Конь-драконь Фомальгаут Мария
Люди же.
Жить же хотят.
Проснулись люди от многовековой спячки, вылезли из своих нор, смотрят, как собирается в черной пустоте космоса новая вселенная, – еще совсем крошечная, раскаленная, сжатая в бесконечно яркую точку, – во сейчас вспыхнет, сейчас оживет.
Весь-весь народ – и стар, и млад – жжет огни, символ солнца.
И Цаха огни жжет.
Радуются.
Молодые у стариков спрашивают, а когда вселенная – это как? Старики отмахиваются, чего ко мне лезешь, вон, в истоках посмотри, молодые не отстают, а так разве не вспомнишь, старики отмахиваются, смеешься, что ли, я миллиарды лет на свете, что ли, живу?
…что стреляет сама твердь – там, далеко внизу.
Страшное слово, жуткое слово – т-в-е-р-д-ь.
Ёхьё парит в тумане, уворачивается от выстрелов снизу, у Ёхьё это ловко получается, еще бы, всю жизнь парил в тумане, в облаках. Снова стреляют оттуда, снизу, это лучевая смерть, яркая, пылающая, – огромный замок, парящий в облаках, разлетается на осколки, разбитый лучом.
Твердь.
Ёхьё ругается – вслух, во весь голос, – твердь, твердь, тверр-р-р-дь…
…ничего, наша возьмет, Ёхьё ещё не понимает, как, но знает – наша возьмет, разнесем эту твердь до самого основания, мало не покажется…
…мало не покажется. Ёхьё целится в густой туман, Ёхьё знает, где там только что парил вражеский солдат, Ёхьё выпускает снаряд…
…мати-твердь, сохрани и убереги…
Есть.
Мерцающий туман окрашивается синей кровью врага.
Ёхьё чувствует, как его пронзает невыносимая боль, ещё пытается понять, кто в него стрелял, никто не стрелял….
…отмахиваются, смеешься, что ли, я сотни лет на свете, что ли, живу?
Молодые спрашивают – а чего, дожди каменные сто лет были?
– Э-э-эх, молодежь, чему вас только в школе учат…
И весь народ – и стар, и млад – жгут благовония, курения жгут, как символ весны.
И Цаха жжет.
Цаха с разбегу налетает на кого-то, о-й-й-й, из-звините, нет, не налетает, это в другом мире прохожий стоит, а в этом мире прохожий сзади стоит, на которого Цаха налетает, двка, ты куда прешь, ты глазами-то смотри… Или нет, это тоже в другом мире, а в этом мире на Цаха праздничный кортеж едет, уворачиваться надо, скорей-скорей-скорей…
Ёхьё вздрагивает, стряхивает с себя сонное оцепенение, какая твердь, какой туман, тут надо сигнал ловить, оттуда сигнал, с той стороны пространства…
Ёхьё ловит сигнал, сигнал не ловится, о-о-о, неизогнутая пустота…
(…Ёхьё так и думает про себя в сердцах – неизогнутая пустота…)
…ведь только что был сигнал, только что, только что был, и уже нет, нет…
Ёхьё беспомощно оглядывает пространство, изогнутое причудливой дугой, видит самого себя со стороны, нда-а, несолидно смотрится Ёхьё за пультом, правильно про Ёхьё говорят, что таким только сор подбирать, а не за пультом сидеть…
…только сор подбирать, а не за пультом сидеть, а к черному карлику Ёхьё вообще близко подпускать нельзя, только испортит всё. Там, за горизонтом событий враги над Ёхьё сейчас посмеиваются, не иначе, да нет, не посмеиваются, они Ёхьё не видят, видели бы, ржали бы во все горло…
Ёхьё стряхивает с себя сонное оцепенение. Что он делает, что он здесь делает, а, ну да, остановить, остановить войну, если бы все люди видели то, что видит Ёхьё, если бы…
Цаха смотрит на Ёхьё.
Никогда такого не видела.
А вот – Ёхьё.
Хорошо собой… ну, по своим меркам, может, и хорош, что там у них положено, чтобы волны от кристалла ровно шли, или чтобы росточки ровно росли, или чтобы мандибулы были в боях надкушены, кому что. Ёхьё, вроде, доволен собой, не то, что Цаха, тут Цаха не нравится, что кожа сильно белая, а там Цаха не нравится, что маховое перо не так торчит, а там вообще, страшно сказать, все уже на разрешение Экс перешли, а у Цаха – разрешение Икс допотопное, на такую Цаха и не посмотрит никто…
– Ну что я могу сказать… случилось.
– Что случилось?
– А то сами не знаете… еще спрашиваете.
– Зерно, что ли, привезли?
– Хороши придуриваться. Говорю вам – случилось.
– Да что такое-то?
– Встретились, что, что такое…
– Слушайте, вероятность один к…
– …плевать они хотели на ваши вероятности.
– Что делать?
– А то сами не знаете…
Ёхьё знает, что делать.
Теперь знает.
Цаха подсказала.
Цаха, она вообще умная.
Ёхьё смотрит на горячий лед.
Это не метафора.
Горячий лед.
Земля такая, на которой горячий лед.
Это Цаха показала.
А Ёхьё землю с горячим льдом людям показал.
Люди оглядываются, люди мечутся в растерянности, люди не понимают, что такое, в чем дело, как, почему, зачем, как горячий лед, уж или лед, или горячий, лед он там, где темнота, где люди ночи, а горячий – он там, где день, где люди света, а тут лед – и горячий.
Земля такая.
Где горячий лед.
А что, земля близко к звезде, раскаленная, горячая.
А лед-то откуда?
Откуда лед?
А-а-а, стойте-стойте, это, наверное, не вода, а другое что-то, что в такую жару твердым остается?
Нет.
Вода.
Тогда как же так?
Говорили мы вам, земля-то большая. Вас на эту землю поставить, от вас лепешка останется.
Вот вода в пар переходит, а пар подняться не может.
Лежит как лед.
Люди в недоумении смотрят на свои новые тела, сплюснутые, плоские, жуткие, кто-то видит вокруг себя сплющенных тварей, хочет вскрикнуть от ужаса, не сразу понимает, что выглядит не лучше… ну как не лучше, ну у него щупики подлиннее будут, и спереди волнами, волнами, это в нынешнем сезоне модно, вон, все девки вокруг него так и вьются…
…недавние враги оглядываются, не понимают, что дальше, то лед, а то горячий, а тут – горячий лед.
Ёхьё задумывается, что дальше делать, где найти место, чтобы там и твердь, и туман, и туда врагов поселить. А ведь надо еще где-то найти место, чтобы пространство не выпрямлялось и не искривлялось, а как это сделать, вообще непонятно…
Ничего.
Цаха придумает что-нибудь.
Она вообще умная.
Цаха не слышит.
Цаха не до того.
У Цаха праздник.
Ну, и у остальных у всех тоже.
Люди празднуют приход весны. Не век же зиме быть.
Люди жгут огни, славят весну. И Цаха весну славит.
Солнце приближается. Не будет больше многовековой зимы…
…не будут падать камни с неба, отпадали своё…
…влага испаряется. Когда солнце уходит, пар застывает и падает на почву глыбами льда. В это время местные жители переживают непогоду, укрываясь в пещерах, а потом всем миром празднуют приход солнца и окончание сезона камнепада. К сожалению, немногие переживают приход солнца – за бессолнечные годы, проведенные под землей, люди успевают забыть, что раскаленное солнце, поднимаясь в зенит, сжигает все живое…
У людей праздник.
А у Цаха нет.
Цаха думает, что делать, как людей предупредить, не закричишь же во все горло – ау-у-у-у, лю-у-у-уди-и-ии, не ходите на солнце – не услышат, на смех поднимут, а то и вовсе на костре сожгут…
А вот что…
Цаха знает…
…люди в изумлении оглядывают неведомый мир, непривычные тела, да какие тела, это не тела, это не пойми, что, волны, волны, волны.
Празднуют весну…
…а, ну да.
Люди же весну празднуют.
И правда, какая разница, какие там тела, чего там тела, праздник же, весна же, зима уходит, солнышко возвращается, вот оно уже собралось в крохотную точку, скоро вспыхнет. Кто-то в неведомых лабораториях уже сварганил давно забытые всеми молекулы с давно забытыми названиями, азот, углерод, водород, аденин, гуамин, цитозин, тимин, белки, кислоты какие-то – получилось что-то причудливое, переплетенное, кто-то говорит:
Колосья.
Обряд такой.
Обычай на праздник весны.
Все спешат на колосья посмотреть.
И Цаха спешит.
Посмтреть.
Сталкивается с кем-то, отчаянно пытается понять, это в каком мире столкнулась, в одном, в другм, в третьем, не-е-ет, это вообще какой-то мир незнакомый…
А.
Ну да.
Цаха делает шаг в сторону:
П-простите.
И этот, с которым Цаха столкнулась, тоже делает шаг в сторону:
П-простите.
Этот.
Его Ёхьё зовут.
Смотрят друг на дрцга в суете праздничного карнавала, тут что-то сказать надо, знать бы еще, что. Мимо мелькают миры, миры, миры, что-то происходит, понять бы еще, где, что-то несется с грохотом…
…погибли двое, по предварительным данным находились на проезжей части…
Мертвая наполовину
– Что с тобой?
Ты помнишь, как сказал это:
– Что с тобой?
Как я вошла, ты увидел меня, еще не сразу понял, что случилось, еще думал, шутка какая-нибудь, розыгрыш, а потом —
– Что с тобой?
И тебя можно понять, зрелище было не для слабонервных, и это еще мягко сказано – не для слабонервных. Наполовину – миловидное девичье лицо, чуть подернутое туманом, наполовину – истлевшие кости, паутина дрожит на ветру.
– Что… что с тобой?
Понимаю, что уже не успею придумать какую-нибудь ложь, говорю, как есть:
– Я умерла.
– Ты…
– …умерла. Наполовину.
Кажется, тогда ты даже не спросил, как это – наполовину. Или тебе уже все было понятно.
А я тебя давно знаю.
Еще с тех времен… с каких? Да когда тебе еще лет десять было, а то и меньше. Я видела тебя в щелку между шторами. И ты тоже меня увидел, хотя нет, еще не увидел, просто остановился, посмотрел в темноту, ткнул пальцем:
– А тама чи-во?
– Ничего, ничего, пойдем спать.
Это говорила твоя мама, или няня, или тетя, сейчас уже не помню, кто, а может, и не знаю. Я смотрела на тебя из темноты, я тебя видела, а ты меня нет.
Я не могла показаться тебе. Даже когда ты убежал от взрослых и сам пошел изучать бесконечные коридоры огромного замка – я не могла тебе показаться. Даже когда ты заблудился в анфиладах и переходах – я не могла выйти к тебе, только слышала твой плач в сумерках.
– Кто ты?
Это было потом. Уже совсем потом, тебе было лет семнадцать, ты получил диплом чего-то там за что-то там, а потом был сияющий зал, свечи, шампанское, все тебя поздравляли, полный дом гостей – вот тогда-то ты и заметил меня. Не знаю, что ты увидел, может, тень на стене, или взмах моего платья, или изгиб руки.
– Кто ты?
Это уже потом, когда ты встал из-за стола, поспешил к выходу, извиняясь перед гостями, пошел прочь от залитых светом комнат в темноту заброшенных залов, и —
– Кто ты?
Я тебе не ответила, я не могла ответить.
– Не бойся… пожалуйста… не бойся!
Я не боялась тебя, мне нечего было бояться.
– Отец… расскажите мне о той… в комнатах…
– О какой, о той?
– Она живет в темных комнатах.
Валентайн, тебе уже двадцать лет, ты веришь в какие-то сказки…
– Но я видел…
– …тебе показалось.
Я могла войти к тебе в комнату в любой момент. Например, ночью, когда все спят – войти, чтобы ты увидел меня. Я не делала этого. Знаешь, почему?
Я знала, что меня ждет.
И еще.
Ты был не готов к этому. Я не знала, будешь ли ты вообще готов когда-нибудь, или ты так и проживешь свою жизнь, получишь ученую степень по чему-то там, женишься, вырастишь детей, и никогда не узнаешь, что я…
Так уже было. В предыдущий раз. И в предпредыдущий. И в предпредпредыдущий. Много их было в старинном замке, – которые смотрели в темноту заброшенных комнат и спрашивали:
– А что там?
И им отвечали:
– Там ничего нет.
Они не верили – до какого-то возраста, как правило, лет до семнадцати, а потом кивали:
Ничего нет.
И я оставалась жить.
Ты пришел ко мне неделю назад – помнишь? Сразу после смерти отца, сразу после похорон, как только огласили завещание, что старинный замок переходит в твою власть – как будто ты ждал этого. Ты не стал подниматься в большие залы и не стал оглядывать библиотеки и сокровищницы – ты сразу же направился в темные комнаты, куда никогда не проникал луч солнца.
– Кто вы?
Вот так ты спросил меня:
– Кто вы?
А потом:
– Не бойтесь… пожалуйста… не бойтесь…
Я показала тебе пульт. Помнишь? Еще ждала, что ты спросишь меня, что это такое.
Ты не спросил. Ты понял сразу же. И когда я показала тебе записи, ты не стал спрашивать, что это за шкатулки. Ты задраил люки в тот же день, ты вошел в самую высокую башню и сел в кресло, которое пустовало уже несколько веков.
Я думала, что напишут наутро местные газеты в маленьком городке. Может, они скажут правду, приведут рассказы жителей, которые видели, как огромный замок с ревом и грохотом поднялся в небо. А может, придумают что-нибудь, что старый дом сгорел, или что его вообще никогда не было, а Валентайн, выдающий себя за наследника богатого рода, был самозванцем…
Я уже не узнаю, что напишут газеты.
Никогда.
– Что… что с тобой?
А это уже потом.
– Что с тобой?
Ты смотрел на меня, ты не мог понять, что происходит, почему мое миловидное лицо наполовину истлело, и на глазнице черепа дрожит паутинка.
– Я умерла. Наполовину.
– Но… почему? А, ну да… конечно…
Я спохватилась:
– Постой-постой, ты еще не все узнал! Ты же…
Ты выставил руки вперед:
– Нет, нет… ни слова больше…
– Ни слова? Ты что? Ты даже не знаешь, куда и откуда…
– …ни слова! – ты зажал уши руками и сорвался на крик, – ни слова больше! Я не хочу ничего знать!
Ты даже не знаешь, что происходит, какие опасности…
Ты отвернулся, ты убежал в бесконечные лабиринты дома, выкрикивая что-то – нет, нет, не хочу, чтобы ты умирала…
Кажется, в тот раз ты впервые назвал меня по имени.
Меня.
По имени.
Тайна.
Черри
А вы мне скажите, вы зачем вернулись?
Ну да, десять лет назад улетели отсюда, а тут на тебе.
Чего-чего? Какую тетю Дусю навестить, может, не надо так нагло врать, в жизни вы у тети Дуси не были и даже не собирались.
Так зачем?
По делам?
И какие у вас были дела, разрешите узнать? Не бойтесь, никуда эта информация дальше не пойдет.
Да никто за вами не следил, что тут следить… взяли билет на двадцать шестое число, океан перелетели, рванули из Москвы в Воронеж, еще торопились, еще боялись опоздать… куда? А у вас рейс задержали, а вы так волновались, так боялись не успеть…
…что не успеть?
Может, скажете?
Да что за вами следить… прилетели в Воронеж, и сразу на Дарвина. Да таксист подтвердит, вы же сами ему сказали – перекресток Дарвина и Ломоносова. Вы мне скажите, вы там что забыли-то? Вы там отродясь не жили. И не работали. Что, просто свежим воздухом подышать приехали? На скамеечке посидеть?
А это у вас что, если не секрет? Вон, в переноске. Ух ты, какой… это он, она? Он? Это же сеттер? Не, не сеттер? А-а-а, сидите вы на лавочке, смотрите, школота мучает там кого-то, вы пошли, щенка отобрали… а чего в Воронеже не могли никуда пристроить, чего с собой потащили? Понравился? Это вам сейчас с ветпаспортом еще мучиться… Как назвали? Черри? Ну-ну…
– Ну, знаете… иногда я спрашиваю себя, кем бы я был, если бы остался в Воронеже… и… честное слово, мне становится страшно.
– Прямо-таки страшно?
– Ну да. Понимаю, что здесь я бы ничего не добился. И не надо мне, пожалуйста, вот это вот – не место красит человека, а человек место, – я знаю, что мое место не в Воронеже, а по другую сторону океана.
– Скажите, пожалуйста… а вы ни о чем не жалеете?
Читать бесплатно другие книги:
