Мир без конца Фоллетт Кен
— Быстро позови Старушку Юлию — скажи, что тебя послала Керис.
Девушка нашла более-менее чистый матрац и расстелила его возле алтаря. Сама точно не знала, как алтари помогают больным, но действовала, как принято. Вулфрик осторожно положил жену на матрац, будто она стеклянная. Гвенда согнула колени и расставила ноги. Через несколько минут подошла Старушка Юлия, и Керис подумала, сколько же раз ее утешала эта монахиня, которой было едва за сорок, но казалась она дряхлой.
— Это Гвенда из Вигли. Может быть, все в порядке, но роды начались на несколько недель раньше, и я подумала, что на всякий случай стоит принести ее сюда. Мы все равно были на улице.
— Все верно, — ответила Юлия, мягко отстранив помощницу и встав на колени у матраца. — Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросила она у Гвенды.
Пока Юлия тихо говорила с Гвендой, Суконщица смотрела на Вулфрика. Его красивое молодое лицо исказила тревога. Керис знала, что он не собирался жениться на Гвенде, однако теперь волновался так, будто любил ее много лет. Роженица вскрикнула от боли.
— Ну-ну, — успокаивала монахиня. Она переместилась Гвенде в ноги и подняла платье. — Ребенок скоро выйдет.
Вошла послушница, и Керис узнала Мэр.
— Может, позвать мать Сесилию?
— Не стоит ее беспокоить, — ответила Юлия. — Просто сходи в кладовку и принеси мне деревянный ящик с надписью «Роды».
Мэр торопливо ушла. Гвенда простонала:
— О Господи, как больно!
— Тужься.
— Что не так, ради Бога? — вскричал Вулфрик.
— Все в порядке, — ответила монахиня. — Это нормально. Женщины так рожают. Ты, наверно, самый младший в семье, иначе видел бы свою мать.
Керис тоже была младшей в семье. Она знала, что роды — это больно, однако толком никогда их не видела и теперь пришла в ужас от того, как это страшно. Вернулась Мэр с деревянным ящиком и поставила возле Юлии. Гвенда перестала стонать, закрыла глаза и, казалось, уснула, но через несколько секунд вновь закричала. Старушка велела Вулфрику:
— Присядь к ней и возьми за руку.
Юноша сел. Еще раз осмотрев Гвенду, через какое-то время монахиня приказала:
— Теперь перестань тужиться. Дыши неглубоко.
Она засопела, показывая Гвенде, как нужно дышать. Та повторила, и на какое-то время ей полегчало, но затем роженица вновь закричала. Керис еле сдерживалась. Если это нормально, тогда что же такое трудные роды? Девушка потеряла чувство времени: все происходило очень быстро, но мучения подруги казались бесконечными. Суконщица чувствовала себя совершенно беспомощной и ненавидела свою беспомощность. То же самое с ней было, когда умирала мама. Хотела помочь, но не знала как, и это так бесило ее, что она искусала губы до крови.
— Ребенок выходит. — Юлия протянула руки к Гвенде.
Керис ясно увидела головку ребенка лицом вниз, покрытую мокрыми волосами, — она появлялась из половой щели, растянувшейся до невозможности.
— Господи, помилуй, да чего же удивляться, что так больно! — в ужасе воскликнула она.
Юлия поддерживала головку левой рукой. Младенец медленно повернулся на бок, появились крошечные плечики. Кожа была липкой от крови и еще какой-то жидкости.
— Теперь просто расслабься, — велела монахиня. — Скоро все кончится. Ребенок красавец.
Уж красавец так красавец, подумала Керис. Ей он показался отвратительным.
Появилось туловище, от пупка отходил толстый пульсирующий синий канат. Затем резко показались ноги и ступни. Юлия обеими руками взяла младенца — крошечный, головка немногим больше ее ладони. Но что-то оказалось не так. Ребенок не дышал. Монахиня поднесла его личико ко рту и дунула в малюсенькие ноздри. Младенец открыл ротик, вдохнул и закричал.
— Слава Богу, — вздохнула Старушка.
