Мир без конца Фоллетт Кен
— Очень слабо. Ты перетирал корни целиком?
— А как же иначе?
— Нужно было прежде почистить.
— Я не знал. — Парень приуныл. — Так порошок не годится?
— Говорю же, очень слабый. Я не могу заплатить как за чистый краситель.
Дэви совсем скис, и Мерфину стало его очень жаль. Медж спросила:
— Сколько у тебя получилось?
— Еще девять таких же мешков по четыре галлона, — мрачно ответил крестьянин.
— Дам тебе полцены, три шиллинга и шесть пенсов за галлон. Это четырнадцать шиллингов за мешок, то есть за десять мешков — ровно семь фунтов.
Дэви расцвел. Мерфин пожалел, что рядом нет Керис разделить его радость.
— Семь фунтов! — повторил плантатор.
Решив, что он недоволен, Медж повторила:
— Больше не могу, слабоват краситель.
Но для селянина семь фунтов были целым состоянием. Батрак за такие деньги работал несколько лет, даже по нынешним расценкам. Юноша посмотрел на Мерфина.
— Я богач!
Мостник рассмеялся:
— Не трать все сразу.
На следующий день, в воскресенье, зодчий сходил на утреннюю службу в маленькую церковь Святой Елизаветы Венгерской, покровительницы целителей, затем вернулся домой и взял из огородного сарая большую дубовую лопату. Перекинув ее через плечо, он прошел по мосту к предместью и двинулся к своему прошлому.
Фитцджеральд отчаянно пытался вспомнить путь, которым шел тридцать четыре года назад вместе с Керис, Ральфом и Гвендой. Это казалось невозможным. Тропы только оленьи. Побеги превратились в мощные деревья, а крепкие некогда дубы спилили королевские лесничие. И все-таки, к своему удивлению, он кое-что узнавал: ключ, бьющий из земли, где, как вспомнил, десятилетняя Керис вставала на колени напиться воды; огромная скала — Суконщица еще сказала, будто она упала прямо с неба; небольшая болотистая долина с крутым склоном, где его новая подруга испачкала себе башмаки.
Мастер шел, и воспоминания постепенно оживали. Да, за ними побежал Хоп, а за псом пошла Гвенда. Он который раз порадовался реакции Керис на его детскую шутку и опять покраснел, оттого что в ее присутствии не справился со своим самодельным луком. А младший брат легко выстрелил и попал в цель. Мостник очень хорошо помнил Керис. Они были еще совсем детьми, но Мерфина околдовали ее быстрый ум, смелость и то, как девчонка без усилий встала во главе их маленькой компании. Еще не любовь, своего рода восхищение, но от него совсем недалеко до любви.
Воспоминания отвлекли его, и Мастер испугался, что забрел совсем в незнакомое место, но вдруг, осмотрев поляну, понял: это здесь. Кусты разрослись; ствол дуба стал еще мощнее, поляна весело пестрела летними цветами, их не было в ноябре 1327 года. Никаких сомнений: это как лицо, которое не видел много лет, — изменившееся, но то же самое лицо.
Маленький тощий мальчишка спрятался тогда в кустах от большого человека, продиравшегося через лесные заросли. Он вспомнил, как запыхавшийся Томас прислонился к дубу спиной, вытащив меч и кинжал, и словно воочию увидел все те события. Двое мужчин в желто-зеленых туниках догоняют рыцаря и требуют у него письмо. Лэнгли отвлекает их, намекая, что за ними подсматривают из кустов. Мерфин не сомневался, что сейчас их всех убьют, но Ральф, которому всего десять лет, сражает наповал одного из воинов, демонстрируя способности, которые так хорошо послужат ему годы спустя во французских войнах. Томас разделывается со вторым, хотя прежде его ранят. В конечном счете Лэнгли потерял левую руку — несмотря, а может быть, именно благодаря лечению, предписанному в госпитале Кингсбриджского аббатства. Потом Фитцджеральд-старший помогает рыцарю закопать письмо. «Вот здесь, — говорит раненый. — Прямо перед дубом».
Теперь Мостник знал, что в письме тайна, опасная тайна, которой боялись очень знатные особы. Эта тайна охраняла Томаса, хотя ему все-таки пришлось просить убежища в монастыре, где он и провел свою жизнь. «Если услышишь, что я умер, — сказал рыцарь маленькому Мерфину, — пожалуйста, выкопай письмо и передай священнику». Взрослый Мерфин захватил покрепче лопату и стал копать.
Он не был уверен, что точно понял рыцаря Лэнгли. Закопанное письмо оберегало его от насильственной смерти, но брат Томас умер в возрасте пятидесяти восьми лет от старости. Зодчий не знал, выкапывать ли письмо и в этом случае. В любом случае решит, что делать, когда прочтет. Ему очень хотелось узнать, что же там такое.
