Зима тревоги нашей Стейнбек Джон

Глава 1

Солнечным апрельским утром Мэри Хоули открыла глаза, перевернулась на другой бок и обнаружила, что ее муж сунул мизинцы в рот, растянул щеки и изображает лягушку.

– Ты смешной! – сказала она. – Итан, ты прирожденный комик.

– Мисс Мышка, выходи-ка за меня замуж!

– Дурачишься с утра пораньше?

– И год рад весне! И день утру рад![1]

– Значит, дурачишься. Помнишь, что сегодня Великая Пятница?

– Гнусные римляне строятся, чтобы идти на Голгофу.

– Не богохульствуй! Марулло разрешит тебе закрыться в одиннадцать?

– Моя цыпонька-краса, Марулло – католик и итальяшка-иммигрант. Вряд ли он вообще сегодня явится. Закрою в полдень и не открою, пока не кончится казнь.

– Рассуждаешь как пилигрим. Нехорошо так говорить!

– Чепуха, букашечка! Это у меня от предков со стороны матери. Так говорят настоящие пираты. И, между прочим, казнь действительно была.

– Какие еще пираты? Ты же говорил, они были китобоями, со специальными грамотами от Континентального конгресса, уж не знаю, как они там называются.

– Зато на кораблях, которые они обстреливали, их считали пиратами. А те римские солдаты считали, что это была казнь.

– Ну вот, теперь ты злишься. Мне больше нравится, когда ты дурачишься.

– Я всегда дурачусь. У кого хочешь спроси!

– Вечно ты мне голову морочишь! Тебе есть чем гордиться: в одной семье и отцы-пилигримы, и капитаны-китобои.

– А им-то гордиться и нечем.

– Почему?

– Разве стали бы мои предки гордиться, узнав, что породили чертова бакалейщика для чертова хозяина-итальяшки в городе, который когда-то принадлежал им целиком?

– Никакой ты не бакалейщик. Скорее управляющий – ведешь бухгалтерию, относишь деньги в банк и заказываешь товар.

– Само собой. Еще я подметаю, выношу мусор и хожу перед Марулло на задних лапах, а будь я чертовым котом, то и мышей бы для него ловил.

Мэри обвила мужа руками.

– Лучше давай дурачиться, – сказала она. – Прошу, не сквернословь в Великую Пятницу! Я тебя люблю.

– Ладно, – немного погодя ответил он. – Все вы, женщины, так говорите. Только не думай, что поэтому тебе можно валяться в чем мать родила в постели женатого мужчины!

– Хотела поговорить с тобой о детях.

– Они в кутузке?

– Ну вот, опять дурачишься. Пусть они сами скажут.

– Почему бы тебе…

– Сегодня Марджи Янг-Хант мне снова погадает.

– Она гадает на бобах? Кто эта Марджи Янг-Хант? И чем она всех пастушков пленила?[2]

– Хорошо, что я не ревнива! Говорят, если мужчина нарочито не замечает красивую девушку…

– Ничего себе девушка! Два брака за плечами.

– Ее второй муж умер.

– Завтракать пора. Ты веришь в эту ерунду?

– Ну, про брата карты сказали правду. Помнишь: кто-то из родных и близких?

– А кто-то из моих родных и близких получит хорошего пинка, если не возьмет курс на кухню…

– Уже бегу! Как насчет яичницы?

– Пожалуй, пойдет. Кстати, почему именно Великая Пятница? Что в ней великого?

– Ах, Итан! – вздохнула она. – Все бы тебе шутить!

Кофе сварился, на тарелке лежали яичница и гренки. Итан Аллен Хоули проскользнул в уголок возле кухонного окна.

– Чувствую себя великолепно, – заметил он. – Почему эту пятницу называют Великой?

– Весна, – пояснила она, стоя у плиты.

– Весенняя Пятница?

– Весеннее обострение. Дети уже встали?

– Вряд ли. Маленькие дармоеды. Давай растолкаем их и выпорем!

– Ну и шуточки у тебя! Обедать придешь?

– Нет.

– Почему?

– Женщины. Вожу их тайком с двенадцати до трех. Может, и твою Марджи позову.

