Час волка Маккаммон Роберт

Глава 1

Война продолжалась.

В феврале 1941 года она, словно огненный смерч, перекинулась из Европы на северо-западное побережье Африки, куда в Триполи, с целью оказания поддержки итальянцам, прибыл гитлеровский командующий нацистскими войсками, опытный военный Эрнст Роммель. С его прибытием немцы стали теснить британские силы к Нилу.

По дороге, пролегавшей вдоль побережья, от Бенгази через Эль-Агхелия, Агедабия и Мечили, техника и солдаты танковой армии «Африка» продолжали теснить противника на земле изнуряющего солнца, песчаных бурь, оврагов, забывших вкус дождя, и отвесных обрывов, переходивших через сотни футов в плоские равнины пустыни. Масса людей, противотанковых пушек, грузовиков и танков двигалась на восток, отбив 20 июня 1942 года у британцев крепость Тобрук и приближаясь к заветной цели Гитлера — Суэцкому каналу. Владея этим жизненно важным водным путем, нацисты могли бы парализовать переброску войск союзников и продолжить марш на восток, подбираясь к уязвимым рубежам России.

В последние дни ожесточенных сражений июня 1942 года Восьмая британская армия, большинство солдат которой были изнурены до предела, брела по направлению к железнодорожной станции под названием Эль-Элемейн. Инженерные войска прилагали героические усилия, закладывая по ее следам запутанные узоры минных полей в надежде задержать настигающие танки. Ходили слухи, что у Роммеля не хватает бензина и боеприпасов, но солдаты, сидевшие в своих окопчиках, выдолбленных в твердой белой земле, чувствовали, как земля содрогается от движения немецких танков. Под лучами солнца и кружащимися стервятниками на западном горизонте поднимались столбы пыли. Роммель дошел до Эль-Элемейна, и, казалось, никто не сможет помешать ему пообедать в Каире.

Солнце садилось, кроваво-красное в молочном небе. Тени тридцатого дня июня ползли по пустыне. Солдаты Восьмой армии ждали, в то время как их офицеры в палатках изучали покрытые пятнами пота карты, а инженерные подразделения продолжали усиливать минные поля между британскими и немецкими войсками. В безлунном небе засияли первые звезды. Сержанты проверяли боеприпасы и орали на солдат, чтобы те вычищали свои окопчики, — лишь бы не думать о резне, которая неизбежно должна начаться на рассвете.

В нескольких милях к западу, где мотоциклисты на иссеченных песками мотоциклах, БМВ и солдаты на бронемашинах разведки разъезжали в темноте по границам минных полей, на полоске земли, обозначенной голубыми огнями, приземлился маленький защитной расцветки аэроплан марки «Шторьх». Ворча пропеллерами, он поднял в воздух тучи пыли. На крыльях самолета были изображены черные нацистские свастики.

Как только колеса «Шторьха» остановились, с северо-западного направления подъехала автомашина с открытым верхом и фарами под козырьком. Из самолета вылез немецкий обер-лейтенант в пыльной светло-коричневой форме африканского корпуса и в защитных очках. К запястью его правой руки был прикреплен наручником плоский коричневый планшет. Водитель автомашины ловко отдал ему честь, одновременно придерживая дверцу. Штурман «Шторьха» остался в кабине, выслушав приказания офицера. Затем автомашина уехала в ту же сторону, откуда появилась, и, как только она скрылась из виду, штурман отхлебнул из своей фляжки и попытался немного подремать.

Автомашина взобралась на небольшой гребень, из-под ее покрышек полетел песок и острая галька. На другой стороне гребня стояли палатки и грузовики передового разведывательного батальона. Местность погрузилась в полную темноту, только внутри палаток слабо светились фонари и изредка мелькало мерцание замаскированных фар мотоциклов или броневиков, посланных с каким-нибудь поручением.

Автомашина подъехала к стоянке у самой большой, стоявшей в центре палатки, и обер-лейтенант, прежде чем выйти, подождал, пока ему не открыли дверцу. Подойдя ко входу, он услышал дребезжание банок и увидел несколько тощих собак, рывшихся в отбросах. Одна из них приблизилась к нему, ребра у нее выпирали наружу, а глаза ввалились от голода. Он ударил ее ногой, прежде чем она дотянулась до него носом. Ботинок попал в бок, отбросив собаку назад. Но она не издала ни звука. Офицер знал, что у этих паршивых животных были блохи, и при таком спросе на воду ему не улыбалась перспектива отскребать свою плоть песком. Собака отвернулась, на шкуре ее были отпечатаны кровью следы других ботинок, смерть от голода была для нее предрешена.

Возле клапана палатки офицер остановился.

Он осознал, что тут был кто-то еще — сразу за границей полной тьмы, дальше, где собаки выискивали в отбросах остатки мяса.

Он видел его глаза. Они мерцали зеленым светом, отражая крошечные лучики от фонаря в палатке. Глаза смотрели на него, не мигая, и в них не было выражения приниженности или мольбы. Еще одна проклятая собака из местного племени, подумал он, хотя ничего, кроме глаз, видно не было. Собаки следовали за бивуаками, и поговаривали, что они будут пить мочу из тарелки, если им ее предложить. Ему не нравилось, как этот мерзавец глядел на него; глаза были умны и холодны, и ему захотелось дотянуться до своего «Люгера» и отправить еще одну собачью душу на мусульманские небеса. От взгляда этих глаз в низу живота забегали мурашки, потому что в них не было страха.

— Посыльный офицер Фойт? Мы ждали вас. Входите, пожалуйста.

Клапан палатки завернули внутрь. Майор Штуммер, офицер с резкими чертами лица, в круглых очках и с коротко остриженными рыжеватыми волосами, отдал честь, и Фойт кивком головы поприветствовал присутствующих. В палатке были еще три офицера, стоявшие вокруг стола, заваленного картами. Свет фонаря разливался по точеным загорелым немецким лицам, выжидательно смотревшим на Фойта. Посыльный офицер задержался на пороге, взгляд его устремился вправо, туда, где рылись тощие, голодные собаки.

