Дьяволы дня «Д» Мастертон Грэхэм
– Поблагодаришь меня завтра, когда, в первую очередь, я смогу решить, для чего, черт возьми, я хотел это сделать.
Она улыбнулась.
– Мне казалось, американцы помощники по своей природе.
– Скорее, они по своей природе любопытны.
Она приблизилась ко мне – это не было слишком сложно, потому что мой «Ситроен» совсем крошечный, и сидеть в нем так же тесно, как сельдям в бочке, – и ее губы прикоснулись моей щеки. А потом мы поцеловались, и я внезапно открыл для себя, что девушки с нормандских ферм имеют очень приятный вкус, после которого охота на демонов превращается в стоящее занятие.
– Я думал, что французы целуют только в щеки, – сказал я тихо.
Она пристально на меня посмотрела.
– Только когда вручают медали.
– А ты сейчас не то же самое делаешь?
Она долго не отвечала, но наконец произнесла:
– Peut-etre, monsieur. Qui sait?[33]
Она открыла дверь и вышла на снег. Некоторое время она стояла, не двигаясь, глядя то в одну, то в другую сторону белой и безмолвной дороги, потом нагнулась и спросила:
– Мы увидимся завтра?
– Конечно. Почему бы тебе не зайти завтра утречком к отцу Энтону? Я полагаю, что мы должны сделать много телефонных звонков. Поговорить со всеми этими священниками и избавиться от всех этих костей.
В свете фар клубился пар изо рта девушки.
– Спокойного тебе сна, Ден. И еще раз: спасибо, – сказала Мадлен, закрыла дверь и прошла мимо воротных столбов, покрытых снежными шапками, на двор фермы.
Некоторое время я смотрел на нее, но она не обернулась, и я подал задом и двинулся в сторону Понт Д'Уолли. По дороге я лишь мельком взглянул на «Шерман», который стоял среди кустов, похожий теперь на куколку какого-то огромного насекомого.
В библиотеке со стеллажами книг в кожаных переплетах и унылыми портретами стоял ужасный холод; и пока мы после ужина играли в шахматы, отец Энтон позволил себе расточительность и сжег пару вязовых поленьев. Мы сидели возле мерцающего пламени, потягивали «Наполеон», не спеша разговаривали и играли, тщательно обдумывая свои ходы, от чего наши игры растянулись почти до полуночи.
– Вы исключительно хорошо играете, – заметил отец Энтон, после того как третий раз подряд поставил моему королю мат. – Однако, вам не хватает практики, и вы слишком нетерпеливы. Перед тем как ходить, думайте, а потом – думайте снова.
– Я так и пытаюсь делать. Но я думаю, что в моей голове другие вещи.
– Вроде нашего демона? Вы не должны об этом думать.
– Это что-то тяжело забывается.
Отец Энтон взял из табакерки щепотку табака и церемонно затолкнул ее в свою левую ноздрю.
– Демон крепнет на страхе, мой друг. Чем больше вы его боитесь, тем неистовей он становится. Вы должны думать о том, что у нас есть внизу, в подвале, всего лишь как о куче костей, оказавшихся не на своем месте, вроде тех, которые могла припрятать любая гончая в своей заначке.
– Хорошо, я попытаюсь.
Отец Энтон двинул пешку к ладье и откинулся в своем кожаном, обитом гвоздями кресле. Пока я хмурился над шахматной доской, пытаясь найти путь выхода из ситуации, которая, на первый взгляд, пахла четвертым матом через три хода, он задумчиво посасывал бренди, затем произнес:
– Вас удивило, что демоны жили на самом деле? Что они имели мясо и кости?
Я поднял голову: старик пристально смотрел в огонь, в его очках отражались языки пламени.
– Не знаю. Полагаю, что так. Я бы не поверил, до тех пор пока сам бы не увидел этого.
Отец Энтон пожал плечами.