– Не смей так шутить, Итан! Марджи – настоящая подруга! Она последнюю рубашку с себя снимет!

– Неужели? Откуда у нее рубашка?

– Опять ты говоришь как пилигрим.

– Спорим, мы с ней в родстве? В ней тоже течет кровь пиратов.

– Опять ты валяешь дурака! Вот список продуктов. – Она сунула ему в нагрудный карман листок. – Вышло много, но ведь Пасха все-таки! И не забудь про яйца – две дюжины, запомни. Ты уже опаздываешь!

– Знаю. И Марулло обеднеет на пару грошовых покупок. Зачем нам столько яиц?

– Будем красить. Аллен и Мэри-Эллен очень просили. Тебе пора!

– Как скажешь, мой жучиный цветочек! Можно я сначала сбегаю наверх и намну бока Аллену и Мэри-Эллен?

– Итан, ты избаловал их до безобразия! Сам знаешь.

– Прощай, корабль! В добрый путь![3] – объявил он, захлопнул за собой дверь из проволочной сетки и вышел в золотисто-зеленое утро.

Итан оглянулся на красивый старинный дом, в котором жили его отцы и деды: обшитый досками, выкрашенными белой краской, над парадной дверью арочное окно, повсюду элементы декора в духе братьев Адамов, на крыше смотровая площадка – так называемый вдовий мостик. Дом стоял в глубине зеленеющего сада среди столетних сиреней, чьи стволы в обхвате достигали туловища взрослого человека, а ветки покрылись набухшими почками. Старые вязы на Вязовой улице ничуть не уступали им по вышине и тоже выпустили первые листочки, окрасившись желтой дымкой. Выглянувшее солнце осветило здание банка и засверкало на серебристом резервуаре для бензина, от старой бухты пахнуло бурыми водорослями и солью.

Единственный прохожий на Вязовой улице – ирландский сеттер мистера Бейкера, он же банкиров пес, он же Рыжий Бейкер – с достоинством прохаживался вдоль деревьев, иногда обнюхивая пахучие метки ранее отметившихся на стволах псов.

– С добрым утром, сэр. Меня зовут Итан Аллен Хоули. Мы с вами как-то отливали на пару, помните?

Рыжий Бейкер остановился и ответил на приветствие, не спеша махнув пушистым хвостом.

– Я вот смотрел сейчас на свой дом, – поделился Итан. – Умели тогда строить, ничего не скажешь.

Рыжий склонил голову набок и небрежно почесал ребра задней лапой.

– Да почему бы и не строить? Денег-то хватало. Китовый жир с семи морей и спермацет. Знаете, что такое спермацет?

Рыжий вздохнул с подвыванием.

– Вижу, что не знаете. Это светлый, приятно пахнущий жир из головы кашалота. Пес, мой вам совет: прочтите «Моби Дика»!

Сеттер задрал ногу возле чугунного столбика на обочине. Итан обернулся через плечо и бросил:

– Заодно подготовьте анализ книги. Может, сына моего поучите. Он понятия не имеет, как пишется слово «спермацет», да и с остальными словами у него неважно.

В двух кварталах от старого дома Итана Аллена Хоули Вязовая улица поворачивает и упирается в Главную улицу. Посреди первого квартала на зазеленевшем газоне у дома Эдгаров ватага воробьев устроила драку. Разошлись они не на шутку: яростно кидались друг на друга, шумно чирикали, клевались, норовя попасть в глаз, и не заметили, как подошел Итан.

– Птички в гнездышках дружны, – проговорил он, остановившись, чтобы полюбоваться битвой. – Почему не дружим мы?.. Бред сивой кобылы! Вы, ребятки, не можете поладить даже в такое прелестное утро. Зря с вами так носился святой Франциск! Кыш-ш! – Итан бросился к воробьям, размахивая руками, и они шумно вспорхнули, горько сетуя скрипучими голосами. – Вот что я вам скажу, – заметил он им вслед. – В полдень солнце померкнет, на землю упадет тьма, и вы устрашитесь.