Она протерла лицо ребенка рукавом платья, осторожно прочистив уши, глаза, нос, губы. Затем прижала новорожденного к груди, закрыла глаза, и Керис увидела жизнь, исполненную самоотречения. Момент прошел, и монахиня положила ребенка на грудь Гвенде. Та глянула вниз.
— Мальчик или девочка?
Суконщица сообразила, что об этом никто пока не подумал. Юлия наклонилась и развела ребенку ножки.
— Мальчик.
Синий канат перестал пульсировать, съежился и побелел. Юлия взяла из ящика две короткие веревочки и перевязала пуповину в двух местах. Затем подхватила маленький острый нож и разрезала между перетяжками. Мэр приняла нож и передала из ящика крошечное одеяльце. Юлия, подняв ребенка, завернула его и одеяло и вернула Гвенде. Послушница нашла какие-то подушки и подложила их молодой матери под спину. Та спустила ворот рубахи и достала набухшую грудь. Младенец начал сосать и через минуту заснул.
Через какое-то время на пол скользнул бесформенный красный сгусток — послед. Кровь испачкала матрац. Юлия подняла сгусток и передала его Мэр, сказав:
— Сожги.
Затем монахиня осмотрела Гвенду и нахмурилась. Керис проследила за ее взглядом и поняла: кровотечение не прекратилось. Юлия протирала ноги роженицы, но красные струи тут же появлялись снова. Когда вернулась Мэр, Старушка распорядилась:
— Пожалуйста, позови мать Сесилию, скорее.
— Что-то не так? — спросил Вулфрик.
— Вообще-то кровь должна уже остановиться.
В комнате повисло напряжение. Юноша испугался. Ребенок заплакал, и Гвенда вновь дала ему грудь. Он немного пососал и уснул. Юлия смотрела на дверь. Наконец появилась аббатиса и, посмотрев на Гвенду, спросила:
— Послед вышел?
— Пару минут назад.
— Ребенку грудь давали?
— Сразу, как перерезали пуповину.
— Я за врачом.
Настоятельница быстро вышла и через несколько минут вернулась, держа в руках небольшой стеклянный сосуд с желтоватой жидкостью.
— Аббат Годвин прописал, — сообщила она.
Керис возмутилась:
— А осмотреть Гвенду аббат не хочет?
— Разумеется, нет, — отрезала Сесилия. — Он священник и монах. Как же он будет смотреть роженицу?
— Podex, — презрительно бросила Суконщица, что на латыни означало «задница».
Монахиня сделала вид, что не расслышала, и встала на колени возле Гвенды.
— Выпей, дорогая.
Та выпила лекарство, но кровотечение не прекратилось. Молодая мать совсем побледнела и казалась еще слабее, чем сразу после родов. Только ребенок спокойно спал у нее на груди, все остальные были напуганы. Вулфрик то вставал, то садился. Старушка, чуть не плача, стирала кровь. Гвенда попросила пить, и Мэр дала ей кружку с элем. Керис отвела в сторону Юлию и прошептала:
— Она истечет кровью!
— Мы сделали что могли, — покачала та головой.
— Вы уже сталкивались с подобными случаями?
— Да, с тремя.
— И чем они кончились?
— Смертью рожениц.
Керис простонала:
— Но должен же быть какой-то выход!
— Она теперь в руках Божьих. Молись.
— Я про другое.
— Осторожнее со словами.
Девушка осеклась. Вовсе не хотела ссориться с такой доброй женщиной, как Юлия.
— Простите, сестра. Я вовсе не отрицаю силу молитвы.
— Надеюсь.
— Но и не намерена сдаваться.
— Что же ты можешь сделать?
— Увидите.
Керис выскочила из госпиталя, нетерпеливо проталкиваясь между посетителями ярмарки. Ей было странно, что люди могут покупать и продавать, когда в нескольких ярдах человек при смерти. Но нередко и сама она, узнав, что кому-то предстоят роды, желала женщине удачи и отправлялась по своим делам. Суконщица выбежала с территории аббатства и помчалась к дому Мэтти Знахарки. Постучав и открыв дверь, она с облегчением вздохнула: Мэтти дома.
— Гвенда родила, — выпалила она.
— Что не так? — тут же спросила Знахарка.
— С ребенком все в порядке, но у нее кровотечение.
— Послед вышел?
— Да.
— Кровотечение должно прекратиться.
— Ты можешь помочь?
— Может быть. Попытаюсь.
— Скорее, пожалуйста.
Мэтти сняла котелок с огня, надела башмаки и, выйдя из дома, заперла дверь. Керис в ужасе покачала головой:
— Клянусь, у меня никогда не будет ребенка.
Они быстро добрались до аббатства и вошли в госпиталь. Суконщица почувствовала сильный запах крови. Знахарка вежливо поздоровалась со Старушкой Юлией:
— Добрый день, сестра Юлиана.
— Привет, Мэтти, — буркнула та. — Думаешь, можешь помочь этой женщине, после того как лекарства святого аббатства не возымели действия?
— Если ты помолишься за меня и больную, сестра, кто знает.
Этот ответ смягчил монахиню. Мэтти встала на колени возле матери и ребенка. Гвенда лежала с закрытыми глазами и с каждой минутой становилась все бледнее. Младенец сосал молоко, но у молодой матери не осталось сил, чтобы ему помогать. Знахарка распорядилась:
— Ей нужно много пить, но не крепкого. Пожалуйста, принесите кувшин теплой воды, разбавленный небольшой кружкой вина. Потом спросите на кухне, есть ли у них бульон. Нужен теплый, но не горячий.
Мэр вопросительно посмотрела на Юлию. Помедлив, та сказала:
— Иди, но никому не говори, что просила Мэтти.
Послушница быстро ушла. Знахарка забрала повыше платье роженицы и осмотрела живот. Кожа, еще несколько часов назад туго натянутая, обвисла и легла складками. Мэтти одной рукой удерживала расслабившиеся мышцы, а другой осторожно, но твердо прощупывала живот. Гвенда застонала, но скорее от неприятного ощущения, чем от боли.
— Матка мягкая, не сокращается. Поэтому и кровотечение.
Вулфрик, который, казалось, вот-вот разрыдается, спросил:
— Вы можете что-нибудь для нее сделать?
— Не знаю. — Знахарка начала массировать Гвенде живот. — Иногда это помогает.
Все молча смотрели. Керис боялась дышать. Вернулась Мэр с водой и вином.
— Дайте ей немного, пожалуйста. — Мэтти продолжала массировать. Мэр поднесла кружку к губам роженицы, и та стала жадно пить. — Не слишком много.
Послушница убрала кружку. Мэтти все массировала, время от времени посматривая на таз. Юлия беззвучно молилась. Кровотечение продолжалось. С тревогой на лице Знахарка левую руку положила Гвенде на живот пониже пупка, правую сверху и медленно надавила. Керис испугалась, что будет больно, но Гвенда находилась в полубессознательном состоянии. Мэтти давила все сильнее. Казалось, она перенесла весь свой вес на руки. Старушка воскликнула:
— Прекратилось!
Мэтти не шевельнулась.
— Может кто-нибудь сосчитать до пятисот?
— Да, — ответила Керис.
— Только медленно.
Суконщица начала считать вслух. Монахиня вытерла кровь и стала молиться вслух:
— Святая Мария, Матерь Господа Иисуса Христа…
Все словно окаменели: мать лежала с ребенком на кровати, знахарка давила роженице на живот, муж тихо плакал, монахиня молилась, Керис продолжала счет:
— Сто одиннадцать, сто двенадцать…
Кроме голоса Юлии и собственного, дочь Эдмунда слышала далекий гул сотен людей. Мэтти заметно устала, но не двигалась. По загорелым щекам Вулфрика струились слезы. Когда Керис досчитала до пятисот, Мэтти медленно ослабила давление. Все боялись, что сейчас кровь хлынет снова. Но этого не случилось. Знахарка глубоко вздохнула. Вулфрик улыбнулся. Юлия воскликнула:
— Слава Богу!
Мэтти попросила:
— Дайте ей, пожалуйста, еще пить.
Мэр поднесла полную кружку к губам Гвенды. Та открыла глаза и выпила всю кружку.
— Теперь все будет в порядке, — кивнула Знахарка.
Гвенда прошептала:
— Спасибо. — И закрыла глаза.
Мэтти посмотрела на Мэр:
— Может, вам удастся найти бульон. Ей нужно восстановить силы, иначе молоко пропадет.
Послушница кивнула и ушла. Ребенок заплакал. Гвенда ожила. Она переложила младенца на другую сторону и помогла ему найти грудь, затем посмотрела на Вулфрика и улыбнулась.
— Какой красивый малыш, — заметила Юлия.
Керис вновь посмотрела на ребенка и впервые увидела в нем человека. Каким он будет — сильным и честным, как Вулфрик, или трусливым и лживым, как дед Джоби? Младенец не похож ни на того, ни на другого.
— На кого же он похож? — спросила она.
Юлия присмотрелась:
— Кожа и цвет волос от матери.
И впрямь, подумала Керис. У малыша темные волосы и смуглая кожа, а Вулфрик светлокожий, с каштановой гривой. Младенец кого-то ей напоминал, и через мгновение девушка поняла — Мерфина. Глупая мысль промелькнула в голове, но Суконщица тут же отбросила ее. И все-таки сходство налицо.
— Знаешь, кого он мне напоминает?
Вдруг дочь Эдмунда поймала взгляд Гвенды. Ее глаза расширились, на лице отобразился ужас, и подруга едва заметно покачала головой. Это длилось лишь долю секунды, но смысл был ясен: «Молчи!» Суконщица стиснула зубы.
— Кого же? — простодушно спросила Юлия.
Девушка помедлила, отчаянно соображая, что ответить. Наконец ее осенило:
— Филемона, брата Гвенды.
— Ну конечно, — спохватилась монахиня. — Нужно позвать его, чтобы он поглядел на племянника.
Керис нахмурилась. Значит, ребенок не от Вулфрика? Тогда от кого? Точно не от Мерфина. Нет, он, конечно, мог переспать с Гвендой, мог поддаться искушению, но потом обязательно рассказал бы ей. Но если не Мерфин…
Вдруг ее посетила ужасная мысль. Что произошло, когда подруга ходила просить Ральфа за Вулфрика? Может, ребенок от Фитцджеральда-младшего? Думать об этом было слишком тяжело. Она посмотрела на Гвенду, потом на ребенка, потом на Вулфрика. Молодой отец радостно улыбался, хотя лицо его еще не высохло от слез. У него никаких подозрений. Юлия спросила:
— Вы уже решили, как назвать младенца?
— О да, — ответил Вулфрик. — Я хочу назвать его Сэмюэлом.
Гвенда посмотрела на малыша и кивнула.
— Сэмюэл, — повторила она. — Сэмми. Сэм.
— В честь моего отца, — улыбнулся счастливый Вулфрик.
32
А ведь через год после смерти настоятеля Антония Кингсбриджское аббатство не узнать, удовлетворенно думал Годвин, стоя на воскресной службе после закрытия шерстяной ярмарки. Главным новшеством стало отделение братьев от сестер. Они больше не встречались в аркаде, библиотеке, скриптории. Даже в соборе новая резная дубовая ширма по центру хора не позволяла им видеть друг друга во время служб. Только в госпитале монахи и монахини иногда невольно сталкивались.
В проповеди аббат Годвин говорил о том, что крушение моста в прошлом году было Божьей карой за развращенность братьев и сестер и за грехи горожан. Новый дух строгости и чистоты в аббатстве и дух благочестия и смирения в городе явится залогом благоденствия в этой жизни и в вечности. Он видел, что проповедь приняли благосклонно. После этого настоятель обедал в доме аббата с казначеем Симеоном. Филемон поставил на стол тушеного угря и сидр.
— Я хочу построить новый дом аббата, — начал Годвин.
Длинное худое лицо Симеона еще больше вытянулось.
— По какой-то особенной причине?
— Убежден, что из всех христианских аббатов я единственный живу в такой лачуге, будто дубильщик. Подумайте о господах, гостивших здесь за последние двенадцать месяцев, — граф Ширинг, епископ Кингсбриджский, граф Монмаут; этот барак недостоин подобных особ. Он создает превратное представление о нас и нашем ордене. Нам необходимо величественное здание, отражающее статус Кингсбриджского аббатства.
— Вы хотите построить дворец, — уточнил Симеон.
Годвин услышал в его голосе неодобрение, как если бы аббат намеревался прославить не столько аббатство, сколько себя, и сухо ответил:
— Если угодно, назовите это дворцом. Почему бы и нет? Епископы и аббаты живут во дворцах. И не для собственного удобства, а для гостей, а также для репутации Церкви, которую представляют.
— Конечно, — согласился Симеон, сообразив, что тут он ничего не добьется. — Но вам это не по средствам.
Реформатор нахмурился. По уставу старшие монахи могли с ним спорить, но правда заключалась в том, что он терпеть не мог, когда ему возражали.
— Просто смешно. Кингсбридж — одно из самых богатых аббатств Англии.
— Так считается. У нас и в самом деле немало владений. Но в этом году упали цены на шерсть, и это уже пятый год подряд. Наши доходы сокращаются.
— Говорят, итальянские купцы теперь покупают пряжу в Испании, — вмешался Филемон.
Бывший служка изменился. Достигнув своей цели, Филемон больше не производил впечатления неуклюжего подростка, приобрел уверенность, простиравшуюся до того, что новоявленный послушник позволял себе вмешиваться в беседу аббата и казначея и делать немаловажные замечания.
— Возможно, — кивнул Симеон. — Короче, шерстяная ярмарка пострадала из-за отсутствия моста, и мы получили намного меньше податей и пошлин, чем обычно.
— Но у нас тысячи акров пахотных земель, — напомнил Годвин.
— Там, где расположены основные наши земли, в прошлом году из-за дождей был плохой урожай. Вилланы буквально выживают. Трудно требовать оброк, когда им нечего есть…
— И все-таки они должны платить, — сказал Годвин. — Монахам тоже нечего есть.
— Когда деревенский староста утверждает, что тот или иной виллан не уплатил оброк или что земли не имеют держателей и поэтому оброка и быть не может, вообще-то нет способа проверить, действительно ли он говорит правду, — опять заметил Филемон. — Вилланы частенько подкупают старост.
Годвин, приуныл. Сколько подобных разговоров он вел в прошлом году! Был полон решимости навести порядок в хозяйстве аббатства, но всякий раз, пытаясь изменить существующее положение дел, натыкался на препятствия.
— И что ты предлагаешь? — раздраженно спросил он Филемона.
— Пошлите по деревням инспектора. Пусть поговорит со старостами, посмотрит на землю, зайдет к крестьянам, которые уверяют, что помирают с голоду.
— Если можно подкупить старосту, точно так же можно подкупить и инспектора.
— Только не монаха. Зачем нам деньги?
Годвин вспомнил старую страсть Филемона к воровству. Монахам деньги действительно ни к чему, по крайней мере по уставу, но это вовсе не значит, что они неподкупны. Однако визит монастырского инспектора наверняка расшевелит старост.
— Неплохая мысль, — кивнул аббат. — Поедешь?
— Для меня это честь.
— Тогда договорились. — Годвин обратился к Симеону: — И все-таки у нас огромные доходы.
— И огромные расходы, — добавил казначей. — Мы платим епископу, кормим, одеваем и предоставляем кров двадцати пяти монахам, семи послушникам и девятнадцати иждивенцам аббатства. У нас тридцать служек, поваров, конюхов и других работников. Мы целое состояние тратим на свечи. Монашеское облачение…
— Ладно, понятно, — нетерпеливо перебил Годвин. — И все-таки я хочу построить дворец.
— И где вы найдете деньги?
Настоятель вздохнул:
— В конце концов, где обычно. Попрошу у матери Сесилии.
Он увиделся с ней через несколько минут. В другой ситуации аббат пригласил бы ее к себе, подчеркнув муженачалие в церкви, но сейчас почел уместным ей польстить.
Дом настоятельницы являлся точной копией дома настоятеля, но здесь царил другой дух: половички, подушечки, цветы в горшочках, на стене вышивки с евангельскими цитатами и сценами из Библии, у камина — кот. Сесилия заканчивала обед, состоящий из жареной баранины и густого красного вина. Когда вошел настоятель, она в соответствии с правилом, введенным Годвином на случай, когда братья вынуждены общаться с сестрами, закрыла лицо специальным покрывалом.
Сесилию трудно было понять что с закрытым лицом, что с открытым. На словах монахиня радовалась, что он стал аббатом, беспрекословно соблюдала все введенные им строгие правила, преследующие цель разделения братьев и сестер, отстояв лишь редкие случаи совместной работы в госпитале. Никогда не возражала ему, и все-таки аббат сомневался в ее преданности. Словно разучился очаровывать. Прежде настоятельница смеялась его шуткам как девчонка, а теперь или аббатиса потеряла чувство юмора, или он. Трудно вести светский разговор с женщиной, у которой закрыто лицо, и монах перешел прямо к делу:
— Мне кажется, нам следует построить два новых дома для приема знатных и важных гостей. Один для мужчин, другой для женщин. Они будут называться домами настоятеля и настоятельницы, но их основная цель — предоставление гостям той обстановки, к которой те привыкли.
— Интересная мысль. — Сесилия, как всегда, соглашалась, но без воодушевления.
— Внушительные каменные дома, — продолжал Годвин. — В конце концов, вы являетесь настоятельницей уже больше десяти лет, вы одна из старейших монахинь королевства.
— Мы, разумеется, хотим поражать гостей не только богатством, но и святостью обители и благочестием насельников, — заметила настоятельница.
— Разумеется, но дома должны все это символизировать, как собор символизирует величие Бога.
— И где вы думаете их поставить?
Это хорошо, подумал Годвин, она уже переходит к практическим вопросам.
— Недалеко от нынешних.
— То есть ваш около восточной части собора, рядом со зданием капитула, а мой здесь, у рыбного садка.
Годвину показалось, что она издевается. Аббат не видел ее лица. Эти покрывала все-таки имеют недостатки, поморщился он.
— Вы можете выбрать другое место.
— Да, могу.
Наступило молчание. Годвину было трудно заговорить про деньги, он даже подумал о том, чтобы изменить правило закрытых лиц — например, сделать исключение для настоятельниц. Слишком сложно разговаривать. Но начать пришлось:
— К несчастью, я не в состоянии внести свой вклад в расходы по строительству. Мужской монастырь очень беден.
— Вы хотите сказать, в постройку дома настоятельницы? Я этого и не ожидала.
— Нет, я имею в виду и дом настоятеля.
— Ах вот как. Желаете, чтобы сестринская обитель построила оба дома.
— Боюсь, что да, я вынужден просить вас об этом. Надеюсь, вы не станете возражать.
— Ну, ради репутации Кингсбриджского аббатства…
— Я знал, что вы именно так посмотрите на дело.
— Погодите-ка… Но как раз сейчас идет строительство крытой аркады для сестер, поскольку мы не можем больше пользоваться братской.
Годвин промолчал. В свое время он разозлился на то, что Сесилия заказала аркаду Мерфину, а не более дешевому Элфрику, сумасбродное расточительство, но сейчас не время об этом говорить. Аббатиса продолжала:
— А когда она будет построена, мне придется возвести новую библиотеку и накупить книг, так как мы не можем больше пользоваться вашей библиотекой.
Годвин нетерпеливо топнул ногой. При чем тут это?
— А потом понадобится крытый ход в собор на случай непогоды — ведь теперь мы ходим другим путем, не тем, что братья.
Читать бесплатно другие книги:
