Вкус дыма Кент Ханна

Глава 7

Убийца Фридрик Сигюрдссон родился в Катадалюре, а именно в приходе Тьёрн 6 мая 1810 года и был конфирмован моим предшественником в названном приходе, преподобным Сэмундуром Оддсоном, в 1823 году. В то время названного Фридрика описывали как обладающего «недюжинным умом», а также глубоким знанием и пониманием основ веры. Однако же поведение его мало соотносилось с перечисленными добродетелями. Он настолько закоснел в дерзости и непокорстве родительской воле, что осенью 1825 года его родители даже сетовали мне на это. Именно из разговора с ними я узнал о его в высшей степени упрямом нраве.

Не могу с уеренностью судить о том, каково было полученное им воспитание – поскольку сам к тому времени служил в этом приходе всего пятый год. Однако мое мнение таково, что его растили, давая ему слишком много воли.

Свидетельство преподобного

Йоуханна Тоумассона

5 сентября 1829 года

Преп. Т. Йоунссону Брейдабоулстадур, Вестурхоуп

Младшему проповеднику Торвардуру Йоунссону

Я пишу затем, чтобы узнать, каковы твои успехи в отношении преступницы Агнес Магнусдоттир. Не так давно я встречался с преподобным Йоуханном Тоумассоном из прихода Тьёрн, каковой счел нужным уведомить меня о духовном росте и смягчении нрава у преступника Фридрика Сигюрдссона, коего он опекает. Я полагаю необходимым встретиться также и с тобой. Если бы ты подобным образом отчитался мне о том, что происходит между тобою и преступницей, я мог бы оценить, насколько наставления в вере способствуют исправлению осужденных.

А потому прошу тебя на следующей неделе прибыть в Хваммур, дабы доложить мне о своих беседах с преступницей, а также о том, каким образом ты ее наставлял.

Сислуманн

Бьёрн Блёндаль

– БЛАГОДАРЮ, ЧТО ПРИЕХАЛ, младший проповедник Торвардур, – промолвил Бьёрн Блёндаль, выходя из хозяйственной двери Хваммура. Он был облачен сообразно своей должности, под расстегнутым красным мундиром виднелась свежая, кремового цвета, сорочка. Тоути, который до сих пор встречался с сислуманном лишь несколько раз, в основном еще мальчиком, когда сопровождал отца в поездках, замер в благоговейном трепете, взирая на роскошный мундир и более чем внушительную фигуру Блёндаля.

– Добрый день, господин сислуманн Блёндаль.

Тоути спешился и передал поводья слуге. Хваммур, похоже, место людное: на просторном дворе перед господским домом кипела жизнь. Слева от Тоути работник потрошил на большом камне форель, выловленную этим утром в реке, две женщины расстилали одежду, чтобы хоть немного просушить ее на скудном сегодняшнем солнце. Тоути заметил еще одну служанку в исландском головном уборе – шапочке с кистью; девушка вывела погулять стайку детишек.

– Здрасте! – звонко выкрикнули они, дружно кивнув Тоути.

– У вас славный дом, – сказал Тоути с улыбкой, направляясь к Блёндалю.

– Истинно так. Добро пожаловать, преподобный. Надеюсь, поездка вышла не слишком утомительной. Входи, прошу тебя, и не споткнись о ступеньку.

Пожилая служанка провела Тоути лабиринтом коридоров в небольшую комнату для гостей. Блёндаль шел за ними по пятам и остановился на пороге, следя, как она усаживает Тоути на стул с мягкой обивкой и ловко снимает с него дорожную шляпу и плащ.

– Ты бывал здесь раньше? – спросил Блёндаль, дожидаясь окончания этой процедуры. Тоути вдруг осознал, что глазеет по сторонам разинув рот.

– Только мальчиком, – ответил он, покраснев. – Дом просто великолепен. Я вижу, у вас есть несколько гравюр.

Блёндаль хмыкнул и, сняв шляпу с плюмажем, рассеянно погладил перо.

– Да, – небрежно подтвердил он. – Мы имеем счастливую возможность наслаждаться благами, которые доступны только на материке. Однако же я мечтаю о том, что еще в этом столетии многие другие исландцы познают преимущество застекленных окон, обшитых деревом стен, кухонных плит и тому подобной роскоши. Я полагаю, что деревянные дома будут лучше проветриваться и это пойдет на благо здоровью нации.

– Уверен, что вы правы, – пробормотал Тоути, глядя на служанку, которая все возилась с его шнурками. Женщина мельком, без улыбки глянула на него.

– Ну же, Каритас, оставь нашего гостя в покое, – сказал Блёндаль. – Преподобный Торвардур, прошу пройти за мной в кабинет.

– Спасибо, Каритас.

Служанка выпрямилась, держа в руках башмаки Тоути, и посмотрела на него так, словно собралась что-то сказать.

– Каритас, – повторил Блёндаль, – ступай.

Он дождался, пока женщина выйдет из комнаты, и лишь тогда жестом предложил Тоути следовать за ним.

– Сюда, преподобный. Мои апартаменты располагаются в дальней части дома. Таким образом шум, производимый слугами, становится не более чем незначительной помехой.

Тоути пошел вслед за Блёндалем по длинному коридору, где тоже сновали, разбегаясь по разным комнатам, слуги и дети. Тоути мысленно дивился внушительным размерам дома – ничего подобного ему прежде видеть не доводилось.

– Прошу, преподобный.

Блёндаль распахнул дверь в просторный светлый кабинет. Вдоль голубых стен стояли два массивных шкафа, заполненные рядами кожаных переплетов. Посреди комнаты красовался большой письменный стол, и поверхность его сверкала в солнечном свете, проникавшем в небольшое окошко наверху фронтона.

– Как красиво! – восторженно выдохнул Тоути.

– Прошу садиться, преподобный. – Блёндаль указал на мягкое кресло.

Тоути послушно сел.

– Что ж, теперь можно заняться делом. – Блёндаль провел крупными ладонями по гладкой столешнице. – Приступим?

– Безусловно, господин сислуманн, – нервно отозвался Тоути. Великолепие кабинета действовало на него угнетающе. Он и не подозревал, что тут, на севере, встречается подобная роскошь.

– Мои люди сообщили, что осужденная была доставлена в Корнсау без происшествий.

– Насколько я понимаю, это именно так, – подтвердил Тоути. – И я рад сообщить, что Агнес вполне обжилась в новом месте заключения, то есть в Корнсау.

– Понимаю. Ты называешь ее по имени.

– Таково ее пожелание, господин сислуманн.

Блёндаль откинулся в кресле.

– Дальше.

– В последнее время заключенная наряду со всеми трудилась на сенокосе, – продолжал Тоути. – И окружной староста Йоун Йоунссон уведомил меня, что за работой она держится послушно и кротко, как того требует ее положение в глазах закона.

– Ее не держат в кандалах?

– Как правило – нет.

– Понимаю. А ее домашние обязанности?

– Заключенная исполняет их с величайшим усердием. В непогоду она целыми днями охотно занималась вязанием.

– Напомни там, пусть будут начеку, когда дают ей острые предметы.

– Там об этом помнят, господин сислуманн.

– Хорошо.

Блёндаль вместе с креслом отодвинулся от стола и, вытянув ящик, бережно достал оттуда лист светло-зеленой бумаги и перочинный нож. Затем повернулся и снял с полки шкафа хрустальную вазочку с лебедиными перьями.

– Я всегда отправляю служанок собирать эти перья, – заметил Блёндаль, ненадолго отвлекшись от темы разговора. – В конце лета. Перья лучше собирать во время линьки. Нет нужды их выдергивать.

С этими словами он протянул Тоути вазочку со связкой перьев.

– Нет-нет, что вы, я не могу… – Тоути замотал головой.

– Я настаиваю, – пробасил Блёндаль. – Достойного человека отличает от всех прочих качество его письменных принадлежностей.

– Благодарю. – Тоути робко взял перо.

– Лебеди, – сказал Блёндаль, – снабжают нас множеством полезных материалов. Из кожи их лап получаются превосходные кошельки.

Тоути рассеянно провел по ладони кромкой пера.

– Да и вареные яйца лебедей вполне сносны на вкус. – Блёндаль аккуратно смахнул со стола обрезки очиненного пера и откупорил крохотную чернильницу. – А теперь, будь любезен, вкратце изложи, каковы твои религиозные наставления преступнице.

– Да-да, конечно. – Тоути почувствовал, что ладони его вспотели. – Во время сенокоса я посещал ее нерегулярно, будучи, как вы понимаете, занят сенокосом в Брейдабоулстадуре.

– Каким образом ты готовился к беседам с осужденной?

– Я… я покривил бы душой, сказав, что поначалу долг спасения души осужденной не показался мне чрезмерно тяжким бременем.

– Чего-то подобного и я опасался, – мрачно заметил Блёндаль. И сделал пометку на лежавшем перед ним листе бумаги.

– Я думал, что осужденная может очистить свою душу от грехов только через молитвы и увещевания, – продолжал Тоути. – Я провел несколько дней, перебирая стихи, псалмы и прочие источники, которые, по моей мысли, привели бы ее к стопам Господа.

– И что же ты выбрал?

– Выдержки из Нового Завета.

– Из каких глав?

– Э-э… Тоути пугала стремительность, с которой сыпались вопросы сислуманна. – Евангелие от Иоанна. Послание к коринфянам, – запинаясь, выдавил он.

Блёндаль искоса глянул на Тоути и продолжал писать.

– Я пытался беседовать с ней о важности молитвы. Она попросила меня уйти.

Блёндаль усмехнулся.

– Меня это не удивляет. Во время суда у меня сложилось впечатление, что она – закоренелая безбожница.

– Нет, что вы! Она, судя по всему, весьма начитана в христианской литературе.

– То же самое, я уверен, можно сказать и о Сатане, – заметил Блёндаль. – Преподобный Йоуханн усадил Фридрика Сигюрдссона читать «Страстные псалмы»[12]. А также «Откровение Иоанна Богослова». Куда более полезное чтение.

– Возможно. Как бы то ни было… – Тоути выпрямился в кресле. – Мне стало очевидно, что осужденной для того, чтобы подготовиться к смерти и приобщиться к слову Господню, необходимы иные средства, нежели церковные назидания.

Блёндаль нахмурился.

– И каким же способом ты, преподобный, приобщал осужденную к Господу?

Тоути откашлялся и осторожно положил перо на стол перед собой.

– Боюсь, вы сочтете его не вполне каноничным.

– Так поделись же со мной, и мы оба узнаем, насколько обоснованны твои опасения.

Тоути помолчал.

– Господин сислуманн, – наконец сказал он, – я пришел к убеждению, что путь к душе Агнес Магнусдоттир откроет не суровый глас священнослужителя, грозящий неизбежной плахой, но мягкий и вопрошающий голос друга.

Блёндаль уставился на него во все глаза.

– Мягкий голос друга, – повторил он. – Надеюсь, я ошибся, сочтя, что ты говоришь всерьез.

Тоути залился краской.

– Нет, господин сислуманн, боюсь, что не ошиблись. Все попытки повлиять на осужденную проповедями производили противоположное действие. Поэтому я… побуждаю ее рассказывать о своем прошлом. Вместо того чтобы обращаться к ней, я позволяю ей говорить самой. Я предоставляю ей последнего слушателя, который внемлет ее горестному повествованию о прожитой жизни.

– Ты молишься вместе с ней?

– Я молюсь за нее.

– А она молится за себя?

– Я полагаю немыслимым, господин сислуманн, чтобы она, оставаясь наедине с собой, не молилась. В конце концов, она обречена на смерть.

– Обречена, – повторил Блёндаль. – Нет, преподобный, она приговорена к смерти и всецело заслужила этот приговор.

В дверь постучали.

– А, – сказал Блёндаль, поднимая взгляд. – Это ты, Сэунн. Входи.

Молодая испуганного вида служанка вошла в кабинет, неся перед собой поднос.

– Поставь на стол, будь любезна, – сказал Блёндаль, внимательно следя за тем, как служанка расставляет перед ним кофе, сыр, масло, копченое мясо и плоский хлеб. – Ешьте, если голодны, – предложил он и сам сразу принялся перекладывать на свою тарелку ломти баранины.

– Благодарю, я сыт, – сказал Тоути. Он наблюдал за тем, как сислуманн сунул в рот солидный кусок хлеба с сыром. Блёндаль неспешно разжевал порцию, проглотил и достал носовой платок, чтобы вытереть пальцы.

– Младший проповедник Торвардур, – сказал он, – тебе простительно помышлять, будто дружеское отношение может направить эту убийцу на путь истины и раскаяния. Ты юн и неопытен. Отчасти здесь и моя вина.

С этими словами сислуманн медленно подался вперед и утвердил локти на столе.

– Позволь, я буду с тобой прям. В марте прошлого года Агнес Магнусдоттир спрятала Фридрика Сигюрдссона в коровнике хутора Идлугастадир. Натан Кетильссон вернулся с хутора Гейтаскард вместе с тамошним работником Пьетуром Йоунссоном…

– Прошу прощения, господин сислуманн, но мне думается, я уже знаю, о чем вы намереваетесь…

– А мне думается, что всего ты не знаешь, – перебил Блёндаль. – Натан вернулся домой после визита в Гейтаскард, где он пользовал Ворма Бека, местного старосту. Бек был серьезно болен. Натан отправился в Идлугастадир, чтобы справиться со своими книгами и – насколько я понимаю – прихватить еще кое-какие снадобья, а Пьетур вызвался его сопровождать. А час, преподобный, был уже поздний. Они решили заночевать в доме Натана, а поутру вернуться к больному.

Тем вечером Фридрик Сигюрдссон тайно явился на хутор из Катадалюра, и Агнес укрыла его в коровнике. Всю зиму они замышляли убить Натана и завладеть его деньгами – и именно так поступили. Агнес дождалась, когда мужчины заснут, и позвала Фридрика. Это было хладнокровное нападение на двоих беззащитных людей.

Блёндаль помолчал, наблюдая, какое впечатление его слова произвели на Тоути.

– Фридрик признался в убийстве, преподобный. Признался, что принес в бадстову молоток и только что наточенный нож из кухни и убил вначале Пьетура, проломив ему голову одним ударом молотка. Считал ли он, что перед ним Натан, либо хотел избавиться от свидетеля – не знаю. Однако затем он, вне всяких сомнений, попытался убить Натана. В своем признании Фридрик сообщил, что поднял молоток и нанес удар Натану по голове, но промахнулся. Он сказал, что услышал хруст костей, и, преподобный, обследование останков показало, что у Натана действительно была сломана рука.

Фридрик поведал мне, что Натан после этого проснулся и решил, по всей видимости, помрачась умом от боли, что он в Гейтаскарде и что перед ним его друг Ворм.

Вот слова Фридрика: «Натан увидел в комнате меня и Агнес и стал умолять нас остановиться, но мы продолжали, пока он не испустил дух». Обратите внимание, преподобный, – «меня и Агнес». Фридрик сказал, что Натан был убит ножом.

– Значит, Агнес их не убивала.

– Но она была в комнате, преподобный, и это – неоспоримый факт.

– Однако не она наносила удары.

Блёндаль откинулся на спинку кресла, соединил кончики пальцев. И улыбнулся.

– Преподобный, когда Фридрик признался в убийстве, он не проявил ни малейшего раскаяния. Он полагал, что исполняет волю Господа. Он считал, что это расплата за дурные дела Натана, и заявлял, что оба убийства – дело его рук. Мое мнение таково, что на самом деле это было не совсем так.

– Вы думаете, что Агнес убила Натана.

– У нее были на то причины, преподобный. Причем куда более веские, чем у Фридрика. – Блёндаль принялся возить пальцем по крошкам, оставшимся на тарелке. – Я верю, что Фридрик убил Пьетура. Этот человек был убит одним ударом, а молоток – довольно тяжелое орудие для женской руки.

По словам Фридрика, Натан проснулся и понял, что с ним собираются сделать. Я уверен, преподобный, что именно тогда Фридрик потерял присутствие духа. Как же легко забыть, что Фридрику в ту роковую ночь было всего семнадцать! Совсем юнец. Головорез, безусловно – уже установлено, что между ним и Натаном существовала своего рода вражда. Но задумайся, преподобный… – Блёндаль подался ближе. – Задумайся, каково это – убивать человека ради его денег. Представь – что, если он молит тебя о пощаде? Обещает заплатить любой выкуп, ни слова не сообщать властям, только бы ты оставил его в живых?

В горле у Тоути пересохло.

– Я не могу представить подобного.

– А я – обязан смочь, – сказал Блёндаль. – И смог. По моему разумению, Фридрик, увидев, что Натан проснулся, услышав, как он молит о пощаде, потерял самообладание и дрогнул. Он хотел денег, а они в тот момент ему, безусловно, были предложены. – Блёндаль понизил голос. – По моему разумению, Агнес схватила нож и убила Натана.

– Но ведь Фридрик ничего такого не говорил.

– Натан был заколот. Фридрик – сын хуторянина, а стало быть, знает, как забить ножом скот. Перерезать горло. – С этими словами Блёндаль потянулся через стол и пальцем ткнул в горло Тоути. – От сих… – он провел ногтем по шее Тоути, – до сих. Горло у Натана перерезано не было. Его ударили ножом в живот. Это указывает на мотив более омерзительный, нежели простое ограбление.

– Разве этого не могла сделать Сигга? – едва слышно спросил Тоути.

Блёндаль покачал головой.

– Девица шестнадцати лет, которая, едва ее привели, сразу залилась слезами? Сигга даже не пыталась прибегнуть ко лжи – она слишком простодушна, слишком юна, чтобы уметь лгть. Она рассказала мне все. Как Агнес ненавидела Натана, как ревновала, что он ухаживал за Сиггой. Девчушка не слишком смышленая, но уж такое и она приметила.

– Женщины часто ревнуют, господин сислуманн, но далеко не всегда убивают из ревности.

– Убийство и впрямь дело редкое, преподобный, с этим спорить не стану. Однако же Агнес вдвое старше Сигги. Она перебралась в Идлугастадир из этой долины – немалое, между прочим, расстояние, покинула край, в котором прожила всю жизнь. Почему? Уж верно не ради работы – этого для нее и здесь хватало. Была, безусловно, еще какая-то причина, побудившая Агнес наняться к Натану Кетильссону.

– Господин сислуманн, – сказал Тоути, – я не понимаю, к чему вы клоните.

Блёндаль фыркнул.

– Прошу прощения за прямоту, преподобный, но я скажу так: Агнес считала, что заслуживает большего. По всей видимости – предложения руки и сердца. Натан отличался, мягко говоря, нескромным нравом – в долине полным-полно его незаконных отпрысков.

– И он нарушил обещание?

Блёндаль пожал плечами.

– Кто сказал, что он вообще ей что-то обещал? Агнес, насколько я понимаю, пребывала в уверенности, что завоевала благосклонность Натана. Сигга, однако, показала, что Натан Кетильссон предпочитал ее… общество.

– И об этом открыто говорилось на суде?

– Неделикатно, согласен, но процесс по делу об убийстве и не может быть деликатен.

– Вы считаете, что Агнес замыслила убить Натана, потому что он ее отверг?

– Преподобный, перед нами семнадцатилетний грабитель с молотком, шестнадцатилетняя служанка, дрожащая от страха за свою жизнь, и старая дева, чья неутоленная страсть переросла в жгучую ненависть. Один из них вонзил нож в Натана Кетильссона.

Голова у Тоути кружилась. Он сосредоточил взгляд на белом пере, которое лежало перед ним на краю стола.

– Я не могу в это поверить, – наконец сказал он.

Блёндаль вздохнул.

– Преподобный, в рассказах Агнес о ее жизни ты не отыщешь доказательств ее невиновности. Ей не присущи ни умеренность в чувствах, ни твердость нравственных устоев. Подобно многим служанкам зрелых лет, она в совершенстве овладела наукой обмана, и я не сомневаюсь, что она придала истории своей жизни облик, который должен вызвать у тебя сочувствие. Я не стал бы верить ни единому ее слову. Она лгала мне в глаза – вот здесь, в этой самой комнате.

– Мне она кажется искренней, – возразил Тоути.

– Могу заверить тебя, что это не так. Ты должен поучать ее словом Божьим, как поучают хлыстом тугоуздого упрямого коня. Никаким иным способом ты ничего не добьешься.

– Господин сислуманн, я приложу все свои силы к тому, чтобы склонить ее к раскаянию.

– Позволь указать тебе иной путь к этой цели. Послушай о том, как трудился над Фридриком преподобный Йоуханн Тоумассон.

– Священник из Тьёрна.

– Да. Я впервые увидел Фридрика Сигюрдссона в тот день, когда явился арестовать его. То было в марте прошлого года, вскоре после того, как я узнал о пожаре в Идлугастадире и своими глазами увидел останки Натана и Пьетура.

С несколькими своими людьми я поехал в Катадалюр, хутор родителей Фридрика, и мы сразу направились на задний двор, чтобы застать его врасплох. Когда я постучал на скотный двор, Фридрик самолично отодвинул засов, и я тут же приказал своим людям взять его. Фридрика заковали в кандалы. Юноша впал в ярость, речью и поведением являя образчик самого низкого непотребства. Он дрался с моими людьми, а когда я предостерег его, чтобы не пытался сбежать, он крикнул так громко, что слышно было всем вокруг: жаль, дескать, что он не прихватил с собой ружья, не то влепил бы мне пулю прямо в лоб.

По моему приказу Фридрика доставили в Хваммур, и я принялся допрашивать его – как допросил прежде Агнес и Сигридур, которая и рассказала мне о его участии в преступлении. Фридрик упорствовал и молчал. Только после того, как я вызвал для разговора с ним преподобного Йоуханна Тоумассона, он наконец признался, что с помощью обеих женщин убил Натана и Пьетура. Фридрик не испытывал ни раскаяния, ни сожаления, столь естественных для человека, совершившего непреднамеренное убийство. Он неоднократно выражал свою убежденность в том, что поступил с Натаном справедливо и по необходимости. Преподобный Йоуханн предположил в разговоре со мной, что преступные действия Фридрика суть прямое последствие дурного воспитания, и воистину, помня, какая истерика случилась с матерью Фридрика, когда мы арестовали ее сына, я целиком и полностью согласился с мнением преподобного. Что еще могло бы подвигнуть юнца, прожившего на свете от силы семнадцать зим, убить молотком человека?

Фридрик Сигюрдссон, преподобный, вырос в семье, где с пренебрежением относились к добродетели и христианским заповедям. Лень, алчность и низменные, грубые наклонности взрастили в нем слабый дух и жажду мирских благ. Записав его признание, я пришел к неколебимому мнению, что у него упрямый, несговорчивый нрав. Сильнейшие подозрения такого рода пробудила во мне его внешность: веснушчатое лицо и – прошу прощения, преподобный, – рыжие волосы, явный признак вероломной натуры. Отправляя Фридрика под стражу в Тингейрар, к Бирни Ольсену, я, признаться, почти не питал надежды на его исправление. Но Ольсен и преподобный Йоуханн, по счастью, продолжали уповать и приступили к его душе с тем благочестивым рвением, которое и делает этих двоих людей столь бесценными для местного прихода. Преподобный Йоуханн сообщил мне, что благодаря сочетанию молитв, ежедневных изобличающих проповедей и праведного примера, который являют собой Ольсен и его домочадцы, Фридрик наконец раскаялся в своем преступлении и признал свои заблуждения. Теперь он открыто и честно говорит о своей вине и признаёт, что неминуемая казнь им в полной мере заслужена в силу чудовищности совершенного им преступления. Она, по его словам, есть справедливость Господня. Ну, что ты на это скажешь?

Тоути сглотнул.

– Что успех преподобного Йоуханна и господина Бирни Ольсена заслуживает наивысшей похвалы.

– Я того же мнения, – сказал Блёндаль. – А что, Агнес Магнусдоттир раскаивается в своем преступлении подобным же образом?

Тоути заколебался.

– Она об этом не говорит.

– Это потому, что она скрытна, замкнута и преступна.

Тоути молчал. Больше всего на свете ему хотелось удрать из этой комнаты и влиться в толпу обитателей Хваммура, чьи оживленные разговоры просачивались и под дверь кабинета.

– Я не жестокий человек, младший проповедник Торвардур. Однако я набожен, и для меня очевидно, что наш округ кишит преступниками наихудшего сорта. Воры, грабители, а теперь еще и убийцы. Все те годы, что миновали после моего назначения на эту должность, я наблюдал за тем, как слабеют и распадаются нравственные заслоны, прежде удерживавшие местных жителей от преступления и греха. Это обстоятельство тревожит меня и как политика, и как человека верующего, и долг мой состоит в том, чтобы преступников, которые столь долго оставались в этом округе безнаказанными, настигло справедливое возмездие перед лицом их соотечественников.

Тоути кивнул и медленно взял со стола лебединое перо. Пух у очина пера прилип к влажным от пота пальцам.

– Вы хотите казнить ее в назидание остальным, – тихо проговорил он.

– Я хочу осуществить суд Божий здесь, на земле, – нахмурясь, поправил Блёндаль. – Я хочу достойно ответить властям предержащим, которые назначили меня на это место, тем, что исполню свой долг блюстителя закона.

Тоути помедлил.

– Говорят, – сказал он, – вы назначили палачом Гвюндмюндура Кетильссона.

Блёндаль выразительно вздохнул и откинулся на спинку кресла.

– Нигде сплетни не разлетаются с такой быстротой, как в этой долине.

– Так это правда, что вы пригласили для свершения казни брата убитого?

– Преподобный, я не обязан объяснять тебе, почему решил так, а не иначе. Я не подотчетен приходским священникам. Я держу ответ только перед Данией. Перед его величеством.

– Я ведь не сказал, что осуждаю вас.

– Твое мнение, преподобный, написано на твоем лице буквами размером в локоть. – Блёндаль снова взял перо. – Однако мы здесь не затем, чтобы обсуждать, как я исполняю свои обязанности. Предмет нашей беседы – твои действия, и я должен сказать, что они меня разочаровали.

– Что же, по-вашему, я должен делать?

– Вернуться к слову Господню. Пренебречь словами Агнес. Ей нечего тебе сказать, кроме как чистосердечно раскаяться.

Преподобный Тоути покинул кабинет Бьёрна Блёндаля с гудящей от боли головой. Ему все время чудилось бледное лицо Агнес, ее тихий голос, звучащий в темноте, и перед мысленным взором возникал образ рыжеволосого Фридрика, который заносит молоток над спящим. Неужели Агнес и вправду лгала ему? Тоути поборол искушение осенить себя крестом прямо в коридоре, на глазах у деловитой стайки служанок, что волокли ведра с молоком и бадьи с отбросами. Привалившись к стене, он натянул башмаки.

Во дворе Тоути почувствовал себя гораздо легче. Снаружи стало пасмурно и сумеречно, но холодный воздух и резкий запах рыбы казались созвучными внутреннему смятению. Священнику припомнился чиркнувший ему по горлу жирный палец Блёндаля. Хруст костей. Натан Кетильссон, умоляющий о пощаде. Тоути едва не стошнило.

– Преподобный! – позвал женский голос. Тоути обернулся и увидел, что к нему, задыхаясь, спешит Каритас, служанка Блёндаля. – Преподобный, вы забыли свой плащ!

Тоути улыбнулся и потянулся за плащом, но женщина почему-то не выпустила его из рук. Она взяла Тоути за рукав и, глядя в землю, прошептала:

– Мне нужно с вами поговорить.

Тоути опешил.

– То есть?

– Тсс! – шикнула женщина. И с опаской оглянулась на слуг, которые потрошили на камне рыбу. – Пойдемте со мной. В коровник.

Тоути кивнул и, взяв плащ, побрел к большому строению. Внутри было темно и сильно пахло навозом, хотя все стойла уже успели вычистить. Скотины внутри не оказалось – всех коров до единой выгнали на пастбище.

Он повернулся и разглядел в открытом дверном проеме силуэт Каритас.

– Не то чтобы я хочу секретничать, но… – Она подступила ближе, и Тоути заметил, что вид у нее испуганный. – Прошу прощенья, что так невежливо в вас вцепилась, но уж очень я испугалась, что другого случая поговорить не подвернется.

Каритас жестом указала на табурет для дойки, и Тоути сел.

– Вы ведь тот самый преподобный, который посещает Агнес Магнуссон?

– Да, это я, – подтвердил Тоути, изнывая от любопытства.

– Я работала в Идлугастадире. У Натана Кетильссона. Я ушла оттуда в 1827 году, как раз перед тем, как туда приехала Агнес. Она должна была занять мою должность экономки. Во всяком случае, так мне сказал Натан.

– Понятно. И что же ты хотела мне рассказать?

Каритас помедлила, словно пытаясь подобрать нужные слова.

– Видно, правду в старину говорили: пришла ко мне беда, да с моего двора.

– Не понимаю.

– Это из саги о Гисли сыне Кислого[13]. – Каритас быстро оглянулась на дверной проем, проверила, не идет ли кто. И добавила шепотом: – Он дал ей слово, а потом нарушил.

– Слово?

– Натан обещал Агнес мое место, сударь. Только перед тем, как она приехала, он решил, что экономкой станет Сигга.

Тоути растерялся. И продолжал стоять, рассеянно поглаживая перо, которое подарил ему Блёндаль, – оказывается, священник до сих пор держал его в руках.

– Сигга, преподобный, была совсем молода – лет пятнадцати или шестнадцати. Натан знал, что Агнес будет обидно оказаться в подчинении у соплячки.

– Боюсь, Каритас, я не понимаю, о чем ты ведешь речь. Почему Натан обещал Агнес должность, а потом отдал это место неопытной девушке вдвое моложе ее?

Каритас пожала плечами.

– Преподобный, вы были знакомы с Натаном?

– Нет, я ни разу с ним не встречался. Хотя, насколько я понимаю, в этой долине его знали многие. – Тоути улыбнулся. – Мне доводилось слышать довольно противоречивые мнения. Одни говорят, что он был хорошим лекарем, другие – что он был колдун.

Но Каритас не улыбнулась ему в ответ.