Старинный дом Филипсов во втором квартале переделали в пансион. Джои Морфи, кассир в Первом национальном банке, вышел на улицу, поковырялся в зубах, оправил клетчатый жилет, поздоровался с Итаном и сказал:

– Как раз собирался к вам заглянуть, мистер Хоули.

– Почему все-таки Великая Пятница?

– От латинского великус-великилиус-великум. Переводится как паршивый.

Джои смахивал на лошадь – и как лошадь улыбался, поднимая верхнюю губу и обнажая большие квадратные зубы. Джозеф Патрик Морфи, Джои Морфи, старина Джои, Морф прожил в Нью-Бэйтауне всего несколько лет, но при этом пользовался бешеной популярностью. Морф-Балагур рассказывал свои побасенки с каменным лицом игрока в покер, зато над чужими смеялся до упаду – неважно, слышал он их раньше или нет. Морф-Знаток был осведомлен обо всем и обо всех (от мафии до династии Маунтбэттенов), однако информацию выдавал таким тоном, что она воспринималась скорее как вопрос. В результате собеседник считал его не зазнайкой, а товарищем и при случае выдавал его слова за свои. Морф был тот еще черт: неимоверно азартный – впрочем, никто ни разу не видел его за игрой, – хороший бухгалтер и отличный банковский кассир. Мистер Бейкер, президент Первого национального, доверял ему настолько, что Джои выполнял в банке большую часть работы. Морф со всеми был в приятельских отношениях и при этом ни к кому не обращался по имени. Итана он называл мистером Хоули, а Марджи Янг-Хант – миссис Янг-Хант, хотя ходили слухи, что он с ней спит. У него не было ни семьи, ни другой родни, жил он один в двухкомнатной квартире с ванной в старом доме Филипса, а питался в основном в ресторане «Формачтер». Бейкер и страховая компания сочли его послужной список безупречным, однако была у братца Джои манера рассказывать свои байки так, будто они происходили вовсе не с его знакомыми, а с ним самим. Похоже, парень прошел огонь и воду. Подобная скромность снискала ему еще больше приятелей. Ногти Джои держал в чистоте, одевался дорого и модно, рубашки менял регулярно, ботинки его всегда сияли.

Мужчины вместе направились в сторону Главной улицы.

– Давно хотел спросить: адмирал Хоули вам не родственник?

– Может, адмирал Холси? – уточнил Итан. – У меня в роду было много капитанов, но об адмирале я не слыхал.

– Вроде ваш прадед был капитаном китобойного судна? Похоже, я спутал капитана с адмиралом.

– В нашем городке полно легенд, – кивнул Итан. – Говорят, мои предки со стороны отца занимались пиратством, а со стороны матери – прибыли в Америку на борту «Мэйфлауэра».

– Итан Аллен[4], – протянул Джои. – Господи, неужели он тоже ваш предок?

– Возможно. Скорее всего – да, – ответил Итан. – Ну и денек сегодня – лучше не бывает! Так о чем вы хотели поговорить?

– Денек чудный. Вроде как с полудня до трех у вас перерыв? Сделайте-ка мне пару сандвичей к половине двенадцатого. Забегу за ними сам. И бутылочку молока приготовьте.

– Банк закроется?

– Банк – да, а я нет. Старина Джои будет на своем месте, прикованный к бухгалтерским книгам. Перед долгими праздниками все кому не лень бегут обналичивать чеки.

– Никогда об этом не задумывался, – признался Итан.

– Еще бы. Пасха, День памяти, Четвертое июля, День труда – любые длинные выходные. Приди мне в голову ограбить банк – непременно сделал бы это перед большим праздником. Денежек полно, приходи да бери.

– Джои, а вас когда-нибудь грабили?

– Нет. Зато мой друг пережил ограбление дважды.

– И что рассказывает?

– Он здорово испугался. Делал все, что было велено. Лег на пол и не геройствовал. Сказал, что в отличие от него деньги-то застрахованы куда лучше.

– Я принесу вам сэндвичи в свой перерыв. Постучу в заднюю дверь. Какие вам сделать?

– Не утруждайтесь, мистер Хоули, я сам забегу – через проулок до вас пара шагов. Ветчина, сыр, ржаной хлеб и майонез, да еще молочка или колы бутылочку возьму, на потом.

