Два билета в никогда Платова Виктория

– Спасибо прибереги-ите для ужина…

…Неизвестно, кто первым высказал эту мысль – отправиться посмотреть, что же случилось с собаками. Скорее всего, она принадлежала кому-то из девушек. Может быть, Михалыч что-то напутал и с псами все в порядке. Или будет все в порядке. А Михалыч напутал, что взять с деревенского мужика? Попутно выяснилось, что Хавьер давно хотел взглянуть на разгул русской зимы. Идти со всеми Саша отказался, сославшись на то, что должен поискать кота. Как и обещал Лисьему Хвосту.

Услышав о коте, Аня удивилась:

– Что за кот? Здесь никогда не было котов. Ба терпеть не может живность.

– Кота мы привезли с собой.

– Из Испании?

– С трассы. Подобрали мужика, а при нем оказался кот.

– И где этот мужик?

– Отправлен в гостевой домик, – развел руками Саша.

– Ба не отличается особым гостеприимством. Ты ведь знаешь.

При всем своем уме и проницательности Аня – всего лишь девчонка. Слишком непосредственная, чтобы следить за тем, как отзывается в Саше каждое ее слово. Но она и не обязана. И часа не прошло, как они узнали друг друга, а до этого никогда не встречались. Нельзя же всерьез считать встречами ее приходы с родителями в старую квартиру на Конногвардейском. Ту, где Саша и Белла Романовна так долго жили вдвоем. Он видел маленькую Аню лишь издали и смотрел на нее сверху вниз; все, что он может вспомнить, – веснушки. Сейчас их гораздо меньше, и волосы потемнели… Она и понятия не имеет, какой болью отдается в Саше малейшее упоминание о его матери. Для Ани она – Ба. Ба не любит живность и обслугу, а еще она не любит Сашу. То есть когда-то она его любила, а потом в игрушке кончился завод.

И Саша кончился.

– Смотри, не заморозь мне испанцев, – сказал он Ане, когда Хавьер и Женька отправились за верхней одеждой.

– Ничего с ними не случится. На сколько мне их нужно задержать?

Саша не сразу понял смысл вопроса:

– Задержать? Зачем?

– Не такая уж я дура.

– В этом тебя точно не обвинишь.

– Кот – это ведь только предлог, правда?

– Кот – это кот. И мне нужно его найти. Я обещал.

– Я думаю, тебе надо увидеться с Ба. Ты ведь из-за этого приехал?

– Какая она сейчас? – неожиданно для себя спросил Саша.

– Такая, как всегда. Не знаю, что ты хочешь услышать.

– А… Толя? То есть… твой отец?

– Папито? Папито – крут, он молоток. – На Анино лицо взбежала легкая улыбка. – И я его люблю.

– Он вспоминал обо мне?

– Не знаю, что ты хочешь услышать.

– Я уже услышал.

Так не бывает. Вернее, бывает только в книжках. В фильмах, где герои слишком торопятся жить, то и дело оглядываясь на хронометраж. Из-за катастрофической нехватки времени из их отношений выпадают целые куски, так что некоторые моменты приходится додумывать на ходу. Или слепо доверять титрам, что-то вроде «Прошло три года». За три года дружба героев подверглась не одному испытанию, которые были выдержаны с честью. За три года тыква-горлянка наполнилась до краев: самыми разными вещами, которые связывают крепко-накрепко. Вот и сейчас где-то на периферии Сашиного сознания маячит этот титр. А в сердце зреет новая привязанность – к девочке с бледными, едва различимыми веснушками и темными волосами. То, на что Женьке понадобилось… нет, не три года, целых семь, бледные веснушки получили за минуту.

Это – кровь. Ее тихий голос.

Кровное родство, от которого Саша все эти годы пытался отмахнуться, напомнило о себе. Поэтому сейчас он крепко сжимает Анины пальцы, и она отвечает ему такими же крепким пожатием.

– Хорошо, что ты приехал, Саша.

– Да.

– Плохо, что ты приехал. Тебе не понравится, Саша.

– Что? Что мне должно не понравиться?

– Эти люди. Не стоило к ним возвращаться.

– И к твоему… папито? Который молоток?

