Морпех. Зеленая молния Басловяк Иван
Я поднялся с разножки и подошёл к компасу. Ветер, до этого дувший галфвинд, за время нашей беседы стал меняться на бакштаг. Требовалось переставить паруса и подправить курс судна. Я подал необходимые команды, матросы взлетели на мачты, рулевые навалились на колдершток. Корабль чуть изменил курс и резво заскользил по успокоившимся волнам. Хороший относительно ветра курс – бакштаг. На нём парусное судно развивает наибольшую скорость. А мне не терпелось поскорее добраться до пункта назначения. Да и на земле у меня было больше степеней свободы, чем на воде. Засиделся я на кораблике этом!
Мы с князем были так увлечены беседой, что пропустили церемонию похорон неизвестного нам матроса Маноло, не заметили и ухода с палубы капитана с помощником. Уж больно животрепещущие вопросы обсуждались! Дождавшись доклада боцмана о завершении манёвра, я вновь уселся на разножку, думая продолжить разговор с князем, но тут на мостик поднялся Пантелеймон, неся в обеих руках по котелку с чем-то ужасно вкусно пахнувшим.
Передав нам котелки, дядька стал докладывать:
– Вот, Фома кашу сварил, с салом. Всех накормит теперь, и наших, и испанцев вместе с капитаном. Он теперь один кашевар остался на корабле. Помер ихний-то в шторм, вот только что похоронили.
Мы с князем переглянулись и синхронно перекрестились. Потом взялись за ложки и быстро опростали почему-то оказавшиеся досадно маленькими ёмкости. Облизав ложку и спрятав её в чехол, я произнёс:
– Жить – хорошо!
– А хорошо жить – ещё лучше! – подхватил князь.
– Вот об этом, ваша светлость, я и хотел бы продолжить нашу беседу.
Настроение после котелка каши у меня стало гораздо лучше. Проверил курс, чуть подправил, а мысли уже далеко. Солнышко светит, кораблик резво бежит, матрос с мачты, с марса, что-то орёт…Что орёт?!
– Боцман! – рявкнул я. – Что там? Доклад, живо!
– Марсовый заметил прямо по курсу какой-то корабль!
– Срочный доклад капитану. Свистать «все наверх!», тревога!
Заверещал рожок боцмана, из нижнего дека шустро стали выскакивать матросы. Князь, как молодой, через ступеньки спрыгнул на палубу и прокричал:
– Стрельцы, к оружию!
На верхнюю палубу выскочили капитан с помощником. Были они только в длинных, видимо ночных, рубашках и колпаках, похожих на шапочку-чулок Санта Клауса. Увидев эту картину, я не смог удержать улыбки. Не выспавшийся капитан, увидев её на моём лице, вдруг топнул необутой ногой и проорал:
– Улыбается! Он ещё и улыбается! Взбаламутил весь корабль и улыбается!
Вот далась ему моя улыбка. Что я сделал не правильно? Сам же говорил, что, пока не разглядел флаг, все враги и надо принять меры. Я меры принял: объявил тревогу и доложил вышестоящему начальнику. Что не так, ёкарный бабай?!
Последнюю фразу я, кажется, произнёс вслух. Капитан вдруг замолчал, перебросился фразами с боцманом и ушёл с палубы. Я был в недоумении. Так прав я иль не прав?
Через десять минут на палубе вновь появились капитан и дон Педро, но уже полностью одетые и со шпагами на поясах.
– Дон Илья, – крикнул капитан, – прошу за мной. И трубу захвати.
Держа в руке тубус со зрительным прибором, я горохом ссыпался с квартердека. Быстрым шагом мы вчетвером, четвёртым был боцман, проследовали на полубак, где капитан, приложив трубу к глазу, долго всматривался в неясную точку на горизонте. Потом передал прибор помощнику, а сам пристально посмотрел на паруса, что-то прикидывая. Потом снова взял трубу, коротко в неё глянул и, передав мне, сказал:
– Прежде чем объявлять тревогу, вахтенный офицер обязан убедиться в её обоснованности. Для этого необходимо оценить расстояние до неизвестного корабля. Его курс, скорость, какие манёвры он совершает. Оценить ветер, его силу и направление. Свой курс и скорость. А уже потом, собрав и осмыслив эту информацию, принять решение: либо уклониться, что в большинстве случаев наиболее правильное и разумное, либо готовиться к бою. Который ещё будет или нет, не известно. А если и будет, то не прямо сейчас, а через достаточно продолжительное время. За которое можно спокойно подготовиться, без суеты. А абордажную команду вообще надо поднимать, когда раздастся первый пушечный выстрел! Чтобы под ногами у матросов не путались.
Я стоял красный, как рак, от капитанской выволочки. Ведь всё, о чём он говорил, было элементарно! Здесь скорости не те. Я же читал когда-то, что парусники могли весь день маневрировать друг вокруг друга и не сделать ни одного выстрела. Включил бы логику, баран, и не получил бы вежливую головомойку. А ещё вообразил себя мореходом. Прав капитан, не выйдет из меня моряка по ускоренному курсу.
Голова моя склонилась под тяжестью хоть и замаскированного под продолжение обучения, но заслуженного порицания.
– А вообще-то для первого раза ты действовал правильно, кабальеро. Лучше перебдеть, чем недобдеть. Теперь о конкретном. До обнаруженного корабля около десяти миль. Ходу нам до него часа два. Корабль в дрейфе, парусов не видно. Похоже, беда какая-то на нём. Подойдём, разберёмся.
Мы спустились с полубака. Экипаж и стрельцы уже стояли на своих местах: мои воины построились в шеренги, а матросы заняли места канониров. Из-за спин стрельцов выглядывали стволы пищалей, в руках блестели широкими лезвиями бердыши. Пушки откачены от бортов на длину канатов, игравших роль тормозного устройства. Стволы, освобождённые от деревянных пробок, усиленно чистились специальными ершами на длинных рукоятках – банниками. Рядом с пушками стояли ящики с ядрами, ещё не открытые бочонки с порохом, лежали кули с пыжами. Корабль готовился к бою.
– Дон герцог, – обратился капитан к князю, – вы можете пока распустить своих людей. Дойдёт до абордажа – тогда и поднимете.
– Хорошо, капитан, – ответил князь, ничуть не возмутившись распоряжению, отданному ему простолюдином. – Вторуша, командуй.
Отдав полусотнику бердыш и пищаль, князь вместе с нами поднялся на квартердек. Там сразу стало тесно.
– Эй, на марсе! – крикнул капитан. – Смотреть в оба, докладывать сразу обо всём, что увидишь!
– Есть, капитан! – донёсся звонкий голос из «вороньего гнезда» на грот-мачте. – Корабль лежит в дрейфе, больше ничего не вижу!
– Добро, – произнёс капитан. – Итак, мы милях в двухстах от входа в устье Рио де Ла-Плата. Наше местоположение дон Педро определил. Ходу нам осталось при таком ветре суток пять, ещё столько же по самой реке до Буэнос-Айреса. Рассчёт времени, конечно же, приблизительный, но ваше путешествие подходит к концу. Эй, на марсе!
– Есть на марсе!
– Обстановка!
– Корабль на месте, дрейфует. Океан пуст!
– Добро, – ответил капитан невидимому с палубы марсовому. – Продолжим, господа. Имеем по курсу неизвестный корабль, не маневрирующий, без парусов. Моё решение – подойти к нему с осторожностью, узнать, в чём дело и нужна ли экипажу помощь. Если команды нет, а такое случается, ошвартоваться, обследовать. По возможности узнать принадлежность, какой груз и что с командой. О дальнейшем примем решение позже. У меня всё. Ваши предложения, господа.
Предложений с нашей стороны не последовало – капитан в этих вопросах был компетентней нас. Согласившись с предложенным планом, все разошлись по своим местам, а я следом за капитаном поднялся на мостик. Дон Мигель привычно окинул взглядом «компас-парус-океан» и отдал несколько чётких команд, тут же выполненные матросами. Теперь наши паруса уже не закрывали приближающийся дрейфующий корабль. Мы подходили к нему со стороны кормы с левого борта. Взяв подзорную трубу, я стал с интересом рассматривать найдёныша.
Это был корабль с высокими бортами и очень высоким ютом, имевшим два уровня, низким баком, плоской кормой, выступающим вперёд носом и непрерывной артиллерийской палубой, отмеченной длинным рядом пушечных портов. Несколько люков на них отсутствовало, и в борту зияли чёрные провалы. С задней стороны кормовая стенка надстройки была украшена резьбой и балконами. Борта корпуса имели выраженный завал внутрь в верхней части. Этот завал продолжался и на корме, отчего сзади корабль походил на бочонок с пристроенным на нём скворечником. Был сей корабль гораздо больше нашей каракки и массивней. Флаг на корме отсутствовал.
Стеньги грот и фок-мачты обломаны по марсы, и стоят мачты наклонно – одна к правому, а другая – к левому борту. Бизань-мачта цела, но её рей отсутствовал, а с рея, уцелевшего на обломке фок-мачты, свешивались обрывки парусов и канатов, медленно колыхавшихся на ветру. Картину дополняли обломки рангоута, торчавшие с палубы в разные стороны и бултыхавшиеся на обрывках канатов за бортом. Налицо признаки жестокой схватки. Но понять, с каким врагом, людьми или стихией, можно только поднявшись на борт этого судна.
Обо всём увиденном я тут же докладывал стоявшим рядом командирам. Капитан отдал приказание матросам. Те быстро свернули паруса, оставив только грот-марсель, верхний парус на грот-мачте (для движения) и латинскую бизань на соответствующей мачте (для маневрирования). Мы тихо подходили к безмолвному кораблю с наветренного борта.
– Это галеон испанской постройки, только чей он сейчас, не понятно: флагов нет. Ладно, на борту разберёмся. Абордажной команде приготовиться! – подал команду капитан, и князь, быстро спустившись на палубу, отдал распоряжение. Вдоль борта, спрятавшись за него и нацелив пищали на приближающийся галеон, быстро разместились стрельцы. Закурились дымком вставленные в замки фитили. Второй шеренгой, за спинами стрельцов, присели на корточки вооружённые короткими саблями матросы. Возглавлял их дон Педро в кирасе и с палашом в левой руке. Ого! Он ещё и левша!
– На палубе живых нет! – раздался крик марсового. – Только трупы!
В его голосе слышалось удивление. По рядам матросов и стрельцов пробежал неясный гул голосов, быстро замолкший после окриков командиров.
– На этот корабль поднимутся только добровольцы, – сказал капитан. – Если там все умерли, то сначала надо попытаться выяснить, от чего. И прошу кого-нибудь позвать русского лекаря, он тоже должен посмотреть на несчастных.
Я быстро спустился с мостика и, доложив князю об опасениях капитана, попросился возглавить разведгруппу. Князь согласился, и я кликнул добровольцев на вылазку. Со мной пошли десяток стрельцов, шестеро матросов и лекарь Семён. Оставив из оружия только сабли на поясах, мы приготовились к абордажу.
Каракка, свернув паруса, оказалась под левым бортом галеона. На его палубу закинули несколько крюков на тонких канатах, подтянули каракку под высокий борт и закрепили. По обрывкам канатов, свешивающихся с борта галеона, десяток стрельцов с матросами и я поднялись на борт найдёныша. Крестясь и шепча молитвы, люди стояли, не решаясь идти. Страшная картина смерти и разрушений предстала перед нашими глазами.
В растерянности мы смотрели на палубу, заваленную мёртвыми уже не телами, а одетыми в ржавые кирасы или в изодранные штаны и рубахи скелетами. Ржавое оружие, обломки мачт и рей, останки экипажа, канаты и обрывки парусины смешались в единую жуткую кучу. Люди не решались, боялись ступить на неё.
– Ну что там, боярин! – донёсся голос оставшегося на каракке князя.
– Потерпите немного, – ответил я. – Приступаем к осмотру!
Голос князя вывел мой отряд из ступора. Люди разошлись по палубе и принялись осматривать погибших, правда, ни к чему не прикасаясь. Через некоторое время посыпались удивлённые восклицания:
– Да они друг дружку поубивали! У них тут бунт был, что ли?
– Боярин, – обратился ко мне подошедший лекарь, – я осмотрел несколько трупов. Все убиты оружием, признаков какой-либо болезни, кроме поноса, не обнаружил. А вот это нашёл на ихней поварне.
С этими словами он поставил передо мной на палубу и раскрыл мешок – пудовичок. В нём находился какой-то грязно-серый порошок.
– Это что, отрава? – посмотрев на Семена, спросил я.
– Можно сказать и так, – ответил тот. – Есть травка такая, растёт в основном на старых неухоженных полях, где хлеб долгие годы сеют. Спорынью называется. Когда её мало, то ещё терпимо. Ну, живот немного поболит от такого хлебушка. Да голова будет как чугунная. А вот когда её семян в муке много, тогда этот хлеб есть нельзя. Человек сам не свой становится, видения ему всякие видятся. Чудовища ужасные. Он от них убежать старается, а не может. А если оружие какое в руках имеет, биться начинает, не понимая, что делает. Вот и здесь то же самое произошло. Испёк пекарь хлеб из этой муки, люди поели свежего да мягкого в охотку, и началась резня всех против всех. Упокой, Господи, души их грешные, або не ведали они, что творили. Аминь.
Семён размашисто перекрестился, а за ним и все остальные, внимательно слушавшие рассказ лекаря. На борт поднялись князь, дон Педро и несколько матросов, последние тут же занялись мародёркой. К ним присоединились и стрельцы. Уже без страха и брезгливости ворочали останки, освобождая их от оружия и снаряжения, а матросы ещё и от одежды, хотя эти лохмотья и одеждой назвать уже было трудно. Складывали добычу в три кучки: оружие, лохмотья и то, что из поясов и карманов покойников вывернули. Никто ничего не крысятничал. Останки складывали вдоль правого борта на шкафуте. Там, в священном облачении, уже стоял отец Михаил с кадилом в руках. А рядом с ним дьякон Феофан. Священнослужители готовились к отпеванию погибших.
Князь, я и дон Мигель вошли в кормовую надстройку. Внутри неё тоже были видны следы жаркой схватки: выбитые двери кают, изрубленная мебель и трупы. Запаха разложения уже не чувствовалось, выветрился. Долго, видимо, галеон по океану носило после случившейся трагедии. Мельком заглянули в несколько кают. Основной целью нашего обследования была всё же капитанская. А вот и она.
На пороге, в дверном проёме, друг на друге лежали два мертвеца. Рядом с ними кривой мавританский меч и короткое копьё. Я оттащил их с прохода, и мы вошли в помещение. По сравнению с каютой капитана на каракке, эта была раза в два больше. Судя по всему, капитан галеона жил в ней один. В ней же он и умер – на постели, сжимая в иссохшей руке пистолет. По какой-то причине он не смог стоя встретить нападавших, но и лёжа он остался бойцом, о чём свидетельствовали два покойника на пороге. Но напавших было больше. И он получил кинжал в сердце, а каюта подверглась буйному бессмысленному разрушению: некогда довольно приличные шкафы и кресла изломаны, столешница массивного стола красного дерева носила следы ударов топором. На полу выброшенные из разломанных сундуков предметы одежды, обувь и всякая мелочь. Тяжёлые шторы из плотного полотна сорваны с окон и изрублены, но сами окна почему-то уцелели. Как уцелел и очень красивый резной шкафчик с двустворчатыми глухими дверцами внизу и дверцами в виде витража из цветных стёклышек вверху.
Пока я разглядывал обстановку разорённой каюты, князь с доном Мигелем уже потрошили красивый шкафчик, вытаскивая из него и раскладывая на столе добычу: две подзорные трубы, карты, они здесь называются «портулан», набор штурманских приборов, песочные часы, гусиные перья, листы бумаги и многое другое, необходимое в плавании. Появились на столе и несколько кожаных мешочков с серебряными и золотыми монетами, с ювелирными изделиями. Не бедным человеком был капитан галеона. Откуда и куда же он шёл? И что же в действительности произошло на корабле? Вряд ли мы узнаем.
Я взял в руки свёрнутую в рулон карту. Меня заинтересовала массивная свинцовая печать, привязанная к ней толстым шнуром. Оглядев печать и не разобрав надписи на оттиске, я спросил дона Мигеля, что это. Мельком взглянув, он ответил:
– Специальное приспособление для сохранения секретной информации, – и вновь занялся потрошением капитанских закромов.
«Интересно, – подумал я. – Карта секретная? Разобраться надо, что там за секреты обозначены!»
Тем временем на столе появились: шпага с дорогой рукоятью и в не менее дорогих ножнах, стилет в пару к шпаге, массивная плоская шкатулка из дерева чёрного цвета, украшенная перламутровыми пластинками и большая толстая книга в кожаном переплёте. Завершили перечень содержимого шкафчика две дюжины бутылок из тёмного стекла.
– О, мадера! – воскликнул дон Мигель и, найдя среди выложенных на столе вещей какой-то предмет, ловко выдернул им пробку из горлышка одной из бутылок.
Князь, с интересом следивший за потрошением шкафчика, но не принимавший в этом непосредственного участия, посмотрел на нашего капитана и, выглянув из двери каюты, крикнул:
– Потап!
– Здесь я, княже, – тут же, как из-под земли, то есть, из-под палубы, вырос молодой холоп. Имел он вид взъерошенный, но не испуганный. Глаза блестят, голос весёлый.
– Что весёлый, вина хлебнул, что ли? – строгим голосом спросил князь.
– Нет, княже. Вино нашли, но не пили. Испанцы, правда, хотели приобщиться, но ихний, – холоп кивнул в сторону дона Мигеля, – боцман быстро порядок навёл, кому справа, кому слева рожу подправил. Так что все трезвые. А весело от того, что добыча знатная! Трюмы полны товаров разных. Их сейчас боярин Жилин с доном Педро и боцманом осматривают и опись делают. А мертвяков мы уже всех повытаскивали и у борта сложили. Батюшка отпевать собрался, ваше присутствие, говорит, необходимо.
– Прекрасно! – чуть ли не хором воскликнули князь и капитан, услышав о полных трюмах.
– Сейчас будем, – произнёс князь. – ты вон ещё одного забери, капитана этого галеона. Положи вместе со всеми. При жизни они стали врагами, но смерть их примирила, и покоиться им вместе.
Всего по помещениям галеона были собраны останки двухсот восьмидесяти трёх человек, офицеров, матросов и солдат, хотя дон Мигель сказал, что на таком корабле экипаж может быть и до четырёх сотен. Отец Михаил, невзирая на то, что погибшие были, скорее всего, католиками, провёл обряд отпевания по православному канону. Со стороны испанцев это не вызвало никаких протестов. Потом дон Мигель прочёл католическую молитву, слова которой хором повторяли его матросы. Трижды перекрестившись, занялись процессом захоронения. Зашивать в парусину покойников не стали. Слишком много их было. Потому матросы просто брали их за руки и ноги и бросали в воду. Этим занимались только испанцы, потому что когда стрельцы увидели акул, пожиравших покойников, многим из них стало не по себе. Всякое-разное видевшие бойцы не выдерживали дикого зрелища. Испанским морякам проще, они с этим были уже знакомы.
Наконец печальная работа была закончена. Под присмотром боцмана люди занялись наведением порядка на палубе и в помещениях. Заодно и собирая в одно место всё более-менее ценное. Боярин Жилин и дон Педро в сопровождении нескольких моряков продолжили ревизию корабля, а мы втроём вернулись в каюту безвременно почившего капитана. Там уже был наведён относительный порядок, вынесены обломки мебели и даже пол подметён. Потап, видимо, расстарался. Он даже нашёл несколько серебряных кубков, не обнаруженных нами при беглом осмотре, и выставил их на стол.
Дон Мигель, взяв откупоренную бутылку, налил в кубки вина. Расселись по уцелевшим сундукам, пригубили. Аромат и вкус были великолепны! Вино, что приносил дон Педро, в сравнении с этим существенно проигрывало. Но того было в достатке, а найденной мадеры – немного.
– Галеон, скорее всего, португальский, – допив кубок, произнёс дон Мигель. – Я тут в тетрадь, что капитан Жуан-Пауло Родригеш Алмейда писал, заглянул. Язык, хоть и родственный, но сильно отличается. Только и смог имя прочитать, а остальное с пятого на десятое. Время нужно и терпение, чтобы его каракули разобрать. А мне некогда.
– Хорошо, – сказал князь, – с этим потом разберёмся. Дождёмся доклада о грузе и состоянии галеона, потом будем решения принимать.
Допив свой кубок и подождав, пока он вновь наполнится, князь произнёс:
– Дон Мигель, а всё же для чего к карте свинцовая печать привязана?
Капитан пожевал губами, почесал кончик носа и с видимой неохотой произнёс:
– Почти сто лет назад Испания, открыв Новый Свет, и Португалия, совершая плавания в Африку, чтобы не мешать друг другу, заключили договор о разделе Мира. Было это в городе Тордесильясе. Ни Англия, ни Голландия, ни Франция этот договор не признали и ринулись по следу первооткрывателей. Началась гонка географических открытий, морских войн, захвата и колонизации открытых земель, ну и морского разбоя. В этих условиях любая информация – морские карты, карты побережий, описания течений и ветров, проливов и удобных гаваней, источников пресной воды и пищи, золотых и серебряных копей, плантаций драгоценных пряностей, экзотических овощей, фруктов, даже описания животных и птиц – всё становилось очень важным. Все морские карты и описания становились секретными документами. На берегу эти документы хранятся в специальной крепости, куда вход имеют только особо доверенные люди. Выходя в море к морским картам, лоциям и описаниям, признанными секретными, специальными шнурами привязывают свинцовые печати. Что бы в случае опасности захвата судна противником капитан или штурман немедленно выбросили эти документы за борт. Любые сведения о морской географии и все, что с нею связано, дороже золота, серебра и пряностей. Имея такую карту, любой капитан хорошего судна с отважной и умелой командой мог обогатиться за один рейс! А эта карта – карта западного побережья Африки, и на ней много чего обозначено!
Дон Диего одним глотком допил свой кубок и поставил его на стол. Я видел, что ему очень не хотелось делиться такими знаниями с посторонними, но он был вынужден сделать это. Может, из опасения, что русичи не захотят делиться с ним нежданным богатством – сила-то на нашей стороне! А может и по какой другой причине. Ведь не спрашивать же его об этом!
В каюту, весело переговариваясь, вошли боярин Жилин и дон Педро. Увидев на столе бутылки и кубки, быстро налили и выпили, по-моему, даже не почувствовав вкуса и аромата хорошего вина. Как воду, для утоления жажды. Потом сели на небольшие пустые бочонки, почему-то находившиеся в каюте, и, одновременно вдохнув, шумно выдохнули. Мы смотрели на них с возрастающим интересом, а эти интриганы «держали паузу»! Князь многозначительно хмыкнул. Боярин тут же принял деловой вид и, вытащив из-за пазухи несколько листов бумаги, начал доклад. Ох, много чего было на корабле! Перечислял боярин долго, с пояснениями и своими выводами о полезности или стоимости товаров и корабельного имущества. С каждой произнесённой им фразой наши лица становились всё радостнее и радостнее! В заключении боярин произнёс:
– До всего груза мы не добрались, почему – дон Педро скажет. Но даже сейчас могу заявить, что добыча богатая.
– Уважаемые доны, – поднявшись со своего сундучка произнёс дон Мигель. – я предлагаю поделить столь неожиданно доставшееся нам богатство по справедливости. И сейчас мы должны решить, как это сделать. Я предлагаю следующий порядок дележа…
О возвращении найденного корабля владельцу или наследникам за премиальные деньги, как начнут практиковать лет через триста, даже не упоминалось. Тут нравы простые: кто нашёл или на саблю взял у противника и смог удержать, тот и владеет. Что кораблём, что землёй. Особенно в ничейном пространстве. А океан никому не принадлежит. Хотя попытки его «прихватизировать» посредством создания огромных флотов, были.
Я сидел и слушал. Предложений было много, но ни одно из них не устраивало кого-то из присутствовавших полностью. Испанцы апеллировали к тому, что их корабль доставил нас в это счастливое место в океане, и они должны получить большую часть. Князь с боярином настаивали на дележе груза и снаряжения корабля пополам, а сам галеон отдать русичам, исключив из общей оценки. Спор выходил жаркий. Наконец князь, громко хлопнув ладонью по столу, сказал:
– Как вы думаете, может подобный спор, а не отравление, привёл к резне на борту этого судна? И не происки ли это дьявола, подсунувшего его нам в бескрайнем океане? Вот смотрит он на нас и радуется, что ещё две сотни душ, обуянных алчностью, к себе заберёт!
Спорщики вдруг разом замолкли и, со страхом озираясь, начали креститься, шепча ограждающие молитвы. Испанцы, до этого бурно и эмоционально, с жестикуляцией, отстаивавшие свои права на большую долю, вдруг присмирели. Князь, протянув руку, взял со стола бутылку, вылил в кубок капитана. Хватило только закрыть донце. Тот, увидев, что вино в открытых им бутылках, кончилось, вытащил из кармана камзола (притырил ведь, змей морской!) приспособление для удаления пробок. Открыл ещё несколько бутылок, оставив пять штук не распечатанными.
«По одной каждому присутствующему», – подумал я.
Капитан налил кубки до краёв, встал, поднял свой и сказал:
– Мы с доном Педро согласны с вашими условиями, дон герцог. Действительно, не стоит нам ссориться. Это всего лишь деньги, за них не купишь дружбу. А я рассчитываю, что буду дружить с вами, русичами, ещё долго.
– Я тоже так думаю, – так же встав, произнёс князь. – Тем более у меня к вам будет взаимовыгодное коммерческое предложение. Так что – за дружбу!
Дон Педро, боярин и я вскочили со своих импровизированных сидений и дружно сдвинули кубки. Вино плеснулось в них через края, окропив своим благородным естеством наши руки и скрепив договор. Теперь надо было решить, как и куда доставить найденное. Дон Педро обрисовал картину состояния галеона:
– Начну с трюмов. Их два, носовой и кормовой. Кормовой был закрыт плотно. Воды в нём практически нет, потому и груз в порядке. Крюйт-камера сухая, пороха в ней бочонков восемьдесят. И для пушек, и для мушкетов, почти поровну. Хватает так же ядер, картечи и пыжей. Поварня цела. Хоть сейчас разводи огонь и готовь еду. Только провиантская почти пуста, как и водяные цистерны. И того, и другого может хватить на двадцать человек максимум на неделю. Носовой трюм. Крышка люка была сорвана. Так же были сорваны и несколько люков пушечных портов, из-за чего, я предполагаю, в шторм, и был трюм затоплен. Не полностью, мы с доном Пьетро в него не спускались, но плеск воды слышен. Какой там груз – не знаю, но ничего плававшего не заметил. Пушки. Всего стволов сорок четыре, включая четырнадцать однофунтовых берсо. Но эти пушками не считаются. Тяжёлых двадцать, установлены на нижнем деке: два канона, четыре кулеврины, десять средних кулеврин и четыре сакры. Наиболее тяжёлые пушки, каноны, стоят на корме и обращены назад, остальная артиллерия равномерно распределена вдоль бортов. Кулеврины расположены в районе миделя, сакры стоят перед грот-мачтой, средние кулеврины находятся ближе к корме. На верхнем деке десять лёгких фальконетов, стоят равномерно вдоль бортов. Берсо находятся в арсенале и могут быть поставлены вдоль палуб, на фальшборте имеются необходимые крепления, и под полубаком. Таким образом, галеон вооружён неплохо, но не чрезмерно. Ведь его главная обязанность нести ценности, пассажиров и солдат.
Дон Педро замолк, переводя дух от такой длинной речи, допил остатки вина в своём кубке и продолжил:
– Водоизмещение приблизительно семьсот пятьдесят – восемьсот испанских тонн. Состояние корпуса вроде удовлетворительное. О затопленном трюме не скажу. А вот со всем остальным плохо и очень плохо. Галеон попал в жестокий шторм, когда живых на нём уже не было, а на мачтах паруса стояли не зарифленные. В результате неуправляемый корабль в шторм лишился стеньг грот– и фок-мачт со всеми парусами и реями. Ни стоячего, ни бегучего такелажа не осталось. Разрушена баковая надстройка, на неё обломки рухнули. Кормовая бонавентура-бизань сломана по палубу, бизань-мачта цела, гафель, гик и гика-шкоты почему-то уцелели, кроме самого паруса. Отломан утлегарь бушприта, блинд порван в клочья. Не понимаю, как он в шторм вообще не перевернулся с распущенными парусами!
Последнюю часть доклада дона Педро никто, кроме капитана, не понял. Ну и я чуть-чуть.
– А более понятно, дон Педро, ты сказать можешь? Мы же не моряки. – Подал голос князь.
– Могу, дон герцог. У галеона нет трёх мачт из четырёх, одни пеньки да обрубки торчат. Такелаж, ну, прости, господи, верёвки по-сухопутному, изорван и перепутан. Галеон на плаву и тонуть пока не собирается. Остальное не существенно.
– Теперь понятно. – Князь поднялся с сундука, прошёлся по каюте. Заложил руки за спину и произнёс:
– И каким образом мы нашу добычу до Буэнос-Айреса доставим? Буксировать не получится, этот корабль массивнее и тяжелее каракки. Перегрузить всё найденное некуда. Остаётся только своим ходом, а всё изломано да изорвано. Бросать придётся.
Оба испанца бурно отреагировали на заявление князя. Размахивая руками и строча скороговоркой, смысл фраз которой я улавливал с трудом, доны принялись доказывать князю, что не всё так плохо и кое-что можно придумать.
– Так придумывайте! – воскликнул князь. – Вы же моряки, знающие устройство парусников, вам и думать, что и как сделать. Я тоже не хочу бросать то, что нам Бог дал. А то в другой раз может и не дать!
Оба дона шустро выбежали на палубу. И через некоторое время там застучали топоры, закипела работа.
– А теперь мы обсудим наши дальнейшие действия, – сказал князь. – Доны придумают, как доставить галеон в порт. Куш велик, и они его терять не желают, так что расстараются. Вопрос в другом: а надо ли нам тащить всё это богатство к испанцам в руки? И хотя наместником этих земель король Филипп и назначил моего родственника, отца мужа моей дочери Груни, гранда Адолфо, я его не очень хорошо знаю, да и времени после знакомства прошло много. Делиться, откровенно говоря, я ни с кем не хочу, кроме дона Мигеля. А пушки у нас по-любому заберут. Ну, может чего и заплатят. У испанцев всегда не хватало пушек, а тем более здесь. По их закону капитаны испанских кораблей, если те пришли в испанский порт на более-менее долгий срок, обязаны снять пушки и сдать в арсенал. Готов корабль к выходу в море – получай пушки, если остались не востребованные кем-то до тебя, и выходи в рейс. Да и самого галеона можем лишиться. Вряд ли в Буэнос-Айресе есть верфи и корабельные мастера для качественной починки. Купит, может быть, кто за полушку. А то и покупать, возможно, некому. И будет он гнить у берега. А мы в прогаре. Поэтому предлагаю до порта галеон не вести, а под каким-либо предлогом в бухте подходящей на якорь поставить. До, так сказать, выяснения обстановки. Что скажете, бояре?
– Я тоже думал об этом, княже, – промолвил Жилин и взял себя за бороду. – Но куда мы спрячем этот корабль? Мы не знаем здешних мест, а ведь в той бухте надо будет крепостцу, хоть малую, строить. Людям жить, от немирных местных народов себя да добро защищать. Да и земля должна быть доброй, чтоб хлеб рожала, и для жизни приятой. И зверь лесной чтоб был.
– А на этот вопрос у Ильи-боярина ответ есть. Он эти места хорошо знает, о чём нам уже говорил, когда шторм пережидали. Только тогда он всё в общих чертах поведал, для всех. А сейчас поделится сокровенным знанием, только для нас предназначенным.
– Откуда знает? – удивлённо произнёс Жилин. – Он разве здесь был когда?
– Быть – не был, – ответил я, – но знаю, и знания те мне в голову сам Господь вложил, когда я пред Ним предстал!
Все перекрестились, а я продолжил:
– Имеются здесь, как поведал мне Господь, многие бухты, удобные для стоянки корабельной. Приоткрыл мне Он кусочек будущего страны этой, и узнал я, что через сто лет враги испанские построят порт на северном берегу Ла-Платы, там, где в неё впадает река Уругвай, напротив Буэнос-Айреса, и назовут его Колония. А ещё через сто лет уже испанцы построят порт на левом берегу реки Ла-Плата, Монтевидео назовут. И там, и там бухты удобны. Но я бы выбрал ту, где построят Монтевидео. Эта бухта, скорее даже залив, лучшая из здесь имеющихся, её защищать удобнее. Два мыса образуют проход, который можно перекрыть пушечным огнём. Внутри бухты – три острова. Под строительство фортов их удобно использовать. И две реки в бухту впадают. По меньшей мере одна судоходна. И ещё одно немаловажное обстоятельство, – я понизил голос. – По этим рекам можно пробраться на север, а там, – я снизил голос уже до шёпота, – есть золотоносные участки. Местная власть о них не знает. Там золото добывать из земли надо, а не по городам индейским собирать. Труд тяжёлый, но благодарный. Да и Буэнос-Айрес относительно недалеко, – продолжил я уже нормальным голосом. – И река Уругвай, что на местном языке означает «Река пёстрых птиц», большая, широкая, судоходная – тоже почти под боком. По ней можно далеко вглубь материка на север и северо-запад пробраться. А там город Асунсьон уже более полувека стоит, и много чего интересного.
– Значит, Монтевидео предлагаешь? Займём её и будем вообще полными себе хозяевами. – Жилин улыбнулся и потёр руки. – Заманчиво!
– Но тут возникает несколько проблем. У нас нет провианта, мы не знаем здешнюю обстановку, мы здесь иностранцы. Селиться иностранцам в испанских колониях запрещено. Нам нужен документ от наместника с разрешением на организацию поселения под флагом Испании. И до поры необходимо сидеть как мыши под веником. И слать человека в Старый Свет, как у них говорят, вербовать нам людей: крестьян, солдат, ремесленников. Эта страна идеальна для землепашества и разведения скота. Обширные степи, здесь их пампасами называют, плодородная почва. Лето не очень жаркое и зима тёплая. Ни коровников строить не надо, ни сена заготавливать. Только паси да от хищников животинку свою защищай. А вот когда окрепнем, людьми обрастём да достатком, тогда можно будет и о суверенитете подумать. К тому времени и Испания ещё больше ослабнет, рвать её колонии будут все, кто на то силу почувствует.