Зеленые глаза исчезли.

— Сэр? — спросил Штуммер. — Что-нибудь не так?

— Нет, все в порядке, — его ответ прозвучал слишком поспешно.

Глупо так нервничать из-за собаки, сказал он себе. Приказ расчету 88-мм пушки уничтожить четыре британских танка он отдал лично с большим самообладанием, чем то, которое испытывал в настоящий момент. Куда исчезла эта собака? Конечно же, в пустыню. Но почему она не занималась вылизыванием банок, как другие? Нет, это смешно — терять время на раздумья о таких пустяках. Роммель послал его, чтобы получить сведения, и именно их ему предстояло привезти назад, в штаб танковой армии.

— Все в порядке, если не считать того, что у меня язва желудка, солнце напекло затылок и я безумно хочу увидеть снег, иначе просто сойду с ума, — сказал Фойт, ступая внутрь палатки. Клапан за ним захлопнулся.

Фойт стоял за столом с Штуммером, майором Клинхурстом и двумя другими офицерами батальона. Его глаза стальной голубизны внимательно исследовали карты, на которых была обозначена изборожденная оврагами пустыня между отметкой «169», небольшим гребнем, который он только что пересек, и британскими укреплениями. Кружками, нанесенными красными чернилами, обозначались минные поля, голубыми квадратами — доты, обнесенные колючей проволокой и снабженные пулеметами, которые нужно будет миновать по дороге на восток. Черными линиями и квадратами были отмечены немецкие войска и техника. На каждой карте стояла официальная печать батальона.

Фойт снял фуражку, изрядно поношенным платком вытер с лица пот и стал изучать карты. Он был крупным широкоплечим мужчиной, его светлая кожа загрубела от солнечных ожогов. У него были светлые волосы с седыми завитками на висках и густые брови, почти совсем седые.

— Полагаю, это самые последние? — спросил он.

— Да, сэр. Последний патруль вернулся двадцать минут назад.

Фойт уклончиво хмыкнул, чувствуя, что Штуммер ожидает похвалы своему батальону за доскональную разведку минных полей.

— У меня мало времени. Фельдмаршал Роммель ждет. Каковы ваши рекомендации?

Штуммер был разочарован, что работа его батальона не была оценена. Последние двое суток было совсем тяжело выискивать слабые места в укреплениях британцев. Он и его люди были на краю земли, а вокруг простиралась пустыня.

— Здесь, — он взял карандаш и постучал по одной из карт. — Мы думаем, что наиболее приемлемый маршрут должен быть в этом месте, прямо на юг от гребня Рувейсат. Минные поля слабые, и имеется зазор в поле обстрела этих вот двух дотов. — Он коснулся двух голубых квадратиков. — Массированный удар может легко пробить брешь.

— Майор, — устало сказал Фойт. — В этой проклятой пустыне легко не дается ничто. Если мы срочно не добудем бензин и боеприпасы, в которых нуждаемся, то будем вынуждены стоять на месте и бездействовать. Заверните для меня карты.

Один из младших офицеров поспешил выполнить приказ. Фойт расстегнул планшет и положил карты внутрь. Потом закрыл планшет, вытер с лица пот и надел фуражку. Теперь во время его полета к командному пункту Роммеля и всю оставшуюся ночь будут идти обсуждения, доклады, начнется передвижение войск, танков и снабжения к районам, которые Роммель решит атаковать. Без этих карт решение фельдмаршала будет стоить не больше, чем ставка на игральные кости.

Но теперь карты у него, Фойта, и это успокаивало.

— Уверен, что фельдмаршал захочет, чтобы я доложил о проделанной вами замечательной работе, майор, — наконец сказал Фойт. Штуммер выглядел довольным. — Все мы поднимем тост за успехи танковой армии «Африка» у берегов Нила. Хайль Гитлер.

Фойт быстро поднял руку, и другие, все, кроме Клинхурста, который не стеснялся выказывать свое безразличие к партии, ответили тем же. На этом встреча закончилась, Фойт повернулся от стола и быстро вышел из палатки к ожидавшей его автомашине. Шофер уже стоял, готовый открыть дверцу, и майор Штуммер вышел проводить Фойта. Фойт сделал несколько шагов к машине, и тут уловил справа быстрое движение.

Он резко повернул голову в сторону звука, и ноги его сразу стали ватными.

Ближе чем на расстоянии вытянутой руки стояла большая черная собака, сверкая зелеными глазами. Она явно выскочила из-за другой стороны палатки и подлетела к нему так быстро, что ни шофер, ни Штуммер не успели отреагировать. Черный зверь не был похож на других голодающих одичавших собак; он был крупный, как мастиф, почти два с половиной фута в холке, и мышцы, как пучки струн от рояля, играли вдоль спины и ляжек. Уши были прижаты к гладкошерстной голове, а глаза были такие же яркие, как зеленые сигнальные лампочки. Они напряженно уставились в лицо Фойта, и в этом взгляде немецкий офицер углядел разум убийцы.

Это не собака, понял Фойт.

Это был волк.

— Боже мой, — сказал Фойт, разом выдохнув воздух, как будто его ударили по язве желудка.

Перед ним стояло мускулистое чудовище, пасть открыта, в ней видны белые клыки и розовые десны. Фойт ощутил горячее дыхание на своем запястье с наручником, и когда сообразил, что волк собирается сделать, его левая рука скользнула к кобуре «Люгера».

Челюсти волка сомкнулись на запястье Фойта, и свирепым поворотом головы он сломал ему кость. Раздробленная кость прорвала мякоть руки, в то же мгновение дугой ударила бордовая струя, попавшая в бок автомашины. Фойт вскрикнул, не сумев расстегнуть кобуру и вынуть «Люгер». Он попытался потянуть на себя, но волк вцепился когтями в землю и не двинулся с места. Шофер в шоке застыл, Штуммер звал на помощь других солдат, только что вернувшихся с патрулирования. Загорелое лицо Фойта приняло желтый оттенок. Челюсти волка работали, зубы стали сходиться, пронзая расщепленные кости и мякоть. Зеленые глаза вызывающе уставились на него. Фойт заорал:

— Помогите, — и волк в ответ резко дернул головой, отчего боль пронзила каждый нерв его тела, и состояние его руки стало еще хуже.

На грани обморока Фойт вырвал все-таки «Люгер» из кобуры, шофер же взвел курок пистолета «Вальтер» и прицелился в голову волка. Фойт ткнул дуло своего пистолета в окровавленную пасть зверя.

Но в тот момент, когда пальцы обоих застыли на спусковых крючках, волк неожиданно отскочил в сторону, не отпуская при этом запястье Фойта, и Фойт выстрелил прямо себе под ноги. Пистолет шофера выпалил с резким звуком «крэк» в тот самый момент, когда «Люгер» выстрелил в землю. Пуля из «Вальтера» прошла сквозь спину Фойта, пробив на выходе из груди отверстие с красными краями. Когда Фойт обмяк, волк отодрал его кисть от запястья. Наручник соскользнул и упал, все еще прикованный к планшету. Быстрым рывком головы волк выбросил шевелящуюся кисть из своей испачканной кровью пасти. Она упала прямо перед голодными собаками, и они набросились на новый кусок отбросов.

Шофер выстрелил еще раз, раскрыв от ужаса рот, его рука с пистолетом тряслась. Слева от волка, рванувшегося в сторону, взметнулись комья земли. Из соседней палатки выбежали трое солдат, у каждого автомат «Шмайсер». Штуммер завизжал:

— Убейте его!

Из штабной палатки выскочил Клинхурст с пистолетом в руке. Но черный зверь, прыгнув через тело Фойта, проскочил вперед. Его зубы нашли металлический наручник и сомкнулись на нем.

Когда шофер выстрелил в третий раз, пуля пробила планшет и с визгом отскочила от земли. Клинхурст взял прицел, но прежде чем успел нажать на курок, волк отскочил зигзагом и рванулся вперед во тьму, к востоку.

Шофер расстрелял всю обойму, но воя от боли не послышалось. Из палаток набежали еще солдаты, и по всему лагерю раздавались тревожные крики. Штуммер подбежал к телу Фойта, перевернул его и отпрянул в ужасе от количества вытекшей крови. Он с трудом проглотил слюну, в сознании его прокручивалось, как быстро все это произошло. И тут до него дошла суть происшедшего: волк схватил планшет, набитый разведкартами, и направился к востоку.

К востоку. По направлению к британским войскам.

На этих картах показано расположение войск Роммеля, и если британцы завладеют ими…

— По машинам! — заорал он, вскакивая на ноги, как будто в позвоночник ему вонзили стальной прут. — Скорее, ради Бога! Скорее! Нужно остановить этого зверя!

Он пробежал мимо автомобиля к другому транспортному средству, стоявшему неподалеку: желтому броневику с тяжелым пулеметом, укрепленным на передней раме. За ним прибежал водитель, солдаты тут же бросились к мотоциклам БМВ и прицепным коляскам, вооруженным пулеметами. Штуммер уселся на сиденье, шофер завел мотор и включил фары, моторы мотоциклов зафырчали и заревели, их фары засветились желтым светом, и Штуммер крикнул «Трогай!» своему шоферу: его шея уже почти ощущала петлю палача.

Броневик рванулся вперед, выбрасывая из-под колес султанчики пыли, и четыре мотоциклиста, веером, прибавляя скорость, заревели вслед за ним.

Четвертью мили впереди бежал волк. Его тело было ходовой машиной, рассчитанной на скорость и расстояние. Глаза сузились в щелки, челюсти крепко сцепились на наручнике. Планшет постукивал о землю в ровном ритме, и дыхание волка было спокойным, мощным. Несущаяся фигура свернула на несколько градусов вправо, взбежала на каменистый пригорок и спустилась с него, придерживаясь намеченного курса. Песок летел из-под лап, впереди зверя скорпионы и ящерицы спешили свернуть в укрытие.

Уши волка навострились. Слева быстро надвигался рокочущий шум. Он увеличил прыжки, лапы забарабанили по плотно спрессованному песку. Рокот приблизился… еще ближе… и теперь он был уже прямо слева. Луч фонаря проскочил по зверю, вернулся и остановился на бегущей фигуре. Солдат в коляске мотоцикла закричал:

— Вот он! — и откинул предохранитель с пулемета. Повернул ствол в сторону зверя и открыл огонь.

Волк резко, взметнув пыль, остановил бег, и пули выбили яростную строчку в земле перед ним. Мотоцикл на скорости пролетел мимо него, водитель вовсю давил на тормоза и крутил рукоятки. Но тут волк изменил направление и вновь понесся на полной скорости, продолжая держать курс на восток, сжимая челюстями наручник.

Пулемет продолжал строчить. Трассирующие пули выбивали в темноте оранжевые линии и рикошетировали от камней, как выброшенные сигаретные окурки. Но волк скакал по земле зигзагами вправо и влево, и когда пули просвистели мимо, зверь перебежал через еще один пригорок и скрылся из зоны света фонаря.

— Туда, — закричал пулеметчик сквозь ветер. — Он пробежал за холм.

Водитель повернул громоздкий мотоцикл и направился вслед за зверем, в луче фары крутился белый пыльный вихрь. Он дал полный газ, и мотоцикл отозвался рокочущим ревом. Они разогнались и взлетели на холм, а затем устремились с него вниз. В свете фары прямо перед ними показался овраг восьмифутовой глубины, ожидавший как оскаленная пасть.

Мотоцикл грохнулся в него, несколько раз перевернулся, пулемет строчил, в безумстве рассеивая пули, отлетавшие рикошетом от краев оврага, осыпая при этом землей водителя и пулеметчика. Мотоцикл осел, его бензобак взорвался.

По другую сторону оврага, перемахнув его одним пружинистым толчком задних ног, волк продолжал бежать, увертываясь от кусочков горячего металла, падавших на землю вокруг него.

Сквозь эхо взрыва послышался шум другого противника, на этот раз шедшего справа. Волк повернул голову в бок, высматривая свет фары на коляске мотоцикла. Пулемет открыл огонь, пули подняли пыль у лап волка и засвистели вокруг него. Он отчаянно рванулся вперед и стал петлять. Но мотоцикл сокращал расстояние между ними, и пули ложились все ближе к цели. Одна пуля сверкнула так близко, что волк мог почувствовать горький запах человеческого пота с обоймы. И тут он сделал еще один резкий рывок в сторону, прыгнув высоко в воздух, в то время как пули заплясали под ним, и скакнул в овраг, который перерезал пустыню по направлению к юго-востоку.

Мотоцикл с приглушенным мотором катился вдоль края оврага, и сидевший в коляске освещал его дно маленьким фонарем.

— Я сбил его! — клялся он. — Я уверен, что видел, как пули ударили…

И тут ощутил, что волосы у него на затылке зашевелились. Когда он повел фарой кругом, огромный черный волк, бежавший за мотоциклом, прыгнул вперед, пролетел над коляской и ударился телом о водителя. Два ребра водителя смялись как две гнилых доски, и, когда он вылетел из сиденья, ему показалось, что волк встал на задние лапы и толчком перелетел через ветровое стекло, как мог бы, наверное, прыгнуть только человек. Хвост дерзко махнул по лицу пулеметчика; он кубарем вывалился из коляски, а мотоцикл проскочил еще около пятнадцати футов, прежде чем сорвался с края оврага и грохнулся на дно. Черный волк продолжил свой бег, придерживаясь прежнего курса.

Теперь сеть оврагов и пригорков закончилась, под сиявшими звездами открылась плоская и каменистая пустыня. Волк все еще продолжал мчаться, сердце его билось чаще, а легкие всасывали через ноздри чистый запах свободы. Он резко мотнул головой влево, выпустил наручник и перехватил кожаную ручку планшета, чтобы он больше не бил по земле. Хищник с трудом пересилил желание выплюнуть ручку, потому что она отдавала тошнотворным привкусом человеческой ладони.

И тут сзади донеслось другое гортанное рычание, оно было более низким, чем голос двух других мучителей. Волк оглянулся, увидел пару желтых лун, спешивших через пустыню по его следам. Длинная очередь из пулемета — красное мерцание над двойной луной — и пули поразили песок менее чем в трех футах от волка. Он увернулся и, выровняв скорость, понесся опять вперед. Следующая длинная очередь опалила шерсть на его спине.

— Быстрее! — закричал Штуммер шоферу. — Не упускай его!

Он дал еще одну очередь и увидел, как взметнулся песок, а волк резко свернул влево.

— Черт возьми! — сказал он. — Держи ровнее!

Животное, все еще неся в зубах планшет Фойта, направлялось прямо к британским линиям. Что же это за зверь, который украл портфель, полный карт, вместо объедков из мусорной кучи? Проклятое чудовище должно быть остановлено. Ладони Штуммера покрылись потом, и он старался навести прицел пулемета на волка, тот он продолжал изворачиваться, резко тормозя, а затем увеличивая скорость, как будто он…

Да, подумал Штуммер, соображает, как будто он человек.

— Ровнее! — завопил он.

Но броневику под колеса попался камень, и снова прицел сбился. Ему надо просто поливать землю очередями в надежде, что зверь нарвется на пули. Он заставил себя перевести пулемет в автоматический режим и нажал на гашетку.

Ничего. Пулемет раскалился, как полуденное солнце, и либо его заклинило, либо в кожухе испарилась вода.

Волк огляделся, заметив, что бронемашина быстро приближается. Затем примерился к местности перед собой, но оказалось слишком поздно. Прямо перед ним, менее чем в шести футах, возникло заграждение из колючей проволоки. Задние лапы волка напряглись, и его тело оторвалось от земли. Но заграждение было слишком близко, чтобы ему удалось не зацепиться; грудь волка изрезалась колючками проволоки, а задняя правая нога попала в виток.

— Ага! — заорал Штуммер. — Дави его!

Волк дернулся, мускулы его тела напряглись. Он царапал землю когтями, но бесполезно. Штуммер приподнялся, ветер обдувал его лицо, шофер дожал акселератор. Бронированный автомобиль был в пяти секундах от волка, готовясь раздавить его рубчатыми колесами.

Тому, что Штуммер увидел за эти пять секунд, он бы никогда не поверил, не окажись сам очевидцем происшедшего. Волк изогнул тело и передними лапами расцепил виток колючей проволоки, который поймал его за заднюю лапу. Передние лапы раздвинули проволоку и держали ее, пока он не освободился. Затем волк опять вскочил и кинулся прочь. Бронированный автомобиль смял проволоку, но волка там уже не было.

Но фары все еще освещали его, и Штуммер увидел, как животное прыгало, вместо того чтобы бежать, скакало то вправо, то влево, иногда касаясь земли только одной ногой, прежде чем прыгнуть и повернуть в другую сторону.

Сердце в груди Штуммера упало.

Оно знает, понял он. Это животное знает…

Он прошептал:

— Мы на минном по…

И тут левое переднее колесо наскочило на мину, и взрыв вышвырнул тело майора Штуммера из броневика как окровавленную куклу. Левое заднее колесо сдетонировало другую мину, а разодранная масса правого переднего колеса задела о третью. Бронированный автомобиль треснул, бензин воспламенился и растекся, а в следующую секунду броневик накатился еще на одну мину, и не осталось ничего, кроме очага красного пламени и покореженного металла, взлетевшего в небеса.

Впереди в шестидесяти ярдах волк остановился и посмотрел назад. Мгновение он наблюдал пламя, в его зеленых глазах светился отблеск разрушения, затем он резко отвернулся и продолжил петлять через минное поле в сторону безопасности на востоке.

Глава 2

Он скоро уже должен появиться. Графиня чувствовала себя такой же возбужденной, как школьница перед первым свиданием. Больше года прошло с тех пор, как она видела его в последний раз. Где он был все это время, что он делал — она не знала. И не хотела знать. Это было не ее дело. Все, что ей сказали, это то, что ему необходимо убежище и что служба использует его для опасного задания. Знать больше было небезопасно. Она сидела перед овальным зеркалом в окрашенной в лавандовый цвет туалетной комнате, золотые огоньки Каира мерцали сквозь стеклянную дверь, ведущую на террасу. Графиня тщательно красила помадой губы. Ночной бриз доносил до нее запахи корицы и муската, и внизу во дворе мягко шептались пальмовые листья. Она почувствовала, что дрожит, и положила помаду, пока не успела испортить линию губ. Я не девственница с влажными глазками, сказала она себе с некоторым сожалением. Но вероятно, это тоже было частью его магии; он явно заставил ее почувствовать в прошлый его приезд сюда, что она — начинающая в школе любви. Вероятно, размышляла она, я так возбуждена потому, что за все это время — и через череду так называемых любовников — я не ощущала прикосновение так, как его, и я жаждала его.

Она понимала, что она относится к разряду женщин, от которых нужно держаться подальше, как однажды ей сказала мать, тогда в Германии, до того как безумный маньяк устроил стране промывание мозгов. Но это тоже было неотъемлемой частью жизни, и опасность оживляла ее. Лучше жить, чем существовать, думала она. Кто это ей так говорил? О, да. Говорил он.

Она провела гребнем слоновой кости по белокурым, причесанным под Риту Хэйворт волосам, которые пышно и мягко ложились на плечи. Ей посчастливилось иметь красивое тело, высокие скулы, светло-карие глаза и изящную фигуру. Здесь ей следить за фигурой было нетрудно, потому что египетская кухня ей не слишком нравилась. Она владельцем контрольного пакета в каирской ежедневной газете, выходившей на английском языке. Позднее она и сама с большим интересом читала свою газету, когда Роммель стал продвигаться к Нилу и британцы храбро сражались, чтобы остановить натиск нацистов. Вчерашний заголовок гласил: «Роммель был вынужден остановиться».

Война будет продолжаться, но оказалось, что, по крайней мере в этом месяце, Гитлеру не будут салютовать восточнее Эль-Элемейна.

Она услышала мягкое фырканье двигателя роллс-ройсовской модели «Серебряная тень», когда лимузин подкатил к парадной двери, и сердце у нее екнуло. Она посылала шофера привезти его, следуя инструкциям, данным ей в отеле «Шефердс». Он не останавливался там, он был на каком-то собрании, называвшемся, как она поняла, «дебрифингом». Отель «Шефердс», с его хорошо известным вестибюлем с плетеными креслами и восточными коврами, был полон уставшими от сражений британскими офицерами, пьяными журналистами, мусульманскими головорезами и, конечно, глазами и ушами «нации». Ее особняк в восточном пригороде был для него более безопасным местом, чем открытый для всех отель. И значительно более удобным.

Графиня Маргерит встала из-за туалетного столика. Позади нее стояла ширма, украшенная голубыми и золотыми павлинами, она сняла светло-зеленое цвета морской волны платье, висевшее на ней, набросила на себя и застегнулась. Еще один взгляд на прическу и макияж, немного свежего аромата «Шанели» на белую шею, и она готова. Но нет, не совсем. Она решила расстегнуть главную пуговичку, так, чтобы высвободить упругость грудей. Затем ступила ножками в сандалии и стала ждать, когда Александр войдет в туалетную комнату.

Он вошел примерно еще через три минуты. Дворецкий мягко постучал в дверь, и она сказала:

— Да?

— Мистер Галатин прибыл, графиня, — голос Александра был по-английски чопорным.

— Скажите ему, что я незамедлительно спущусь.

Она прислушалась к шагам Александра в коридоре по выложенному тиковым паркетом полу. Ей не очень-то хотелось, чтобы он видел, как она спустится вниз, не заставляя гостя подождать ее, что было частью игры между леди и джентльменами. Поэтому она выждала еще три-четыре минуты и затем, сделав глубокий вдох, покинула неспешным шагом туалетную комнату.

Она прошла по коридору, увешанному коллекцией лат, копий, мечей и другого средневекового оружия. Они принадлежали прежнему владельцу дома, сочувствовавшему Гитлеру и сбежавшему из страны, когда еще в 1940 году итальянцы были выбиты О'Коннером. Она не очень понимала в оружии, но рыцари, казалось, гармонировали с тиком и дубом дома, и, как бы то ни было, они представляли собой ценность и давали ей ощущение, будто ее охраняли днем и ночью. Она подошла к широкой лестнице с перилами из резного дуба и спустилась на первый этаж. Двери в гостиную были закрыты, и там, как она инструктировала Александра, находился он. Она постояла несколько секунд, чтобы собраться с силами, поднесла ладонь ко рту, чтобы уловить запах своего дыхания — мятный, слава Богу, — а затем открыла дверь, порозовев от волнения.

Серебряные канделябры горели на низких полированных столиках. В камине трепетало небольшое пламя, потому что после полуночи легкий ветерок из пустыни становился прохладным. Пламя отражалось от хрустальных бокалов и бутылок с водкой и виски и мерцало на узорной бутыли с вином у стены, отделанной украшениями из алебастра. Ковер мерцал переплетенными оранжевыми и серыми фигурами, на каминной полке часы показывали около девяти.

А вот и он, сидит в плетеном кресле, скрестив ноги, тело его отдыхает, как будто ему принадлежит место, им занимаемое, и он гарантирован от какого-либо вторжения. Он задумчиво рассматривал охотничьи трофеи, размещенные на стене над камином.

Но вдруг его глаза остановились на ней, и он встал с кресла с изящной грацией.

— Маргерит, — произнес он и подал ей красные розы, которые держал в руках.

— О… Майкл! Они прекрасны!

Голос у нее был слегка хрипловатый, с великолепной певучестью северо-германских равнин.

Она подошла к нему. «Не слишком быстро!» — осадила она себя.

— Где вы достали в Каире в такое время года розы?

Он слегка улыбнулся, так что она увидела его белые, крепкие зубы.

— В саду вашего соседа, — ответил он, и она уловила оттенок русского произношения, который так сильно заинтриговывал ее.

Что делать джентльмену русского происхождения в британской разведке в Северной Африке? И почему при этом у него не русское имя?

Маргерит засмеялась, принимая у него розы. Должно быть, он шутил: в саду Питера ван Джинта, конечно, были клумбы с безупречными розами, но стена, разделявшая их владения, была шести футов высотой. Майкл Галатин, вероятно, не мог бы одолеть ее, да, к тому же, его костюм цвета хаки был без единого пятнышка. На нем была светло-голубая рубашка и галстук с приглушенными серыми и коричневыми полосками, загар пустыни блестел на его лице. Она понюхала одну из роз, на них все еще лежала роса.

— Вы прекрасно выглядите, — сказал он. — Вы сделали другую прическу.

— Да. Самая последняя мода. Вам нравится?

Он протянул руку, коснулся локона ее волос. Пальцы поласкали его, рука осторожно тронула ее щеку — нежное мимолетное прикосновение к коже, и руки Маргерит покрылись пупырышками.

— Вы замерзли, — сказал он. — Вам нужно стать поближе к камину.

Его рука погладила ее подбородок, пальцы коснулись ее губ, затем отпрянули. Он подвинулся поближе к ней и положил руку на ее талию. Она не отодвинулась. Дыхание у нее замерло. Лицо его было прямо перед ее лицом, и в зеленых глазах отразилось мерцание красного огня в камине, как будто в них загорелось пламя. Его губы приближались. Она почувствовала, как ее тело пронзила боль. И тут он вдруг остановился, менее чем в двух дюймах от ее губ, и сказал:

— Я голоден.

Она моргнула, не зная, что ответить.

— Я не ел с утра, — продолжил он. — А утром была яичница из порошка и сушеное мясо. Не удивительно, что Восьмая армия так крепко воюет: им хочется скорее попасть домой и получить что-нибудь съедобное.

— Еда, — сказала она. — О, да. Еда. У меня есть повар, он приготовил вам обед. Баранину. Это ваше любимое блюдо, так ведь?

— Мне приятно, что вы запомнили.

Он легонько поцеловал ее в губы и слегка пощекотал носом ее шею, так мягко, что она почувствовала, как по спине побежали мурашки. Он отпустил ее, в его ноздрях остался запах «Шанели» и ее собственного возбужденного женского запаха.

Маргерит взяла его руку. Ладонь была шершавой, как будто он клал кирпичи. Она повела его к двери, и они почти уже вышли, когда он спросил:

— Кто убил этого волка?

Она остановилась:

— Прошу прощения?

— Волка, — он показал в сторону шкуры серого лесного волка, висящей над камином. — Кто его убил?

— А-а. Вы ведь, наверное, слышали про Гарри Сэндлера?

Он помотал головой.

— Гарри Сэндлер. Американец, охотник на крупную дичь. Два года назад о нем писали все газеты, когда он застрелил белого леопарда на вершине горы Килиманджаро.

Глаза Майкла все еще были непонимающими.

— Мы стали… хорошими друзьями. Он прислал мне этого волка из Канады. Прекрасное животное, не так ли?

Майкл что-то промычал. Он глянул на другие подвешенные трофеи, присланные Маргерит Сэндлером, — головы африканского буйвола, великолепного самца, пятнистого леопарда и черной пантеры — но взгляд его вернулся к волку.

— Из Канады, — сказал он. — Откуда из Канады?

— Я точно не знаю. Кажется, Гарри называл Саскачеван. — Она пожала плечами. — Ну, волк есть волк, так ведь?

Он не ответил и улыбнулся.

— Нужно будет как-нибудь познакомиться с Гарри Сэндлером, — сказал он.

— Плохо, что вас не было здесь неделю назад. Гарри проезжал через Каир по пути в Найроби, — она игриво шлепнула по его руке, чтобы отвлечь его внимание от трофеев. — Пойдемте, пока ваш обед не остыл.

В столовой Майкл Галатин поедал бараньи котлетки, сидя за длинным столом под хрустальной люстрой. Маргерит тыкала вилкой в салат из пальмовой мякоти и пила «Шабли», они вели непринужденный разговор о том, что было в Лондоне — идущие популярные пьесы, моды, романы и музыка — все, что не удалось увидеть Маргерит. Майкл говорил, как ему понравилось последнее произведение Хэмингуэя и что у того ясный взгляд на вещи. Маргерит, пока они разговаривали, изучала лицо Майкла и поняла, здесь, под ярким светом люстры, что он изменился за год и пять недель, прошедшие после их последней встречи. Изменения были едва различимы, но все-таки были: около глаз стало больше морщинок и, вероятно, также больше седых прядок в его гладких, плотно причесанных черных волосах. Его возраст был еще одной загадкой; ему могло быть и тридцать, и тридцать четыре. Тем не менее его движения обладали силой и легкостью юности, руки и плечи поражали своей силой. Руки его были необъяснимы; они были мускулисты, длиннопалы и артистичны — руки пианиста, но тыльные их стороны поросли красивыми черными волосками. Это были в то же время и руки рабочего, привыкшего к грубой работе, но они управлялись с серебряным ножом и вилкой с удивительной ловкостью.

Майкл Галатин был крупный мужчина, около шести футов и двух дюймов ростом, с широкой грудью, и длинными худыми ногами. Маргерит поинтересовалась при первой с ним встрече, не занимается ли он бегом, но ответ был таков, что он «иногда бегает для удовольствия».

Она отхлебывала «Шабли» и поглядывала на него через край бокала. Кто же он в действительности? Что он делает на службе? Откуда он появился и куда направляется? У него было тонкое обоняние, и Маргерит заметила, что он принюхивается к пище и питью перед тем как попробовать их. Лицо его было мрачновато приятным, чисто выбритым, с резкими чертами; когда он улыбался, оно как будто светилось — но нельзя было сказать, чтобы он улыбался очень часто. В покое лицо его, казалось, становилось еще более мрачным, а когда свет его зеленых глаз тускнел, их мрачный оттенок вынуждал Маргерит думать о цвете глубоких чащоб первобытного леса, обитель тайн, которые лучше не трогать, и, наверное, места больших опасностей.

Он протянул руку к бокалу с водой, не заинтересовавшись «Шабли», и Маргерит сказала:

— Я отослала прислугу на вечер.

Он отпил воды и отставил бокал в сторону. Воткнул вилку в еще один кусок мяса.

— Давно Александр работает у вас? — спросил он.

Вопрос был совершенно неожиданным.

— Почти восемь месяцев. Его рекомендовало консульство. А что?

— У него… — Майкл запнулся, обдумывая, как сказать. Не внушающий доверия запах, чуть не сказал он. — …немецкий акцент, — закончил он.

Маргерит не знала, кто из них обоих сошел с ума, потому что быть британцем в большей степени, чем Александр, можно только если носить вместо подштанников британский флаг.

— Он хорошо скрывает его, — продолжил Майкл. Он понюхал мясо, прежде чем взять его в рот, и стал тщательно прожевывать, после чего сказал. — Но не очень хорошо. Британский акцент — это маскировка.

— Александр прошел полную проверку в службе безопасности. Вы знаете, как там строги. Если хотите, я могу рассказать вам историю его жизни. Он родился в Стрэтфорде-на-Эйвоне.

Майкл кивнул.

— Город артистов, как о нем говорят. От всего этого явно пахнет Абвером.

Абвер, насколько знала Маргерит, был разведывательным учреждением Гитлера.

— Машина заедет за мной в семь тридцать. Я думаю, вам тоже нужно уехать.

— Уехать? Куда уехать?

— Отсюда. Если возможно, из Египта. Может быть, в Лондон. Я не думаю, что сейчас вы здесь в безопасности.

— Это невозможно. У меня здесь слишком много обязательств. Боже, у меня газета! Я просто не могу все бросить и убежать.

— Хорошо, устройтесь в консульстве. Но я думаю, что вам нужно как можно скорее покинуть Северную Африку.

— Мой корабль еще не дал течи, — настаивала Маргерит. — Вы ошибаетесь насчет Александра.

Майкл ничего не сказал. Он доел кусок баранины и промокнул рот салфеткой.

— Мы побеждаем? — спросила она его немного спустя.

— Мы сдерживаем, — ответил он. — Зубами и ногтями. Сети снабжения Роммеля нарушены, его танки дожигают последний бензин. Внимание Гитлера приковано к Советскому Союзу. Сталин призывает Запад к совместным действиям. Никакая страна, даже такая мощная, как Германия, не выдержит расходов на войну на два фронта. Поэтому если мы сможем удержать Роммеля, пока его боеприпасы не иссякнут, то сможем отбросить его назад к Тобруку. И даже дальше, если повезет.

— Я не подозревала, что вы верите в везение.

Она выгнула дугой светлую бровь.

— Это субъективное понятие. Там, откуда я, «везение» и «право силы» означают одно и то же.

Она воспользовалась случаем.

— А откуда вы, Майкл?

— Издалека, — ответил он, и по тому, как он это сказал, она поняла, что больше разговоров о его личной жизни быть не должно.

— У нас есть десерт, — сказала она, когда он закончил с котлетами и отодвинул тарелку. — Шоколадный торт, на кухне. Я приготовлю кофе.

Она встала, но он опередил ее. Он уже был рядом с ней, не успела она сделать и двух шагов, и сказал:

— Торт и кофе потом. У меня на уме другой десерт.

Взяв ее руку, он поцеловал ее, медленно, каждый пальчик.

Она обвила руками его шею, сердце у нее колотилось. Он поднял ее без усилий на руки, а затем вынул из голубой вазы с розами в центре стола одну розу.

По лестнице, через зал с оружием он понес ее к спальне с кроватью с четырьмя стойками и с видом на холмы Каира.

При свете свечи они раздели друг друга. Она помнила, какие волосатые были у него руки и грудь, но теперь она увидела, что он был поранен: грудь его была залеплена крест-накрест пластырями.

— Что с вами произошло? — спросила она, касаясь пальцами его крепкого смуглого тела.

— Да просто ерунда, попал в один переплет.

Он смотрел, как ее кружевное белье сползло к ногам, и затем вынул ее из одежд и положил на прохладную белую постель.

Теперь он тоже был обнажен и казался еще огромнее благодаря освещенным свечой буграм мышц. Он лег, пристраиваясь рядом с ее телом, и она ощутила сквозь слабый запах его одеколона еще один запах. Он был как аромат мускуса, и опять ей подумалось о зеленных чащах и холодных ветрах, дующих на диких просторах. Его пальцы легонько кружили вокруг ее сосков, потом его рот приник к ее рту, их тепло соединилось, переливаясь друг в друга, и она содрогнулась всем телом и душой.

Вместо его пальцев появилось что-то другое: бархатная роза кружила вокруг ее затвердевших сосков, возбуждая ее груди, как поцелуи. Он провел розой по ее животу, остановился и покружил у пупка, потом ниже, в пуще золотистых волосков, все кружа и возбуждая нежными прикосновениями, от которых ее тело раскрывалось и томилось. Роза подвинулась к увлажнившемуся центру ее желания, пощекотала ее напрягшиеся бедра, потом здесь же оказался его язык, и она вцепилась пальцами в его волосы и застонала, а ее бедра волнообразно двигались ему навстречу.

Он остановился, поддержав ее спину у края, и начал снова, языком и розой, действуя попеременно, как пальцами на волшебном золотом инструменте. В душе Маргерит пела музыка, она шептала и постанывала, в теле ее рождались горячие волны и прорывались сквозь ее ощущения.

И вот он пришел, этот раскаляющий до бела взрыв, который подбросил ее с постели и заставил выкрикнуть его имя. Она упала назад, как осенний лист в цвете красок, увядающий с краев.

Он вошел в нее, своим жаром в ее жар, и она ухватилась за его спину и держалась за нее, как всадник в бурю; его бедра двигались с осторожностью, без неистовой силы, и только она подумала, что больше не выдержит этого, тело ее открылось, и она забилась так, чтобы он вошел в то место, где они станут одним существом с двумя именами и двумя колотящимися сердцами, и чтобы твердая плоть его мужского достоинства тоже бы вошла в нее, а не просто прижалась к ее влажности. Ей нужен был весь он, до последнего дюйма, и вся влага, которую он мог ей дать. Но даже в разгаре этого вихря она чувствовала, как он сдерживается, как будто внутри у него было что-то такое, что даже сам он не мог проникнуть в это. В потоке их страсти ей показалось, что она слышала, как он зарычал, но звук был заглушен ее собственным хрипом, и она не была уверена в том, что это не был ее собственный голос.

Кровать ходила ходуном. Это бывало со многими мужчинами, но никогда так неистово.

И тут его тело дернулось — первый, второй, третий раз… Пять раз. Он задрожал, пальцы его скручивали смятые простыни. Она сомкнула ноги на его спине, желая, чтобы он остался. Ее губы нашли его рот, и она ощутила соленый вкус пота.

Они немного отдохнули, говорили опять, но теперь шепотом, и темой были не Лондон или война, а искусство страсти. Потом она взяла розу оттуда, где она лежала на тумбочке, и провела ею по коже к его восстанавливающейся твердости. Это была прекрасная машина, и она благодарила ее со всей щедростью любви.

Лепестки розы лежали на постели. Свеча догорала. Майкл Галатин лежал на спине, спал, на плече его лежала голова Маргерит. Его дыхание было ровным и здоровым как хорошо отлаженный мотор.

Немного погодя она проснулась и поцеловала его в губы. Он спал крепко и не отозвался. Тело ее приятно ныло. Она ощущала себя так, будто ее растянули, переплавили в его фигуру. Мгновение она смотрела в его лицо, стараясь запечатлеть в памяти его резкие черты. Для меня слишком поздно чувствовать настоящую любовь, подумала она. Слишком много было тел, слишком много кораблей, ходивших ночами; она знала, что была полезна службе как приют и любовница для агентов, нуждавшихся в убежище, и это было все. Конечно, ей было решать, с кем спать и когда, но их было так много. Лица наслаивались одно на другое, но это лицо стояло особняком. Он не был похож на других. И не похож ни на каких мужчин, каких она когда-либо знала. Итак, назови это школярским обожанием и остановись на этом, подумала она. У него свое назначение, а у нее свое, и им, возможно, не скоро еще придется сойтись в одном порту.

Она вылезла из кровати, стараясь не разбудить его, и голая пошла через большой проходной чулан, отделявший спальню от туалетной комнаты. Она включила свет, выбрала белый шелковый халат, влезла в него одним движением плеч, потом сняла с плечиков коричневый махровый халат — мужской халат — и накинула его на женский манекен в спальне. Мысль: может, спрыснуть между грудями и поправить волосы перед тем, как крепко заснуть? Машина может прийти в семь утра, но она вспомнила, что он любил вставать в половине шестого.

Маргерит прошла, держа в руке изрядно помятую розу, в туалетную комнату. Маленькая лампа от Тиффани все еще горела на столике. Она понюхала розу, ощутила ее смешавшийся с другими запахами аромат и поставила в воду. Надо будет заложить ее в шелк. Она тяжело вздохнула, потом взяла щетку и посмотрела в зеркало.

За ширмой стоял человек. Она увидела его лицо над ней, и через секунду, затраченную на попытку узнавания, прежде чем испугаться, она поняла, что это лицо убийцы, лишенное какого-либо выражения, бледное и ничем не примечательное. Лицо такого типа легко смешивается в толпе и не вспоминается через секунду после увиденного.

Она открыла рот, чтобы позвать Майкла.

Глава 3

Раздался тихий звук, напоминающий кашель, глаз павлина полыхнул огнем. Пуля ударила Маргерит в затылок, точно туда, куда метил убийца. На стекло зеркала брызнула кровь, осколки костей и мозг, и голова ее ткнулась в середину полки с баночками для наведения красоты.

Он вышел, проворный, как змея, одетый в плотно прилегающую черную одежду, маленький пистолет с глушителем зажат в руке в черной перчатке. Он глянул на маленький обтянутый резиной абордажный крюк, зацепленный за ограждение террасы, веревка от которого спускалась во двор. Она была мертва, его работа сделана, но он знал также, что здесь находится британский агент. Он взглянул на наручные часы. Еще почти десять минут, прежде чем машина заберет его у ворот. Время, достаточное, чтобы отправить в ад и эту свинью.

Он взял пистолет наизготовку и двинулся к чулану. Вот она, спальня сучки. Меркла догоравшая свеча, в простынях какая-то фигура. Он прицелился в голову и другой рукой подпер запястье: поза стрелка. Глушитель кашлянул — раз, другой. Фигура дернулась дважды — от каждого выстрела.

А затем, как настоящий художник, который должен увидеть результат своего мастерства, он сбросил с трупа простыню.