– Все равно не стоило.

Анины губы шевелятся, но разобрать слов Саша не может, до него долетают лишь обрывки. Что-то вроде убегай, отвернись, убегай, отвернись, убегай. И где-то совсем рядом раздается глухой пульсирующий звук: так звонит телефон, поставленный на виброзвонок.

– Телефон. – Саша все еще не в силах разжать пальцы. – У кого-то звонит телефон.

– У меня. – Аня тоже не в силах разжать пальцы.

– Ответишь?

– Потом. Тебе надо увидеться с Ба.

– Да.

– А Хавьер – хороший писатель?

– Лучшего я не читал.

– Это объективно?

– Субъективно.

– Но ничего не меняет?

– Ничего.

Ну вот, когда в дело вмешивается Хавьер Дельгадо, все становится на свои места. Все становится именно так, как Саша привык. Их руки легко размыкаются, тихий голос крови сходит на нет, и Аня вновь предстает перед ним просто девчонкой, которой пятнадцать. Или шестнадцать. Сашиной племянницей. Племяшкой. Не самое плохое приобретение. И – лучшее за сегодняшний день.

Снова звонит телефон.

– Ответишь?

– Потом. Не такой уж это суперважный звонок. Одна мудачка… одноклассница рвется рассказать мне, как проводит время в Андорре. Ты был в Андорре?

– Нет.

– А Хавьер?

– Возможно. Он любит путешествовать.

– И много где был?

– Да почти везде. А еще он ходит на яхте.

– Здорово. – Аня произносит это без всякого выражения.

Сверху уже слышны голоса – это спускаются великий путешественник Хавьер и Женька.

– Так ты идешь с нами? – весело спрашивает она, перевесившись через перила.

– Я отправляюсь на поиски кота.

– Так я и думала. Поэтому взяла твою куртку. Она теплее. И у нее капюшон.

Женька снова оправдывается за пристрастие к Сашиным вещам. Пора бы ей уже перестать делать это.

…Странно, что в таком большом доме так мало людей. И на кухне Эльви хлопочет одна, а ведь могла бы заручиться поддержкой нескольких помощниц. Средства Беллы это легко бы позволили. Они бы позволили наводнить «Приятное знакомство» целым штатом садовников, горничных и шоферов. А еще можно устроить в одной из башен домовую церковь и поселить при ней собственного духовника. Но Сашина мать нерелигиозна, во всяком случае, десять лет назад она поминала Бога не так часто, как поминает среднестатистический человек. Единственное, во что верит Белла, – это деньги и связи. Одно без другого не существует.

Саша едва не заблудился в дебрях первого этажа, столько здесь было ответвлений, коридорчиков и тупиков. Он даже обнаружил железную дверь с электронной панелью, на которой неярко горело «–18 °C». Холодильная камера, не иначе. В идеале там должны храниться запасы продовольствия, которые помогли бы выжить персоналу антарктической станции. Или гарнизону осажденной крепости. Но «Приятное знакомство» – не крепость и не антарктическая станция, и не нужно тратить целый день, чтобы добраться до ближайшего населенного пункта.

Бессмысленность такой холодильной камеры в частных владениях – очевидна.

– Бессмысленность очевидна, – негромко произнес Саша. А потом крикнул что есть силы: – Бессмысленность очевидна! Кис-кис-кис. Мандарин!

Как и следовало ожидать, никто не отозвался, и он продолжил блуждания по этажу. По ходу вспоминая, как ведут себя домашние коты, попадающие в незнакомую обстановку. Ничего утешительного не вырисовывалось: испуганное животное может забиться в дальний угол и просидеть там безвылазно несколько дней, ничем не обнаруживая себя. Это правило работает во всех случаях.

Сработает ли оно с любимчиком Лисьего Хвоста?

Переместившись в другое крыло, Саша наткнулся на зимний сад, истинного размера которого так и не смог оценить: все утопало в темноте, а выключатель не нашелся.

– Кис-кис-кис! – громко позвал он.

