Город Перестановок Иган Грег
— Я сказал «возможно». Сказал «вероятно».
— Жильё на двоих. И что я должна делать, пока ты будешь изображать экзотическое украшение?
— Да что захочешь. Всё, что ты делаешь здесь, можно с таким же успехом делать и там. Ты же сама мне всё время говорила, что подключена ко всему свету, что ты — узел в логическом пространстве данных, что твоё физическое местонахождение абсолютно не имеет значения…
— Да, и смысл этого в том, что не нужно никуда двигаться. Мне нравится там, где я есть.
— В этой обувной коробке?
— Квартира в сеульском кампусе навряд ли будет просторнее.
— Зато мы кудато выберемся! Город замечательный, там сейчас целый ренессанс культуры, не только в музыке. И кто знает, может быть, ты найдёшь там какой-нибудь интересный проект для работы. Не всё же передаётся по сетям.
Тут было не поспорить. Корея состояла действительным членом ASEAN, в отличие от Австралии с её испытательным сроком. Окажись она в нужное время в Сеуле, заведи нужные контакты, могла бы сейчас работать на Операцию «Бабочка». И пусть это были всего лишь мечтания — на обзаведение нужными контактами ушло бы, пожалуй, лет десять — едва ли ей там пришлось бы хуже, чем в Сиднее.
Мария помолчала. Новость была хорошей, уникальная возможность для них обоих; и всё же она не понимала, почему Аден вот так её огорошил. Нужно было всё ей рассказать, когда он подал заявку, какими бы мизерными ни казались шансы.
Она бросила взгляд на сцену, где двенадцать музыкантов, потея, изливали душу; потом отвернулась. Смотреть на них без подстройки было неловко, словно подглядываешь: не только изза того, что они эмоционально трудились в полной тишине, но и потому, что ни одна группа не видела другую, а Мария могла видеть их всех сразу.
— Ты можешь не спешить с решением, — заметил Аден. — Начало учебного года девятого января. Ещё два месяца.
— Но ведь они должны получить ответ заранее?
— Принимаю ли я работу, нужно ответить к понедельнику, а насчёт квартиры, думаю, особых проблем не будет. То есть, если я окажусь в конце концов один в квартире, рассчитанной на двоих, это вряд ли будет конец света, — он невинно взглянул на Марию, точно предлагая ей припомнить, когда и где он обещал отвергнуть подобный шанс только потому, что она не пожелает к нему присоединиться.
— Ну да, конечно, — согласилась Мария. — Как глупо с моей стороны.
Дома Мария, не удержавшись, заглянула в КваКС-обменник — просто посмотреть, что там творится. Операция «Бабочка» ушла с рынка. «Омниаверитас», программа-добытчик знаний, не нашёл в сети сообщений о тайфуне в том регионе: может быть, предсказание не оправдалось, а может, он ещё и произойдёт, но симуляции уже вынесли решение. Странно было думать, что всё кончилось, а буря не разразилась… Но ведь к тому моменту, как случится чтонибудь достойное попадания в службы новостей, текущие метеорологические данные, надо надеяться, не будут иметь ничего общего с тем, что произошло бы под воздействием установок управления погодой. Необходимые для симуляции данные из реального мира — лишь отправная точка, моментальный снимок мировой погоды на момент начала вмешательства.
КваКСы всё ещё шли по цене в полтора раза выше обычной — рядовые пользователи оспаривали их друг у друга, торопясь закончить недоделанное. Мария колебалась. Ей хотелось развеселить себя, но включать сейчас «Автоверсум» было глупо, куда разумнее подождать до утра.
Она подключилась к JSN, натянула перчатки, активировала рабочее пространство. Иконка с изображением человечка, поскользнувшегося на банановой кожуре и замершего в момент падения, означала сохранение её неоконченной работы. Мария ткнула иконку, и перед ней вновь мгновенно возникли чашки Петри. A. lamberti кормились, делились и умирали, словно последних пятнадцати часов не было.
Она могла бы спросить Адена в лицо: «Хочешь поехать в Сеул один? Провести годик без меня? Если дело в этом, почему бы тебе прямо об этом не сказать?» Но ведь он стал бы всё отрицать, правда это или нет. А она не поверила бы ему, лгал бы он или нет. Так зачем задавать вопрос, ответ на который ничего не даст?
Да сейчас уже не казалось важным, Сеул или Сидней, нужна она или нет. Вот место, куда можно войти отовсюду — из любой географической точки, в любом эмоциональном состоянии.
Мария уставилась на рабочее пространство, провела пальцем в перчатке по краю одной из чашек и насмешливо провозгласила:
— Меня зовут Мария, и я страдаю нездоровым пристрастием к «Автоверсуму»!
У неё на глазах культура в чашке, которой она коснулась, из грязно-синей превратилась в сплошь коричневую, а потом сделалась прозрачной, словно программа визуализации уже не отличала мёртвых A. lamberti от случайных групп органических молекул.
Однако по мере растворения бурой массы Мария вдруг заметила коечто вачале пропущенное.