Мерфин, увы, не помнил, в каком именно месте закопал мешочек, и с первого раза не попал. Выкопал яму в восемнадцать дюймов и понял, что промахнулся: яма была всего в фут глубиной, это он помнил точно. Начал сначала, взяв на несколько дюймов левее, и на сей раз угадал. В футе под землей лопата наткнулась на что-то мягкое, но плотное. Архитектор отложил лопату и, запустив руки в яму, нащупал кусок древней сгнившей кожи. Мостник осторожно отделил ее от земли и вынул. Много лет назад этот кошель висел на поясе у Томаса.
Вытерев грязные руки о тунику, развязал его. Внутри лежал мешочек из промасленного сукна — целый. Мерфин развязал тесемки и вытащил пергаментный свиток, запечатанный восковой печатью, которая, несмотря на всю предосторожность, тут же раскрошилась. Медленно Мостник развернул пергамент. Пролежав тридцать четыре года в земле, тот на удивление хорошо сохранился. Увидев старательные каракули грамотного представителя знати, а не опытную руку писца, Мерфин сразу же понял, что это не официальный документ, а личное письмо. Архитектор начал читать. В приветствии говорилось:
«От Эдуарда, второго с этим именем, короля Англии, писано в замке Беркли, рукой его верного слуги сэра Томаса Лэнгли, возлюбленному старшему сыну Эдуарду, королевское приветствие и отцовская любовь».
Зодчий испугался. Письмо прежнего короля нынешнему. Рука, державшая пергамент, задрожала, мастер поднял глаза и осмотрелся, как будто кто-то мог подсматривать за ним из кустов.
«Мой возлюбленный сын, скоро ты услышишь, что я умер. Знай, что это неправда».
Фитцджеральд нахмурился. Этого он совсем не ожидал.
«Твоя мать, королева, супруга моего сердца, развратила и сбила с пути истинного Роланда, графа Ширинга, и его сыновей, подославших сюда убийц, но меня предупредил Томас, и злоумышленники были умерщвлены».
Значит, Лэнгли не убивал — наоборот, спас короля.
«Твоя мать, которой не удалось убить меня однажды, непременно попытается сделать это вторично, ибо она вместе со своим богомерзким фаворитом не может чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока я жив. Посему я надел одежду одного из убитых преступников, мужчины моего сложения и облика, и несколько человек, которым щедро заплатили, поклянутся, что тело, обряженное в мой костюм, принадлежит королю. Твоя мать, увидев труп, конечно, поймет правду, но будет молчать, так как „усопший“ я ей не опасен и ни один мятежник или алчущий власти соперник не сможет на меня опереться».
Мерфин оторопел от изумления. Вся страна полагает, что Эдуард II умер. Одурачили всю Европу. Но что с ним сталось?
«Не стану тебе говорить, куда направляюсь, но знай, что я намерен оставить королевство и не возвращаться. Однако молю Бога о том, чтобы мне довелось увидеть тебя, прежде чем умру».
Почему Лэнгли закопал письмо, а не передал адресату? Потому что боялся за свою жизнь, а письмо надежно оберегало его. Королеве, заявившей о смерти супруга, нужно было заручиться молчанием тех немногих, кто знал правду. Мерфин вспомнил: примерно в те годы за разговоры о том, будто Эдуард II жив, обвинили в измене и обезглавили графа Кента.
Изабелла подослала людей убить Томаса, они нагнали его у самого Кингсбриджа, но тот при помощи десятилетнего Ральфа расправился с преследователями и стал ей опасен, так как мог вскрыть обман. Более того, у него имелось доказательство — письмо короля. Значит, в тот вечер, истекая кровью в госпитале Кингсбриджского аббатства, Лэнгли торговался с людьми королевы — графом Роландом и его сыновьями. Рыцарь обещал сохранить все в тайне, если его примут монахом. Понимая, что может считать себя в безопасности только в монастыре, Томас пригрозил: если королева не выполнит это условие, письмо, спрятанное в надежном месте, после его смерти будет предано огласке. И королеве пришлось сохранить ему жизнь.
Старый аббат Антоний кое-что знал и, умирая, открылся матери Сесилии, которая в свою очередь на смертном одре поведала какую-то часть истории Керис. Люди могут хранить тайны десятилетиями, думал Мерфин, но на пороге смерти что-то заставляет их говорить правду. Суконщица также видела улику — хартию, согласно которой Линн-Грейндж переходил во владение аббатства при условии, что Томас будет принят в Кингсбридж монахом. Теперь Мостник понял, почему расспросы любопытной аббатисы вызвали такое неудовольствие. Сэр Грегори Лонгфелло уговорил Ральфа выкрасть из монастыря сестринские хартии в надежде обнаружить среди них то самое письмо, которое Мерфин держит в руках.
Утратил ли этот лист пергамента свою страшную силу? Изабелла прожила долгую жизнь, но три года назад умерла. Сам Эдуард II скорее всего тоже умер, а если и жив, ему сейчас семьдесят семь лет. Опасно ли для Эдуарда III разоблачение? Что будет, если весь мир узнает: его отец, считавшийся покойником, на самом деле был жив? Король прочно сидит на троне, реальной угрозы письмо для него скорее всего не представляет, но какой позор и унижение.