И тут же поразился тому, что голос не разошелся волнами, как это бывает в больших помещениях. Наверное, всему виной количество растений, их слишком много. Голос натыкается на них и не может пробиться дальше. Когда глаза немного привыкли к темноте, Саша увидел окна. Вернее, целую стеклянную стену. От нее шло методичное глухое постукивание – сродни тому, как стукаются о поверхность стола шарики для пинг-понга. Пусть и не сразу, но он все-таки сообразил: такой эффект создают ветер и снег.

Все еще призывая кота, Саша прошелся вдоль стены, держась за нее пальцами и удивляясь тому, что площадка перед окнами не освещена. Люди, которые обзавелись гигантской морозильной камерой и зимним садом, вполне могут позволить себе пару-тройку лишних уличных фонарей, чтобы залить светом окрестности. С другой стороны, такая плотная, кажущаяся бесконечной метель сведет на нет усилия любого фонаря.

Это Россия, детка. И метель здесь будет всегда.

Дойдя до конца стены, Саша постоял там пару минут в легкой задумчивости. Что имела в виду его новая чудесная подружка, когда сказала «тебе не понравятся эти люди»? Речь, конечно же, идет о матери и братьях. Один из которых – молоток, а второй – потерял жену и успел жениться на другой – для того, чтобы потерять и ее. Саша никогда не был особенно близок с братьями, сказывалась слишком большая разница в возрасте. Хотя… Это просто отговорка. Разница в возрасте здесь ни при чем, а вот Белла – очень даже. Она слишком любила Сашу, слишком оберегала его – и от чьей-то другой любви в частности. И она всегда была деспотична, в любых отношениях – семейных, рабочих, корпоративных. Даже странно, что до рождения Саши и еще несколько лет после властный характер матери никак не проявлялся. И лишь смерть отца, которого он совсем не помнил, заставила этот чертов характер явиться миру. И мир содрогнулся. Во всяком случае, та его часть, которая примыкала непосредственно к… Как называется империя, которую сумела сохранить и расширить Белла Романовна?

Что-то связанное с лесом.

– Лес рубят – щепки летят, – Саша снова произнес это вслух.

Словно отвечая ему, метель швырнула в стекло очередную порцию снежных шариков. И почти сразу за окном мелькнула какая-то тень. Он даже головой тряхнул и вплотную придвинулся к холодной прозрачной поверхности.

Человек!

Саша заколотил ладонью по стеклу, стараясь привлечь его внимание, но и без того неясная фигура немедленно растворилась в метели. Да и была ли она?

Никого нет. Ему просто показалось.

Уже выйдя в холл – тот самый, где их встречала Карина Габитовна, – он наконец напал на след Мандарина. Где-то в недрах второго этажа он услышал уже знакомый рык – ма-аа-уу! И со всех ног, перескакивая через ступеньки, бросился наверх. И почти сразу же увидел кота: он сидел посередине коридора, метрах в десяти от площадки.

– Ну, привет, дурацкий парень. – Саша присел на корточки и легонько постучал по полу кончиками пальцев. – Давно не виделись. Иди-ка сюда.

Кот и ухом не повел. Вернее – повел: сразу обоими. А затем склонил голову набок и снова рыкнул:

– Маа-ау!

– Кончай дурить. Тебя твой папа ждет. И беспокоится, между прочим. Скучаешь по папе, Мандарин?

– Маа-ау! – Репертуар дурацкого парня не отличался разнообразием.

– Может, пойдем покормимся? Эльви рыбку приготовила. А рыбка вкусненькая, сладенькая! Хочешь рыбки, Мандарин?

Так, заговаривая коту зубы, Саша продвинулся метров на пять. А потом еще на три. Оставалось только протянуть руку и ухватить дурацкого парня. Но в самый ответственный момент Мандарин дернулся и отпрыгнул. А потом и вовсе повернулся к Саше задом и затрусил по коридору прочь.

Ну, ладно.

Саша двинулся за котом, и когда дурацкий парень просочился сквозь не слишком плотно прикрытую дверь, шагнул следом.

И тотчас оказался в огромной, роскошно обставленной комнате с панорамным окном во всю стену. Еще одну стену занимали книжные шкафы из красного дерева, а справа от окна, в глубокой нише, висела картина. Девушка с птицей в руках. И девушка, и птица выглядели печальными. И Саша кивнул им, как старым знакомым – они и были знакомы. В прошлой Сашиной жизни картина украшала гостиную их с Беллой квартиры на Конногвардейском.

Света в комнате было немного, горела только большая напольная лампа, поверх которой был наброшен платок. Света было немного, но достаточно, чтобы разглядеть людей, находящихся в комнате:

Витя. Он сильно сдал.

Толя. Он почти не изменился.

Соня… ну да, Соня, Толина жена. Отчаянно рыжая и похожая на какую-то американскую киноактрису. Как Саша мог забыть о Соне и о том, что она такая рыжая?

А еще – Карина Габитовна. Что здесь делает Карга?

А еще…

Белла Романовна, Сашина мать, сидела в глубоком кресле за большим рабочим столом. Она сильно сдала. Она почти не изменилась. И она в упор смотрела сейчас на Сашу – бесстрастными выцветшими глазами.

…Из дневника Ани Новиковой

…Между чизбургерами и мороженым мы с Изабо переходим на «ты». Это ее идея, моё «вы» её напрягает, заставляет постоянно вспоминать о проклятой семейке. Под грифом «семейка» проходит Ба – по умолчанию.

– Любишь ее? – спрашивает у меня Изабо.

– Не знаю. – Я пожимаю плечами.

Это не совсем правда. На самом деле я боюсь Ба. Боюсь ее бесцветных цепких глаз и тихого, натянутого, как стальной трос, голоса. И железных пальцев, которыми она обхватывает мой подбородок при каждой встрече.

Ба ищет во мне принадлежность к своему роду.

«Кодле», как она любит выражаться.

Летом я боюсь Ба еще больше, чем зимой. А все потому, что на летнем солнце у меня проступают веснушки. Их намного меньше, чем у Ма, но все равно достаточно, чтобы вызвать у Ба брезгливую гримасу.

– Фу ты, – чеканит Ба, ощупывая меня глазами. – Материнская кодла. Ничего от Новиковых. Плохо.

В такие минуты мне хочется бежать от Ба без оглядки и забиться куда-нибудь. Даже кукольный дом бы подошел.

Но я молча пережидаю пытку. Просто жду, когда она закончится, – и все. И не только в трусости тут дело. Ма постоянно втирает мне, что первое, что я должна сделать в общении с другими людьми, – проявить эмпатию. А потом попытаться поставить себя на их место и понять побудительные мотивы.

Того или иного действия.

Хотя и без глубокого и всестороннего анализа ясно, что Ба движет природный сволочизм.

– …А я знаю. – Изабо снова ставит подбородок на прижатое к груди колено. – Ты ее терпеть не можешь.

– Почему?

– Потому что Я ее терпеть не могу.

Признание Изабо наполняет меня ликованием. Между чизбургерами и мороженым случилось то, что должно было случиться. Не могло не случиться. Незримая связь между Изабо и Детёнышем обрела крепость, майор никогда не оставит своего полковника.

Никогда.

– Посмотри на меня, детёныш.

Призыв запоздал – я и так не свожу с нее глаз. Как и все остальные в радиусе двадцати метров или даже пятидесяти. А если вспомнить Сережу за барной стойкой и официанта Влада – радиус увеличится километров до тридцати. Сто пятьсот миллионов человек хотели бы услышать от Изабо ее «посмотри на меня!» – но она выбрала Анечко-деточко. Сто пятьсот миллионов первую.

Или просто – первую.

– Посмотри на меня!

– Я смотрю.

Изабо вытягивает вперед левую руку: ладонь открыта, пальцы чуть разведены. До боли вглядываясь в эту ладонь, я стараюсь увидеть там… Сама не знаю что. Пророчества? Предсказания?

Линий на ладони слишком много, в один узор они не складываются, живут сами по себе.

И, повинуясь какому-то внутреннему порыву, я тоже вытягиваю руку и касаюсь пальцев Изабо кончиками своих пальцев.

Изабо улыбается: именно этого жеста она ждала от меня. Именно его и получила.

– Чувствуешь, детёныш?

