За речкой шла война… Прокудин Николай
– Начфин? Ага! Еще бы не помнить. Я с ним в Бахардене квасил не далее как…
– Вот! Попроси его, чтоб он мне справку сделал. Освобождение по болезни за предыдущую неделю. Гастрит. И направление в Ашхабад, в госпиталь в медкнижке пусть нарисует. Медкнижку принеси в кабак напротив книжного магазина. Кулешов пусть соберет рубашку, брюки, сапоги, носки. Возьми сумку, сложи в неё вещи и захвати с собой. Да, и денег дай полтинник.
Никита вывернул карманы наизнанку:
– Нет ничего. До копейки с Хлюдовым прокутили.
– Вечно у тебя нет денег!
– А у тебя они есть?
– Нет! – тяжело вздохнул Шмер.
– То-то и оно! Ладно, излагай подробно, что произошло.
Что, что! Ну, изложил. Быстро и вкратце…
– Никита, а за тобой никто не следит? Не замечал?
– Н-не замечал. А зачем за мной следить?
– Да вариантов много. Например, твоя драка в «вертепе»…
– Ну, драка. Ну? Похитили-то тебя! За что?
– А за то! Ты мой друг. И наоборот. Может, и на тебя часть моих бед валится.
– Типун тебе на язык!
Шмер прошелся по квартире. Заглянул во все углы, посмотрел во двор из-за занавески на окне.
– Ты чего, засаду ожидаешь? – уже не на шутку разволновался Никита.
– Засаду, новое похищение… Нет, так просто я им не дамся! Больше этот номер не пройдет. Голыми руками меня теперь не возьмешь! – Мишка достал из чемодана приготовленную для рыбалки гранату, штык-нож и охотничий кинжал. – Если за меня взялись серьезно, то и я отвечу тем же. Мало не покажется! Знать бы наверняка, кто организовал нападение на меня и за что. Не хочу навредить невиновному, даже если это гад Давыденко. А вдруг это не он?
Шмер задумчиво покатал РГД по столу, словно металлический шар. Потом положил запал в один карман, гранату в другой, хлебнул водки из горлышка и направился к выходу:
– Так не забудь, Никитушка! Завтра в пивной, возле книжного магазина. Там, где мы с тобой дефицитную литературу брали, а после пиво пили.
– Понял. Не перепутаю.
Шмер огляделся у крылечка по сторонами и скрылся в кустах. А Никита ещё долго сидел в тишине и темноте. Медленно, задумчиво цедил третью бутылку вина. Но удовольствия уже не получал.
Чёрт бы побрал этот Чуркестан! Неужели это месть за драку возле борделя? И по ошибке Мишку зацепили? А вдруг и за ним, за Никитой, придут? Надо тоже гранатой запастись, на всякий пожарный…
Он запер дверь на крюк, полирнул вино двумя рюмками коньяка для успокоения. Спать. Утро вечера мудренее.
Утром мудренее не стало. Наоборот, всё запуталось. В окно постучали в шесть утра – громко и настойчиво.
Во дворе стоял взъерошенный Колчаков, полуголый. Одежда – на руках.
– Чёрт бы вас побрал, жаворонков! – взъярился Никита, отворяя дверь. – Чего ты припёрся в такую рань? Я ещё часа полтора мог бы поспать.
– Извини, но я продрог! Честное слово, не нарочно. Я полчаса на лавочке сидел. Больше сил нет.
– Так оделся бы и не дрожал!
– Одежда мокрая.
– Что, попал под порыв встречного ветра? Дождя вроде не наблюдалось.
– При чём тут дождь! А, ты в этом смысле?.. Нет, это Хлюдов. Ш-ш-шутник! Он сегодня стоял помощником дежурного по полку. Домой вернуться как бы не должен был. Танька, сеструха его приехавшая, малолетка, меня пригласила. А он возьми и заявись. Услышал шумы подозрительные в квартире, затаился в палисаднике, на выходе. Я выхожу – а он воду открыл, из шланга меня окатил с ног до головы. В следующий раз, кричит вослед, бензином окачу и спичку брошу.