Так что же Мерфину делать? Архитектор долго стоял на поляне, пестревшей полевыми цветами. Наконец скрутил письмо, положил в мешочек, мешочек в кожаный кошель и закопал в первую яму, которую вырыл по ошибке. Сровнял землю, оборвал с куста листья, насыпал их перед дубом. Отошел, все осмотрел и остался доволен. Поверхностный взгляд не заметит, что здесь копали. Затем олдермен развернулся и отправился домой.
90
В конце августа Ральф объезжал свои владения в окрестностях Ширинга в сопровождении старого дружка Алана Фернхилла и новообретенного сына. Он радовался, что Сэм рядом — его ребенок и уже взрослый мужчина. Джерри и Роли еще слишком юны. Сэм не знал о его отцовстве, но граф с удовольствием носил в себе тайну.
Они пришли в ужас от того, что увидели. Сотни вилланов умерли или умирали, несжатое зерно пропадало на полях. С каждым селением гнев и отчаяние Фитцджеральда росли. Его мрачные реплики пугали спутников, а лошадь, чувствуя состояние седока, нервничала.
В каждой деревне, помимо земель, переданных в держание вилланам, имелось несколько акров барской запашки. Их возделывали батраки, а один день в неделю барщину несли вилланы. Эти земли производили самое удручающее впечатление. Многие батраки и вилланы, тянувшие лямку барщины, умерли; другие держатели после прошлой эпидемии добились более выгодных условий и сбросили с себя ярмо пахоты на лорда; наконец стало вовсе невозможно найти батраков.
В Вигли Ральф обошел усадьбу и заглянул в большой деревянный амбар, в это время года всегда полный зерном на обмолот. Он был пуст, а на сеновале рожала кошка.
— Где пшеница? Что мы будем есть? — заорал граф на Рива. — Где ячмень для эля? Что мы будем пить? Черт подери, чем ты думал?
Староста набычился.
— Мы можем только перераспределить землю.
Ширинг удивился его дерзости. Обычно Нейт подобострастен. Но когда горбун мрачно посмотрел на Сэма, Фитцджеральд все понял. Нейт, конечно же, ненавидит Сэма — тот убил его сына, — а граф не просто спас парня от казни, но еще и сделал сквайром. Еще бы ему не дуться.
— Должно же быть в деревне хоть несколько человек, желающих взять дополнительные акры.
— Да, есть такие, но никто не хочет платить налог, — ответил Нейт.
— Они что же, рассчитывают получить землю бесплатно?
— Именно так. Вон сколько земли пропадает, а рабочих рук не хватает; и дураку понятно, какая это выгодная позиция.
Раньше староста чуть что начинал бранить обнаглевших крестьян, а теперь едва не радовался трудностям Ральфа.
— Будто Англия принадлежит им, а не знати, — сердито буркнул граф.
— Да, все это очень неприятно, милорд, — несколько вежливее кивнул Нейт, и глаза его лукаво сверкнули. — Например, сын Вулфрика Дэви хочет жениться на Амабел и взять земли ее матери. Вообще-то разумно: Аннет не справляется.
— Мои родители не заплатят налог, — вставил Сэм. — Они против этой женитьбы.
— А Дэви сам заплатит, — возразил староста.
— Откуда у него деньги? — удивился Ширинг.
— Он продал ту траву, что посадил в лесу.
— Марену? Очевидно, мы ее не затоптали как следует. И за сколько?
— Никто не знает. Но Гвенда купила корову, Вулфрик — нож, а Амабел пришла на воскресную службу в новом желтом платке.
«А ты получил приличную взятку», — закончил про себя Ральф.
— Мне отвратительна мысль о том, чтобы Дэви был вознагражден за свое непослушание. Но другого выхода нет. Пусть берет землю.
— Вам придется разрешить ему жениться вопреки воле родителей.
Дэви уже просил его об этом, и Фитцджеральд отказал, однако после того разговора кое-что изменилось — эпидемия выкосила крестьян. Граф не любил менять свои решения, но женитьба Дэви на Амабел — еще приемлемая цена.
— Я дам ему разрешение, — кивнул он.
— Отлично.
— Пойдем, я лично предложу ему землю.
Нейт перепугался, но, разумеется, не посмел возразить. А Ширингу просто хотелось увидеть Гвенду. Было в крестьянке нечто такое, отчего у него пересыхало во рту. Свидания в маленькой охотничьей хижине хватило ненадолго, и в последние недели граф часто думал о ней. Его почему-то перестали радовать женщины, с которыми он обычно имел дело: молодые проститутки, девицы в тавернах, служанки. Все они делали вид, что получают несказанное удовольствие, но Фитцджеральд знал: это ради денег. Гвенда же не скрывала, что он ей неприятен, и содрогалась от его прикосновений, что странным образом ему нравилось, поскольку было честно и, следственно, чем-то настоящим. В охотничьей хижине Ральф потом кинул давней знакомой кошель с серебряными пенни, и она с такой силой отбросила его, что мешок с деньгами больно ударил графа в грудь.
— Они сегодня на Ручейном поле, собирают свой ячмень, — подсказал староста. — Я провожу.