Легкое покалывание кожи, легкий шум в голове, щенячий восторг – эй! эге-гей! ааааа!!! Вот что я чувствую. В отличие от Изабо, с линиями на моей ладони все ясно. Они сами собой складываются в девиз, которому майор в красном шлеме будет следовать и впредь. Всю оставшуюся жизнь.

Semper Fidelis.

Сэмпер Фай.

ВСЕГДА ВЕРЕН.

– …Мы похожи. Как в зеркале. Только попробуй сказать, что нет. – Изабо все еще не отрывает своих пальцев от моих.

– Как в зеркале?

Свободной рукой она расправляет салфетку и что-то пишет на нем помадой – такой же красной, как и ее губы. И, написав, подталкивает листок ко мне. Я вижу цифру 13, обведенную кружком. И рядом – еще одну, в таком же кружке:

31.

– Тебе тринадцать, детёныш, так?

– Угу.

– А мне – тридцать один. Зеркальное отражение. Здорово, да?

– Круто.

Так я узнаю о возрасте Изабо. До сих пор мне даже не приходило в голову, что у Изабо может быть какой-то там возраст. Вот у Ма он имеется, и у Папито, а Ба – такая старая, что наверняка еще помнит гигантских ящеров. Я прямо представляю себе эту картинку: Ба хватает за морду первого попавшегося тираннозавра Рекса и заглядывает ему в пасть:

– Фу ты. Материнская кодла. Ничего от Новиковых. Плохо.

Изабо не похожа ни на кого. И её тридцать один – такой же инопланетный, как и все остальное. Что он означает – загадка.

– Чем ты занимаешься?

– Ничем.

– Так не бывает.

– Еще как бывает, детёныш.

– И тебе не скучно?

– Теперь не скучно.

– Из-за меня?

– Мне нравится, как ты кричишь «эге-гей!». Это меня развлекает.

– А мне нравится Локо. Почему Локо зовут Локо?

– Потому что он – Локо. Он сам мне об этом сказал.

– Говорящий байк?

– Что-то вроде того.

– Так не бывает.

– Еще как бывает, детёныш. Кого угодно можно разговорить, если знаешь подход.

– Ма тоже так считает.

– Вот видишь. Твоя мать – умная женщина.

– Ага. Только разговорить у нее не всегда получается.

– А тебя? Если не хочешь – не отвечай.

– Я хочу. Э-э… Я знаю, чего она от меня ждет – вот и говорю это. Мы ладим.

– А с остальными как?

– И с остальными. Кроме дурака Старостина.

– Кто такой Старостин?

– Один урод. Мы враги.

– Настоящие?

– Мы дрались, и он мне нос разбил. Это настоящее?

– Я не знаю, кто такой урод Старостин… Но все может измениться в любой момент. Враги и друзья – это одни и те же люди.

– Это как?

– Как в кино, детёныш. И вот еще что: я ничего от тебя не жду.

– Это как?

– Я ничего от тебя не жду, и мне ты можешь говорить что угодно.

– Правду?

– Что угодно. Но и правда тоже сойдет.

Тринадцать – точно тридцать один. С другой стороны зеркала. Это мой самый счастливый год.

– Я знаю, кто такой Локо. Типа сумасшедший. По-испански.

– В инете нарыла?

– Ага.

– Ты всегда такая, детёныш?

– Какая еще?

– Хочу всё знать.

– Хочу всё знать о тебе. О вас с Локо. Мы ведь друзья, так?

– А что говорит инет? О нас с Локо?

– Ну… Четырехтактный двигатель. И эта… трансмиссия шестиступенчатая. Мотоцикл-круизер. Вот.

– Ты забыла про восемьдесят две лошадиных силы.

– Не забыла. Просто не успела сказать.

– Тухловато, детёныш. Твое «эге-гей!» впечатляет больше. Ну-у… Обиделась?

– Нет.

– Я просто хочу сказать, что так ты ничего не узнаешь о Локо.

– Узнаю. Если ты научишь меня водить. Ты ведь научишь?

– Я подумаю.

– Пожалуйста, Из!

– Как ты меня назвала?

– Из.

– Ну да. Это было легко предположить.

– Нет. Совсем нелегко. Пришлось помучаться.

– Разве?

– Из – означает «Из ветра». «Из колечек». «Из тысячи дорог».

– Из колечек?