Два билета в никогда Платова Виктория
– Из-за этого сопляка? Не обращайте внимания. Он ненормальный. Больной на всю голову. Должно быть, повредился умишком в своей Англии.
Произнеся это, Аня сделала шаг в сторону лестницы и перешла на театральный шепот – тот самый, который без всяких усилий достигает галёрки.
– Ему несладко, бедняжке, уж поверьте. Закрытая школа и все такое. Там кого угодно загнобят, а такого чмошника сам Бог велел. Прямо представляю, как ему люлей навешивают в режиме нон-стоп. Охаживают битой по хребтине… Вот он здесь и отрывается, недоумок. Портит всем жизнь.
– Ты еще забыла, что мне ссут в кровать всем классом! – крикнул Марик откуда-то снизу.
– Ну, что я говорила?
– Вы просто не ладите. – Саша снова попытался набросить на себя привычную личину миротворца. – Такое бывает. И иногда проходит.
– Вместе с жизнью, – хмыкнула Аня. – Мы не просто не ладим. Я его ненавижу.
– Ненависть – слишком сильное чувство. Не стоит тратить его по пустякам.
– Экономлю как могу. Но до вас мне далеко.
У меня очень вежливые племянники, – подумал Саша. И это странная вежливость, она даст сто очков вперед любому хамству. Они подспудно хамят в каждом слове, называют тебя на «Вы», и – хамят, хамят. Испытывают на прочность. Несчастный (такой ли уж несчастный?) сирота Марик откровенно насмехался над ним. С девочкой Аней сложнее, для достижения цели она использует другие конструкции. «До вас мне далеко» – это всего лишь закамуфлированное желание указать Саше на его слабость. Он – слабый человек. И совсем не гордый, совсем. Когда-то с ним поступили несправедливо и неоправданно жестоко, но стоило ветру перемениться, чуть утихнуть – и вот, пожалуйста. Саша здесь, явился по первому зову.
Не дай тебе бог, детка, оказаться под его порывами – особенно когда он дует в лицо.
Ничего похожего Саша вслух не произнес, но, возможно, какой-то грустный отсвет упал на его лицо. И Аня с недетской прозорливостью почувствовала это. И мягко улыбнулась.
– Я не хотела вас задеть.
– Все в порядке.
– Я думаю, вы хороший человек.
– Я тоже так думаю.
– Можно я вас обниму?
Это было так неожиданно, что Саша растерялся. Девочка Аня оказалась куда великодушнее братца, она сравнялась в великодушии с покойной Лорой и продвинулась дальше. На пару сотен километров, а то и всю тысячу: примерно на столько отстоят друг от друга засушливая часть континента и омываемое ласковым морем побережье. Тайное пожатие руки и открытые объятия.
Она не стала дожидаться ответа, а просто обхватила его руками и на секунду прижалась лбом к Сашиной груди. Так они простояли несколько секунд, а потом ее пальцы, соскользнув вниз, коснулись его пальцев и легонько пожали.
– Держитесь меня. Вместе мы не пропадем.
– Не пропадем, – согласился Саша. – Может быть, тогда уже перейдем на ты? По такому выдающемуся случаю?
– Легко.
Отступив на шаг, его новая и пока что единственная союзница с видимым удовольствием произнесла:
– Ты.
– Ты.
– Саша.
– Аня.
– Друзья?
– Друзья.
– А с твоими друзьями ты меня познакомишь? С твоей девушкой?
– Я смотрю, новости здесь распространяются быстро.
– Со скоростью света. Эльви уже обо всем раззвонила. А инфу ей слила Карга. Так что сюрприза за праздничным столом не получится.
– Эльви? Карга? Кто это? – удивился Саша.
– Эльви заправляет кухней. А Карга – заправляет всем остальным. Карина Габитовна, хренов андроид.
Карга – это было из разряда Петрова и Васечкина, фантомных кавказцев, встреча с которыми смерти подобна. Внезапно возникшая в его жизни племянница нравилась Саше все больше. Если судьбе будет угодно, они и впрямь сблизятся, и тогда уже произнесенное, но еще пустотелое, как высушенная тыква-горлянка, слово «друзья» приобретет первозданный смысл.