Ральф, Алан и Сэм двинулись за Нейтом вдоль ручья по краю большого поля. Здесь всегда было ветрено, но сегодня ветерок дул мягкий, теплый, как грудь Гвенды. Какие-то полосы сжали, но лорд в отчаянии смотрел на перезревающий овес и зарастающий сорняком ячмень. На одном участке сжатая рожь валялась на земле, даже не увязанная в снопы.
Год назад, вернувшись с последней французской войны с пленным маркизом де Невшателем, за которого он потребовал выкуп в пятьдесят тысяч фунтов, граф Ширинг решил было, что денежным неурядицам конец. Однако родные маркиза не смогли собрать денег. Нечто подобное случилось и с французским королем Иоанном II Добрым, взятым в плен принцем Уэльским в битве при Пуатье. Иоанн четыре года жил в роскошном Савойском дворце герцога Ланкастерского, считаясь пленником. Потом английская сторона уменьшила размер выкупа, но французы так его полностью и не выплатили. Ральф тоже отправил Фернхилла в Невшатель договориться о новой сумме. Алан скостил ее до двадцати тысяч, но семейство не собрало и их. А затем маркиз умер от чумы, Фитцджеральд остался без денег, и ему вновь пришлось ломать голову, как собрать урожай.
Стоял полдень. Крестьяне обедали на краю поля. Гвенда, Вулфрик и Дэви сидели на земле под деревом и ели холодную свинину с сырым луком. Когда подъехали лошади, все вскочили. Граф двинулся им навстречу, махнув остальным рукой. На Гвенде было свободное зеленое платье, волосы убраны назад, отчего лицо несколько напоминало крысиную мордочку, руки грязные, под ногти забилась земля. Но, увидев ее, Ширинг мысленно раздел крестьянку, представил себе выражение покорности и отвращения на лице и загорелся. Отвернувшись от Гвенды, он обратил взгляд на мужа. Вулфрик смотрел на него прямо, без вызова, но бесстрашно. Каштановая с проседыо борода так и не покрыла шрам, оставленный мечом Ральфа.
— Вулфрик, твой сын хочет жениться на Амабел и взять земли Аннет.
Гвенда, которая так и не научилась говорить, только когда к ней обращаются, вспыхнула:
— Ты уже украл у меня одного сына. Теперь хочешь забрать второго?
Ральф пропустил ее слова мимо ушей.
— Кто заплатит гериот?
— Это тридцать шиллингов, — уточнил Нейт.
— У меня нет тридцати шиллингов, — бросил Вулфрик.
— Я могу заплатить, — спокойно вставил Дэви.
Он, должно быть, очень выгодно продал марену, если готов выложить такие деньги, подумал граф.
— Хорошо, — кивнул он. — В таком случае…
Дэви перебил:
— А на каких условиях вы предлагаете землю?
— Разумеется, на тех же, что держит Аннет, — возмущенно бросил Нейт.
— Тогда я благодарю графа, но не могу принять его щедрое предложение, — поклонился Дэви.
— Что ты такое говоришь, черт подери? — воскликнул Фитцджеральд.
— Я взял бы землю, милорд, но только как свободный крестьянин, с оброком, без барщины.
Сэр Алан угрожающе рявкнул:
— Ты смеешь ставить условия графу Шпринту, наглый пес?
Дэви испугался, но устоял.
— Я не хотел никого обидеть, милорд, но желал бы самостоятельно решать, что выращивать, в зависимости от ситуации. Работать по указке Нейта Рива, которому безразличны рыночные цены, невыгодно.
Да, упорством и решительностью Дэви пошел в мать, подумал Ральф и сердито крикнул:
— Нейт приказывает от моего имени! Ты решил, что соображаешь лучше своего графа?
— Простите, милорд, но вы не пашете землю и не ездите на рынок.
Алан потянулся за мечом. Фитцджеральд заметил, как Вулфрик покосился на косу, лежавшую на земле, ее острое лезвие сверкало на солнце. Молодой конь Сэма, которому передалось напряжение всадника, нервно дернулся. Если дойдет до драки, интересно, на чью сторону встанет сын, подумал Ральф. Он не хотел драться — ему нужен урожай, а, убивая крестьян, его вряд ли получишь. Граф жестом остановил Алана и презрительно бросил:
— Вот как чума портит нравы. Я выполню твою просьбу, Дэви, просто вынужден это сделать.
Тот сглотнул и спросил:
— Письменно, милорд?
— Может, ты потребуешь еще и копию?
Дэви молча кивнул, потому что говорить от страха не мог.
— Не веришь слову твоего графа?
— Верю, милорд.
— Тогда зачем тебе копия?
— Чтобы избежать недоразумений в будущем.
Они все так говорили, когда требовали копии, а на самом деле надеялись, что при наличии документа лендлорду станет сложнее менять условия. Но все-таки это еще одно нарушение освященных временем традиций. Ральф не хотел больше делать уступок, но ему опять не оставили выбора. Он должен, должен собрать урожай. Вдруг его осенило, как можно воспользоваться ситуацией, и Ширинг повеселел.
— Ну, так и быть. Дам тебе копию. Но мужчинам нужно работать. Пусть мать придет за ней в Эрлкасл на следующей неделе.