– Есть неплохая салями – Марулло расстарался.

– Нет, спасибо. Как поживает наш мафиози-одиночка?

– Вроде ничего.

– При всей нелюбви к макаронникам скажу, что малый, умудрившийся сколотить состояние буквально из ничего – начинал-то он с ручной тележки, – вызывает заслуженное восхищение. Ловкий парень. Никому и не снится, сколько у него припрятано на черный день. Вероятно, мне не следовало об этом говорить. Все-таки я банковский служащий.

– Да вы ничего и не сказали.

Они подошли к углу Вязовой улицы и Главной. Возле груды розовых кирпичей, что раньше была старым отелем «Бухта», они невольно остановились и посмотрели на место, где вскоре вырастет новый супермаркет «Вулворт». Ранним утром желтый бульдозер и кран с ядром затаились, будто хищники в ожидании добычи.

– Всегда мечтал поработать на этой штуке, – заметил Джои. – Представляю, как клево было бы размахнуться стальным шаром и смотреть, как рушится стена!

– Я вполне насмотрелся на это во Франции, – сказал Итан.

– Ну конечно! Ваше имя выгравировано на памятнике в гавани.

– Налетчиков, что ограбили банк вашего знакомого, поймали? – Итан нисколько не сомневался, что речь шла о самом Джои. Так решил бы любой.

– Еще бы! Переловили, как мышей. К счастью, грабители банков умом не блещут. Возьмись старина Джои написать книгу о том, как обнести банк, копы остались бы с носом.

Итан расхохотался:

– И как их обмануть?

– Есть у меня отличный источник информации, мистер Хоули: я читаю газеты. Вдобавок знавал я одного копа. Не угодно ли прослушать лекцию за пару долларов?

– Сократите ее до семидесяти пяти центов – мне пора открывать магазин.

– Леди и джентльмены, – начал Джои. – Мы собрались этим утром… Нет, не так, постойте! Почему попадаются грабители банков? Во-первых, наличие предыдущих приводов и судимостей. Во-вторых, дележ добычи – всегда найдется недовольный, который сольет остальных копам. В-третьих, бабы. Куда же без них! И в результате – номер четыре: они начинают швыряться деньгами. Полиция пасет транжир, и оп-ля!

– В чем суть вашего метода, сэр профессор?

– Метод прост как два пальца об асфальт. Делать все наоборот! Не грабить банк, если у вас были приводы. Никаких подельников – сделайте все сами и молчок. Забудьте про баб. Не тратьте ни пенса. Спрячьте все в кубышку на несколько лет. Потом, дождавшись подходящего предлога, доставайте понемногу и вкладывайте. Надо именно вкладывать, а не тратить.

– Вдруг грабителя опознают свидетели?

– Будет в маске и не скажет ни слова – его мама родная не опознает. Вам приходилось читать описания преступников свидетелями? Мой друг коп говорит, что иногда его ставят среди подозреваемых на опознании и свидетели частенько указывают на него. Клянутся и божатся, что преступление совершил именно он… Гоните ваши семьдесят пять центов!

Итан сунул руку в карман:

– За мной должок.

– Возьму сэндвичами, – заявил Джои.

Они пересекли Главную улицу и свернули в узкий переулок между домами. Джои вошел в заднюю дверь Первого национального, Итан отпер дверь магазинчика «Фрукты и деликатесы от Марулло» на противоположной стороне.

– Ветчина и сыр? – прокричал он.

– На ржаном хлебе, плюс салат и майонез.

Через пыльное зарешеченное окошко в кладовую сочился серый свет. Итан замер на пороге: полки от пола до потолка, внизу картонные и деревянные ящики с консервированными фруктами, овощами, рыбой, мясопродуктами и сыром. Он принюхался и вдохнул характерные ароматы муки, фасоли и гороха, бумажно-чернильные нотки коробок с хлопьями, густой кисловатый амбре сыров и колбас, душок ветчины и бекона, легкое зловоние свекольной ботвы, капустных и салатных обрезков, доносящееся из серебристых мусорных баков возле заднего входа. Затхлого запаха мышей он так и не уловил, распахнул дверь и выкатил баки в проулок. Серый кот ринулся ему наперерез, но Итан его прогнал.