– Ты уже видел Ба? – спросила Аня. – Я хотела сказать – бабушку…
– Нет.
Ее лицо, такое живое и подвижное, вдруг застыло, на мгновение приобретя сходство с глиняной маской. А потом маска пошла мелкими трещинами, через которые начала сочиться влага. Больше всего ее собралось в глазницах: она плескалась через край, готовая вот-вот пролиться. Впрочем, наваждение продлилось долю секунды, после чего все снова встало на свои места.
Смятение, непрошеные слезы? Неужели их вызвал Сашин ответ?
Но дело было не в ответе и не в их, разрушенных до основания, отношениях с Беллой, которую Аня коротко и отстраненно назвала Ба.
Хавьер Дельгадо.
Вот кто во всем виноват. Хавьер, возникший ниоткуда, явившийся на авансцену «Приятного знакомства» в традиционной для себя роли бога из машины, был как всегда безупречен: легкий светлый пиджак, льняные брюки, белая футболка с надписью «Puerto Piramides», белые мокасины. Одежда со вкусом подобрана, хотя и выглядит демократичной: она выгодно оттеняет смуглую кожу Хавьера Дельгадо. Несмываемый золотистый загар, который ни на одном пляже не приобретешь. Для этого найти уйти далеко в море, в идеале – пересечь в одиночку океан.
И всякий раз появление Хавьера застает людей врасплох. Всякий раз! Карга – исключение, лишь подтверждающее правило. Как назвала ее Аня? – андроид? Все так и есть: опция «поставить лайк» в роботах-андроидах не предусмотрена.
– Хавьер Дельгадо. Мой друг.
Настоящий, а не какая-нибудь пустотелая тыква-горлянка.
– Анна. Моя племянница.
– Анна, – повторил Хавьер.
Приблизившись к девочке, зачарованно смотревшей на него, он сделал то, что делал всегда, когда перед ним оказывалась женщина: с легким поклоном поцеловал ей руку. В этом жесте не было никакой нарочитости, все вышло совершенно естественно. Затем таким же естественным образом Анина рука переместилась в область сердца Хавьера Дельгадо, ненадолго задержавшись на надписи «Puerto Piramides» и, кажется, даже погладив ее.
– Твоя племянница – настоящая красотка, Алехандро. Я рад, что она появилась. Я рад, что появился хоть кто-то. Уже подумал даже, что Новый год мы проведем одни. В обществе той ужасной женщины.
– Которую ты тоже назвал красавицей? – не удержался Саша.
– О, это всего лишь дань вежливости. Как ты думаешь, она поняла это?
– Думаю, ей все равно. Она робот. Андроид. Так утверждает Анна.
– Это хорошая шутка. И я обязательно оценю ее. После того, как мы перекусим. Ужин здесь подают в номера?
– Ужин будет позже. Но если вы хотите есть… Я могу проводить вас на кухню.
Это сказала Аня.
Поначалу Саша даже не понял, что она ответила Хавьеру на испанском. А поняв, несказанно удивился и от удивления снова перешел на русский.
– Ты говоришь по-испански?
– Поко-поко.
Чуть-чуть.
Красивая девушка красиво лжет. Или просто кокетничает. На то, чтобы говорить так, как говорит Аня – мягко интонируя, чуть сглатывая окончания слов и не ошибаясь ни в одной глагольной связке, Саше потребовалось много лет. К тому же его поддерживала языковая среда. А что поддерживает его полную сюрпризов племянницу?
– Где ты научилась так хорошо говорить?
– Аудиокурс из тридцати уроков. А еще я люблю Ману Чао[15].
…Эльви оказалась полной противоположностью Карине Габитовне. При желании они могли бы составить комический дуэт или отправиться на борьбу с ветряными мельницами в качестве новоявленных Дон Кихота и Санчо Пансы. Маленькая, похожая на шар, эстонка и вела себя сообразно шару: она с такой скоростью летала по кухне, что в какой-то момент даже Саша испугался: вдруг она оторвется от пола и зависнет под потолком?
На вид Эльви около было шестидесяти, говорила она с сильным акцентом, но больше молчала. Прежде чем поприветствовать вломившуюся на кухню делегацию (к Хавьеру, Саше и Ане в самый последний момент присоединилась Женька), она пристально рассмотрела каждого по отдельности. А потом изрекла:
– Чэ-эрти нэрусс-ские?
– Испанцы, – подтвердила Аня.
– Но не все, – уточнил Саша. – Вы не видели здесь кота?
– Про кота слы-ышала. Но не ви-идела.
Функции переговорщика взяла на себя юная любительница испанского:
– Они хотят есть. Перекусить по-быстрому до ужина.
– Не-экогда мне этим заниматься. Вон холодильник. В холодильнике колбаса. Ма-асло на столе. Хлэ-эб в корзине.
Дав указания, Эльви отвернулась к плите, все конфорки которой были заняты кастрюлями и сковородками. В них что-то шипело, скворчало и булькало, от них тянулся умопомрачительный запах трав и специй. И Эльви не просто умело дирижировала всем этим хором звуков и запахов: она священнодействовала.
В перерывах между поклонением конфорочному алтарю эстонка с крейсерской скоростью отплывала к большому, размером с бильярдный, столу и проворно нарезала овощи для салата. На столе поменьше ее ждали стейки и вырезка, а на самом маленьком – рыба. Из всего рыбного разнообразия Саша сумел идентифицировать щуку, красных морских окуней и сибас. Быстрота и ловкость эстонского воздушного шара завораживала, и он совсем выпустил из виду своих спутников. А когда обернулся к ним, то увидел, что Хавьер, позабыв о наспех сочиненном бутерброде, так же восхищенно следит за Эльви. А обе предоставленные сами себе девушки разговаривают. Их беседа выглядела необязательной и светской, но когда дело дошло до Сан-Себастьяна, родного города Эухении, Саша насторожился.
– Вы живете в Сан-Себастьяне? – кротким голосом спросила Аня у Женьки.
– Я там родилась.
Эй, осторожнее на поворотах, кьярида!
– Значит, вы басконка?
Осторожнее, осторож…
– Эм-м… Да.
– Но говорите на кастильяно?
Девчонка свободно владеет классическим испанским, об этом Саша узнал пятнадцать минут назад. А прямо сейчас откроется еще одна, вполне закономерная для юного полиглота вещь: она еще и лопочет по-баскски. Языке, который похож на кастильяно примерно так же, как сам Саша похож на кота Мандарина. Что будет делать Женька, если Аня захочет попрактиковаться еще в эускара? [16]
– Да.
– А почему? Вы же басконка.
– Из-за Алекса. – Женька непринужденно рассмеялась. – Он и испанский-то с трудом выучил. Так что мучать его другими языками я не собираюсь.
– А мне нравятся языки. Дадите мне пару уроков?
– Прямо сейчас?
– Ну… как-нибудь. – Аня пристально посмотрела на Женьку.
Женька ответила ей таким же пристальным взглядом:
– Как-нибудь – обязательно.
– Саша красивый, – без всякого перехода сообщила его неугомонная племянница.
– Мне он тоже нравится.
– А вы ему?
– Надеюсь. Иначе… он не предложил бы мне стать его женой.
Напрасно он вытащил Женьку в Россию. Лучше было бы приехать сюда только с безмятежным, со всех сторон защищенным собственной исключительностью Хавьером Дельгадо… Нет. Это тоже не вариант. Лучше было приехать сюда одному.
Нет.
Лучше было вообще не приезжать. Встретить новый год в Аликанте, как он делал это все последние годы, за исключением трехдневной вылазки на Ибицу в позапрошлом. Пальмы, украшенные гирляндами, толпы народа на улицах, вино в пластиковых стаканчиках, двенадцать виноградин… Их необходимо съесть, пока часы отбивают двенадцать ударов, – и тогда твое желание исполнится. Так уж получилось, что желание у Саши было только одно – вернуться домой. Пусть ненадолго, но вернуться. Теперь, когда он вернулся, оказалось, что его дом не здесь. Там – в Аликанте. А здесь – только русская, давно забытая метель, за которой невозможно разглядеть лица тех, кого он любил когда-то, к кому был привязан. Любит ли он их по-прежнему?
Саша ни в чем не уверен.
– …А как вы с ним познакомились?
– Это долгая история.
Это – короткая история. Ее главное действующее лицо – бар «Blue and Green», где Женька работала официанткой. Собственно, она и сейчас там работает. Саша оказался в «Blue and Green» в не самый лучший момент жизни, ознаменованный крушением своей первой испанской любви. В тот вечер он напился и вдобавок забыл в баре сумку с телефоном, деньгами и документами. Дальше последовала ночь с дешевой и плохо организованной попыткой самоубийства: он набрал полную ванную воды и даже сумел забраться в нее, вот только ни лезвий, ни бритвы под рукой не оказалось. Саша так и заснул в ванной, а утром на пороге его маленькой квартирки на Крус де Пьедра появилась Женька с сумкой в руках.
И – осталась на трое суток.
Тогда она вытащила Сашу, спасла. Молча выслушивала его горячечный бред, вытирала сопли, крепко прижимала к себе по ночам. Вместе они справились с происшедшим, и, к чести Женьки, она никогда не напоминала ему о тех часах и днях, когда он был отвратителен: слаб, эгоистичен, несправедлив и жесток – к ней, прежде всего. Бессчетное количество раз он пытался выгнать Женьку, но хрупкое на вид растеньице, как оказалось, обладает мощным корневищем – такое не выкорчуешь. Впрочем, Саше и не хотелось. И никогда не захочется. Если уж жизнь так переменчива и насылает шторм за штормом – лучше заранее запастись якорем, чтобы удержаться на плаву.
Эгоизм чистой воды.
И Женькина любовь так же чиста, как Сашин эгоизм.
– …Расскажете ее, да? – не унималась Аня.
– Как-нибудь.
– А чем вы занимаетесь? Кроме того, что любите Сашу?
– Я работаю. Официанткой в баре.
– Да ладно. – Непонятно, чего в Анином голосе было больше – удивления или восхищения.
– Ты что-то имеешь против официантов, чикля?
Ох, уж это знаменитое Женькино «чикуля», русское производное от вполне нейтрального испанского chica[17]. Оно не предвещает ничего хорошего для случайно попавшей под раздачу оппонентки. Будь-то торговка на рынке, обвесившая Женьку при покупке сельдерея, или цыганка с гипнотическими глазами, на дурик попытавшаяся спереть у нее кошелек. По-русски этот неологизм звучит довольно забавно. По-испански, как оказалось, тоже.
– Ничего. Это даже здорово, по-моему. Обязательно скажите об этом Ба. Ей не понравится.
– Почему? – удивилась Женька.
– Она плохо относится к обслуге… Э-э… так она называет, не я. Посмотрите потом на ее лицо, будет весело.
– По-моему, это глупо. А вовсе не весело.
– Ничего не поделаешь. Здесь полно глупых людей. И уроды найдутся, если хорошенько поискать.
Неизвестно, что бы еще наговорила Женьке Сашина, оказавшаяся такой общительной, племянница, если бы дверь на кухню не распахнулась и на пороге не появился Михалыч. От него валил пар, как бывает с человеком, попавшим из холода в тепло, а снег, плотно облепивший его шапку, тулуп и бороду, придавал сходство с Дедом Морозом из-под ёлки.
– Где Габитовна? – коротко рявкнул он.
– Кто-о ее знает. – Эльви пожала толстыми плечами и отвернулась к плите, продолжая что-то помешивать сразу в двух сковородках.
– Да что ж такое!.. Когда она нужна – век не сыщешь.
– А что случилось? – поинтересовался Саша.
– Случилось. Собак потравили. Я к вольеру подошел… Ну, значится, чтобы их выпустить… А они лежат. Дохлые.
Эльви так и не повернулась к Михалычу, лишь ускорила ритм: теперь за ее – и без того проворными – руками невозможно было уследить.
– Радуешься, поди, старая чухонка?.. Рад Яков, что пирог с маком?
– Ду-урак.
– Ты их терпеть не могла. Может, сама и притравила?
– Ду-урак, – снова повторила Эльви.
– Они ж никого к себе не подпускали. На меня и то скалились, а я им жратву ношу. Видать, в жратву яд и подмешали.
Для своей пейзанской бороды, общей косноязычности и видимой недалекости Михалыч оказался удивительно прозорливым. А Саша неожиданно рассердился на Аню и на ее своеобразное чувство юмора, которое позволило назвать кавказцев Петровым и Васечкиным.
Петров и Васечкин мертвы.
Звучит как название триллера, не сулящего ничего хорошего главным героям. Лучше бы псам было оставаться безымянными.
– Дурной знак, – ни к кому не обращаясь, пробормотала Женька. – Дурной знак.
– Вы понимаете русский?
Так он и знал. Так и знал, что этот вопрос настигнет Женьку рано или поздно. Неважно, кем он будет задан, но лучше… чтобы это не была Аня – чикуля, слишком внимательная для своего возраста, слишком цепкая. Но это была Аня. И теперь она смотрела на Женьку в упор. Странно, что известие о смерти псов не произвело на нее особого впечатления. А Женькина невинная фраза – произвела.
Петров и Васечкин мертвы, а теперь и Женька прокололась.
– …В общих чертах. – Сашина невеста из «Blue and Green» выдержала взгляд и даже позволила себе слабо улыбнуться, хотя обстоятельства к этому нисколько не располагали. – Что-то случилось с собаками, да?
– Их отравили.
– Ужасно.
– Ужасно глупо, – поправила Аня. – И смысла в этом ноль. Я же говорила. Здесь есть уроды. Вот они и активизировались.
Надо вмешаться, – решил про себя Саша. Если обе девушки углубятся в уродские филологические дебри – неизвестно, чем все закончится.
Известно чем.
Пришлые испанцы будут обвинены во вранье. Он, Саша, будет обвинен во вранье и клоунаде, а этого хочется меньше всего. Не сегодня, не здесь.
– Может быть, соседи постарались? – высказал предположение он.
– Нет тут никаких соседей, – тут же отозвалась Аня. – И забор пятиметровый. Взять можно только штурмом. И вообще… Я знаю, кто это сделал.
Все, кроме Хавьера, который пребывал в блаженном испанском неведении, как по команде обернулись к Ане. Даже Эльви на секунду оставила кастрюли без присмотра.
– Кто? – спросил Саша.
– Кто? – выдохнул Михалыч.
– Английский недоумок. Больше некому.
Напрямую обвинив Марика, Аня обвела присутствующих победительным взглядом. В нем было столько неприкрытого злорадного торжества, что Саша поежился:
– Зачем ему это нужно?
– Просто так. Потому что урод.
И сердце у него червивое. Так сказала Женька, которая никогда не ошибается в людях. Почти не ошибается, Саша – ее единственная ошибка.
– Ничего не бывает просто так, чикуля.
– Тебе виднее, чикуля, – парировала Аня Женькину назидательную фразу, тут же перейдя на «ты» – заносчиво и демонстративно. – Но с уродами все по-другому. Гадят по призванию.
– А они точно умерли, псы? – еще раз переспросил у Михалыча Саша. – Может быть…
– Околели. Сами сходите, посмотрите. Провожу.
– С ядом как-то не вяжется Откуда ему взяться?
– Да есть у меня кое-какие химикаты в сараюшке, – помявшись, заявил Михалыч. – Летом садовых вредителей травлю. Габитовна, поди, расстроится. Она их взрослых взяла, натасканных. Того… Кучу бабок за них отвалила. Теперь вот новых покупать…
Никто, никто здесь не переживал о Петрове и Васечкине – живых существах. Эльви не любила их изначально, Аня была слишком увлечена своей ненавистью к «английскому недоумку» Марику, а Михалыч, сморщив узкий бугристый лоб, подсчитывал материальный ущерб.
Саше стало грустно и захотелось уйти.
– Что происходит? – наконец-то проявил себя Хавьер. – Кто-нибудь мне объяснит?
– Мелкие домашние неприятности, – солгал Саша. – Неважно.
– У него? – Cветлые глаза Хавьера остановились на Михалыче. – Русский национальный тип? Очень колоритно. Я бы хотел поговорить с ним.
– Прямо сейчас?
– Когда неприятности улягутся.
– Поговорите лучше со мной, Хавьер. – К способности Ани немедленно переключаться еще нужно было привыкнуть. – Я тоже – русский национальный тип.