Крошечная электрически-синяя искорка.
Она приблизила её к себе, не желая делать поспешные выводы. То было маленькое скопление выживших бактерий, быстрорастущее, — но это ещё ничего не доказывало. Некоторые штаммы всегда держались дольше прочих, то есть, если говорить формально, какойто «естественный отбор» происходил. Однако эволюционный триумф, которого добивалась Мария, вовсе не походил на честь оказаться динозавром, который вымрет последним.
Она вызвала гистограмму, демонстрирующую соотношение разных форм эпимеразы, — этот фермент, как она надеялась, должен был стать орудием, превращающим мутозу обратно в нутрозу. Но ничего экстраординарного схема не показала: обычный диапазон короткоживущих неудачных мутаций. Ни намёка на то, чем этот штамм отличался от его вымерших родственников.
Так почему же он процветает?
Мария «пометила» часть молекул мутозы в питательной среде, дала задание множеству копий «Демона Максвелла» отслеживать их перемещения и сделала весь процесс видимым, — для «Автоверсума» то был аналог используемой биохимиками реального мира технологии радиоактивных меток в сочетании с чемто вроде ядерного магнитного резонанса, поскольку демоны не только указывали местонахождение, но и были готовы просигналить о любых химических изменениях. Она ещё увеличила масштаб, заполнив рабочее пространство одной из выживших клеток, окрашенной теперь в нейтральный серый цвет, и смотрела, как рой фосфоресцирующих зелёных точек проникает сквозь клеточную мембрану и мельтешит по протоплазме в суете броуновского движения.
Одна за другой часть меток превратились из зелёных в красные. Это означало, что они прошли первый этап метаболического пути — присоединение высокоэнергетической группы атомов, более или менее эквивалентной фосфатной группе. Но в этом не было ничего нового: на первых трёх стадиях процесса ферменты, работавшие с нутрозой, расходовали на самозванку энергию, как на настоящее питательное вещество.
Строго говоря, эти красные точки уже не были больше мутозой, но Мария дала демонам указание окраситься в хорошо различимый фиолетовый цвет не только в присутствии собственно нутрозы, но и в том случае, если наблюдаемые молекулы вернутся к классическим формам на более поздних стадиях превращений, — будут, так сказать, спасены в процессе переваривания. Она, конечно, сомневалась, чтобы такое могло произойти при неизменённой эпимеразе, но ведь почемуто бактерия процветала.
Молекулы с красными метками беспорядочно бродили по клетке, частично переваренные свободно смешивались с нетронутыми. Аккуратные схемы метаболических процессов — пути Эмбдена — Мейергофа[3] в реальном мире или пути Ламберта в «Автоверсуме» — всегда создают впечатление упорядоченного конвейера по обработке молекул, но, говоря по правде, любую из живых систем на глубинном уровне движет энергия случайных столкновений.
Несколько красных меток окрасились оранжевым. Вторая стадия: фермент превратил шестиугольное кольцо молекулы в пятиугольник, а освободившееся звено стало ответвлением, более доступным и легче вступающим в реакции, чем раньше.
Попрежнему ничего нового. И ни следа фиолетового.
Ничего интересного не происходило так долго, что Мария бросила взгляд на часы и произнесла: «Глобус», — чтобы посмотреть, не вышел ли недавно в онлайн на дневную работу какой-нибудь крупный населённый центр. Однако картинка с подлинным видом Земли из космоса чертовски ясно показывала, что рассвет сейчас посреди Тихого океана. Калифорния приступила к делам ещё до того, как Мария вернулась домой.
Несколько оранжевых точек пожелтели. Третья стадия пути Ламберта, как и первая, заключалась в присоединении к сахару богатой энергией группы атомов. Когда это происходило с нутрозой, затраты окупались: «заряженными» в конечном счёте оказывались в два раза больше молекул-поставщиков энергии, чем было «разряжено». Мутоза же на четвёртой стадии — расщепление кольца на две части меньшего размера — необратимо тормозила всю биохимическую механику…
Но тут жёлтая искорка на глазах у Марии разделилась на две, и обе были окрашены в фиолетовый цвет.
Мария, опешив, не поверила своим глазам. Потом увидела, как это случилось снова. А потом в третий раз.
Потребовалась минута, чтобы всё продумать и понять, что это значит. Бактерия не восстанавливала первоначальную структуру сахара, превращая мутозу обратно в нутрозу, и не проделывала аналогичный фокус ни с одним из метаболитов. Вместо этого она, повидимому, видоизменила фермент, разрезающий кольцо, создав такой его вариант, который мог работать непосредственно с метаболитом мутозы.
Мария остановила процесс, приблизила изображение и включила повтор на молекулярном уровне. Подозреваемый фермент состоял из тысяч атомов, было невозможно определить разницу на глаз, но в том, что он делал, сомневаться не приходилось. Двухатомная сине-красная веточка на сахаре, которую она переставила, так и не сдвинулась обратно, на «правильное» место, зато фермент теперь идеально управлялся с изменившейся геометрией.
Она вызвала старую и новую версии фермента, подсветила места, в которых третичная структура различалась, и прощупала их кончиками пальцев, удостоверившись на ощупь, что впадинки гигантской молекулы, в которых как раз происходила реакция, изменили форму.
А что после разрезания кольца? Половинки были одинаковыми, независимо от того, представлял исходный сахар собой нутрозу или мутозу. Далее путь Ламберта протекал как ни в чём не бывало.
Мария пребывала в восторге и некотором ошеломлении. Многие люди пытались добиться такой спонтанной адаптации уже шестнадцать лет. Она даже не знала, почему в конце концов добилась успеха, — ведь сама пять лет возилась с механизмами коррекции ошибок A. lamberti, пытаясь заставить бактерию мутировать не то чтобы быстрее, но беспорядочнее. Каждый раз получался штамм, который — как и у самого Ламберта, и у других пытавшихся — снова и снова претерпевал один и тот же скудный набор бесполезных, предсказуемых мутаций, будто гдето в недрах самой механики «Автоверсума» было нечто, исключавшее пышное разнообразие, которое без всяких усилий расцветало в биологии реального мира. Кэлвин с соавторами выдвинули предположение, что, поскольку физика «Автоверсума» исключает принципиальную неопределённость квантовой механики реального мира, изза отсутствия этого жизненно важного потока «истинной непредсказуемости», аналогичного богатства явлений нельзя от неё ожидать ни на каком уровне.
Но это же всегда было нелепостью, а теперь она доказала, что это нелепость.
На мгновение Мария задумалась, не позвонить ли Адену или Франческе? Но Аден не поймёт и ограничится вежливым кивком, а будить мать в такой час не стоит.
Мария поднялась на ноги и немного побродила по тесной спаленке, слишком возбуждённая, чтобы сидеть смирно. Надо послать письмо в «Автоверсум ревью» (у неё была полная подписка, семьдесят три доллара в год), приложив к нему полный геном штамма, с которого она начала работу, чтобы любой мог попробовать повторить эксперимент…
Снова села и принялась сочинять письмо, развернув ворд-процессор в передней части рабочего пространства; потом решила, что ещё рано, — слишком много предстоит сделать, чтобы сформировать основу хотя бы для краткого отчёта.
Она склонировала небольшую колонию нового штамма и посмотрела, как он постепенно растёт на среде с чистой мутозой. Оно и понятно, но проверить стоило.
Затем сделала то же самое уже с чистой нутрозой, и колония, конечно, сразу вымерла. Изначальная форма фермента, разрезающего кольцо, была утрачена, и мутоза с нутрозой поменялись ролями яда и пищи.
Мария это обдумала. A. lamberti адаптировалась, но адаптировалась не так, как она ожидала. Почему бы ей не найти способ потреблять оба сахара, вместо того чтобы обменять один тип эксклюзивного потребления на другой? Такая стратегия была бы намного удачнее. Именно так поступила бы бактерия реального мира.
Некоторое время Мария размышляла над этим вопосом, а потом засмеялась. Шестнадцать лет все охотились за одним-единственным убедительным примером естественного отбора в «Автоверсуме», а она тут переживает, что адаптация оказалась не лучшей из всех возможных. Эволюция — ходьба наугад по минному полю, а не заранее заданная траектория вперёд и вверх, к «совершенству». A. lamberti нашла удачный способ превратить яд в пищу. Если вследствие этого верным оказалось и обратное, значит, не повезло.
Мария провела ещё с дюжину опытов. Она потеряла счёт времени; когда рассвело, программа сделала изображения ярче, чтобы они не растворялись в дневном свете. Только когда сосредоточенность чуть ослабла и Мария огляделась вокруг, то поняла, как засиделась.
Она снова взялась за письмо. Сочинив три варианта первого абзаца, получивших одну и ту же оценку от «Верблюжьего глаза»: «Когда будешь это перечитывать, почувствуешь отвращение. Уж поверь мне», — она наконец призналась себе, что полностью выжата. Она всё выключила и забралась в постель.
Некоторое время Мария лежала в оцепенении, зарывшись лицом в подушку, и ждала, когда поблекнут призрачные образы чашек Петри и молекул ферментов. Пять лет назад она проработала бы всю ночь, и на следующий день ей не грозило бы ничего, кроме приступа зевоты. Сейчас она чувствовала себя так, словно её сшиб поезд, и знала, что останется разбитой несколько дней. «Тридцать один — это старость, старость, старость».
В голове стучало, всё тело ныло. Неважно. Всё время и деньги, которые она вышвыривала на «Автоверсум», окупились. Каждое мгновение, проведённое ею там, теперь оправдано.
«Да ну?» Она перекатилась на спину и открыла глаза. «А что, собственно, изменилось?» Это попрежнему не более чем хобби, поблажка самой себе, причудливая компьютерная игра. Она станет знаменита среди семидесяти двух маньяков, заклиненных на «Автоверсуме». «Сколько счетов можно будет этим оплатить? Сколько тайфунов предотвратить?»
Мария зарылась лицом в подушку, чувствуя себя ненормальной и безнадёжной дурой — и, несмотря ни на что, счастливая. Руки и ноги обмякли, во рту пересохло, а комната, казалось, раскачивается, погружая её в сон.
5. (Не отступая ни на шаг)
Ноябрь 2050 года
Пир закрепил обе ступни и одну ладонь на стекле и немного передохнул. Запрокинув голову, он ещё раз охватил взглядом серебрящуюся стену небоскрёба, устремлявшуюся от него в бесконечность. Белые, как хлопок, облака проплывали выше любой из частей здания — несмотря на то, что ему не было конца.
Освободив правую ногу, он закрепил её выше по стене, затем обернулся и посмотрел на аккуратную решётку города внизу, окружённую пригородами, упорядоченными, как пахотные поля. Сплюснутая перспективой сельская местность по краям превращалась в бурозелёный ободок полусферической чаши Земли, а голубой, затянутый дымкой горизонт делил весь вид строго пополам. Элементы ландшафта, такие как облака, были «бесконечно большими» и «бесконечно удалёнными»; город конечного размера, сколь угодно громадный, исчезал бы из виду, как исчезало подножие небоскрёба. Расстояние, однако, не сводилось к игре с перспективой; Пир знал, что может приближаться к земле сколько угодно, но никогда не достигнет её. Часы, дни, столетия.
Он не помнил, как начал спуск, хотя ясно понимал — облачным знанием и облачной памятью — в каком смысле это начало было, а в каком его не было. Его память о небоскрёбе, как и вид небоскрёба, казалось, сходилась на расстоянии в одну точку; всё, что он мог вспомнить, оглядываясь назад от текущего момента, — это процесс спуска, прерываемый минутами отдыха. Хотя мысли его, случалось, блуждали, Пир не терял сознания; прошлое, казалось, простирается назад в вечность, без швов и стыков, и всё же он мог охватить его одним конечным взглядом, благодаря неким законам ментальной перспективы, какомуто исчислению памяти, согласно которому всё более отдалённые моменты прошлого вносили до бесконечности уменьшавшиеся вклады в суммарное состояние его ума. Однако имелись ещё и облачные воспоминания, воспоминания о том, что было до спуска. Он не мог связать их с настоящим, однако они существовали как некий фон, оттенявший всё остальное. Пир точно знал, кем он был и что делал в то время, бывшее прежде времени, в котором он жил сейчас.
Когда Пир остановился, он был вымотан до предела, однако после минутного отдыха ощутил себя полным энергии и энтузиазма, как обычно. Когдато, в облачном времени, готовя себя к спуску, он устранил необходимость и желание еды, питья, сна, секса, общества или хотя бы разнообразия видов и запрограммировал «внешнее я» — сложную, но не обладающую сознанием контролирующую программу, имевшую доступ к модели его мозга и тела и способную при необходимости осуществить её тонкую настройку — следить за тем, чтобы это условие оставалось неизменным. Пир с удовольствием возобновил спуск, словно счастливый Сизиф. Нисхождение по зеркально-гладкой стене небоскрёба до сих пор было самой чистой радостью, какую он мог себе вообразить: солнечное тепло, отражавшееся на него со стены, порывы прохладного ветра, слабое поскрипывание стали и бетона. Адреналин и умиротворение. Напряжение всех сил, равномерно чередующееся с отдыхом. Непрерывное движение. Прикосновение к бесконечности.
Вдруг здание, земля, небо и его тело исчезли. Остались лишь зрение и слух. Пир обнаружил, что смотрит на свой Бункер: скопление экранов, плавающих в чёрной пустоте. На одном из экранов виднелась Кейт: двумерная, чёрнобелая, кроме губ, всё неподвижно. Она сказала:
— Ты установил порог чертовски высоко. И узнал бы об этом лет через десять, если бы я не позвонила.
Пир закряхтел, на мгновение сбитый с толку отсутствием осязательных ощущений, создаваемых обычными органами речи, и бросил взгляд (для этого понадобилось то же мысленное усилие, что и при обычном переводе глаз) на соседний экран с графиком, демонстрирующим соотношение времени Бункера и реального времени за последний период.
Наблюдать Бункер — сказать «находиться в нём» значило бы сильно преувеличить — было для Копии наиболее приспособленным к компьютерному бытию состоянием при условии сохранения сознания. Симуляция тела при этом прекращалась вовсе, важнейшие части мозга превращались в абстрактную карту нервных связей, набор логических вентилей, не претендующий на правдоподобие с точки зрения физиологии. Пир не слишком часто входил в это состояние, но всё же Бункер был полезен в качестве стандарта, базы для сравнения. В лучших случаях, когда запросы, что изредка случалось, ослабевали и Пир оставался в процессорном кластере всего с двумя-тремя другими пользователями, фактор замедления в Бункере опускался до тридцати. А в худших? Как раз недавно такой худший случай и наступил, закончившись всего пару минут назад: один из участков графика был совершенно плоским. Более десяти часов реального времени Пир вообще не обсчитывался.
— Операция «Бабочка», — пояснила Кейт. — Симуляции управления погодой. Эти козлы всё скупили.
Её голос звучал гневно и потрясённо. Пир спокойно отозвался:
— Невелика потеря. Если ты из Народа Солипсистов, сам строишь свой мир на своих условиях, чем бы ты при этом ни рисковал. Реальное время не имеет значения. Пусть дают нам один обсчёт за год. Что это изменит? Ничего.
Он посмотрел ещё на один дисплей и понял, что пробыл в модели с небоскрёбом семь субъективных минут. Ложные воспоминания вплелись идеально, он нипочём не поверил бы, что пребывание было столь коротким. Конечно, отдельный расчёт этих воспоминаний требовал времени, но гораздо меньшего, чем понадобилось бы для достижения того же эффекта путём обычного накопления опыта.
— Ошибаешься, — возразила Кейт. — Ты не…
— Пусть прогоняют одно мгновение времени модели на каждом процессорном кластере для каждой Копии со дня её создания, а потом полностью посвящают его другим пользователям. Копии будут переходить от машины к машине с замедлением в несколько миллиардов раз… и это будет абсолютно неважно. Производители могли бы запускать нас всех бесплатно. Пусть это был бы своего род ритуал, благословение аппаратуры духами умерших. Тогда можно забыть про трастовые фонды и навсегда перестать беспокоиться о деньгах. Чем мы дешевле, тем менее уязвимы.
— Это лишь половина правды. Чем дальше нас вытеснят на обочину, тем больше риск.
Пир попытался вздохнуть. Звук получился довольно правдоподобный, но отсутствие ощущений раздражало.
— У нас что, есть причины оставаться в аварийном режиме? Я должен принять какоето молниеносное решение? Ракеты уже летят к… — он взглянул на экран, — Далласу?
Даллас? Американский доллар, надо думать, сильно упал к йене.
Кейт не ответила, так что Пир, переведя взгляд на иконки тела и помещения, активировал их усилием воли. Его бестелесное сознание и экраны Бункера воплотились в молодого человека в футболке и синих джинсах, сидящего босиком в зале управления без окон, напоминающем операторскую офисного центра средних размеров.
Физиологическое состояние возобновилось, каким было в последние мгновения на стене небоскрёба, так что чувствовал он себя прекрасно: свободным и полным энергии. Пир сделал моментальный снимок этого чувства, чтобы можно было возвращать его себе по желанию. Он бросил умоляющий взгляд на Кейт; та смягчилась и присоединилась к нему, исчезнув с экрана и появившись на соседнем стуле.
— Я как раз из Народа Солпсистов, — заявила она. — Что происходит снаружи, мне неважно… И всётаки нам нужны какието гарантии, какието минимальные стандарты.
Пир засмеялся.
— И что же ты предпримешь? Займёшься лоббированием? Будешь тратить всё своё время на сочинение петиций в Брюссель и Женеву? «Права человека» — для тех, кому угодно играть в людей. Я знаю, кто я такой. Не человек, — он сунул руку себе в грудь, без усилий пронизав рубаху, кожу и рёбра, и вырвал сердце. Он чувствовал, как раздвигается плоть, и всё последующее, но, хотя все аспекты боли были «реалистичными», заранее заданные барьеры изолировали их от мозга, очищая восприятие от каких-либо эмоциональных или хотя бы метаболических последствий. И сердце в руке продолжало биться, как ни в чём не бывало; кровь появлялась и исчезала прямо в оборванных концах вен и артерий, игнорируя «образовавшееся расстояние».
— Моргнул, и десяти часов словно не было, — гнула своё Кейт. — Это не катастрофа, но к чему движется дело? Объявят чрезвычайную ситуацию и национализируют все вычислительные мощности в Токио ради управления погодой?
— В Токио?
— Согласно некоторым моделям, Парниковые Тайфуны доберутся до Японских островов в ближайшие тридцать лет.
— Да хрен с ним, с Токио. Мыто в Далласе.
— Уже нет, — Кейт указала на дисплей: блуждание биржевых курсов и погоня за самыми дешёвыми КваКСами вновь перебросили их через Тихий океан. — Хоть это и неважно. На Мексиканский залив тоже строят планы.
Пир положил сердце на пол и пожал плечами; потом порылся в грудной полости в поисках других органов. Наконец выбрал пригоршню лёгкого. Выдранный кусок розоватой ткани продолжал расширяться и опадать в такт дыханию — с функциональной точки зрения, он всё ещё находился внутри грудной клетки.
— Начнёшь искать безопасности, кончишь тем, что угодишь под контроль потребностей прежнего мира. Народ Солипсистов мы или нет?
Глядя на его бескровную рану, Кейт негромко произнесла:
— Принадлежать к Народу Солипсистов — не значит обязательно умереть от глупости. Ты разбираешь своё тело на части и воображаешь, что это доказывает твою неуязвимость? Подсадил себе несколько воспоминаний с усиленной перспективой и думаешь, будто действительно жил вечно? Мне не нужны дешёвые иллюзии бессмертия. Я хочу настоящего.
Пир нахмурился и впервые обратил внимание на то, какое тело она выбрала. Её ещё можно было опознать, однако то была самая отдалённая вариация на тему «Кейт», какую ему приходилось видеть. Короткостриженая, с пронзительным взглядом серых глаз, более угловатая, чем обычно, в простой и свободной белой одежде. Она выглядела аскетичной, функциональной и на чтото решившейся.
— Любопытные известия, — заметила она небрежно и вместе с тем насмешливо, словно меняя тему. — Появился один человек, гость снаружи, который подкатывает к самым богатым Копиям, предлагая первичную недвижимость для их вторых версий по несуразным ценам.
— Сколько он просит?
— Два миллиона экю.
— Что, в месяц?
— Нет. Раз и навсегда.
Пир хмыкннул.
— Это надувательство.
— А снаружи он заключает контракты с программистами, дизайнерами, архитекторами. Поручает им и оплачивает работу, для исполнения которой нужно по крайней мере несколько десятков процессорных кластеров.
— Неплохой ход. Такое и вправду может убедить кого-нибудь из этих трясущихся маразматиков, что он способен дать обещанное. Но вряд ли многих. Кто выложит денежки, не подключившись к аппаратуре и не прогнав тесты? Как такое подделать? Он может продемонстрировать им симуляции шикарных машин, но если они ненастоящие, работать не будут. Тут и конец обману.
— Сандерсон заплатила. И Репетто заплатил. Последнее, что я слышала, — он ведёт переговоры с Риманом.
— Не верю нисколько. У них у всех есть собственное железо, на что им связываться?
— Они все — известные радикалы. Все знают, что у них имеется своя аппаратура. Если дела пойдут худо, её могут конфисковать. Тогда как этот тип, Пол Дарэм, просто никто. Ясно, что это чейто посредник, но, кто бы за ним ни стоял, ведут они себя так, будто вычислительных мощностей у них больше, чем у «Фудзицу», и при том раз этак в тысячу дешевле. И никаких следов всего этого на открытом рынке. Официально никто не знает об их существовании.
— И неофициально тоже. Потому что они не существуют. Два миллиона экю!
— Сандерсон заплатила. И Репетто заплатил.
— Согласно твоим источникам.
— Гдето же Дарэм берёт деньги. Я переговорила с Малколмом Картером. Дарэм заказал ему город, тысячи квадратных километров, и сплошь активные. Архитектурные детали, проработанные до предела различимости человеческим зрением или лучше. Толпища псевдоавтономников, сотни тысяч человек. Зоопарки и заповедники согласно последним поведенческим алгоритмам. Водопад, равного которому на Земле не бывало.
Пир выволок изнутри петлю кишечника и игриво набросил её себе на шею.
— Ты и сама могла бы получить подобный город в личное пользование при большом желании — если готова жить с замедлением. Почему тебя так вдруг заинтересовал этот пройдоха Дарэм? Даже если он впрямь гениален, его цена тебе не по карману. Взгляни правде в глаза: ты застряла здесь, в трущобах, как и я, — и это совершенно неважно. — Пир позволил себе ненадолго вернуться мысленно к последнему разу, когда они занимались любовью. Он наложил воспоминание на текущую сцену, так что видел одновременно обеих Кейт; и новая, худая и сероглазая, словно бы смотрела, как он лежит на полу, тяжело дыша, под осязаемым образом её же более раннего тела, — хотя на самом деле она видела его попрежнему сидящим в кресле и слабо улыбающимся.
«Всякая память — кража», — писал Даниэль Лебег. Пир ощутил внезапный укол посткоитального уныния, смешанного с чувством вины. Но в чём же он виноват? Всего лишь идеальное воспоминание, не более.
— Я не могу себе позволить цену Дарэма, — проговорила Кейт, — зато могу позволить цену Картера.
На секунду Пир был захвачен врасплох, но затем ответил восхищённой улыбкой.
— Да ты, я гляжу, серьёзно?
Кейт сдержанно кивнула.
— Да. Я обдумывала это какоето время, но, после того как тебя на десять часов «сплющило»…
— А ты уверена, что Картер тоже серьёзен? Откуда знаешь, что ему в самом деле есть чем торговать?
Кейт поколебалась.
— Я и сама его нанимала, когда была снаружи. Когдато я проводила много времени в виртуальной реальности в качестве гостя, и он создал некоторые мои любимые места: зимний пляж и тот домик, куда я тебя водила. И ещё коечто. Он был одним из тех, с кем я обсуждала своё решение, прежде чем уйти сюда навсегда.
Пир смотрел на неё с беспокойством: Кейт редко говорила о прошлом, и его это устраивало как нльзя более. К счастью, она вернулась к предмету разговора:
— Учитывая замедление, все эти фильтры, маски, — сложно судить… Однако не думаю, что он настолько изменился. Я ему попрежнему доверяю.
Пир медленно кивнул, рассеянно двигая наброшенную на плечи скользкую кишку туда-сюда.
— Но доверяет ли ему Дарэм? Насколько основательно он собирается проверять город на наличие «зайцев»?
— Картер уверен, что сможет спрятать меня. У него есть программы, способные разложить мою модель и спрятать части в глубине алгоритмов города, среди нескольких миллиардов заурядных излишеств и несовершенств.
— Несовершенства можно впоследствии оптимизировать. Вдруг Дарэм…
— Картер не дурак, — нетерпеливо перебила Кейт. — Он знает, как работают оптимизаторы, и сумеет сделать так, чтобы они не затронули его работу.
— Ладно. Но… когда ты окажешься там, как у тебя будет со связью?
— Не очень. Только ограниченная возможность подслушивать то, к чему захотят иметь доступ легальные обитатели, а этого может быть не так много, если цель всего предприятия — секретность. Со слов Картера, у меня сложилось впечатление, что они хотят натащить к себе всего, что может понадобиться, а потом поднимут подъёмный мост.
Пир некоторое время переваривал эту информацию, но напрашивавшийся вопрос предпочёл не задавать, даже не показывать, что тот пришёл ему в голову.
— А ты что с собой возьмёшь?
— Все те же программы и окружение, которыми я пользуюсь здесь. По сравнению со мной самой, это не так уж много данных. А оказавшись внутри, я получу доступ в режиме «только чтение» ко всем общественным функциям города: средствам информации, развлечениям, общим территориям. Смогу гулять по главной улице, невидимая и неощутимая, разглядывая триллионеров. Однако моё присутствие ни на что не будет влиять — разве что притормозит всё на неуловимую долю процента, так что даже самая пристальная проверка должна будет счесть весь пакет свободным от загрязнений.
— И с какой скоростью ты там будешь функционировать?
— На этот вопрос мне бы не стоило отвечать, — фыркнула Кейт. — Это ты у нас сторонник «одного обсчёта за год».
— Да я просто из любопытства.
— Зависит от того, сколько КваКСов будет получать город, — она поколебалась. — Картер не нашёл на этот счёт ясных свидетельств, но он считает, есть вероятность, что наниматели Дарэма наложили лапы на какоето новое высокопроизводительное оборудование…
Пир застонал.
— Уволь, вся эта сделка и без того достаточно подозрительна! Только не начинай вещать о пресловутом «технологическом прорыве». Почему люди думают, что ктото способен сохранить такую вещь в тайне? Или что комуто это вообще понадобится?
— Может, они и не собираются хранить тайну очень долго. Но, вероятно, лучший способ извлечь дивиденды из технологии — продать первые процессоры нового поколения самым богатым Копиям ещё до того, как они появятся на открытом рынке и обвалят курс КваКСов.
— Зачем тогда вообще прятаться? — рассмеялся Пир. — Случись нечто подобное, и бояться проектов управления погодой не придётся.
— Затем, что никакого прорыва может не быть. Единственное, что известно наверняка, что некоторые из самых богатых и информированных Копий сочли, что в это… убежище стоит удалиться. И я рискну отправиться с ними.
Пир немного помолчал. Наконец он спросил:
— Так ты перебираешься полностью или склонируешь себя?
— Склонирую.
Он мог легко скрыть своё облегчение, но не стал. Вместо этого сказал:
— Я рад. Мне тебя недоставало бы.
— А мне недоставало бы тебя. Я хочу, чтобы ты отправился со мной.
— Хочешь?..
Кейт наклонилась в его сторону.
— Картер говорит, что может включить тебя с твоим багажом за прибавку в пятьдесят процентов. Клонируй себя и присоединяйся. Я не хочу тебя терять — ни для одной из моих версий.
Пир ощутил прилив возбуждения и страха. Он снял моментальный снимок этой эмоции, затем произнёс:
— Не знаю. Я никогда…
— Вторая версия, живущая в самой безопасной аппаратуре на Земле. Это точно не значит «сдаться внешнему миру» — просто приобрести настоящую независимость.
— Независимость? А ну как этим Копиям надоест город Картера, и они решат отправить его в утиль, поменять на чтонибудь новенькое?
Кейт ничуть не была обескуражена.
— Возможно и такое. Но в общественных сетях тоже нет никаких гарантий. Так по крайней мере ты увеличишь шанс хотя бы одной версии на выживание.
Пир попытался представить себе подобное будущее.
— Безбилетниками. Без связи. Только мы и те программы, которые сможем прихватить с собой.
— Ты из Народа Солипсистов, ведь так?
— Ты же знаешь, что да. Но… Я никогда до сих пор не запускал вторую версию. И не знаю, как отнесусь к этому после расщепления.
Как к этому отнесётся кто?
Кейт наклонилась и взяла с пола его сердце.
— Вторая версия ничем тебя не побеспокоит, — она вонзила в Пира взгляд своих новообретённых серых глаз. — Мы функционируем с замедлением шестьдесят семь. Картер передаст город Дарэму через шесть месяцев реального времени. Но кто знает, когда Операция «Бабочка» снова надумает нас «сплющить»? Так что времени на решение у тебя немного.
Пир продолжал показывать Кейт своё тело сидящим в кресле и глубоко задумавшимся, хотя на самом деле встал и прошёлся по комнате, лишь бы уйти изпод этого грозного взгляда.
Кто я? Хочу ли я этого?
Он не мог сосредоточиться. Вручную вызвал на одном из экранов меню, состоящее из двенадцати одинаковых картинок: анатомическое изображение мозга в стиле девятнадцатого века, с поверхностью, разделённой на отделы, помеченные названиями эмоций и способностей. Каждая иконка предоставляла доступ к пакету параметров психики, представляющему собой моментальный снимок возникшего некогда состояния ума или искусственно синтезированную комбинацию.
Пир коснулся иконки, называвшейся «Ясность».
За двенадцать коротких лет реального времени, что прожил в качестве Копии, он старался исследовать все возможности, нанести на схему каждое последствие того, кем он стал. Он преобразил своё окружение, тело, личность, восприятие, но весь опыт всегда принадлежал только ему. Какие бы фокусы он ни устраивал со своей памятью, это всегда были добавления, он никогда ничего не стирал, и через какие бы изменения ни прошёл, всегда оставался, в конечном счёте, единой личностью, принимающей всю ответственность и собирающей части воедино. Единственный свидетель, объединяющий всё.
Истина состояла в том, что мысль об отказе от целостности туманила его мысли страхом. То было последнее, что позволяло сохранять иллюзию, будто он остаётся человеком. Последняя важная ложь.
А как писал Даниэль Лебег, основатель Народа Солипсистов: «Моя цель — отнять всё, что почитается в качестве квинтэссенции человека… и обратить это в прах».
Пир вернулся в своё сидящее тело и сказал:
— Я согласен.
Кейт улыбнулась, поднесла к губам его бьющееся сердце и запечатлела на нём долгий, страстный поцелуй.
6. (Бумажный человечек)
Июнь 2045 года
Пол проснулся с совершенно ясной головой. Оделся и поел, стараясь сохранять оптимизм. Он продемонстрировал готовность сотрудничать, теперь была его очередь попросить коечто взамен. Он прошёл в кабинет, включил терминал и набрал собственный номер. «Джинн» отозвался тотчас. Пол сказал:
— Я хотел бы поговорить с Элизабет.
Пик.
— Это невозможно.
— Невозможно? Почему бы тебе просто не спросить её саму?
Пик.
— Я не могу это сделать. Она даже не знает о твоём существовании.
Пол холодно смерил его взглядом.
— Не ври мне, это пустая трата времени. Я собирался всё ей объяснить, как только получу выжившую Копию…
Пик.
— Так мы себе воображали, — сухо отозвался «джинн».
Уверенность Пола поколебалась.
— Ты утверждаешь, что исполнил, наконец, свой величайший замысел, и даже не упомянул об этом единственно женщине, которая?..
Пик. Лицо Дарэма обратилось в камень.
— Я действительно не хочу это обсуждать. Не могли бы мы приступить к эксперименту?
Пол открыл рот, чтобы возразить, и обнаружил, что ему нечего сказать. Весь гнев и ревность внезапно развеялись, сменившись… неловкостью. Словно он очнулся от грёз наяву, от причудливой и подробной фантазии о связи с чужой любовницей. Пол и Элизабет, Элизабет и Пол. Что произошло между ними, не его дело. О чём бы ни говорили воспоминания, той жизнью ему уже не жить.
— Конечно, — сказал он, — займёмся экспериментом. Времято летит. Тебе должно было исполниться сорок пять… позавчера вроде бы? Поздравляю.
Пик.
— Спасибо, но ты ошибаешься. Пока ты спал, я коечто подправил. Отключил часть модели, а в большую часть остального внёс изменения. Сегодня только четвёртое июня, ты получил шесть часов сна за десять часов реального времени. Помоему, неплохая работа.
Пол разъярился.
— Ты не имел права так поступать!
Пик. Дарэм вздохнул.
— Будь практичнее. Спроси себя, что бы ты сделал на моём месте.
— Это тебе не шутки!
Пик.
— Ну поспал ты без части тела. Вычистил я токсины у тебя из крови со скоростью, недоступной физиологии, — «Джинн» выглядел искренне озадаченным. — По сравнению с экспериментами, это ерунда. Почему тебя это беспокоит? Ты ведь проснулся точно таким же, как если бы спал обычным способом.
Пол овладел собой. Он не желал объяснять, каким уязвимым себя почувствовал, когда ктото, проникнув сквозь трещины вселенной, избавил его от ненужных органов на время сна. И чем меньше этот ублюдок знает об уязвимых местах своей Копии, тем лучше — иначе он ими воспользуется. Вместо этого Пол сказал:
Читать бесплатно другие книги:
