Вперед, государь! Сборник повестей и рассказов Форост Максим

Один в океане остров

Вот корабль мой терпит бедствие от испытания в волнах жизненных – и близок к потоплению…

(Из Акафиста в час печали)

I

Когда птица еще только учится летать, она совсем не рвется в небо. Наоборот, она бросается с высоты вниз, на землю. Человек – это единственное в мире существо, которое еще младенцем делая свой первый шаг, коротеньким рывком тянется с четверенек вверх, к небу. Не земля, а небо навек захватывает его своим притяжением. Птица всю жизнь перелетает с места на место, потому что не может разыскать то самое родное, но покинутое ей навсегда гнездо. Также и кит-касатка с высоким приливом бросается на берег, потому что смутно вспоминает: родина – там, на суше, где обитают все твари, питающие детей материнским молоком. Но если человек стоит и, не отрываясь, глядит в щелочку горизонта, что между небом и океаном, значит… значит, и океан тянет человека не меньше, чем небо. Но тогда где же оно, подлинное отечество человека – наверху в небе или вдали в океане?

Об этом Клен так и не успел рассказать Учителю Горгу. Ни сегодня, потому как просто поосторожничал. Ни в последующие дни, потому как чересчур увлекся отчаянными планами.

Семья тигров была единственной в этой части острова. Их гнездовище с двумя крошками-тигрятами затаилось сразу за сломанным ясенем под корнями кривого вяза. С подветренной от тигров стороны хрустнула ветка, и взрослая самка насторожилась, а тигр-самец лениво встал. Самец был крупным зверем – холкой он, кажется, достал бы до бедра человеку. Клен вышел из-за дерева и, словно извиняясь, что потревожил, чуть-чуть развел руки. Тигр терпеливо ждал, не сводя оранжевых глаз с человека, кисточки на ушах подрагивали, продольные полоски от головы до хвоста не двигались, зверь не шевелился.

Клен отступил от логова, чтобы не волновать тигров. На острове их стало уже одиннадцать. Большее число хищников, наверное, не сможет прокормиться. Ведь на той стороне острова, где плоскогорье и сосны, живут еще и медведики. Учитель Горг говорит, что, когда людей было меньше, чем теперь, хищники расплодились по острову, и на всех не хватало косуль и зайцев. На тигров и медведиков раньше приходилось охотиться, а теперь их берегут. Без них стало бы бедно в мире.

С шорохом из-под ног порскнули зверьки, кажется, суслики, и затаились под рябинником. Это Клен вспугнул их. Галица перепорхнула с бузины на ольху и что-то недовольно крикнула. Клен вышел из урочища на берег, где по песку летал пух от тополей. Зеленая ящерица, увидев человека, закопалась в песок. Клен вдохнул горячий воздух и, щурясь от света, подошел к морю. Морская волна, пенясь, с шелестом лизнула босые ноги Клена. Он поежился.

Море было бескрайним. Оно было властно и самодостаточно. Оно играло, рябилось, меняло свой цвет от лазурного с прожелтью до мутно-зеленоватого. Учитель Горг рассказывал, что в океанской воде нет соли, но зато так много хлора, что в море в принципе не может быть жизни. Эта вода пресна и чуть горчит на вкус, но тем и хороша, потому что если бы была соленой, как в островной лагуне, то ее нельзя было бы пить даже прокипяченную.

Маленький краб пробежал по ногам Клена, коснулся лужицы воды и отпрянул. Клен из-под руки всматривался в горизонт, сегодня чистый и светлый, как будто прозрачный. По утру в давно примеченном Кленом месте возникал мираж. Теперь же видны только привычные островные скопления. Гончие Рыбы, Рыболов, Большая Тюлениха… Жалко, что люди редко смотрят на острова.

Людей на всем Острове – сто восемьдесят четыре человека. Вот молодая жена Учителя Горга родит, станет сто восемьдесят пять. А детей и школьников – тридцать девять. Кстати, пятеро вчера выучились и считаются взрослыми, и Клен с Сойкой в их числе…

– Привет! – Сойка нарочно тихо-тихо подошла сзади. Клен вздрогнул и обернулся. Сойка смеялась: – Испугался? Не ожидал?

– Не ожидал, – он согласился. Эта Сойка такая большеглазая, такая большеротая. Она немножко смешная. А новые кораллы на шее очень идут ей. Красиво. Клен даже приревновал ее: – Кто это тебе подарил?

– Никто, – Сойка обиделась, но еще смеялась: – Мама.

Сойка думала, что Клен, наконец, скажет хоть что-то, но он промолчал. Только все смотрел на свой горизонт. Ветер с моря шевелил его светленький ежик, да еще торчали его скулы и своевольный подбородок.

– Я опять видел мираж, – сказал Клен. – Тот самый. Жду, может, повторится.

Сойка вздохнула, захотелось снять и выбросить незадачливые кораллы. Эти миражи видны по три раза на дню с разных концов Острова. Над скоплениями островов возникнут вдруг кусочки сверхдальних скал, помаячат и пропадут. Сойка искоса взглянула на Клена:

– Ты прямо влюблен в свои острова, – она упрекнула. – А земля интереснее…

– Они удивительны! – резко перебил Клен.

Сойка смолкла. Потом осторожно сказала, просто чтобы поддержать его:

– Я тоже люблю одно скопление. Ты его видел. Оно на той стороне Острова. Малая Нереида… – она перехватила взгляд Клена. – Она немного похожа на меня. Правда? – добавила.

Клен вспыхнул, но справился с собой. Все замечают, что самая высокая скала Малой Нереиды похожа на женскую грудь, и само скопление напоминает лежащую обнаженную деву. Клен смутился:

– Дурацкие острова, – отрезал он. – Там нет земли, один раскаленный камень. Горячий воздух над ним дрожит, свет преломляется – вот тебе и мираж.

– А говорят, – не унималась Сойка, – что это не мираж, это к Нереиде приходит тот, кто ее любит. – Сойка осеклась и переменила тему: – А тебе какие нравятся?

– Белый Кит, – Клен был серьезен. – Вернее те, что за ним в мираже.

– Красивые, – протянула Сойка. Клен хмыкнул: скалы за Белым Китом были самые заурядные. – А кто там живет? – вдруг вырвалось у Сойки. – Какие там люди?

Клен с удивлением быстро глянул на нее и отвел глаза.

– Наверное, – фантазировала Сойка, – они добры, мудры и величественны. А может быть, слабы и просят нашей помощи, – Сойка стала вглядываться вдаль, на острова Гончих Рыб, ища там следы людей.

– Нет, это маленькие зеленые человечки с ручками и ножками, тоненькими как спички, – пошутил Клен.

– Нет, – спорила Сойка. – Там живут высокие смуглые великаны-атлеты.

– И один из них приходит к Нереиде, – не удержался Клен.

– Дурашка, – серьезно сказала Сойка. – Дурашка, и все тут. И никаких людей там нет. Люди живут здесь, Дома, на Острове.

Клен замолчал. Скулы еще резче очертились, светлый ежик волос стал какой-то неприветливый.

– Неправда, – Клен, сощурясь, внимательно смотрел на Сойку. – Это неправда. Это Учитель Горг считает, что на островах нет жизни. А я не верю. Не верю и все.

Сойка моргнула, перебежала глазами со зрачка на зрачок Клена, засмеялась:

– Знаешь, Учитель Горг такой смешной стал, как только женился! Все на свете путает, суетится. Меня сегодня уже два раза спрашивал: чем я хочу заниматься, когда вырасту? Такой смешной, ухохочешься!

Клен усмехнулся, глядя, как она изображает учителя: – «Сама ты ухохочешься», – хотел сказать.

– Он теперь дом строит, – заступился за учителя. – И жена скоро родит. Вот и забегался.

– Ухохочешься, – повторила Сойка. Крупноглазая, большеротая, – кажется, все думают, что она Клену невеста… Нет, Клен к ней привязан, без Сойки ему было бы плохо и одиноко, но, наверное, он просто привык к ней. Хотя вот недавно, совсем случайно – просто так получилось – Клен видел ее, когда она купалась: в лагуне, совсем одна и совсем без ничего, нагишом. «Ты вправду похожа на Малую Нереиду», – хотел было так ей сказать – да постеснялся.

Острова Рыболова, Черепахи, Птиц-Сестер проступали где-то меж морем и небом крохотными клочками суши, точками скал и рифов. Пятнышки светлой воды выдавали отмели.

– А вон та земля двойная! – углядела зоркая Сойка. – А почему остальные острова – в скоплениях, а наш Остров – одиночка?

– Такая геология…

…Учителя Горга Клен встретил у поселка плотников. Тот выбегал из крайнего дома, с кем-то на бегу еще договаривался и раскланивался, торопясь к себе. Учитель, наверное, одалживался у плотников топорами. Железные топоры на Острове ценятся, и доверяют их не каждому. Больно уж железо здесь дорого. Ведь расточительно жечь деревья в топках печей и кузниц. Но Учителю никто не отказывает, его все уважают.