Гвенда отправилась в имение графа в жаркий день. Она прекрасно понимала, зачем Ральф потребовал ее прихода, и у нее было очень тяжело на душе. Когда крестьянка шла по подъемному мосту, грачи, казалось, смеялись над ее позором. Солнце нещадно палило на двор, защищенный крепостной стеной от ветра. Возле конюшни играли сквайры. Сэм, слишком поглощенный игрой, не заметил мать.
Молодые люди на уровне головы привязали к столбу кошку, оставив свободными лапы и голову. Игрок со связанными за спиной руками должен был ее убить. Гвенда уже видела такую игру. Сквайр мог орудовать только головой, но несчастная тварь, конечно, царапалась и кусалась. Перед столбом мялся юноша лет шестнадцати, а кошка в ужасе наблюдала за ним. Вдруг сквайр нырнул вперед головой, попав кошке лбом в грудь, и та выбросила лапы, растопырив когти. Парень, завопив от боли, отскочил, по щекам потекла кровь. Остальные громко рассмеялись. Рассвирепев, игрок вновь ринулся к столбу и второй раз ударил кошку головой. Та расцарапала противника еще сильнее, ко всему он и сам ушибся. Смех стал только веселее. На третий раз сквайр поступил осторожнее. Подойдя ближе, сделал обманный выпад — кошка полоснула лапами по воздуху, — а затем точно боднул животное в голову. Кровь хлынула из ее рта и ноздрей, и она безвольно повисла, хотя еще дышала. Парень ударил ее еще, чтобы уж наверняка, друзья закричали и захлопали в ладоши.
Гвенду затошнило. Она не очень любила кошек, предпочитая собак, но до чего же противно видеть, как мучают беспомощное животное. Наверное, будущим воинам нужно заниматься такими вещами, чтобы ловчее калечить и убивать на войне. И это необходимо? Крестьянка прошла мимо, не заговорив с Сэмом; обливаясь потом, пересекла второй мост и поднялась по ступеням в башню. В большом зале царила приятная прохлада. Гвенда радовалась, что сын не заметил ее. Подольше бы. Она не хотела, чтобы он что-то заподозрил. Сэм хоть и не отличается чуткостью, все-таки мог заметить ее угнетенное состояние. Доложила привратнику, зачем пришла, и тот пообещал передать графу.
— Леди Филиппа дома? — с надеждой спросила вилланка.
Может быть, Ральфу помешает присутствие жены. Но привратник покачал головой:
— Она в Монмауте, у дочери.
Гвенда мрачно кивнула и уселась ждать, невольно вспоминая встречу с Ральфом в охотничьей хижине. Глядя на голую серую стену, видела перед собой Ширинга: вот граф пялится на нее с приоткрытым ртом, а она раздевается. Какая же радость — единение с любимым, и какая гнусность — с тем, кто отвратителен.
Больше двадцати лет назад, когда Фитцджеральд насильно овладел ею, тело предало, хотя она испытывала отвращение к насильнику. То же самое случилось с разбойником Олвином. На сей раз в охотничьей хижине этого не произошло. Наверное, все дело в возрасте. У молодой, полной жизненных сил девушки соитие автоматически вызывало ответную реакцию, она ничего не могла поделать, хоть от этого еще больше стыдилась. Зрелое тело стало не таким уязвимым, рефлекс — не таким быстрым. Можно радоваться по крайней мере этому.
Лестница в дальнем конце зала вела в покои графа. По ней все время ходили люди: рыцари, слуги, вилланы, старосты. Через час привратник велел подняться. Она боялась, что Ральф захочет взять ее прямо сейчас, и испытала облегчение, убедившись, что Фитцджеральд очень занят. С ним находился сэр Алан, а за столом что-то писали двое писцов. Один из них вручил ей небольшой свиток тонкого пергамента. Не умея читать, Гвенда даже не взглянула на него.
— Ну вот, — самодовольно бросил Ральф. — Теперь твой сын — свободный крестьянин. Разве не этого ты хотела?
Она хотела свободы для себя, Ширинг это знал, однако ничего не добилась. Но лорд прав — Дэви теперь свободен. Значит, она не совсем зря прожила жизнь. Ее внуки будут свободны, независимы, будут сами решать, что им выращивать, платить оброк, а все остальное оставлять себе. Не узнают жалкой нищеты и голода, преследовавших бабку почти всю жизнь. Стоило ли это всех мук, через которые она прошла? Бог знает. Со свитком в руках крестьянка двинулась к выходу. Алан шепнул ей у дверей:
— Оставайся на ночь здесь, а завтра в два часа приходи в охотничий домик.
Гвенда постаралась уйти, не дав ответа, но рыцарь встал у нее на пути:
— Ты поняла?
— Да. Приду.
И Фернхилл уступил ей дорогу.
Гвенда не говорила с Сэмом до позднего вечера. Всю вторую половину дня сквайры провели за играми, связанными с насилием. Радуясь возможности побыть одной, она села в прохладном зале и глубоко задумалась. Пыталась убедить себя, что ей ничего не стоит переспать с Ральфом. Все-таки не девушка, двадцать лет замужем, тысячи раз была с мужчиной. Всего несколько минут, и следов не останется. Сделает и забудет. До следующего раза.
