Вечная принцесса Грегори Филиппа

— Давай! — Он подтянул пурпурное одеяло, поуютней укрыл их обоих и приготовился слушать.

— Вот ты входишь в Альгамбру… И поначалу оказываешься в совсем маленькой комнатке. Твой отец, к примеру, счел бы ниже своего достоинства вступить в нее.

— Значит, вход не величественный?

— Размером с лавку какого-нибудь купца здесь, в Ладлоу!

— А потом?

— А потом ты выходишь во внутренний дворик, а оттуда — в Золотую палату…

— Это уже лучше!

— Палата вся наполнена светом, но размером она по-прежнему невелика. Стены там облицованы яркой цветной плиткой, сверкают позолотой, и еще там есть высокий балкон…

— И куда мы попадаем оттуда?

— Сегодня давай повернем направо и попадем в Миртовый дворик.

Он прикрыл глаза и сосредоточился, стараясь припомнить, что она уже рассказывала про это место.

— Ага! Прямоугольный дворик, окруженный высокими зданиями из золотистого камня…

— …с огромным порталом из темного дерева, изнутри охваченным аркой из яркой плитки…

— …и посреди там пруд простой прямоугольной формы, по узким сторонам которого живая изгородь из благоуханных миртов…

— И это не та изгородь, как у вас здесь, — пробормотала она, вспомнив неровные кусты, огораживающие валлийские поля, чтобы спастись от сорняков и колючек.

— А какая ж тогда? — открыл он глаза.

— Ровная, как стена. Подстриженная по бокам и сверху так, будто это блок из зеленого мрамора, живого и ароматного. И портал в дальнем конце двора отражается в пруду, и арка вокруг него, и то здание, в которое он ведет. Получается, что это картина, которая отражается в живом, волнующемся зеркале у твоих ног. А стены украшены легкими перемычками из гипса, прозрачными, воздушными, как бумага, как вышивка белым по белому… И еще там птицы…

— Птицы? — удивился он, потому что раньше она птиц не упоминала.

— Да… — Она помолчала в поисках слова и нашла латинское: — Volucris?

— Стрижи?

Она кивнула:

— Они вьются над головой, как текучая вода в водовороте, кругом и кругом, облетают узкий дворик, с криком пикируют вниз и снова взмывают… Весь долгий день они так вьются, пока не погаснет солнце в пруду… А ночью…

— Ночью?

Она мягко взмахнула руками, как волшебница, когда та колдует.

— Ночью они исчезают. Ты никогда не увидишь, чтобы они сели на ветку или в гнездо. Просто исчезают, и все, словно улетают за горизонт вместе с солнцем… Но утром они опять здесь, как река, как водный поток… — Она помолчала. — Знаешь, объяснить это трудно, но я все время их вижу…

— Скучаешь! — сухо сказал он. — Как бы я ни старался сделать тебя счастливой, ты всегда будешь скучать…

— Конечно. Это ведь так естественно — скучать по дому… Однако никогда в жизни я не забуду, кто я такая, каково мое назначение в жизни.

Он молчал, выжидая.

— Я принцесса Уэльская, — улыбнулась она, сияя голубыми глазами. — Принцесса Уэльская — с тех пор как себя помню!

Он улыбнулся в ответ, привлек ее к себе, уложил рядом так, что ее голова оказалась у него на плече, а темно-золотые волосы укрыли ему грудь.

— И я знал, что женюсь на тебе, почти с самого моего рождения, — мечтательно отозвался он. — Всю мою жизнь я был обручен с тобой. Едва научившись писать, писал тебе письма и носил их учителю, чтоб исправил ошибки.

— Какая удача, что я тебе нравлюсь теперь, когда я здесь!

— Еще большая удача, что я нравлюсь тебе!

— Но я все равно стала бы тебе хорошей женой. Даже без этого…

Он взял ее руку и потянул под шелковые простыни, туда, где у него снова росло и отвердевало.

— Без этого, ты хочешь сказать? — хмыкнул он.

— Без этой… радости… — вздохнула она и закрыла глаза, предвкушая его прикосновение.

Слуги разбудили их на рассвете, и Артура с церемониями выпроводили из ее спальни. Снова они увиделись во время мессы, но там они сидели по разным сторонам круглой часовни, каждый во главе своей свиты, и разговаривать не могли.

Я знаю, что месса — главное событие дня и должно умиротворять меня, привносить в душу покой. Однако на самом деле во время службы мне всегда одиноко. Конечно, я молюсь Богу и благодарю Его за Его милости, но само пребывание в этой часовне, круглой, как маленькая мечеть, болезненно напоминает мне матушку. Благовония навевают воспоминания об ее аромате, и трудно поверить, что я не стою рядом с ней на коленях, как делала четырежды в день почти всю свою жизнь. Говоря: «Богородица славься, Господь с тобой», вижу перед собой решительное лицо матушки. А когда прошу, чтобы хватило мужества выполнить свой долг в этой чужой стране, где живут суровые, сдержанные люди, то прошу матушкиной силы.

Следует вознести благодарность за то, что мне дарован Артур, но я не смею и думать о нем, когда молюсь. Боюсь впасть в грех похоти. Представить его себе — уже святотатство, уже языческое удовольствие. Боюсь, совсем не в этом суть святых радостей супружества. Такое острое наслаждение наверняка грех. Да, сам архиепископ благословил нас в нашей постели, однако столь страстные совокупления по сути своей животны и напоминают мне то, как свиваются в целое две согретых солнцем змеи. Ту телесную радость, что я черпаю от Артура, я таю ото всех, даже от Бога.

Никому нельзя довериться, даже если бы захотелось. Нам строго-настрого запрещено бывать вместе, когда нам этого хочется. Его бабушка, миледи матушка короля, запретила это. Она командует всем и повсюду, даже здесь в Уэльсе. Она постановила, чтобы он приходил в мои комнаты лишь раз в неделю, за исключением тех дней, когда у меня месячные, приходил в десять вечера и уходил в шесть утра. Мы подчиняемся, разумеется, все подчиняются ей. Раз в неделю, как она повелела, он проходит в сопровождении свиты, церемонно, через большой зал ко мне в спальню — вежливый, послушный, обязательный, а наутро без слов покидает меня — паинька, выполнивший заданный урок, отнюдь не восторженный влюбленный, чьи ласки всю ночь не давали мне заснуть. Когда они приходят за ним, он никогда не распространяется, как провел ночь. А в другие дни, когда на небе зажигаются звезды, мы встречаемся на крепостной стене и, словно тайные любовники, идем либо в мои комнаты, либо в его и попадаем в наш, и только наш маленький мирок, наполненный нашим счастьем. Так что в этом замке, кишащем досужими пронырами и шпионами матушки короля, никто не знает, как сильно мы любим друг друга.

После мессы супруги отправляются завтракать — отдельно, хотя предпочли бы вместе. Замок Ладлоу, маленькая копия английского двора, живет по указке матери короля, а значит, принц после трапезы занимается с наставником, совершенствуется в науках или в спорте, если позволяет погода; а Каталина, соответственно, занимается со своим наставником, читает или гуляет в саду.

— Сад! — поводила плечиком Каталина, стоя посреди лоскутка травы с жалким бордюром и промоченной дождями скамьей. — Да видывала ли она когда-нибудь настоящий сад!

После обеда им дозволялся совместный выезд верхом — супругам разрешалось поохотиться в окрестных лесах. Местность вокруг красивая, с быстрой рекой посреди широкой долины и древними лесами, растущими по склонам холмов. Каталина полагала, что сумела бы полюбить эту реку — она называется Тим — и то, как смыкается на горизонте линия холмов с небом. Однако в разгар зимы все вокруг черно, серо и бело, суровый ландшафт лишь изредка оживляется солнцем, изморозью да снегопадом. Большей же частью погода такова, что принцесса вовсе не выезжала — она не выносила влажных туманов и колючего мелкого дождя. Артур тогда охотился без нее.

— Если я даже останусь, все равно мне не позволят быть с тобой, — мрачно говорил он. — Наверняка там в списке заготовлено какое-нибудь для меня занятие…

— Так вперед! — улыбалась она, хотя до ужина было бесконечно далеко и делать ей было нечего.

Раз в неделю происходил выезд в город, на мессу в церкви Святого Лаврентия либо помолиться в маленькой часовне у крепостной стены, почтить своим присутствием обед, организованный какой-нибудь гильдией, поглазеть на петушиные бои, травлю быков, представление заезжих актеров. Ухоженный, славненький городок производил доброе впечатление — он счастливо избежал разорительных последствий войны между Йорками и Ланкастерами, войны, которую завершил Генрих Тюдор, отец Артура.