«Учитель Горг, правда, стал забавный без знаменитой черной бороды, – подметил Клен. – Он ее сбрил, чтобы выглядеть помоложе».

– Учитель Горг! – позвал Клен. – Добрый день!

С тополя вспорхнула и унеслась синица, в осиннике закричали сороки – мелкого полета птицы, и до ближайшего островка не долетят. Желтый попугай что-то сердито заверещал в папоротнике.

– Здравствуй, Клен, здравствуй, – Учитель Горг всегда привечал Клена и, кажется, за что-то ценил. – Решил уже, чем теперь займешься?

Клен сдержал улыбку: Сойка была права. Он нагнал Учителя Горга и пошел рядом. Вытянувшийся Клен был на голову выше Горга, но пока что поуже в плечах.

– Решил, – ответил Клен.

– Интересно, – Учитель Горг бросал слова машинально, мысли были заняты чем-то более важным.

– Вы так рассказывали нам о физике, о химии, – подольстился Клен.

– Да, да…

– Что я решил быть шлифовальщиком стекол.

– Да, да. Замечательно… Но почему? – Учитель Горг встал как вкопанный, лицо собралось, взгляд – чуть снизу вверх – сосредоточился на Клене.

– Клен, – разочарованно протянул Учитель Горг. – Но почему шлифовальщиком? Я же помню, как ты увлекался лагуной. Я думал тебе интересно. Пусть не рыборазведение, пусть всякие плоты, байдарки. – Учитель Горг вспомнил что-то и усмехнулся: – Лет в десять ты поймал окуня, прикрутил ему к хвосту послание к иноостровитянам и пустил его во внешнее море. Бедная рыба! – Учитель Горг посмеялся.

– В десять лет я не знал, что в хлорированной воде всякая рыба дохнет.

– Я понимаю, – смеялся Учитель Горг.

– Я хочу отшлифовать стекло как для микроскопа. Но только так, чтобы смотреть не на маленькое, а вдаль. На острова, – признался Клен.

– Иноостровитян не бывает, – все еще улыбаясь, качнул головой Учитель Горг. – На островах, к сожалению, вообще нет жизни, сколько бы ты ни смотрел на них в увеличительные трубы. Философски говоря, – Учитель Горг поднял брови, – всякая иноземная жизнь давно должна была бы себя проявить. Вот, скажем, мы на нашем Острове. Мы шумим – по воде и по ветру нас слышно. По ночам мы жжем костры. Их далеко видно. Мы выбрасываем гнилые деревянные кадки, и иногда их уносит во внешнее море. Теоретически, их щепки могло прибить к любому острову. А у нас никто не находил иноземельных артефактов.

Клен просто слушал и кивал, ни о чем не проговариваясь.

– Клен, я грешным делом рассчитывал, что ты поучишься еще немного и станешь учителем вместо меня, – серьезно сказал Учитель Горг.

– Так вы же и сами еще не старый! – солгал от удивления Клен. В семнадцать лет все, кому под пятьдесят, кажутся древними. Учитель же Горг, кажется, остался польщен:

– Ну, Клен, ведь годы идут. Пока выучишься! – сказал он жизнерадостно. – Впрочем, для своего удовольствия, ты можешь даже шлифовать стекла.

– Учитель Горг, – Клен напрягся, не восприняв шутливый тон. – Возможно ли, чтобы внутри одного миража наблюдался бы второй мираж с видом еще более дальней местности?

– Что-что? – нахмурился учитель, морщинки побежали по его лбу. – Сдвоенный мираж? Говоря опять-таки теоретически, всякое возможно, – он пожал плечами, стал рассуждать задумчиво. – Если атмосферные и температурные условия так совпадут, что в момент проявления миража в отображенном – сверхдальнем – месте проявляется свой, второй, мираж, то, наверное, этот второй будет виден и в точке наблюдения. Но оба миража должны возникнуть одновременно – понимаешь, Клен? – до секунды одновременно, а все объекты должны лежать на одной прямой. А ты что-нибудь видел, Клен?

– Да, – решился Клен. Над лагуной громко крикнула чайка-рыболов. – Я видел сдвоенный мираж над скоплением Белого Кита. Раньше видел и еще сегодня утром. Над морем появились серые скалы – это как обычно, как всегда в этом месте, – а среди них и чуть повыше – вдруг новая скала, какой раньше не видел. Она помаячила и пропала чуть раньше остальных.

– Какая редкость, – живо улыбнулся Учитель Горг. – Потрясающе. Я никогда такого не видел. Подозревал, что это возможно, но сам не видел.

