Мир без конца Фоллетт Кен
В душе Керис поднялась теплая волна благодарности к Сесилии. Неумолимо строгая в вопросах дисциплины, настоятельница давала помощницам возможность принимать самостоятельные решения и понимала противоречивые чувства, раздиравшие подопечную. Не подавляла, а находила способы использовать. Дала строптивице работу, увлекавшую ее и дававшую выход мятежной энергии. «Ну вот, — подумала сестра Керис, — я очевидно не способна справиться с ситуацией, а Сесилия разрешает мне приступить к новому большому делу».
— Спасибо, мать-настоятельница.
Чуть позже в тот же день она прошлась по территории аббатства с Иеремией, объяснив ему, что нужно. Мастер хоть и видел в самых обычных вещах вмешательство святых и демонов, но все-таки был способным строителем, воспринимающим новое, чему научился у Мерфина. Вдвоем быстро определили местоположение госпиталя — южнее кухни. Он будет стоять в стороне, так что здоровым не придется часто сталкиваться с больными, но еду носить недалеко и удобно ходить из женской аркады. Иеремия подсчитал, что с аптекой, новыми отхожими местами, вторым этажом для отдельных палат новый госпиталь обойдется примерно в сто фунтов — две трети наследства из Торнбери.
Керис обговорила место с матерью Сесилией. Этот участок не принадлежал ни братьям, ни сестрам, так что им пришлось отправиться к Годвину. Нашли его на строительстве нового дворца. Врачевательница не заходила сюда несколько недель и, увидев каркас под крышей, удивилась — дворец обещал быть не меньше запланированного госпиталя. Она поняла, почему Буонавентура назвал его внушительным: обеденный зал выходил больше трапезной женского монастыря. Большое количество рабочих свидетельствовало о том, что Годвин хочет поскорее закончить стройку. Каменщики геометрическим узором выкладывали пол разноцветными плитками, плотники прилаживали двери, а стекольщик разводил огонь. Годвин потратил немало денег. Он с Филемоном как раз показывал новое здание помощнику епископа архидьякону Ллойду. Когда приблизились монахини, аббат умолк. Сесилия попросила внимания:
— Простите, не хотим вам мешать, но, когда закончите, не подойдете к госпиталю? Мне нужно кое-что вам показать.
— Как вам угодно, — ответил Годвин.
Сестры отправились через ярмарочную лужайку к собору. В пятницу купцы продавали оставшийся товар по сниженной цене, чтобы не везти его домой. Керис увидела круглолицего пузатого Марка Ткача в плаще из собственного алого сукна. Четверо его детей помогали у лотка. Дочь Эдмунда особенно любила Дору, которой теперь было пятнадцать лет, — шумная уверенность матери обитала в более хрупком теле.
— Дела, кажется, идут неплохо, — улыбнулась монахиня Марку.
— Вообще-то все это богатство твое, — ответил Ткач. — Ты придумала краску, а я просто следовал твоим указаниям. Меня не покидает чувство, будто я тебя надул.
— Ты вознагражден за тяжкий труд, — отмахнулась бывшая торговка.
Она была довольна, что Марк и Медж поправили свои дела на ее изобретении. Всегда радуясь удаче в работе, Керис никогда не алкала денег — может быть, потому, что выросла в богатом доме и всегда их имела. Но, так или иначе, ничуть не жалела, что Ткачи нажили состояние, которое могло бы принадлежать ей. Жизнь в монастыре, где не требовалось денег, устраивала ее, и сестра с удовольствием смотрела на здоровых и хорошо одетых детей Марка. Она-то помнила, как все шестеро спали на полу единственной комнаты, большую часть которой занимал ткацкий станок.
Сесилия и Керис прошли на юг аббатства. Пространство у конюшен походило на деревенскую усадьбу: голубятня, курятник, сарай для инструментов. В грязи копошились куры, а в кухонных отбросах рылись свиньи. У смотрительницы госпиталя руки зачесались навести здесь порядок. Скоро к ним подошли Годвин с Филемоном, позади тащился Ллойд. Сесилия указала на участок земли с кухней:
— Я хочу построить здесь новый госпиталь. Что вы думаете?
— Новый госпиталь? — переспросил аббат. — Зачем?
Керис заметила, что он встревожился, и напряглась. Сесилия ответила:
— Мы хотим иметь госпиталь для больных и отдельный гостевой дом для здоровых посетителей.
— Какая странная мысль.
— Понимаете, желудочная болезнь началась с того, что заболел Молдвин Повар. Она, конечно, особенно заразна, но болезни часто вспыхивают на рынках, и это может объясняться тем, что у нас больные и здоровые едят, спят и испражняются в одном месте.
Годвин оскорбился:
— Ого, вот как — монахини стали докторами.
Керис нахмурилась. Подобная язвительность не в стиле двоюродного братца. Обычно он вкрадчив, особенно с такими сильными противниками, как Сесилия. За этим выпадом что-то кроется.
— Разумеется, нет, — ответила мать-настоятельница. — Но мы все знаем, что болезни передаются от больных здоровым. Это очевидно.
— Мусульманские врачи, — вставила Керис, — полагают, что болезнь передается от взгляда больного.
— Ах вот оно что! Очень, очень интересно. — Аббат говорил медленно, с издевкой. — Изучавшие семь лет медицину в Оксфорде всегда рады поучиться у молодых монахинь, недавних послушниц.
Смотрительница госпиталя не испугалась. Она вовсе не собиралась выказывать уважение лживому ханже, пытавшемуся ее убить.
— Если ты не считаешь болезни заразными, почему бы тебе не доказать искренность и не переночевать сегодня в госпитале вместе с сотней людей, страдающих рвотой и поносом?
— Сестра Керис, прекрати, — одернула Сесилия. — Простите ее, отец-настоятель. Я не желала вовлекать вас в медицинский спор с простыми монахинями, а лишь хотела услышать, что вы не возражаете против выбранного нами места.
— Сейчас вы все равно не можете начать стройку, — буркнул Годвин. — Элфрик занят дворцом.
— А мы и не хотим Элфрика. Нам будет строить Иеремия.
— Керис, замолчи! — повернулась к ней Сесилия. — Знай свое место. Не встревай больше в мой разговор с лордом аббатом.
Молодая монахиня, сообразив, что она вовсе не помогает Сесилии, неохотно опустила голову и проговорила:
— Простите, мать-настоятельница.
Та вновь обратилась к Годвину:
— Вопрос не в том, когда нам строить, а где.
— Боюсь, я не могу это одобрить, — сухо ответил аббат.
— А где бы вы хотели видеть новый госпиталь?
— Мне не кажется, что нам нужен новый госпиталь.
— Простите, но за женский монастырь отвечаю я, — довольно резко заметила Сесилия. — Вы не можете нам указывать, как тратить наши деньги, хотя обычно мы советуемся друг с другом о том, где ставить новое здание. Правда, вы позабыли об этой пустячной вежливости, задумывая свой дворец. Тем не менее я с вами советуюсь, но лишь по вопросу о местоположении постройки. — Сесилия посмотрела на Ллойда: — Убеждена, что архидьякон согласится со мной в этом.
— Этот вопрос нужно согласовать, — уклонился тот.
Керис вновь озадаченно свела брови. Какая аббату разница? Годвин строит свой дворец к северу от собора. Что ему, если монахини поставят новое здание на юге, куда братья все равно почти не заходят? Чего он так волнуется?
Настоятель повторил:
— Говорю вам, я не одобряю ни местоположение, ни саму постройку, и хватит!
Смотрительницу госпиталя вдруг осенило. Она настолько опешила, что выпалила:
— Ты украл наши деньги!
— Керис, я просила тебя! — прикрикнула Сесилия.
— Он украл наследство вдовы из Торнбери! — воскликнула монахиня, в своем негодовании перебив настоятельницу. — Ну конечно, вот откуда у него средства на дворец. А теперь пытается нам помешать, понимая, что, открыв сокровищницу, мы увидим, что наши деньги испарились!
Госпитальная сестра готова была лопнуть от возмущения.
— Не говори глупостей, — испугался Годвин.
По этому беспомощному ответу Керис поняла, что попала в точку, еще больше разозлилась и крикнула:
— Докажи! — Затем заставила себя говорить спокойнее: — Мы сейчас же отправимся в сокровищницу и проверим тайники. Ты ведь не будешь возражать, правда, отец-настоятель?
— Какая унизительная процедура, — вмешался Филемон. — Аббат, разумеется, себя ей не подвергнет.
Монахиня пропустила его слова мимо ушей.
— В сестринском тайнике должно быть сто пятьдесят фунтов золотом.
— И речи быть не может, — отрезал Годвин.
— Ну что ж, сестры все равно должны проверить тайники, раз было предъявлено обвинение. — Керис посмотрела на Сесилию, которая кивнула в подтверждение. — Так что если настоятель не желает присутствовать, несомненно, архидьякон будет счастлив стать свидетелем.
Ллойд, судя по всему, вообще не хотел ввязываться в склоку, но отказаться сыграть роль независимого судьи не мог и пробормотал:
— Если это посодействует сторонам, конечно…
Госпитальная сестра напряженно думала.
— Как вы открыли сундучок? Замок делал Кристофер Кузнец, он не стал бы давать вам дубликат ключа и помогать нас обворовывать. Значит, вы взломали ее, а потом как-то заделали. Что именно сделали, сняли петли? — Она заметила, как аббат невольно взглянул на своего помощника. — Ага! Так Филемон снял петли. А настоятель взял деньги и отдал их Элфрику.
— Хватит предположений, — решила Сесилия. — Пойдемте посмотрим. Мы все сейчас отправимся в сокровищницу, откроем сундучок, и все станет ясно.
— Это не кража, — медленно произнес Годвин.
Все уставились на аббата. Наступило подавленное молчание.
— Так вы признаетесь! — воскликнула наконец аббатиса.
— Это не кража, — повторил настоятель. — Деньги были использованы во благо аббатства и во славу Божью.
— Не важно, — отрезала Керис. — Это не твои деньги!
— Деньги Бога, — упорствовал монах.
— Они были завещаны сестрам. Вы об этом знали. Сами видели завещание.
— Мне ничего не известно ни про какое завещание.
— Разумеется, известно. Я передала вам его для снятия копии… — Сесилия запнулась.
— Мне ничего не известно ни про какое завещание, — повторил Годвин.
— Он его уничтожил, — поняла Керис. — Сказал, что сделает копию, а подлинник положит в сундук… Но аббат уничтожил его.
Мать-настоятельница, открыв рот, уставилась на главу братии.
— Я должна была догадаться, — сказала она. — После того, что вы пытались сделать с Керис, мне не следовало больше доверять вам. Но я решила, что душа ваша спасена. Моя ошибка.
— Хорошо, что мы сами сделали копию завещания, прежде чем отдать подлинник. — Смотрительница госпиталя выдумала это с отчаяния.
— Разумеется, подделка, — хмыкнул Годвин.
— Если бы это были ваши деньги, тебе бы не пришлось взламывать шкатулку, — продолжила Керис. — Идемте смотреть. Так или иначе это решит вопрос.
— Тот факт, что кто-то трогал петли, еще ничего не доказывает, — вставил Филемон.
— Так я права! — воскликнула госпитальная сестра. — Иначе откуда тебе знать, что кто-то трогал петли? Сестра Бет не открывала тайник после той проверки, а тогда сундучок был цел. Значит, вы сами достали его из тайника, если вам известно про манипуляции с петлями.
Филемон смутился и ничего не ответил. Сесилия обратилась к Ллойду:
— Архидьякон, вы представляете епископа. Я полагаю, ваш долг велеть аббату вернуть деньги сестрам.
Ллойд с тревогой спросил Годвина:
— У вас остались деньги?
— Поймав вора, не спрашивают, может ли он отдать бесчестно добытые средства, — в бешенстве прошипела Керис.
— Больше половины уже истрачено на дворец, — признался Годвин.
— Строительство немедленно прекратить, — заявила Керис. — Людей уволить сегодня же, здание срыть, а материалы продать. Ты должен вернуть все до последнего пенни. Если после того, как дворец будет разрушен, не сможешь отдать деньгами, возместишь землями или каким-нибудь другим имуществом.
— Я отказываюсь, — вспыхнул Годвин.
Сесилия снова обратилась к Ллойду:
— Архидьякон, прошу вас выполнить ваш долг. Вы не можете допустить, чтобы помощники епископа обворовывали друг друга. Не важно, что все делают Божье дело.
— Я не могу сам разрешить подобный спор, — ответил тот. — Это слишком серьезно.
При виде слабоволия Ллойда у Керис от ярости и отчаяния пропал дар речи. Мать-настоятельница возмутилась:
— Но вы обязаны!
Архидьякон испугался, но упрямо покачал головой:
— Обвинение в краже, уничтожении завещания, мошенничестве… Это должен решать лично епископ!
— Но епископ Ричард во Франции, и никто не знает, когда он вернется. А Годвин тем временем тратит украденные деньги! — воскликнула аббатиса.
— Боюсь, я ничего не могу сделать, — повторил Ллойд. — Необходимо обратиться к Ричарду.
— Ну что ж, хорошо, — отрезала Керис таким голосом, что все взоры обратились на нее. — Мы поедем искать епископа.
46
В июле 1346 года король Эдуард II собрал в Портсмуте крупнейший флот для переброски армии, который когда-либо видела Англия, — почти тысяча судов. Из-за встречного ветра выход в море откладывался, но одиннадцатого июля флот все-таки покинул гавань, храня порт назначения в тайне.
Керис и Мэр прибыли в Портсмут два дня спустя, упустив епископа Ричарда, который уплыл вместе с королем. Монахини решили двигаться за войском во Францию. Было не так просто получить разрешение даже на поездку в Портсмут. Мать Сесилия собрала сестер на заседание капитула, чтобы обсудить предложение, и некоторым показалось, что путешественницы подвергнут себя всякого рода опасностям. Однако сестры выезжали из монастыря не только в паломничества, но и по делам — в Лондон, Кентербери, Рим, — а кингсбриджские монахини хотели вернуть свои деньги.
И все-таки Керис не была уверена, что ей удастся добиться разрешения на пересечение Ла-Манша. По счастью, не оказалось возможности и необходимости о нем просить. Они с Мэр не могли тут же отправиться за войском, даже если бы знали цель назначения, так как всякий мало-мальски пригодный корабль на южном побережье Англии ушел с королем. Им пришлось мучиться от нетерпения в женском монастыре под Портсмутом в ожидании новостей.
Позже Керис узнала, что король Эдуард с войском высадился на широком берегу возле Сен-Вааст-ля-Уга на северном побережье Франции, недалеко от Барфлёра. Однако суда и не думали возвращаться. Две недели они двигались вдоль берега на восток, следуя за армией до Кана. Там корабли набили трюмы трофеями — драгоценными камнями, дорогими тканями, золотой и серебряной посудой, награбленными солдатами Эдуарда у богатых горожан Нормандии, — и вернулись.
Одним из первых пришел ког «Грейс» — мощное каботажное судно с закругленными носом и кормой. Его капитан, морской волк с дубленым лицом по имени Ролло, нахваливал короля. Ему как владельцу корабля платили не очень щедро, и он не плошал при грабежах.
— Самая большая армия, которую я только видел в жизни, — со смаком говорил Ролло. По его подсчетам, больше пятнадцати тысяч человек, половина из которых — лучники, и около пяти тысяч конницы. — С такой придется повозиться. Я довезу вас до Кана, там я их оставил, а потом уж догоняйте сами. Куда бы ни двинулось войско, оно будет примерно на неделю впереди вас.
Керис и Мэр договорились с Ролло о цене и взошли на борт «Грейса» с двумя крепкими пони — Блэкки и Стэмпом. Они куда медленнее боевых коней, но смотрительница госпиталя рассудила, что войску придется время от времени останавливаться для боев и армию удастся нагнать.
Ранним августовским утром, когда корабль входил в устье реки Орн, Керис почувствовала неприятный запах лежалого пепла. Осматривая берега, она заметила, что земля вся черна, как будто посевы сгорели в полях.
— Обычное дело, — развел руками Ролло. — Все, что армия не может забрать, нужно спалить, чтоб врагу не досталось.
Приближаясь к Кану, прошли мимо обгоревших кораблей, вероятно, подожженных с той же целью.
— Никто не знает планов короля, — продолжал капитан. — Он может двинуться на юг, на Париж, а может свернуть на юго-восток к Кале в надежде встретиться с фламандскими союзниками. Идите следом. Просто следуйте за черными полями.
На прощание Ролло дал походницам ветчины.
— Спасибо, но у нас есть копченая рыба и твердый сыр, — поблагодарила Керис. — И деньги тоже, так что мы сможем купить все необходимое.
— Деньги вам не очень-то пригодятся, — ответил капитан. — Может статься, просто нечего будет покупать. Армия как саранча — после нее ничего не остается. Берите ветчину.
— Вы очень добры. До свидания.
— Пожалуйста, помолитесь за меня, сестра. В свое время я совершил немало тяжких грехов.
Кан насчитывал несколько тысяч домов. Как и Кингсбридж, рекой Орн, через которую перекинулся мост Святого Петра, он был поделен на две половины — Старый и Новый города. На берегу возле моста какие-то рыбаки продавали улов. Керис поинтересовалась ценой угря. Ответ она поняла с трудом: рыбаки говорили на французском диалекте, которого путешественница никогда не слышала. Когда до Керис наконец дошло, что те сказали, у нее перехватило дыхание. Еды так мало, что она стала дороже драгоценных камней. Монахиня еще раз про себя поблагодарила щедрого Ролло.
Мэр и Керис решили на все вопросы отвечать, что они ирландские монахини, следующие в Рим. Однако, отходя от реки, целительница с тревогой думала: а что, если местные по акценту узнают в них англичанок.
Но местных почти никого не осталось. Выломанные двери и ставни свидетельствовали о том, что дома брошены. Стояла жуткая тишина — ни выкриков торговцев, ни детского гама, ни церковных колоколов. Жизнь превратилась в сплошные похороны. Битва произошла больше недели назад, но люди все еще угрюмо выносили из домов тела и грузили на повозки. Создавалось ощущение, будто английская армия просто резала мужчин, женщин и детей. Монахини прошли мимо церкви с огромной ямой на кладбище и увидели тела, сброшенные в общую могилу без гробов и даже без саванов. Священник вел длинную поминальную службу. Вонь стояла невыносимая.
Хорошо одетый мужчина спросил у них, не нуждаются ли они в помощи. Его властные манеры говорили о том, что это знатный горожанин, желающий помочь странствующим монахиням. Керис отклонила предложение, отметив про себя, что нормандский диалект собеседника не отличается от произношения английского лорда. Это низшие слои пользуются местными наречиями, подумала она, а знать везде говорит одинаково.
Сестры выехали на дорогу, ведущую из города на восток, с облегчением оставив позади призрачные улицы. Сельская местность тоже была безлюдна. Странниц всюду преследовал горький запах пепла. Многие поля и сады по обе стороны дороги выгорели. Через каждые несколько миль попадались груды обуглившихся развалин, когда-то бывших деревнями, а теперь населенных лишь птицами, а также свиньями да курами, уцелевшими после нашествия мародеров. То и дело какая-нибудь собака растерянно обнюхивала руины, пытаясь в остывших углях обнаружить запах хозяина. Крестьяне либо бежали от армии, либо погибли при пожарах.
Керис и Мэр направлялись в женский монастырь недалеко от Кана, намереваясь по возможности заночевать там, как делали в пути от Кингсбриджа до Портсмута. Они знали названия и местоположение пятидесяти одного монастыря между Каном и Парижем. Если, пока они гоняются за Эдуардом, у них будут бесплатные ночлег и стол, безопасность от воров обеспечена, а кроме того, добавляла мать Сесилия, они избегнут плотских искушений, таких как крепкие напитки и мужское общество.
Аббатиса обладала известной чуткостью, но от нее ускользнуло, что Керис и Мэр подстерегало искушение другого рода. Из-за этого врачевательница сначала отказалась брать с собой Мэр. Больше всего она хотела двигаться быстро и не осложнять себе путь, поддавшись греху или отвергнув его. С другой стороны, ей требовалась смелая и сообразительная спутница. Сейчас сестра не жалела о своем выборе: из всех монахинь только у Мэр хватало мужества преследовать английскую армию по Франции.
Перед отъездом Керис собиралась откровенно сказать Мэр, что между ними ничего быть не может. Помимо всего прочего, если бы их накрыли, они бы не выкрутились. Но разговора как-то не получилось. И вот теперь странницы ехали по Франции, и между ними, подобно третьему путнику, повис нерешенный вопрос.
В полдень остановились у ручья на опушке леса, где сохранился невыжженный луг, чтобы пони подкрепились. Керис отрезала немного ветчины Ролло, а Мэр вынула из поклажи лепешку черствого хлеба из Портсмута. Монахини утолили жажду, напившись из ручья. Вода имела привкус угля. Смотрительница госпиталя заставила себя усидеть на месте, чтобы пони передохнули самую жаркую пору дня. Когда животные были готовы тронуться в путь, она вдруг испугалась: путешественниц кто-то разглядывал. Целительница замерла с ветчиной в одной руке и ножом в другой. Мэр спросила:
— Что?
Затем проследила за взглядом спутницы и все поняла. В нескольких ярдах в тени деревьев стояли двое мужчин, кажется, молодые, хотя точно она сказать не могла, так как лица их были испачканы сажей, а одежда грязная. Керис обратилась к ним на нормандском диалекте:
— Да благословит вас Бог, дети мои.
Мужчины не отвечали. Керис поняла: не знают, что делать. Что у них на уме? Грабеж? Насилие? Взгляд хищный. Керис оробела, но заставила себя мыслить спокойно. Что бы эти двое ни замышляли, они должны быть очень голодны. Целительница повернулась к Мэр:
— Быстро, дай мне два куска хлеба.
Монахиня отрезала два толстых куска. Керис положила сверху два таких же куска ветчины и велела Мэр:
— Дай каждому.
Девушка сильно испугалась, но твердым шагом прошла по траве и вручила мужчинам еду. Они схватили ее и начали поглощать с волчьей скоростью. Врачевательница поблагодарила звезды, что верно догадалась. Быстро убрала ветчину в сумку, прикрепила нож к поясу и забралась на Блэкки. Мэр последовала ее примеру, упрятав хлеб и сев на Стэмпа. Верхом Керис почувствовала себя увереннее. Мужчина повыше быстро подошел к ним. Смотрительница госпиталя собиралась подстегнуть пони и тронуться, но не успела: мужчина схватил Блэкки за поводья и с набитым ртом поблагодарил на местном наречии:
— Спасибо.
— Благодари Бога, не меня. Он послал нас помочь вам. Он смотрит на тебя и видит все.
— У вас в сумке еще есть мясо.
— Господь подскажет, кому его дать.
Наступило молчание, незнакомец подумал и попросил:
— Благословите меня.
Керис не очень хотелось протягивать правую руку для традиционного благословения — она оказалась бы слишком далеко от пояса с ножом. Это был всего-навсего кухонный нож с коротким лезвием, какой есть у любого человека, но им можно полоснуть по руке, державшей поводья, и заставить уступить себе дорогу. Монахиню осенило:
— Хорошо. Стань на колени.
Мужчина медлил. Целительница чуть повысила голос:
— Ты должен принять мое благословение на коленях.
Держа в руке хлеб с ветчиной, мужчина медленно опустился на колени. Госпитальная сестра обратила взгляд на его спутника. Через секунду тот сделал то же самое. Керис благословила обоих, стегнула Блэкки и быстро ускакала. Мэр последовала ее примеру. Голодные мужчины неотрывно смотрели на них.
Всю вторую половину дня Керис обдумывала происшествие. Солнце слепило глаза. Здесь и там поднимался дым, горели дома, леса. Но постепенно врачевательница поняла, что местность не совсем безлюдна. То беременная женщина собирала в поле фасоль, которую пощадило пламя английских факелов, то двое детей испуганно подсматривали за монахинями из-за почерневших камней усадьбы, то какие-то мужчины с повадками падальщиков быстро перебегали по опушке леса. Мужчины беспокоили ее. Они голодны, а голодные мужчины опасны. Целительница думала уже не о том, как ехать скорее, а о безопасности.
Найти монастыри, где путешественницы собирались останавливаться на ночлег, тоже оказалось сложней, чем предполагала Керис. Госпитальная сестра надеялась, что местные крестьяне будут указывать ей путь, но и представить не могла, что английская армия оставит за собой такие разрушения. И в обычные-то времена не так просто узнать что-то у людей, никогда в жизни не бывавших дальше ближайшего рынка, а теперь ее собеседники либо уходили от ответов, либо пугались до смерти, либо показывали хищный оскал.
По солнцу Керис определила, что они едут на восток, а по глубоким рытвинам от колес — что по главной дороге. Сегодня странницы хотели добраться до деревни, названной по расположенному в ней женскому монастырю Опиталь-де-Сёр. По мере того как удлинялись тени, глава маленькой экспедиции с растущим нетерпением и тревогой осматривалась вокруг в надежде спросить хоть кого-нибудь, как ехать дальше.
Дети по их приближении в ужасе разбегались, но Керис еще не достигла той степени отчаяния, чтобы подступиться к оголодавшим людям. Она надеялась встретить какую-нибудь женщину. Но молодых женщин путешественницы не видели вообще, и у монахини из Кингсбриджа зародились подозрения относительно их участи после столкновения с озверевшими англичанами. Время от времени Керис замечала вдалеке, на избежавших пожара полях, одинокие фигуры, собирающие жатву, но не хотела удаляться от дороги.
Наконец под яблоней возле прочного каменного дома они увидели испуганную сморщенную старуху, которая срывала с дерева и ела маленькие, совсем зеленые еще яблоки. Чтобы не испугать ее еще больше, Керис сошла с пони. Местная жительница попыталась спрятать свой жалкий ужин в складках платья, бежать у нее не было сил. Смотрительница госпиталя вежливо обратилась к ней:
— Добрый вечер матушка. Могу я узнать, эта дорога приведет нас в Огшталь-де-Сёр?
Старуха попыталась собраться и ответить внятно. Кивнув на дорогу, сказала:
— Через лес и по холму.
У нее не было зубов. Монахиня с жалостью подумала, как же трудно жевать неспелые яблоки одними деснами.
— И как далеко?
— Ох, далеко.
В ее возрасте все далеко.
— К ночи доедем.
— На пони — да.
— Спасибо, матушка.
— У меня была дочь. И двое внуков. Четырнадцать и шестнадцать. Славные мальчики.
— Мне очень жаль это слышать.
— Англичане. Да, сгорят они все в аду.
Очевидно, она не поняла, что собеседницы тоже англичанки. И Керис догадалась: местные не разбираются в национальности путников.
— А как звали мальчиков, матушка?
— Жиль и Жан.
— Я буду молиться за души Жиля и Жана.
— У вас есть хлеб?
Сестра осмотрелась, нет ли поблизости еще желающих, но никого не увидела. Она кивнула спутнице, которая достала из сумки остатки хлеба и дала старухе. Та выхватила его и принялась жевать. Когда сестры отъехали, Мэр заметила:
— Если мы раздадим всю еду, то умрем.
— Знаю. А как было отказать?
— Мы не сможем выполнить свою задачу, если подохнем.
— Но мы все-таки монахини, — отрезала Керис, — должны помогать страждущим и предоставить Богу решать, когда нам умереть.
Мэр изумилась:
— Ты никогда раньше так не говорила.
— Мой отец ненавидел проповедников морали. Он любил повторять, что все мы добры, когда нам это ничего не стоит. А вот когда ужасно хочется сделать что-нибудь гадкое — разбогатеть на нечестной сделке, поцеловать хорошенькие губки жены соседа, солгать, чтобы выпутаться из неприятностей, — вот тогда-то нужны принципы. Честность подобна мечу, говорил он: не стоит размахивать им, не имея серьезного намерения применить. Он, правда, совсем не разбирался в мечах.
Мэр помолчала. Может, обдумывала услышанное, а может, размышляла, что возразить, Керис точно не поняла. Всякий раз, вспоминая отца, девушка осознавала, как ей его не хватает. После смерти матери он стал девочке опорой, был всегда рядом, подставлял плечо, когда дочь нуждалась в сочувствии, понимании, помощи или дельном совете: он ведь так много знал про мир. А теперь, бросаясь к нему, она падала в пустоту.
После леса дорога пошла вверх, как и говорила старуха. Внизу в узкой лощине путешественницы увидели еще одну спаленную деревню, похожую на остальные, лишь каменные строения напоминали небольшой монастырь.
— Это скорее всего Опиталь-де-Сёр, — обрадовалась Керис. — Слава Богу.
По мере приближения к обители она поняла, как привыкла к монастырской жизни, и, спускаясь по холму, поймала себя на том, что ждет ритуального омовения рук, молчаливой трапезы, постели с наступлением темноты и даже сонной мирной утрени в три часа ночи. После всего, что она сегодня увидела, надежные серые камни просто тянули к себе, и монахиня пустила Блэкки рысью.
Странницы не видели ни души — но не будет же в маленькой деревне сутолоки, как в большом аббатстве Кингсбриджа. Однако в это время суток из кухонного очага, над которым готовится вечерняя трапеза, все-таки должен бы виться дымок. И все же чем дальше, тем больше Керис бросались в глаза зловещие признаки; уныние поглотило ее. Церковь оказалась без крыши, окна стали похожи на пустые глазницы — ни ставен, ни стекол. Каменные стены кое-где почернели. Жуткая тишина: ни колоколов, ни выкриков конюхов или поварят. Придержав пони, монахиня с ужасом поняла, что здесь никого нет. Монастырь сожгли, как и деревню. Каменные стены уцелели, крыши рухнули, все деревянное сгорело, а стеклянные окна от жара полопались. Мэр, словно не веря своим глазам, спросила:
— Они сожгли женский монастырь?
Керис тоже была потрясена. Она не сомневалась, что наступающие армии всегда щадят церкви и монастыри. Говорили, это железный закон. Командиры будто бы немедленно расстреливали солдат, осквернивших священное место. Керис верила этому безусловно.
— Вот тебе и рыцарство, — прошептала она.
Обе спешились и осторожно прошли мимо обгоревших балок и гор мусора к жилым помещениям. Возле кухни Мэр вскрикнула:
— Боже, что это?
Ответ был очевиден:
— Мертвая монахиня.
На земле лежало нагое тело с подстриженными по-монашески волосами. Каким-то образом оно уцелело в огне. Монахиня погибла с неделю назад. Птицы уже выклевали глаза, а лицо обглодали звери. Груди были срезаны. Мэр еле слышно спросила:
— Это англичане?
— Уж наверно, не французы.
— Но ведь вместе с нашими солдатами сражаются иностранцы, правда? Валлийцы, германцы. Вероятно, это они.
— Все воины состоят на службе у нашего короля, — угрюмо ответила Керис. — Эдуард привел их сюда. За все, что делают они, ответственность несет монарх.
Странницы не могли оторвать глаз от жуткого зрелища. Изо рта погибшей монахини выползла мышь. Мэр вскрикнула и отвернулась. Керис обняла ее.
— Успокойся, — жестко велела она и, пытаясь утешить, погладила спутницу. — Давай-ка выбираться.
Путешественницы вернулись к пони. Керис подавила в себе желание похоронить монахиню. Если они задержатся, то застрянут до ночи. Но куда же идти? Путницы рассчитывали провести ночь здесь.
— Поехали к старухе под яблоней, — решила она. — Ее дом единственный сохранился из всех, что мы видели после Кана. — Целительница с беспокойством посмотрела на заходящее солнце: — Если поторопимся, успеем до темноты.
Странницы подстегнули уставших пони и двинулись обратно. Прямо перед ними солнце быстро опускалось к горизонту. Когда монахини подъехали к дому под яблоней, угасали последние лучи.
Старуха очень им обрадовалась, рассчитывая, что добрые сестры поделятся едой, что те и сделали, поужинав в темноте. Хозяйку звали Жанной. Дрова кончились, однако ночь была теплой, и три женщины свернулись рядышком под одеялами. Не вполне доверяя хозяйке, седельные сумки с едой монахини положили под себя.
Керис долго не могла уснуть. Она радовалась, что после долгой задержки в Портсмуте за последние два дня они так много проехали. Епископ Ричард, без сомнения, заставит Годвина вернуть деньги. Он не образец праведности, но не зашорен и по-своему хоть и вяло, но справедлив. Во время того суда над ней аббат все же не сумел добиться нужного ему приговора. Монахиня была твердо уверена, что ей удастся убедить Ричарда написать главе Кингсбриджского монастыря письмо с требованием продать братское имущество и вернуть украденное золото.
Но ее беспокоил предстоящий путь. Предположение, что солдаты не трогают монахинь, не подтвердилось. Увиденное в монастыре не оставляло никаких сомнений. Им нужно переодеться. Проснувшись на рассвете, врачевательница спросила у Жанны:
— У вас осталась одежда внуков?
Старуха открыла деревянный сундук:
— Берите что хотите. Все равно некому отдавать.
Читать бесплатно другие книги:
