нюман вспоминает, что на Астрид книга эта произвела сильное впечатление и дома много о ней говорили. После встречи с психологами в июне 1947-го Линдгрен еще смелее заговорила о воспитании и значении детства, выступая в СМИ. Как, например, в 1947 и 1948 годах, в серии статей о воспитании детей в журнале «Хусмодерн» («Домохозяйка»); в майском номере Астрид повторила сказанное за год до этого в интервью «Ви», еще больше подчеркнув роль взрослых:

«Свободное воспитание не исключает твердости. А также преданности и уважения к родителям со стороны детей, и – самое главное – оно подразумевает уважение родителей к детям».

Особенно должна была заинтересовать Астрид Линдгрен последняя глава книги Хоакима и Мирьям Израэль, «Воспитание для демократии», где авторы рассматривают вопросы воспитания в общечеловеческом, универсальном отношении:

«Благодаря разумному воспитанию мы должны создать человека, умеющего защитить демократическое общество, которое, мы надеемся, будет развиваться, – защитить его от возвращения к варварству последних лет».

Позже именно такой цивилизационный подход к воспитанию многократно использовала сама Астрид Линдгрен, наиболее явно – в благодарственной речи 1978 года при получении Премии мира немецких книготорговцев, а впервые – в год, когда познакомилась с супругами Израэль и прочитала их книгу, то есть осенью 1947-го. Тогда Астрид вновь выступила в издании «Ви», на сей раз приняв участие в опросе «На что стоит надеяться в наше время в нашем мире?». Позитивный ответ – может быть, самый оптимистичный из всех, какие когда-либо давала Астрид Линдгрен на этот часто задаваемый вопрос, – звучал так:

«Для создания мира, пригодного для жизни, нужны более счастливые люди. Возможно, для пессимистического взгляда на будущее имеется много причин, но, по крайней мере, я смотрю на завтрашних людей, на детей и молодежь, которые растут сегодня, с оптимизмом. Они довольные и открытые, и уверенные как-то по-новому, не в пример прежним поколениям. В целом, думаю, они и счастливее прежних. А потому, быть может, есть надежда, что вырастает более гуманная и щедрая порода, люди, которые дадут друг другу возможность жить. Упрямцы, спорщики, привилегированные и корыстолюбивые – разве не они корень всех зол, больших и малых? В их сморщенных душонках нет места ни щедрости, ни человеколюбию. А если правда, что каждый отдельный индивид – продукт своего детства, думаю, можно смотреть в будущее с известным оптимизмом. Изрядная доля косности исчезнет из мира, когда нынешние дети и подростки начнут разбираться с неурядицами на нашей старой планете».

Датская ниточка

Первые пять лет писательской деятельности Астрид Линдгрен были настоящим фейерверком творческого и коммерческого успеха. Свет увидели три трилогии: «Пеппи Длинныйчулок», «Мы все из Бюллербю» и «Суперсыщик Калле Блюмквист». Если учесть три маленькие пьесы и две книжки с картинками, на которые у Астрид Линдгрен тоже нашлось время, к 1949 году она издала шестнадцать книг. Девять были проданы в Норвегию, Финляндию, Данию, Исландию, Германию и США, и на подходе было много других договоров с разными странами мира.

Большая часть этих зарубежных контактов в 1940-е годы осуществлялась через литературного агента в Дании Йенса Сигсгора. Весной 1946 года он сам обратился к Астрид Линдгрен, когда слухи о самой сильной в мире девочке распространились по ту сторону Эресунна[27]. Сигсгор был психологом по образованию, ректором педагогического колледжа «Фрёбельсеминариет» в Копенгагене, прилежным писателем – автором детских книг, а также владельцем агентства IAC (International Agency of Children’s Books, Международного агентства детской книги), которое основал в конце войны. Он не только представлял Астрид Линдгрен за рубежом в 1940-х и начале 1950-х – а надо помнить, что издательская отрасль по всей Европе была совершенно разрушена и все остро нуждались в бумаге, пригодной для печати, – но, сам писатель, был ее вдохновителем и хорошим другом. Об этом свидетельствует почти пятидесятилетняя переписка, хранящаяся в национальных библиотеках Копенгагена и Стокгольма.

К тому моменту, когда они познакомились, у Сигсгора уже вышли несколько любопытных сборников детских стихов и книжек с картинками, среди прочего – «Пелле один на свете» (1942), принесшая ему международный успех и стоявшая на полке в квартире на Далагатан. В «Пелле один на свете» мы встречаемся с мальчиком, чей внутренний мир чем-то напоминает его современницу Пеппи Длинныйчулок. Мечтая о всемогуществе, Пелле вдруг обнаруживает, что на самом деле остался один-одинешенек, а потому может делать все, что душе угодно. И он ест сладости ведрами, водит трамвай, опустошает банк, садится за руль пожарной машины с включенной сиреной и в одиночестве летает на самолете. Но Пелле также узнает, что мир скучен, если ты совсем один. Безграничная свобода мальчика сановится и его тюрьмой.

В духе плодотворного сотрудничества Линдгрен и Сигсгора был и обмен мнениями в связи с советом Сигсгора продать датскому издательству «Гюльдендаль» книгу «Бритт-Мари изливает душу». 26 сентября 1946 года писательница ответила из Стокгольма:

«Конечно, я с радостью и благодарностью приму предложение „Гюльдендаля“. <…> А каковы шансы продать Пеппи в Америку? Возможно, книга не совсем подходит для американского читателя».

Агент Сигсгор тут же ответил из Копенгагена: «„Пеппи Длинныйчулок“ в прекрасных руках нашего нового представителя в Америке, Луизы Симен Бэктел. Кстати, я только что отослал экземпляр в Южную Африку».

В начале писательской карьеры Астрид Линдгрен часто советовалась с Сигсгором – например, осенью 1947 года, когда получила несколько предложений об экранизации «Пеппи Длинныйчулок». 7 ноября Сигсгор ответил, что продажа прав на экранизацию требует очень внимательного отношения, ведь речь идет о сохранении контроля над своими персонажами:

«Такой важный вопрос, как экранизация, по моему мнению, не терпит суеты – не надо соглашаться на первое попавшееся предложение. Нет сомнений, что книга станет классикой, а значит, со временем появится и экранизация».

Сигсгору так и не удалось продать Пеппи на американский рынок. Этот скальп добыла Эльса Олениус, побывав в Америке в 1947 году. Датский агент тут же получил письмо:

«С сожалением вынуждена сообщить, что один мой хороший друг, два месяца пробыв в Америке, продал „Пеппи“ „Вайкинг Пресс“. Это Эльса Олениус, она получила грант на исследование детского театра и, выяснив, что в Америке отчаянно не хватает детских пьес, порекомендовала пьесу о Пеппи (маленький сценарий, написанный мной), и – оп! – на горизонте появляется „Вайкинг“ и покупает книгу. <…> Не затруднитесь написать пару строчек, сообщите, не подкосило ли Вас известие о том, что я самостоятельно продала Пеппи».

Сигсгора известие не подкосило и не обозлило – он поздравил Астрид с продажей, а затем добавил пару фраз о сути работы литературного агента с многочисленными скандинавскими детскими писателями в 1940-е и 1950-е, в первую очередь – с Астрид Линдгрен:

«Я и раньше подчеркивал, что задачи IAC, в первую очередь, не коммерческие. Наша главная цель – распространение хороших детских книг, и поскольку Пеппи – мой любимый ребенок, я радуюсь ее успеху».

Пеппи-психоз

То, что Йенс Сигсгор представлял книги Астрид Линдгрен за рубежом, немного разгружало страшно занятую писательницу и редактора, и она успевала следить за событиями в Швеции. На Астрид Линдгрен был постоянный спрос; и «Бюллербю», и «Суперсыщик Калле Блюмквист» встретили с триумфом, а увлечение Пеппи, похоже, перерастало в хроническую манию, кульминацией которой стал День ребенка в Стокгольме в конце августа 1949 года. Десятки тысяч детей и родителей заполонили большой парк Хумлегорден – все хотели получить свой кусочек волшебства и хоть глазком поглядеть на самого почитаемого ребенка своего времени, обладательницу лошади, обезьяны и собственного дома.

21 августа в парке царила толкотня и суматоха. Дети и родители теснились вокруг центральной сцены «Вилла „Курица“», чтобы прокатиться на лошади Пеппи, поучаствовать в конкурсе на лучший костюм Пеппи или не упустить блестящие золотые монетки, которые, согласно программе, должны были дважды в день «сыпаться с неба». Километровые очереди стояли к детскому паровозику «Пеппи-экспресс», с пыхтением возившему детей по парку. В тот день на нем прокатились сам Карл Густав – «Маленький принц» Швеции и его старшая сестра Кристина.

Среди многочисленных мероприятий, в августе 1949 г. завлекших публику на День ребенка в парке Хумлегорден, был большой конкурс «Двойник Пеппи», в котором захотели участвовать девочки самого разного возраста и роста. (Фотография: ТТ)

«Пеппи-психоз» – так писала одна из столичных газет на следующий день; провинциальные газеты пестрели еще более драматичными заголовками: «Стокгольмские дети штурмуют Пеппи: давка, слезы и обмороки».

Благодаря умелому «брендированию» мира «Пеппи Длинныйчулок» организаторы Дня ребенка гребли деньги лопатой. Астрид Линдгрен сочинила программу мероприятий под названием «Пеппи Длинныйчулок в Хумлегордене» – рассказ о Пеппи в картинках: накануне Дня помощи детям Пеппи отправляется в столицу, чтобы возвести копию своего дома, но сперва ей нужно очистить старый парк от хулиганов и безобразников. Ингрид Ванг Нюман нарисовала лотерейные билеты, которые прикладывались к программе, и придумала три ярких плаката с Пеппи, которые развесили по всему Стокгольму. Золото текло рекой. И наполняло все больше карманов. Пеппи превратилась в доходное дело.

В связи с интервью «Хёгернс ландсортстиднингар» в 1949 г. Ингрид Ванг Нюман рисует Астрид Линдгрен на разных жизненных этапах, черпая вдохновение в семейном альбоме создательницы Пеппи. (Фотография: Йенс Андерсен)

На Рождество 1948 года в стокгольмском Театре Оскара состоялась премьера новой большой пьесы о Пеппи по сценарию Астрид Линдгрен. «Веселая пьеса в двух актах и шести сценах, которая наверняка на многие годы останется в рождественской программе», – воодушевленно отозвался о ней директор театра Карл Кинч. Роль Пеппи исполнила взрослая актриса Вивека Серлакиус, балетмейстер Йон Ивар Декнер стал хореографом вставных экзотических танцев на острове Куррекурредут, а Пер-Мартин Хамберг, которого Астрид знала еще с военных времен по службе в почтовой цензуре, а также по радиопрограмме «Двадцать вопросов», сочинил музыку – песни были опубликованы годом позже в сборнике «Пойте вместе с Пеппи Длинныйчулок». В газетном анонсе Астрид Линдгрен дала понять, что начала уставать от шумихи вокруг Пеппи:

«Дети любят драться, кувыркаться и бросаться тортами, и обо всем этом, я думаю, в книге написано предостаточно. Новая книга о Пеппи? Нет, больше никогда. Хватит трех».

Но самую сильную девочку в мире не так просто было удержать. Да и спрос очень вырос. Росло и число инвесторов, и во главе очереди стоял владелец киностудии и медиамагнат Андерс Сандрев, полагавший, что заключение контракта на обладание правами – как можно скорее и как можно дешевле – простая формальность. Однако успешному сыну уппландского крестьянина, по совместительству – владельцу Театра Оскара, где пьеса о Пеппи на Рождество 1948 года собрала полный зал, предстояло узнать, что дочери смоландских крестьян тоже умеют торговаться. В мае 1949 года Ханна и Самуэль Август получили письмо, раскрывшее им бизнес-таланты их Астрид:

«Как, быть может, рассказала вам Гуллан, я наконец продала Сандреву права на экранизацию Пеппи. Он начинал как бакалейщик, а теперь стал большой шишкой в кино и театре, повсюду тут известен и сказочно богат. Но желает торговаться. Так что мы выдержали пару битв. В итоге он пригласил меня на воскресный обед в свой чрезвычайно красивый дом, где мы вроде бы должны были обсуждать сценарий с режиссером, однако, кроме нас двоих, никого не было, он просто хотел поторговаться в комфортной обстановке. Затем он отвез меня домой и стоял в дверях еще минимум четверть часа. Но в итоге я получила то, что требовала, – 6000 крон».

Компания «Сандрев Продакшнз» в 1940-е и 1950-е занималась массовым производством шведских фильмов – они выпускали минимум один фильм в месяц, и уже на Рождество 1949 года состоялась премьера «Пеппи». Астрид Линдгрен в написании сценария не участвовала, и авторы перекраивали истории о Пеппи на свой лад – например, чтобы снять в фильме звезд скандинавского шоу-бизнеса. Так, джазовый музыкант Свен Асмуссен исполнил роль необыкновенно музыкального почтальона, играющего на новом инструменте всякий раз, когда показывается на экране с мешком почты. По воспоминаниям Карин Нюман, сидевшей с матерью в первом ряду кинотеатра, Астрид удалось изобразить спокойствие. Однако из письма в Нэс от 21 декабря 1949 года следует, что ей это было нелегко: «Я страшно разочарована фильмом, хотя критики незаслуженно к нему снисходительны».

Одним из критичных рецензентов была Ева фон Цвайберг, которой Астрид отправила длинное письмо на следующий после премьеры день, 10 декабря 1949 года, начав с благодарности за то, что госпожа Цвайберг написала в газете, а затем перечислила все то, о чем критик не упомянула:

«Если бы вчера я могла вернуть деньги, полученные за права, чтобы фильма не было, не сомневалась бы ни минуты. Я сидела и мучилась и, не дождавшись конца, сбежала в страхе, что кто-нибудь спросит мое мнение. А сама думала: что же скажет Ева Цвайберг? <…> Я так благодарна за то, что Вы написали о Пеппи в начале рецензии. Ваши слова служат мне поддержкой, когда я вижу, что эти киношники сделали с моим бедным ребенком. <…> Тот фильм, о котором я мечтала, фильм, наполненный теплом, уютом и солнечным светом, – его мы не увидим, но если кое-что вырезать, он, возможно, все-таки будет приемлемым для маленьких некритичных детей».

После этого случая Астрид дала себе слово, что впредь будет еще лучше защищать свои произведения, как и советовал Йенс Сигсгор. Пеппи показала, что воображаемый персонаж, как тень из сказки Андерсена, может вырваться из рук создателя и исчезнуть. С начала 1946 года Пеппи Длинныйчулок появлялась все в новых версиях: иллюстрированная книга, раскраска, театральные и кинопроекты, повести с продолжениями в периодических изданиях, картонная кукла для одевания, пластинки и даже реклама сберегательной кассы и витаминов для детей. Все это с одобрения и нередко с участием Астрид Линдгрен. Вот что она написала Ханне и Самуэлю Августу 1 февраля 1947 года:

«На следующей неделе делаю граммофонную запись „Пеппи“ – эпизод с ворами. А потом наверняка будут еще и куклы и пазлы Пеппи».

Звезда в больших туфлях

Пеппи жила собственной жизнью фирменного шведского товара, и у Астрид Линдгрен тоже дел хватало. Ее писательская карьера была молниеносной, а в 1948 году все шведы узнали, как звучит голос «мамы Пеппи»: ее пригласили в самую популярную радиопрограмму страны «Двадцать вопросов», где она стала одним из трех постоянных участников. Концепция программы была словно создана для Линдгрен с ее острым умом, чувством юмора и, не в последнюю очередь, красноречием. Какое-то время, около 1950 года, когда в Швеции существовал один радиоканал и около двух миллионов радиоточек, Астрид Линдгрен была знаменита, как Пеппи Длинныйчулок, ее фотографии с характерной лукавой улыбкой и интервью печатали в газетах рядом с фотографиями и интервью других знаменитостей. И у нее всегда был наготове остроумный ответ. Как в 1949 году, когда она участвовала в опросе одной еженедельной газеты:

«Без чего вам трудно было бы жить? С чем вам трудно было бы жить?» На первый из этих непростых вопросов Астрид ответила: «Без детей и природы», а на второй – «С туфлями, которые мне малы».

Весной 1949 года представитель «Веко-шурнален» прибыл в дом на Далагатан, дабы помочь популярному голосу обрести плоть и кровь: «Худая как тростинка, со стройными ногами в нейлоновых американских чулках». В том же году в столицу прибыл журналист одной провинциальной газеты, он думал встретить краснощекую сказочницу из Смоланда, однако его ждал сюрприз:

«Она производит впечатление успешной деловой женщины: довольно высокая, стройная, светловолосая, любит посмеяться. В глаза сразу бросается необыкновенная естественность: она совсем не рисуется. Увлеченная, любопытная, она вникает в такие вещи, на которые знаменитость, казалось бы, должна смотреть свысока. Она не пытается скромничать и знает, что ее положение единственного значительного детского писателя 1940-х годов совершенно уникально».

Журналист «Веко-шурнален» не сомневался, что жизнь 41-летней писательницы и редактора была бурной. За предшествующие годы, как рассказывалось в публикации, Астрид Линдгрен не только несколько раз объездила Швецию со своими книгами, но и отправлялась в дальние зарубежные поездки: с мужем в отпуск или сопровождая его во время деловых визитов в Англию, Италию, Финляндию и Данию, а также самостоятельно – в США в 1948 году. Подробностей об этом заокеанском путешествии читатели не узнали. История довольно запутанная: путешествие полностью финансировало издательство «Олен и Окерлунд», входившее в издательский дом «Бонниер». Издательство заказало Линдгрен репортаж, и это было очередной попыткой отбить самого продаваемого на тот момент шведского писателя у конкурента.

Астрид сопровождает Стуре во многих поездках за рубеж – в частности, в 1949 г. в Италию. Возвращаясь домой, супруги заехали в Берхтесгаден, посмотреть на «Орлиное гнездо» Гитлера. Семья Астрид в Нэсе получила подробное описание: «Здание, вероятно, казалось еще величественнее, пока было цело. Вид на немецкие и австрийские Альпы волшебный. Теперь здесь только руины, и никто ничего не делает, – наверное, в том и смысл, чтобы все оставалось в таком виде: рассказать людям, каким бывает конец тиранов». (Фотография: Частный архив / Saltkrkan)

«Бонниер» было очень трудно смириться со своим просчетом и с поражением, нанесенным концерну маленьким издательством на грани разорения. В период с 1946-го по 1950 год концерн пытался хитростью переманить Астрид Линдгрен из скромных помещений «Рабен и Шёгрен» в роскошное здание «Бонниер» на Свеавеген. В январе 1946 года, через два месяца после издания первой книги о Пеппи, Астрид отправила письмо в Нэс:

«Вчера получила предложение от „Олена и Окерлунда“ – спрашивают, не хочу ли я писать сказки или истории для их рождественских журналов. Для меня это своего рода победа: владелец „Олен и Окерлунд“ – издательский дом „Бонниер“, а они в свое время отвергли Пеппи – да-да, хоть и маленькая, но все же победа».

В 1947 году Астрид Линдгрен соблазняли хорошо оплачиваемой должностью в «Олен и Окерлунд», где она отвечала бы за всю малую прозу. Об этом она тоже рассказала в письме родителям в мае 1947 года:

«…не хочу выходить на полный рабочий день, мне намного больше нравится прятаться в издательстве, а в остальное время писать, так что я отказалась – к их большому удивлению».

Зато ее соблазнила возможность бесплатно съездить в США в 1948 году, пусть и не хотелось на целый месяц расставаться с Лассе, Карин и Стуре. Осенью 1947 года Астрид Линдгрен встретилась с главным редактором журнала «Даменас верд». От имени Альберта Бонниера-младшего она спросила госпожу Линдгрен, не хочет ли та отправиться в Америку и написать для журнала статью о «негритянских детях». Сначала Астрид решила, что ослышалась, – так она потом и написала Ханне и Самуэлю Августу:

«Не знаю, почему „Даменас верд“ интересуют именно негритянские дети. Меня это слегка ошеломило, так что я пока не ответила. Но мысль о бесплатной поездке в Америку не так уж глупа. Пеппи явно не дает господам Бонниерам покоя, мне делают одно предложение за другим».

Через полгода, 22 февраля 1948 года, она смогла рассказать папе, маме, Гуннару и Гуллан, что удочку забросил Альберт Бонниер собственной персоной и что рыбка клюнула:

«Я подписала с „Олен и Окерлунд“ контракт на американскую поездку. Забронировала авиабилет на 14 апреля, обратно – на 12 мая. Альберт Бонниер отправил мне письмо и контракт, он пишет, что заключает контракт „с легким сердцем“ и верит в „наш общий“ успех. А я вот не уверена, но не могу упустить такой шанс, условия очень хорошие».

В итоге Астрид Линдгрен отправилась в США за счет Бонниера и написала – с огромным трудом – оговоренное число репортажей для «Даменас верд». Работой на заказ она не гордилась, из ее письма к родителям от 10 декабря 1948 года ясно, что как редактор она ни за что не приняла бы такие наспех написанные развлекательные сатейки «с легким социологическим уклоном», как отозвался о них рецензент, когда статьи были объединены и изданы в виде первой книги о Кати в 1950 году:

«Я передала малую толику моих американских статей Аббе Бонниеру (Альберту Бонниеру. – Ред.), и подумайте, он счел их удачными. Сама я считаю их настолько дурацкими, что заболеваю при одном воспоминании о них».

Из-за этой работы Астрид так сильно мучила совесть, что когда в 1950 году Альберт Бонниер позвонил ей – в последний раз – спросить, не хочет ли она поехать в Египет – за счет «Бонниер», разумеется, – она категорически отказалась.

Горячо любимый

Для семьи Линдгрен эти годы были насыщенными и доходными. Не только из-за ошеломительного успеха Астрид, но и оттого, что в «М», где Стуре занимал директорское кресло, после войны дела шли полным ходом. Люди вновь стремились путешествовать, пересекать пространства и границы, и частных автомобилей становилось все больше. В октябре 1948-го, к пятидесятилетию Стуре Линдгрена, в шведских газетах появилось множество хвалебных статей. Несмотря на войну и кризис, директору удалось превратить шведскую «М» в крупнейшую автомобильную организацию Скандинавии, а ключом к успеху, если верить юбилейным речам, было не только его знание автомобильного дела и особенностей международного туризма, но и обширные деловые связи, красноречие и поразительная память. «У Линдгрена в голове вся „М“», – писала газета «Мотор». Но в специализированном издании ничего не говорилось о том, что у директора в голове была еще и литература; он любил читать и пристально следил за писательской карьерой жены, помогал читать корректуры и подбадривал: «„Пеппи Длинныйчулок“ не книга, а находка».

Астрид благодарила его в посвящениях: «Моему пророку Стуре за неизменный интерес к Пеппи. Целую в лоб, Астрид» и «Стуре (пророку) от обожающей его жены». Так подписаны две первые книги о Пеппи. А вот в сборнике сказок «Крошка Нильс Карлсон», вышедшем в 1949 году, тон чуть серьезнее, а в конце посвящения – восклицательный знак: «Моему горячо любимому Стуре!»

Книга «Крошка Нильс Карлсон» была непохожа на другие произведения Астрид Линдгрен. В ней писательница касалась мрачного, меланхолического в душе человека. Через изображение одиноких детей – Бертиля, Йорана, Гуннара, Гуниллы, Бритты-Кайсы, Лены, Лисе-Лотты, Барбру и Петера – проводится тема разных видов тоски, – до сих пор этот мотив присутствовал в ее творчестве лишь эпизодически. Яснее всего он в трогательном окончании трилогии о Пеппи (1948), когда Томми и Анника собираются спать и сквозь ветви деревьев в темноте внезапно замечают свет на кухне виллы «Курица»:

«Пеппи сидела у стола, уткнувшись подбородком в скрещенные руки. Сонными глазами следила она за прыгающим пламенем свечи, стоящей перед ней.

– Она… она очень одинока сейчас, – сказала Анника дрогнувшим голосом. – Ой, скорей бы наступило утро, и мы бы пошли к ней. <…>

– Если она поглядит в нашу сторону, мы помашем ей рукой, – добавил Томми.

Но Пеппи глядела сонными глазами на пламя.

Потом она задула свечу».

Эта минорная тональность, посещавшая Астрид и в жизни, была совершенно неизвестна шведской общественности 1940-х. Серьезность и задумчивость тонули в смехе и аплодисментах восторженной публики в радиостудии во время записи «Двадцати вопросов», их нет в интервью, где с портретов глядела бодрая и довольная детская писательница. За жизнерадостностью и уверенностью сорокалетней Астрид Линдгрен скрывались грусть и страх, о каких никто и не подозревал: она очень боялась за «горячо любимого» Стуре. После пережитого ими кризиса отношений в 1944–1945 годах они сумели снова устроить свою жизнь, но каждодневные заботы сказывались на обоих, особенно на Стуре. Помимо напряженной работы в офисе он был занят поездками, участвовал в конгрессах и банкетах, званых ужинах и деловых встречах, часто в «Странд-отеле» на набережной Нюброкайен, рядом с работой, где ели – и пили – до поздней ночи. Стуре боролся с лишним весом и повышенным давлением; как отмечала Астрид в своем «военном дневнике» в 1946 году: «Иногда меня беспокоит здоровье Стуре, и не без причины, кажется».

Чтобы поправить здоровье, Стуре надо было отказаться от алкоголя. Вот что рассказывает Карин Нюман:

«Папа слишком много пил; он пытался бросить, но не успел, потому что умер. Он никогда не напивался до бесчувствия, не буянил, не терял работы, но это, вероятно, был лишь вопрос времени».

Внутреннее противоречие в семье Линдгрен – между материальным благополучием и нежеланием Стуре взять себя в руки и упорядочить свою жизнь – плохо действовали на Астрид. Временами так сильно, что, оставаясь одна, она доставала «военный дневник» и размышляла о причинах своей депрессии. 8 марта 1947 года она так близко подобралась к существу проблемы, что посреди длинного абзаца решила застенографировать одно предложение, где писала о страхе за свой брак и за Стуре. Это был смертельный страх – и она не хотела рисковать тем, что Лассе или Карин случайно о нем узнают, если когда-нибудь станут листать дневник. Затем Астрид снова перешла на обычное письмо:

«У Стуре возникают серьезные проблемы с сердцем, и он совершенно о себе не заботится, это бывает невыносимо. Не нравится мне эта зима. Ненормальная зима, иногда я задумываюсь, а будет ли еще хоть какое-то время года нормальным».

Но настала Пасха, пришла весна, а с ней и время праздновать окончание гимназии, сданные Лассе экзамены, из-за которых его мать всегда волновалась больше его. Этот великий день, 13 мая 1947 года, когда в Мужской гимназии в Нормальме Лассе водрузили на голову академическую шапочку, Астрид увековечила в своем дневнике:

«Ларс, малыш Ларс… Когда открылись двери и я увидела в заднем ряду моего мальчика с академической шапочкой на голове, во мне что-то дрогнуло».

В 1947 г. Лассе закончил гимназию. Много лет Астрид боролась за то, чтобы сын не запустил учебу, и теперь могла вздохнуть с облегчением. Осенью 1937 г., когда у Лассе начались проблемы в школе, Астрид записала в «кассовой книге»: «Ларс – мечтатель, забывающий о делах, таким он и останется». (Фотография: Частный архив / Saltkrkan)

Затем праздновали дома. Не хватало Стуре – он был в командировке в Португалии и прислал поздравительную телеграмму. Впрочем, поздравить выпускника на Далагатан собрались все стокгольмские друзья; пришел и Эссе, старый товарищ по играм с Аллеи Надежды. Семья из Виммербю не могла весной бросить хозяйство, но получила подробный письменный отчет о событиях этого дня, посвященного Лассе. Вечером между матерью и дочерью состоялся доверительный и примечательный разговор. Как в свое время маленькая Карин придумала имя Пеппи Длинныйчулок, так и теперь почти тринадцатилетняя дочка Астрид, сидя на кровати, подала матери идею, как нужно завершить историю о Пеппи, Томми и Аннике:

«Праздник закончился, Карин легла спать, и когда я зашла к ней, чтобы пожелать спокойной ночи, она горько заплакала и сказала: „Я никогда не хочу взрослеть“. Я решила, она считает, что быть взрослой – слишком большая ответственность, нужно работать и всякое такое. „Не хочу, чтобы ты состарилась“, – сказала она и еще сильнее зарыдала. После того как мы поговорили, она заметила: „Когда я говорю с тобой, все не так грустно – ты не умрешь, пока я не вырасту!“ И она снова заплакала, моя милая девочка. Я и сама помню, как все детство боялась, что кто-то в нашей семье умрет, я всегда молилась Богу о том, чтобы мы все умерли в один день».

Птицы скорби и певчие птицы

Если в наши дни вы отправитесь в Виммербю и прогуляетесь по увеселительному парку «Мир Астрид Линдгрен», то окажетесь в атмосфере добра, тепла, безопасности, вас окружат сильные, сумасбродные, радостные персонажи детских книг. Эта картина не лжива, но она и не рассказывает всей правды о твочестве, в котором отсутствие опоры, беда и скорбь присутствуют почти так же явно, как уют, радость жизни и наивный юмор.

В книгах Астрид Линдгрен полно одиноких людей и индивидуалистов. Есть взрослые и очень много детей и подростков. Как Пеппи Длинныйчулок, Крошка Нильс Карлсон, Кайса, Мио, Малыш и Карлсон, Расмус и Рай Оскар, дети с хутора «Южный Луг», Пелле с острова Сальткрока, Эмиль, Сухарик из «Братьев Львиное Сердце», Бирк и Ронья и многие другие. У них нет родителей, их оставили одних, приковали к кровати, заперли или лишили дома. Это единственные дети в семье или дети, у которых есть братья, сестры и родители, но в своих семьях все они лишены близости и поддержки.

Последствия одиночества, как и его причины, совершенно различны, но одно объединяет всех этих детей из книг Астрид Линдгрен: тоска по близкому контакту с другим живым существом. В литературном мире Линдгрен большинству людей удается найти друг друга – в фантазиях или в действительности. Возможно, они даже находят себя, потому что Астрид Линдгрен верит, что человек по природе своей – существо одинокое и силу нужно черпать в признании своего одиночества. В детстве, юности и старости нам всем надо учиться быть одним.

Впервые эта тема, пронизывающая все ее творчество, прозвучала в 1948 году, в окончании трилогии о Пеппи, когда Томми и Анника из окон своего дома видят Пеппи в окне кухни виллы «Курица» и удивляются ее абсолютному одиночеству, наблюдая, как она сидит за столом и смотрит на пламя свечи, а затем задувает ее – и на этом книга заканчивается. Через год в сборнике «Крошка Нильс Карлсон» появились другие одинокие дети, а Астрид Линдгрен, автор восьми романов, вернулась к малой прозе. И одновременно в двух новеллах сборника Линдгрен вновь обратилась к новому для детской литературы стилистическому приему – повествованию от лица ребенка, впервые использованному ею в книге «Мы все из Бюллербю» в 1947 году:

«Меня зовут Лиза. Я девочка, хотя, наверно, это и так ясно, раз меня зовут Лиза. Мне семь лет, но скоро уже будет восемь, и мама иногда просит меня:

– Лизи, ты уже большая, вытри, пожалуйста, посуду!

А Лассе и Боссе говорят:

– Маленьких играть в индейцев не принимаем!

Так какая же я все-таки, большая или маленькая? По-моему, если одни считают, что я уже большая, а другие – что еще маленькая, значит я в самый раз»[28].

Написать детскую книгу так, словно автору удалось проникнуть в детское сознание, и сделать ребенка единственным рассказчиком – странный поступок и не comme il faut. Еще в 1940-е детей предпочитали видеть, но не слышать. В мировой литературе крайне редко встречались дети, которые рассказывали о себе и своем окружении и только о том, что знают сами, как Лиза из «среднего» дома. И главное, так, чтобы их не перебивал голос взрослого. Самый известный прецедент – «Приключения Гекльберри Финна» (1884), но фактически за пятьдесят лет до классического произведения Марка Твена в художественной литературе – литературе романтизма – уже звучал первый намек на «детский голос». Это были «Сказки, рассказанные детям» Андерсена (1835), где слово получили многие мальчики и девочки. Уже в 1826 году тот же Андерсен экспериментировал с революционным подходом в стихотворении «Умирающее дитя», от начала до конца озвученном умирающим ребенком, который скоро должен был один-одинешенек предстать пред Господом. После эпохи романтизма рассказчик-ребенок использовался преимущественно в эпистолярном жанре, природа ребенка, как и его голос, находила выражение лишь в пределах рамочного повествования, которое в целом велось от лица взрослого рассказчика. Как в произведении Лауры Фитингхофф «Дети из Фростмофьеллет» (1907) – о полном приключений бегстве семи сирот от голода, – которое считается первым реалистическим детским романом в Швеции.

А потому книга «Мы все из Бюллербю» стала эпохальной, хотя в 1947 году никто из шведских критиков не обратил особого внимания на маленькое сенсационное местоимение в начале книги: «Я». Лиза раскрывает нам мир ребенка, живой и естественный. Через своего малолетнего рассказчика взрослый писатель еще глубже проникает в природу ребенка, выражает его радость, любопытство, печаль и одиночество. Это мы и наблюдаем в творчестве Астрид Линдгрен около 1950 года: детское «я» быстро распространилось дальше, на еще одну книгу о Бюллербю, написанную в 1949 году, и в том же году перешло в «Крошку Нильса Карлсона». Эта книга состоит из девяти рассказов о современных детях, их одиночестве и потребности в заботе и внимании.

Астрид Линдгрен с самого начала своей писательской карьеры прилежно и увлеченно встречается с главными читателями своих книг по всей Швеции, как на этой фотографии 1950 г. На Дне книги, и не только, она читает вслух, подписывает книги и рассказывает, каково это – быть писателем. Линдгрен всегда подчеркивала, что прежде всего пишет для своего внутреннего ребенка. (Фотография: Частный архив / Saltkrkan)

В двух рассказах, начинающихся словами «Вот что я вам расскажу», рассказчиками выступают девочки, и оба рассказа – об отсутствии у одинокого ребенка товарища-ровесника. Хотя и у Барбру, и у Бритты-Кайсы есть мама и папа и они живут вместе, из обеих историй понятно, что взрослые не могут заполнить эмоциональную пустоту в жизни ребенка, особенно если они к нему невнимательны. Этот кардинальный вопрос воспитания занимал Астрид Линдгрен всю жизнь, и в сентябре 1952 года она для журнала «Перспектив» написала довольно длинное письмо под заголовком «Больше любви!» об отношении родителей к детям. В письме говорится, что никогда и ничто не заменит любви, которую ребенок недополучит до того, как ему исполнится десять лет:

«Ребенок, который не чувствует любви родителей и которому некому и нечему больше отдать свою любовь и не от кого любовь получить, вырастает несчастным, часто неспособным любить человеком и может принести много вреда. Судьбы мира вершатся в детских. Именно там решается, станут ли завтрашние мужчины и женщины душевно здоровыми людьми доброй воли или искалеченными индивидами, пользующимися каждым случаем, чтобы осложнить жизнь своим ближним. Даже государственные чиновники, которые будут вершить судьбы людей в завтрашнем мире, сегодня – маленькие дети».

Именно о невнимании родителей идет речь в двух историях от первого лица из сборника «Крошка Нильс Карлсон», хотя фигуры родителей в них находятся на заднем плане, на периферии повествования. В «Мирабели» мы встречаемся с единственным ребенком в семье Бриттой-Кайсой. Она живет со своими трудолюбивыми и очень бедными родителями в маленькой хижине в чаще леса. Изоляция Бритты-Кайсы настолько абсолютна, что она фантазирует о кукле, которую ее бедные родители не в состоянии ей подарить. Но вот неожиданно в саду возникает кукла Мирабель – из чернозема, в который Бритта-Кайса посадила таинственное зернышко, полученное от старичка-волшебника, что проезжал мимо их дома, когда мама с папой отправились на рынок. Из всеобъемлющего одиночества рождается настоящая сказка, когда в один прекрасный день Мирабель вырастает и ее можно отломить у корня, как те растения, которыми мама с папой заняты гораздо больше, чем своей дочерью. Долгожданная игрушка, эта воображаемая кукла символизирует потребность девочки в близости, дружбе и любви.

В другом рассказе, «Любимая сестра», читатель превращается в друга Барбру, которая доверяет ему тайну о том, что у нее есть сестра-близняшка Ульве-Ли: «Но только никому об этом не говорите! Даже мама с папой этого не знают»[29]. Как и Бритта-Кайса, Барбру очень одинока, а причина – перемены в жизни семьи:

«Папа больше всего любит маму, а мама больше всего любит моего младшего братишку, который родился прошлой весной».

Ребенок может быть одинок по-разному, у одиночества много лиц, и горе подросшего ребенка, которого перестают замечать в собственной семье, – на него у Астрид Линдгрен глаз был наметан, в частности,потому, что писательница помнила, что случилось в 1934 году, когда она вернулась домой на Вулканусгатан с новорожденной Карин. Встреча с безутешным Лассе врезалась ей в память, и в письме от 11 февраля 1944 года сестре Ингегерд, побывавшей в таком же положении со своим новорожденным сыном Оке и его старшей сестрой Ингер, она вспоминала и саму ситуацию, и сопутствующую атмосферу:

«Думаю, все дети, у которых рождаются младшие братья и сестры, переживают горестные моменты. Мне не забыть тот день, когда, вернувшись домой на Вулканусгатан с дочерью на руках, я назвала ее „моя малышка Карин“, а Лассе, сидя в туалете, это услышал. Я почувствовала, что надо пойти к нему, и так и сделала, и назвала его „мой малыш Лассе“, а когда позже сидела в детской, он прибежал, поцеловал мне руку (единственный раз в жизни) и сказал: „Я как раз сидел и думал: почему она меня не называет своим малышом, – и тут ты пришла и сказала «мой малыш», какая же ты хорошая!“ Каждый раз при этом воспоминании у меня слезы наворачиваются на глаза, потому что я понимаю, как он тогда переживал и какое испытал облегчение».

Но в истории о Барбру 1949 года мама не называет дочку своей малышкой, и потому девочка не только выдумывает себе подружку, которая будет звать ее «моей любимой сестричкой», но и особый язык, их собственный. Да, из фантазии Барбру вырастает целое сказочное царство, и под розовым кустом в саду, который получает имя «Саликон», есть вход в этот параллельный мир, где во дворце из золота живет сестра девочки Ульве-Ли с пуделями Руфом и Дуфом и лошадьми Золотинкой и Серебринкой, на которых сестры каждый день ездят через «Большой ужасный лес, где живут злыдни» и «Луг, где живут добряки». В этом сказочном мире жизнь Барбру наполнена смыслом, потому что там к ней относятся с вниманием и явной любовью.

Всеми своими сверкающими металлами, приглушенными изящными тонами и таинственностью «Любимая сестра» предвещает появление романа «Мио, мой Мио!» (1954), чьим эпическим затактом была сказка «И день и ночь в пути», которую Астрид Линдгрен написала в 1950 году для рождественского номера журнала «Идун». Текст сказки позже превратился в важную первую главу «Мио, мой Мио!», из которой читатель узнает о социальной и психологической подоплеке воображаемого путешествия рассказчика. И в сказке 1950 года, и в романе 1954-го ему девять лет, его зовут Бу Вильхельм Ульсон, но называют его Буссе, и свое детство мальчик провел с черствыми приемными родителями, от которых в фантазии сбегает, чтобы встретиться с отцом, которого не знает и по которому очень скучает.

Как и сказки о Бритте-Кайсе и Барбру, «Мио, мой Мио!» – рассказ о том, как очень одинокий, замкнутый ребенок может забыть о сиюминутной печали и боли и силой мысли и мечты создать воображаемый мир, населенный родителями, братьями, сестрами, родственниками и друзьями, которые могут подтвердить, что ты существуешь.

Астрид Линдгрен интересовали незащищенные дети и подростки. В упоминавшемся письме в «Перспектив» под названием «Больше любви!» она рассказала об одной сцене в театре, когда мать с двумя детьми, сидевшая в паре рядов впереди, не могла скрыть безграничной любви к младшему сыну, одновременно выказывая тотальное отсутствие интереса к старшему:

«Как будто он не существует. А он сидит такой потерянный. Одинокий, погруженный в себя, неспособный к контакту с другими. За весь спектакль он не проронил ни слова. Вокруг него стоит стена одиночества. Такая оставленность, что приходишь в отчаяние».

Вот эту стену одиночества от имени всех незащищенных, одиноких детей Астрид Линдгрен и хотелось, образно выражаясь, разрушить, когда в 1954 году она за два весенних месяца написала «Мио, мой Мио!». В романе читатель встречается с мальчиком, «погруженным в себя и неспособным к контакту с другими». Его, как уже говорилось, зовут Буссе, и с помощью своего богатого воображения он сочиняет для нас историю о Принце Мио, который находит отца-Короля и зрелыми поступками доказывает, что его достоин. Но в действительности сиротка одиноко сидит на скамейке в темном безлюдном стокгольмском парке, глядя на освещенные окна в квартирах окрестных домов, где в уюте за настоящими обеденными столами сидят дети с настоящими родителями. И в частности, дома у Бенки, лучшего (и единственного) друга Буссе:

«В домах вокруг парка зажглись огни. В Бенкиных окнах тоже горел свет. Значит, он дома, вместе с папой и мамой, ест блины и горошек. Наверно, повсюду, где горит свет, дети сидят возле своих пап и мам. Только я здесь один, в темноте»[30].

Смерть Стуре

Шведское слово «ensam», означающее и «одинокий», и «уединившийся», и «один», и «одиночка», прокралось в дневник Астрид Линдгрен около 1950 года и вошло в обиход в последующие десять лет, когда ее жизнь неоднократно менялась, а она задумывалась и о собственной семье, и о семье как институте. Когда кто-то из членов семьи уезжал или умирал, что-то в доме менялось. Вот что записала Астрид в дневнике на Пасху 1950 года:

«Семья – странное образование: каждый раз, когда один ее член уезжает или исчезает навеки, семья как целое полностью меняется. Стуре + Астрид + Ларс + Карин – это совсем не Стуре + Астрид + Карин. Дай Бог, чтобы она никогда не превратилась только в Астрид + Карин. Пусть в конце останутся только Стуре и Астрид и двое других, счастливых в другом месте. Может быть, однажды останется Астрид + никто. Сейчас мне кажется, что все может случиться. Жизнь – такая хрупкая штука, а счастье трудно удержать».

Что касается алкоголизма Стуре, никаких признаков перемены к лучшему не наблюдалось. То, что этой проблеме было много лет, чувствуется в наставлении пожилой Астрид Линдгрен юной Саре Юнгкранц в их переписке 1970-х: «Мне так знакома проблема с алкоголем. <…> Береги свой ясный, разумный, логичный мозг, не губи его выпивкой».

Страх однажды остаться одной, о котором Астрид в многочисленных письмах родителям не упоминала никогда, но в дневнике со времени размолвки с мужем – все чаще, воплотился в жизнь в 1952 году, когда Стуре внезапно начал кашлять кровью, был срочно госпитализирован и умер через два дня в госпитале Саббатсберг. Причиной смерти стали лопнувшие вследствие цирроза печени венозные сосуды в пищеводе. 16 июня, вернувшись домой на Далагатан после двух душераздирающих суток, проведенных в больнице, Астрид открыла дневник и отдала дань последним часам их совместной со Стуре жизни:

«Я лежала рядом с ним на кушетке, держа его за руку. В итоге уснула, а проснулась оттого, что во сне слышала его дыхание, которое раньше было тяжелым, а теперь становилось все медленнее и медленнее, и вечером, в начале двенадцатого, он издал последний вздох. Стина сидела со мной, но как раз перед этим ушла домой, и я была со Стуре одна, когда он умер. Сидя рядом с моим мальчиком, лежащим без сознания, я набросала несколько строк на писчей бумаге. Вот что я записала:

15 июня 1952: „While strolling out an afternoon in June“[31]. Так раньше пел мой любимый. И так он поступает теперь – strolling out an afternoon in June. Он умирает у меня на глазах. „Birds were singing everywhere“[32], – пел он. Да, они поют на деревьях у Саббатсберга. А мой любимый умирает. Он больше меня не слышит, он больше меня не видит. А то я бы поблагодарила его за доброту, за отношение – этим июньским вечером умирает хороший человек. Он был мне как ребенок, я очень его любила. Всегда держала за руку, но не смогу последовать за ним туда, куда он уходит, не смогу держать его за руку там. Господи, помоги же ему найти дорогу! Я бы так хотела держать его за руку вечно!»

На страницах «Экспресса» за 12 декабря 1992 г. Астрид оглядывается на свой брак: «Он мне очень, очень нравился. Он обладал удивительным чувством юмора, был добрым, но я никогда не была в него влюблена. Никогда не чувствовала той большой страсти, которую, кажется, испытывают другие люди, хотя у меня нет ощущения, что мне чего-то не хватало в этом смысле. …Стуре было всего 53 года, а мне 45, и, надо сказать, я проявила самообладание. Я всегда умела быть одна». (Фотография: Частный архив / Saltkrkan)

Карин, которой только что исполнилось восемнадцать, была на каникулах в Париже, но сразу вернулась домой. Размышляя теперь о внезапной смерти отца, она припоминает, что это было для нее неприятной неожиданностью, но не ужасным шоком. О слабом здоровье Стуре знали все в семье Линдгрен, и за много лет до того, как произошло несчастье, Астрид, во всяком случае, понимала, к чему все идет, полагает Карин Нюман:

«Мы очень волновались за него, и когда он так, в общем-то, неожиданно умер, буквально за несколько суток, волнение тоже закончилось, то есть нам даже стало легче. После моего возвращения из Франции – меня привез Лассе – мы провели втроем несколько дней, которые, как мне помнится, были скорее наполнены чудесными разговорами, добрыми воспоминаниями и облегчением, чем слезами и горем. Астрид с тех пор скорбела о мужчине, с которым так недолго прожила. Думаю, у них был порядок в сексуальной жизни, много веселого, и все же долгое время он в основном приносил ей одни разочарования и беспокойство».

Вскоре после похорон Астрид поехала на Фурусунд, пытаясь как-то жить дальше, но постоянно думала о Стуре и разговаривала с ним, когда оставалась одна. 9 июля она написала Эльсе Олениус, которая поддерживала ее и в больнице, и в последующие дни:

«Без него здесь пусто. На Фурусунде он постоянно был рядом с нами, и причин для тревоги не было. Но ты, верно, права: для моего Стуре так лучше. Ах, как же я рада, что ты была со мной в Саббатсберге! Как же я рада, что ты у меня есть!»

В письмах родителям Астрид заставляла себя говорить о другом: об отпуске, о Лассе, о его жене Ингер и их маленьком сыне Матсе. Начало июля все трое провели у Астрид, а с ними и Карин, и ее кузина Гунвор, и девочки очень помогали, когда в дом внезапно нагрянули гости. В один прекрасный день в дверь постучался голландский издатель Астрид Линдгрен с «Pippi Langkous» («Пеппи Длинныйчулок») под мышкой. Наведалась и Грета Болин из «Свенска дагбладет» – взять у Астрид интервью о жизни и литературе, и 31 июня 1952 года читатели узнали о горе, поразившем писательницу:

«В настоящий момент Астрид Линдгрен нуждается в исцеляющей силе природы – недавно она потеряла своего мужа и спутника жизни. Рана еще свежа, все еще кажется ей кошмарным сном. Но она не одна – у нее есть чудесная дочь Карин, сын Лассе и самый лучший утешитель, внук Матс полутора лет от роду. „Самый красивый внук на свете“, – говорит Астрид Линдгрен… и начинает рассказывать чудесную сказку, которую никогда не напечатают, потому что это сказка о внуке, который крадет печальное бабушкино сердце».

Но вообще-то Астрид ни с кем не делилась этой скорбью. Жизнь должна идти своим чередом. Вернувшись на Далагатан в августе, она продолжила писать текст радиосериала о сыщике Калле Блюмквисте и работать в издательстве «Рабен и Шёгрен», начала брать уроки вождения, сидела в радиостудии, ожидая начала нового веселого выпуска «Двадцати вопросов», и готовилась к изданию и распространению новой книги. Незадолго до смерти Стуре Астрид закончила третью, и последнюю книгу о детях из Бюллербю, которую до конца года напечатали тиражом 60 тысяч экземпляров. Непрерывная напряженная и разнообразная работа была лучшей защитой от скорби и депрессии. Работа, а также прогулки по Норра Бегравнингсплатсен на севере Стокгольма, где, навещая могилу Стуре, она не то чтобы утешалась, но, во всяком случае, убеждалась в том, что и другие умирали в пятьдесят три года. Рождество 1952-го было ознаменовано записью в дневнике:

«Обычно я описываю в дневнике все рождественские подарки, для памяти. В канун Рождества 1952 года Стуре получил в подарок венок из роз на свою могилу. <…> „Я не собираюсь умирать – по крайней мере, пока тебя не сделают членом Шведской академии“, – говорил он, бывало, оптимист такой. И вот на Рождество 1952 года он получил в подарок венок из роз».

Каждый год в 1950-е, в период между Рождеством и Новым годом, Астрид Линдгрен подводила итоги в черных или коричневых записных книжечках, которые когда-то называла «военным дневником», – их уже накопилось пятнадцать. Она писала не только о подарках, не только о радостях и скорбях семьи Линдгрен в прошедшие двенадцать месяцев. Астрид начала пристально анализировать себя и свою новую женскую роль. Как идет ее жизнь без мужчины рядом? И сможет ли она оставаться одна, когда в один прекрасный день Карин вырастет, уедет из дома и двадцать пять лет семейной жизни уйдут без возврата? Эти мысли посещали ее ежегодно между Рождеством и Новым годом, и 1957 год не был исключением:

«Я хочу попытаться больше не бояться… настоящее несчастье – страх перед всем и вся. Поэтому пусть жизнь приносит то, что приносит, а мне хватит сил принять то, что она принесет».

В ноябре 1952 г. Астрид написала матери: «В воскресенье вечером после отъезда Гунвор мы с Карин пошли на кладбище Норра, зажгли свечу на могиле Стуре – был День всех святых. Почти на всех могилах горели свечи, они так красиво светились в темноте. Да, мама, можешь не сомневаться, что я проглядываю ВСЕ некрологи, чтобы посмотреть, сколько лет было умершему. Я как будто хочу убедиться, что не только жизнь Стуре оборвалась до времени, – и поистине это так, многие жизни, многие!» (Фотография: Частный архив / Saltkrkan)

В пятидесятые, до того как Карин вышла замуж за Карла-Улофа Нюмана, мать и дочь прожили вместе на Далагатан шесть лет. Карин Нюман ясно помнит последние годы в родном доме:

«У нас все не слишком изменилось. С экономической точки зрения совсем не изменилось, потому что Астрид зарабатывала достаточно. Мы могли сохранить за собой квартиру. Но жизнь Астрид постепенно менялась, она стала более открытой, стала больше общаться. Раньше ей приходилось считаться со Стуре, который хотел, чтобы она сидела дома и он мог бы увильнуть от общения с людьми. Ей нравилось, что я жила с ней несколько лет, пока не вышла замуж. Нам было хорошо вдвоем. А писать она могла, как и раньше».

Мио, мой Мио!

Когда Еву фон Цвайберг и Астрид Линдгрен в конце 1950-х пригласили для участия в книге «Дружеская критика», посвященной профессору литературы Улле Хольмбергу и состоявшей из нескольких бесед шведских литературных критиков со шведскими писателями о каком-нибудь из их произведений, они выбрали роман «Мио, мой Мио!». Цвайберг задала Линдгрен следующий вопрос:

«Мне бы хотелось знать, как Астрид Линдгрен, такой быстрой, находчивой Астрид Линдгрен, которую знают все радиослушатели, у которой столько братьев и сестер, – как ей удалось с таким пониманием изобразить мир одинокого ребенка».

Линдгрен ответила честно – и осторожно. Объяснила, что в образах одиноких детей, возможно, отразилась неосознанная тоска писателя по утраченному раю детства и тесной связи с природой. Кроме того, ей хотелось, чтобы читатель сам интерпретировал книгу. «Откуда мне знать?» – сказала Астрид.

«Мио, мой Мио!» действительно допускает разные толкования. Если избрать биографический ракурс, можно объяснить особое «проживание» писателем одиночества Буссе тем, что «Мио, мой Мио!» был написан на волне скорби. Тем, что за рассказом о мечте Буссе найти отца скрывается драма чувств, в одиночестве и тоске мальчика отражается личная утрата взрослого человека.

Ни одна другая книга Линдгрен не создает ощущения такой подавленности и клаустрофобии. Едва Буссе в его воображаемом мире впервые называют Принцем Мио и он с другом и оруженосцем Юм-Юмом отправляется в мрачное царство смерти, где правит рыцарь Като, в сказке начинают звучать сова «одинокий», «один», «черный», «мрак», «смерть» и «скорбь». Слова, которые с небольшими вариациями повторяются вновь и вновь, часто в одном и том же абзаце или фразе, – например, когда Мио видит озеро с заколдованными птицами перед жуткой крепостью рыцаря Като:

«Иной раз мне снятся глубокие черные воды, которые разверзаются предо мной. Но ни мне, ни другим людям, ни одному человеку в мире никогда и не снились такие черные воды, какие открылись моим глазам. То были самые угрюмые, самые страшные воды на свете. Озеро замыкали черные утесы. И птицы, несметное множество птиц кружило над мрачными водами. В темноте их не было видно, только слышались их крики. И печальнее этих криков мне слышать ничего не доводилось. О, как я жалел этих птиц! Казалось, будто они зовут на помощь, будто они в отчаянии плачут».

Если подсчитать, сколько раз писатель использует слова «черный» и «мрачный», на шестидесяти страницах, посвященных пребыванию Мио и Юм-Юма среди словно бы одухотворенных скал Чужедальней страны, то окажется, что количество этих слов доходит почти до сотни, а слова «одинокий» и «один», «смерть» и «скорбь» в сумме звучат больше пятидесяти раз. Ни одно другое слово в романе не повторяется так часто. Хватка вокруг горла читателя все сильнее, сильнее и ощущение клаустрофобии, столь характерное для многих сцен сказки. Но скорбное, суггестивное течение в языке романа выражается не только в этих повторах. Еще один инструмент воздействия на читателя – заклинание, произносимое Юм-Юмом, когда мальчики нуждаются в чуде. На пути к последней битве с рыцарем Като оно повторяется восемь раз – и каждый раз меняется в зависимости от испытания, с которым сталкиваются маленькие герои. Постоянный, повторяющийся элемент заклятий – заключительная формула: «Если бы мы не были так малы и беззащитны». Эти слова – своеобразный припев, они подчеркивают, как незначителен человек в космическом масштабе. Когда рыцарь Като ловит Юм-Юма и Принца Мио и их приговаривают к заключению и медленному гниению, Юм-Юм произносит: «Эх, была бы смерть не так тяжка… а мы не так малы и беззащитны!» Именно этот вариант заклятия Юм-Юма так трудно представить в устах девятилетнего ребенка. Даже в фантастическом романе они больше подходят взрослому персонажу. Быть может, восемь этих заклинаний играли для Астрид Линдгрен особую роль в мощном потоке слов и картин, струившихся на бумагу весной 1954-го. В романе удивительно мало исправлений по сравнению с остальными ее книгами.

В 1945 году, во время размолвки со Стуре, Астрид записала в дневнике, что в работе над новой книгой находит спокойствие и опору: «Иногда я счастлива, иногда нет. Счастлива – в основном когда пишу». Творчество с самого начала, с 1944–1945 годов, было противовесом ее личным волнениям, меланхолии и страху. Стенографируя свои книги, она, по ее собственным словам, ощущала, что «недоступна всем скорбям». Но как раз в 1954 году, во время работы над «Мио, мой Мио!», творческий процесс не вытеснил скорбь. Совсем напротив. С первой главы, с сумрачной сцены в Стокгольме, и до мрачных фантастических пейзажей Чужедальней страны скорбь и настойчивое, болезненное чувство утраты доминируют в «Мио, мой Мио!». И даже в счастливом окончании романа, когда солнце наконец-то освещает погруженную во тьму вселенную, читателю не избежать печального напоминания:

«Только на верхушке самого высокого серебристого тополя в одиночестве сидела птица Горюн и пела. Я не знаю, о чем пела она теперь, когда все похищенные дети вернулись домой. Но у птицы Горюн, верно, всегда найдется о чем петь».

Большая черная птица сопровождает Мио большую часть пути, напоминая нам о том, что горе – такое же непременное условие жизни, как и радость. Горя никому не удается избежать. Желая объяснить это, Астрид Линдгрен прибегала к китайской пословице, которой утешала своих подавленных или скорбящих друзей – например, Эльсу Олениус в 1959 году: «Ты не запретишь птицам скорби виться над твоей головой, но ты можешь помешать им свить гнездо в твоих волосах».

Мио и Юм-Юм, окруженные жуткими и безликими черными дозорными рыцаря Като. Иллюстрация юной Илон Викланд, которая в надежде найти какую-то работу зимой 1953 г. обратилась к Астрид Линдгрен. Это стало началом плодотворного сотрудничества, длившегося тридцать лет. В каталоге выставки работ Викланд в Национальной галерее Осло в 1986 г. Линдгрен написала о том, чем обязана своему иллюстратору: «Твои работы помогли моим книгам найти своего читателя. Многие дети всю жизнь будут помнить созданные тобою картины – незабываемую часть их детства». (Иллюстрация Илон Викланд)

Вероятно, это Астрид Линдгрен и сделала весной 1954 года, начав работать над «Мио, мой Мио!»: позволила птице скорби виться над своей головой, следя за тем, чтобы птица не свила гнездо. Много мыслей, воспоминаний, ассоциаций и идей кружилось в голове у Астрид в те два весенних месяца, пока она писала книгу. Ей так мало нужно было, чтобы внезапно вспомнить о Стуре. Как в письме немецкой подруге, написанном в Вальпургиеву ночь 1954 года, где она рассказывала и об утрате мужа, и о работе над книгой, заполнившей большую часть ее жизни:

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта книга – откровенный рассказ величайшего менеджера в истории футбола сэра Алекса Фергюсона о взле...
Настоящая книга расскажет о функционировании целого сегмента бизнеса B2G (бизнес для государства). О...
Эта небольшая книга рассказывает об очень важных вещах – о связи генетики и медицины и о новом напра...
Их любовный роман вызвал скандал в Европе. Еще бы, блистательная Елизавета Тюдор, объявившая себя «к...
Их одевают и воспитывают как мужчин. Они – нерожденные сыновья, внуки и братья. Каждый в Афганистане...
Путешествие в мир любви. Хороший замысел любовных рассказов. Главное даже не то, чтобы любовь сбывал...