– Это еще не все, Учитель Горг. – Клен приберегал самое важное: – Над той скалой поднимался дым. Понимаете? Красный, сигнальный. Так было оба раза – и тогда, и сегодня.

– Любопытно! – Учитель Горг, кажется, оценил рассказанную диковинку.

– А из-под скалы, снизу, – заторопился Клен, пока учитель не перебил его, – бил сильный-сильный свет. Только не желтый и не оранжевый, как бывает от огня, а белый. Его словно то зажигали, то гасили через равные доли времени. А свет такой чистый и, я бы сказал, какой-то прозрачный.

– Прозрачный свет? Гм… – Учитель Горг чуть усмехнулся. – Каким же еще быть свету? То, что ты описываешь, Клен, было бы лучше назвать светом искусственным. Так более грамотно.

– Хорошо! – Клен поспешно закивал, ловя учителя на слове. – Пусть искусственный, правильно! Такое возможно, да? Вы так тоже считаете?

Учитель Горг с мгновение помолчал и перевел дух:

– Видишь ли… Все, что ты рассказываешь, весьма занимательно! Вот, посмотри сюда, Клен. Наш Остров, он, строго говоря, не остров, а атолл. То есть со дна гигантского моря, – Учитель, показывая, развел руки, – вздымается не гора с острой макушкой, а жерло вулкана, и это жерло, как чашечка, чуть приподнимается над поверхностью моря, оставляя внутри себя залитую водой лагуну…

Учитель Горг увлекался. Он словно принимался вести урок, а Клен, прощал его: с каких-то лет начинаешь испытывать к любимым учителям чувство ласкового снисхождения.

– Вот эта наша лагуна, – увлекался Учитель Горг, – хранит в себе воду, столь богатую природными минеральными солями и разнообразнейшими вулканическими веществами, что под действием жара вулкана вещества стали усложняться. Пошли химические реакции соединения и преобразования, возникла органическая материя, сформировался белок. В конечном счете, лагуна стала матерью всей биологически разнообразнейшей жизни Острова, и химия передала эстафету эволюции – кому? Биологии.

– Учитель Горг! – перебил Клен. – Так, может, за сверхдальними островами тоже есть атоллы с такими же или близкими условиями, – Клен не спрашивал, Клен утверждал.

– Может, может! – закивал Учитель Горг. – Я к этому и веду, – он проводил взглядом тяжелого шмеля и грустно улыбнулся: – Жалко только, что с нашими средствами не доплыть туда. Подумай: обойти наш атолл по берегу можно за несколько тысяч шагов. А путь до различимых ближних и дальних земель – во много, много раз больше. А до сверхдальних, видимых лишь в миражах, еще столько и более. А до сверх-сверхдальних? Запас пищи испортится, океанскую воду опасно пить без кипячения, содержание хлора в воде и в воздухе станет больше. Да и все время вплавь, по морю…

Клен склонил на бок голову и, как бы невзначай, спросил под руку:

– Учитель Горг! А старый ваш дом вы разбираете? Старые бревна вам не нужны больше?

– А? – растерялся учитель.

– Оставьте их мне! Бревнышки-то. На здоровье, да? – настоял Клен, пока голова учителя другим занята.

…С того дня Клен сутками пропадал на Галичьем взморье. Дома лишь изредка ночевал. Мать не возмущалась. Когда же Клен вдруг принес в дом железный топор и спрятал под лавку, мать день или два старалась не замечать этого, а после, вечером, был тяжелый разговор с отцом. Отец потребовал от Клена ответственности за свои поступки, но даже не спросил, откуда и для чего у Клена дорогая вещь, и правда ли, что он что-то сколачивает на внешнем берегу Острова. Отец только добавил под самый конец:

– Я – врач, Клен. У меня на Острове – сто восемьдесят четыре человека. Из них шестеро – грудные младенцы, пять стариков совсем плохи, а четверо жалуются на травмы. Я не в состоянии смотреть еще и за тобой.

– Еще посоветуй мне бросить глупости, – нагрубил Клен. – Скажи: мол, на острова люди не плавают, а кабы плавали, то имели чешую и хвост.

Отец неожиданно умолк и больше с Кленом не разговаривал. Клен, правда, не сумел вовремя остановиться и сгоряча добавил:

– У тебя больные! У тебя пациенты! Вот только у меня ничего нет. У тебя есть все – практика, уважение, у тебя – весь этот Остров. Да?! Вот пусть теперь у меня будет мой топор. Понятно? Мой топор, мой кусок Галичьего взморья и моя дорога.