— Нет ничего важнее для королевства, чем мир, — в ночной беседе заметила как-то Каталина.

— Ну, единственный враг, который грозит нам сейчас, — это шотландцы, — ответил Артур. — Йорки — мои предки, Ланкастеры — тоже, так что старое соперничество на мне кончается. Только и нужно, что защитить северную границу.

— И государь считает, что добьется этого благодаря браку твоей сестры Маргариты?

— Будем уповать, что он окажется прав, но шотландцы коварны, верить им нельзя. Когда я стану королем, я буду стеречь границу, а ты будешь давать мне советы, и вместе мы позаботимся о том, чтобы приграничные замки были хорошо укреплены.

— Это правильно, — согласилась она.

— Конечно, ты лучше меня знаешь, что нужно делать, ведь ты все детство провела на войне.

Она улыбнулась:

— Я рада оказаться тебе полезной. Мой отец вечно шутил, что матушка воспитывает из нас амазонок, а не принцесс.

На закате они вместе ужинали, и, благодарение Господу, в это время года закаты не заставляли себя ждать. Наконец-то Каталина и Артур могли сидеть бок о бок за высоким столом в большом зале, у боковой стены которого пылал огромный очаг. Артур всегда усаживал Каталину по левую руку, поближе к огню, и, хотя она была в подбитом мехом плаще и под нарядным платьем на ней было несколько льняных сорочек, все равно она мерзла, выходя из своих натопленных комнат в дымный парадный зал. Испанских придворных дам во главе с доньей Эльвирой усаживали за один стол, английских — за другой, прочая свита располагалась за третьим. Лорды — члены Совета, сэр Ричард Пол, смотритель замка, епископ Уильям Смит из Линкольна, доктор Бирворт, лекарь Артура, его казначей сэр Генри Вернон, лорд-камергер сэр Ричард Крофт, лорд-камердинер сэр Уильям Томас из Камартена, а также вся знать Уэльса были рассажены по всему залу. А на галерею пускали народ, и любой валлийский зевака мог поглядеть, как трапезничает испанская принцесса, и посплетничать, ладит ли она с мужем.

Да кто его знает, ладит или нет. Скорее всего, в постели у них ничего не получается. Да сами взгляните! Инфанта сидит скованно, как деревянная кукла, даже не улыбнется своему суженому. А принц заговаривает с ней время от времени, но так, словно только ради протокола. Они почти не смотрят друг на друга. По слухам, ходить-то в ее комнаты он ходит, но лишь раз в неделю и никогда по своей воле. Надо полагать, не слюбились они, нет. Что тут скажешь, совсем молодые, не созрели, видно, для брака!

И кто бы мог подумать, что Каталина в этот момент до боли сжимает руку в кулак, чтобы не прикоснуться к мужу, а он, всякий раз обращая к ней свой по видимости безразличный взгляд, шепчет так тихо, что слышит только она: «Хочу тебя!»

После ужина устраивались танцы либо разнообразные зрелища, выступления мимов или актеров. Порой с высокогорья спускались местные певцы-сказители, на своем языке рассказывали стародавние были, которые Артур и сам с трудом понимал, но старательно, хоть и коряво, переводил для Каталины.

— «С долгим желтым летом к нам приходит победа, распускаются паруса Бретани, с жарой является лихорадка и знамения того, что мы победим».

— И что это значит? — спрашивала она.

— «Долгое желтое лето» — это когда мой отец решил вторгнуться сюда из Бретани. Эта дорога привела его к победе при Босуорте.

Она кивнула.

— Лето тогда выдалось особенно жарким, и войска поразила потливая лихорадка, новая болезнь, которая теперь каждое лето настигает и Англию, и Европу.

Она кивнула. Еще один поэт вышел вперед, взял аккорд на своей арфе и запел.

— А эта о чем?

— Эта о красном драконе, который летает над Уэльсом. Он убивает кабана.

— И что это значит?

— Дракон — Тюдоры, то есть мы. Ты видела красного дракона на нашем знамени. А кабан — это узурпатор трона, захватчик, Ричард. Это похвала моему отцу, корни которой кроются в старом мифе. Ведь эти песни — очень старинные. Наверно, пели их еще в ковчеге. — Он ухмыльнулся. — Песни Ноя.

— И что, спасение от потопа тоже относят на счет Тюдоров? Ной, надо полагать, тоже был Тюдор?