– Хавьер – писатель, – пояснил Саша. – И национальные типы – его конек.
– Писатель. Ух ты.
– Ну, не пугай девушку, Алехандро. Книга пока только одна. А вообще, я преподаю теорию литературы в Аликантийском университете.
– Вы там познакомились с Сашей? В университете?
– Нет. – Хавьер Дельгадо послал Ане самую лучезарную из своих улыбок. – Мы познакомились на Ибице. А потом оказалось, что живем в одном городе. Забавно, правда?
– Правда.
Саша на секунду испугался, что вновь обретенная и не в меру любопытная племянница начнет делать подкоп под Ибицу и под Аликантийский университет заодно. Где еще учиться отпрыску интеллигентной и состоятельной семьи, как не в университете? Но правда состоит в том, что он не учился ни в одном университете ни дня. Он работает механиком в тойере[18] у поляка Рафала, а до этого подвизался в яхт-клубе, присматривая за яхтами, а до этого развозил пиццу, а до этого мыл овощи в китайском ресторане и одно лето провел на пляже в качестве штатного спасателя. В самом начале знакомства Женька пыталась пристроить его официантом в «Blue and Green», но он с треском провалил испытательный срок: слишком рассеянный, слишком бестолковый, вечно скучающий. Обслуживает так, как будто делает клиенту большое одолжение. И путает счета. Правда, целый семестр он исправно ходил на лекции Хавьера Дельгадо, но учебной части факультета ничего об этом неизвестно: Саша посещал занятия в частном порядке.
Из этих лекций он не запомнил ничего, кроме имени – Карлос Руис Сафон. Сафон – любимый писатель Хавьера Дельгадо. А Хавьер Дельгадо – любимый писатель Саши.
– И о чем ваша книжка? Я бы хотела ее прочесть.
– Не думаю, что тебе понравится. Она… грустная.
– Она о любви, – поправил Хавьера Саша.
– Это одно и то же, – сказала Женька.
– Всегда? – озадачилась Аня.
– Почти.
– Почти.
– Почти.
Их голоса сплелись, все три – Сашин, Женькин и Хавьера. У каждого из троих свой опыт, свои воспоминания о прошлом, или о настоящем, или о будущем. Этого опыта напрочь лишены Петров и Васечкин, им остается только позавидовать. Если кому-нибудь придет в голову завидовать мертвым псам. Почему Саше кажется, что так обязательно и случится?
– Я все равно хочу ее прочесть.
– Хорошо. У меня есть экземпляр. Я привез его с собой.
– Вы ведь дадите его мне?
– Если ты читаешь на испанском…
– Я читаю на испанском. Дадите ее мне прямо сейчас?
– Конечно.
– У вас красивая футболка.
Как будто и не было разговора о любви! Эта девочка с темными волосами и слишком взрослыми глазами не устает удивлять Сашу. И наверняка еще удивит.
– Обычная. Просто футболка.
– А где вы ее достали?
– Купил. По случаю…
– Я бы тоже хотела такую. – Кончиками пальцев Аня бесцеремонно коснулась надписи «Puerto Piramides».
– Она в единственном экземпляре. Как и книга. Но отдать ее тебе я не могу.
– Жаль.
Саша никак не мог взять в толк, что именно так пленило племянницу в этой самой обычной футболке. Таких футболок у Хавьера сотни, с надписями и без, с обрезанными рукавами, со швами наружу. А может… ей просто нравится Хавьер! Ну да, это все объясняет. Разве не самая распространенная девичья мечта – облачиться в рубашку своего возлюбленного и ходить по утрам по квартире, сверкая босыми пятками? Женька так и делала, когда оставалась на ночь у Саши на Крус де Пьедра. А Аня как раз в том возрасте, когда влюбляются напропалую и мечтают без устали. Периодически отвлекаясь на английских недоумков и совсем не отвлекаясь на мертвых собак.
За разговором никто не заметил, как исчез Михалыч. Да и Эльви, которая, очевидно, терпеть не могла, когда кто-то ошивается на кухне, стала посматривать на них косо.
– Мы уже уходим, – сказала Аня, чутко уловившая настроение эстонки. – Спасибо, Эльви.