Клен очень жалел потом об этой ссоре. Корил себя, но перед отцом не извинялся. Семнадцать лет – особый возраст. В семнадцать кажется, будто уже знаешь о жизни все. За уверенностью стоит отсутствие опыта, но в том-то и проблема, что опыт измеряется не годами и не приобретениями, а утратами. Количеством потерь.

«Что же – больше всех знает о мире тот, кто больше всех потерял?» – не поверил сам себе Клен.

Тот драгоценный топор Клену переодолжил Учитель Горг. Клен взялся обтесывать бревна, чтобы прилегали друг к другу ровнее и слаженнее, да еще принялся выдалбливать в каждом пазы, чтобы соединить ряд бревен прочными поперечинами.

Согнувшись и немного, как положено, чертыхаясь, Клен таскал и переволакивал по гальке бревна, а после, упершись коленом, вязал их пенькой. Зеленоватое море шумело, брызгалось и, шипя, ложилось на гальку. В океане, на горизонте, соблазнительно раскинулась Малая Нереида. Ветер с моря трепал обрывки пеньки и разносил по берегу вытесанные из пазов стружки.

Пару дней назад на лагуне, где шевелятся всем своим существом медузы, Клен видел, как играли в лодочки пацанята. Игрушки из щепок плавали кое-как вдоль бережка, а одна, с воткнутым в расщелину дубовым листом, заплыла, подхваченная ветром, так далеко-далеко, что словно парила над водой.

«Так бы вот и мне сделать», – маялся Клен уже третий день.

Он уже выбрал сосну – молодую, но крепкую, прямую и не слишком обхватистую. Примерился, куда ей упасть, чтобы легко волочить к берегу. Вспугнул семейку ежей, прогнал дятла и, размахнувшись, взялся рубить. Скрипя и ухая, повалилась сосна, с шорохом взлетели щеглы, понесся куда-то заяц. Клен крякнул и принялся обрубать сучья.

Когда на шум и стук собрался народ, Клен уже сделал полдела. Сбежались лесники, сошлись все, кто был поблизости.

– Ты… – у молодого лесничего сперва даже язык отнялся. – Чего натворил-то? Сосну порубил – ополоумел? Сто лет еще бы росла. Внукам с их детьми дом построить… А хвоя? А шишки? А смола? – лесник долго еще перечислял утраченное.

Клен мрачно сопел и отсекал сучья. Никто не пытался отобрать топор и увести его самого. Лесничий лишь ахал, остальные качали головами.

Вот после этого к Клену на Галичье взморье и пришел дядя Лемм. Дядя Лемм, суровый лекарь-травник, вырос в лесу и знал каждое дерево. Он был братом его матери. Клен сразу понял: мать прислала его для серьезного разговора. Клен и без того знал, что сосен такого сорта росло в том лесу от силы штук двадцать, да на возвышенности с другой стороны Острова, кажется, еще не более полста…

Дядя Лемм сел на отбракованное бревнышко, молча достал махорку, закурил, пуская дым вдоль моря. Клен только сопел и возился с плотом, затылком чуя дядькино настроение. Дядя Лемм докурил, отбросил цигарку, помолчал, мучая, еще.

– Ну, что, племяш, вконец обалделый? – голос у дяди Лемма хриплый – это от махорки. – Зачем сосну сгубил? Поясни.

– Мачту на плот… – просопел Клен немногословно. – Еще парус будет, – топором он долбил гнездо для мачты.

– Ты одурелый, племяш? – бросил дядя Лемм. – На острова плыть. В этакую даль… С пути собьешься и с голоду помрешь. Сам убьешься, может, кому и плевать, а мать пожалей.

– Дядь Лемм, – Клен выгреб из гнезда щепки и отложил топор. – Ты из-за дерева злишься? Вот слушай. В лесу каждое дерево считано. А вообрази, сколько их растет, может быть, на других островах. Хоть мосты строй, хоть на дрова их жги.

– Ба-алда ты, – протянул дядя Лемм. – Доплыть туда – на плоты и лодки больше лесу истребишь.

– Ладно, дядя Лемм, ладно, – перебил Клен. – Пусть не деревья, пусть медь. Или железо. Россыпью, навалом – ты же не знаешь, что есть на островах.

Дядя Лемм пожал плечами, долго думал, глядя себе под ноги, что-то решал.

