Город Перестановок Иган Грег

7. (Не отступая ни на шаг)

Ноябрь 2050 года

— От двенадцати до восемнадцати месяцев? Они уверены?

— Ну что я могу сказать? — сухо отозвалась Франческа Делука. — Так говорит их модель.

Мария изо всех сил старалась говорить спокойно.

— Это куча времени. Мы устроим тебе сканирование. Соберём деньги. Я могу продать дом и займу у Адена…

Франческа улыбнулась, но покачала головой.

— Нет, милая. — Её волосы слегка поседели, с тех пор как Мария в последний раз понастоящему смотрела на неё, стараясь сознательно оценить её облик, но никаких явных признаков болезни не было. — Какой в этом смысл? Даже если бы я этого хотела — а я не хочу, — что толку от цифровой копии, которая никогда не будет запущена?

— Она будет запущена. Компьютерные мощности дешевеют. Все на это рассчитывают. Тысячи людей хранят сканы в ожидании…

— Сколько замороженных трупов уже оживили?

— Это не одно и то же.

— Сколько?

— Физически — ни одного. Но некоторые из них были просканированы…

— И оказались нежизнеспособны. Все, кто вызывал интерес: всякие знаменитости, диктаторы, — имеют повреждения мозга, а до остальных никому дела нет.

— Файл с результатами сканирования не имеет ничего общего с замороженным трупом. Ты никогда не станешь нежизнеспособной.

— Да, но я никогда не окажусь среди тех, кого стоит возвращать к жизни.

Мария сердито уставилась на мать.

— Я верну тебя к жизни. Или ты не веришь, что у меня когда-нибудь найдутся для этого деньги?

— Может, и найдутся, — возразила Франческа. — Но я не собираюсь проходить сканирование, так что забудь об этом.

Мария сидела на краешке кровати и горбилась, не в силах найти удобную позу и не зная, куда девать руки. Солнце заливало комнату непристойно яркими лучами, обнажая каждую пушинку на ковре; ей приходилось сдерживаться, не позволяя себе встать и закрыть жалюзи. Почему Франческа не рассказала ей всё по телефону? По телефону было бы в тысячу раз легче.

— Ну ладно, — согласилась она, — сканирование проходить ты не хочешь. Но ктото в мире наверняка делает наномашины против рака печени. Хотя бы экспериментальные.

— Не для этого типа клеток. Этот онкоген не из самых распространённых, и никто толком не знает его клеточных маркеров.

— И что с того? Их ведь могут найти, верно? Могут рассмотреть клетки, выделить маркеры и модифицировать существующие наномашины. Вся необходимая информация есть в твоём теле.

Мария представила себе, как мутировавшие белки, образующие метастазы, торчат сквозь мембраны клеток, выделенные зловещим ядовитожёлтым цветом. Франческа проговорила:

— Не сомневаюсь, что при наличии достаточного умения, времени и денег это можно было бы сделать. Но так уж вышло, что никто не собирается предпринять ничего подобного в ближайшие восемнадцать месяцев.

Марию начало трясти. Дрожь накатывала волнами. Она не издавала ни звука, просто сидела и ждала, пока отпустит. Наконец выдавила:

— Должны же быть лекарства.

Франческа кивнула.

— Мне вводят лекарство, замедляющее рост первичной опухоли и ограничивающее метастазирование. Пересадку делать бессмысленно, вторичных разрастаний уже слишком много, так что отказ печени сейчас — наименьшая из моих забот. Я могу принимать средства общего цитотоксического действия, и всегда остаётся радиационная терапия, хотя не думаю, что польза от неё перевешивает побочные эффекты.

— Хочешь, я поживу с тобой?

— Нет.

— Я не помешаю. Ты же знаешь, я могу работать отовсюду.

— В этом нет необходимости. Я смогу за собой ухаживать.

Мария прикрыла глаза. Она не могла себе представить, что сможет выдержать это ещё час, не говоря уже год. Когда отец умер от сердечного приступа три года назад, она пообещала себе собрать денег, чтобы просканировать Франческу к её шестидесятилетию. Но даже не приблизилась к этой цели. «Я всё испортила. Зря тратила время. А теперь уже почти поздно».

— Может быть, удастся найти работу в Сеуле, — подумала она вслух.

— Я думала, ты не собираешься ехать.

Мария непонимающе взглянула на мать.

— Почему ты не хочешь сканироваться? Чего боишься? Я бы защитила тебя, сделала всё, что попросишь. Если не хочешь, чтобы тебя запускали, пока не преодолеют замедление, я этого дождусь. Если хочешь очнуться в физическом теле — органическом теле — я дождусь.

Франческа улыбнулась.

— Знаю, что дождёшься, милая. Дело не в этом.

— Тогда в чём?

— Я не хочу об этом спорить.

Мария была в отчаянии.

— Я не буду спорить. Но сказать ты мне можешь? Пожалуйста!

Франческа смягчилась.

— Послушай, когда сделали первую Копию, мне было тридцать три. Тебе было всего пять лет, и ты выросла с этой идеей, но для меня она всё ещё… слишком чуждая. Это нечто, что делают эксцентричные богатеи, ну как они когдато замораживали свои трупы. Для меня потратить сотни тысяч долларов ради шанса обзавестись компьютерной имитацией после смерти отдаёт… фарсом. Я не эксцентричный миллионер, не хочу тратить свои деньги — и твои тоже — на создание какогото… говорящего памятника собственному эго. У меня ещё сохранилось ощущение, что важно, а что нет, — она умоляюще взглянула на Марию. — Неужели это теперь ничего не значит?

— Это не будет имитацией. Ты будешь собой.

— И да, и нет.

— Что это значит? Ты же всегда говорила мне, что веришь…

— Я действительно верю, что Копии разумны. Просто я не сказала бы, что они — «тот же самый человек», с которого их сняли, или чо другой. Тут нет ни правильного, ни ошибочного ответа, это вопрос не истины, а семантики. Дело в том, что у меня есть самоощущение, прямо сейчас, кто я, где проходят мои границы. И они не включают никакой Копии меня, запущенной в неопределённом будущем. Понимаешь? Сканирование не облегчит мне процесс умирания. Что бы ни думала на этот счёт моя Копия, если вдруг такая появится.

— Да это просто извращение, — сердито воскликнула Мария. — Это так же глупо, как… говорить в двадцать лет: «Не могу представить себя пятидесятилетней, такая старуха не может быть мной». А потом покончить с собой, потому что нечего терять, кроме этой старухи, а она не входит в твои «границы».

— Помоему, ты обещала не спорить.

Мария отвернулась.

— Ты никогда раньше так не говорила. Всегда утверждала, что с Копиями нужно обращаться как с людьми. Если бы тебе не промыла мозги эта «религия»…

— Церковь Бога Безразличного не имеет официальной позиции относительно Копий — ни за, ни против.

— У неё нет позиции относительно чего бы то ни было.

— Верно. Поэтому вряд ли её можно винить в том, что я не хочу сканироваться. Так?

Мария чувствовала, что её буквально тошнит. Она почти год сдерживалась и ничего не говорила на эту тему, была в изумлении и ужасе, но силилась уважать выбор матери, а теперь она видела, что это действительно безумие и безответственность, не укладывающаяся в голове. Нельзя просто стоять и смотреть, как ктото, кого ты любишь, кто дал тебе твоё понимание мира, — превращает свои мозги в пульпу. Она возразила:

— Её можно винить, потому что она подточила твой здравый смысл. Они скормили тебе столько дерьма, что ты уже не способна ни о чём думать нормально.

Франческа лишь с упрёком взглянула на неё. Мария сразу ощутила укол вины: «Как ты можешь сейчас усложнять ей жизнь? Как можешь нападать на неё, когда она только что сказала тебе, что умирает?» Однако она не собиралась идти на попятный, выбирать самый лёгкий путь и «поддерживать больную». Вместо этого сказала:

— Бог безразличен… потому что именно Бог — причина, по которой всё такое, какое есть? И это должно давать нам чувство примирения с космосом, так?

Франческа покачала головой.

— Примирения? Нет. Нужно раз и навсегда избавиться от старых идей наподобие божественного вмешательства и от потребности в какихто доказательствах или хотя бы в вере, чтобы верить.

— Тогда в чём есть потребность? — спросила Мария. — Я вот не верю, и чего же мне не хватает?

— Веры?

— И ещё любви к тавтологиям.

— Не брани тавтологии. Это лучшая основа для религии, чем фантазии.

— Это хуже тавтологии. Это… жонглирование смыслом слов по собственной прихоти, чтото из Льюиса Кэрролла или из Джорджа Оруэлла. «Бог — причина всего… в чём бы эта причина ни состояла». Тому, что любой нормальный человек попросту назовёт законами физики, вы решили дать имя БОГ, лишь по той причине, что у этого слова имеются всякие исторические связи, обманчивые коннотации. Вы утверждаете, что это не имеет ничего общего со старыми религиями, так зачем использовать их терминологию?

— Мы не отрицаем историю слова, — объяснила Франческа. — Во многом мы порвали с прошлым, но признаём наше происхождение. Бог — это концепция, которой люди пользуются тысячелетиями. Тот факт, что мы очистили идею от примитивных предрассудков и грёз об исполнении желаний, не означает, что мы не следуем традиции.

— Но вы не очистили идею, а сделали её бессмысленной! И поделом. Но ведь вы, кажется, сами этого не сознаёте. Вы избавились от всех явных глупостей — всяких там чудес, антропоморфизма, ответов на молитвы, — но, кажется, не заметили, что, когда вы это сделали, не осталось абсолютно ничего, что стоило бы называть религией. Физика — не теология. Этика — не теология. К чему притворяться, будто это одно и то же?

— Разве не понимаешь? Мы говорим о Боге по той простой причине, что всё ещё хотим говорить. В людях есть глубоко укоренившееся стремление использовать это слово, концепцию и совершенствовать её, а не отбрасывать — несмотря на тот факт, что её смысл уже не тот, каким был пять тысяч лет назад.

— И вы прекрасно знаете, откуда берётся это стремление! Оно не имеет ничего общего с какимто реальным божеством. Это продукт культуры и нейробиологии, порождение нескольких случайностей в ходе эволюции и истории.

— Ну конечно. А какое человеческое качество возникло иначе?

— Так зачем ему поддаваться?

Франческа рассмеялась.

— Зачем поддаваться вообще чему-нибудь? Религиозные побуждения — не какойто… инопланетный мозговой вирус. Они, если их брать в чистом виде, освобождёнными от всего наносного, — не продукт промывки мозгов. Это часть того, что я есть.

Мария уткнулась лицом в ладони.

— Часть? Когда ты так говоришь, кажется, что это уже не ты.

— А тебе никогда не хотелось поблагодарить Бога, когда твои дела шли хорошо? — спросила Франческа. — Не хотелось попросить у Него сил, когда ты в них нуждалась?

— Нет.

— А мне — да. Хотя я знала, что Бог безразличен. И если Бог — причина всего, то он же — причина стремления использовать слово «Бог». А значит, всякий раз, когда я извлекаю из этого стремления силу, утешение или смысл, именно в Боге источник этой силы, утешения, смысла. И если Бог — хотя он и безразличен — поможет мне принять то, что со мной будет, почему тебя это так печалит?

По пути домой Мария сидела в электричке рядом с мальчишкой лет семи, всю дорогу дёргавшимся под беззвучные ритмы нейроиндуцированной ВМУЗ — видеомузыки с участием зрителя. Нейроиндукцию разработали для лечения эпилепсии, но самое распространённое её применение словно вызывало те самые симптомы, которые данная технология изначально должна была снимать. Искоса поглядывая на мальчика, Мария видела, как бегают за зеркальными очками его глазные яблоки.

По мере того как потрясение от известия постепенно слабело, Мария начинала видеть всё яснее. На самом деле причина крылась не в религии, а в деньгах. «Она хочет быть мученицей, не дать мне потратить ни цента. А всё прочее — рационализация. Должно быть, она набралась от своих родителей всей этой ерунды о том, как важно не быть „обузой“, не нагружать чрезмерно следующее поколение, не „разрушать лучшие годы их жизни“».

Велосипед она оставила в камере хранения на Центральном вокзале. Ехала домой медленно, среди лениво ползущих по случаю воскресного вечера машин, всё ещё чувствуя себя выжатой и трясущейся, но уже чуть более уверенной — теперь, когда она имела возможность всё продумать. От двенадцати до восемнадцати месяцев? Она соберёт деньги меньше чем за год. Уж какнибудь. Она покажет Франческе, что способна выдержать эту ношу, а когда это будет сделано, мать перестанет выдумывать отговорки.

Дома Мария поставила вариться овощи, затем поднялась в спальню и проверила почту. Шесть посланий лежало в рубрике «мусор», четыре в категории «Автоверсум», а в «скучных, но прибыльных» — ничего. После её письма в «Автоверсум ревью» почти каждый подписчик успел с ней связаться. Поздравления, запросы дополнительных данных, предложения сотрудничества плюс несколько пограничных обращений от сдвинутых, полных непонимания и сетований. Её успех с A. lamberti породил даже небольшую сенсацию, будучи отмечен в несколько менее специализированном журнале «Мир клеточных автоматов». Всё это выглядело до странности непраздничным, чему Мария в известной степени радовалась: так было легче видеть событие в должной перспективе.

От мусорной почты она избавилась одним движением руки по сенсорному экрану, затем мгновение сидела, рассматривая письма по «Автоверсуму» и размышляя, не поступить ли так же с ними. «Нужно всё хорошенько спланировать. Сосредоточиться на зарабатывании денег и перестать тратить время на эту муру».

Она пробежала глазами первое сообщение. Девочка-подросток из Канзас-Сити жаловалась, что не смогла воспроизвести результаты Марии, плавно переходя к описанию собственной мучительной версии экспримента. Мария остановила и стёрла файл двадцать секунд спустя: она уже дала пространные ответы на полдюжины подобных писем, тем самым полностью исчерпав всякое чувство долга, которое испытывала по отношению к «сообществу Автоверсума».

Запуская второе письмо, она почуяла, что внизу чтото горит, и вдруг вспомнила, что плита свихнулась ещё в пятницу — теперь за всем требовалось присматривать, нельзя было даже дистанционно выключить конфорки. Повысив громкость на терминале, она поспешила в кухню.

Шпинат превратился в пригоревшее месиво. Мария запустила кастрюльку через всю узенькую комнатку, и та отскочила почти прямо ей под ноги. Вновь схватив кастрюльку, Мария принялась дубасить ею о стену возле плиты, так что плитки кафеля треснули и посыпались на пол. Крушить дом оказалось лучшей разрядкой, чем она могла предположить. Всё равно, что рвать на себе одежду или волосы либо причинять себе боль. Она без устали лупила по стене, пока не сбилось дыхание. Голова кружилась, лицо пылало; она обливалась потом от странного жара, который не вспыхивал в ней со времени детских истерик. Мать касается её щеки тыльной стороной руки, отирая гневные слёзы. Прохладная кожа, прикосновение обручального кольца. «Тссс. Посмотри, в каком ты виде. Вся горишь!»

Немного погодя она успокоилась и заметила, что сообщение наверху попрежнему звучит. Должно быть, отправитель запрограммировал его проигрываться по кругу, пока адресат не подтвердит получение. Мария села на пол и прислушалась.

— Меня зовут Пол Дарэм. Я прочёл вашу статью в «Автоверсум ревью». То, что вам удалось проделать с A. lamberti, произвело на меня очень сильное впечатление, и, если вас может заинтересовать финансирование, которое позволит продолжать эксперименты, перезвоните мне по данному номеру, чтобы мы могли это обсудить.

Марии пришлось выслушать это трижды, прежде чем она убедилась, что поняла всё правильно. «Финансирование, которое позволит продолжать эксперименты». Фраза показалась ей преднамеренно осторожной и двусмысленной, но означать могла в конечном счёте только одно.

Какойто идиот предлагал ей работу.

Когда Дарэм попросил о личной встрече, Мария была слишком поражена, чтобы увильнуть от предложения. Он сообщил, что живёт в северной части Сиднея, и предложил встретиться на следующее утро в городе, в кафе «Маркет-стрит». Мария и здесь не нашла что возразить, просто кивнула — хорошо ещё, что она звонила через программный фильтр, устранявший с её лица и из голоса все следы беспокойства. Большинство контрактов на программирование заключалось без всяких бесед, даже по телефону: проводился полностью автоматизированный тендер, основанный исключительно на поданных заявках и имевшихся у организатора сведениях о прежних достижениях соискателей. Встречаться с нанимателем лицом к лицу Марии не приходилось с тех пор, как она в студенческие годы подрабатывала уборщицей.

Только отключив связь, она сообразила, что так и не поняла, чего Дарэм от неё хочет. Настоящий фанатик «Автоверсума» — с определённой натяжкой такое можно было себе представить — мог бы поделиться деньгами ради возможности с ней сотрудничать; например, оплачивал бы компьютерное время, чтобы потом разделить честь дальнейших успехов. Какоето другое объяснение было сложно придумать.

Мария полночи провалялась без сна, прокручивая заново их короткий разговор и гадая, не упустила ли она чтото очевидное и не столкнулась ли с мошенником. Незадолго до двух часов она встала, произвела быстрый поиск по «Автоверсум ревью» и ещё нескольким журналам, посвящённым клеточным автоматам. Нигде не удалось обнаружить никаких статей человека по фамилии Дарэм.

Около трёх Мария бросила пустые раздумья и умудрилась заставить себя заснуть. Ей приснилось, что она не спит и продолжает расстраиваться изза болезни матери, а потом понимает, что видит сон, и сердито бранит себя, потому что это свидетельство её любви — опять лишь иллюзия.

8. (Не отступая ни на шаг)

Ноябрь 2050 года

Томас ехал в лифте из офиса к себе домой. При жизни это была десятиминутная поездка на муниципальной электричке, а теперь, почти четыре субъективных месяца спустя, он попривык к более короткому пути. Сегодня он приступил к подъёму без лишних мыслей, наслаждаясь созерцанием дубовых панелей, и уже был почти убаюкан слабым гудением двигателя, как вдруг на полпути вверх без особой причины пережил мгновенное головокружение, словно элегантный гроб, в котором он находился, перешёл в свободное падение.

После возрождения Томас поначалу всё время переживал изза этого. Какие аспекты прошлого ему следует воспроизвести, чтобы сохранить нормальность, а какие отбросить честности ради. Окно с видом на город представлялось достаточно безвредным, но проходить и проезжать сквозь искусственно созданную толпу ему казалось гротескным, а когда несколько раз он всётаки попробовал, обнаружил, что это выводит его из равновесия. Слишком похоже на жизнь и на его мечту вновь когда-нибудь оказаться среди людей. Томас не сомневался, что со временем привык бы к иллюзии, но он этого не хотел. Когда, наконец, он сможет вселиться в управляемого робота, не уступающего утраченному телу, когда пройдётся по настоящим улицам и проедется в реальном поезде, — пусть остроту этого переживания не притупляют годы правдоподобных имитаций.

Томас не хотел заниматься самообманом, но, если не считать нежелания воспроизводить все детали телесной жизни до грани пародии, было довольно сложно определить, с чего начинается самообман. Он отверг идею, чтобы ближайшая дверь волшебным образом всегда открывалась именно туда, куда ему нужно попасть, а телепортироваться по щелчку пальцев ему вовсе не хотелось. Может, самым «честным» выбором было бы признать неограниченную пластичность виртуальной реальности и воспользоваться ею, но Томас нуждался в мире с постоянной структурой, а не в городе из сновидений, преображающемся по его малейшему капризу.

В конечном счёте он нашёл компромисс: Томас создал для своей версии Франкфурта специальную служебную географию или архитектуру. В этой альтернативной топологии здания в городе, между которыми он перемещался, считались составленными друг на друга, что позволяло соединить их все одной шахтой лифта. Дом Томаса, находившийся в «пригороде», начинался шестнадцатью этажами «выше» городского офиса; в промежутках находились залы заседаний, рестораны, галереи и музеи. Остановившись на этой организации пространства, владелец рассматривал её теперь как неизменную, и если вид из каждого помещения после прибытия туда резко противоречил взаиморасположению, то с парадоксом такого уровня Томас был способен ужиться.

Он вышел из лифта в большой холл на первом этаже своего дома. Это двухэтажное здание, окружённое скромным садом в десять гектаров, принадлежало только ему, в точности как и его прототип из реального мира со времени развода и до последних дней болезни, когда в дом въехал медицинский персонал. Поначалу Томас запустил роботов-уборщиков, бесполезно скользивших по коридорам, и роботов-садовников, подстригавших клумбы, полагая их частью архитектуры, как сточные трубы, решётки кондиционеров и прочие ныне бесполезные детали. Роботов он отменил после первой недели. Сточные трубы остались.

Головокружение прошло, но он всё же отправился в библиотеку и налил себе порцию из двух хрустальных графинов — бодрящая смесь Уверенности В Себе И Оптимизма. Одним-единственным словом он мог бы вызвать полноценную панель управления настроением — парящий призрак, всегда напоминавший пульт для микширования в студии звукозаписи, — и настроить параметры своего расположения духа таким образом, чтобы дальше не захотелось менять настройки. Но столь откровенно технологические метафоры его обескураживали. А вот меняющие настроение «снадобья» работали точно и без побочных эффектов, чего было бы невозможно добиться с помощью настоящей химии (можно было воспроизвести и действие реальных фармакологических препаратов, но едва ли в этом имелась необходимость). Естественнее казалось пропустить несколько лотков «спиртного» для укрепления духа, чем манипулировать с той же целью настройками на висящей в воздухе шеренге потенциометров.

Даже если конечный результат был в точности таким же.

Томас опустился в кресло, между тем как питьё начинало оказывать своё действие, — по его решению оно срабатывало постепенно: приятное тепло разливалось в животе, и лишь затем начинались тонкие манипуляции с самим мозгом, — и попытался осмыслить встречу с Полом Дарэмом.

Вы должны позволить мне показать, что вы такое на самом деле.

Рядом с креслом находился терминал. Томас нажал кнопку, и на экране появился один из его личных помощников, Ханс Лёр. Томас небрежно бросил:

— Разузнай, что сможешь, о моём посетителе, идёт?

— Слушаюсь, — тотчас отозвался Лёр.

Помощников у Томаса было шестеро, они посменно дежурили круглые сутки. Все — люди из плоти и крови, но настолько основательно оснащённые электроникой, что могли переключаться с обычной скорости психических процессов на замедленную и обратно по своей воле. Томас держал их на расстоянии и общался с ними только по терминалу; разница между посещением «во плоти» и «всего лишь изображением» на экране при внимательном рассмотрении не выдерживала критики, но на практике её можно было проводить в жизнь достаточно жёстко. Иногда Томас представлял, что его персонал трудится в Мюнхене или Берлине… «достаточно далеко», чтобы «объяснять» тот факт, что он никогда не встречался с ними лично. И в то же время «достаточно близко», чтобы придать некий метафорический смысл их способности выступать посредниками в отношениях с внешним миром. Он не дал себе труда выяснить их истинное местопребывание — на тот случай, если факты вступят в противоречие с этим удобным мысленным образом.

Томас вздохнул и ещё хлебнул УВСО. Всё это было беспрерывным поиском равновесия, хождением по канату. Копия легко может свихнуться в любую сторону. Начни придавать правде слишком большое значение и окажешься одержим инфраструктурой — алгоритмами, программами обработки зрительной информации, механизмами «обмана», скрытыми под каждой поверхностью. Перестань о ней заботиться вообще — мало-помалу сдашься на милость утешительных фантазий, в которых жизнь течёт обычным путём, а всё, что противоречит иллюзии физического существования, приходится обходить или перетолковывать.

Может, в этом состоял настоящий план Дарэма — свести его с ума?

Прежде чем впустить Дарэма к себе, Томас затребовал на него обычный беглый обзор, показавший, что этот человек работал как специалист по продажам в «Грифон Файнэншл Продактс» — умеренно успешной англо-австралийской компании — и не имел криминальной истории. В более изощрённых предосторожностях нужды не возникало, посетитель не мог нанести ущерб. Консультанты Томаса по виртуальной реальности уверяли его, что ничто, кроме непосредственных физических манипуляций с аппаратурой, не может причинить ему вред или разрушить систему; никакой сигнал, пришедший по проводящему волокну из внешнего мира, не пройдёт дальше внешних защитных слоёв программной оболочки. Гости, повергающие окружение в хаос с помощью вируса, порождённого злодейски хитроумным пощёлкиванием пальцев в двоичном коде, — предмет досужего вымысла сочинителей развлекательных историй (и в самом деле, Томас однажды видел такую сцену в «Мутной семейке»).

Дарэм говорил: «Я пришёл не для того, чтобы вам лгать. Я лежал в психиатрической лечебнице. Десять лет. Я страдал иллюзиями. Причудливыми, сложно построенными видениями. Теперь я осознаю, что был серьёзно болен. Оглядываясь назад, я это понимаю. Но в то же время, оглядываясь назад, я помню всё, что, как я полагал, происходило во время моего безумия. И, ни на миг не подвергая сомнению свою болезнь, я нахожу эти воспоминания столь убедительными…»

По коже Томаса поползли мурашки. Он поднял бокал… и отставил в сторону. Он знал, что если продолжит пить, то всё, что говорил этот человек, ни в малейшей степени не сможет его обеспокоить, но пока выпил недостаточно и не был уверен, что хочет именно этого.

«Если вы не готовы провести эксперимент на себе, по крайней мере подумайте о возможных выводах. Представьте, что вы изменили способ своего обсчёта, и вообразите возможные последствия. Gedanken[4] — эксперимент — неужели это большая просьба? В какомто смысле, именно это я когдато и делал».

Терминал издал мелодичную трель. Томас ответил.

— Предварительный отчёт по Дарэму готов, — сообщил Лёр. — Мне зачитать?

Томас покачал головой.

— Я просмотрю файл.

Он пробежал его на первом уровне детализации. Пол Кингсли Дарэм. Родился в Сиднее 6 июня 2000 г. Родители: Элизабет Энн Мэддокс и Джон Артур Дарэм… совладельцы гастрономического магазина в Конкорде, пригороде Сиднея, с 1996 по 2032… отойдя от дел, поселились в городе Маккай, штат Квинсленд… ныне оба скончались по естественным причинам.

Учился в государственной средней школе. Получил аттестат о среднем образовании в 2017 г., оказавшись по результатам среди первой четверти лучших выпускников, наилучшие баллы имел по физике и математике. В 2018м отучился один курс на отделении естественных наук Сиднейского университета; все экзамены сдал, но учёбу бросил. С 2019го по 2023й путешествовал по Таиланду, Бирме, Индии, Непалу. В 2024м вернулся в Австралию, получил диагноз «органический галлюцинаторный синдром», вероятно врождённый… Заболевание частично купировано медикаментозным лечением. Сменил много мест работы случайным образом, пока в мае 2029го его состояние не ухудшилось… в январе 2031го получил пенсию по инвалидности. Помещён в психиатрический стационар Блэктаунской больницы 4 сентября 2035 г.

11 ноября 2045 г. подвергнут коррекционной нанохирургии гиппокампа и префронтальной коры головного мозга… Операция объявлена полностью успешной.

Чтобы выяснить, что было в десятилетнем промежутке, Томас переключился на второй уровень, но почти ничего не нашёл, кроме длинного перечня лекарств, пересадок нервной ткани и векторов генной терапии, которыми бомбардировали черепушку Дарэма в этот период без видимых результатов. Периодически попадались отметки о том, что лечение испытывали вначале на частичных моделях мозга, но на практике они никогда не срабатывали. Томас задумался, известно ли об этом Дарэму, а также о том, что, по мнению этого человека, происходит, когда лекарство оценивают на пятнадцати отдельных моделях областей мозга, которые, вместе взятые, охватывают весь орган…