Вкус дыма Кент Ханна
– И тем не менее.
С этими словами Агнес повернулась и неспешным шагом двинулась к реке. Стейна нагнала ее и пошла рядом.
– Как думаешь, преподобный сегодня приедет?
Агнес ничего не ответила.
– О чем он с тобой говорит?
– Это мое дело.
– Что?
– Я сказала, это – мое дело. И оно не касается ни тебя, ни твоих родных.
Стейна опешила и замедлила шаг, глядя, как Агнес решительно шагает дальше вниз по склону, неловко прижимая к боку ночной горшок.
– Ты на меня сердишься? – осторожно спросила она.
Агнес остановилась и развернулась к Стейне:
– С чего бы мне сердиться на такую девчонку?
Стейна вспыхнула от негодования.
– Да хотя бы с того, что мои родные держат тебя в заключении, а мой отец не желает, чтобы с тобой разговаривали.
– Он так сказал? – осведомилась Агнес.
– Он считает, что нам не следует отвлекать тебя от работы.
– Он прав.
Стейна нагнала Агнес и ласково взяла ее за руку.
– Знаешь, Лауга боится тебя. Она наслушалась лживых россказней Роуслин. А я вот не верю ни единому слову сплетен. Я помню, какой ты была. Помню, как ты была добра к нам, как поделилась с нами едой.
Стейна подалась ближе.
– Я не думаю, что это ты их убила, – прошептала она. Рука Агнес, которую сжимали ее пальцы, словно окаменела. – Может, я сумела бы тебе помочь, – быстро добавила Стейна.
– Каким образом? – спросила Агнес. – Ты помогла бы мне сбежать?
Стейна выпустила ее руку.
– Мне приходила мысль насчет прошения, – пробормотала она.
– Прошения.
Стейна решила не сдаваться.
– Ну хорошо, обжалования приговора. Такого же, какой подали за Сиггу.
Глаза Агнес вспыхнули:
– Что?!
– Ну да, Блёндаль подал прошение помиловать ту, другую… – запинаясь, выговорила Стейна.
– Какую еще другую?
– Сиггу… ту самую, другую служанку из Идлугастадира. Зазнобу Фридрика.
Лицо Агнес побелело. Она медленно опустила ночной горшок на мокрую траву и сделала шаг к Стейне.
– Блёндаль обжаловал приговор Сигридур Гвюндмюндсдоттир? – зловеще проговорила она.
Стейна кивнула, почувствовав смутный испуг. И украдкой глянула на камень, который Агнес до сих пор сжимала в руке.
– Я слышала разговор пабби с мамой, – пояснила она. – Старосты округа обсуждали это решение в Хваммуре, у Блёндаля. В тот самый день, когда тебя привезли сюда.
Агнес помотала головой.
– Я думала, ты знаешь, – прошептала Стейна.
Взгляд Агнес соскользнул с лица Стейны, и она пошатнулась.
– Так значит, Блёндаль… – пробормотала она едва слышно. И с такой силой стиснула в руке камень, что костяшки пальцев побелели.
– Прости, что я тебе об этом рассказала.
Агнес, пошатываясь, отступила на шаг и на негнущихся ногах двинулась дальше, к реке.
– Может, нам удастся уговорить Блёндаля подать прошение и за тебя! – крикнула ей вслед Стейна. – Расскажи им, что на самом деле случилось в Идлугастадире!
Агнес рухнула на речной берег, юбки вздулись вокруг нее пузырем. Стейна, решив, что она потеряла сознание, бегом бросилась к ней, но, подбежав ближе, увидела, что Агнес невидяще, широко открытыми глазами смотрит на реку. Ее била дрожь. В это мгновение небеса, затянутые тучами, разверзлись, и на женщин обрушился ледяной ливень.
– Агнес! – позвала Стейна, плотнее обматывая платком голову. – Вставай! Пойдем скорей под крышу!
Слова ее утонули в шуме проливного дождя.
Агнес не откликнулась. Она неотрывно смотрела, как крупные капли падают в быстро бегущую реку, прихотливо коверкая абрис гор, отражающийся в ее воде. И по-прежнему сжимала в руке камень.
– Агнес! – закричала Стейна. – Прости! Я думала, ты знаешь!
Платок промок насквозь, и она чувствовала, как тяжелеет пропитавшееся водой платье. На мгновение Стейна помешкала на берегу, а затем развернулась и побежала вверх по склону холма, к подворью. Земля под ногами раскисла от дождя, и Стейна то и дело оскальзывалась в грязи. На полдороге она оглянулась и увидала, что Агнес так и не тронулась с места. Стейна еще раз позвала ее и, спотыкаясь, побежала по расквашенной тропке к хутору.
– Силы небесные, Стейна! Где тебя носило? – возмутилась Маргрьет, бросившись по коридору к старшей дочери, которая с грохотом захлопнула за собой входную дверь. – Ты как будто в реку свалилась!
– Это все из-за Агнес! – задыхаясь, едва выговорила Стейна и бросила на пол промокший насквозь платок.
– Что она тебе сделала? Боже милостивый, защити нас! Я так и знала! – Маргрьет обхватила руками дочь, которая тряслась от холода, притянула ее к себе.
– Да ничего она мне не сделала! – выкрикнула Стейна, оттолкнув мать. – Ей нужна помощь, она там, у реки!
– Что случилось? – Из кухни вынырнула Лауга. – Стейна! Ты испачкала мой платок!
– Ну и ладно! – выкрикнула Стейна. И снова повернулась к матери: – Я рассказала ей, что за Сигридур Гвюндмюндсдоттир подали прошение о помиловании, а она стала такая странная, вся побелела и теперь не хочет встать и уйти!
Маргрьет обернулась к Лауге:
– О чем она говорит?
– Не о чем, а о ком! Об Агнес! – пронзительно крикнула Стейна. И, стерев рукавом с лица дождевые капли, бросилась бежать по коридору. – Я должна рассказать пабби!
Йоун сидел в бадстове и чинил башмаки.
– Стейна? – удивленно проговорил он, оторвавшись от работы.
– Пабби! Пожалуйста, очень тебя прошу, пойди к Агнес! Я рассказала ей о прошении, которое Блёндаль подал за ту, другую служанку, и она точно обезумела.
Йоун тотчас же сбросил башмаки с колен на пол и встал.
– Где она? – очень тихо спросил он.
– У реки, – ответила Стейна, борясь со слезами.
Йоун выдернул из-под кровати сапоги и рывком натянул их на ноги.
– Прости, пабби, я думала, что она об этом знает! Я хотела ей помочь!
Йоун встал и крепко взял дочь за плечи. Лицо его порозовело от гнева.
– Я велел тебе держаться от нее подальше.
Он ожег Стейну яростным взглядом, оттолкнул ее с дороги и вышел, кликнув Гвюндмюндура, который валялся на своей кровати. Работник неохотно поднялся. Стейна села и расплакалась.
Минуту спустя в бадстову вошла Лауга в сопровождении Кристин.
– Что сказал пабби? – негромко спросила она – и тут увидела, где именно сидит Стейна. – Эй! Встань сейчас же, ты намочишь мою постель!
– Отстань! – взвизгнула Стейна так пронзительно, что Кристин ойкнула и пулей вылетела из комнаты. – Отстань от меня!
Лауга усмехнулась и покачала головой.
– Ты не в себе, Стейна. Чем это ты занималась там, у реки? Пыталась завести себе подружку?
– Да провались ты в ад!
У Лауги отвисла челюсть. Она сердито глянула на сестру, словно собиралась прикрикнуть, но лишь сузила глаза.
– Думай, что говоришь! – прошипела она. – Будешь продолжать в том же духе – станешь такой же злодейкой, как эта женщина!
С этими словами Лауга повернулась, чтобы уйти, но помедлила.
– Я буду за тебя молиться, – фыркнула она и вышла из комнаты.
Стейна уронила лицо в ладони и зарыдала.
Я сижу на кровати и слушаю, как за серой занавеской, в гостиной, Маргрьет, Йоун и их дочери разговаривают обо мне. Хотя Маргрьет говорит едва слышным шепотом, я различаю слова, которые просачиваются из гостиной в щель под занавеской. Руки мои дрожат, я чувствую, как неистово колотится в груди сердце. Как будто я только что бежала со всех ног, спасаясь от опасности. То же самое было со мной в суде, когда я ощущала себя вне всего происходящего.
Я могла бы быть нищенкой или их служанкой – до тех пор, пока не прозвучали эти слова. Сигга! Идлугастадир! Они приковывают меня к воспоминанию, от которого у меня перехватывает дыхание. Это не слова, а колдовское заклятие, которое превращает меня в чудовище, и вот я – Агнес из Идлугастадира, Агнес – огонь, Агнес – мертвые окровавленные тела, еще не сгоревшие, и на одном из них до сих пор одежда, которую я сшила собственными руками. Сиггу освободят, но меня не освободят, потому что я Агнес – проклятая, хитроумная Агнес. И сейчас мне так страшно, я-то думала, что смогу, что сумею притвориться, но нет – не смогла, не выйдет, неизбежного не миновать.
Письмо было небольшое, написанное убористым наклонным почерком на клочке бумаги, и строчки наезжали друг на друга, выдавая попытку автора сэкономить место. Тоути унес его, чтобы прочесть, в бадстову, где он как раз обедал.
– Опять Блёндаль? – осведомился отец, не поднимая глаз от своей порции мяса.
– Нет, – ответил Тоути, быстро пробегая взглядом письмо. «Приезжайте скорей, с Агнес Магнусдоттир беда; я не хотел бы сообщать Блёндалю. Ваш брат во Христе, Йоун Йоунссон». – Это из Корнсау.
– Разве им неизвестно, что идет дождь? И сегодня воскресенье, – пробормотал пожилой священник.
Тоути присел к столу и окинул отца внимательным взглядом. В бороде у старика виднелись крошки засохшей каши.
– Я должен ехать, – сказал он.
Преподобный Йоун тяжело выдохнул.
– Сегодня воскресенье, – повторил он.
– Да, – сказал Тоути, – день Господень. – И прибавил: – День для трудов во имя Господа.
Преподобный Йоун извлек изо рта кусок хряща, придирчиво осмотрел его и снова принялся жевать.
– Отец?
– Надеюсь, Блёндаль узнает, как добросовестно ты исполняешь его волю.
– Волю Господа, – мягко поправил Тоути. – Спасибо, отец. Я вернусь вечером. Или завтра, если погода ухудшится.
Добравшись до перевала, который вел в долину Ватнсдалюр, Тоути вымок до нитки. Тут он разглядел гонца, доставившего письмо, и пришпорил кобылку, чтобы его нагнать.
– Эгей! – крикнул Тоути, вглядываясь в сплошную пелену дождя.
Всадник обернулся в седле, и Тоути узнал одного из батраков Корнсау. Тот оделся, как для рыбалки, чтобы уберечься от дождя.
– Так вы все же поехали! – громко откликнулся он. – Что ж, теперь по этой собачьей погоде носит уже двоих!
– Беда для сенокоса, – отозвался Тоути, чтобы поддержать разговор.
– Вот уж мне этого можете не говорить! – фыркнул всадник. – Мое имя Гвюндмюндур. – Он приветственно помахал рукой. – А вы тот самый преподобный, что пытается спасти душу нашей убийцы.
– Ну, я…
– Жуткое дело! – перебил слуга. – У меня от этой бабы мороз по коже.
– Что ты имеешь в виду?
Батрак хохотнул.
– Буйная она, вот что.
Тоути пришпорил кобылку, чтобы не отстать.
– Что произошло? В письме…
– Да она взбесилась. Отбивалась от меня и Йоуна, царапалась, кусалась, беспрерывно визжала, а сама промокла насквозь и валяется в грязи, словно чокнутая. Видите? – Он показал синяк на виске. – Это ее работа. Я ей помогаю подняться, а она меня – камнем по башке. И вопит всякое насчет Блёндаля. Говорят, вот такое же она выделывала в Стоура-Борге, оттого ее и перевели.
– Ты уверен? – Тоути Агнес показалась на удивление сдержанной.
– Я думал, она меня там, на месте, и прикончит.
– Что вывело ее из себя?
Работник чихнул и пальцем в перчатке вытер нос.
– А я почем знаю? Одна из девчонок что-то ей сказала. Про ту, другую служанку, которую прижали за убийство. Сиггу, что ли.
Тоути обернулся и глянул на лужи, стоявшие впереди на тропе. Ему стало не по себе.
– А она ничего! – сообщил Гвюндмюндур, со значением глянув на Тоути.
– Прошу прощения?
– Да я про Агнес, – пояснил слуга. – Волосы красивые, и все такое. Правда, на мой вкус, чересчур долговязая. Укоротить бы… ну, примерно на голову, смекаете, о чем я?
Он подмигнул Тоути и захохотал.
Тоути надвинул на глаза шляпу. Дождь на минуту ослаб, но хлынул с новой силой, едва они повернули в долину. Серая пелена клубилась над покатым спуском, и потоки воды низвергались в оскаленные недра горных пропастей.
Когда Тоути вошел в бадстову, Агнес была в постели. Кристин, прислуга, принесла ему табурет, а младшая дочь хозяина захлопотала, снимая с него мокрую одежду. Когда Лауга нагнулась, чтобы распутать завязки на его сапогах, Тоути поверх ее спины вгляделся в неосвещенный угол, где сидела на кровати Агнес. Она была пугающе, нечеловечески неподвижна.
Лауга сдернула второй сапог так резко, что Тоути едва не свалился с табурета.
– Пойду, с вашего позволения, – пробормотала она и вышла из комнаты, неся сапоги на вытянутых руках перед собой.
Тоути, ступая по полу в сырых носках, двинулся к Агнес. Она сидела, привалившись боком к деревянному столбику кровати, и Тоути, подойдя ближе, увидел, что на ней наручники.
– Агнес?
Женщина открыла глаза и невидяще уставилась на него.
Тоути присел на краешек ее кровати. В тусклом свете лицо ее казалось пепельно-бледным, разбитая губа кровоточила.
– Что случилось? – мягко спросил он. – Почему тебя опять заковали в кандалы?
Агнес поглядела на свои запястья так, словно увидела их впервые. И с трудом сглотнула.
– Сигга получит помилование. Блёндаль обратился к королю с прошением смягчить ей приговор. – Голос женщины сорвался. – Ее жалеют.
Тоути сел прямо и кивнул:
– Я знал об этом.
– Знали?! – потрясенно переспросила Агнес.
– Тебя тоже жалеют, – прибавил он, желая утешить ее.
– Ошибаетесь! – прошипела Агнес. – Никто не жалеет меня; меня ненавидят. Все, все они, и особенно Блёндаль. А как же Фридрик? Ему тоже смягчат приговор?
– Сомневаюсь.
В полумраке глаза Агнес блеснули. Тоути решил было, что она плачет, но, когда женщина подалась к нему, он разглядел, что ее глаза совершенно сухи.
– Вот что я вам скажу, преподобный Тоути. Всю мою жизнь меня считали слишком умной. Говорили – ума, мол, многовато. И знаете что, преподобный? Именно поэтому меня и не жалеют. Потому что считают, будто я чересчур смышлена, чересчур хитра, чтобы случайно оказаться замешанной в убийство. Зато Сигга – молоденькая и хорошенькая дурочка, и потому-то никто не хочет, чтобы ее казнили!
Агнес откинулась на кроватный столбик, глаза ее сузились.
– Я уверен, что это не так, – заметил Тоути, силясь успокоить ее.
– Будь и я молода и простовата – неужели, думаете, все стали бы тыкать в меня пальцем? Нет. Во всем обвинили бы Фридрика, сказали бы, что это он сломил нашу волю. Принудил нас убить Натана, потому что желал завладеть его состоянием. Всякому было известно, что Фридрик точит зубы на Натановы денежки. Однако люди видят, что у меня есть голова на плечах, и считают, будто женщине, которая способна думать, нельзя доверять. Будто там, где есть мысли, нет места невинности. И нравится вам это или нет, преподобный – но вот вам она, истина.
– Я полагал, ты не веришь в существование истины, – рискнул заметить Тоути.
Агнес отняла голову от столбика, глаза ее казались светлее прежнего. Она скривилась.
– У меня к вам вопрос касательно истины. Говорите, Господь глаголет истину?
– Всегда.
– И Господь сказал: «Не убий»?
– Да, – осторожно подтвердил Тоути.
– Тогда Блёндаль и все остальные идут против Господа. Они лицемеры. Они говорят, будто следуют закону Божьему, но на самом деле всего лишь исполняют волю людей!
– Агнес…
– Я стараюсь любить Господа, преподобный. Правда стараюсь. Но любить этих людей я не могу. Я… я их ненавижу.
Она произнесла эти три слова медленно, сквозь стиснутые зубы, сжимавшие цепь, которая соединяла наручники на ее запястьях.
Раздался стук в дверь, и в бадстову вошла Маргрьет, а с ней – обе ее дочери и Кристин.
– Прошу прощенья, преподобный. Не обращайте на нас внимания. Мы будем работать и тихонько раз говаривать друг с другом.
Тоути сумрачно кивнул.
– Как подвигается сенокос?
Маргрьет раздраженно фыркнула:
– Эти мне августовские дожди… – И с этими словами вернулась к своему вязанью.
Тоути поглядел на Агнес, и она ответила ему угрюмой усмешкой.
– Сейчас они даже больше меня боятся, – прошептала она.
Тоути задумался. Затем повернулся к женщинам, собравшимся в бадстове:
– Маргрьет, нельзя ли снять эти кандалы?
Маргрьет искоса глянула на запястья Агнес и отложила спицы. Выйдя из комнаты, она вскоре вернулась с ключом и отперла наручники.
– Я оставлю их здесь, преподобный, – холодно произнесла она, положив наручники на полочку над кроватью. – Мало ли, вдруг они вам понадобятся.
Тоути подождал, пока Маргрьет вернется в другой конец комнаты, и только тогда взглянул на Агнес.
– Ты не должна больше так поступать, – вполголоса проговорил он.
– Я была не в себе, – отозвалась она.
– Говоришь, тебя ненавидят? Так не подавай нового повода для ненависти.
Агнес кивнула.
– Я рада, что вы здесь.
Наступило молчание, и лишь через минуту она продолжила:
– Прошлой ночью я видела сон.
– Надеюсь, добрый.
Агнес покачала головой.
– Что тебе снилось?
– Смерть.
Тоути судорожно сглотнул.
– Ты боишься? Хочешь, чтобы я помолился за тебя?
– Как вам угодно, преподобный.
– Тогда помолимся.
Тоути искоса глянул на собравшихся в дальнем углу женщин, прежде чем взять в свои руку холодную и влажную руку Агнес.
– Господи Боже, этим вечером мы взываем к Тебе в молитве с опечаленным сердцем. Дай нам силы вы держать бремя, которое нам надлежит нести, дай мужества, чтобы смело встретить предназначенную судьбу.
Тоути на мгновение смолк и взглянул на Агнес. Он отчетливо сознавал, что другие женщины ловят каждое его слово.
– Господи, – продолжал он, – благодарю Тебя за семью из Корнсау, за людей, которые открыли свой дом и свои сердца мне и Агнес. – Он услышал, как Маргрьет кашлянула. – Я молюсь за этих людей, молюсь, чтобы им достало милосердия и умения прощать. Пребудь с нами всегда, о Боже, во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Тоути крепко сжал руку Агнес. Женщина смотрела на него, и лицо ее было непроницаемо.
– Вы считаете, что моя судьба – быть здесь?
Он на миг задумался.
– Мы сами творим свою судьбу.
– То есть Бог тут совершенно ни при чем?
– Этого нам знать не дано, – ответил Тоути и бережно положил руку Агнес поверх одеяла. Прикосновение к этой влажной холодной коже смущало его дух.
– Я совсем одна, – проговорила Агнес почти будничным тоном.
– С тобой Господь. С тобой я. Твои родители живы.
Агнес помотала головой.
– Они все равно что мертвы.
Тоути быстро, украдкой глянул на занятых вязанием женщин. Лауга схватила с колен Стейны наполовину связанный носок и теперь проворно распускала, чтобы исправить ошибку.
– Но ведь есть же кто-нибудь, кого ты любила и кого я мог бы призвать сюда? – прошептал он Агнес. – Кто-нибудь, кого ты знала в прошлом?
– У меня есть единоутробный брат, но одному только милостивому Иисусу ведомо, чью бадстову он сейчас омрачает своим присутствием. Еще у меня была единоутробная сестра Хельга. Она умерла. Племянница. Тоже умерла. Все умерли.
– Ну а друзья? Какие-нибудь друзья навещали тебя в Стоура-Борге?
Агнес горько усмехнулась.
– Единственной, кто навестил меня в Стоура-Борге, была Роуса Гвюндмюндсдоттир из Ватнсенди. Не думаю, что она назвала бы себя моим другом.
– Скальд-Роуса.