— Ну почему бы и нет? Моей бабушке, к примеру, вполне можно доверить управление самим Эдемом! Это Уэльс, наш род идет от Оуэна Тюдора из Глендовера[3], мы с честью примем ответственность за все!

Когда огонь в очаге утих, в зале зазвучали старые валлийские песни о давних волшебных деяниях, случившихся в глуби дремучих лесов, свидетелем которым не мог быть ни один человек. Певцы пели о битвах и радостных победах, добытых благодаря военному мастерству и отваге. На странном своем языке вели они рассказ об Артуре и Камелоте, о волшебнике Мерлине и Джиневре, королеве, предавшей мужа ради грешной любви.

— Я умру, если у тебя будет любовник, — прошептал он, когда паж, наливая им вина, закрыл их от чужих взглядов.

— Я никого не вижу, когда ты рядом, — уверила она его. — Пусть прекрасный юноша встанет прямо передо мной, я буду видеть только тебя.

Развлечения при дворе устраивались каждый вечер. Матушка короля приказала, чтобы у принца был веселый дом — это награда верному Уэльсу, который помог посадить на трон ее сына Генриха. Внук должен порадовать людей, когда-то спустившихся с гор, чтобы воевать на стороне Тюдоров, и напомнить им, что он принц-то уэльский и, когда станет править Англией, будет по-прежнему рассчитывать на их поддержку, пусть они даже такой народ, на поддержку которого рассчитывать трудно. Если Уэльс примкнет к Англии, на пару им будет под силу обороняться от шотландцев и справляться с ирландцами.

Порой музыканты играли медлительные, церемонные испанские танцы, и тогда Каталина танцевала с какой-нибудь из своих дам, чувствуя на себе взгляд Артура, старательно держа на лице маску невозмутимости, как мим, когда он изображает почтенного человека. На самом-то деле ей хотелось крутиться-вертеться перед ним, покачивая бедрами, как одалиска в серале, как мавританская рабыня, танцующая перед султаном, и заманить его, заставить присоединиться к танцу. Однако шпионы матушки короля повсюду, они не преминут сообщить хозяйке, что принцесса ведет себя нескромно, неподобающе. И порой, искоса бросив на мужа взгляд и видя, что он смотрит на нее глазами сгорающего от любви, Каталина прищелкивала пальцами, словно это требовалось по танцу, а на деле чтобы предупредить его, что бабушке такой взгляд понравится вряд ли, и тогда Артур отворачивался с деланым равнодушием и с кем-нибудь заговаривал.

Даже когда музыка замолкала и участники представления уходили, юные супруги не могли остаться вдвоем. Всегда рядом был кто-то, кому требовался Артур. Люди искали милостей, земли или влияния, подходили к нему и вполголоса толковали о чем-то на английском, которым Каталина овладеть еще не успела, или на валлийском, которым, на ее взгляд, овладеть было невозможно. Зачастую речь шла о том, что закон не имеет силы в приграничных землях, каждый землевладелец правит на своих землях как вздумается. В долинах рек и на приморских землях хозяйничают несколько мелких лордов, а в горах люди живут кланами, как дикие племена. Многие там даже не знают, что на троне уже не Ричард, не понимают английский, не подчиняются никаким законам.

Артур всех выслушивал, в меру своего разумения отвечал: возражал, хвалил, наставлял, что вражду следует позабыть, а посягательства пресечь и что гордым валлийским вождям лучше бы объединиться и сделать свою землю такой же процветающей, как соседняя Англия, не растрачивая силы на зависть. Он твердо верил, что сумеет установить первенство закона во всей стране.

— Каждый должен знать, что закон над всеми, что он главнее, чем местный лорд, — в ночных разговорах соглашалась с ним Каталина. — Это то, чего мавры добились в Испании, и мои родители действуют так же. Мавры не навязывали людям ни своей религии, ни своего языка, они просто принесли мир и процветание и внедрили главенство закона.

— Добрая половина моих лордов сочла бы твои речи ересью, — усмехнулся он. — А твои отец и мать внедряют единоверие, они уже изгнали евреев, а потом придет черед мавров.

— Я знаю, — нахмурилась Каталина. — Это вызвало много страданий. Однако поначалу они хотели даровать людям право придерживаться своей веры. Таково было их обещание, когда они взяли Гранаду.

— А ты разве не согласна с тем, что люди должны быть одной веры, чтобы страна объединилась? — спросил он.

— Нет, — решительно сказала она. — И никто бы не согласился, если б видел Андалузию, когда там в мире и дружбе жили вместе мавры, евреи и христиане.

Каталина смотрела, как Артур беседует то с тем, то с другим, а потом, по знаку доньи Эльвиры, делала реверанс супругу и покидала зал. У себя в комнатах она некоторое время беседовала со своими дамами, а потом говорила донье Эльвире:

— Можете идти, сегодня я буду спать одна.

— Снова? — хмурилась дуэнья. — Ваше высочество! Вы придумали спать одна с тех самых пор, как мы приехали в этот замок. Что, если вдруг проснетесь среди ночи и вам что-то понадобится?

— Нет, я лучше сплю, когда в комнате никого нет. Ступайте, донья Эльвира. Спокойной ночи.

Дуэнья и придворные дамы прощались, приходили горничные, расшнуровывали ей лиф платья, откалывали вуаль, развязывали завязки туфелек, осторожно стягивали чулки. Приносили согретую у огня ночную рубашку из льна, чепец. Каталина садилась к очагу и отсылала служанок прочь.

Замок готовился ко сну. Наступала тишина. Каталина ждала. Наконец у двери слышался легкий шаг. Каталина мигом распахивала ее, и он, с порозовевшим лицом, в плаще, наброшенном на ночную рубашку, врывался в комнату, внося с собой порыв холодного ветра, а она бросалась в его объятия.

— Расскажи мне историю.

— Хочешь послушать о том, как моя матушка была девочкой?

— Да. Наверно, она была принцессой Кастильской, как ты?

— Нет, — потрясла она головой, и локоны заплясали. — Совсем нет. Когда ее батюшка, король Хуан, умер — а он, знаешь ли, больше любил книги, чем оружие, — на престол взошел ее сводный брат, Энрике Бессильный. Он не любил мачеху и сослал ее с детьми в дальний замок. Так что матушка росла не при дворе. А потом, когда ее туда привезли, ей пришлось совсем плохо. Она была одна-одинешенька и совсем беззащитна. Жила при дворе своего брата, а тот не любил ее и свой трон завещал дочери. Однако все знали, что дочь эта не его по крови, что королева родила ее вне брака. Ее, эту дочь, вообрази себе, даже звали Хуана Бельтранеха[4], по имени любовника королевы! Каково?

— Да уж! — с готовностью помотал он головой.

— Матушка была там почти как в тюрьме. Королева ненавидела ее, конечно, придворные сторонились, а братец хотел лишить законных прав. Даже их мать, матушки и ее брата, не могла урезонить его.

— Почему же? — удивился он и запнулся на полуслове, увидев, как на лицо Каталины легла тень. — Ах, милая, мне так жаль! Но в чем же дело?

— Ее постигла profunda tristeza, черная меланхолия. Роды, когда она рожала мою матушку, были очень тяжелые, и больше она так и не оправилась. Сидела у себя в комнатах, никуда не выходила и молчала целыми днями, уставясь в стену.

— Значит, твою матушку некому было защитить?

— Некому. И тогда король Энрике приказал ей обручиться с доном Педро Гироном[5]. — Она устроилась на подушках повыше и обхватила руками колени. — Говорили, что хуже человека, чем этот дон Педро, не сыскать, что он продал душу дьяволу. Матушка же верила, что Господь спасет ее, девственницу, от столь ужасной судьбы. Милосердный Господь, сказала она, не попустит, чтобы такая девушка, как она, принцесса, оказалась в руках гадкого человека, который хочет ее невинности и чистоты только для того, чтобы надругаться над ней!

Артур поймал себя на желании ухмыльнуться, с таким романтическим пылом она повествовала.

— Ух ты… Но надеюсь, все кончилось хорошо… — пробормотал он.

Она подняла руку, как трубадур, призывающий к молчанию.

— Ее ближайшая подруга и камеристка Беатрис схватилась за нож и поклялась, что убьет дона Педро до того, как он наложит свои грязные руки на Изабеллу, но матушка опустилась на колени и молилась, не вставая, три дня и три ночи, чтобы Господь взял ее под защиту.

Перевела дух и продолжила:

— Дон Педро между тем был уже на пути к невесте. Его ждали на следующий день. Он ел, пил и бахвалился перед попутчиками, что назавтра будет в постели самой высокородной девственницы в Кастилии… Однако, — для пущего драматизма голос рассказчицы упал до шепота, — однако в ту ночь он умер. Скончался, не допив своего вина. Рухнул замертво, словно Господь протянул руку с небес и вырвал из него жизнь, как добрый садовник выдергивает сорняк.

— Что, яд? — поинтересовался Артур, который, имея представление о нравах монархов, не усомнился в том, что Изабелла Кастильская способна на убийство.

— Нет, воля Господа, — серьезно ответила Каталина. — Таким образом дон Педро узнал, что воля Господа и матушкины желания всегда совпадают. И если бы ты знал Господа и мою матушку, как знаю их я, ты бы понял, что так всегда и бывает.

Вскинув бокал, Артур осушил его за здоровье Каталины.

— Превосходная история! Жаль, ты не можешь рассказать ее при всех.

— И заметь, правдивая! Матушка сама мне ее рассказывала.

— Значит, она тоже боролась за свой трон, — задумчиво сказал он.

— Сначала за трон, а потом за то, чтобы объединить испанские земли.

— Значит, что бы нам ни говорили о нашей королевской крови, — улыбнулся он, — мы оба дети борцов, которые завоевали трон силой.

— Я королевской крови, — подняла она брови. — Матушка взошла на престол по праву.

— Да, конечно. Но не борись она за свое место, стала бы доньей… как его там, этого Педро…

— Гирона.

— Да, стала бы доньей Гирон, а ты родилась бы всего лишь его дочкой.

Она потрясла головой. Эта мысль не укладывалась в ее сознании.

— Даже если так, все равно я была бы дочерью сестры короля. Так и так в моих жилах течет королевская кровь…

— И была б ты никто со всей своей королевской кровью, — возразил он. — Так же как я, если б мой отец не заявил о своих правах на престол. В общем, я это к тому, что мы оба с тобой из семей, которые своего не упустят…

— Пожалуй… — нехотя согласилась она.

— Ведь наши родители предъявили свои права на то, что по закону принадлежало другим, — продолжил он.

Каталина взлетела как ужаленная:

— Ничего подобного! По крайней мере, в том, что касается моей матушки. Она была законной наследницей!

— Нет, — покачал головой Артур. — Ее брат сделал наследницей свою дочь, признав ее. Твоя матушка получила свой трон в результате противоборства. Точно так же, как мой отец получил свой.

Каталина порозовела:

— Нет! Она получила свой трон по закону. Просто защитила свои права от претендента, и все.

— Ну как ты не видишь! — воскликнул он. — Пока не победим, мы все претенденты! А когда победим, то можем переписывать историю, заново рисовать фамильное древо, казнить соперников или сажать их в тюрьму. Но покуда этого не произошло, мы всего лишь претенденты, одни из многих и даже не всегда самые убедительные…

— Что ты такое говоришь! Что я не настоящая принцесса? А ты не настоящий наследник английского трона?

Он нежно взял ее за руку:

— Нет-нет, не сердись! Я говорю о том, что у нас есть и что мы заслуживаем то, что у нас есть. Я говорю, что мы сами выстраиваем свою жизнь. Мы требуем того, что хотим, говорим, что мы принц Уэльский или королева Английская. Сами решаем, какое имя нам носить или какой титул. Точно так же, как все остальные.

— Ты не прав, — не согласилась она. — Я рождена инфантой Испанской и умру королевой Англии. Это не вопрос выбора, это — моя судьба.

Он молча поцеловал ей ладошку. Понял, что бесполезно убеждать ее в том, что, на его взгляд, люди сами, силой собственного убеждения делают свою судьбу. При этом прежде он вовсе не был так уж уверен в своей судьбе, однако теперь, когда рядом с ним была Каталина, все стало иначе. Она — сама убежденность, ее судьба состоялась, и нет никаких сомнений, что она в самом деле будет защищать ее до конца, до смерти.

— Каталина, королева Англии, — сказал он, целуя ей пальцы, и на ее лицо вернулась улыбка.

Ах, как я его люблю! И не представляла, что смогу кого-нибудь так полюбить! Я чувствую, как благодаря этой любви множатся во мне силы и терпение. Даже тоска по дому и та не так теперь тяжела. Мне кажется, рядом с ним я становлюсь лучше. Я хочу, чтобы он всегда радовался, что женился на мне. Хочу, чтобы мы всегда были счастливы, как сегодня. У меня нет слов рассказать о нем… просто нет слов…

Посыльный прибыл из Лондона, привезя с собой подарки для новобрачных: пару оленей из Виндзорского леса, связку книг для Каталины, письма от королевы Елизаветы и миледи матушки короля. Последней стало известно, хотя уму непостижимо, как именно, что, преследуя лис, охотничья партия принца поломала несколько изгородей, так что пусть Артур позаботится, чтобы изгороди восстановили, а землевладелец получил компенсацию.

С этим письмом в руке он пришел к Каталине:

— Как это получается, что она все знает?

— Наверно, этот человек написал ей, — предположила Каталина.

— Но почему он не пришел прямо ко мне?

— Может, потому, что он ее знает? Возможно, он ее ленник?

— Возможно. Похоже, у нее целая сеть доносчиков по всей стране, словно паутина паука.

— Надо поехать повидаться с ним, — решила Каталина. — Мы можем вместе поехать. Повезем подарок, мяса какого-нибудь, и заплатим, что положено.

— Да, давай вместе. Нет, но как она ухитряется все знать? — поражаясь бабушке, покачал головой Артур.

Каталина улыбнулась.

— Так и до`лжно править, разве нет? — сказала она. — Устроить дела так, чтобы до тебя в подробностях доходило все, что происходит в стране, и чтобы каждый со своими печалями шел к тебе. Подданным прививается привычка к послушанию, а сам ты привыкаешь распоряжаться…

Артур хмыкнул:

— Помоги мне Господь! Похоже, я женился на второй Маргарите Бофор!

— Должна предупредить тебя, — рассмеялась Каталина. — Я дочь сильной женщины! Даже мой отец всегда делает, как она говорит…

Артур отложил письмо и сгреб жену в объятия:

— Весь день я мечтал о тебе…

Легким движением она коснулась его рубашки, раздвинула разрез горловины, чтобы прижаться щекой к его груди.

Согласным движением они сделали шаг к кровати.

— О, любовь моя…

— Расскажи мне историю…

— Какую же сегодня?

— Расскажи мне о том, как поженились твои родители. Был ли этот брак устроен для них, как наш?

— О нет! — воскликнула Каталина. — Ничего похожего! Матушка была очень одинока, и, хотя от дона Педро Господь ее избавил, ей все-таки угрожала опасность. Она знала, что ее брат, король, выдаст ее за первого встречного, лишь бы тот пообещал, что не подпустит ее к трону. Это были трудные для нее годы. Со своей матушкой она говорить не могла — та была вся погружена в свои печали. Беседовать с ней было все равно что с мертвой. Единственной надеждой матушки был ее двоюродный брат, наследник трона соседнего королевства, Фердинанд Арагонский. И вот однажды ночью он явился к ней в чужом обличье. Без слуг, без охраны прискакал в замок, где она тогда обитала, силой заставил слуг впустить его и только тогда снял шляпу, чтобы она смогла его узнать. И она его сразу узнала.[6]

— Неужели? — поразился Артур.

— Правда, похоже на рыцарские романы? Матушка говорит, что влюбилась в него с первого взгляда, совсем как сказочная принцесса! Он тут же попросил ее руки, и она сразу согласилась. Да, на моих родителях благословение Божье. Господь пробудил в них любовь. Они очень разные по характеру, но прекрасно ладят, потому что сердца их движимы общими интересами.

— Господь приглядывает за королями Испании, — полушутя произнес Артур.

Каталина кивнула.

— Твой отец поступил мудро, ища нашей дружбы. Мы строим свое королевство, объединяя Андалузию, земли мавров, Кастилию и Арагон. Теперь мы взяли Гранаду и на этом не остановимся. Я знаю, что батюшка поглядывает на Наварру и Неаполь тоже у него в планах. Думаю, он не успокоится, пока не завоюет весь юг и западные области Франции. Вот увидишь. Границ Испании он даже еще не очертил.

— Значит, они поженились тайно? — спросил он, поражаясь тому, что царственная пара взяла судьбу в собственные руки.

Каталина слегка замялась:

— Ну, они ведь двоюродные, так что требовалось разрешение от Папы. Отец сказал, что разрешение у него есть, и боюсь, слукавил.

— Что, неужто твой расчудесный батюшка солгал своей безгрешной жене? — удивился Артур.

С печальной улыбкой она слегка пожала плечами:

— Видишь ли, он такой человек… В самом деле готов на многое, лишь бы добиться своего… Ты быстро понимаешь это, когда имеешь с ним дело… Он всегда думает на два-три шага вперед. Он знал, что матушка — преданная католичка и без разрешения Папы руку свою ему не отдаст. И тогда: оле! Пожалуйте! Вот она, бумага, со всеми печатями!

— Но потом они все сделали как полагается?

— Да, конечно. И хотя отец батюшки был недоволен, а брат матушки впал в гнев, они поступили тогда правильно.

— Разве это правильно? Подвести свою семью? Ослушаться отца? Это грех. Нарушение заповеди. Смертный грех. Папа Римский не мог благословить такой брак!

— На то была воля Господа, — твердо сказала она. — Никто не знал, что это так, а моя матушка знала. Она всегда знает, в чем состоит воля Господня.

— Да откуда же? И как она может быть в этом уверена? Особенно тогда, когда была совсем девочкой?

— Ну, Господь и моя матушка всегда действуют заодно, — тихо засмеялась она.

Улыбаясь, он накрутил ее локон себе на палец.

— Во всяком случае, она не ошиблась, прислав тебя ко мне.

— Да. И мы не ошибемся, правя этой страной.

— У меня на этот счет такие планы…

— Да? И что же мы сделаем?

Он замялся:

— Боюсь, ты сочтешь меня ребенком… Но знаешь, у меня столько разных идей, которые я почерпнул из книг…

— Ну пожалуйста, скажи!

— Знаешь, мне хотелось бы создать Совет вроде того, какой был при дворе короля Артура. Не такой, как у моего отца, где просто сидят друзья, воевавшие на его стороне, а настоящий Совет рыцарей, представляющих все графства страны. И выбирать их буду вовсе не я, из соображений, что мне нравится их компания. Нет, выбирать их будет каждое графство — лучших людей, достойных представлять его интересы. И они будут собираться у меня за столом и рассказывать, что где происходит. Таким образом, к примеру, если где-то плох урожай, мы будем знать загодя и предотвратим голод, вовремя послав помощь.

— Они будут нашими советчиками! — живо подхватила Каталина. — Нашими глазами и ушами.

— Да. И еще я поручил бы им строительство укреплений, особенно на севере и по морским берегам.

— И еще военные учения раз в год, тогда у нас всегда будет готовое к бою войско. — И добавила: — Они ведь придут, ты знаешь.

— Мавры?

Она кивнула:

— В Испании они потерпели поражение, но в Африке сильны, как никогда, и на Святой земле, и в Турции, и дальше. Когда им станет тесно на своих землях, они вернутся в христианский мир. Раз в год, весной, оттоманский султан выступает войной, подобно тому как другие народы идут пахать. Мавры пойдут на нас. Мы не знаем когда, но нельзя сомневаться, что так и будет.

— Я велю, чтобы выстроили укрепления вдоль всего южного берега, противостоящего Франции, и против мавров, — кивнул Артур. — Целый ряд крепостей с сигнальными башнями между ними, так чтобы, когда на нас нападут, скажем, в Кенте, мы в Лондоне знали об этом и приняли меры.

— Еще тебе понадобятся корабли, — сказала она. — Моя мать заказала свои боевые корабли на верфи в Венеции.

— У нас есть свои верфи. Корабли мы построим сами.

— А где мы возьмем денег на все эти крепости и корабли? — озаботилась дочь практичной Изабеллы.

— Частью — из подушных налогов, — с готовностью ответил Артур, — частью — из налогов на торговлю и морские порты. Купцы заплатят, безопасность дороже. Я знаю, что люди ненавидят налоги, но это потому, что они не знают, на что тратятся их деньги.

— Тогда нам понадобятся честные сборщики податей, — рассудила Каталина.

— Придется найти людей, которым мы сможем верить, — размышлял вслух Артур. — Пока что дело обстоит так, что всякий, кто хочет сколотить состояние, добывает себе должность сборщика податей. Но они должны работать на нас, а не на себя. Надо платить им твердое жалованье, чтобы они не забирали себе, сколько им вздумается.

— Такого не делал никто, кроме мавров, — ответила Каталина. — Андалузские мавры построили школы и даже университеты для сыновей бедноты, и тогда у них появились честные чиновники. И все высшие должности у них при дворе занимали молодые ученые, порой даже младшие сыновья короля.

— Не завести ли мне сотню жен, чтобы заполнить все вакансии при дворе? — преувеличенно серьезно поинтересовался Артур.

— Даже не думай!