– Затратно, – сказал он нехотя. – Это только кажется, что народу на свете полно. Сто восемьдесят четыре человека! Все, выходит, бросай? Зверей не стеречь, хлеба не сеять, детей не рожать. Только лес вали и твои плоты связывай? Так на иноземельное железо и весь свой лес изведешь – как жить-то после…

– Может быть там, – тихо-тихо выговорил Клен, – может быть там, на островах-то, и жить можно станет.

Дядя Лемм вдруг покраснел скулами, приоткрыл рот да как вскочит с места:

– Ах, так это ты Сойке, Кнушевой дочке, в уши напел, что скоро все на Малой Нереиде жить будете! – взъярился травник. – Там нету жизни, там камень, пустыня и почв нету. Понятно? Почвы тоже на плотах возить будешь? Вози! А воздух в пузырях повезешь? Там хлор, слышишь ты, хлор парами, туманами стоит. Ай, да чтоб тебя!

Дядя Лемм с досады рубанул рукой, повернулся, зашагал куда-то. Потом вдруг, сообразив, пошагал назад, на ходу крича Клену:

– Увидишь зеленый туман над морем – греби прочь. Пузырь надорви, а греби! А не сможешь, так в мокрую тряпку дыши – мочись на нее и дыши. Хоть жив вернешься!

Крикнул так и прочь убрался. Горячий он, дядя Лемм, суровый. Говорят, в молодости его в лесу звери рвали, и не просто звери, а стая койотов. Он выжил. Жилистый он, живучий, дядя Лемм-то.

…Острова маячили на горизонте штрихами и темными точками. Клен перечислял видимые ему скопления: – «Вон Старый Морж. За ним Пловец. А дальше Большая Нереида и Зимородок», – Зимородка Клен не любил. Над этим скоплением изредка проступал мираж, и сверхдальние белые острова в нем внезапно, на глазах наблюдающего, тускло зеленели.

«Это от хлороводорода», – проговорился когда-то давно, сжимая зубы, дядя Лемм. Тайна исчезла, осталось странное, словно после обмана, чувство. Клен упирался ногами в гальку. В одиночку, жилясь и надуваясь, подымал сосновую мачту, чтобы вогнать ее конец в гнездо посреди плота. Наконец, мачта вошла, содрогнулась и замерла, встав, как следует. Клен, удерживая ее, принялся вбивать клинья. Мачта укрепилась.

– Так вот куда ты дерево дел, – по берегу от поселка шла компания парней и девушек. Позади всех держалась Сойка, теребя букетик из незабудок.

– Здорво, – буркнул Клен. Парни окружили его, качая головами. Двое, напрягшись, приподняли плот, чтобы поглядеть днище.

– Крепкий, – заверили оба. – Не сразу потонет, ты еще помучаешься.

– Дурак ты! – испугалась Сойка. – Дурак, что мелешь?

Рюг, Кленов приятель, подошел к Клену, встал, чуть заслоняя его, проговорил быстро и еле слышно:

– Плотники уже нервничают. Им твой топор нужен. Я могу сказать, что он пока у меня. Но только на два дня.

Клен быстро кивнул, пары дней ему достаточно. А вот Рюг, он – молодец, он же рыбак и лодочник, он в жизни не осудит того, кто плот строит.

– Загорелось тебе что ли? – Рюг, словно нарочно, опроверг похвалы. – Иноостровитяне письмо прислали?

Девчонки захихикали. Клен нахмурился, потом с вызовом распрямился:

– Прислали! – он парировал. – Иноостровитяне! У них – большие города и морские лодки. Они умеют браться за новое и не шатаются без дела, хохоча людям под руку.

Рюг только пожал плечами и отошел.

– Рули поставь, – он пальцем показал на корму плота. – Без рулей нельзя, замучаешься. Еще медные уключины надо, чтобы у тебя весла не унесло.

Клен промолчал: Рюг-рыболов говорил дело. Сойка переводила глаза с одного на другого, переживая, почему Клена не отговаривают.

– Эй, – не выдержал Рюг. – А ты, правда, видал чего-то?

– Видал, – кивнул Клен. – Сверхдальний мираж за Белым Китом. Они звали на помощь. Потому что, если бы могли, давно приплыли бы сами.

Парни присвистнули. Рюг не поверил и только с обидой поморщился. Разбредались все тихо, стараясь не задевать Клена и не смотреть на Сойку. Сойка осталась одна.

– Кле-он, – протянула. – Это правда? Ты что-то видел, а мне не говорил? Кле-он…

– Видел, – назло себе и Сойке подтвердил Клен. – Там города с куполами, высокие дома и привольные улицы. А дороги вымощены кирпичом. Желтым, – придумал Клен. – У иноостровитян голубая кожа, а правит ими суровый правитель, и есть у него красавица-дочь, – Клен уже не мог остановиться, а Сойка кусала губы и терпела. – Дочь правителя видела меня в мираже, влюбилась и зовет теперь: «Где ты, где ты, где ты, Сын Моря?»

– Дурак! – не выдержала Сойка. – Плыви к своей синекожей королеве.

Брызнули слезы. Она стремительно отвернулась и побежала к лесу.

– Сойка! – опомнился Клен. – Сойка! Сойка! – он побежал за ней, догнал, удержал. – Союшка, ну прости меня, птичка. Я – дурак, правильно. Ну, не плачь.

– Кленчик, – всхлипнула Сойка. – Не уплывай, а? Ты ж не вернешься.

– Как не вернусь, глупая? – Клен утешал ее. – Быстро даже вернусь. Подарков тебе наберу и вернусь. Что ты больше всего хочешь?

– Дурашка, ой ты дурашка…

Большая синяя стрекоза вылетела из леса и облетела их. Заяц высунулся было из кустов и сгинул. Ветер потянул с океана – наверное, прилетел с островов…

– Сой-ка, – позвал Клен задумчиво.

– М-м?

– Твоя мама, ведь лен прядет, правда? Ты не могла бы взять у нее полотна? Мне немного. Сажень… Нет, лучше две сажени на три.

Слезы у Сойки мигом высохли, крупные смешные глаза округлились еще больше.

– Та-ак мно-ого? Ты что, Клен?

– Да разве это много, – заторопился Клен. – Всего ж на пару рубашек… Ну, может, на три. Мне для паруса. Чтобы побыстрее плыть. Я… я, наверное, через день поплыву. Вот только рули, как Рюг говорил, прилажу и поплыву. Ты моим… моим потом все расскажешь. Ладно? Я с отцом поругался, нахамил ему. Жалко. Он ведь добрый.

Сойка прижала к груди кулачки, вся сжалась, маленькая, тоненькая:

– Твой папа убьет меня, раз я все знала. А мой папка еще и спасибо ему скажет…

Смешная она, Сойка, забавная. А все ж таких мало – на всем Острове одна… Через день Сойка принесла ему льняного полотна. Клен успел уже приладить руль и стащить плот на воду. Он радовался будущему парусу, но в этот день так и не отплыл с Острова, потому что прибежали рыбаки-мальчишки и, перебивая друг друга, завопили, что из лагуны выбросился на сушу кит-касатка.

Животное с серебристой кожей лежало на отмели и сохло, приоткрывая и закрывая дыхательное отверстие. Раздвоенный хвостовой плавник бился о песок, будто касатка силилась ползти еще дальше, куда-то вглубь суши. Рыбаки кричали, размахивали руками, кто-то рыл для кита канал, кто-то взялся ворочать его с боку на бок, кантовать на расстеленную рогожу, чтобы волоком стащить животное назад, в воду. Животное было огромным – длинной в целый рост взрослого мужчины, а массой превосходило, наверное, сразу трех человек. Клен не опоздал. Он успел поддержать свой край рогожи, чтобы голова касатки не волочилась по земле. Кто-то пихнул его под руку.

От толчка голова кита мотнулась, и кит вдруг открыл один глаз. Клен нечаянно перехватил взгляд животного. Тоска, сломленная мечта, отчаяние, что так и не дотянулся до цели, боль, что так и не увидел… Чего? Брошенного дома? Покинутой родины? Отчего-то эти мысли увиделись Клену во взгляде кита, когда он чуть не выронил свой край рогожи.

«Учитель Горг, мудрый Учитель Горг… Ты же говорил, будто киты – родичи морских котиков. А котики рождаются на суше. Что же? Наследственная память гонит китов на отмели и песчаные пляжи. Шесть недель назад так уже погибла одна касатка… Этот кит ищет свою подругу, свое заповедное лежбище. А это родина, подлинный дом, непреложное отечество?

Если киты в тоске ищут свою родину, то что же гонит в океан меня? Поиск отечества, иной земли, обещанного дома. А, что теперь скажете, Учитель Горг?»

Весь тот день взгляд спасаемого кита стоял перед глазами. Клен не выдержал. Он унесся на внешний берег Острова, откуда видно скопление Белого Кита, и бросился в океан. Много часов он, обезумев, бился и с волнами, и с ветром, топил себя и всплывал, порывисто хватая ртом воздух, пока не начнет кружиться голова. Наконец, он замерз, холодная вода стала сводить тело, он, кажется, потерял сознание, потому что очнулся он, когда океан уже вытолкнул его на Остров.

Вывернув руки, он лежал лицом на песке и слушал, как песок шуршит под чьими-то спешащими ногами. Сойка таким и нашла его – измученным, полуживым и полуголым. Сойка, тормоша его, заплакала – видно, от жалости, назвала, как всегда дурашкой и вдруг сказала, что любит его. Клен был счастлив. Силы с каждой минутой возвращались.

Маленький песчаный краб быстро пробежал по его рукам.

– Ты теперь никуда не поплывешь на своем плоту, правда же? – понадеялась Сойка.

– Наоборот, поплыву, – пообещал Клен. – Завтра же.

Клен не посмотрел, как расстроилась Сойка. Это был его путь, самое начало его и только его дороги. Утром он скажет это отцу, а оец поймет и простит его, он так и скажет ему: «Плыви! Ищи непреложное отечество! Только непременно найди…»

II

Бездонное море во многом так похоже на небо, что часто трудно отличить одно от другого. Море отражает в себе синеву неба, море отражает движение облаков, а порой и подгоняет их в себе своими же волнами. Оно отражает и тучи, которые само же испарило из своих вод, чтобы заслониться ими от высокого неба. В одном они отличаются – море и небо. Небо отдает свою красоту отражению. А море не сберегает отраженную красоту, не замутнив и не исказив ее.

Теперь мало кто знает, в ком из них – в небе или в море – искать то самое непреложное отечество. Как больно будет принять неверный блеск за драгоценную мечту, а пар и дым – за единственную цель. Плот рвется в море, где волны будут хлестать его. Плоть бросается в пучину навстречу топящим ее житейским волнам. Но если что-то зовет человека взять из отцовского дома свою долю счастья и уйти с ней далеко-далеко, значит… значит и в дороге есть своя ценность. Велика ли она?

Все это Клен так и не сказал своей Сойке ни в этот день, ни в следующий. Привязанный плот покачивался на воде и звал в дорогу.

К удивлению и потрясению Клена отец не поддержал его в поисках подлинного отечества. Он долго и внимательно смотрел на Клена, а потом сказал всего одно слово:

– Одумайся…

Но сразу вдруг замахал руками, будто сам себя останавливал, сам себя перебивал, и только после этого договорил:

– Ведь ты был прав в нашем споре, Клен. Ну, да! У меня действительно есть этот Остров, мои пациенты и уважающие меня люди. А кроме них у меня есть ты, Клен. Но, видишь ли, получается, что все перечисленное есть и у тебя. Ведь ты же знаешь: все, что мое, оно – и твое. Разве не так? Разве тебе надо искать чего-то чужого, когда всё есть у тебя самого?

В ответ отец Клена увидел только упрямый подбородок да острые скулы так внезапно подросшего сына.

«Тогда лучше в чужой стороне найти понимание, если у отца его нет и в помине», – в досаде решил Клен. По счастью, он не сказал этих слов отцу прямо в глаза.

…Его плот недовольно качался на приливе. Волны подхватывали плот, канаты натягивались и скрипели, привязанные к вбитым на берегу кольям. Клен, подвернув края льняного полотнища, приколотил его к реям как парус. С порывом ветра прибитое полотно надулось и хлопнуло о мачту. Плот повлекло, потащило прочь в океан.

– Ух, ты! – выкрикнул сам себе Клен и топором перебил канаты. Плот дернулся, освобожденный, Клен разбежался, запрыгнул. Плот покачнулся. Берег вдруг застремился прочь, океан сделался как-то шире, реальнее. Клен охнул, одолевая дрожь между лопатками.

Ветер стих. Парус обмяк, и Клен лопастью весла оттолкнулся от дна, гоня плот вдоль земли. Следовало обойти ее всю, а на полувитке, на той стороне, одолеть прибой и уйти от земли вдаль. Берег заметно менялся. Галичий край скрылся, мимо проплывал перелесок, за ним пригорок с домами лесоводов. Быстро росла Возвышенность, покрытая сосновым бором, где водятся медведики. Из-за Возвышенности явились в море скопления Гончих Рыб, Рыболова и Белого Кита. Вот только на берегу, на краю земли, кто-то привлек внимание. Клен резко обернулся.

У самой воды, зачем-то опираясь на палку, стоял Учитель Горг. Клену показалось, что учитель за эти дни постарел. Наверное, подумалось, он бросил бриться, и щетина опять состарила лицо… Учитель что-то прошевелил губами. Клен не расслышал и, помогая себе веслом, приблизился к суше.