– Ва-а-адик, как ты мог! Девчонке лет-то сколько? Шестнадцать? Ладно, ты и Шмер шастали к Натахе давыденковской! Так это месть, святое дело! А ты… – Никита прикусил язык, сообразив, что сболтнул лишнее.
Но Колчаков думал о другом и никак не прореагировал на «лишнее»:
– Я не виноват! Танька позвала пробки вкрутить. У них свет пропал. Я их сменил, новые вставил.
– Вкрутил? Не промахнулся, не перепутал, что куда вставлять?
– Да пошел ты к дьяволу! Как прильнула грудью, как обняла, как впилась губами… Я и не устоял, не совладал с собой. Слаб человек…
– А жена Вовкина где была?
– Да пьяная спала.
– Ты споил?
– Нет, Танька. Она Ирине водку весь вечер подливала и подливала. Та и окосела.
– И где ж ты с сеструхой познакомиться успел, что она на тебя так запала?
– Известно где. На танцах. Но мне-то её вести некуда было. Танька сказала, сама в гости позовет. Подстроила всё и позвала. И не шестнадцать ей, а семнадцать… Ну каюсь, каюсь!
– Каяться будешь в казарме, когда Вовка тебе сегодня морду начнёт бить.
– Не начнёет. Я всё ему объясню. Я и жениться в принципе готов, породнимся. Знаешь, Танька такая… такая…
– Чего тебе от меня нужно? – оборвал Никита.
– Утюг! Буду сушить рубаху и брюки! В трусах по посёлку идти не хочется.
Глава 23. Вендетта
Вечером Рахимов собрал подчиненных своих в кабинете:
– Докладывайте! Что творится в батальоне? Мне не нравится обстановка! Пьете, хулиганите! Занимаетесь неизвестно чем!
– Например? – неосторожно уточнил Хлюдов.
– Ах, например?! Вам примеры нужны, Хлюдов! А скажи мне, Хлюдов, это правда, что вы с Ромашкиным в Иран едва не ушли?
– Откуда такие невероятные сплетни? Врут. Все врут!
– Врут? Все? Кто – все? А эти четыре всадника вчера тоже врут?
– Четыре всадника? Не знаю таких!
– А они вот знают вас, Хлюдов! Вас и спрашивали, Володю и Никиту. В папахах, с берданками. Выглядят – чисто басмачи! Федаинами назвались. Говорят, повстанцы заждались у иранской границы, а вожди все не едут! А?!. Хорошо, я был дежурным по полку, послал их подальше. А другой на моём месте взял бы и доложил! Нарушители границы и смутьяны, подстрекатели к бунту служат в моем батальоне! А?
Что «а?», ну что «а?». Остается одно – встать и покраснеть.
– Да мы… просто направление попутали…
– Направление они попутали! А если бы вы с Ромашкиным… С Ромашкиным, так?!
– Ну, где-то так…
– Где-то! А если бы вы с Ромашкиным в гиблые пески ушли? Ищи ваши трупы вертолетами! И вообще!.. Где Шмер? – неожиданно повернул Рахимов. – Ромашкин, докладывай!
– Ничего не знаю. Справку о болезни Шмера я принес, комбату отдал. Шмер в Ашхабад уехал лечиться.
– Он что, человек-невидимка? Взводного пятый день никто не видит!
– Да я и сам его только мельком…
– Мельком, понимаешь! Тогда о тебе, Ромашкин. Кто вам, товарищ лейтенант, бровь подбил?
– Шел, неудачно в темноте споткнулся, упал, испачкался.
– Больше ничего не добавите? Про притоны, про девок распутных?
– Нечего добавить, товарищ майор.
