Час волка Маккаммон Роберт

Глава 5

— Вот мы и приехали, сударь, — сказал Вильгельм, и оба, Майкл и Мышонок, увидели его сквозь вращение щеток на стекле.

Перед ними, задрапированный в дождь и опустившийся низко на остров на реке Хафель туман, возвышался замок с башенками. Вильгельм почти пятнадцать минут вел автомобиль по вымощенной дороге через берлинский Грюнвальдский лес, и теперь дорога уткнулась в берег реки. Но на этом дорога не заканчивалась: деревянный понтонный мост вел по темной воде к массивному гранитному въезду в замок. Въезд на понтонный мост был перекрыт желтым шлагбаумом, и, когда Вильгельм сбавил скорость автомобиля, молодой человек в форме рыжевато-коричневого цвета, в темно-синих перчатках и с зонтиком, вышел из маленькой каменной будки пропускного пункта. Вильгельм опустил стекло и объявил: — Барон фон Фанге, — и молодой человек проворно кивнул и вернулся обратно. Майкл сквозь стекло заглянул внутрь и увидел, как молодой человек набирал номер телефона. Над рекой по воздуху тянулись телефонные провода, шедшие к замку. Спустя минуту человек вышел опять, поднял шлагбаум и махнул Вильгельму рукой, чтобы тот проезжал. «Мерседес» въехал на понтонный мост.

— Это — отель «Рейхкронен»

— объяснил Вильгельм, когда они приблизились к въезду. — Замок был выстроен в 1733 году. Нацисты заняли его в 1939 году. Он предназначен для сановников и гостей Рейха.

— О, Боже мой, — прошептал Мышонок, когда внушительный замок замаячил над ними. Конечно, он видел его и раньше, но никогда так близко. И никогда даже не мечтал, что попадет в него. «Рейхкронен» предназначался для руководства нацистской партии, иностранных дипломатов, офицеров высокого ранга, герцогов, графов и баронов — настоящих баронов, вот как. По мере того как замок вырастал и въезд в него ждал, как раскрытый зев с серыми губами, Мышонок чувствовал себя все меньшим. В животе у него взбаламутилось. — Я не… Я не думаю, что мне можно сюда, — сказал он.

Выбора не было. «Мерседес» через арку въехал в большой двор. Широкие гранитные ступени веером сходились к двойным парадным дверям, над которыми были укреплены золоченные буквы «РЕЙХКРОНЕН» и свастика. Четверо молодых блондинов в рыжевато-коричневой форме вышли из дверей и поспешно спустились по лестнице, когда Вильгельм затормозил «Мерседес».

— Я не могу… Я не могу… — проговорил Мышонок, ощущая себя так, будто из него выкачали воздух.

Вильгельм окатил его ледяным взглядом. — Хороший слуга, — спокойно сказал он, — не подводит своего хозяина. — Затем была открыта дверца для Мышонка, над его головой появился зонт, а он стоял ошеломленный, в то время как Вильгельм вышел и обогнул автомобиль, чтобы открыть багажник.

Майкл подождал, пока ему откроют дверцу, как и подобало барону. Он выступил из автомобиля и встал под защиту зонта. В животе у него заныло, как и на затылке. Но здесь было не место для замешательства, и если он намерен выдержать этот маскарад, то должен сыграть свою роль до конца. Он подавил нервное напряжение и стал подниматься по ступеням быстрой спокойной походкой, так что молодой человек с зонтом с некоторым трудом подстраивался под него. Мышонок следовал в нескольких шагах позади, с каждым шагом ощущая себя все более маленьким. Вильгельм и двое слуг несли чемоданы.

Майкл вошел в фойе «Рейхкронена» — святилища нацистов. Это было огромное помещение, освещенное пятнами от располагавшихся низко над темно-коричневой кожаной мебелью ламп, персидские ковры сверкали золотым шитьем. Над его головой висела массивная вычурная люстра, в которой горели, наверное, около полусотни свечей. Из громадного беломраморного очага, который мог сойти за гараж для танка «Тигр», от груды поленьев с тихим ревом рвались языки пламени; в центре над очагом висел в раме большой написанный масляными красками портрет Адольфа Гитлера, по обеим сторонам которого располагались золоченые орлы. Играла камерная музыка: струнный квартет исполнял пьесу Бетховена. А в больших мягких кожаных креслах и на диванах сидели немецкие офицеры, по большей части с выпивкой в руках, либо занятые разговорами, либо слушавшие музыку. Другие люди, среди которых были и женщины, стояли группками, чинно беседуя. Майкл огляделся, оценивая в полном объеме впечатление от огромного помещения, и услышал, как Мышонок прямо сзади него издал от испуга тихий стон.

И тут — женский голос, очаровательный, как виолончель:

— Фридрих! — Голос показался знакомым. Майкл стал оборачиваться в направлении голоса, и услышал, как женщина сказала: — Фридрих! Дорогой!

Она подлетела к нему, ее руки обвились вокруг него. Он ощутил запах корицы и кожи. Она крепко прижала его к себе, белокурые локоны коснулись его щеки. А потом она глянула ему в лицо глазами цвета шампанского, а ее пунцовые губы искали его рот.

Он дал им найти его. На вкус она напоминала терпкое белое мозельское вино. Его тело плотно прижалось к его, и поскольку поцелуй продолжался, Майкл обнял руками ее тело и языком дразняще обласкал ее губы. Он почувствовал, как она дернулась, желая оторваться, но не имея сил, а он медленно ласкательно проводил языком по ее рту. Она неожиданно обхватила ртом его язык и втянула его с такой силой, что едва не оторвала. Ее зубы сдавили его язык, поймав его в ловушку с совсем не нежной силой. Таков цивилизованный способ объявления войны, подумал Майкл. Он прижал ее плотнее, а она стиснула его так, что у него хрустнул позвоночник. Так они и застыли на мгновение, прильнув губами, язык зажат зубами.

— Гм. — Мужчина прокашлялся. — Так это и есть счастливчик барон фон Фанге?

Женщина отпустила язык Майкла и откинула голову. Пунцовые пятна зарделись на ее щеках, а под густыми светлыми бровями гневно сверкнули красивые светло-карие глаза. Но на губах сияла радостная улыбка, и она сказала с напором возбуждения: — Да, Гарри! Разве он не хорош?

Майкл повернул голову вправо и уставился на Гарри Сэндлера, стоявшего не более чем в трех футах от него.

Охотник на крупную дичь, который почти два года назад подстроил убийство графини Маргерит в Каире, скептически ухмылялся. — Дикие звери очень хороши, Чесна. Особенно когда их головы висят на стене надо мной. Боюсь, что не разделяю вашего вкуса, но… имею удовольствие наконец познакомиться с вами, барон. — Сэндлер ткнул вперед огромной руку, и золотистый сокол, сидевший на обшитом кожей его левом плече, замахал для равновесия крыльями.

Майкл несколько мгновений вглядывался в руку. Мысленно он видел ее, сжимавшей трубку телефона при отдаче приказа об убийстве Маргерит. Он видел ее, выбивавшую шифрованные радиодонесения своим нацистским хозяевам. Он видел ее, нажимавшую на курок винтовки, посылая пулю в череп льва. Майкл принял руку и пожал ее, сохраняя вежливую улыбку на лице, хотя глаза его смотрели совсем на другое. Сэндлер усилил пожатие, захватив костяшки пальцев Майкла. — Чесна заговорила меня до смерти рассказами о вас, — сказал Сэндлер, в его красном лице была насмешка. Его немецкий был безупречен. У него были темно-карие глаза, не сулившие никакой теплоты, а пальцы крепко сдавливали руку Майкла, усиливая нажим. Костяшки у Майкла заломило. — Благодарен вам за то, что вы здесь, и ей теперь не придется больше надоедать мне рассказами.

— Вероятно, я надоем вам до смерти моими собственными рассказами, — сказал Майкл, улыбаясь все шире; он старался убедить себя не выказать ничем, что кисть его вот-вот сломается. Он глянул Гарри Сэндлеру в глаза и почувствовал, что между ними пробежал взаимный вызов: выживает самый выносливый. Его костяшки стонали, стиснутые медвежьей лапой. Всего лишь еще один миллиметр — и его кости треснут. Майкл улыбался и чувствовал, как пот проступает на его руках. Он был, во всяком случае на мгновенье, в милости убийцы.

Сэндлер, обнажив белые квадратные зубы, отпустил руку Майкла. Раздавленные пальцы заныли от хлынувшей в них крови. — Как я уже сказал, получаю истинное удовольствие.

У женщины, одетой в темно-синее платье, сидевшее на ней как влитое, были белокурые волосы, ниспадавшие кольцами на ее плечи. Ее лицо с высокими скулами и полными губами было таким же лучезарным, как свет солнца, пробившийся сквозь грозовые тучи. Она взяла Майкла за локоть. — Фридрих, я надеюсь, ты не станешь возражать, что я тобой хвастаюсь? Я раскрыла Гарри секрет.

— О? Правда? И что же?

— Гарри говорит, что умыкнет новобрачную. Так ведь?

Улыбка Сэндлера слегка увяла, что не имело большого значения, поскольку она была с самого начала фальшивой. — Должен сказать вам, барон, что вы рискуете завязать смертельную схватку.

— Разве? — Майкл почувствовал, будто пол превратился в лед, а он старается не провалиться на тонком месте.

— Вы чертовски правы. Если бы вы не появились, Чесна вышла бы замуж за меня. Поэтому я собираюсь сделать все возможное, чтобы лишить вас этого трона.

Женщина рассмеялась. — О, Господи! Какое наслаждение! Когда из-за тебя дерутся двое красавцев-мужчин… — Она глянула на Вильгельма и Мышонка, стоявших в стороне. Лицо Мышонка посерело, плечи его опустились под невыносимой тяжестью «Рейхкронена». Багаж уже скрылся, унесенный в лифт бойкими посыльными. — Вы можете теперь идти в номера, — сказала она тоном человека, привыкшего повелевать и подчинять себе. Вильгельм жестко подтолкнул Мышонка в сторону двери с надписью «Treppe» (лестница), но Мышонок, не пройдя и нескольких шагов, оглянулся на Майкла со смешанным выражением испуга и замешательства на лице. Майкл кивнул, и маленький человечек последовал к лестнице за Вильгельмом.

— Хороших слуг найти так трудно, — сказала Чесна, источая высокомерие. — Мы идем туда, где можно отдохнуть? — Она жестом указала на освещенное свечами уединенное местечко на другой стороне фойе, и Майкл позволил ей вести его. Сэндлер прошел чуть сзади, и Майкл чувствовал, как тот примеривался к нему взглядом. Конечно, женщина, называвшаяся Чесной, была тем самым агентом, которого Майкл знал как Эхо, но кто же она такая? И как ей удалось так легко сойтись с цветом Рейха? Они были почти у намеченного места, когда юная хорошенькая темноволосая девушка заступила им дорогу и застенчиво произнесла: — Простите… но я смотрела все ваши картины. Мне кажется, вы прекрасны. Не могу ли я получить у вас автограф?

— Конечно. — Чесна взяла ручку и блокнот, поданные девушкой. — Как вас зовут?

— Шарлотта.

Майкл смотрел, как Чесна писала крупными разборчивыми буквами «Шарлотте. С наилучшими пожеланиями. Чесна ван Дорн». Она закончила росчерком и с ослепительной улыбкой вернула блокнот Шарлотте. — Вот, пожалуйста. В следующем месяце у меня выходит новый фильм. Надеюсь, вы его посмотрите.

— О, конечно же посмотрю. Благодарю вас! — Девушка, с виду взволнованная, взяла блокнот с автографом и вернулась туда, где сидела до этого, на диван, между двумя нацистскими офицерами среднего возраста.

В зале для отдыха, украшенном символиками немецкой пехоты и танковых войск, они сели за стоявший уединенно столик. Майкл снял плащ и повесил его на перегородку неподалеку. Подошел официант, Чесна заказала рислинг, Майкл попросил того же, а Сэндлер заказал виски с содовой и блюдо сырых отбивных. Официант, казалось, был привычен к такому заказу и удалился без вопросов.

— Гарри, вы что, вынуждены повсюду таскать с собой эту птицу? — спросила, поддразнивая, Чесна.

— Не совсем так. Но Блонди приносит удачу. — Он улыбнулся, глядя на Майкла. Золотистый сокол — красивое создание — также вперился в Майкла, и Майкл заметил, что у обоих, и у сокола, и у его хозяина, были одинаково холодные глаза. Его когти вцепились в кожаную вставку на плече дорогого, шитого на заказ, твидового костюма Сэндлера. — Вы что-нибудь слышали об охотничьих птицах, барон?

— Достаточно, чтобы стараться избегать их.

Сэндлер вежливо рассмеялся. У него было жесткое красивое лицо с квадратной нижней челюстью и боксерским вдавленным носом. Рыжеватые волосы на висках и затылке были коротко подстрижены, а на морщинистый лоб свисала прядь огненно-рыжых волос. Он весь источал надменную самоуверенностью и чувство силы. На нем была светло-голубая рубашка с галстуком в красную полоску, а на груди — маленькая золотая свастика. — Ловкая сволочушка, — сказал он. — Я поймал Блонди в Северной Африке. У меня ушло три года на то, чтобы ее выдрессировать. Конечно, она не ручная, а всего лишь послушная. — Он вынул из внутреннего кармана кожаную перчатку и надел ее на левую руку. — Она красива, верно? Знаете ли вы, что стоит мне подать ей сигнал, как она в пять секунд раздерет вам лицо на куски?

— Приятная мысль, — сказал Майкл. В яйцах у него словно бы слегка кольнуло.

— Я дрессировал ее на британских военнопленных, — продолжал Сэндлер, делая шаг на запретную территорию. — Мазал им лицо мышиной требухой, а Блонди ее выклевывала. Ну-ка, девочка. — Он издал низкий вибрирующий свист и подставил Блонди тыльную сторону кулака в перчатке. Сокол немедля перескочил с плеча на перчатку, его когти впились в нее. — Я считаю, что жестокость — основа благородства, — сказал Сэндлер, любуясь соколом. — Может быть, именно поэтому я хотел, чтобы Чесна вышла за меня замуж.

— О, Гарри! — Она улыбнулась Майклу; в ее улыбке было предупреждение. — Я никогда не знала, поцеловать его или дать ему пощечину.

Майкл все еще не мог выкинуть из головы замечание насчет британских военнопленных. Он тоже улыбнулся, но лицо его могло вот-вот опасно сменить выражение. — Надеюсь, ты сберегала поцелуи для меня?

— Я влюбился в Чесну в тот самый момент, когда увидел ее впервые. Это было на постановке… что это был за фильм, Чесна?

— «Пламя судьбы». Тебя привел посмотреть Гейндрид.

— Верно. Полагаю, вы тоже ее почитатель, барон?

— Почитатель номер один, — сказал Майкл и положил свою ладонь на ее ладонь и сжал. Актриса кино, понял он, вот кто она. И притом весьма преуспевающая в этом деле. Он вспомнил, что читал что-то о «Пламени судьбы»: это был нацистский пропагандистский фильм, снятый в 1938 году, один из фильмов, заполненных нацистскими флагами, радостными толпами, приветствовавшими Гитлера, и идиллическими ландшафтами Германии.

Прибыли бокалы с белым вином, виски с содовой и блюдо сырых отбивных. Сэндлер сделал глоток из своего бокала и стал кормить Блонди кусками кровавого мяса. Сокол жадно глотал их. Майкл почувствовал медянистый запах крови, и рот его наполнился слюной.

— Итак, когда же настанет этот счастливый день? — спросил Сэндлер, пальцы его правой руки были испачканы в крови.

— Первая неделя июня, — ответила Чесна. — Мы еще не выбрали точного дня, правда Фридрих?

— Нет, пока нет.

— Я мог бы сказать, что счастлив за вас, но ведь для меня это трагедия. — Сэндлер наблюдал, как кусочки мяса исчезали в изогнутом клюве Блонди. — Барон, вы чем-нибудь занимаетесь? Я имею в виду, кроме поддержания порядка в родовом поместье?

— Я занимаюсь виноградниками. А также садами. И еще мы выращиваем тюльпаны. — Все это было в его биографии.

— Ах, тюльпаны, — улыбнулся Сэндлер, не сводя с сокола внимательного взгляда. — Ну что ж, тогда вы, должно быть, очень занятой человек. Быть правителем на своей земле, в своих владениях — чудесное времяпрепровождение, не правда ли?

— Если только вам по силам выдержать круглосуточную работу.

Сэндлер уставился на него; в глубине темно-карих, лишенных какой бы то ни было теплоты глаз что-то поблескивало, точно острое лезвие ножа — злость? гнев? ревность? Он пододвинул блюдо с мясом на несколько дюймов поближе к Майклу. — Пожалуйста, — сказал он, — не покормите ли вы Блонди?

— Гарри, — заметила Чесна, — не думаю, что нам обязательно нужно…

— Буду рад попробовать. — Майкл взял кусочек мяса. Сэндлер медленно вынес руку в перчатке вперед, чтобы клюв Блонди оказался в пределах досягаемости Майкла. Майкл двинул к Блонди руку с кровавой пищей.

— Осторожно, — спокойно сказал Сэндлер. — Она просто обожает пальцы. Как же вы тогда будете рвать тюльпаны?

Майкл приостановился. Неподвижный взгляд Блонди был устремлен на мясо в его пальцах. Он почувствовал, что Чесна ван Дорн рядом с ним напряглась. Сэндлер ждал, рассчитывая, что богатый и ленивый тюльпанный барон пойдет на попятную. У Майкла не было иного выбора, кроме как продолжить уже начатое рукой движение. Когда его пальцы приблизились к клюву Блонди, соколиха принялась издавать тихие угрожающие свистящие звуки.

— Ого! — сказал Сэндлер. — От вас пахнет чем-то, что ей не нравится.

Это был въевшийся в поры тела Майкла волчий запах. Майкл помедлил, держа мясо примерно в четырех дюймах от клюва Блонди. Свист становился все выше и резче, словно из кипящего чайника шел пар.

— По-моему, вы не на шутку ее встревожили. Тш-ш-ш, девочка. — Сэндлер убрал от Майкла руку, а вместе с ней и сокола, и нежно подул сзади на шейку Блонди. Свистящие звуки постепенно утихли. Но пристальный взгляд Блонди по-прежнему был словно бы привязан к Майклу, и тот почувствовал, что соколихе хочется, снявшись со своего кожаного насеста, изодрать его когтями. «Яблочко от яблоньки, каков хозяин, такова и птица», — подумал он; за этим столом ему никто не внушал симпатии.

— Ну, да ладно, — сказал Майкл. — Стыдно позволить такому отменному мясу испортиться. — Он положил говядину в рот, разжевал и проглотил. Чесна в ужасе ахнула. Сэндлер просто сидел, ошарашенный и неверящий. Майкл небрежно отхлебнул вина и промокнул губы белоснежной салфеткой. — Одно из моих любимых блюд — «бифштекс-тартар», — пояснил он. — Это ведь почти то же самое, не так ли?

Сэндлер вышел из транса.

— Пригляделись бы вы к своему нареченному получше, — порекомендовал он Чесне. — Похоже, ему доставляет удовольствие вкус крови. — Сэндлер поднялся; на данный момент игра закончилась. — К сожалению, есть дела, требующие моего внимания, поэтому сейчас я с вами прощаюсь. Барон, надеюсь, позже нам еще представится возможность побеседовать. Вы, разумеется, будете заглядывать в Бримстонский клуб?

— Не премину.

— Коль скоро вы способны есть сырое мясо, Бримстонский клуб должен вам чрезвычайно понравиться. Буду с нетерпением ждать нашей следующей встречи. — Он хотел было еще раз обменяться с Майклом рукопожатием, потом посмотрел на свои испачканные кровью пальцы. — Вы извините меня, если я не пожму вам руки?

— Извиняться нет необходимости. — Тем более, что его суставы не были готовы еще к одному испытанию на прочность. Сэндлер с привязанным к левой, одетой в перчатку, руке соколом коротко поклонился Чесне и широким шагом вышел из бара.

— Очаровательно, — сказал Майкл. — Я встречал и более симпатичных змей.

Чесна посмотрела на него; она и впрямь была хорошей актрисой, поскольку ее лицо сохраняло мечтательное выражение счастливой влюбленной, в то время как глаза были холодными и неприветливыми. — За нами следили, — сказала она. — Если вы еще хоть раз попробуете засунуть свой язычище мне в горло, я его откушу. Вам ясно, милый?

— Означает ли это, что мне будет предоставлен еще один шанс?

— Это значит, что наше обручение — фикция, которую не следует путать с реальным положением дел. Это был лучший способ объяснить ваше присутствие и поселить вас в этом отеле.

Майкл пожал плечами, пожалуй, наслаждаясь пикировкой с этой сложной белокурой нордической знаменитостью. — Я лишь пытаюсь играть свою роль.

— Оставьте игру мне. Просто идите, куда я велю вам идти, делайте то, что я велю делать, и говорите, когда заговорят с вами. Не давайте никакой информации по собственному почину, и, ради Бога, не пытайтесь меряться эго с Гарри Сэндлером. — Она неодобрительно нахмурилась. — И что насчет сырого мяса? Вам не кажется, что вы немного переборщили?

— Быть может, и так, но ведь эту сволочь я отсюда выкурил, правда?

Чесна ван Дорн отпила вина, но не ответила. Приходилось признать, что Майкл прав. Сэндлер оказался оттеснен на второй план — другой, возможно, принял бы это легко, но только не этот охотник на крупную дичь. И все же… в некотором эксцентричном, странном роде это — действительно — было забавно. Она глянула поверх края бокала на своего собеседника. Определенно не того типа, что собирают тюльпаны, решила она. Полностью отмытый от грязи, без косматой шевелюры и бороды, он был очень красив. Но его глаза тревожили Чесну чем-то, чему она не могла дать определения. Они походили на… да, решила она: они походили на глаза опасного зверя и напомнили ей бледно-зеленые глаза горного волка, который напугал ее в Берлинском зоопарке, когда ей было двенадцать. Зверь уставился на нее холодными прозрачными глазами, и, несмотря на прутья решетки, Чесна задрожала и крепко прижалась к руке отца. Она знала, что думает волк: «Я хочу тебя съесть».

— Я хочу есть, — сказал Майкл. От сырого мяса у него разыгрался аппетит. — Здесь есть ресторан?

— Да, но еду можно заказать в номер. — Чесна допила вино. — Нам о многом нужно поговорить. — Майкл смотрел на нее, не отрываясь, и под его внимательным взглядом она отвела глаза. Подозвав обслуживавшего их официанта, она подписала счет, а потом взяла Майкла за руку и повела из бара, точно породистого пса на поводке. Как только они оказались в вестибюле и зашагали к ряду лифтов с позолоченными дверьми, Чесна включила свою великолепную улыбку, точно театральный юпитер.

Они уже были у лифтов, когда сиплый мужской голос произнес: — Фройляйн ван Дорн?

Чесна остановилась и обернулась, сияя улыбкой, готовая очаровать очередного искателя автографов.

Человек этот был воистину громадным: живой блиндаж, ростом около шести футов трех дюймов и весом по меньшей мере двести шестьдесят фунтов, с толстыми руками и могучими плечами. На нем была форма адъютанта СС, серое кепи с козырьком, а лицо было бледным и бесстрастным. — Мне велели вручить вам вот это, — сказал он, протягивая Чесне маленький белый конверт.

Чесна взяла его; ее рука по сравнению с рукой этого человека казалась рукой ребенка. На конверте значилось ее имя.

Сердце Майкла дрогнуло. Перед ним стоял человек по имени Бутц, который до смерти забил ногами в Безанкуре дядю Габи.

— Я должен доставить обратно ответ, — сказал Бутц. Его волосы были подстрижены очень коротко, а бледно-голубые глаза смотрели из-под тяжелых век — глаза человека, которому все прочие живущие на земле видятся хрупкими конструкциями из плоти и костей. Пока Чесна, разорвав конверт, читала письмо, Майкл быстро взглянул на сапоги эсэсовца — высокие, выше колен, с толстой подошвой. Их глянцевая поверхность отражала свечи в шандалах, и Майкл задумался, не эти ли самые сапоги вышибли зубы Жервезу. Он почувствовал, что Бутц наблюдает за ним, и, подняв взгляд, посмотрел в тусклые голубые глаза. Бутц коротко кивнул; его пристальный взгляд не выразил никакого узнавания.

— Передайте ему, что я… что — мы — будем в восторге, — сказала ему Чесна, и Бутц широким шагом удалился в сторону группы офицеров, стоявшей посреди вестибюля.

Приехал лифт. «Шестой», — велела Чесна пожилому лифтеру. Пока они поднимались, она сообщила Майклу: — Нас только что пригласил пообедать с ним полковник Эрих Блок.

Глава 6

Чесна отперла белую дверь и повернула узорчатую медную ручку. Когда Майкл переступил порог, на него пахнуло ароматом свежих роз и лаванды.

Гостиная была вся — величие белой мебели, с двадцатифутовым потолком и камином, выложенным зеленой мраморной плиткой. Створчатая застекленная дверь вела на балкон, выходивший на реку и лес за ней. На крышке белого «Стейнвея» стояла большая хрустальная ваза с розами и веточками лаванды. Со стены над камином сурово смотрел из рамы портрет Адольфа Гитлера.

— Уютно, — сказал Майкл.

Чесна заперла дверь. — Ваша спальня — дальше по коридору. — Она кивком показала, где.

Пройдя по коридору, Майкл оглядел просторную спальню с темной мебелью из дуба и написанными маслом картинками, изображавшими разнообразные самолеты «Люфтваффе». Его багаж был аккуратно разложен в шкафу. Он вернулся в гостиную. — Впечатляет, — сказал он, преуменьшая свои впечатления. Положив пальто на диван, он прошел к одному из высоких окон. Дождь еще шел, он тихонько постукивал в стекло, лес внизу был окутан туманом. — За это платите вы или ваши друзья?

— Я. И недешево. — Она прошла к бару с ониксовым верхом, достала с полки бокал и откупорила бутылку ключевой воды. — Я богата, — прибавила она.

— И все благодаря актерской игре?

— С тридцать шестого я снималась в главных ролях в шести фильмах. Разве вы обо мне не слышали?

— Я слышал об Эхо, — сказал он. — Не о Чесне ван Дорн. — Он открыл балконную дверь и вдохнул туманный, пахнущий сосной воздух. — Как же американка стала немецкой кинозвездой?

— Талант. Плюс к этому я оказалась в нужное время в нужном месте. — Она выпила ключевую воду и отставила бокал в сторону. — «Чесна» происходит от «Чисапик». Я родилась на яхте отца, в заливе «ЧисапикБэй». Мой отец был немец, а мать — из Мэриленда. Я жила в обеих странах.

— Почему же вы предпочли Мэриленд Германии? — многозначительно спросил он.

— Вы имеете в виду мою лояльность? — Она едва заметно улыбнулась. — Ну, что ж, я не из тех, кто верит в этого человека над камином. Как не верил и мой отец. Он покончил с собой в 1934, когда его дело прогорело.

Майкл открыл было рот, чтобы сказать «Сочувствую», но это не требовалось. Чесна просто ставила его в известность. — И все же вы делаете фильмы для нацистов?

— Я делаю фильмы, чтобы делать деньги. К тому же, есть ли лучший способ добиться их расположения? Благодаря тому, кто я и что делаю, я вхожа туда, куда не вхожи многие другие. Я как бы невзначай слышу массу сплетен, а порой даже вижу карты. Вы были бы изумлены, узнав, как способен бахвалиться какой-нибудь генерал, когда шампанское развяжет ему язык. Я — Золотая Девушка Германии. Мое лицо есть даже на некоторых пропагандистских плакатах. — Она вскинула брови. — Понимаете?

Майкл кивнул. О Чесне ван Дорн следовало узнать намного больше; не выдумка ли, подобно своим героиням, и она сама? Как бы там ни было, Чесна была красивой женщиной и держала жизнь Майкла в своих руках. — Где мой друг?

— Вы хотите сказать, ваш слуга? В крыле, предназначенном для прислуги. — Она жестом указала на белый телефон. — Можете связаться с ним, набрав после номера наших апартаментов девятку. А если вы голодны, можно заказать вам еду в номер.

— Голоден. Я бы не отказался от бифштекса. — Он увидел, что она остро взглянула на него. — Сырого, — объяснил он.

— Мне хотелось бы, чтобы вы кое-что узнали, — сказала Чесна после паузы. Она прошла к окнам и выглянула на реку; грозовое освещение разрисовало ее лицо узорами. — Даже если вторжение будет удачным — а шансы против этого — союзникам никогда не добраться до Берлина раньше русских. Конечно, нацисты ожидают вторжения, однако не знают точно, где или когда оно начнется. Они планируют скинуть союзников обратно в море, чтобы можно было все силы бросить на русский фронт. Но это им не поможет, потому что русским фронтом к тому времени будет граница Германии. И потому это мое последнее задание; когда мы выполним свою миссию, я уеду с вами.

— И с моим другом. С Мышонком.

— Да, — согласилась она. — И с ним.

В то время как ликантроп и кинозвезда обсуждали свое будущее, ста сорока футами ниже по двору отеля проехала серая, как ружейная сталь, штабная машина с эсэсовским флажком. Машина переехала через понтонный мост и покатила по мощеной лесной дороге — той, что привела Майкла с Мышонком в «Рейхкронен». Машина въехала в Берлин и, лавируя, стала пробираться на юго-восток, к заводам и загрязненному воздуху района Нойкельн. С востока плыли черные тучи, далекими разрывами бомб гремел гром. Машина подъехала к кварталу грязных домиков с верандами, и шофер остановил ее посреди улицы, не обращая внимания на движение. Ни один автомобиль не загудел; флажок СС подавлял всякое недовольство в зародыше.

Из машины вылез огромный неуклюжий человек в форме адъютанта СС, в сером кепи с козырьком и начищенных до блеска высоких сапогах. Он обошел авто и распахнул дверцу. На мостовую ступил пассажир, сидевший на заднем сиденье, — тощая как жердь фигура в форме, фуражке и длинной темно-зеленой шинели; он прошествовал в конкретный домик с верандой, здоровяк следовал по пятам. Ружейно-серая машина стояла, не двигаясь с места. Много времени это занять не должно было.

На втором этаже здоровенный кулак бесцеремонно постучал в дверь с пятнистой от времени цифрой «5».

В номере послышался кашель. «Да? Кто там?»

Офицер в темно-зеленой шинели кивнул.

Бутц задрал правую ногу и пнул дверь. Пронзительно взвизгнуло треснувшее дерево, дверь сломалась, но замок не дал ей вылететь из проема. От такого упрямства лицо Бутца залилось густым румянцем ярости; он пнул ее еще раз и еще. «Хватит! — крикнули изнутри. — Прошу вас, перестаньте!»

Четвертый удар ногой обрушил дверь внутрь квартиры. Там стоял облаченный в синий шелковый халат Тео фон Франкевиц с выпученными от ужаса глазами. Он попятился, зацепился за стол, оступился и упал на пол. Бутц вошел в квартиру, цокая подбитыми металлом сапогами. Открывались двери, из них выглядывали испуганные жильцы. Офицер в шинели гаркнул: «Назад, по норам!» Двери с треском начали захлопываться; защелкали запираемые замки.

Франкевиц на четвереньках быстро полз по полу. Он втиснулся в угол, умоляюще вскинул руки. «Прошу вас, не трогайте меня! — визжал он. — Прошу вас, не нужно!» Его мундштук с еще дымящейся сигаретой валялся на полу; он хрустнул под ногой приближавшегося к скулящему хозяину квартиры Бутца.

Бутц остановился, возвышаясь над Франкевицем горой плоти.

По щекам Франкевица ползли слезы. Он пытался вжаться в стену квартиры. «Что вам нужно? — выговорил он, задыхаясь, кашляя и плача одновременно. Он посмотрел на офицера-эсэсовца. — Что вам нужно? Я же сделал для вас работу!»

— Сделали. И действительно очень хорошо. — Офицер с узким, будто сдавленным с боков лицом прошел в комнату и с отвращением огляделся. — Ну и вонь! Вы что, никогда не открываете окон?

— Они… они… не открываются. — У Франкевица текло из носа, к стонам примешивалось хлюпанье.

— Неважно. — Офицер нетерпеливо отмахнулся рукой с тонкими пальцами. — Я пришел провести здесь небольшую чистку. Проект завершен, и ваши таланты мне больше не понадобятся.

Франкевиц понял, что это значит. Лицо его исказилось.

— Нет… умоляю вас, ради Бога… я работал на вас… я сделал…

Офицер снова кивнул, подав знак Бутцу. Великан пнул Франкевица в грудь; раздался хлюпающий треск — сломалась грудина. Франкевиц взвыл. «Кончай этот кошачий концерт!» — скомандовал офицер. Бутц подхватил с дивана цвета морской волны подушку, разорвал ее и вытащил горсть ваты, которой она была набита. Он ухватил Франкевица за волосы и впихнул набивку в судорожно разинутый рот. Франкевиц изворачивался, пытаясь вцепиться ногтями Бутцу в глаза, но Бутц увернулся от его скрюченных пальцев; он ударил Франкевица ногой по ребрам и проломил их, точно это была размокшая в соленой морской воде бочка. Заглушенные вопли уже не так раздражали Блока.

Бутц двинул ногой Франкевицу в лицо, раздробив нос и выбив челюсть. Левый глаз художника заплыл, на его лице остался фиолетовый кровоподтек в форме подошвы. Франкевиц в безумном отчаянии стал процарапывать себе дорогу сквозь стену. Бутц каблуком сломал ему позвоночник, и Франкевиц изогнулся, как раздавленная гусеница.

В маленькой сырой комнатке было холодно. Блок, человек не очень терпимый к неудобствам, прошел к маленькому камину, где посреди золы плясали несколько жиденьких огоньков. Он встал поближе к каминной решетке и попытался погреть руки: они у него почти всегда мерзли. Он обещал Бутцу, что отдаст ему Франкевица. Первоначально Блок намеревался убрать художника пулей, после того как задание будет полностью выполнено, так что уже не потребуется повторных обращений к Франкевицу, но Бутцу были нужны регулярные упражнения, как любой подобной скотине. Это было похоже на то, чтобы пустить добермана искать что-нибудь по своим же следам.

Ударом ноги в плечо Бутц выбил Франкевицу левую руку. Тот перестал биться в истерике, что Бутца разочаровало. Художник лежал неподвижно, пока Бутц продолжал топтать его каблуком.

Скоро это закончится, подумал Блок. Тогда они уберутся из этого гадюшника, вернутся в «Рейхкронен» и…

Постойте-ка.

Блок всмотрелся в маленький огонек на каминной решетке, где свертывался и догорал лист бумаги. Франкевиц совсем недавно что-то разорвал и бросил на решетку, и оно сгорело еще не полностью. В сущ— ности, Блок увидел кусочек того, что было нарисовано на бумаге: это было похоже на лицо человека с прядью темных волос, свисавших на лоб. Остался лишь один выпученный карикатурный глаз, остальное уже сгорело.

Это был знакомый рисунок. Слишком знакомый.

Сердце у Блока тревожно забилось. Он залез в золу и вытащил кусок бумаги. Да. Лицо. — То самое — лицо. Нижняя часть выгорела, но острая переносица была хорошо знакома. В глотке у Блока пересохло. Он пошарил в золе, нашел еще один не сгоревший кусок бумаги, на котором оказалось изображение стальной брови, прикрепленной заклепками.

— Отставить, — прошептал Блок.

Был произведен еще один удар ногой. Франкевиц не издал ни звука.

— Отставить! — заорал, вскакивая, Блок. Бутц удержался от следующего пинка, который размозжил бы Франкевицу череп, и отступил от тела.

Блок привстал на колено рядом с Франкевицем, ухватил его за волосы и оторвал его лицо от пола. Лицо художника превратилось в сюрреалистическое изображение, раскрашенное в синие и фиолетовые тона. Из разбитых губ свисала окровавленная вата, а из разорванных ноздрей бежали струйки крови, однако Блок слышал слабое хрипение легких Франкевица. Этот человек все еще цеплялся за жизнь. — Что это? — Блок сунул куски бумаги в лицо Франкевицу. — Отвечай! Что это? — До него дошло, что Франкевиц говорить не мог, тогда он положил бумагу на пол, избегая крови, и стал вытаскивать вату из его рта. Это была грязная работа, и Блок с отвращением нахмурился. — Держи его голову кверху и открой ему глаза! — приказал он Бутцу.

Адъютант вцепился в волосы Франкевица и попытался силой расцепить веки. Один глаз был уничтожен, вмятый глубоко в глазницу. Другой был налит кровью и выпучился, как будто передразнивая карикатурный глаз на куске бумаги, который держал Блок. — Смотри сюда! — приказал Блок. — Ты меня слышишь?

Франкевиц тихо застонал, мокрота булькала у него в легких.

— Это копия той работы, которую ты сделал для меня, верно? — Блок держал бумагу перед лицом человека. — Зачем ты это нарисовал? — Непохоже было, чтобы Франкевиц нарисовал это для собственной забавы, и поэтому тонкие губы Блока задали следующий вопрос. — Кто видел это?

Франкевиц кашлянул кровью. Его глаз дрогнул в глазнице и уставился на куски обгоревшей по краям бумаги.

— Ты сделал этот рисунок, — продолжал Блок, как будто разговаривая с ребенком-дебилом. — Зачем ты сделал рисунок, Тео? Что ты собирался с ним делать?

Франкевиц уже не смотрел, но пока еще дышал.

Так они ничего не добьются. — Да пошли они все к черту! — проговорил Блок, вставая и проходя по комнате к телефону. Он поднял трубку, тщательно вытер ее рукавом и набрал четырехзначный номер. — Это полковник Эрих Блок, — сказал он оператору. — Соедините с врачом. Живо!

— Пока он ждал, он еще раз рассмотрел бумагу. Сомнений не было: Франкевиц воспроизвел рисунок по памяти, а потом пытался его сжечь. Этот факт поднял в мозгу Блока тревогу. Кто еще видел этот рисунок? Блок должен был это знать, и единственным способом узнать это было сохранить Франкевица живым. — Мне нужна скорая помощь! — сказал он гестаповскому военному врачу, подошедшему к телефону. Он дал ему адрес. — Приезжайте как можно быстрее! — почти прокричал он и повесил трубку. Блок вернулся к Франкевицу, убедиться, что тот еще дышит. Если сведения умрут вместе с этим уличным художником-гомосексуалистом, тогда собственную шею Блока обнимет петля. — Не умирай! — приказал он Франкевицу. — Ты меня слышишь, подонок? Не умирай!

Бутц сказал: — Господин? Если бы я знал, что вы не хотели, чтобы я убил его, я бы так сильно не бил.

— Ничего. Давай выйди и дождись скорой помощи. — После того как Бутц процокал на улицу, Блок обратил внимание на холсты, стоявшие у мольберта, и стал их перебирать, откладывая в сторону, боясь отыскать какой-нибудь рисунок, подобный тому, что сжимал в кулаке. Он ничего не нашел, но это его не успокоило. Он проклинал свое давнее решение не уничтожать Франкевица, но ведь была вероятность, что понадобилась бы еще подобная работа, и довольно было одного художника для такого задания. Франкевица на полу охватил приступ кашля, и он сплюнул кровью. — Заткнись! — заорал Блок. — Ты не умрешь! Мы сможем удержать тебя живым! А затем мы все же тебя убьем, так что заткнись!

Франкевиц подчинился команде полковника и впал в беспамятство.

Гестаповские хирурги склеят его, размышлял Блок. Они скрепят кости проволокой, зашьют дыры и вставят суставы на место. И тогда он станет лучше прежнего Франкевица, а наркотики развяжут ему язык и заставят говорить: зачем он нарисовал эту картинку и кто ее видел. Они слишком далеко зашли со Стальным Кулаком, чтобы позволить провалить такую затею этой лежащей на полу отбивной.

Блок уселся на диван цвета морской волны, с подлокотниками, накрытыми расшитыми покрывалами, и через несколько минут услышал, как загудел клаксон подъезжавшей «скорой помощи». Он рассудил, что боги Валгаллы посмеялись над ним, потому что Франкевиц все еще дышал.

Глава 7

— Тост, — поднял свой бокал с вином Сэндлер. — За Сталина в гробу!

— За Сталина в гробу! — эхом повторил кто-то, и все выпили этот тост. Майкл Галатин, сидевший за длинным столом напротив Сэндлера, выпил не задумываясь.

Было восемь часов, и Майкл находился в номерах полковника СС Эриха Блока, в компании Чесны ван Дорн, двух десятков нацистских офицеров, немецких сановников и их подруг. Он был одет в черный смокинг, белую сорочку с белой бабочкой, а справа от него была Чесна, одетая в длинное черное платье с низким вырезом, в котором жемчужины укрывали кремовую пухлость ее грудей. Офицеры были в отглаженной парадной форме, и даже Сэндлер сменил твидовый костюм на официальный серый. К тому же он оставил свою птицу в своих номерах, факт, который, казалось, снял напряжение со многих, в том числе и с Майкла.

— За Черчилля под надгробным камнем! — предложил сидевший через несколько стульев от Чесны седоволосый майор, и все, включая Майкла, весело выпили. Майкл обежал взглядом стол, разглядывая лица гостей на обеде. Хозяин номера и его адъютант с подкованными ногами отсутствовали, но молодой капитан рассадил всех и повел застолье. После нескольких общих тостов, за погибших моряков-подводников, за храбрецов, расставшихся с жизнью под Сталинградом и за сожженные трупы в Гамбурге, официанты в белых куртках стали вкатывать блюда на серебряных тележках. Главным блюдом был зажаренный кабан с яблоком в пасти, которого, заметил Майкл, к общему удовольствию поместили перед Гарри Сэндлером. Охотник явно сам застрелил этого зверя вчера в лесном охотничьем заповеднике, и по тому, как он отрезал пласты жирного мяса и накладывал их на тарелки, было ясно, что Сэндлер умел обходиться с ножом для резки мяса не хуже, чем с ружьем.

Майкл ел сдержанно, для него мясо было чересчур жирным, и прислушивался к разговорам с обеих сторон. Такой оптимизм, согласно которому русские будут отброшены, а англичане приползут к ногам Гитлера с мирным договором, оправдывался только хрустальными бокалами и попахивал цыганщиной. Голоса и смех стали громче, вино лилось, а официанты продолжали подносить еду, и абсурдность стояла в воздухе так густо, что Гарри Сэндлер мог бы нарезать ее ножом. Такова была еда, к которой эти нацисты были привычны, и, похоже, их желудки хорошо принимали ее.

Майкл и Чесна провели в разговорах большую часть полудня. Она ничего не знала о Стальном Кулаке. Ничего она также не знала о занятиях доктора Гильдебранда или о том, что происходило на гильдебрандовском острове в Норвегии. Конечно, она знала, что Гильдебранд занимался разработками газового химического оружия — это был общеизвестный факт, но Гитлер, очевидно, помнил, как сам понюхал горчичного газа в первую мировую, и не слишком заботился открыть именно этот ящик Пандоры. Или, по меньшей мере, еще нет. Не было ли у нацистов запасов газовых бомб и снарядов? — спросил Майкл. Чесна не была уверена в точном тоннаже, но она была почти уверена, что где-то в Рейхе было по меньшей мере тысяч пятьдесят тонн такого оружия, лежавшего наготове, на случай, если Гитлер передумает. Майкл указал на тот факт, что эти газовые снаряды могли бы быть применены для разгрома вторжения, но Чесна с этим не согласилась. Она сказала, что потребовались бы тысячи бомб и снарядов, чтобы остановить вторжение, кроме того, газ, который разработал отец Гильдебранда, сжиженный горчичный газ времен первой мировой, и появившийся в конце тридцатых табун и зарин легко могли бы перекинуться на тех, кто им оборонялся, из-за непредсказуемости ветров побережья. Поэтому, сказала ему Чесна, газовая атака на союзников могла вместо этого обратиться на сами немецкие войска. Эту вероятность, должно быть, высшее командование уже обсуждало, и она не думала, что Роммель, ответственный за оборону «Атлантической стены», разрешил бы это. Как бы то ни было, сейчас союзники контролируют воздух, и они обязательно собьют любой немецкий бомбардировщик, который будет приближаться к побережьям предстоящего вторжения.

На этом они и остановились, придя к тому же, с чего начали, размышляя над смыслом надписи и карикатуры на Адольфа Гитлера.

— Вы не едите? Что случилось? Оно для вас недостаточно сырое?

Майкл оторвался от размышлений и воззрился через стол на лицо Сэндлера. После стольких тостов оно еще больше побагровело, и сейчас на нем была развязная улыбка. — Все в порядке, — сказал Майкл и заставил себя положить в рот кусок жирного мяса. Он позавидовал Мышонку, сидевшему за столом для прислуги за тарелкой мясного супа и бутербродом с колбасой. — Где ваш приносящий удачу сокол?

— Блонди? Недалеко. За следующей дверью. Знаете, я не думаю, что вы ей очень нравитесь.

— Это прискорбно.

Сэндлер собрался было ответить — несомненно, какой-нибудь плоской остротой, но тут его внимание было отвлечено рыжеволосой молодой женщиной, сидевшей рядом с ним. Они стали разговаривать, и Майкл услышал, как Сэндлер начал рассказывать что-то про Кению. Ну и скука же была убивать там кабана.

В этот момент дверь в зал открылась, вошел Эрих Блок, сопровождаемый шедшим сзади Бутцем. Тут же поднялся хор приветствий и аплодисментов, и один из гостей предложил тост за Блока. Полковник СС подхватил с одного из пронесенных мимо подносов бокал с вином, улыбнулся и выпил за свою долгую жизнь. Потом Майкл смотрел, как Блок, высокий, худой мужчина с худым лицом, одетый в парадную форму, увешанную наградами, обошел вокруг стола, останавливаясь, чтобы обменяться рукопожатиями и похлопать по плечу. За ним следовал Бутц, не в меру упитанная тень.

Блок подошел к стулу Чесны.

— А, моя дорогая! — сказал он и нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку. — Как ты себя чувствуешь? Прекрасно выглядишь! У тебя почти на выходе новый фильм, да?

Чесна сказала, что вот-вот выйдет.

— Это будет грандиозная вещь и даст всем патриотический подъем, верно? Конечно, так. — Взгляд его серых глаз — глаз ящерицы, подумал Майкл — нашел барона фон Фанге. — А, вот и счастливец! — Он подошел к Майклу, протянул ему руку, и Майкл встал, чтобы пожать ее. Бутц стоял позади Блока, рассматривая барона. — Фон Фанге, не так ли? — спросил Блок. Его рукопожатие было вялым, чуть брезгливым. У него был длинный узкий нос и заостренный подбородок. В коротко остриженных коричневых волосах были седые волоски на висках и спереди. — В прошлом году мне встречался какой-то фон Фанге. Это не из вашего семейства?

— Я бы не удивился. Мои отец и дяди путешествуют по всей Германии.

— Да, я встречался с кем-то из фон Фанге, — кивнул Блок. Он выпустил руку Майкла, после чего у того осталось ощущение, что он держал что-то жирное. У Блока были плохие зубы, все передние были уже из серебра. — Хотя и не могу вспомнить его имени. А как зовут вашего отца?

— Леопольд.

— Благородное имя! Нет, не могу припомнить. — Блок по-прежнему улыбался, но улыбка его была пустой. — А скажите-ка мне вот что: почему такой рослый молодой человек, как вы, не вступил в СС? При вашей родословной я бы с легкостью устроил вас на должность офицера по поручениям.

— Он разводит тюльпаны, — сказал Сэндлер. Произношение у него стало уже слегка нечетким, он протянул свой бокал, чтобы его опять наполнили.

— Семейство фон Фанге больше пятидесяти лет разводит тюльпаны, — пояснила более подробно Чесна, выдавая сведения, почерпнутые из списка немецких знатных семейств. — И, к тому же, они владеют отличными виноградниками и имеют право на собственную маркировку вин. Благодарю вас, что вы привлекли к этому внимание полковника Блока, Гарри.

— А, тюльпаны? — улыбка Блока стала чуть прохладнее. Майкл ощутил, что тот думал: должно быть, барон — размазня, для СС не подходит. — Ну, барон, вы, наверное, какой-то уникальный мужчина, если Чесна не смогла сдержаться. И это она хранила в тайне от своих друзей! Доверяй после этого актрисам, да? — Он нацелил свою серебряную улыбку на Чесну. — Мои лучшие пожелания вам обоим, — сказал он и направился поприветствовать кого-то слева от Майкла.

Майкл продолжил есть. Бутц покинул зал, и Майкл услышал, как кто-то спросил Блока про его нового адъютанта. — Он — нового образца, — сказал Блок, занимая место во главе стола. — Сделан из крупповской стали. У него в коленных чашечках пулеметы, а в заднице — гранатомет. — Раздался смех, Блок расплылся в улыбке. — Нет, до этого Бутц воевал против партизан во Франции. Я одолжил его моему другу, Харцеру. Бедняге взрывом оторвало башку, извините меня, дамы. Ну, как бы то ни было, пару недель назад я забрал его обратно к себе. — Он поднял наполненный вином бокал. — Тост. За Бримстонский клуб.

— Бримстонский клуб! — отозвалось эхом, и тост выпили.

Пирушка продолжалась, на столе появилась копченая семга, телячьи отбивные в коньяке, перепела, фаршированные сосисками, а затем богато украшенный торт и малина с охлажденным шампанским. Желудок у Майкла переполнился, хотя ел он с разбором; Чесна вообще едва ела, но большинство других наедались так, будто завтра должен был наступить Судный день. Майклу вспомнилось то далекое время, когда свирепели зимние ветры и мерзнущая стая собралась вокруг отрезанной ноги Франко.

Вся эта жирная, сальная еда не подходила к волчьей диете.

Когда обед завершился, были поданы коньяк и сигары. Большинство гостей покинуло стол, перекочевав в другие огромные комнаты с мраморными полами. Майкл рядом с Чесной стоял на длинном балконе с рюмкой теплого коньяка в руке и смотрел, как лучи прожекторов протыкали низкие тучи над Берлином. Чесна обвила его рукой и прильнула головой к его плечу, и они были одни. Он сказал нежным, воркующим голосом восхищенного любовника: — Какие у меня шансы проникнуть позднее внутрь?

— Что? — Она чуть не оттолкнула его.

— Проникнуть позднее сюда, — пояснил он. — Мне бы хотелось осмотреть номера Блока.

— Опасная это затея. Все двери снабжены сигнальными устройствами. Если у вас нет нужного ключа, то через минуту здесь будет просто ад.

— Вы можете раздобыть мне ключи?

— Нет, это слишком рискованно.

Он на время задумался, наблюдая балет прожекторов. — А как насчет балконных дверей? — спросил он. Он уже успел заметить, что запоров на них не было. Да и едва ли здесь были необходимыми замки, если они располагались на седьмом этаже замка, больше ста шестидесяти футов над землей. Ближайший балкон, справа, номера Гарри Сэндлера, был более чем в сорока футах от них.

Чесна посмотрела ему в лицо. — Вы, должно быть, шутите?

— Наши номера этажом ниже, так? — Он прошелся к каменному барьеру и высунулся вниз. Чуть менее чем в двадцати футах от них был другой балкон, но это были не номера Чесны. Их комнаты были за углом замка, на южной стороне, тогда как балкон номеров Блока выходил на восток. Он осмотрел стену замка: огромные каменные блоки, истерзанные погодой, были все в трещинах и щелях, и то тут, то там располагались резные украшения в виде орлов, геометрических узоров и искаженных страстями лиц химер. Узкий выступ опоясывал каждый ярус замка, но на седьмом этаже большая часть выступа выкрошилась. И все же здесь было достаточно опор для рук и ног. Если он будет очень, очень осторожен.

От высоты у него в животе схватывало, но тем, чего он боялся больше всего, были прыжки с парашютом, а вовсе не сама высота. Он сказал: — Я смогу влезть внутрь через балконные двери.

— Вы можете убить себя любым способом прямо здесь. Или, если хотите, можете сказать Блоку, кто вы такой на самом деле, и он всадит пулю вам в мозги, так что вам не придется стать самоубийцей.

— Я ведь серьезно, — сказал Майкл, и Чесна это поняла. Она хотела было сказать ему, что он явно ненормальный, но неожиданно на балконе появилась молодая хихикавшая блондинка, за которой вплотную шел нацистский офицер в возрасте, достаточном, чтобы быть ей отцом. — Дорогая, дорогая, — ворковал немецкий козел, — скажи мне, чего тебе хочется. — Майкл притянул к себе Чесну и увел ее в другой угол балкона. В лицо им подул ветер, принесший запах тумана и сосен. — У меня может не быть другой возможности, — сказал он, тон его был тоном любовника, жарким и тихим. Он стал перебирать рукой по ее элегантной спине, и она не отодвинулась, потому что немецкий козел и его сексуально озабоченная девочка наблюдали за ними. — У меня есть некоторый опыт скалолазания. — Это был курс лазания по утесам перед тем, как он уехал в Северную Африку: искусство использовать волосяную трещинку и нарост на камне в качестве опоры для ста восьмидесяти фунтов, то самое умение, которое он использовал в парижской Опере. Он опять посмотрел в сторону номера Гарри, но передумал. Нет смысла испытывать свое мужество раньше, чем это действительно понадобится. — Я могу это сделать, — сказал он, и тут учуял женский запах Чесны. Ее красивое лицо было так близко. Лучи прожекторов танцевали над Берлином словно балет призраков. Под минутным влиянием Майкл прижал Чесну к себе и поцеловал ее в губы.

Она воспротивилась, но только на секунду, потому что тоже знала, что за ними наблюдали. Она обвила его руками, ощущая движения мускулатуры его плеч под смокингом, и потом почувствовала, как его рука ласкала ее спину в том месте, где были ямочки. Майкл ощущал вкус ее губ, сладкий, как мед, наверное с чуточкой перца. Теплые губы, становившиеся еще теплее. Она положила ладонь ему на грудь, ладонь сделала легкое усилие, чтобы оттолкнуть его, но его рука за ее спиной не согласилась. Потерпев поражение, ладонь соскользнула. Майкл сделал поцелуй более страстным и обнаружил, что Чесна принимает то, что он предлагал.

— Вот чего я хочу, — услышал Майкл слова нимфочки, обращенные к козлу.

Еще один офицер выглянул на балкон.

— Сейчас начнется! — объявил он и поспешил назад. Козел и нимфочка ушли, девица все еще хихикала. Майкл прервал поцелуй, и Чесна раскрыла рот, чтобы отдышаться. Губы у нее дрожали.

— Сейчас начнется что? — спросил он ее.

— Собрание Бримстонского клуба. Оно бывает раз в месяц, в зрительном зале. — Она и в самом деле, как это ни было смешно, чувствовала головокружение. Высота, подумала она, здесь совершенно ни при чем. Губы у нее будто горели. — Нам лучше поспешить, если мы хотим занять места получше. — Она взяла его под руку, и он ушел вместе с ней с балкона.

Они спустились в переполненном лифте вместе с другими гостями, присутствовавшими на обеде. Майкл догадался, что Бримстонский клуб был одним из тех мистических союзов, которыми нацисты гордились в своей стране всеобщего порядка, корпораций и тайных обществ. В любом случае, ему не помешает присутствие на таком собрании. Он обратил внимание, что Чесна очень крепко держалась за его руку, хотя выражение ее лица оставалось приветливым. Актриса в своем амплуа.

Зрительный зал, за фойе на первом этаже замка, заполнялся людьми. С полсотни членов Бримстонского клуба уже заняли места. Красный бархатный занавес скрывал сцену, с потолочных балок свисали разноцветные лампы. Нацистские офицеры пришли разодетые в парадную форму, почти все остальные тоже были одеты официально. Чем бы ни был Бримстонский клуб, размышлял Майкл, проходя с Чесной вдоль прохода, предназначен он был для мелкопоместного дворянства Рейха.

— Чесна! Сюда! Пожалуйста, садитесь с нами! — Эрих Блок поднялся со своего места и помахал им. Бутц, который мог бы занять собой два стула, отсутствовал, а Блок сидел вместе с группой приглашенных к нему на обед гостей. — Продвигайтесь, — сказал он им, и они послушно сделали это. — Пожалуйста, садитесь рядом со мной. — Он показал на стул рядом с собой. Чесна села, а Майкл уселся на сиденье возле прохода. Блок положил свою ладонь на ладонь Чесны и широко оскалился. — Какая чудесная ночь! Весенняя пора! Так и чувствуется в воздухе, не правда ли?

— Да, чувствуется, — согласилась Чесна, улыбка у нее была приятной, но голос напряженным.