Вот это хуже всего. Фитцджеральд может принуждать ее до бесконечности. Угроза, что он раскроет тайну отцовства Сэма, висит над ней до тех пор, пока жив Вулфрик. Но ведь должна же зрелая женщина когда-нибудь надоесть графу. Не может же он не затосковать по молодым продажным телам.
— Что с тобой? — спросил Сэм, когда сквайры в сумерках пришли на ужин.
— Ничего, — быстро ответила она. — Дэви купил мне корову.
У сына в глазах блеснула зависть. Он вел теперь беспечную, но безденежную жизнь. Сквайров, конечно, кормили, поили, одевали, предоставляли кров, но все-таки молодому человеку хочется иметь какие-то пенни в кармане. Заговорили о предстоящей свадьбе Дэви.
— У вас с Аннет будут общие внуки. Ты должна с ней помириться.
— Не болтай глупостей. Сам не знаешь, что несешь.
Когда накрыли ужин, сверху спустились Ральф и Алан. Все обитатели и посетители замка собрались в зале. С кухни принесли три большие печеные щуки с травами. Гвенда села в дальнем конце стола, подальше от Ральфа. Ширинг не обращал на нее внимания.
После ужина она улеглась возле Сэма на солому, раскиданную по полу. Гвенда любила лежать с сыном, когда он был маленьким, слушая в ночной тишине его детское дыхание, ровное, нежное. Думала о том, как часто дети обманывают ожидания родителей. Ее отец видел в ней товар на продажу, но она в негодовании отвергла такую участь. Теперь сыновья выбрали себе дорогу, и оба не посчитались с ее желаниями. Сэм станет рыцарем, а Дэви женится на дочери Аннет. Если бы люди знали, что выйдет из детей, хотели бы они так сильно их иметь?
Ей приснилось, что она пришла к Ральфу в охотничий домик, но вместо него на постели сидела кошка. Гвенде нужно убить эту кошку, но руки связаны за спиной, и пришлось бить кошку головой до тех пор, пока та не сдохла. Проснувшись, крестьянка задумалась, а сможет ли она убить в этом домике Фитцджеральда?
Много лет назад убила Олвина — воткнула его же кинжал в шею и давила до тех пор, пока клинок не вышел через глаз. Убила и Сима Коробейника — держала его голову под водой, а бродячий торговец дергался и брыкался, пока речная вода не наполнила ему легкие. Если Ширинг придет в домик один, пожалуй, она сможет его убить, если удастся улучить момент.
Но графы никуда не отправляются без сопровождения. С ним опять потащится Алан. Ральф редко выезжал из дома лишь с одним приближенным, и уж совсем невероятно, что он будет без охраны.
Убить обоих? Никто же не знает, что она с ними встречается в лесу. Если она убьет их и просто пойдет домой, ее даже не заподозрят. Никто просто не додумается, что у вилланки есть веская причина убивать графа, все дело в этой тайне. Ну допустим, дознаются, что она в это время находилась неподалеку от охотничьего домика, но ее спросят только, видела ли она подозрительных мужчин. Никому и в голову не придет, что с большим сильным Ральфом расправилась невысокая женщина среднего возраста.
А получится? Чем больше Гвенда думала, тем больше приходила к выводу, что это безнадежная затея. Опытные воины. Последние двадцать лет только и делали, что воевали; из последнего похода вернулись полтора года назад. Отточенные навыки и смертоносная реакция. Множество французских рыцарей пытались убить их и поплатились жизнью. Может, обманом, внезапностью она и справилась бы с одним, но не с обоими. И Гвенда собралась покориться Ральфу.
Мрачно вышла на улицу и вымыла лицо и руки. Когда вернулась в зал, с кухни принесли завтрак. Сын макал черствый ржаной хлеб в слабый эль.
— Опять у тебя этот вид. Что все-таки случилось?
— Ничего, — ответила мать, вытаскивая нож и отрезая большой кусок хлеба. — Долгий путь предстоит.
— Так тебя это беспокоит? Может, действительно не стоит идти одной? Женщины редко путешествуют в одиночку.
— Я на редкость крепкая женщина. — Гвенде было приятно, что Сэм о ней заботится. Его настоящему отцу, Ральфу, это и в голову не пришло бы. Все-таки мальчика воспитал Вулфрик. Встревожило только то, что сын заметил ее состояние. — Не волнуйся.
— Я могу пойти с тобой. Уверен, граф отпустит меня. Ему сегодня сквайры не нужны. Он куда-то собирается с Аланом Фернхиллом.
Этого ей хотелось меньше всего. Если она не придет на свидание, Ральф выдаст тайну. Можно себе представить удовольствие, которое он при этом испытает. С него станется.
— Нет, — твердо ответила Гвенда. — Оставайся. Кто знает, когда ты можешь понадобиться графу.
— Да не будет он меня вызывать. Я пойду с тобой.
— Категорически запрещаю. — Крестьянка проглотила хлеб и второй кусок положила в кошель. — Спасибо за заботу, но не нужно. — Поцеловала сына в щеку. — Береги себя. Не рискуй понапрасну. Если хочешь что-нибудь для меня сделать, живи.
И двинулась к выходу. Обернулась. Сэм задумчиво смотрел на мать. Она выдавила беззаботную, как ей хотелось думать, улыбку и ушла.
По пути Гвенда с беспокойством думала: а что, если кто-нибудь узнает о ее связи с Ральфом? Такие вещи обычно выходят наружу. Уже встречалась с графом один раз, сейчас шла на второе свидание и боялась, что не последнее. Сколько времени потребуется, чтобы кто-нибудь увидел, как она на одном и том же месте сворачивает с дороги в лес, и задумался зачем? А что, если кто-нибудь появится в охотничьем домике в самый неподходящий момент? Сколько человек сопоставят, что Ширинг уезжает с Аланом Фернхиллом как раз тогда, когда Гвенда идет из Эрлкасла в Вигли?
Около полудня она остановилась в таверне купить эля и сыра. В целях безопасности путники обычно уходили с постоялых дворов группами, но крестьянка подождала, пока все разойдутся, чтобы остаться на дороге одной. Дойдя до места, где нужно было сворачивать в лес, она посмотрела вперед, назад, не видит ли ее кто. Показалось, будто в четверти мили позади в зарослях что-то шевелится, Гвенда всмотрелась в дымчатую даль, но никого не разглядела. У страха глаза велики.
Шагая по летнему подлеску, вновь задумалась о том, как бы убить Ральфа. Если по какому-то счастливому стечению обстоятельств Алана не будет, может, получится? Но Фернхилл единственный знал, что она должна встретиться там с Ральфом. Если графа убьют, рыцарь все поймет. Тогда ей нужно убить и его. А это уже не представлялось возможным.
У домика паслись две лошади. Ширинг и его подручный за небольшим столом заканчивали обед: полхлеба, кость от окорока, круг сыра и фляга с вином. Гвенда закрыла за собой дверь.
— Вот и она, как обещала. — Алан был доволен. Понятно, ему поручили доставить женщину, и он вздохнул, когда та пришла. — Как раз на десерт. Изюм — сморщенный, но сладкий.
Гвенда спросила Ральфа:
— Ты не хочешь его прогнать?
Фернхилл встал:
— Опять дерзишь. Ты так никогда ничему и не научишься?
Но все-таки вышел из комнаты на кухню, хлопнув за собой дверью. Граф улыбнулся:
— Иди сюда. — Она послушно подошла. — Если хочешь, я велю Алану быть поласковее.
— Нет уж, пожалуйста! — воскликнула Гвенда. — Если он вдруг станет учтивым, никто не поймет, в чем дело.
— Ну, как хочешь. — Фитцджеральд взял ее за руку и притянул к себе: — Садись.
— А нельзя, чтобы сразу — и все?
Он рассмеялся.
— Вот это я в тебе и люблю. Ты честная.
Ширинг встал, взял ее за плечи, посмотрел в глаза, затем вдруг наклонился и поцеловал — в первый раз. Спали дважды и ни разу не целовались. Стало противно.
Она почувствовала его губы, и ее словно грубо изнасиловали. Ральф открыл рот, обдав ее запахом сыра, и Гвенда с отвращением отпрянула:
— Нет.
— Не забывай, чем ты рискуешь.
— Пожалуйста, не делай этого.
Лорд рассердился:
— Ну хватит, раздевайся.
— Пожалуйста, отпусти меня. — Граф хотел что-то сказать, но она повысила голос, не дав ему ответить. Стены тонкие, Фернхилл на кухне, конечно же, слышал ее мольбы, но ей было все равно. — Не заставляй меня, прошу тебя!
— Да плевать мне на твои просьбы! — крикнул Фитцджеральд. — Марш в постель!
— Пожалуйста, не надо!
Входная дверь распахнулась. Граф и его жертва одновременно повернулись и застыли. В двери появился Сэм. Он тоже замер.
— О Господи, нет! — простонала Гвенда.
Несчастная поняла, что произошло. Беспокоясь за мать, Сэм не послушался и украдкой пошел за ней. Видел, как она свернула с дороги и направилась в лес. Именно он и шевелил ветки, чему Гвенда не придала, однако, значения. Потом следил за ней до домика и, должно быть, стоял на улице, слушая крики. И дураку стало бы ясно, что Ральф собирался изнасиловать мать, хотя, быстро вспомнив разговор, Гвенда поняла, что тайну никто не упоминал. Она не раскрыта — пока.
Сэм вытащил меч и бросился на Ширинга. Тот вскочил, успев выхватить свой и отразить удар. Сын пытался убить отца. Сэм в страшной опасности. Он сражался с закаленным в боях рыцарем. Ральф крикнул:
— Алан!
И тут Гвенда сообразила, что сорвиголова схватился не с одним, а с двумя опытными воинами. Мигом перенеслась через комнату и, прижавшись к стене у двери на кухню, вытащила нож. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Алан. Не видя Гвенды, подручный графа смотрел на мужчин, пытаясь понять, что происходит. Опять взметнулся меч Сэма, целивший Ральфу в шею, и вновь Ширинг отбил удар.
Фернхилл наконец сообразил, что господин в опасности. Потянувшись к мечу, рыцарь сделал шаг вперед, и в этот момент Гвенда со всей крестьянской силы ударила его длинным ножом в спину, снизу вверх пронзая мышцы, почки, желудок, легкие и надеясь добраться до сердца. Десятидюймовое остро наточенное лезвие легко вошло в тело, но Алан умер не сразу.
Раненый зарычал от боли, затем резко затих, шатаясь, развернулся и притянул к себе Гвенду, прихватив ее сгибом локтя. Она ударила еще раз, на сей раз в живот, так же вверх, целясь в жизненно важные органы. Изо рта Алана потекла кровь. Он обмяк и опустил руки. Секунду рыцарь словно не мог поверить, что его жизнь окончила презренная маленькая женщина, затем закрыл глаза и рухнул на пол.
Гвенда посмотрела на Сэма и Ральфа. Первый наносил, второй отражал удары. Ширинг отчаянно защищался, но не атаковал. Он боялся убить сына. Сэма, который не знал, что сражается с отцом, ничто не удерживало, и он давил на противника. Гвенда понимала, что долго это продолжаться не может. Рано или поздно соперники непременно поранят друг друга, и тогда начнется борьба не на жизнь, а на смерть. Выставив нож, она искала возможности ударить Ральфа.
— Подожди. — Ширинг поднял левую руку, но разгневанного Сэма это не остановило. Фитцджеральд отразил его удар и повторил: — Подожди! — Тяжело дыша, он проговорил: — Ты должен кое-что знать.
— Я знаю достаточно! — крикнул Сэм, и Гвенда услышала в его низком мужском голосе мальчишескую истерику. Сквайр ударил еще раз.
— Нет, не знаешь!
Крестьянка прекрасно поняла, что имеет в виду граф. Он хочет сказать Сэму: «Я твой отец». Это не должно случиться.
— Да послушай же! — крикнул Ральф, и юноша, наконец опомнившись, сделал шаг назад, хоть и не опустил меч.
Лорд пытался отдышаться, чтобы заговорить, и в этот момент Гвенда бросилась на него. Ширинг развернулся к ней, описав мечом небольшую дугу и выбив нож. Вилланка осталась беззащитна, понимая, что рыцарю ничего не стоит возвратным движением зарезать ее. Но впервые с тех пор, как Сэм выхватил меч, торс Ральфа оказался открыт. Сквайр шагнул вперед и вонзил меч.
Острый клинок, прорезав легкую летнюю тунику, вошел в левую часть груди, вероятно, попав между ребер, так как лезвие утонуло почти до середины. Сэм издал победный кровожадный крик и надавил сильнее. Фитцджеральд, шатаясь, сдал назад и прижался к стене, а Сэм давил изо всей силы. Наконец меч пронзил графа насквозь. Острие вышло из спины и с глухим стуком уперлось в деревянную стену.
Ральф смотрел Сэму в лицо, Гвенда легко читала его мысли. Он понимал, что ранен смертельно и что его убил собственный сын. Сквайр отпустил меч, который вонзился в стену, пригвоздив лорда — страшная картина, — и в ужасе отступил.
Граф был еще жив. Ширинг слабо разводил руками, пытаясь схватить меч и вытащить его из груди, но не мог скоординировать движения. Потрясенная Гвенда поймала себя на мысли, что он немного похож на ту кошку, которую сквайры привязывали к столбу. Крестьянка наклонилась и быстро подняла с пола нож. И тут — невероятно — Ральф заговорил:
— Сэм… Я…
Кровь фонтаном хлынула у него изо рта, и раненый умолк. Слава Богу, подумала Гвенда. Но поток крови прекратился так же внезапно, как и начался. Фитцджеральд попытался еще раз:
— Я…
На этот раз его остановила Гвенда. Прыгнула вперед и вонзила нож ему прямо в рот. Граф издал жуткий булькающий звук, как будто поперхнулся. Лезвие вонзилось в горло. Вилланка отпустила нож и, отступив, в ужасе смотрела на то, что сделала. Человек, так долго мучивший ее, был пригвожден к стене мечом в грудь и ножом в горло. Ральф затих, но переводил исполненные боли, страха и отчаяния глаза с Гвенды на Сэма, которые стояли неподвижно, молча, в ожидании. Наконец его глаза закрылись.
91
Чума ослабела в сентябре. В госпитале Святой Елизаветы стало свободнее — больные умирали, а новые не поступали. Освободившиеся палаты вымыли, вымели, в каминах жгли можжевеловые поленья, наполнявшие помещения терпким осенним запахом. В начале октября на госпитальном кладбище хоронили последнего чумного. Когда четыре сильные молодые монахини опускали в могилу тело, завернутое в саван, над Кингсбриджским собором поднималось красное с размытыми контурами солнце. Прощались со стариком ткачом из Аутенби, но, глядя в холодную могилу, Керис видела в ней своего старого врага — чуму. Едва слышно она прошептала: