Французское воспитание. Метод мадам Дольто Деларош Патрик

Обособление и выбор момента

По мнению Дольто, цель воспитания – привить ребенку самостоятельность, сделать его автономным. И это начинается еще дома, где ребенок, начиная с шести лет, должен научиться организовывать свою жизнь (сам просыпаться, умываться и т. д.). И эта автономность – относительная, безусловно, – зависит от отношений между родителями и детьми, двусторонних отношений, в которых очень сложно разделить верховенство (необходимое) одних и зависимость (неизбежную) других. И на сложность корректного формирования таких взаимоотношений накладывается необходимость понимания того, что приступать к приучению ребенка к самостоятельности следует в определенный момент – ни позже, ни раньше.

В любом случае автономность ребенка подразумевает уважение к родителям, то есть формирование отношения к ним как к отдельным личностям, способным понимать и выражать свои мысли. И это подразумевает также, что каждый родитель должен уметь выстраивать с ребенком отношения, свойственные только им. Короче говоря, речь идет о том, чтобы каждое действующее лицо этого процесса воспринималось как отдельная личность, как индивидуум, отличный от других. Это отличие, обособление от остальных, следует понимать не в физическом, а, естественно, в моральном смысле. И как можно заметить, это весьма деликатная воспитательная миссия.

От фактического господства до превышения власти

Не сформированный окончательно при рождении, полностью зависящий от своей матери, младенец безраздельно властвует над ней. И эта власть гораздо больше, чем требуется для удовлетворения жизненно важных потребностей, и до такой степени захватывает также и психическую сферу, что «ребенок путает свои потребности с желаниями матери» (1). И это не прекращается по мере роста ребенка, продолжая оказывать влияние на его поведение. Так, Дольто полагала, что «если ребенок и испытывает чувство любви, то исключительно в тесном эмоциональном слиянии со своей матерью» (2).

А удовлетворение нужд ребенка способствует формированию у него собственнических чувств, и «у нас» воспринимается им как «у меня», потому что родители разрешают ему так говорить, не исправляя его «у меня» на «у нас» или «у нас дома» (3). В своем собственничестве ребенок может пойти и еще дальше, вплоть до манипулирования взрослыми. И одна мать, например, весьма обеспокоена тем, что трое ее сыновей четырнадцати, двенадцати и восьми лет постоянно дерутся между собой, доводя ее до исступления. Ее муж пришел к заключению, что они делают это нарочно, чтобы вывести ее из себя, и она задает вопрос Дольто: могут ли дети до такой степени быть извращенными, чтобы додуматься до того, чтобы изводить свою мать? Дольто ей ответила, что дети забавляются, манипулируя взрослыми и дергая их, как кукол, за веревочки, и посоветовала ей, если это возможно, уйти в свою комнату, отправить старшего играть со сверстниками или самой пойти прогуляться.

Манипулирование

Успех манипулирования свидетельствует о том, какую власть ребенок имеет над взрослым, власть, которой он часто начинает пользоваться уже с первых месяцев жизни. И иногда, по словам Дольто, все это заходит очень далеко. Психоаналитик рассказала об одной семье, в которой были два мальчика. Так случилось, что мать несколько раз подряд уходила по вечерам из дома вместе с мужем. В конце концов, все закончилось тем, что мальчики задали ей вопрос: «Почему каждый раз ты уходишь с ним, оставляя нас дома?» Мать ответила им, что он является ее мужем и она имеет полное право проводить время с ним. И тогда один из сыновей в ответ произнес: «Но мы тоже хотим быть твоими мужьями!» (4) Это стремление к господству над матерью свидетельствует о переживании детьми Эдипова комплекса и о том, какой силы может достигать порожденное им влечение.

Вот еще один пример: когда в семье рождается малыш, старший ребенок может возложить на себя роль матери (если это девочка) или отца (если это мальчик).

И на самом деле такая идентификация может таить большую опасность, поскольку, по мнению Дольто, это отвлекает ребенка от истинных целей развития, от собственной судьбы, то есть, говоря иными словами, может довести ребенка до идентификации с родителем противоположного пола. И родителям не следует поощрять в ребенке желание стать «настоящей маленькой мамой или маленьким папой» (5).

Отделение

Разумеется, это господство необходимо новорожденному в самом начале жизни. Но Дольто предостерегает от того, чтобы отделение от семьи осуществлялось до достижения малышом шестилетнего возраста, в противном случае все это может иметь долговременные негативные последствия (6), так как у ребенка до семи – девяти лет еще не сформировались навыки самостоятельного поведения. И ей приходилось видеть младенцев, страдающих от «нехватки материнского участия» (7) после проведения обычной вакцинации. И далее она добавляет, что «человеческое существо не должно более чем на день расставаться с матерью или в крайнем случае с любым другим человеком, осуществляющим уход за ним», до того как малыш «не достигнет полной автономии» (8).

Под автономией она понимает формирование навыков самообслуживания (умения самому поесть, одеться, сходить в туалет), о чем мы уже говорили в главе, посвященной самоидентификации с матерью, и Дольто считает, что этот момент наступает приблизительно в три года. Что же касается расставания более чем на день, то не стоит заблуждаться, полагая, что Дольто может оправдать это, например, работой матери (значит, той стоит поменять место работы). И она даже говорила, что организовала свой «Мэзон Верт» по образу и подобию кибуцев, где, несмотря на раздельное проживание, родители и дети виделись по многу раз в день, и их встречи были хорошо продуманными, сбалансированными для блага каждого и всего коллектива в целом. И именно поэтому Дольто утверждала, что ребенок должен видеться, по крайней мере, раз в день с человеком, замещающим ему мать, если не с самой матерью.

В своих книгах Дольто утверждает, что момент отделения – всегда деликатный процесс и зависит от зрелости ребенка. Некоторые трехлетние дети еще не достигли необходимого развития, и поступление в детский сад для них нежелательно. Но Дольто возмущает также чрезмерное внимание, оказываемое детям «родителями, зацикленными на воспитании» (9), или «родителями, живущими исключительно ради детей» (10), а ведь есть еще и те, которые видят особое удовольствие в том, чтобы делать уроки вместо своих отпрысков (11).

Чрезмерная родительская опека

Но существуют еще более серьезные ошибки, и чрезмерная родительская опека является одной из них. И Дольто приводит в пример матерей, одна из которых целый день проводит вместе с ребенком в его комнате, еще одна бросается к малышу с объятиями сразу же после того, как дала ему пощечину, другие настолько привязаны к своим сыновьям, что забывают о родительском долге по отношению к своим старикам; но и отцы не отстают от матерей, и Дольто рассказывает об одном папе, который обижается, что дети не хотят с ним играть. Чрезмерная опека может быть приятной и завораживающей, когда на ребенка воздействуют через чувства, опутывая его липкой паутиной эмоций. И вот что по этому поводу сказал сын Дольто, когда она его спросила, каких родителей предпочитают дети: молодых или более старшего возраста. Пожилые родители, сказал он, «не претендуют на наше пространство развлечений и не сопровождают нас повсюду. В то время как молодые родители интересуются тем же, чем и мы, в результате они умудряются нам надоесть, отправляясь, например, на те же матчи, что и мы» (12). Именно поэтому Дольто так резко возражает против того, что она называет «любовью в единении», когда ребенок служит родителям чем-то вроде дополнения, и хотя это бессознательный феномен, но некоторая сексуальная подоплека в нем четко просматривается. И эта ситуация, по мнению Дольто, невыносима для ребенка, «поскольку гораздо проще избавиться от надоевших родителей, чем от тех, которые вам приносят большое эмоциональное удовлетворение».

Эта любовь-единение может возникнуть сразу же после рождения. И разве мало мы знаем матерей, которые «потеряли всякий интерес к своим мужьям и буквально растворились в ребенке» (13). Этот тип эмоциональных отношений таит большую опасность для ребенка, поскольку, став взрослым, он окажется отрезанным от своего поколения, сохранив привязанность к родителям. И к этому же типу любви относится любовь-кооперация, когда родители настолько идентифицировали себя с собственным ребенком и, в частности, с его школьными успехами, что не допускают даже мысли, что их отпрыска могут постигнуть неудачи в учебе, а в результате ребенок оказывается не в состоянии их преодолеть, что может привести к депрессии (14). В подростковый период и в момент выбора первого сексуального партнера эти взаимоотношения, как правило, становятся еще более крепкими.

Отделить себя от ребенка

Мы уже видели, к каким негативным последствиям приводит отделение ребенка от матери до шести месяцев, хотя отсутствие матери может быть возмещено любым другим лицом, занимающимся его воспитанием и находящимся в родственных (дружеских) связях с матерью. Но значительно позднее может наступить такой момент, когда мать окончательно выбьется из сил, и тогда отделение от ребенка на какое-то время может оказаться необходимым. Она может поместить его в ясли на период своего восстановления, может нанять няню, вернуться на работу, если домашние заботы довели ее до изнеможения, потому что «лучше видеть мать довольную, но только по вечерам, чем злую и раздраженную с утра до ночи» (15).

То же самое можно сказать и о ребенке. Если он скучает дома, он должен встречаться с товарищами на игровых площадках, на улице. Но и это еще не все. За любовью иногда кроется патологическая зависимость, которая может выражаться в амбивалентном конфликте. И Дольто, как всегда, прямолинейна и откровенно говорит то, что думает: «В тот или иной момент даже самые любящие родители будут нести ответственность за страдания их ребенка.

И если ребенок заявляет: «Я тебя больше не люблю», ответ должен быть следующим: «Это не имеет никакого значения, ты пришел в этот мир не для того, чтобы меня любить, так как цель родителей – воспитывать ребенка, а не нравиться ему» (16).

То же самое относится и к учительнице. И ребенку, которого привели к Дольто на консультацию, потому что у него до такой степени не складывались отношения с его теперешней учительницей, что ухудшилось физическое самочувствие, и больше всего он хотел вернуться к своей старой преподавательнице, обучавшей его в предыдущем классе, она объяснила: «Считай, что тебе повезло, если ты не любишь свою учительницу, потому что, если бы ты ее любил, тебе бы не хотелось хорошо учиться и перейти в следующий класс к другой учительнице».

Сам себе мама, сам себе папа

На самом деле отделение, реальное или символическое, означает, что ребенок, будучи индивидуальной личностью, является субъектом, несущим ответственность за свои поступки, и Дольто неоднократно повторяла, что «воспитывать ребенка – значит постепенно превращать его в самостоятельную, автономную личность» (17). И далее она добавляет: «Мы навязываем детям многие из наших абсолютно бесполезных желаний, не имеющих никакого значения для их формирования как глубоко моральных личностей, – и продолжает: – Тупик взаимоотношений «родители – дети» вызван тем, что мы не признаем истинных потребностей ребенка, отказываем ему в личной свободе». И она приходит к заключению, что ребенок должен «на собственном опыте осознать свои потребности и окружающие опасности, которые должен научиться избегать. Начиная с двух-трех лет, ребенок должен стать сам для себя мамой, научившись удовлетворять элементарные потребности, а к шести годам исполнять по отношению к самому себе отцовские функции» (18).

Но даже если эти этапы относительны и зависят от зрелости ребенка, можно заметить, что Дольто воспринимает каждого из детей как взрослого собеседника или скорее как субъекта, потому что как, если не через слово, можно было бы осуществить это отделение, да и само слово носит разделительный характер. Так, даже при отъеме от груди нельзя недооценивать роль языка, речи, и это первое отделение всегда должно «сопровождаться словами и телесным контактом» (19). И уже с самого раннего возраста лучше разговаривать с ребенком, чем носить его постоянно на руках (20). «Найти подходящие фразы и тон, которые успокоят страдающего ребенка, и от этого его страдания (да и он сам) станут более человечными, потому что они выражены словами. И вообще все, что проговаривается, обретает человечность» (21). С возрастом сказанное слово приобретает все более ярко выраженный разделяющий характер, и примером тому может служить фраза вроде «Ступай в свою комнату», которую говорят по вечерам ребенку, когда он хочет остаться с родителями, или фраза: «Сам разбирайся с тем, что натворил».

Половая принадлежность и отделение

Сексуальная идентичность также подкрепляется словом и способствует осознанию субъектом своей личности. Так, у родителей разнополых близнецов, которых они пытались отделить друг от друга, хотя и констатировали при этом регрессию в поведении девочки, Дольто спросила, достаточно ли они говорили с детьми о таких простых вещах, как половое различие, например, «ты будешь мужчиной, а ты однажды станешь женщиной» (22). Она объяснила им, что именно по этой причине детей следует обучать в разных классах, что значительно разрядило обстановку. По ее мнению, сами желания являются исключительно «мужскими или женскими, начиная с момента внутриутробного развития» (23), и каждый пол впоследствии должен выбрать тот тип игры, который ему наиболее подходит, без какого-либо принуждения извне, хотя в наши дни, и с этим нельзя не согласиться, не все родители следуют этому правилу. И далее она добавляет, что «мальчикам в большей степени, чем девочкам, свойственно швырять предметы» и что даже если они и играют в куклы и с плюшевыми мишками, то не так, как девочки.

Роль родителей

Ясно, что никакое воспитание, никакое отделение немыслимы без понимания ребенком того, что происходит. «Воспитывать ребенка значит относиться к нему как к личности» (24), – заявляет Дольто, а следовательно, «выказывать ему полнейшее уважение» (25), побуждать его к критике, предоставлять ему свободу выражать свое мнение, приобретать собственный опыт. Но тем не менее он должен чувствовать, что взрослый в любую минуту придет ему на помощь, окажет ему поддержку, и именно поэтому не следует приступать к отделению до семилетнего возраста «во имя ложно понятых психоаналитических концепций» (26). А если вы собираетесь наказать ребенка, не стоит этого делать при посторонних, чтобы не унижать его.

И хотя первостепенное значение придается роли матери, по мнению Дольто, не следует умалять не такую заметную, но также очень важную роль отца, чье влияние особенно сказывается на воспитании мальчика. И когда один из них пожаловался Дольто на то, что его жена чрезмерно опекает сына, она ему ответила, что «в этом и его вина, потому что он переложил на плечи матери воспитание детей» (27), и что, как только ребенку исполнится шесть лет, его мать должна сказать ему: «Начиная с этого момента, ты должен сам решать свои проблемы, потому что так надо» (28). По мнению Дольто, в соответствии с классическими представлениями отец считается воплощением запрета на инцест, необходимым «разделителем», чью главную роль в этом процессе научно обосновал Винникотт. Несмотря на глухое недовольство общества ее времени, Дольто считала, что в основном отец был и остается главой семьи, частью которой является также и мать. Поэтому, и об этом она неоднократно упоминает в своих книгах, мать не должна воспитывать ребенка без опоры на третье лицо. И именно в этой роли, возложенной на него по праву, Дольто воспринимает отца главой семьи.

Но для ребенка на самом деле имеют значение отношения, сформировавшиеся в треугольнике, отношения, которые он выстраивает с обоими родителями. «И нет ничего хуже зеркального единоборства ребенка с одним из родителей» (29). И далее Дольто приходит к заключению: «В данном случае следует понимать, что ребенок находится не на уровне формирования хороших привычек и манер, а на уровне, который определяется динамикой бессознательного» (30). И если в действительности один из полюсов отсутствует, ребенок теряет психическое равновесие. Именно поэтому, когда отец не принимает никакого участия в жизни сына или дочери, мать должна постоянно ссылаться на него в разговорах с ребенком. И чтобы мать-одиночка могла воспитать ребенка, она должна подготовить его к тому, чтобы «предложить ему возможность выбрать себе отца-заместителя из ее мужского окружения», особенно если это мальчик. В противном случае «ребенок столкнется с серьезными проблемами, если в личной жизни женщины отсутствуют партнеры-мужчины» (31).

А когда Дольто задавали вопросы по поводу женщин, которые в наши дни хотят иметь «ребенка для себя», не обременяя себя семьей, она рассказывала о рисках, которым в таких случаях подвергается ребенок. Он может либо вообще не сформироваться в полноценную личность, либо его формирование будет проходить с отставанием, с задержкой развития речевых и моторных навыков (32). Позже, когда наступит понимание того, что он был зачат «матерью благодаря мужчине, который осознанно подарил ей ребенка, жизнь обретет для него смысл» (33). Зато, добавляет она, «существует большой риск, когда мать поддерживает отношения только с женщинами» (34). И если у нее есть дочь, «она может оказаться в довольно затруднительном положении, потому что отношения будут восприниматься девочкой как дочерние, материнские, сестринские, но не как, разумеется, супружеские» (35). И во всех ситуациях подобного рода необходимо сказать ребенку, «что у него, как и у всех, при рождении были отец и мать» (36). Оба полюса – Дольто называет их в психоаналитических терминах материнской и отцовской инстанциями – необходимы ребенку. Но иногда так случается, что отец либо не справляется со своими функциями, либо «ради мира в семье» подавил в себе отцовское чувство, предоставив матери возможность полностью завладеть ребенком. Но отец, «отказавшись от своего права вызывать комплекс кастрации и предоставив всю власть над ребенком своей жене, оказывает на него тем самым негативное, развращающее влияние» (37). Однако бывают и отцы, которые выстраивают свои отношения с детьми по образу и подобию материнских: «они, таким образом, идентифицируют себя с обласканным женщиной ребенком и хотят точно так же обращаться со своим потомством» (38).

Семейная пара

Роль родителей внутри семьи не так-то проста. С одной стороны, они должны быть единой парой, хотя это не означает, что они должны выступать единым фронтом (39) против ребенка, поскольку такое единодушие несет в себе некую искусственность, скрывающую несогласие по отдельным вопросам. Короче говоря, как мать, так и отец должны быть независимы, автономны от своих детей, и, как мы уже неоднократно видели, Дольто категорически возражает против того, чтобы отец, говоря о матери, называл ее «мамой» вместо того, чтобы сказать «твоя мама» (40). Каждый родитель должен иметь с каждым из своих детей свойственные только им отношения, «и только тогда пробежит между ними искра правды, даже если у них мало времени для общения. А это очень важно» (41). И никому, наверное, не придет в голову оспаривать ее провидческое высказывание, каждое слово в котором имеет большое значение: «Воспитание с самого раннего детства в семье или в любой группе, ее замещающей и образующей триаду, то есть субъекта в окружении материнской и отцовской инстанций, которые по-разному реагируют на происходящие события, крайне необходимо ребенку. Оно вообще необходимо человеческой натуре, и никакие современные социальные трансформации не могут с этим ничего поделать» (42). Это было сказано еще в 1961 году.

Кокон, пуповина, социальные институты

В одной из глав, названной «Вторая пуповина» (1), Франсуаза Дольто со свойственным ей лиризмом так описывает будущее ребенка: недопустимо всю жизнь быть привязанным к отцу с матерью, нужно порвать эту вторую пуповину ради включения в общественную жизнь, ради социализации, которая поможет ребенку реализовать себя, быть автономным, избежать слепого подчинения судьбе, короче говоря, стать свободным. Но возможность социального расцвета, по ее мнению, обеспечивается воспитанием, основы которого закладываются в семье, которая защищает, сопровождает ребенка по жизни, но в которой он не должен себя чувствовать как в заточении. И этому переходу от семейного кокона во внешний мир Дольто придавала большое значение. Короче говоря, все начинается с семьи, ориентированной на «закрытость», где ощущение «быть среди своих» бросает вызов запрету на инцест, который каждый из ее членов переживает по-своему. Отсюда вытекает и важность не столь ярко проявляемой роли отца, о чем Дольто постоянно упоминает в своих выступлениях на эту тему. Но Дольто пошла еще дальше: общество – это некий другой, по преимуществу чужой, новый, внешний мир, внушающий желания, еще в раннем детстве очищенные от инцестуальных помыслов. И семья должна нести в себе ростки этого будущего. И в дополнение к этому система социального обеспечения предлагает целый ряд учреждений: детские сады, ясли, группы продленного дня, школы, которые принимают эстафету от родителей. Но передача эстафеты может оказаться слишком внезапной, насильственной и травмирующей, если ребенка не сопровождают взрослые при этом переходе. И Дольто заявляет, что социализация должна осуществляться вместе с родителями, что на первый взгляд вступает в противоречие с ее идеями отделения и перехода на новый этап. И именно с этой целью она задумала создание нового промежуточного пространства, каким и являлся «Мэзон Верт», названный первыми посетившими его детьми «голубым», видимо, по аналогии с несбыточной, голубой мечтой, открытостью и гостеприимством.

Принцип его работы прост: здесь принято все проговаривать, то есть объяснять ребенку все, что происходит вокруг него, но другими словами, отличными от тех, которые он слышал от родителей. И вербальное описание из уст каждый раз нового третьего лица в каждом случае по-разному воспринимается постоянными посетителями. И более того, в этом переходном от семейного кокона к специализированным детским заведениям пространстве родители ощущают себя как дома, специалисты постоянно сменяют друг друга и царит полная свобода. И все это дает возможность наблюдать за такими порицаемыми формами поведения, как агрессивность и насилие, которые находят здесь свое объяснение, и подойти вплотную к социализации ребенка, передавая эстафету детскому саду, яслям или школе, куда впоследствии интегрируется ребенок.

Семейный круг

Дольто все время настаивала на важности семьи, особенно семьи с несколькими детьми. И она негативно, хотя и с глубоким сожалением, относилась как к матери-одиночке, воспитывающей своего ребенка, так и к семьям с одним ребенком, рисуя удручающую картину его детства. Она с нескрываемой ностальгией вспоминала большие семьи прошлого, и не только потому, что в них находилось место для детей, родителей, бабушек, дедушек, тетушек… Важно, что все обитатели дома принимали участие в таких простых и естественных формах организации жизни, которые способствовали обмену опытом между ними, для чего в каждом доме создавался общий зал. Дольто с некоторым сожалением намекает на военный период, когда за неимением возможности отапливать квартиру вся семья была вынуждена ютиться в одной комнате.

Семья, таким образом, является самым главным и необходимым элементом, при условии, что она не ограничивается родителями и ребенком, поскольку в таком случае «мать попадает в ловушку собственной любви к единственному ребенку» (2), заласканному и осыпаемому похвалами и восторгами, а слова, как известно, имеют большую власть. Мать (а иногда вместе с ней и отец) крутится вокруг ребенка как белка в колесе. Дольто никогда не являлась сторонницей сиюминутного удовлетворения любого желания ребенка, и вопреки так называемой вседозволенности в воспитании, в которой ее многие упрекали, она выступала за то, чтобы фрустрация присутствовала в жизни детей. «Не переживайте, если он будет выказывать недовольство». По ее мнению, уже с самого раннего возраста ребенок должен понимать, что он всего лишь «один из многих», а не центр семьи, и именно поэтому очень важно, чтобы у него были братья и сестры, а также товарищи его возраста. Даже младенец, говорила она со всей прямотой, «имеет большую власть над отцом с матерью» (3). И вследствие этого он должен общаться с другими детьми, а матери должны встречаться друг с другом, чтобы обсудить и объективно оценить, насколько серьезны встречаемые ими на пути воспитания сложности. Контакт с другими, таким образом, оказывается жизненно необходимым не только для того, чтобы ограничить власть ребенка-тирана, но и чтобы вывести его из-под чрезмерной опеки родителей – опеки, которую он сам требует от них.

Разорвать порочный круг

Концепция семьи у Дольто отмечена, таким образом, децентрализацией внимания, интересов и целей, сосредоточенных исключительно на ребенке, что, как уже много раз упоминалось, было ложно истолковано хулителями Дольто. Такая семья, как и любой коллектив, должна подчиняться определенным правилам, хотя назвать их незыблемыми нельзя. Ребенок должен есть, когда захочет, бесполезно его к этому принуждать, ложиться спать, когда его будет клонить ко сну, при условии что по вечерам он будет находиться в своей комнате, чтобы родители могли остаться наедине – и это последнее требование является обязательным. Пищу нужно готовить в соответствии со вкусами родителей, не заостряя внимания на пищевых пристрастиях ребенка, и, кстати говоря, он тем легче перенесет обиду, чем меньше на него будут обращать внимание.

Но как управлять всем этим маленьким мирком, когда в семье несколько детей? И что делать с вездесущей ревностью, когда появляется другой ребенок? Вот здесь и выходят на арену связи, существовавшие в семьях прошлых лет, когда тетушка или бабушка занимались предпоследним ребенком, которому мать не могла оказывать достаточного внимания, занимаясь новорожденным. Представитель своей эпохи, Дольто всегда советовала обращаться за помощью к тете или бабушке, но не забывала при этом и отца (4), который с большим успехом сможет возвысить, особенно если речь идет о мальчике, старшего сына в его новом статусе, который тот получил в связи с появлением нового ребенка в доме. И отношение родителей к ребенку имеет большое значение в этом случае. Они должны быть внимательными, но не слишком его опекать, так как в противном случае их чрезмерное внимание может укрепить старшего ребенка в утверждении своего права на протест. Но Дольто также резко отрицательно относится к идее спрашивать у ребенка «разрешения» подарить ему братика или сестричку, так как в любом случае новорожденный появляется на свет не для того, чтобы доставить кому-либо из них удовольствие (5).

«Нет никакой справедливости!»

И Дольто идет еще дальше, когда советует родителям признаться ребенку, считающему, что его незаслуженно наказали, в том, что на самом деле внутри семьи «не может быть никакой справедливости», поскольку все ее члены разные, и что вообще мир несправедлив! Все это должно быть спокойно и без крика проговорено и должно звучать довольно убедительно. И также следует поправить ребенка, когда он говорит «у меня», имея в виду отчий дом, и объяснить ему, что следует сказать «у нас», еще раз подчеркнув тем самым, что он не является центром семьи. И если семья не отгородилась от мира, то она является первым местом социализации ребенка, подготавливая его к переходу из своего лона в детское учреждение. Но этот процесс не должен начинаться слишком рано, и именно поэтому детский сад для ребенка двух с половиной лет, не прошедшего первичную социализацию, «то есть не выработавшего навыки общения с другими детьми, нежелателен» (6).

От ясель к школе

Мать семейства и детский психоаналитик, Франсуаза Дольто иногда была вынуждена разрываться между этими двумя статусами, которые на первый взгляд могут показаться противоречащими друг другу: младенцу жизненно необходимо постоянное присутствие матери, и эта последняя должна также способствовать его социализации. Таким образом, в жизни ребенка бывает весьма сложный период, когда его мать вынуждена выйти на работу, в то время как он нуждается в ней до того момента, как обретет самостоятельность, то есть по крайней мере до трех лет (о чем мы говорили выше). По мнению Дольто, сразу после рождения малыш должен ощущать голос, запах, прикосновения своей матери. Если она вынуждена поместить трехмесячного малыша в ясли, то должна подготовить его к этому, разговаривая с ним не только о нем самом (это для Дольто своего рода лейтмотив родительских бесед с ребенком), но и о других людях из его окружения, знакомя его с дядюшками, тетушками, бабушками.

Недопустимо, чтобы «мать сдала его с рук на руки, не говоря ни слова» (7). Оказавшись в яслях, ребенок по-матерински будет окружен вниманием – не со стороны взрослых, потому что «воспитательница не имеет возможности быть матерью для всех, а со стороны других детей: ведь мать – это кто-то, кого касаются, ощущая запах, телесный контакт и т. д.» (8). Именно поэтому Дольто считала, что группа должна состоять из детей разного возраста, а также находила нужным организовывать ясли в местах работы матерей, чтобы они могли навещать детей во время перерывов. Идеальным для нее было обеспечение постоянства отношений, преемственности между матерью и людьми, занимающимися воспитанием ребенка, даже если его доверили на какое-то время бабушке с дедушкой. И в этом случае также без предварительной подготовки не обойтись: до переезда ребенку следует дать возможность привыкнуть к бабушке с дедушкой, для чего вместе с матерью он должен провести у них какое-то время.

Сопровождение ребенка и формирование преемственности между воспитывающими его людьми являются в этом случае главными условиями для Дольто, иначе появится рассогласованность в поведении ребенка, например, в яслях он будет проявлять самостоятельность, а в семье по-прежнему ощущать себя малышом. В яслях, находясь в отрыве от матери, ребенок ее как будто забывает, что особенно ярко проявляется в тот момент, когда они снова встречаются. Но нужно понимать, что ребенок не в состоянии сразу же узнать мать, она должна с ним поговорить, медленно подойти к нему, а не бросаться с объятиями, покрывая поцелуями, что может его напугать (9). И только вернувшись вместе с ребенком домой, мать может его обласкать, наговорить нежностей. И для безболезненного совмещения материнской заботы с неизбежным расставанием, когда мать работает, Дольто советует – и это мы неоднократно видели – сопровождать его максимально возможное время и обеспечивать преемственность со взрослыми, воспитывающими его. Но все это очень сложно. Вот почему Дольто пришла в голову новаторская и весьма плодотворная идея создать промежуточное пространство, каким и стал «Мэзон Верт».

«Мэзон Верт»

Все вышеизложенное дает возможность понять тот интерес, который был вызван концепцией «Мэзон Верт», где с распростертыми объятиями принимали родителей с детьми от ноля до трех-четырех лет. В отличие от других домов детства, основанных предшественниками Дольто (см. главу 7), «Мэзон Верт», задуманный и организованный как пространство, предоставляющее условия для первого отделения, превратился в нечто большее, потому что родители, находясь здесь вместе с другими родителями и детьми, подвергали этих последних неизбежной социализации, так как семья впервые выходила во внешний мир.

На первый взгляд во всем этом не было ничего экстраординарного, и, как мы уже говорили, «Мэзон Верт» был чем-то вроде «крытого публичного сада», хотя и имел некоторые особенности: он был отмечен уникальным умением Дольто как психоаналитика слушать своих посетителей. В «Мэзон Верт» родителей и детей встречала команда, состоявшая из трех человек, в том числе одного мужчины и одной опытной женщины-психоаналитика, которая непосредственно обращалась к ребенку. Родителей здесь принимали на анонимной основе, не спрашивая у них адреса и не требуя оплаты. Специалисты разговаривали с ребенком, о ребенке, беседовали с третьими лицами, и, как мы уже упоминали выше, сам факт этой вербализации специалистом способствовал восстановлению смысла, сглаживаемого повторением и привычкой. И таким образом, внешний мир, будучи выраженным в словах, становился понятнее и ближе, и ребенок, находясь на руках у матери, воспринимал его также на слух и знакомился с новыми для себя явлениями и предметами.

Агрессор и тот, кто подвергся агрессии

И довольно скоро дети, предоставленные сами себе, знакомились друг с другом, и «Мэзон Верт» стал, таким образом, пространством, способствующим выявлению и пониманию детской агрессивности. Франсуаза Дольто уделяла большое внимание этой первичной форме взаимоотношений между детьми, к которой они прибегали, вступая в контакт друг с другом. По мнению Дольто, агрессивность отражает стремление ребенка к коммуникации. Будучи далекими от того, чтобы порицать, специалисты задают ребенку наводящие вопросы, что дает ему возможность понять, что «скрывается за его поведением» (10), и, в конце концов, подружиться с «жертвой» его агрессии. Этот последний может, разумеется, пожаловаться матери, «оставаясь в течение трех секунд под ее защитой и указывая пальцем на грубияна, но как только он утешится, он вернется к своему агрессору» (11). Все происходит так, как будто «жертва» понимает поведенческий язык напавшего на нее ребенка и, несмотря на это, хочет вступить в контакт с ним.

Эта первичная форма взаимоотношений тем более интересна, что родители, как правило, не понимают, что происходит, наказывают агрессора и жалеют «жертву». Подобная схема коммуникации, проявляющаяся в насилии, которое Дольто объясняет точно так же, свойственна и школьной жизни (12). И в этом случае наказание агрессора не даст никаких результатов, если одновременно не беседовать с «жертвой», принимая во внимание ее личность и возраст: ведь на самом деле оба «партнера» вплетены в сложный узел взаимоотношений. И довольно часто бывает так, что ребенок, подвергшийся агрессии, сам пытается дать отпор нападающему, испытывая непреодолимое желание походить на него, потому что этот последний очаровывает его своей дерзостью. И, несмотря ни на какие уговоры и запреты взрослых, «жертва», едва осознавая свои стремления, возвращается к своему «мучителю» в надежде сделать его своим другом.

Пространство слова

Будучи местом, где дети вступают в контакт друг с другом, «Мэзон Верт» прежде всего является пространством, где слово обретает полноценную жизнь, где задают вопросы, обсуждают проблемы, многое подвергают сомнению и где все откровенны друг с другом. Отношения родителей с детьми в корне меняются, когда им объясняют, «что непосредственно касается ребенка из того, о чем они рассказали из своей жизни и о чем они, исходя из ложных побуждений, до сих пор не говорили с ним» (13). А ребенок тем временем фиксирует свое внимание на том, что говорят о нем, и слышит, как словами выражают все то, что он чувствует, а в результате все проявления его дискомфорта, все тревоги стираются.

И когда понимаешь, с какими трудностями сталкивается работающая мать, когда ей приходится оставлять ребенка в яслях или с няней, когда ее не покидает тяжелое чувство вины, и в какую драму выливается расставание с ребенком в первый день пребывания в детском учреждении (иногда матери плачут, вызывая тем самым слезы на глазах ребенка), лучше ощущаешь необходимость такой структуры по оказанию поддержки родителям. И даже после смерти Дольто количество таких домов продолжало неуклонно расти как во Франции, так и за ее пределами, подтверждая тем самым их важность и нужность. И разумеется, у заведения, открытого день и ночь, не могло появиться конкурентов (за исключением ясель типа «Baby-Loup», которые пошли по тому же пути) (14). Переходная структура, давшая возможность матери расставаться на какое-то время с ребенком без ощущения чувства вины, «Мэзон Верт» также внушил родителям надежду на то, что поступление ребенка в школу не вызовет у него отторжения.

Есть много способов читать Дольто. Можно воспринимать ее буквально и верить каждому слову как истине в последней инстанции, что она в принципе отвергала. И такая слепая вера в нее вполне объяснима, принимая во внимание ее безапелляционный тон и ауру великого гуру, которой ее окружили, помимо ее воли, к концу жизни. Но можно ее читать – особенно если вы являетесь практикующим врачом, – вооружившись критическим отношением к ее творчеству, о чем она неоднократно говорила уже в своих первых выступлениях по радио. И тогда наряду с радостью обретения психоаналитических истин, которые вы сами себе затруднялись сформулировать, вы обнаружите, что некоторые из ее заключений весьма спорны и вызывают сомнение, что, по сути, и является ее «товарным знаком».

Родители, врачующие собственных детей

Первый упрек, который можно ей адресовать и который объясняет причину многих недоразумений и недопонимания, заключается в следующем. Желая «помочь родителям научиться размышлять», понимать своих детей и «понять самих себя» (1) на примере трудностей, переживаемых их ребенком, Дольто не могла удержаться от того, чтобы не разговаривать с ними как опытный и старший по возрасту психоаналитик, обращающийся к молодым собратьям по профессии. Таким образом, она чуть ли не принуждает родителей заниматься лечением собственных детей, хотя они не прошли специальную подготовку, у них не было, как у Дольто, личного психоаналитика, не сформировалось на интуитивном уровне понимания того, что такое подсознание, и, главное, их непосредственно касались страдания их ребенка.

А ведь всем хорошо известно, что даже дипломированный врач (или психолог) не может лечить собственных детей, поскольку на него влияют субъективные факторы, и существует риск того, что они, эти факторы, негативно отразятся на ребенке. Также известно, до какой степени слово психоаналитика – даже самое понятное и простое – может быть неправильно истолковано его пациентом. И все эти доводы дают возможность понять, даже если не принимать во внимание банальную злобу ее недоброжелателей, чем вызвано такое сопротивление ее учению. К тому же на доморощенное понимание психоанализа как научной дисциплины накладывается непрофессиональная интерпретация, которую может услышать родитель, хотя случай, о котором ему рассказывают, не имеет никакого отношения к его проблемам.

Непрофессиональные аналитики

На сомнения (безусловно, благотворные), охватывающие родителей по поводу сложностей в воспитании ребенка, сомнения, которые кажутся неразрешимыми без вмешательства дипломированного психоаналитика, накладывается требование, предъявляемое родителям, быть психотерапевтами для собственного ребенка, и многие хотят превзойти себя, пытаясь расшифровывать детские рисунки. Хотя Дольто говорит, что «никогда и нигде не упоминала о необходимости интерпретации детских рисунков» (2) и что лишь призывала матерей не ограничиваться оценкой рисунка («как здорово ты нарисовал!»), но «вызвать ребенка на разговор, чтобы он объяснил, что хотел изобразить, какую историю» (3). Именно так и поступают детские психотерапевты, считая излишним объяснять ребенку значение рисунка, поскольку их интерпретация не всегда доступна его пониманию.

А вот и другой пример: Дольто, отвечая на вопросы матерей по поводу сформировавшейся у их детей привычки лгать, предлагает им небольшой курс психоанализа из трех пунктов. Во-первых, речь может идти о мифомании, и она считает, что «следует с осторожностью относиться к жизни, воображаемой ребенком». Во-вторых, ребенок может лгать из стремления противоречить матери. И в этом случае Дольто советует прибегнуть к юмору, отвечая на конкретные заявления ребенка. Например, когда девочка, указывая на белое пятно, говорит, что оно черное, мать может дать ей следующий ответ: «Если оно черное, я хочу спросить себя, а хорошо ли моя дочь видит, правильно ли устроены ее глаза?» И далее психоаналитик советует матери задать себе вопрос: «Разве я сама и мой муж никогда не лгали ребенку?» А в заключение Дольто добавляет, что ребенок может говорить неправду с целью снять с себя чувство вины, как-то оправдаться перед самим собой. И на самом деле эта проблема порождает множество предположений, которые трудно дистанционно воспринимать и прорабатывать неподготовленному родителю, не имеющему навыков психоаналитической интерпретации.

«А почему бы и нет?»

Дольто всячески поощряла родителей к тому, чтобы они, читая в педагогической литературе рассказы о том, с какими сложностями сталкиваются другие люди при воспитании своих детей, задумывались над ними, представляли свои собственные ответы, которые они могли бы дать. Речь идет о том, чтобы инициировать их к тому, что в психоанализе называется «наблюдением» и чему учатся будущие психотерапевты, проходя стажировку у старших товарищей, которые делятся с ними своим опытом, рассказывая случаи из практики. Таким образом, родители, овладевшие основами психотерапии, другими глазами будут наблюдать за детьми, играющими, например, в ближайшем сквере (4).

А матери, которая решила придерживаться советов психоаналитика и которая сказала своей восьмилетней дочери, потерявшей четырехлетнюю подругу: «Умирают, потому что жизнь закончилась», – на что девочка грубо и дерзко возразила в ответ: «Ты что, смеешься надо мной?» и т. д., Дольто посоветовала помочь ребенку излить весь свой гнев и горе. И от матери она требует почти профессионального умения слушать своего ребенка, стараясь при этом сохранять объективность и не дать эмоциям захлестнуть себя в ответ на смерть почти ровесницы собственного ребенка и нескрываемое горе дочери. Не правда ли, это слишком высокие требования, предъявляемые к родителю, дистанционно обучающемуся у Дольто и никогда не занимавшемуся аналитической практикой?

Во время одной из конференций в «Школе для родителей» (5) Дольто объясняет факт того, что позволяет себе давать ответы на вопросы аудитории, обилием подробных писем от родителей, которые она регулярно получает. По ее мнению, утверждает Катрин Дольто[29] (6), «эти родители сами все знают, но нуждаются в авторитетном слове, которое бы поддержало их в интуитивных решениях». И Франсуаза Дольто уточняет, что они жаждут услышать, чтобы кто-то, кому они бесконечно доверяют, сказал им: «Ну, конечно же, вы и сами способны во всем разобраться, почему бы и нет?» (7) И ее лекции для родителей все больше и больше убеждают нас в нашей правоте, когда нам кажется, что ее фраза «А почему бы и нет?» удивительно точно характеризует состояние неуверенности в своих силах начинающего психотерапевта, приступившего к наблюдению за детьми и нуждающегося в одобрении старшего товарища.

И как бы там ни было, деятельность Дольто, и особенно ее просветительская деятельность, всегда подвергалась случайным рискам вульгаризации. Некоторые психоаналитики до нее или ее современники, одержимые даже в большей степени, чем она, дидактическим энтузиазмом и находящиеся под огнем критики, недоверчиво относились к пропаганде собственных идей. Но, за исключением некоторых недоразумений, общий эффект был скорее позитивным, и Катрин Дольто была права, когда говорила, что «тайна ее успеха заключается в том, что ее радовало сопротивление ее учению, поскольку она в нем видела глубокое влияние, оказываемое ее новаторским словом, утратившим с течением времени свою новизну и оригинальность» (8).

«Чудеса», явленные Дольто

Некоторые случаи исцеления во время ее консультаций в госпитале Труссо являли собой чудо в глазах молодых психоаналитиков, работавших вместе с ней. Зато другие рассказы свидетельствовали о некотором скептицизме, а в совокупности все это вызывало откровенную оппозицию со стороны тех, кто в принципе отрицал психоанализ. Вот, например, история одной матери, о которой сама Дольто сказала, что на тот момент ее состояние здоровья вызывало серьезное беспокойство. Речь идет о молодой роженице, у которой на следующий день после родов так и не появилось молоко, хотя в предыдущие роды, имевшие место во время войны, у нее было столько молока, что она с легкостью могла бы выкормить трех младенцев. Будучи в то время молодым экстерном, Дольто заподозрила у нее глубокое чувство вины, вызванное тем, что ее собственная мать, видимо, не кормила ее грудью, и психоаналитик решила, что с ней нужно поговорить об этом.

Когда Дольто через несколько дней вновь ее посетила, ее встретили как триумфатора, потому что молоко пришло. А все началось с того, что лечащий врач этой мамы поговорил о ней с нянечкой, которая, в свою очередь, рассказала маме о предположении Дольто. Молодая мать принялась безутешно рыдать, признавшись в том, что сразу же после появления на свет ее собственная мать от нее отказалась. Нянечка отнеслась к ней с вниманием и заботой и принесла ей бутылочку с молоком, убеждая ее в том, что все будет хорошо! (9) А вот еще одна история о маленькой девочке, которая на протяжении нескольких месяцев не произнесла ни слова. На консультацию к Дольто ее привел отец, обеспокоенный ее категорическим нежеланием говорить. Слушая, как Дольто задает ей вопросы, объясняя, сколько всего хорошего она сможет получить, если соблаговолит ей ответить, малышка вдруг воскликнула: «Папа, пойдем отсюда, мне эта противная тетка надоела!»

Зато другие истории, которые должны были бы свидетельствовать о влиянии языка на грудных детей, выглядят не столь убедительно. Так, одна девятимесячная девочка поняла (скорее теоретически), что Дольто требует от нее символический выкуп в виде камня за то, чтобы психоаналитик продолжала с ней разговаривать и играть. И к большому удивлению психоаналитика, девочка его принесла (10). А вот еще один рассказ об одной взрослой женщине, описавшей Дольто свой удивительный сон, в котором звучали слова, лишенные для нее всякого смысла. Вспомнив, что первые девять месяцев жизни та провела в Индии, Дольто показала эти слова индусу, который не мог удержаться от смеха и сказал: «Они означают следующее: моя малышка, твои глаза краше звезд на небе». Эту колыбельную, похожую на все колыбельные в мире, пела ей кормилица. Этот случай, естественно, невозможно подвергнуть сомнению, тем более что история подобного рода имела место и в жизни самой Дольто, которую до восьми месяцев воспитывала няня-англичанка; и когда Дольто начала говорить, она, естественно, заговорила по-английски, не понимая никакого другого языка, кроме этого. И все это является подтверждением того, что дети, даже еще не овладев навыками говорения, понимают все (11).

Слух у плода и слух у новорожденного

Именно благодаря вышеприведенным примерам Дольто выдвинула гипотезу, которую, по ее же словам, нельзя воспринимать серьезно и в которой она сама ничего не понимает (12). Так, по ее мнению, еще находясь в утробе матери, плод слышит голос отца и чувствует его прикосновения, начиная с семи месяцев (13). Все девять месяцев беременности плод «разделяет с той, кто его вынашивает, ее эмоции не только физически, но и интуитивно, на уровне телепатии, которая, по-видимому, свойственна младенцам» (14). Этот симбиоз продолжается и после рождения младенца вне зависимости от того, в каком состоянии он находится: спит или бодрствует. И уже с первых дней жизни ребенка слова, сказанные о нем, например, «с этой малышкой вы еще намучаетесь» или «он вам еще покажет» (15), могут вызывать у него беспокойство. Ребенок постоянно находится в «коммуникационном слиянии с теми, кто его окружает» (16), и оно настолько сильно проявляется, что младенец на подсознательном уровне воспринимает и знает все и «даже понимает все языки» (17). И именно поэтому Дольто предостерегает родителей не только от выяснения отношений, но и от физической близости в присутствии ребенка, так как это может активизировать его влечение и вызвать ревность по отношению к отцу; причем следует иметь в виду, что, когда младенец спит, все его чувства обостряются. А что же касается отбывающих срок беременных женщин, задающих себе вопрос, почему так произошло, что они оказались в тюрьме, то Дольто полагает, что «можно разговаривать с плодом, потому что он также находится в заточении, хотя и во чреве своей матери» (18).

Но нам еще предстоит подтвердить или опровергнуть эти выводы, и когда у Дольто спрашивают, действительно ли ребенок понимает все языки, она говорит, что нам пока не до конца ясно, каким образом ребенок вступает с нами в общение, и уточняет: «Можно предположить, что ребенок общается с нами на интуитивном уровне» (19), и, продолжая свою мысль, говорит, что ребенок понимает свою мать, даже когда она разговаривает с ним не так, как принято разговаривать с детьми и домашними животными, а на своем особом, только ей свойственном языке. Короче говоря, нам пока неизвестно, идет ли речь о реальном восприятии речи, о доязыковом понимании смысла слов или о стремлении к общению, которое ребенок, начиная с самого раннего возраста, воспринимает на интуитивном уровне, поскольку «все есть язык». Впрочем, некоторые доводы вносят свои коррективы в понимание этого процесса. Так, в четырехмесячном возрасте ребенок лучше понимает «музыку речи своей матери», чем те же слова, но произнесенные с другой, менее располагающей интонацией (20), и Дольто в связи с этим предполагает, что ребенок воспринимает не столько смысл сказанных родителями слов, сколько их интуитивные намерения. А в данном ею интервью по поводу того, как ребенок воспринимает родительскую речь, она призналась, что «ей об этом ничего не известно» и что язык может и не быть вербальным.

И прежде чем подвергнуть это критике, нам необходимо разобраться еще с одним тезисом Дольто о том, что любому человеческому существу не терпится как можно скорее появиться на свет, причем осознавая, что оно появится в образе мальчика или девочки. И на эту мысль ее натолкнул разговор одного отца со своим сыном, раздосадованным тем, что в семье родился еще один мальчик, хотя все ожидали девочку. Отец должен был объяснить, утверждает Дольто, что только жизнь, а не родители, все решает, и далее она добавляет, что он должен был сказать ребенку: «Ведь тебе и самому хотелось родиться мальчиком» (21). И только такая форма беседы приемлема в данном случае, поскольку ставит на одну доску жизнь и субъекта.

И наконец, следует подчеркнуть, что постоянное и настойчивое обращение Дольто к своей аудитории с просьбой вести с ребенком диалог, вне зависимости от его возраста и уверенности родителей в том, что он их понимает, является ее главным вкладом, и она неоднократно повторяла: «Ведь разговариваете же вы с животными» – и иногда даже чаще, чем с детьми! Как иначе ребенок может научиться говорить, если он не будет слышать слов, выражающих действия, предметы и чувства?

Спорные утверждения

Некоторые утверждения Дольто вызывают много споров. И если они не шокируют специалиста, для которого после некоторого размышления перестают представлять интерес, то к пребывающим в волнении и тревоге родителям, находящимся в поиске неопровержимых истин, это не относится. Так, при коликах у новорожденного Дольто советует матерям держать ребенка на руках, прижимая его к своему телу, и категорически отвергает пустышку, в то время как множество других специалистов видят причину этого страдания в тревожности матери. А что же касается ее реакции на систематическое сопротивление ребенка, переживающего период оппозиции и кризиса, то она воспринимала его буквально, в то время как это сопротивление не столько реальное, сколько вербальное, и является одной из форм самоутверждения.

Зато ее полемика с одной из читательниц, врачом по профессии, развернувшаяся в еженедельнике «Femmes franaises» (22) после выхода статьи о том, как приучить ребенка к горшку, потеряла в наши дни свою актуальность, так как все понимают и согласны с тем, что нужно дождаться окончательного формирования определенных отделов нервной системы ребенка, но при таком подходе ждать этого, видимо, придется долго. К несчастью, в наши дни предостережения Дольто, а до нее Беттельхейма забыты, и ретроградные методы воспитания вновь заявили о себе, в частности в Европе, где отмечается возврат к дрессуре. А что же касается США, то преждевременное приучение ребенка к чистоте методом принуждения осуществляется под предлогом охраны окружающей среды: чем меньше пеленок и подгузников придется выбрасывать, тем меньший вред мы причиним планете. Но кого при этом волнует вред, причиненный душе ребенка?

Конформизм?

Некоторые утверждения Дольто несут на себе печать идеологических заблуждений. Так, она, например, заявляет, что игрушки должны различаться в зависимости от половой принадлежности ребенка: мальчикам – машинки, девочкам – куклы. Хотя несколькими страницами далее она говорит, что у каждого ребенка должны быть также игрушки, относящиеся по преимуществу к противоположному полу (23). И вообще проблема половой принадлежности выглядит довольно расплывчатой у Дольто. Если она говорит, что «биологию не изменишь» (24); если она критикует лесбиянок, ребенок которых не имеет даже представления о том, что такое отношения с мужчиной; если она утверждает, что поведение родителя, не соответствующее его полу, очень осложняет жизнь ребенка, то непонятно, почему она не видит никаких противоречий в том, что малыш называет отца «мамой», а мать «папой»; и мы уже видели, насколько может быть несчастлив ребенок, воспитанный парой гомосексуалистов (25).

Что же касается отца, этого могущественного «pater familias» («основателя рода»), как его называли в прошлом, то теперь Дольто преуменьшает его роль, сводя ее к главе семьи (26), маленькой ячейки общества. И все это свидетельствует о том, что, перечитывая Дольто, следует принимать во внимание контекст эпохи, в которую она жила и работала. И Дольто была первой, кто заявил, что все то, о чем она говорит, может подвергаться широкому обсуждению и всегда соотносится с определенным моментом состояния общества, а следовательно, она предлагает поразмыслить над динамикой его развития, под которую подпадает и понятие главы семьи.

В несколько ином ключе Дольто рассматривает вопрос широко проповедуемой ею автономии ребенка, которая кажется не вполне реалистичной. Мать «не должна постоянно контролировать своего шестилетнего сына» (27). Начиная с трех лет, ребенок должен проявлять самостоятельность и становиться сам для себя матерью, а с шести лет – отцом, то есть «уметь обращаться со всеми предметами в доме, которые его непосредственно касаются, и уметь вести себя в обществе» (28). Речь, естественно, идет не о вседозволенности со стороны родителей, но о контролируемой свободе, и мать уже не обязана следить за всеми поступками и жестами ребенка, раз уж он приобрел необходимые для выживания навыки и умения.

Парадоксы

Некоторые объяснения Дольто могут показаться по меньшей мере неприемлемыми или парадоксальными, хотя они просто-напросто соотносятся с клиническими проявлениями и затрагивают сферу подсознания, выявляя глубинные причины конфликтов. Это, например, тот случай, когда один ребенок позволяет себе быть жертвой другого, постоянно на него нападающего. Вполне логично предположить, что любой взрослый счел бы необходимым наказать обидчика и приласкать обиженного. Но нам неизвестно, как начинаются такие конфликты, в чем кроется причина драк, например, между братом и сестрой. И если мы будем поступать в соответствии с общепринятой логикой, конфликты вряд ли исчерпают себя и не будут повторяться.

Все не так просто, как может показаться с первого взгляда: жертва может иметь скрытое намерение провоцировать конфликт, чтобы его обидчика наказали, что является банальной детской манипуляцией. Или, может быть, жертва из чувства вины, окрашенного мазохизмом, стремится к тому, чтобы получить наказание от мучителя.

Короче говоря, Дольто рекомендует успокоить обиженного ребенка, не выдвигая при этом обвинений «агрессору». И у детей, позволяющих товарищам бить себя, Дольто обычно спрашивала: «А ты обратил внимание на то, как они тебя бьют?» – и советовала родителям выяснить, кто из обидчиков «старается больше всех» (29). И в этом случае речь также идет о понимании проблемы с точки зрения детского психотерапевта, который старается проникнуть в суть конфликта, не давая при этом советов, и отстпление от общепринятых норм кажется родителям чуть ли не садизмом по отношению к собственному ребенку. Зато такая интерпретация дает ребенку возможность не ощущать себя жертвой. И Дольто утверждает, что «бесполезно говорить ребенку «защищайся, дай сдачи» (30), уточняя при этом, что «не следует ни смеяться над ним, ни жалеть его, ни тем более обвинять других» (31).

И все это на первый взгляд вступает в противоречие с тем местом, которое она отводит языку. Впрочем, некоторые дети сами провоцируют обидчика, который их очаровывает и на которого они равняются. Именно поэтому они скрывают от учителей и родителей свои конфликты, пытаясь решить их самостоятельно.

Все эти выводы могут показаться парадоксальными только неспециалистам, и следует с особой осторожностью оперировать ими. Они должны заставить задуматься всех тех, кто критикует Дольто, а заодно с ней и психоанализ. Читать ее книги – значит научиться выбирать между тем, что все еще остается актуальным, и тем, что уже таковым не является. Но это не умаляет ее прозорливости. И единственное, что Дольто требовала от родителей, – это научиться делать выбор на основе критического подхода, размышлять и действовать так, как им подсказывает интуиция, она хотела внушить им ответственность без ощущения чувства вины и никогда не призывала их слепо следовать своему учению и не пыталась подчинить их своей воле.

«Судьба произведений часто выходит из-под власти их создателя. И ему придется с покорностью наблюдать за тем, как его хрупкое судно в одиночестве отправится странствовать по океану времени и пространства, течения которых предрешат тот путь, по которому устремятся проповедуемые им идеи, пристав впоследствии к берегам бесплодных или плодородных земель» (1). Так французский психоаналитик Саша Нашт писал о наследии Фрейда. И эти фразы вполне можно было бы отнести и к творчеству Франсуазы Дольто, которое хотя и не произвело такого потрясения в умах, но оказывало и продолжает оказывать огромное влияние на весь процесс воспитания. И точно так же как этот «молодой и никому не известный еврейский врач пробудил мир ото сна, заставив его все подвергнуть сомнению» (2), французский психоаналитик Дольто, женщина, христианка и врач, посвятившая свою жизнь воспитанию, обратилась к родителям, подросткам и маленьким детям, предложив им широкую программу ознакомления с психоанализом. И ее деятельность, во-первых, явилась большим вкладом в детский психоанализ, во-вторых, способствовала популяризации и распространению психоанализа среди родителей и, наконец, привела к изменениям в обществе, в той или иной степени инициированным ее творчеством. А сегодня мы констатируем недопонимание, если не травлю, объектом которой она стала после своей смерти.

Судьба ее книг также вышла из-под ее власти, но ее творчество продолжает тревожить души, оставаясь волнующим, динамичным, одним словом, живым. И как сказала Катрин Дольто: «Она ушла, но ее наследие продолжает жить» (3).

Тот, кто читал предыдущие главы, в которых мы пытались как можно объективнее и без предвзятости передать ее главные гипотезы, сможет воспользоваться ими в своей практике родителя, воспитывающего детей. Для этого нужно всего лишь внять ее плодотворным идеям, прислушаться к предостережениям и советам, которые она давала, чтобы решить проблемы каждодневной жизни. «Я знаю, что, когда я с вами разговариваю, я бужу в вас экспериментаторов, о чем вы уже догадались. И я знаю, что я ломлюсь в открытые двери, но, я думаю, мы должны с вами вести диалог, разговаривать, раз уж мы собрались вместе. И мы даже наберемся смелости и поговорим о непростых вещах, и я уверена, вы надеетесь, что я сообщу вам нечто экстраординарное, хотя, кроме своего опыта, мне с вами больше нечем поделиться» (4).

Действительно, между Дольто и ее аудиторией в большей степени шел обмен опытом, чем знаниями. И в этом она была согласна с Винникоттом, который говорил: «Больше всего родители нуждаются в том, чтобы понять скрытые причины, но им также нужны советы и инструкции, предписывающие, как поступать в том или ином случае. И нужно также, чтобы они могли экспериментировать, даже допускать ошибки, что дает им возможность обучаться, набираться опыта» (5). И Дольто, в свою очередь, разговаривала с родителями как практикующий психоаналитик и как женщина, имеющая большой опыт воспитания детей. И, делая это, она всегда осознавала спорный характер некоторых своих утверждений и понимала, что в будущем они станут предметом многих дискуссий. Это время настало, и именно поэтому нам кажется сегодня особенно важным читать и перечитывать ее книги, что принесет несомненную пользу родителям, а следовательно, и детям.

В силу ложных обвинений, недопонимания, поспешных или ошибочных интерпретаций всего того, о чем она говорила, мы сейчас вновь вернулись к ретроградным и чудовищным концепциям в области воспитания. И родители редко когда оказывались настолько сбитыми с толку и зажатыми в тиски авторитарных представлений и противоречивых директив. Отсюда и вытекает этот возврат к управлению, который необходимо любыми силами устранить и который продолжает наносить непоправимый вред, способствуя извращению ее идей по многим вопросам.

Ребенок-король, описанный и постоянно критикуемый Дольто, является первым примером недопонимания этих обскурантов, которые обвиняли ее во многих, иногда тяжелых, нарушениях в поведении, якобы явившихся следствием ее учения. Но это недопонимание не было простой случайностью, в его основе лежат два ошибочных представления: идеализация детства (но не ребенка), с одной стороны, и критика родителей, с другой.

Идеализация детства (глава 1) является наследием великих педагогов начала века, эстафету от которых приняла Дольто. И эта идеализация в соединении с критикой родительского всемогущества могла породить миф о ребенке-короле и пресловутой вседозволенности в воспитании, якобы пропагандируемой Дольто. Но на самом деле ничего подобного она не имела в виду, и в нашей книге мы постарались это показать.

Что же касается родителей, то Дольто мужественно защищалась от всех нападок в их адрес и выступала против идеализации детства. Если она отчасти и идеализировала детство, то к ребенку это не имело никакого отношения.

Но есть и другая, не менее важная причина ее непонимания: применение в воспитании психоаналитических понятий и их произвольное толкование. Даже в наши дни, когда психоаналитические термины и концепции вошли в быт и повседневный язык, довольно часто встречаются искажения смысла. Но тем не менее средства массовой информации изобилуют психоаналитическими заключениями и советами для родителей. И нужно отдавать себе отчет в том, что в этом случае риск ложного толкования неизбежен. Но Франсуаза Дольто сумела преодолеть и сопротивление, и недопонимание, с которыми она боролась, чтобы помочь родителям применить на практике ее открытия.

И наконец, Дольто воспользовалась достижениями психоанализа, чтобы воплотить в жизнь что-то вроде профилактики будущих неврозов.

Дольто вчера и сегодня

Будучи отзывчивой на любое веяние времени, свою революционность, свое новаторство Дольто видела в требовании, предъявляемом родителям, «внимательно прислушиваться к ответам ребенка», внося тем самым свой вклад в развитие общества. И она разделяла убеждения антиконсьюмеристов (сторонников антипотребительства) хотя бы только тем, что утверждала полезность и важность фрустрации в жизни ребенка. А реакция некоторых родителей на это ее утверждение, допускавших вседозволенность в воспитании, также явилась одной из причин ложного толкования ее учения, и для восстановления истины и была написана наша книга. Если сила идей Дольто такова, что и в наши дни она не утратила актуальности, то это произошло потому, что она смогла найти правильные слова, говоря с родителями о детях, не забывая при этом о собственном детстве и сформировав целую когорту психоаналитиков, ни на йоту не отступая от своих принципов. Будучи психоаналитиком, Дольто никогда не считала, что является держателем истины в последней инстанции и проповедует евангельское слово. Если поклонение, оказываемое ей при жизни, не знало границ, не она была тому причиной. В предисловии к книге «Когда появляется ребенок» она предупреждала: «Нельзя, чтобы мои слушатели, те, кто пишет мне письма, и также те, кто будет читать в этой книге мои ответы на них, вообразили себе, что я являюсь носительницей истинного знания, которое они не должны подвергать сомнению. Ведь речь идет всего лишь об этапе исследований, моих поисках решения актуальных проблем, с которыми мы сталкиваемся при воспитании детей» (6). Дольто не была изобретательницей чудодейственных рецептов, не писала ни инструкций, ни учебников, ни справочников для родителей.

И хотя в ее харизме не приходилось сомневаться, она категорически отвергала даже малейшее предположение, что может быть властительницей дум. Главным для нее было покончить с «манихейской обработкой, когда вопреки логике не учат молодых родителей прислушиваться к своей интуиции, интерпретировать ее и моделировать свое поведение в соответствии с ней, ведь это ваш ребенок, и вы родили его, и будьте такими, какие вы есть, будьте правдивыми, искренними, рассказывайте простыми словами обо всем, что вы чувствуете, потому что именно в вашей сердечности, открытости ребенок нуждается больше всего» (7). И именно ее долгий опыт практикующего врача, ее вера в возможный прогресс в воспитании заставляли ее иногда говорить в назидательном тоне. Но какой художник, новатор или трибун не поддавался влиянию страстной силы своих убеждений? Ее верным слушателям, почитателям и продолжателям ее дела предстоит и в дальнейшем отстаивать правоту ее идей, самостоятельно, без оглядки на чьи-либо авторитеты, развивать ее учение.

В последние годы жизни Дольто казалось, что наступила «эпоха неврологии» (8), массированного наступления экспериментаторов, ученых и людей от науки. Ее настораживало, что «общество может пойти по пути неприкрытого тоталитаризма, представлявшегося ей в виде огромного компьютера, навязывающего всем единое правило» (9). Короче говоря, она опасалась возврата закостенелой системы воспитания, врага креативной индивидуальной свободы, отвергающего уважение личности. По ее мнению, еще можно было избежать благодаря просветительской работе с родителями, освобожденными от табу и открытыми доверию и уважению, «лучшего из миров» Олдоса Хаксли[30]. Довольно часто родителям не хватало именно доверия, «которое каждый ребенок испытывает к родителям, хотя обратное встречается гораздо реже» (10).

И этого доверия, питающего ее энергию, направленную на то, чтобы укрепить у родителей веру в самих себя ради блага их детей, было у Дольто больше чем достаточно. Эту непосильную ношу психотерапевта и гуманиста взвалила на свои плечи Дольто, не изменив слову, данному себе в детстве, когда она решила посвятить свою жизнь воспитанию детей. Она никогда не забывала о данном ею слове, и по сей день несущем глубокий смысл, никогда не отрекалась от него, и ее идеи и в наши дни не потеряли актуальности, раз уж сегодняшние (да и завтрашние тоже) родители все еще проникаются ими и черпают силы в ее книгах и беседах. «Наступила эра ребенка-обузы. Потребитель, используемый родителями в своих интересах, ребенок-фетиш является новым продуктом нашей цивилизации» (11). Хотелось бы, чтобы сегодняшние читатели Дольто разубедили ее в этом. И если будущее принадлежит детям, то именно на родителей возлагается обязанность заложить основы этого будущего. Так доверимся же им в надежде, что это новое воспитание, описанное в общих чертах в нашей книге, однажды явит более человечный, более гармоничный мир. Мы «за постепенную революцию», за ту, о которой мечтала Франсуаза Дольто.