– Х-х-хорошо… Теперь о вас, друзья мои! – Рахимов переключился на Колчакова и Хлюдова. – Наслышан, что отношения выясняете. Я решение уже принял. Тебя Колчаков, как только представится случай, – в Афган. А тебя, Хлюдов, к сожалению, пока в Москву-столицу не могу вернуть. Сами решайте вопрос о переводе, не то я вас сплавлю ещё дальше – в Небитдаг, в песках раскалённых погреться!
– За что меня на войну? – взбеленился Вадик Колчаков. – Я исправляться начал, пить бросил, жениться на сестре капитана Хлюдова собираюсь!
– Я те соберусь! Все зубы пересчитаю! Жених! – рявкнул Хлюдов. – Девчонке учиться нужно, а ты ей голову дуришь.
– Ещё вопрос, кто кому голову вскружил, и кто кого охмуряет, – огрызнулся Колчаков.
– Эх, когда же меня, подальше от вас, на Родину отправят! – со стоном схватился за голову замполит батальона.
– Куда? – дипломтатично поинтересовался Никита. – В Белоруссию или в Азербайджан?
– На Украину! – криво усмехнулся Рахимов. – Больно я сало люблю. Хочу к хохлам. Короче говоря, разгоню я вас всех на хрен! Тебя Никита тоже.
– На хрен?
– В Афган! К черту!
– А я вас давно прошу спровадить меня за «речку».
– Теперь я окончательно созрел, сам попрошу начальство за тебя. Похлопочу, организую тебе турпоездку на войну.
– Ну и ладно!
– Ну и ладно. Вот и хорошо, вот и поговорили. Без взаимных обид. Теперь слушай мою команду, офицеры! Запрещаю пить в течение месяца. Никаких пьянок. Что-то мне подсказывает, быть какой-то беде. Очень плохие ощущения и предчувствия.
Хлюдов встал, поплевал через левое плечо и демонстративно перекрестился на портрет Ленина, а затем отбил три глубоких поклона в сторону фотографии Генерального секретаря.
– Не юродствуй! – рявкнул Рахимов. – Накажу! И папа не поможет!
– Я? Юродствую? Я, товарищ майор, истинно верую в победу коммунизма! А вы? Разве не верите?
– Верю-верю!.. Пошли вон. Шуты-скоморохи!
Едва офицеры вышли на лестничную площадку, как Хлюдов с размаху врезал в глаз Колчакову:
– Я тебе покажу, как сеструху портить!
Тот в ответ ударил капитана в челюсть.
Никита бросился разнимать:
– Брэк, брэк! Стоять, дураки! Тайм аут!.. У меня коньяк в сейфе стоит. Пойдем! Выпьем и проведём мирные переговоры.
Взъерошенные офицеры тяжело дышали и вытирали платками кровь с лица. У одного был разбит нос, у другого губы. Злобно смотрели друг на друга. В конце концов подняли с пола фуражки и двинулись на второй этаж.
– Эх, вы, сродственники! – сострил Никита.
– Пошёл к лешему! – огрызнулся Хлюдов.
Едва выпили по три рюмки и разлили для четвертого захода, как в кабинет ворвался Рахимов:
– О! Так и знал – уже пьют! Кому я велел не пьянствовать месяц?
– А с какого дня введен «сухой закон», вы не установили, – хмыкнул Хлюдов. – Мы думали – с завтрашнего. Вот решили, чтоб не прокисла, прикончить крайнюю бутылку.
– Эге! – Майор заметил припухшие физиономии и набухавшие синяки, которые постепенно принимали лиловый оттенок. – Уже успели схлестнуться. Ну, значит, бабы правду говорят, побьют друг друга. Всё, как в анекдоте. Бабы не врут. Налей-ка, Ромашкин, и мне, что ли. Для успокоения нервов. Если пьянку нельзя предотвратить, значит, её нужно возглавить.
Рахимов в четыре глотка выпил дорогой коллекционный продукт, подарок солдатского родителя из Армении, отломил половину шоколадки «Алёнка», забросил его в пасть и схрумкал.
– А что за анекдот, товарищ майор? Ну, где «бабы не врут»? – попытался перевести на неформальные рельсы Никита.
– Анекдот? А-а-а… Служил, понимаешь, в гарнизоне типа нашего Педжена один взводный. Дурак-дураком. Долго служил, а никак вырасти до ротного не мог. Пил, гулял, дурака валял. Однажды жена ему вдруг говорит: «Тебя, Вася, завтра ротным назначают». А тот: «С ума сошла? За что? Я и на службе-то почти не появляюсь». – «Это твое дело. Но бабы говорят, они все знают». Действительно, утром вызывает командир полка, хвалит за службу и назначает Васю ротным. А он и дальше пьёт – то должность обмывает, то звание. К роте и не подходит. Жена вскоре опять заявляет: «Вася, тебя замом командира батальона назначают!» – «Да я только ротным стал, а работать ещё и не начинал. За что меня выдвигать?!» – «Не знаю, бабы говорят, а они всё знают». И точно – командир оформляет представление на вышестоящую должность. Вася от радости за ум взялся, работать начал. Несколько месяцев добросовестно служит. Карьера наладилась. Должность, звание, вот-вот академия. Чудеса! Но тут жена заявляет: «Тебя, Вася, скоро посодют!» – «За что? Не пью, не ворую, службой занялся, а ты каркаешь!» – «Не знаю, за что именно, но так бабы говорят…» И точно! Ночью постучали, увезли, посадили в камеру – дознание, допросы, протоколы. Жена на свидание приезжает, а Вася ей первым делом вопрос: «Дорогая, ну что там бабы говорят?» А она: «Что бабы говорят, не знаю, но прокурор гарантирует лет пять!».
Спустя томительную долгую паузу офицеры дисцилинированно рассмеялись, осознав, наконец, что анекдот закончен.
– Вот и я вам обещаю что-то подобное, – наставительно заключил Рахимов, – что прокурор предрекал. Приказываю, прекратить валять дурака! Марш по домам!
Шмер, будто бы поправившийся после болезни, появился в полку через десять дней. Свеж, упитан. Уши зажили и более не зеленели. Ни синяков, ни ссадин.
Два дня взводный, словно следопыт, ходил по казармам полка, вглядывался в лица солдат и сержантов, вслушивался в их речь.
Ромашкин к нему с расспросами не приставал, но догадался, что приятель ищет похитителей. Мишка не расставался с гранатой и Никите её обратно не вернул. Кроме того, постоянно носил при себе малую саперную лопатку в чехле и тренировал руку в метании по деревянной мишени. Восстанавливал былые навыки.
По прошествии нескольких дней Шмеру подошла очередь заступить помощником дежурного по полку. Следующим вечером дежурство закончилось, и ничто не предвещало беды. Мишка был спокоен и сосредоточен. В свободное время, когда дежурный садился к телефону, он выходил во дворик и метал в толстое дерево лопатку. Саперная лопатка в умелых руках – страшное оружие!
Дежурный остался в «караульной будке» ожидать сдачи караула, а Шмер пошел в батальон разоружаться. В оружейной комнате сержант, дежурный по роте, пересчитывал автоматы, балагурил о чём-то, громко и гортанно переговариваясь с другим сержантом. Дежурный хохотал и звонко прищелкивал пальцами.
Чёрт! Да ведь это Кунакоев! Он! Сволота! Точно! Его голос! Его смех! И это пощелкивание! Под боком был, а Шмер его по полку искал!
Второй сержант вышел в туалет, а Шмер подошел к решётке. Сержант слегка изменился в лице, но весело спросил:
– Пришли сдавать оружие, товарищ старший лейтенант?
Шмер достал из кобуры ПМ, дослал патрон в ствол:
– Нет, не сдавать! Грохнуть тебя пришел! Как собаку!
Шмер выстрелил два раза. В живот и в грудь. Выстрелы в пустой казарме – словно громыхнул гром.
Шмер приставив пистолет к виску Кунакоева:
– У тебя есть шанс выжить, урод! Только один, но есть! Кто организовал покушение на меня? Быстро! Иначе застрелю!
– Не убивайте! Всё расскажу! – булькнул кровью Кунакоев. – Это… Давыденко.
– Понятно! Кто остальные?! Которые с тобой! Ну?! Быстро!
– Али. Фотограф с базара. Второго не знаю.
– Другой солдат откуда?! Наш?!
– Нет. Из стройбата. Байралтуков, каптёрщик. Не стреляй, командир, умоляю!
– Ладно, живи! Если сможешь дотянуть до госпиталя… – Шмер пнул его носком сапога в бок.
Сержант взвыл и стих. Потерял сознание.
Шмер выбежал прочь из казармы. В три прыжка преодолевая пролеты лестницы, достиг третьего этажа. Давыденко! Ты где?!
Давыденки в кабинете не было. Дневальный доложил, что начштаба отсутствует весь день.
Ладно! Куда денется! Рано или поздно!
Шмер ломанулся вниз по лестнице. Потом – по плитам выщербленной бетонной дороги, ведущей к строителям. Байралтуков из стройбата, значит?!
Шмер спросил у попавшегося навстречу стройбатчика, где каптёрка Байралтукова. Солдат указал на будку с приоткрытой дверью: вон он, сам лично стоит у вагончика.
Шмер на заплошном бегу расчехлил лопатку. Стрелять на территории нельзя, слишком много шума. Шмер описал дугу вокруг вагончика и внезапно появился из-за угла.
– Хык! – выдохнул он, метнув…
– Ык! – хрипнул Байралтуков и обмяк.
Остро наточенный шанцевый инструмент прорубил майку и грудную клетку.
Шмер потряс ладонями, радостно потер друг о дружку. Получилось! Срубил наповал! Толкнул тело в каптерку и ходу.
Он не стал выпрастывать лопатку из тела. Зачем? Только пачкаться! Ещё ведь имеется пистолет. На остальных гадов хватит! А дальше будь что будет. Отступать и сожалеть поздно!
Шмер поспешил к дежурке. За воротами стоял дежурный тягач, «Урал». Будка пуста. Очевидно, офицеры поспешили к подстреленному Кунакоеву.
Садясь в кабину, Шмер заранее знал, что ключи торчат в замке зажигания. Он сам порой катался на машине во время дежурства – то в караул, то в автопарк…
«Урал» сильно подбрасывало на ухабах. Но Шмер не снижал скорости. Время работало против него. Ещё двое из сволочей живы! А командование вот-вот поднимет тревогу. Скорее всего, уже выяснили, кто стрелял в казарме. Сообщат в милицию, в Педжен, а как узнают, что тягач угнан, сразу организуют перехват.
Вот что! Он сейчас бросит машину и доберётся до центра города пешком!
До центра? Зачем ему до центра? Ах, да! «Али. Фотограф с базара». Базар в центре…
Шмер съехал с дороги и остановил тягач в переулке. Перегородил улочку. Быстрым шагом пошёл вдоль саманных стен. Глиняные домики жались друг к другу. Теперь тут не проедет ни одна машина. Догоняйте пешочком!
Через пять минут показался городской рынок. Шмер увидел вывеску над маленьким домиком – вот она, фотомастерская!
Он вынул пистолет из кобуры и сунул за пояс, затем достал из кармана запал, ввернул в гранату и разжал «усики». На всякий случай. Вдруг пригодится… Встал сбоку от двери и постучал:
– Закрыто или работаете?
– Да-да! Работаем-работаем! Заходи дарагой! – ненавистный голос одного из мучителей.
Шмер шагнул через порог, едва не сшиб с ног толстого человечка с наколками на руках, стоящего возле осветительных приборов.
Тот сразу признал. Изменился в лице.
Киношные штучки типа: «Узнаешь меня? Молись, негодяй!..» и т. д., и т. п. – не проходят! Только без глупостей и без театральных эффектов! Жизнь – не театр.
Пока не кончилась обойма, палец нажимал и нажимал на спусковой крючок. Надо было оставить хоть один патрон и быстро оглянуться, но Шмер этого сделать не успел.
Остро заточенный нож вошел ему в спину между ребер, проткнул почти насквозь. В глазах потемнело, Шмер упал ничком. Пистолет отлетел из ослабевшей руки далеко под стол. Чёрт, не успел перезарядить! Эх, не всех перебил! Мирона, гадёныша, теперь не достать… Последним усилием воли Шмер сунул руку в карман брюк, разжал «усики» на запале, потянул за колечко.
Из спины резким движением выдернули тесак, и чья-то рука перевернула Шмера лицом вверх. Над ним стоял огромный мужик, губастый, носатый, с глазами навыкате. Орангутан! Лицо и руки были покрыты густым черным волосом, а на груди под расстегнутой рубашкой виднелась татуировка.
– Ну что, офисер, взял меня? Это я тебя замочил! Запомни меня! Махмуд зовут! Здохни, рюсськая собака.
– И ты тоже! – просипел Мишка и выпростал руку из кармана галифе. Разжал ладонь и уронил гранату.
Сильный взрыв потряс будку. Ударной волной выбило стёкла и распахнуло дверь, электропроводка заискрила, ветхая будка мгновенно вспыхнула.
Примчавшаяся пожарная команда, потушив пламя, извлекла из пепелища три обезображенных тела.
Фотографа опознали сразу. По документам определили, что второй – это офицер, старший лейтенант Шмер. А третий, по приметам, беглый налётчик Ашурниязов.
Следователь прокуратуры стоял в сторонке с начальником уголовного розыска. Они тихонько переговаривались:
– Жалко, хороший человек погиб. Мы пока ловили этого Ашурниязова, он в области двух оперативников ранил. Я знал, что где-то в городе скрывается… Опасен был. Настоящий хищник.
– Собаке собачья смерть. Что Ашурниязов, что этот Али… Считай, канал наркоторговли закрылся. Доброе дело сделал офицер. А почему и зачем, не наша забота, пусть военные разбираются! Хотя мороки всё равно нам прибавится. А как тихо жили в городе! Сейчас комиссиями замучают: проверки, отчёты, доклады. Жалко парня. И чем эти уроды его так допекли?
– Знать, допекли… Ну что? Будем докладывать в горком?
– Обязательно! Необходимо провести встречи партактива с военными. Как бы волнений не было. Русский офицер убил двух туркменов.
– Они его тоже убили. Ну, этого толпе не объяснишь. На рынке обязательно усиленный пост выставим.
– Ты тогда тут разбирайся, майор, а я в гарнизон – к подполковнику Хомутецкому…
И следователь отбыл.
Хомутецкого он явно не порадовал.
– Твою мать! – Командир полка бросил фуражку о землю и обхватил голову ладонями. – Что делать, что делать?! Снимут ведь с должности к чёртовой матери! Начальник штаба, стройте по полк тревоге, на вечернюю проверку. До последнего человека: и хромых, и косых, и дистрофиков!
– Полк уже час как стоит на плацу! – напомнил замполит Бердымурадов.
– Что ж, пойдем разбираться в происшедшем. Что к чёму и почему!
– Больно крови много в этой твоей истории, Никита, – цокнул Кирпич. – Чистый триллер! Ужастик-голливуд!
– Разве ж это много? В батальоне за два года шестьдесят три человека погибло, забыл?
– Так то ж в Афгане!
– Братцы! Помянем всех наших пацанов из нашего славного батальона! – предложил Большеногин.
Помянули.
– Насчет Голливуда ты не совсем прав, Кирпич, – заметил дотошный граф-князь Серж. – По ихним канонам, даже если герой погибает, то предварительно всех говнюков сводит на нет. А у Никиты получается, что этот… Давыденко, который и есть главный злодей, жив остался.
– Вообще-то я не закончил, – заметил педантичный Ромашкин.
– О как?! – крякнул Кирпич.
– О так!
Глава 24. Самоубийца
Командир полка визжал на весь плац. Ярость его была безгранична. Казалось, он вот-вот выпрыгнет из сапог, а портупея лопнет от натуги.
В 22.00 солдатиков отправили в казарму. А офицеры по-прежнему оставались на плацу. Хомутецкий ещё полчаса орал на подчинённых. Особенно досталось взводным, конечно. Кому ж ещё? Шмер ведь был командиром взвода… Шум и ярость. КПД, то бишь коэффициент полезного действия, от подобного шума, от подобной ярости – ноль целых, хрен десятых. Но всё-таки выход эмоциям… В заключение Хомутецкий приказал Давыденко проверить оружие батальона в ружкомнатах и наличие патронов, закрыть оружейки, опечатать и оставить ключи у себя.
– Это же касается всех остальных начальников штабов батальонов! Начальник службы вооружения, откуда у этого мерзавца граната?! Разобраться! Перевернуть все каптерки в полку! Обыскать загашники подразделений, канцелярии и проверить подвалы! Заглянуть в каждую тумбочку, в каждый сейф! Разойдись!
Комбат Алсынбабаев был бледен как полотно, держался за сердце. Наконец невнятно выдавил из себя:
– Рахимов, инструктируй замполитов. Командиры рот, идите проверяйте казармы. Мирон Михайлович, бери ключи от оружеек и ступай, проверяй оружие и боеприпасы. Пойду в медсанбат, полежу. Что-то мне худо… – побрел, шаркая сапогами по асфальту. Явно боялся за себя, как бы не сняли с батальона за развал дисциплины, за чрезвычайное происшествие. Жулик! Сердце у него, понимаешь!
Рахимов впился взглядом в Ромашкина:
– Никита, хоть ты что-то прояснишь? Какая муха укусила Шмера? Крыша поехала? Бешеная собака цапнула за яйца?
– А я-то при чем тут? Я ему, что, брат? Отец?
– Ты его друг!
– Шкребус с ним больше общался.
– Но он жил в твоей квартире! Вместе пьянствовали!
– И вовсе не жил! Вещи хранил и иногда ночевал И не только я с ним пил, но вы тоже. И комбат, и Антонюк!
– Ну, пошел-поехал! Ещё скажи, я ему гранату в руки вложил и на спусковой крючок нажал!
– А чего вы все на меня валите?!
– Кто – все?
– Командир полка, замполит полка, начальник штаба… Вероятно, меня скоро ещё и в особый отдел потянут.
– А как ты думал?! И не одного тебя! Всех нас! Еще раз спрашиваю: что-то можешь прояснить?
– Нет, не могу. Я есть хочу, – хмуро ответил Никита. – Только из наряда вернулся. И голоден, как пеёс.
Все офицеры одновременно загалдели, что ещё не ужинали.
– Хорошо! Даю ровно час. И чтоб вновь прибыли на службу!
Ромашкин осторожно вошел в пустую квартиру. На каждое движение старая мансарда отзывалась скрипами и шорохами. Словно живая. Никите показалось, что это духи… нет духи – это «духи», это Афган… Никите показалось, что это приведения… Может, Шмер? В… в какой ни есть ипостаси…
– Мишка! Миха! Это ты? Есть кто в доме живой?
Из тёмных углов послышался невнятный шепот, больше похожий на тихий плач и стон. Никита заткнул уши, зажмурился и… выскочил наружу.
Нет, это невыносимо! Не могу больше тут жить! Ни есть, ни пить, ни спать!
Читать бесплатно другие книги:
