Вечная принцесса Грегори Филиппа

Лондон, ноябрь 1501 года

Утром в день свадьбы Каталину подняли рано, да она и не спала почти, ворочаясь в постели с тех пор, как в бледном небе зажглось холодное зимнее солнце. Для нее приготовили настоящую ванну — камеристки пересказали ей, что англичане просто поражены тем, что она затеяла мыться перед самой свадьбой, и полагают, что она играет со смертью. Каталина, выросшая в Альгамбре, где бани были самыми нарядными и оживленными помещениями дворца — там всегда звучал смех, рождались и умирали сплетни и слухи, а воздух был пропитан ароматом душистого мыла, — была поражена, что знатные англичане считают достаточным мыться лишь от случая к случаю, а бедняки делают это вообще лишь раз в году.

Она уже поняла, что под ароматом мускуса и серой амбры, просочившимся в ее покои с появлением там короля и принца Артура, прячется запах пота и конского навоза и что до конца своих дней она будет жить среди людей, которые из года в год не меняют белья. Она решила относиться к этому как к еще одной особенности местной жизни, которую ей следует научиться терпеть, как терпит лишения ангел, спустившийся с небес на землю.

— Пожалуй, здесь всегда так холодно, что это не имеет значения, — неуверенно сказала она донье Эльвире.

— Для нас имеет, — отрезала дуэнья. — И вы должны мыться, как подобает инфанте Испанской, даже если всем кухаркам на кухне придется бросить свои дела, чтобы согреть для вас воду.

Донья Эльвира приказала принести из кухни огромный котел, в котором ошпаривали мясные туши, велела трем поварятам хорошенько его вымыть, выстелить изнутри льняными простынями и до краев наполнить горячей водой, в которую бросила розовых лепестков и влила розового масла, привезенного с собой из Испании. Любовно она наблюдала за тем, как Каталине моют длинные белые ноги, подрезают и подтачивают ноготки, чистят зубы и наконец трижды ополаскивают волосы. Раз за разом ошеломленные английские горничные неслись к дверям, чтобы принять от избегавшихся пажей еще один кувшин с кипятком и опрокинуть его в самодельную ванну, дабы не позволить воде остыть.

— Если б у нас была баня, как подобает! — горевала донья Эльвира. — С водопроводом, бассейном и чистым мраморным полом! С горячей водой всегда наготове и ванной, куда вы могли сесть. Уж мы бы вас потерли как следует!

— Не ворчите, — сонно пробормотала Каталина, выбираясь из ванны с помощью служанок, которые затем промокнули ей тело согретыми и надушенными полотенцами, а одна, отжав воду с ее волос, осторожно обернула их красным шелком, пропитанным маслом, чтобы усилить их блеск и цвет.

— Ваша матушка была бы довольна, — сказала донья Эльвира, провожая инфанту к гардеробной, где ее, слой за слоем, начали одевать в сорочки и платья. — Затяни шнуровку потуже, девушка, юбка должна лечь ровно. Это день ее величества Изабеллы, так же как и ваш, Каталина. Она сказала, вы должны выйти за него, чего б это ей ни стоило.

Да, но матушка заплатила не самую высокую цену. Я знаю, они купили мне эту свадьбу за огромный куш в виде моего приданого и провели изнурительно долгие переговоры, а я претерпела самый ужасный вояж, какой только можно себе вообразить, да, но есть ведь и другая цена, которую приходится заплатить, верно? О цене этой не принято говорить, но мысль о ней не отпускает меня сегодня, как не отпускала во время путешествия посуху и по воде с тех самых пор, как я впервые о ней узнала.

Был один человек, лишь двадцати четырех лет от роду, Эдуард Плантагенет, граф Уорик, герцог Кларенс, сын английских королей, у которого, если уж говорить начистоту, было побольше оснований претендовать на престол, чем у моего свекра. Он был принц, племянник короля, королевской крови. Уорик не совершал преступлений, не сделал ничего плохого, но его арестовали — ради меня, заточили в Тауэр — ради меня и, наконец, убили, обезглавили на плахе — и тоже ради меня, чтобы мои родители были уверены: на трон, который мне куплен, других претендентов нет.

Отец самолично заявил королю Генриху, что не отошлет меня в Англию, пока граф Уорик жив, и потому я не что иное, как сама Смерть, с косой и песочными часами. Когда родители приказывали готовить корабль, который повезет меня в Англию, Уорик был уже покойником.

Говорят, он был страшно наивен и даже не понимал, что находится под арестом, — думал, в Тауэре его поселили, чтобы оказать почести. Ведь он был последним из Плантагенетов по мужской линии, а Тауэр не только тюрьма, но и королевский дворец. Когда арестовали одного ловкача, который выдавал себя за принца крови, и посадили его в комнату по соседству с беднягой Уориком, тот подумал, что это для того, чтоб ему было веселей. Когда же ловкач предложил ему бежать, несчастный решил, что это отличная мысль и, по невинности своей, толковал о своих планах на сей счет так, что услышала стража. Это использовали как предлог, чтобы выдвинуть против него обвинение в измене. Потом его обезглавили, и никто не выступил в его защиту.

Стране нужен мир и власть короля, права которого не вызывают сомнений. Королевские подданные лишь плечами пожмут, услышав, что тот или иной претендент мертв. От меня ждут, что и я отзовусь так же. Конечно, я не буду рыдать, как маленькая, на людях. И ни с кем не поделюсь своими мыслями. Однако однажды вечером, когда солнце село, оставив мир прохладным и благоуханным, я шла, скрывшись от всех в садах Альгамбры, вдоль длинного канала, до краев наполненного тихой водой, и думала: нет, никогда больше не смогу я гулять в тени деревьев и наслаждаться шелестом листвы, не вспоминая об Эдуарде, графе Уорике, — ведь казнили его ради меня, чтобы я прожила жизнь в богатстве и роскоши. И я молилась: Боже, прости мне смерть невинного человека…

Мои отец и мать объединили Кастилию и Арагон и вдоль-поперек проехали всю Испанию, дабы справедливость торжествовала в каждой деревне, в самой убогой из хижин, чтобы никакому испанцу не угрожало по чьей-то прихоти умереть. Даже самый могущественный сеньор не вправе убить крестьянина: сначала должен быть суд. Но когда дело коснулось меня и Англии, они забыли обо всем. Они забыли, что мы живем во дворце, по стенам которого вьется надпись, приглашающая: «Войди и спроси. Не бойся искать справедливости, ибо здесь ты найдешь ее». Просто написали королю Генриху, что не отошлют меня, пока Уорик жив, и тут же, по их желанию, его убили.

И порой, позабыв, что я инфанта Испанская и принцесса Уэльская, оставшись просто девочкой Каталиной, я по-детски спрашиваю себя, не сделала ли моя могущественная мать ужасной ошибки? Не переступила ли она границ, выполняя Господню волю? Ибо может ли свадьба эта, окропленная кровью, стать началом доброго брака? Разве не должна она, как ночь следует за закатом, обратиться кровавой трагедией? Будем ли мы с Артуром счастливы, когда счастье наше куплено такой ценой? И если все-таки будем, не будет ли оно, это наше счастье, греховным?

Принц Гарри, десятилетний герцог Йоркский, до того гордый своим нарядом из белой парчи, что едва замечал Каталину, пока они шли к западным дверям собора Святого Павла, у храма к ней повернулся и посмотрел ей в лицо, прикрытое белым кружевом мантильи. От главного входа собора к алтарю вел помост длиной шестьсот церемониальных шагов. Устланный красной тканью, прибитой золотыми гвоздиками, он был поднят на высоту человеческого роста — на радость лондонцам, собравшимся поглазеть на свадьбу. Перед алтарем стоял бледный от волнения принц Артур.

Каталина улыбнулась мальчику. Гарри восторженно засиял в ответ. Ее рука твердо, не дрожа, лежала в его ладони. Он помедлил в дверном проеме, пока каждый из тех, кто заполнил огромный собор, не понял, что невеста готова начать свое торжественное шествие к жениху. Наступила тишина, и вот тут, в точно рассчитанный, почти театральный момент, они шагнули вперед.

Ступая по помосту, выстроенному по приказу короля Генриха, чтобы всем было видно, как испанский цветок сочетается браком с розой Англии, Каталина с каждым своим шагом слышала шепот, клубящийся вокруг нее. Принц Артур, повернувшийся ей навстречу, на мгновение был ослеплен злостью — его брат вел Каталину так, словно это он сам жених, словно это он тут главный, словно это на него тут все пришли посмотреть.

Наконец они приблизились к алтарю, и Гарри пусть неохотно, но пришлось отступить, а жених и невеста предстали перед архиепископом и вместе преклонили колени, опустившись на расшитые специально для свадьбы подушечки из белой парчи.

«Вот уж не было на свете пары более женатой, чем эта, — с тоской размышлял Генрих VII, стоя между женой и матерью в королевском ряду. — Ее родители доверяли мне не больше, чем скорпиону, а уж отец, по мне, так всегда был почти что мавр и сущий барышник. Девять раз мы обручали детей. Девять раз! Такой брак ничем не разрушишь. И отец ее теперь не отвертится, даже если б и передумал. Этот брак мне защита от Франции, одна мысль о нашем союзе заставит Францию заключить со мной мир, а сейчас нет ничего важнее, чем мир…»

Он покосился на жену. Со слезами на глазах смотрела она, как архиепископ соединяет руки сына и его невесты. Лицо жены, прекрасное и взволнованное, не пробудило никаких чувств в короле. Кто знает, какие мысли кроются за этой красивой маской? О чем она думает? О своем собственном браке, союзе Йорка и Ланкастера? Или же о человеке, которого предпочла бы в мужья? Король насупился. Нет, жену в расчет брать нельзя. Он давно уже взял за правило вовсе не принимать ее во внимание.

Чуть выше королевы Елизаветы с каменным лицом стояла его мать, Маргарита Бофор. Она смотрела на молодую пару с улыбкой в глазах. Это триумф Англии, триумф ее сына, но прежде всего и в первую очередь это ее триумф, ведь именно она, Маргарита, вытащила происходящее от бастарда семейство[1] из забвения, она бросила вызов Йоркам, она победила правящего короля, она вопреки всем обстоятельствам захватила трон Англии. Это она придумала в нужный момент вернуть сына из Франции, чтобы он потребовал для себя трон. Это ее союзники дали ему войско. Это она разработала план битвы при Босуорте, в которой узурпатор Ричард потерпел поражение. Победу в той битве она праздновала каждый день своей жизни. А брак, который они сейчас заключают, есть кульминация всей ее долгой борьбы за власть. Новобрачная принесет ей внука, короля Англии, испанских и тюдоровских корней, а тот родит сына, а тот — своего. Так будет заложена великая династия Тюдоров.

Каталина повторяла слова брачного обета, чувствуя холод кольца на своем пальце. Подчиняясь приказу, как во сне повернула голову к молодому мужу и приняла его нежаркий поцелуй. А когда шла назад по этому нелепому помосту, видя улыбающиеся лица от своих ног направо и налево — до самых стен собора все лица и лица, — стала понимать, что дело сделано, все позади. И когда они ступили из прохладной темноты кафедрального собора на яркое зимнее солнце и услышали рев толпы, выкрикивающей их имена, имена принца и принцессы Уэльских, она осознала, что целиком и полностью выполнила свой долг. С раннего детства она была обещана Артуру, и сейчас наконец они женаты. С трехлетнего возраста именуемая принцессой Уэльской, она наконец-то законно обрела это имя, заняла свое место в мире. Каталина улыбнулась, и толпа, довольная дармовым вином, красотой молоденькой принцессы и обещанием прочного мира, разразилась приветственными криками.

Они стали мужем и женой, но за весь день обменялись лишь парой слов. Состоялся официальный обед, и, хотя они сидели бок о бок, говорить было некогда: то и дело провозглашались тосты, произносились речи, звучала музыка. После длинной трапезы в несколько перемен последовал дивертисмент: выступления поэтов и певцов, представление живых картин. В Англии еще не бывало, чтобы свадьба стоила таких денег. Празднество было грандиозней, чем свадьба самого короля и даже чем его коронация. Таким образом, провозглашалось нечто новое для английского королевства, а именно что брак между молодым Тюдором и испанской принцессой — одно из важнейших событий нового времени. Две новые династии заявляли о себе этим союзом: Фердинанд с Изабеллой, ковавшие новую страну из мавританской Андалузии, и Тюдоры, подмявшие под себя Англию.

Музыканты заиграли испанские танцы. Королева Елизавета по кивку свекрови наклонилась и тихо сказала Каталине:

— Ты доставишь всем огромное удовольствие, если станцуешь для нас.

Каталина, сдержанная и невозмутимая, встала с места и направилась в центр зала, где уже собрались ее дамы. Они встали в круг и взялись за руки. Снова танцевали павану, которую Генрих уже видел в Догмерсфилде, и снова, сузив глаза, он смотрел на невестку. Без сомнения, она самая соблазнительная женщина в этом зале. Жаль, что сынок Артур не сумеет открыть для нее радости, которые кроются меж простынями. Если позволить им уехать в замок Ладлоу-Касл, она умрет там с тоски, станет холодной и безразличной. С другой стороны, если оставить при дворе, она будет радовать его взор, украшать двор. А он сможет смотреть, как она танцует. Он тяжело вздохнул. Пожалуй, духу не хватит…

— Очаровательна, — заметила королева.

— Будем надеяться… — кисло сказал король.

— Милорд?

— Да нет, ничего. Ты права, в самом деле очаровательна. И на вид будто здорова. А как ты думаешь?

— Вполне здорова, и ее мать уверяла меня, что она регулярна в своих привычках.

— Да уж эта дама скажет что угодно, — кивнул он.

— Ну что ты! Она не стала бы вводить нас в заблуждение! Да еще в деле такой важности!

Он кивнул еще раз. Добросердечность и доверчивость его жены неизменны. Поскольку никакого влияния на политику она не имеет, к ее мнению можно не прислушиваться.

— А Артур? — спросил он. — Как он? Матереет и набирается сил? Хотел бы я, чтобы он обладал темпераментом своего брата.

Оба они посмотрели на юного Гарри. Тот стоял, глядя на танцующих, красный от возбуждения, сияя глазами.

— О Гарри! — засветилась любовью королева. — Не было на свете принца красивей и веселей, чем наш Гарри!

Испанский танец завершен, король хлопнул в ладоши.

— А теперь — Гарри с сестрой! — скомандовал он.

Король не хотел, чтобы Артур танцевал перед новобрачной. Тот делал это слишком старательно, как писарь, сосредоточенно, путаясь в ногах. А Гарри так и горел желанием танцевать, миг — и он уже ведет за собой свою сестру, принцессу Маргариту. Музыканты, которые хорошо знали склонности юных особ королевской крови, бойко заиграли веселую мелодию гальярды. Гарри, пустившись в пляс, на ходу сбросил камзол и остался в одной сорочке, как простолюдин.

Испанские гранды и грандессы осуждающе поджали губы при виде такой бесцеремонности, тогда как английский двор, во главе с королем и королевой, приняли ее, умиляясь энергии и темпераменту Гарри. Когда пара танцоров завершила свое представление кружением и галопом, все, смеясь, с удовольствием захлопали в ладоши. Только принц Артур весь танец старательно смотрел в никуда, лишь бы не видеть брата. Он очнулся, когда мать накрыла его ладонь своей.

— Дай-то Бог, чтобы он замечтался о брачной ночи, — заметил его отец, обращаясь к леди Маргарите. — Однако же сомневаюсь…

Та издала резкий смешок:

— Не могу сказать, что невеста мне по душе.

— Разве? — удивился король. — Вы же читали договор!

— Меня устраивает цена, но товар оставляет желать лучшего, — с обычным своим злоязычием пошутила она. — Изящная штучка, но непрочная, верно?

— А вы бы предпочли крепкую молочницу?

— Я бы предпочла девушку с широкими бедрами, чтобы рожала сыновей, — попросту сказала она.

— На мой взгляд, она достаточно хороша, — резко произнес Генрих.

Нет, никому не сможет он признаться, до чего она, на его взгляд, хороша. Даже себе самому…

В брачную постель Каталину уложили ее камеристки, Мария де Салинас, которая поцеловала ее на ночь, и донья Эльвира, благословившая ее, как мать; однако Артуру пришлось еще долго прощаться с друзьями, которые хлопали его по плечу и скабрезно острили, прежде чем проводить к дверям опочивальни. Там они оставили его в постели рядом с принцессой, которая тихо и молчаливо лежала, пока чужие и незнакомые мужчины, смеясь, желали им доброй ночи, а потом еще явился архиепископ обрызгать простыни святой водой и помолиться рядом с молодыми. Вся процедура была настолько публична, что оставалось лишь распахнуть двери спальни да пригласить жителей города Лондона поглазеть, как новобрачные лежат рядышком в кровати, бок о бок, сущие чучела, набитые соломой. Казалось, прошла вечность, прежде чем последнее смеющееся лицо исчезло — его обладатель закрыл за собой дверь, и они остались вдвоем, опираясь спиной на высоко взбитые подушки, оробелые, одеревенелые, как куклы.

Молчание прервал Артур.

— Не хочешь ли стакан эля? — севшим от волнения голосом спросил он.

— Мне не очень нравится эль…

— Это особый эль, для новобрачных. Он подслащен медом и пряностями. Говорят, придает мужества, — прибавил он, чуть улыбнувшись.

Она тоже улыбнулась:

— А что, мы в нем нуждаемся?

Подбодренный ее улыбкой, он встал с постели и направился за питьем.

— Еще бы! Ты чужестранка, вдали от родины, а я никогда не знал женщин помимо сестер… нам обоим надо многому научиться.

Она взяла у него стакан горячего пряного эля и сделала глоток:

— Вкусно!

Артур залпом выпил стакан, потом другой и вернулся к постели. Поднять одеяло и лечь рядом казалось каким-то… вторжением, а уж мысль о том, чтобы задрать девушке ночную рубашку и улечься на нее, просто не умещалась в его голове.

— Задую-ка я свечу, — заявил Артур.

Густая тьма поглотила их, рдели лишь угли в очаге.

— Ты очень устала? — спросил он с тайной надеждой услышать «да», чтобы она призналась, что слишком утомлена и не в силах исполнить свой долг.

— Совсем нет, — вежливо ответил голос, из-за темноты кажущийся бесплотным. — А ты?

— И я нет. Хочешь спать?

— Я знаю, что нужно делать, — сказала она вдруг. — Все мои сестры были замужем. Они рассказывали.

— Я тоже знаю! — обиделся он.

— Я не о том, что ты не знаешь. Я о том, что ты можешь не бояться и приступать. Я знаю, что мы должны сделать.

— Я и не боюсь, просто…

К совершенному своему ужасу, он почувствовал, как ее рука поднимает ему рубаху, прикасается к голому животу.

— …просто я не хочу пугать тебя, — договорил он слегка дрожащим голосом, чувствуя, как нарастает желание и вместе с ним удушающий страх оказаться не на высоте.

— Я не боюсь, — ответила дочь Изабеллы. — Я никогда в жизни ничего не боялась.

В молчании и темноте она нашла его и крепко сжала, вызвав в нем своим прикосновением такой взрыв ощущений, что он испугался, как бы не пролить семя прямо ей в руку. Тогда с низким стоном он перевалился на нее, обнаружив, что она уже до пояса подняла свою рубашку, повозился неловко, напирая чреслами, пытаясь как-нибудь примениться, и по тому, как она вздрогнула, понял, что ей больно. Вообще вся эта процедура выглядела совершенно невозможной, и не было никакого способа узнать, что в таких случаях полагается делать мужчине, ничего, что могло бы помочь ему, направить его, разобраться с таинственной географией женского тела. Но тут вдруг она тихонько вскрикнула и задавила крик, зажав рот рукой. Он понял, что дело сделано, и от этого сразу стало так легко, что семя тут же исторглось, принеся с собой короткое, острое, болезненное наслаждение вкупе с мыслью, что пусть себе и отец, и братец Гарри думают о нем, что хотят, но дело сделано, и он, Артур, мужчина и муж, а принцесса, его жена, больше не девственница.

Каталина подождала, пока он заснет, а потом встала и пошла помыться в свою личную уборную. Кровило, но она знала, что это скоро пройдет, да и боль оказалась не сильной, как она и ожидала; сестра Исабель говорила, это не страшней, чем упасть с лошади, и оказалась права. А невестка-то Марго какова! Распевала, что это неземное блаженство! Что за вздор! Разве может быть блаженством столь глубокое унижение и неудобство! Скорее всего, Марго, как с ней частенько бывало, порядком преувеличила.

Вернувшись в опочивальню, Каталина не легла в постель, а уселась на пол перед очагом и долго сидела так, обняв колени и глядя на тлеющие в золе угольки.

«Неплохой был денек», — сказала я себе и улыбнулась, потому что это матушкины слова. Мне так хочется услышать ее голос, что я даже выражаюсь ее словами. Часто, когда я была совсем маленькая, она, проведя долгий день в седле за проверкой передовых отрядов или, напротив, отправляясь поторопить отставший в пути обоз, входила в шатер, сбрасывала сапоги, опускалась на подушки, разбросанные по роскошным мавританским коврам, поближе к огоньку, пылавшему в бронзовой жаровне, и вздыхала:

— Неплохой был денек!

— А бывают плохие деньки? — однажды поддразнила ее я.

— Нет, если выполняешь Господню волю, — серьезно ответила она. — Бывают дни, когда это легко, а бывают, когда трудно. Но если делаешь то, что велит Господь, плохих дней не бывает.

Ни одной минуты не сомневаюсь я в том, что выполняю Господню волю, деля с Артуром брачное ложе, касаясь его и направляя в себя. Это воля Господа, чтобы между Испанией и Англией установился нерушимый союз. Только имея в надежных союзниках Англию, Испания сможет приостановить растущее влияние Франции. Только имея за спиной могущество Англии, в особенности английский флот, мы, испанцы, сможем пойти войной против нечестивых арабов, добраться в самое сердце нечестивых мусульманских империй, прийти в Турцию, в Африку. Итальянские принцы в борьбе честолюбий ссорятся между собой. Французы — наказание для соседей. Остается лишь Англия, только она присоединится к Испании в священной войне с неверными, будь то черные африканцы, которыми стращали меня в детстве, или светлокожие арабы из ужасной Оттоманской империи. А когда мы победим мавров, крестоносцы пойдут дальше, в Индию, на Восток, всюду, куда потребуется, чтобы бросить вызов мусульманской скверне — и победить ее. У меня есть опасения, что сарацинские земли повсюду, тянутся бесконечно, до самого края земли, а ведь даже Христофор Колумб не знает, где это.

— А что, если они вернутся? — однажды спросила я матушку, когда, облокотясь на прогретые солнцем камни парапета, мы смотрели, как покидает Гранаду очередной караван мавров: мулы тяжело гружены тюками с пожитками, женщины в голос рыдают, мужчины поникли головой, стяг святого Иакова гордо реет над крепостью, заняв место мусульманского полумесяца, овевавшегося местным ветерком на протяжении семи столетий, и колокола звонят к мессе там, где сзывал к молитве Аллаху крик муэдзина. — Что, если они сейчас уйдут в Африку и, поднабравшись сил, через год придут снова?

— Вот потому-то ты должна быть смелой, моя принцесса Уэльская, — ответила мне матушка. — Потому-то ты должна быть готова бороться с ними, когда бы они ни пришли. Ведь этой войне длиться до конца времен, пока сам Господь не завершит ее. Они будут возвращаться снова и снова, и тебе в Уэльсе надо быть готовой к этому так же, как готовы мы здесь в Испании. Я выносила тебя с тем, чтобы ты была воинственной принцессой, как я — воинственная королева. Мы с твоим отцом определили тебя в Англию, как Исабель — в Португалию, а Хуану — к Габсбургам в Нидерланды. Дело всех наших дочерей — защищать земли мужей и поддерживать их союз с Испанией. Твое дело, Каталина, — беречь Англию и готовить ее к войне с неверными.

Вскоре после полуночи Каталина проснулась оттого, что Артур осторожно возился меж ее ног. Скрыв отвращение, она позволила ему завершить затеянное, потому что знала, что именно так можно зачать сына и укрепить союз между странами. Некоторым принцессам, таким, как ее мать, суждено биться на поле боя, чтобы защитить свое королевство. Но большинство принцесс, и она, Каталина, из их числа, ведут свои битвы в темноте опочивальни. Много времени это испытание не заняло, а потом он снова уснул. Каталина застыла, как камень, только бы не разбудить его снова.

Артур спал крепко, пока на рассвете не забарабанили в дверь его постельничие. Он вскочил, чуть смущенно пожелал ей доброго утра и вышел. Придворные приветствовали новобрачного, как триумфатора, и шумно проследовали в его апартаменты. Каталина слышала, как он заявил, вульгарно и хвастливо: «Сегодня ночью я побывал в Испании!» — слышала раскаты ответного смеха. Донья Эльвира до небес взметнула свои тонкие брови: уж эти англичане с их манерами!

— Не представляю, что сказала бы на это ваша мать…

— Сказала бы, что слова значат меньше, чем воля Господа, а воля Господа свершилась, — твердо ответила Каталина.

Хотя в матушкином случае все было совсем иначе. Она с первого взгляда влюбилась в моего отца и с великой радостью вышла за него замуж. Когда я стану постарше, я начну понимать, что брак их был не только сотрудничеством двух правителей — оба испытывали желание обладать друг другом. Отец мой мог заводить себе любовниц, однако он нуждался в жене и был счастлив только с ней. А для матушки другие мужчины просто не существовали. Из всех королевских дворов Европы только испанский не имел традиций любовной игры, флирта, подобострастного обожания королевы. И когда прекрасные кабальеро, вздыхая, говорили матушке, что у нее не рот, а роза, а глаза голубые, как небеса, она только смеялась и бросала: «Вот вздор-то!»

Расставаясь, мои родители ежедневно писали друг другу, отец и шага не делал, не оповестив ее и не спросив совета. А, зная, что он в опасности, мать не смыкала глаз.

Он не мог пересечь Сьерра-Неваду, если она не посылала ему сопровождение, военный отряд и команду землекопов — выровнять для него дорогу. В строительстве королевства, деле, которому он отдавался со страстью, кроме нее, он не доверял никому. А она… Только для него она покоряла горы. Только он был достоин ее поддержки. Обманчиво было представление о том, что брак их — удачный союз двух расчетливых политических игроков. Она была великой королевой потому, что так она зажигала в нем желание. Он был великим воителем, чтобы стоять вровень с ней. Именно любовь, именно страсть двигала ими — почти в той же мере, что и Господь.

Страстность — это наша семейная черта. Когда моя сестра Исабель, упокой ее душу Господь, вернулась из Португалии вдовой, она заявила, что столь сильно любила своего супруга, что замуж больше не выйдет. Хотя брак продлился всего шесть месяцев, тем не менее жизнь без супруга потеряла для нее всякий смысл. Другая моя сестра, Хуана, до того влюблена в своего мужа Филиппа, что не в состоянии выпустить его из поля своего зрения; узнав, что он заинтересовался другой женщиной, она устраивает скандал и клянется, что отравит соперницу; в общем, просто с ума сошла от любви… А мой брат… мой любимый брат Хуан от любви попросту умер. Он и его красавица-жена Марго были так полны страсти, так упоены друг другом, что его здоровье оказалось подорвано и он умер через полгода после свадьбы. Ну есть ли на свете история печальней, чем эта? В общем, страстность у нас в роду… Но как же я? Суждено ли мне влюбиться когда-нибудь?

Во всяком случае, в своего неуклюжего супруга я не влюблюсь никогда. Да, сначала он мне понравился, но теперь это далеко позади. Он слишком робок, чтобы поговорить со мной, он мямлит и притворяется, что не находит слов. Из-за этой его докучной робости я вынуждена была принять на себя командование в постели, и как стыдно, что первое движение пришлось сделать мне. Из-за него я становлюсь женщиной, лишенной стыда, как на рыночной площади, тогда как я хочу, чтобы за мной ухаживали, как за дамой из романа. Однако, не подтолки я его, что бы он тогда делал? Я чувствую себя ужасно и виню его в своем унижении. «В Испании он побывал», как же! Без моей помощи он добрался бы разве что в Индию… глупый щенок.

При первой встрече мне показалось, что он красив, как принц из сказки, как трубадур, как поэт. У него даже имя из романов о рыцарях Круглого стола. Думала, я стану для него дамой в башне и он будет петь под моим окном, добиваясь моей любви. Но оказалось, что он, притом что у него внешность поэта, не в силах связать и двух слов, и я начинаю думать, что роняю себя, пытаясь добиться его расположения.

Конечно, я никогда не забуду, в чем состоит мой долг, и буду терпеть этого Артура. Надеюсь, мне удастся зачать сына и уберечь Англию от мавров. Я выполню свой долг. Будь что будет, но я стану королевой и буду заботиться о двух странах: Испании, где родилась, и Англии, куда выдана замуж.

Скованно, не перемолвясь ни словом, Артур и Каталина стояли рядышком на носу королевской барки, возглавлявшей флотилию из нарядно раскрашенных кораблей, идущую вверх по Темзе к Бейнард-Каслу, который станет им домом на несколько следующих недель. Огромный прямоугольный замок стоял над рекой, окруженный садами, которые спускались к самой воде. Лорд-мэр Лондона Рид, члены городского совета и весь двор следовали за королевской баркой, и под звуки музыки наследники трона поселились в самом сердце столицы.

Каталина обратила внимание на то, как часто присутствуют при дворе посланники Шотландии. Деятельно велись переговоры о замужестве сестры ее мужа, ее невестки принцессы Маргариты. Король Генрих пользовался своими детьми, как пешками в шахматной игре, призом в которой была власть, — как, впрочем, и следует королю. Артур закрепил собой важный союз с Испанией. Маргарита, хотя ей всего двенадцать лет, добудет в друзья Шотландию, с которой Англия враждует уже в течение многих поколений. Принцесса Мария тоже в свой час будет обручена, либо со злейшим врагом своей страны, либо с ближайшим другом, которого следует поощрить. Каталина с раннего детства знала, что станет следующей королевой Англии. Это облегчило ей горесть расставания с родиной и семьей…

Она заметила, что Артур весьма сухо приветствовал шотландских лордов, встретив их перед совместным обедом в Вестминстерском дворце.

— Шотландцы — наши злейшие враги, — по-кастильски шепнул ей Эдуард Стаффорд, герцог Бэкингем, когда они стояли в передней, дожидаясь очереди занять свои места за столом. — Король надеется, что этот брачный союз подружит нас, навеки привяжет шотландцев к Англии. Однако каждый англичанин с самого детства знает, что нет у нас на севере врага более постоянного и зловредного.

— Но ведь это всего лишь маленькое и бедное королевство, — сказала Каталина. — Какой вред оно способно нанести нам?

— Они подпевают Франции. Стоит нам начать войну с французами, как они заключают между собой союз — и шотландцы вторгаются в наши северные пределы. И пусть Шотландия мала и бедна, но это ворота, через которые с севера к нам могут войти французы. Полагаю, ваше высочество по опыту своей родины знает, как опасна может быть самая маленькая страна, если она лежит на границе.

— Ну, у мавров в конце концов остался только Гранадский эмират, — согласилась она. — Мой отец всегда говорил, что мавры как болезнь. Пусть всего лишь мелкая ссадина, но саднит всегда.

— А наша чума — шотландцы, — подхватил Бэкингем. — Примерно раз в три года они вторгаются к нам и устраивают маленькую войну, и мы либо отдаем им акр нашей земли, либо забираем его назад. И каждое лето они совершают набеги на приграничные графства и воруют все то, чего они не выращивают или не умеют изготавливать сами. Нет на севере фермера, который не пострадал бы от них. Но король твердо намерен заключить мир.

— Как вы думаете, будут ли шотландцы добры к принцессе Маргарите?

— По-своему, видимо, да, — улыбнулся он. — Но не так, как мы к вам, инфанта.

Каталина улыбнулась в ответ. В самом деле, ее тепло приняли в Англии. Лондонцам полюбилась испанская принцесса, им нравились и пышность ее кортежа, и непривычный наряд, и то, что она улыбалась людям. Каталина усвоила от своей матери, что народ нужно уважать, и она никогда не отворачивалась, заслышав приветственные крики. Махала рукой, улыбалась и, если поднимался особенно большой шум, даже приседала в небольшом реверансе.

Она посмотрела туда, где принцесса Маргарита, тщеславная и не по годам развитая девочка, разглаживала складки на платье и поправляла головной убор перед тем, как войти в пиршественный зал.

— Скоро ты выйдешь замуж и уедешь из дому, как уехала я, — любезно обратилась к ней Каталина по-французски. — Я надеюсь, ты будешь там счастлива.

Девочка ответила ей дерзким взглядом:

— Но не так, как ты. Ведь ты приехала в самую лучшую страну в Европе, тогда как мне придется ехать в изгнание.

— Возможно, Англия кажется тебе самой лучшей, но для меня она по-прежнему чужая, — ответила Каталина, пропуская грубость мимо ушей. — И если б ты видела мой дом в Испании, ты бы поразилась тому, какой у нас там дворец.

— Нет места лучше, чем Англия, — сказала Маргарита с невозмутимой убежденностью избалованного ребенка. — Но быть королевой очень неплохо. Вот ты будешь еще принцессой, а я уже — королевой. Я буду ровней моей матери. — Подумала и прибавила: — В самом деле, я буду ровней и твоей матери.

Каталина вспыхнула:

— Вот этому никогда не бывать! Какая глупость даже предположить такое!

Маргарита открыла рот от удивления.

— Прошу вас, ваши высочества, — быстро вмешался Бэкингем, — ваш батюшка вот-вот займет свое место. Не угодно ли пройти в зал?

Маргарита развернулась и упорхнула.

— Она еще так молода! — продолжил герцог. — И хотя никогда в этом не признается, ужасно боится покинуть мать и отца и уехать в такую глушь.

— Значит, пусть учится, — сквозь зубы ответила Каталина. — Усвоит манеры, подобающие королеве, если уж собирается ею быть!

Повернувшись, чтобы идти в зал, она обнаружила рядом с собой Артура, готового вести ее второй парой следом за королем Генрихом и королевой Елизаветой.

Королевская семья заняла места за пиршественным столом. Король и двое его сыновей сидели на возвышении под балдахином с гербом, озирая весь зал, по правую руку от них расположились королева с принцессами. Миледи мать короля, Маргарита Бофор, сидела между сыном и королевой.

— Маргарита и Каталина в дверях перекинулись парой слов, — с мрачным удовлетворением заметила она королю. — Я так и думала, что инфанта вызовет раздражение у нашей принцессы. Маргарита терпеть не может, когда внимание оказывается не ей, а кому-то другому, а с Каталиной все носятся.

— Маргарита скоро уедет, — лаконично сказал Генрих. — Там у нее будет свой двор и свой медовый месяц.

— Каталина стала центром притяжения при нашем дворе, — пожаловалась его мать. — Дворец переполнен людьми, пришедшими посмотреть, как она вкушает обед. Все хотят ее видеть.

— Ну, она здесь в новинку. Чудо на неделю. И я хочу, чтобы ее видели.

— У нее есть обаяние, — кивнула миледи.

Особый паж поставил перед ней золотую чашу, наполненную душистой водой, Маргарита смочила в ней пальцы и вытерла их салфеткой.

— Я нахожу, что она очень привлекательна, — сказал Генрих, в свой черед вытирая пальцы. — За всю свадьбу она не сделала ни единой ошибки, и народ ее любит.

Его мать отмахнулась:

— Ее раздирает тщеславие. Ее воспитывали не так, как я бы воспитала свое дитя. Ее воля не сломлена, она не умеет подчиняться. И думает, что она особенная.

Он посмотрел на принцессу. Наклонив голову, она слушала, что говорит ей самая младшая из тюдоровских принцесс, Мэри, потом улыбнулась и что-то ответила.

— Знаешь, матушка, я тоже думаю, что она особенная.

Празднования длились день за днем, а затем двор переехал во дворец в Ричмонде, только что отстроенный посреди огромного прекрасного парка. Каталине, кружащейся в вихре новых лиц и впечатлений, стало казаться, что она центр бесконечного праздника, королева, веселить и забавлять которую радостно готова вся страна. Однако через неделю все это завершилось — к принцессе явился король и указал, что ее испанским подданным пришла пора отправляться восвояси.

Каталина всегда знала, что приданный ей небольшой двор, свита сопровождения, сопутствовавшая ей из Испании во всех треволнениях путешествия по воде и суше, после свадьбы и выплаты первой доли приданого должна ее покинуть, однако два унылых дня, когда отъезжающие собирались в дорогу и прощались со своей госпожой, дались нелегко. Ей оставили в услужение совсем небольшой штат: духовника, нескольких дам-камеристок, управляющего, казначея и самых приближенных слуг. Остальные возвращались на родину. С отъезжающими она отправила поклоны всем в Испании и письмо матушке.

«От дочери Каталины, принцессы Уэльской, ее величеству королеве Кастилии и Арагона.

Дражайшая матушка!

Как поведают тебе эти господа, у нас с принцем хороший дом вблизи реки. Называется он Бейнард-Касл. Это настоящий дворец, только что выстроенный. Там нет бань ни для дам, ни для кабальеро. Я знаю, тебе трудно в это поверить, но это так.

Потом, и в это тоже трудно поверить, здесь совсем нет садов с цветниками, ручьев и фонтанов. Все выглядит так, словно еще не достроено. В лучшем случае имеется крошечный дворик, где можно гулять по кругу, пока не закружится голова. Еда невкусная, а вино кислое. Они едят только сушеные фрукты и, кажется, даже не слыхали об овощах.

Но ты не должна думать, матушка, что я жалуюсь. Я хочу, чтобы ты знала: несмотря на эти мелкие трудности, я твердо намерена оставаться принцессой. Принц Артур проявляет ко мне доброту и внимание, когда мы встречаемся, что бывает, как правило, во время трапез. Он подарил мне красивую кобылу, помесь берберских и английских кровей, я каждый день на ней езжу. Мой рыцарь на турнирах здесь не принц, а герцог Бэкингем, который очень ко мне добр, поясняет тонкости дворцовой жизни и дает советы, как поступать в том или ином случае. Мы часто ужинаем в английском стиле, мужчины и женщины вместе. У женщин есть свои комнаты, однако мужчины, и гости, и слуги, свободно входят туда, словно это общие помещения. Единственное место, где я с уверенностью могу побыть одна, если запру дверь, — это нужник, во всех прочих комнатах всегда люди.

Королева Елизавета — дама тихая и спокойная и весьма добра ко мне. Мне нравится ее общество. Миледи матушка короля ко мне холодна, однако, думаю, она такова со всеми, за исключением короля и принцев — в сыне и внуках она души не чает. Она командует при дворе, как настоящая королева. Очень набожна и сурова. Во всех отношениях достойна всяческого почитания.

Без сомнения, ты бы хотела знать, не понесла ли я. Пока никаких признаков нет. Ты будешь рада узнать, что по два часа каждый день я читаю Библию и святые книги, как ты велела, трижды в день хожу на мессу и причащаюсь каждое воскресенье. Отец Алессандро Джеральдини находится в добром здравии и служит мне духовником и советником в Англии так же, как делал это в Испании. Донья Эльвира держит моих дам в повиновении, и я слушаюсь ее так же, как слушалась бы тебя. Мария де Салинас и здесь моя лучшая подруга, как было в Испании, но я не могу выносить, когда она заговаривает о доме.

Я буду такой принцессой, какой ты хотела бы меня видеть. Я не подведу ни тебя, ни Господа. Я буду королевой и защищу Англию от мавров.

Прошу тебя, напиши мне поскорей и сообщи, что здорова. Ты выглядела такой печальной, когда мы расставались. Надеюсь, теперь тебе лучше. Уж конечно Господь не допустит, чтобы ты печалилась, ведь ты всегда была его любимицей? Я молюсь за вас с батюшкой каждый день. В моих ушах постоянно звучит твой голос, направляя меня. Прошу тебя, напиши своей дочери, которая так тебя любит!

Каталина

P. S. Хотя я рада, что замужем и призвана исполнить свой долг перед Испанией и Богом, все равно мне очень тебя недостает. Знаю, что ты прежде всего королева, а уж потом мать, но все равно я буду бесконечно рада твоему письму. К.».

Проводы испанского двора были обставлены весело и сердечно, но Каталина с трудом находила в себе силы улыбаться, вести любезные разговоры, махать рукой на прощание. Они подняли якоря и отчалили, а она осталась на берегу, чтобы проводить взглядом удаляющиеся паруса. Там и нашел ее король Генрих, неотрывно глядящую вдаль, словно она и сама была бы не прочь уехать.

Он слишком хорошо знал женщин, чтобы праздно полюбопытствовать, в чем дело. Одиноко ей, тоскует по дому, что более чем естественно для девушки, которой не стукнуло еще и шестнадцати. Он сам, почти всю жизнь проведя вдали от Англии, в изгнании, хорошо знал, как порой, когда откуда-то вдруг повеет чем-то родным, охватывает душу тоска по родине. Спроси ее сейчас, отчего она так печальна, вызовешь поток слез и ничего не добьешься. Нет, лучше он возьмет ее под руку, вон, ладошка совсем озябшая, и скажет, что сейчас самое время осмотреть его новую библиотеку, которую совсем недавно так красиво и удобно обустроили во дворце, и что она всегда может выбрать там для себя книгу. Через плечо Генрих приказал что-то одному из своих пажей и повел принцессу в библиотеку. Там они обошли все полки, в самом деле красивые, резные, и он показал ей не только книги классических авторов и труды по истории, к которой особенно лежала у него душа, но и романы о любовных подвигах и героях, которые, на его взгляд, лучше всего могли развлечь тихую девочку.

«Не жалуется, — отметил он с удовлетворением, — и насухо вытерла глаза, как только увидела, что я направляюсь к ней». Хорошо воспитанна и школу прошла суровую. Изабелла Испанская, жена воина и воин сама, не попустительствовала своим дочерям. Пожалуй, нет в Англии девушки, которая сравнилась бы с Каталиной по силе духа. Однако под голубыми глазами принцессы лежали тени, и, поблагодарив его за предложенные книги, она не улыбнулась.

— Нравится ли тебе разглядывать карты? — поинтересовался он.

— Разумеется, государь, — кивнула она. — В библиотеке моего отца есть карты со всего мира, и Христофор Колумб изготовил для него карту Америк.

— А много ли книг в собрании твоего отца? — спросил король, ревниво заботившийся о своей репутации книгочея.

Последовала вежливая заминка, сказавшая ему все: библиотека, которой он так гордился, не шла ни в какое сравнение с книжной коллекцией испанского владыки.

— Конечно, надо иметь в виду, что множество книг попало туда, так сказать, по наследству, — тактично ответила она. — В собрании моего отца много книг восточных авторов, доставшихся ему от мавританских ученых. Вам, государь, известно, что арабы перевели греческих авторов задолго до того, как тех переложили на французский, итальянский или английский языки, и сохранили научные знания, утраченные христианским миром. В библиотеке отца в арабских переводах имеются Аристотель, Софокл и многие, многие другие…

Страсть к книгам сжигала его, как голод.

— Так много ли там книг?

— Тысячи, — сказала она. — На иврите, латыни, на всех христианских языках. Но все он сам не читает, для этого есть ученые арабы.

— А карты?

— Для этого есть навигаторы и картографы, тоже арабы. Он пользуется их советами. Они путешествуют повсюду и знают, как прокладывать путь по звездам. Пересечь море для них — то же самое, что перейти пустыню. Они говорят, водная гладь мало отличается от песчаной равнины — те же звезды светят над головой, та же луна.

— И что, как твой отец предполагает, много проку будет от новооткрытых земель? — с любопытством спросил король. — Мы наслышаны о великих вояжах Колумба и сокровищах, которые он привез из своих странствий.

Он отметил, как, взмахнув ресницами, она спрятала оживленно блеснувший взор, и отдал должное ее дипломатическим способностям.

— Не могу сказать, государь, — обдуманно проронила она. — Но моя матушка находит, что открылась бесценная возможность обратить ко Христу великое множество душ.

Генрих раскрыл перед ней большую папку, в которой хранилась его коллекция географических карт. На многих листах по углам резвились красочно исполненные морские чудища. Используя палец как указку, король проследил береговую линию Англии, границы Священной Римской империи, различные области Франции, недавно расширенные пределы Испании и папские земли в Италии.

— Видишь, почему мы с твоим отцом должны быть друзьями? Нам обоим грозит Франция. Мы даже торговать напрямую не можем, пока не выдворим ее из проливов.

— Если сын Хуаны унаследует земли Габсбургов, под его началом окажутся два королевства, — заметила Каталина, — Испания и Нидерланды.

— А твой сын получит всю Англию, в союзе с Шотландией, и все наши земли во Франции, — подхватил он, взмахнув над картой рукой. — Влиятельные будут кузены!

Каталина улыбнулась, мечтательно и горделиво, что Генрих расценил как признак честолюбия.

— А что, хотела бы ты, чтобы твой сын правил доброй половиной христианского мира?

— Какая бы женщина не хотела! — усмехнулась Каталина. — А ведь тогда наши с Хуаной сыновья смогут победить мавров, загнать их подальше за Средиземное море!

— Или же найдут способ жить с ними в мире, — предположил король. — Уж конечно, одно то, что кто-то зовет Господа Аллахом, а кто-то — Богом, не повод для вражды между верующими!

Не раздумывая она покачала головой:

— Нет, я думаю, война эта продлится вечно. Матушка говорит, это великая битва между Добром и Злом — и конца ей нет.

— Но это означает, что ты будешь в вечной опасности, — начал было он, но тут в высокую дверь постучали.

Это оказался тот самый паж, которого Генрих послал куда-то еще на пирсе. Он привел с собой запыхавшегося старичка, придворного ювелира.

— А теперь, — обратился Генрих к невестке, — у меня для тебя подарок!

Она подняла на него глаза. «Добрый Господь, — подумал он, — да надо быть из камня, чтобы не закипела кровь при виде этакого цветочка! Но как бы то ни было, мне по силам заставить ее улыбнуться, и видит Бог, это мне в радость».

— Правда? — ровным голосом сказала она.

Король сделал знак ювелиру, тот вытянул из кармана кусок малинового бархата, расстелил его на столе, а потом вытряхнул на бархат содержимое мешка на тесемках. На яркую ткань хлынули драгоценные камни и золотые украшения. Затаив дыхание, широко распахнутыми глазами смотрела на сверкающий поток Каталина.

— Ну, выбирай! — мягко произнес Генрих. — Это тебе мой подарок, чтобы вернуть улыбку на твое личико.

Едва слыша, что он ей говорит, принцесса вмиг оказалась у стола, и ювелир принялся показывать ей свои изделия, поднимая одно за другим на свет, расписывая его достоинства, а король с явным удовольствием эту картину наблюдал. Вот, пожалуйте вам, чистопородная принцесса, в жилах которой течет кровь кастильских королей, и он, внук простолюдина, может ее купить, как любую другую. И благодарение Господу, у него есть чем прельстить ее!

— Серебро? — спросил он.

Раскрасневшееся личико повернулось к нему.

— Нет, не серебро, государь.

Тут Генрих вспомнил, что у ног этой девочки лежало золото инков:

— Значит, золото?