– Мне кажется странным, что в наш практический век, когда люди склонны искать факты и доказательства, материальные проявления религии, подобные демонам и дьяволам, должны быть осмеяны.
– Да бросьте вы! Не многие люди когда-нибудь видели демона.
Отец Энтон повернул голову и серьезно на меня посмотрел.
– Не видели? Они должно быть удивятся. Демоны и дьяволы эволюционировали подобно нам, и удивительно, сколько их еще прячется на земле.
– То же самое относится и к ангелам? – спросил я. Я имею в виду: есть ли кто-нибудь в нашем мире?
Отец Энтон покачал головой.
– Ангелы никогда не существовали как материальные создания. Имя «ангел» описывает состояние священной энергии, которая ужасна в классическом смысле этого слова. Я знаю, что ангелы – это посланники бога; что они охраняют нас от зла и искушений Сатаны. Но я достаточно много о них знаю, чтобы сказать, что в этой жизни я бы предпочел с ними не встречаться. Они грозны, мягко выражаясь.
– Их можно призвать так же, как и демонов?
– Не совсем так же. Но если вы интересуетесь этим, то где-то на моих полках есть книга по вызыванию ангелов. Это была любимая книга его преподобия Тейлора, когда он жил здесь во время войны, – как это ни удивительно. Возможно, проблемы с демонами вашей страны встревожили его настолько сильно, что он искал какую-то помощь от войска божьего.
На несколько минут, пока я размышлял над своим следующим ходом, мы замолчали. За высокими окнами снова пошел снег, густой и тихий, мягко укрывавший северную Францию, пока она не стала похожей на луну. Через Польшу, Германию и Бельгию дул восточный ветер, приносивший с собой бесконечную, холодную и безрадостную зиму.
Отец Энтон оценил шахматную доску.
– Ce n'est pas mal, ca,[34] – сказал он, одобрительно кивая головой. Но затем его костлявая, покрытая пятнышками рука передвинула его королеву к моему королю, и он сказал: – Malheureusement, c'est eche et mat.[35]
Одним ходом он поставил моего короля в безвыходное положение, и все, что мне оставалось, это поднять руки, признав свое поражение.
– Думаю, я получил хороший урок. Никогда не играй с девяностолетними стариками.
Он улыбнулся.
– Если вы остаетесь в Швейцарской Нормандии, то мы должны сыграть еще. Вы – стоящий противник.
– Спасибо, – сказал я, поджигая сигарету. – Но боюсь, что мне больше подходит бейсбол.
Когда резные каминные часы пробили двенадцать, мы покончили с бренди. Поленья в камине вспыхнули и упали; и вокруг нас воцарилась тишина особняка священника, стоящего в самом сердце маленькой, заснеженной деревушки среди скалистых гор Нормандии.
– Вы совершили сегодня смелый поступок, – произнес отец Энтон. – Вы должны это понимать. Я знаю, что Мадлен признательна вам; но и я – тоже. Мне очень грустно, что за все эти годы среди нас не оказалось достаточно отважного мужчины, который бы смог сделать то, что сделали вы, – вскрыть танк.
– Вы знаете, как говорят: «невежество – счастье», – сказал я ему. – Если бы я знал так много, как вы, о дьяволах и демонах, я бы, наверное, и близко не подошел к этому танку.
– Тем не менее, я благодарен. И я хочу, чтобы сегодня ночью на вас было мое распятие, – как защита.
Он снял с шеи большой серебряный крест и протянул его мне. Распятие было тяжелым, с рельефной фигурой Христа. Подержав несколько секунд, я вернул его назад.
– Я не могу это одеть. Это ваше. Вы нуждаетесь в защите в такой же степени, как и я.
– Нет, monsieur, – улыбнулся отец Энтон. – Меня защитят мой разум и мой опыт, и, кроме того, со мной мой Бог.
– Вы думаете, что он может… ну, атаковать нас?
Старый священник пожал плечами.
– В этом деле ни за что нельзя поручиться. Я до сих пор не знаю, что это за дьявол, хотя мы и догадываемся, что один из тринадцати демонов из Руана. Он может быть сильным – он может быть слабым. Он может быть коварным или может быть яростным. Пока мы не проведем семь испытаний, мы этого не узнаем.
– Семь испытаний?
– Семь древних испытаний, которые устанавливают: дьявол ада это или дьявол земли; распространяет он свое зло эпидемией или огнем; высок ли он по иерархии злого сефирода или это не более, чем рабская тварь, выползшая на поверхность земли.
Я поднялся из своего кресла и пересек комнату. Снаружи, в темноте, падал, кружась, снег; место напротив дома священника выглядело, как тусклый двор, в котором исполняются смертные приговоры, неистоптанное и неиспачканное кровью.
– Вы боитесь? – спросил отец Энтон сиплым голосом.
На мгновенье я задумался.
– Да, думаю, что так.
– Тогда встаньте здесь на колени, monsieur, если вы хотите, и я помолюсь за вас.
Я развернулся. Старик сидел возле умиравшего огня, и на его лице была настоящая забота.
– Нет, спасибо отец. Сегодня, думаю, я буду надеяться на счастье.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Мне пришлось спать на высокой, окрашенной зеленой краской железной кровати, в маленькой комнате на самом верхнем этаже. Отец Энтон дал мне на прокат широченную белую ночную рубашку, белые, толстые шерстяные носки и книгу L'Invocation des Anges, в кожаном переплете и пахнущую пылью, чтобы почитать при дрожащем свете ночника.
На втором этаже, где спал сам отец Энтон, мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я со скрипом двинулся по темному дому, к узкому коридору, в котором располагалась моя комната. Несмотря на обычную бережливость отца Энтона, Антуанетта оставила наверху свет, и я был за это ей очень признателен. Я протопал по тому коридору, словно за мной гнались десять сефиродов, закрыл дверь и запер ее на ключ.
Комната была простой, но не так уж и плохой. Помимо кровати, там стояло трюмо и обширный французский гардероб, в который я повесил свои мятые плащ и рубашку. В углу располагался умывальник; из круглого окна были видны заснеженные крыши домов Понт Д'Уолли. Я умылся жестким кухонным мылом, прополоскал рот и натянул ночную рубашку отца Энтона. В ней я выглядел как Стен Лорел в одном из его фильмов, где он и Харди должны провести ночь в доме, посещаемом призраками.
Когда я усаживался в кровати, пружины громко жаловались. Некоторое время и просидел, выпрямившись и прислушиваясь к звукам в доме и на улице; потом открыл книгу, которую дал мне отец Энтон, и принялся читать.
Мой французский хромал настолько, что прочтение первой страницы заняло у меня полчаса; она состояла из длинных извинений автора, Святого Генри Эрмина, за серость стиля и отсутствие писательского таланта. Я не мог с ним не согласиться и начал пропускать текст и взамен этого рассматривать гравюры.
Вскоре я понял, что имел в виду отец Энтон, когда говорил, что ангелы ужасны. Были ангелы, представлявшие собой ни что иное как мощные источники света с распростертыми крыльями. Были ангелы, подобные свирепым и гордым зверям. И были невидимые ангелы, появляющиеся ночью, подобно неистовым бурям, и разрушающие жилища грешников. Из надписей под каждым рисунком становилось понятно, что было необходимо правильно вызывать ангела для определенной мирской задачи, в противном случае можно было оказаться, образно выражаясь, фотовспышкой, подключенной к атомной электростанции. Одна надпись предупреждала об «ангеле, который является окутанный облаками и в котором живут лица раскаявшихся грешников».
На улице все еще шел снег; церковные часы пробили два, и я закрыл свое мало успокоительное чтиво, выключил лампу и улегся, чтобы хоть немного поспать. В темноте звуки в доме казались даже громче, чем при включенном свете. Надо мной, на чердаке, что-то бегало и металось. Балки и доски скрипели, стонали и жаловались друг на друга, как старуха, страдающая артритом, жалуется в приемной доктора.
Я поспал, наверное минут десять; проснувшись, услышал тикание своих часов на столике рядом с кроватью. Теперь дом был тише, и я снова заснул; но на этот раз мне начал сниться сон. Мне снилось, что я открывал двери в каком-то мрачном здании, и за каждой дверью – что-то страшное. Я с трудом мог дотягиваться до ручки и поворачивать ее, но что-то настойчиво принуждало меня узнать, что было внутри. В узкий коридор выходили десять или одиннадцать дверей, а в конце этого коридора кто-то стоял. Кто-то маленький, как ребенок, спиной ко мне. Я начал двигаться по коридору, медленно и вяло, чтобы узнать, кто это; и все время пока я шел, я знал, что это кто-то страшный, но все время что-то понуждало меня разузнать, заставляло идти дальше.
Когда я подошел ближе, маленькая фигурка повернулась ко мне лицом, и я увидел оскалившуюся морду, похожую на козлиную, со злобными желтыми глазенками. Я был так напуган, что проснулся. Я выпрямился; ночная рубашка запуталась вокруг ног, тело было покрыто холодным потом. Часы на церкви только что прозвонили три.
Я включил лампу, соскользнул с кровати и прислушался: но дом казался более или менее тихим. Может быть, просто события этого дня сделали меня нервным. Я на цыпочках подошел к двери и прижал ухо к деревянной обшивке; но все, что я услышал, это слабое, печальное завывание сквозняков, постоянно гулявших по всему дому, гремя оконными рамами и звеня люстрами, и обычное поскрипывание паркета и петлей.
Дом был подобен старому кораблю, бегущему, качаясь на волнах, по черному, безмолвному океану, в котором не водиться рыбы.
– Monsieur, – прошептал голос.
Я медленно отступил от двери. От неожиданности, мои уста стали солеными. Я был уверен, что голос донесся снаружи, из-за самой двери. Он был сухим, и невозможно было определить, кому он принадлежал: женщине или мужчине. Голос старухи или голос кастрата. Я пятился назад, протягивая руку за спину в поисках кровати, когда снова послышался голос:
– Monsieur.
– Кто там? Это вы отец? – позвал я хриплым голосом.
– Конечно, – ответил голос. – Кто же еще?
– Что вы хотите? Уже поздно.
– Это мой дом. Я буду ходить там, где пожелаю.
Я в нерешительности кусал губу.
– Слушай, – сказал я. – Я не думаю, что ты отец Энтон.
– Кем же я еще могу быть?
– Я не знаю. Вельзевул?
Голос захихикал.
– Наверное, вам следует открыть дверь, чтобы это выяснить.
Я ждал. Мое сердце пустилось быстрым, неровным галопом; в такт ему колотился пульс. Снаружи послышалось шаркание, затем голос произнес:
– Monsieur?
– Что такое?
– Откройте, monsieur. У меня есть кое-что, чтобы вам показать.
– Мне что-то не хочется, спасибо. Послушайте, я в кровати. Я поговорю с вами утром.
– Вы боитесь, monsieur?
Я не ответил на это. Кто бы, – или что бы, – там ни было снаружи, я не хотел, чтобы они знали, как я был напуган. Я оглядел комнату в поисках какого-нибудь оружия и наконец взял с умывальника подсвечник из какого-то дешевого сплава. Он не был очень тяжелым, но с ним я почувствовал себя лучше.
– Девчонка хороша, правда? – произнес голос.
– Какая девчонка?
– Мадлен.
– Мы не можем поговорить об этом завтра? Я устал. И, в конце концов, я хочу знать, кто ты есть.
Голос засмеялся.
– Я сказал вам. Я отец Энтон.
– Я тебе не верю.
– Вы не верите, что священники также любят секс, как и все остальные? Вы не верите, что я могу смотреть на Мадлен и думать о ее теле? Она заставляет меня бурлить, monsieur! О, да, она заставляет меня хотеть, как хочет козел во время гона! Неужели вы не чувствуете этого тоже?
Меня трясло в нервном припадке. Я сделал неловкий шаг, умышленно топнув изо всех сил разутой ногой по паркету, и закричал:
– Уходи! Проваливай же отсюда! Я не хочу слушать!
Пауза. Тишина, нарушаемая только звуком сквозняка. На мгновение я подумал, что существо, наверное, исчезло. Но затем оно заговорило с приторной, самодовольной интонацией.
– Я испугал вас, да? Я очень вас испугал!
– Ты совсем меня не испугал. Ты просто нарушаешь мой ночной отдых.
Я почувствовал, как по моей комнате, со стороны двери, пронесся едва заметный ветерок, и я был уверен, что уловил тот кислый, тошнотворный запах демона. Может быть, это было лишь мое воображение. Может быть, я видел сон. Но я стоял там, беззащитный, в ночной рубашке и проклятых смехотворных ночных носках, сжимая в руке легкий подсвечник и надеясь, что находившееся за дверью существо, так и собиралось оставаться за дверью, а еще лучше – оставить меня в покое.
– Мы должны поговорить, monsieur, – произнес голос.
– Я не думаю, что нам есть о чем говорить.
– Конечно же есть. Мы должны поговорить о девчонке. Вы не хотите поговорить о девчонке? Не хотите ли вы посидеть пару часов, как мирские мужчины, поговорить о ее сосках, может быть, или о ее влагалище?
– Проваливай отсюда! Я не хочу слушать!
– Конечно же, вы хотите. Вы зачарованы. Вы напуганы, но и зачарованы. Мы могли бы поговорить о многих способах, которыми девушки могут сношаться с животными и пресмыкающимися. О боли и полнейшем наслаждении! В конце концов, мы должны пригласить и ее для этой важной встречи, не правда ли? Мы не смогли бы без нее.
Весь дрожа, я отступал к кровати. Что бы ни находилось за моей дверью, похотливые слова этой твари расползались по мне, словно вши. Я пошарил рукой и нащупал книгу об ангелах, лежавшую на столике возле кровати; исключительно из-за суеверного страха я также взял колечко из волос, которое дала мне Элоиз для защиты от дьяволов и демонов.
Подняв книгу, я строго произнес:
– Я приказываю тебе уйти. Если ты не уйдешь, то я вызову ангела, чтобы он прогнал тебя. Невзирая на опасность, я сделаю это.
Голос захохотал.
– Ты не знаешь, о чем говоришь. Вызову ангела! Как ты только можешь верить в ангелов?
– Так же, как я начинаю верить в дьяволов.
– Ты думаешь, я дьявол? Хорошо, я докажу, что ты не прав! Просто открой дверь, и я покажу тебе.
Я продолжал держать книгу над головой.
– И не собираюсь. Если ты хочешь поговорить, поговорим утром. Но сейчас я хочу, чтобы ты ушел. Меня не беспокоит, отец Энтон ты или нет. Просто уходи.
Наступила долгая, мрачная тишина. Затем я услышал щелчки. Я не сразу понял, что это было, но когда снова посмотрел на дверь, то увидел, к моему величайшему страху, что в замке медленно вращается ключ. Один за одним открылись языки замка; медный шпингалет в верхней части двери скользнул, словно притянутый магнитом.
Мое горло сжалось. Я взвесил на руке подсвечник и поднял его за спину, чтобы ударить того, кто бы там не находился, со всех своих сил.
Повернулась ручка. Дверь открылась, и по комнате вновь пролетел тот легкий кисловатый сквозняк. Затем, без всякого прикосновения, дверь, сама по себе, открылась еще шире.
Снаружи, в коридоре, было совершенно темно. Дом двигался и шевелился. С поднятым подсвечником, я все ждал и ждал, но ничего не произошло. Никто не появился. Никто не заговорил.
– Ты там? – спросил я.
Ответа не последовало. Я проглотил слюну, и этот мой глоток показался самым громким звуком во всем мире.
Я сделал один шаг вперед, по направлению к двери. Может быть, он ждал меня, чтобы я пошел за ним. Ну, возможно, я не должен его разочаровывать. В конце-то концов, демон был просто демоном, не так ли? Это был просто какой-то каркающий голос в ночной темноте. Это был просто какой-то шепот в разрушенном танке. Не более чем беспорядочная груда костей, которую отец Энтон запер в своем подвале.
Я подошел к дверному проему. Лучшее, что можно было сделать, это перепрыгнуть на другую сторону коридора. Потом, если что-то спряталось за дверью, готовясь схватить меня своими когтями, я смог бы развернуться и ударить первым.
– Ты там? Отвечай мне! – сказал я громким и срывающимся голосом. – Отвечай, если ты такой чертовски шустрый!
Ничего. В тот момент было так тихо, что я смог расслышать, как тикали на ночном столике мои часы. Я прокашлялся.
Сжав в своей руке подсвечник, я немного присел и затем бросился сквозь открытую дверь, через крашенные доски коридора. Неуклюже развернувшись, с поднятой рукой и напряженными мускулами, я был готов к действиям.
Ничего. Коридор был пуст. Я дрожал от смешанного чувства страха и облегчения.
Возможно, лучшее, что можно было бы теперь сделать, это спуститься вниз и проверить, что с отцом Энтоном было все в порядке. В конце концов тот голос утверждал, что был отцом Энтоном, и если он открывал двери по всему дому, то мог открыть и дверь к старику. Подтянув свои ночные носки, сползшие мне на щиколотки, я двинулся вдоль темного коридора, пока не добрался до лестницы. На нижней площадке старые французские настенные часы устало отсчитывали короткие минуты холодной зимней ночи; с масляного полотна мрачно смотрел кардинал, с почти таким же счастливым лицом, как у столетней кобылы.
Я начал спускаться по ступенькам. Моя ночная рубашка тащилась по доскам, и, чтобы услышать, не было ли каких-нибудь необычных звуков, я однажды остановился. Внезапно зажужжали настенные часы и пробили полчаса, – я застыл на месте. Но когда затих их звон, снова воцарилась тишина. Я пересек площадку и направился по коридору, в конце которого находилась спальня отца Энтона.
В том коридоре был очень темно. Каким-то образом, я ощущал, что там была особая атмосфера, словно кто-то недавно прошел по нему, растревожив холодный воздух. Я наступал так мягко, насколько мог, но мое собственное дыхание казалось оглушительным, а каждая половица, казалось, скрипела и пищала сама по себе.
Я миновал половину коридора, когда увидел что-то в дальнем его конце. Остановившись, я напряг свои глаза. В темноте тяжело было различить, что это; но это выглядело, как ребенок. Существо стояло ко мне спиной, очевидно смотря сквозь маленькое освинцованное окно на заснеженный двор. Я не двигался. Ребенок мог быть иллюзией, ничем иным, как причудливым соединением света и тени. Но за тридцать футов он казался достаточно реальным, и я почти представил себе, как он поворачивается, и на мгновение я с ужасом увидел оскалившуюся морду, похожую на козлиную, со злобными желтыми глазками.
Я сделал один очень осторожный шаг вперед.
– Ты! – но мой голос вырвался наружу не громче шепота.
Маленькая фигура оставалась неподвижной. Она была одинокой и, в каком-то смысле, печальной, как призрак, по чьему земному телу никогда не было произнесено ни одной молитвы. Она продолжала смотреть во двор, не двигаясь, не поворачиваясь, не произнося ни слова.
Я сделал еще один шаг, затем другой.
– Это ты? – сказал я.
В какое-то мгновение фигура казалась реальной и осязаемой, но потом, когда я подошел еще ближе, спрятанная под капюшоном голова превратилась в тень, отбрасываемую верхней частью оконного переплета, а маленькое тело растворилось в треугольник тусклого света, отражавшегося от снега, который лежал на улице. Я поспешил к окну, но оказалось, что там вовсе никого и ничего не было.
Я осмотрелся по сторонам, хотя и знал, что это было бесполезно. Я был настолько переполнен страхами и суевериями, что мне чудились вещи, которых на самом деле не было. Я развернулся и двинулся обратно, к двери спальни отца Энтона. Немного подождав, я тихонько постучался.
– Отец Энтон? Это Ден Мак-Кук.
Ответа не было, так что я подождал и постучал снова.
– Отец Энтон? Вы не спите?
Но ответа все равно не было. Я слегка подергал дверь, – она оказалась незапертой; я толкнул ее и всмотрелся во мрак спальни священника. Там пахло нафталином и каким-то ментоловым растиранием, которым, по-видимому, старик на ночь натирал свою грудь. С одной стороны стоял высокий гардероб красного дерева, а с другой – комод, над которым висело распятие из черной древесины, с фигуркой Христа из слоновой кости. Дубовая кровать отца Энтона стояла возле дальней стены, и я смог различить лишь его бледную руку, лежавшую поверх одеяла, и седую голову на подушке.
По истертому ковру я подкрался ближе и встал в нескольких футах от него. Он лежал ко мне спиной, но было похоже, что с ним все в порядке. Я начал думать, что страдаю кошмарами и галлюцинациями и недостаточно спал.
– Отец Энтон? – прошептал я.
Он не пошевелился и не повернулся, но голос произнес:
– Да?
Я крепче сжал подсвечник. Он прозвучал, как голос отца Энтона, но, с другой стороны, это был не его голос. В нем было что-то сухое и злобное от того голоса, который я слышал наверху. Я подошел еще немного ближе к кровати и попытался перегнуться, чтобы увидеть лицо отца Энтона.
– Отец Энтон? Это вы?
Секундная пауза. Потом он выпрямился в кровати, как будто его тело подтянули вверх веревками, и повернул ко мне лицо; глаза его слезились, волосы были всклокоченными.
– Что такое? Зачем вы меня разбудили? – произнес он тем же неестественным голосом.
Я чувствовал, что было что-то странно и пугающе неправильное. Священник сидел там, в своей белой ночной рубашке, так, как будто его не поддерживала ни гравитация, ни вообще что-то. И в его манере было тоже что-то необычное: отчасти она была мягкой, а отчасти враждебной. В нем не было ничего от того рассеянного, старого священника. Он казался странно сдержанным; и его глаза изучали меня так, будто за ними был кто-то еще, смотревший сквозь них.
Я сделал несколько шагов назад.
– Я думаю, что, наверное, я ошибся, – сказал я. – Просто плохой сон, вот и все.
– Вы испуганы, – сказал он. – Я могу сказать, что вы испуганы. Так почему же?
– Все в порядке, – ответил я ему. – Я полагаю, что просто недостаточно поспал. Теперь я пойду прямо наверх и буду…
– Вам нет надобности идти. Вы не хотите поговорить? Согласитесь, что в это время ночи чувствуешь себя крайне одиноко.
Лицо отца Энтона было сурово бледным, а челюсть, когда он говорил, ходила вверх и вниз с такими же механическими движениями, как у куклы чревовещателя. Он напоминал актеров в плохо дублированном кино.
– Ну, да, – сказал я. – Но я бы действительно предпочел идти. Тем не менее, спасибо.
Отец Энтон поднял руку.
– Вы не должны уходить. – Он с трудом повернул голову и посмотрел на дверь. Она повернулась на своих петлях и мягко закрылась, – сама по себе.
Я поднял подсвечник.
– Ну, послушайте, – пожурил отец Энтон. – Нет надобности быть агрессивным. Вы понимаете, мы можем быть друзьями. Мы можем помочь друг другу.
– Вы вовсе не отец Энтон, – промолвил я тихо.
Отец Энтон неожиданно засмеялся, отбросив голову назад так, что напугал меня.
– Конечно же, я отец Энтон. На кого же я еще похож?
– Я не знаю. Но вы не отец Энтон. Теперь стойте на месте, потому что я прямо сейчас отсюда уматываю, и не пытайтесь меня задержать.
– Зачем мне вас задерживать? – сказал отец Энтон. – Вы добрый человек и справедливый. Вы помогли мне освободиться, так что теперь я собираюсь помочь вам.
Я трясся, как человек с пневмонией. Я продолжал держать над головой подсвечник, пятясь назад, к двери.
– Только не подходи, – предупредил я.
Отец Энтон неуклюже и равнодушно пожал плечами.
– Вы не должны меня неправильно понять, monsieur.
– Я совершенно правильно тебя понимаю. Я не знаю, что ты есть и что ты хочешь сделать, но не подходи.
Глаза старого священника блестели.
– Понимаете, если мы не найдем двенадцать других, у нас будут ужасные трудности.
– Двенадцать других чего?
– Двенадцать других братьев. Вы знаете, что нас тринадцать. Я говорил вам это. Нас тринадцать. Мы так долго были разделены, и теперь мы снова должны быть вместе.
Почти не поднимая ног, я продолжал пятиться назад.
– Вы не знаете, где они есть? – спросил я его.
Отец Энтон покачивался. Потом он как-то чудно поднял глаза и сказал:
– Они были спрятаны. Их зашили и запечатали, точно как раньше. Я был единственным, который остался. Теперь вы должны помочь мне найти их. Вы и девчонка, вместе. Нам нужна девчонка.
Я напряженно покачал головой.
– Я не собираюсь помогать вам искать или делать что-то. Я ухожу отсюда прямо сейчас, чтобы найти какую-нибудь помощь.
Отец Энтон поднял рывком из под одеяла одну ногу, затем другую. Он нетвердо встал, руки его болтались по бокам. Он ухмылялся. Мне показалось, что на мгновение ока я увидел, как из его рта выскочил тонкий, черный язык, – язык, раздвоенный так же, как и у пресмыкающихся, – но затем он так же быстро метнулся обратно, и я не был уверен, было ли это иллюзией или нет.
– Мы должны будем найти в Англии его преподобие Тейлора, – сказал отец Энтон мягким, шепелявым голосом. – Потом мы должны будем узнать, где американцы спрятали остальных. Мой господин, Адрамелек, будет глубоко благодарен, могу вас заверить. Он наградит вас, monsieur, – так, как никто из людей на земле прежде не был награжден. Вы будете богаты, как вам и не снилось. Вы будете сильны, как тысячи людей. Вы сможете провести годы, доставляя себе удовольствие лучшей пищей и великолепнейшим вином. И вы сможете заниматься любовью с любой женщиной, любым мужчиной, любым животным по вашему выбору, и ваша потенция будет не ограниченной.
Я не знал, что мне говорить или делать. Казалось, что отец Энтон был полностью заменен. Но был ли он действительно одержим или у него был бред? Может быть он принял слишком много сердечных таблеток или слишком много выпил перед сном. Я смотрел на этого пожилого, трясущегося священника, в его длинной, белой ночной рубашке, и едва ли мог поверить, что говорю с дьяволом.
Отец Энтон, покачиваясь, сделал один шаг по направлению ко мне. Я отступил еще дальше.
– Отец Энтон, – сказал я, – вы больны. Почему бы вам на минутку не прилечь, – я бы сходил за доктором.
– Болен? – зашипел он. – Я не болен. Я свободен.
– Не приближайтесь, пожалуйста, – попросил я. – Мне придется вас ударить, если вы подойдете еще ближе, а я не хочу этого делать.