– Даже не мечтай, – заявил он коту. – Кошачья еда – мыши и крысы, хотя ты, кот-ворюга, предпочитаешь колбасу. Прочь! Я же сказал – прочь! – Серый кот спокойно облизывал розовую подушечку лапы, но, услышав второе «прочь», бросился удирать со всех ног, взлетел на дощатый забор позади банка – и был таков. – Слово-то волшебное, – задумчиво произнес Итан, вернулся в кладовую и закрыл за собой дверь.

Проходя по пыльной кладовой к створчатой двери в магазин, он услышал доносившийся из туалета шепот воды. Итан открыл фанерную дверь, включил свет и спустил воду. Затем распахнул стеклянную дверь с проволочной сеткой и надежно зафиксировал ее деревянным бруском, который подвинул ногой.

Из-за опущенных штор в магазинчике царил зеленый полумрак. Снова полки от пола до потолка, аккуратно уставленные консервами в сверкающей жестяной и стеклянной таре, – настоящая библиотека для желудка. С одной стороны – прилавок, кассовый аппарат, бумажные пакеты, упаковочная бечевка и – главный предмет гордости – из нержавеющей стали с белой эмалью холодильный шкаф с компрессором, бормочущим что-то самому себе. Итан щелкнул выключателем, и голубоватый неоновый свет залил мясные нарезки, сыры, колбасы, котлеты, бифштексы и рыбу. Рассеянный свет, наводнивший помещение, напомнил Итану собор в Шартре. Он помедлил, любуясь органными трубами из банок с томатной пастой, часовнями из горчицы и оливок, сотнями овальных гробниц для сардин.

– Единум и единокус, – гундосо протянул Итан, подстраиваясь под манеру исполнения литаний. – Един единомышус, что единожукус, все единус, Господи… амииииинь! – пропел он.

Итан так и слышал комментарий жены: «Что за глупости! Ты можешь оскорбить чувства верующих. Нельзя так поступать с людьми, Итан!»

Продавец в бакалейной лавке – в лавке Марулло, – муж и отец двух очаровательных деток. Когда ему побыть одному? Днем занят с покупателями, вечером – с женой и детишками.

– В туалете – где же еще?! – громко объявил Итан. – Причем прямо сейчас, пока я не открыл шлюзы. О! Мускусно-тускло, пахуче-текуче, натужно и звучно праздное время в уборной течет! Ну, и чьи чувства я задел, моя сахарная ножка? – обратился он к жене. – Здесь нет никого-никогошеньки. Только я и мои единум-единокус, пока… пока я не отопру чертову входную дверь!

Из ящика рядом с кассой он достал чистый фартук, развернул его, расправил тесемки, обернул вокруг туловища, завязал тесемки впереди, потом отвел длинные концы назад и затянул на бантик.

Фартук был длинный, почти до середины голени. Итан поднял правую руку, сложил пальцы в пригоршню, ладонью вперед, и объявил:

– Внимайте мне, консервированные груши, маринованные огурчики и пикули в острой заливке! «И как настал день, собрались старейшины народа, первосвященники и книжники, и ввели Его в свой синедрион…»[5] Заметьте, и как настал день. Эти мерзавцы вставали рано и времени зря не теряли. Ну-ка, что там дальше? «Было же около шестого часа дня», по-нашему, полдень, «и сделалась тьма по всей земле до часа девятого, и померкло солнце». Как видите, я прекрасно все помню. Боже милосердный, до чего он долго умирал, я бы даже сказал – невыносимо долго! – Итан уронил руку и задумчиво оглядел уставленные консервами полки, будто ждал от них ответа. – Теперь ты молчишь, Мария, моя пышечка. Ты ведь дщерь иерусалимская? «Не плачьте обо Мне, – сказал Он. – Но плачьте о себе и о детях ваших… Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?» До сих пор сердце разрывается! Тетушка Дебора обработала меня на славу. Шестой час еще не наступил…

Он поднял зеленые шторы на больших окнах и сказал:

– День, войди!

Он отпер входную дверь.

– Мир, входи!

Он распахнул забранные железными прутьями двери и закрепил их в открытом положении. Утреннее солнце нежно ласкало тротуар, как и должно быть в апреле, ведь оно только что встало аккурат там, где Главная улица упиралась в бухту. Итан сходил в туалет за метлой – пора было подметать перед магазином.

День, бесконечный день вовсе не однороден. По мере продвижения солнца по небу меняется не только освещенность, преобразуются фактура и эмоциональный фон, форма и смысл; день деформируется под действием тысячи факторов вроде времени года, жары или холода, полного штиля или нескольких ветров, дующих одновременно; его корежит от запахов и вкусов, текстуры льда или травы, набухших почек, распустившихся листьев или голых безжизненных ветвей. Вместе с днем меняются и его подданные – насекомые и птицы, кошки и собаки, бабочки и люди.

Тихий, сумрачный и сокровенный день Итана Аллена Хоули закончился. Человек, ритмично подметавший тротуар, был уже не тем, кто мог читать проповеди консервам, или распевать литании, или дурачиться в уборной. Он сгреб окурки и обертки от жвачки, шелуху от распустившихся почек и обычную уличную пыль и передвинул кучку мусора к водосточной канаве, где его потом заберут рабочие на серебристом грузовике.

Мистер Бейкер с достоинством следовал от своего дома на Кленовой улице к красной кирпичной базилике, в которой располагался Первый национальный. Ну и что, если шаги его были разной длины, вряд ли кто-нибудь был в курсе его детской привычки аккуратно перешагивать через трещины в асфальте, чтобы не сломать спину своей матери?[6]

– Доброе утро, мистер Бейкер, – поздоровался Итан и перестал махать метлой, чтобы не запылить наглаженные саржевые брюки банкира.

– Здравствуй, Итан. Прекрасное утро!

– Весна пришла, мистер Бейкер. Сурок снова не ошибся.

– Ну да, ну да. – Бейкер помолчал. – Итан, я хочу с тобой потолковать. По завещанию брата твоя жена получила тысяч пять, верно?

– Шесть с половиной после уплаты налогов, – кивнул Итан.

– Они просто лежат в банке. Нужно их куда-нибудь вложить. Об этом я и хочу с тобой потолковать. Денежки должны работать!

– На шести с половиной тысячах много не заработаешь, сэр. Они лежат себе и ждут крайнего случая.

– Итан, деньги не должны лежать мертвым грузом!

– Да как вам сказать, сэр. Помните? «И даже тот, кто лишь стоит и ждёт…»[7].

Голос банкира резко похолодел.

– Не понял. – Судя по его тону, Бейкер прекрасно все понял и счел Итана дураком. Тот обиделся, и обида породила ложь.

Метла выписала по тротуару изящную дугу.

– Видите ли, в чем дело, сэр… Эти деньги – гарантия благополучия Мэри, если со мной что-нибудь случится.

– Тогда тебе следует застраховать свою жизнь на часть суммы.

– Однако это мера временная, сэр. Деньги достались Мэри в наследство от брата. Ее мать пока жива. И прожить она может еще много лет.

– Понимаю. Иногда старики становятся обузой.

– А иные еще и сидят на своих деньгах. – Выдав эту ложь, Итан бросил взгляд на банкира, который начал медленно наливаться краской. – Видите ли, сэр, вложив деньги Мэри, я могу потерять их точно так же, как некогда свои, и прогорю, как в свое время мой отец.

– Так то дела давно минувших дней, Итан! Да, ты здорово прогорел, но времена меняются, возникают новые перспективы.

– Перспектив у меня было предостаточно, мистер Бейкер, лучше бы я обладал толикой здравого смысла. Не забывайте, что после войны магазин принадлежал мне. Полквартала недвижимости продал, чтобы купить для него товаров. На том все и кончилось.

– Знаю, Итан. Я ведь твой банкир. И дела твои знаю не хуже, чем доктор – пульс своего пациента.

– Еще бы. Мне хватило пары лет, чтобы обанкротиться. Для расплаты с долгами пришлось продать все, кроме дома.

– Не так уж ты и виноват. Только из армии вернулся, опыта в бизнесе никакого. К тому же тебя угораздило открыть свое дело аккурат в кризис, хотя мы и называли его временным спадом в экономике. На мели оказались коммерсанты и поопытней тебя.

– А уж на какую мель сел я… Впервые в истории Хоули стал продавцом в бакалейной лавке у макаронника!

– Объясни мне вот что, Итан. Разориться может каждый. Вопрос в том, почему человек с таким происхождением, образованием, к тому же обремененный семьей, позволяет себе оставаться на мели и дальше? Неужели у тебя кишка тонка? Что тебя выбило из колеи настолько, что вернуться в нее ты уже не в силах?

Итан едва не разразился гневной тирадой вроде «Вам не понять, ведь вы так никогда не влипали», но вместо этого смел обертки от жвачек и окурки в аккуратную пирамидку и подвинул ее к сточной канаве.

– Дело не в том, что не можешь вернуться в колею, точнее не только в этом. Просто падаешь духом и отчаиваешься. Приходит страх. Мне очень страшно. Энергетическая компания Лонг-Айленда может отрезать свет. Жене нужна одежда, детишкам – обувь и развлечения. Вдруг я не смогу дать им образование? Плюс ежемесячные счета, плюс доктора, плюс зубы и удаление миндалин… Что будет с ними, если я заболею и не смогу подметать чертов тротуар? Вам не понять. Происходит это не сразу. Гниль разъедает тебя изнутри. Дальше следующей ежемесячной выплаты за холодильник мысли не идут. Свою работу я ненавижу и в то же время боюсь ее потерять. Разве вам меня понять?

– Как насчет матери Мэри?

– Я вам уже говорил. Она сидит на деньгах. На них же и умрет.

– Не знал. Я думал, Мэри из бедной семьи. Зато я знаю вот что: если ты болен, прими лекарство, ляг на операцию или устрой себе встряску. Наши предки были людьми отчаянными. Они не дали бы растащить себя по кускам. Впрочем, времена меняются. Сейчас есть перспективы, о которых наши отцы и деды даже не мечтали. А пользуются ими иностранцы. Того и гляди захватят всю Америку. Итан, проснись!

– А как же холодильник?

– Бог с ним, с холодильником!

– А как же Мэри и дети?

– Забудь про них на время! Если выберешься из ямы, они будут любить тебя куда больше. Переживаниями о семье добра не наживешь.

– А как быть с деньгами Мэри?

– Лучше рискнуть и потерять, чем не рисковать вообще! При должной осторожности и хорошем совете ничего ты не потеряешь. Риск не означает проигрыш. Наши предки всегда шли на осознанный риск и выигрывали. Вот что я скажу, Итан. Ты позоришь память старины шкипера Хоули! Он вместе с моим отцом владел «Красавицей Адэйр» – новейшим и чуть ли не лучшим китобойным судном уходящей эпохи. Хватит сопли жевать! Ты обязан постараться хотя бы ради «Красавицы Адэйр»! К черту финансовую компанию и ежемесячные взносы!

Итан осторожно загнал кончиком метлы упорно не желающий подчиняться кусок целлофана в канаву и мягко напомнил:

– Сэр, «Красавица Адэйр» сгорела до самой ватерлинии.

– Знаю, что сгорела, но разве нас это остановило? Вовсе нет.

– Судно было застраховано.

– Разумеется!

– А я не был. Спас только дом, остальное потерял.

– Забудь! Хватит предаваться размышлениям о прошлом. Наберись мужества и дерзости! Я не зря завел речь о том, что ты должен вложить в дело деньги Мэри. Итан, я ведь пытаюсь тебе помочь!

– Спасибо, сэр.

– От этого фартука мы тебя избавим. Хотя бы ради памяти шкипера Хоули. Он бы глазам своим не поверил!

– Это уж точно.

– Так держать, Итан! От фартука мы тебя избавим.

– Если бы не Мэри и дети…

– Забудь о них, ради их же блага! В Нью-Бэйтауне назревает кое-что интересное, и ты можешь присоединиться к процессу.