– О чём, боярин, я не понял, потом думать надо будет? Что за су-ве-ри-ни-тет такой? – Задал вопрос Жилин, произнеся незнакомое слово хоть и по слогам, но правильно.
– Суверенитет, это заявление о том, что мы самостоятельные и ни от кого не зависящие люди, вольные делать на занятой нами земле всё, что нам угодно.
– Да, такое заявление ни одному монарху не понравится, – улыбнулся князь.
– С твоего позволения, княже, расскажу свой план.
– Говори.
– Во-первых, мы туда попадём якобы случайно, ввиду обстоятельств непреодолимой силы. На самом же деле – загоним в бухту галеон, выберем удобное во всех отношениях место и выбросим его на берег. Не дошли, мол, до Буэнос-Айреса по причине… Ну, потом придумаем. Второе. Ты, князь, на каракке идёшь в порт назначения, договариваешься с родственником. Конечно, с товаров галеона надо будет заплатить. И в казну, и ему лично. Как это у нас водится во все времена. Простимулировать родственные чувства и доказать лояльность правящему режиму. Заплатить хорошо, чтобы помощь его была серьёзной и дельной. А она нам очень нужна: рабочими, каменщиками, материалами. Опять же, продовольствием, лошадьми, скотиной и зерном на посев. Да и солдатами, в крайнем случае. А я в это время займусь разведкой местности и постройкой земляных укреплений, установкой пушек. Земли там тоже не очень мирные, с опаской жить придётся. Ещё надо будет…
Договорить я не успел. Раздалось сразу несколько голосов, слышимых даже через закрытые двери, кричавших:
– Парус на горизонте! С кормы по правому борту!
Мы быстро покинули капитанскую каюту и вышли на палубу. У меня в руке была подзорная труба и я, взбежав по уже расчищенному от обломков трапу на ют, приложил её к глазу. Приблизили изображение средневековые линзы ненамного, видно было плохо. Труба должна быть раздвижной, чтобы каждый мог фокус по своим глазам подобрать. Но такие ещё, наверное, не делали, или эта была из первых. Я убрал трубу от глаза и попробовал посмотреть без неё. Стало немного лучше, но всё равно детали не разглядел – далековато. Тут трубу у меня выхватил дон Мигель. Долго всматривался в тёмную точку. Потом сказал:
– Какое-то двухмачтовое корыто. Идёт попутно нам. Чья – не разглядеть. Может, заметили галеон, может, нет, Бог знает.
Повернувшись к матросам, дал команду прекратить хождение и работы и покинуть галеон. Ту же команду отдал стрельцам и князь, оставив только полусотника. Ушёл и дон Педро – отдать кой-какие распоряжения. Мы приготовились ждать: пройдёт мимо или повернёт в нашу сторону неизвестный корабль. Время от времени дон Мигель приподнимался над фальшбортом и смотрел в его сторону в подзорную трубу. А я лежал на спине, любовался облаками и огромными птицами, что распластав крылья, парили в вышине. На фоне лазурного неба их тёмные силуэты напоминали букву «Ж». Красиво! Убаюканный мягким покачиванием галеона и мерным плеском волн о его борт, незаметно для себя заснул. Проснулся от тычка кулаком под рёбра и тут же был прижат к палубе.
– Не скачи, – произнёс голос князя. – Они нас всё же заметили. Идут сюда. Капитан сказал, будут часа через три, на всех парусах летят. Что будем делать, господа?
– Уйти не успеем, да и не хочется бросать галеон, – отозвался капитан. – Надо драться!
– А если это ваши, испанцы? – поинтересовался князь. – Тоже драться?
Капитан насупился и шумно задышал. Своих он тоже опасался. Видимо, знал, что в том же Перу испанцы увлечённо резали испанцев, деля золото инков.
– Сначала надо с принадлежностью этого судна разобраться, а потом уже решать, что делать, – сказал я.
– Ну, вы пока разбирайтесь с принадлежностью, а я буду готовиться к встрече гостей, – произнёс князь и тихим голосом отдал какое-то распоряжение Вторуше. Тот, согнувшись в поясе, побежал к левому борту и спустился на каракку. Князь, так же согнувшись, побежал к трапу на нижний дек и спустился по нему. Я тут же метнулся следом.
На нижней палубе было сумрачно, солнечный свет попадал сюда через два сорванных штормом люка пушечных портов. Я увидел несколько громоздких пушек, разбросанные пыжи, банники. По палубе под действием качки перекатывались ядра. Буквально следом за нами, грохоча сапогами, на палубу стали спускаться стрельцы. В руках у каждого бердыш и пищаль, а через плечо перевязь с рогом для пороха и сумка с пулями и пыжами. Вместе с ними прибежали и матросы во главе с доном Педро. Был тут и боцман, сразу же распределивший часть своих людей по пушкам, а часть отправивший в арсенал и крюйт-камеру за порохом и картечью.
– И берсо прихватите с зарядами! – крикнул им в след дон Педро, – на верхней палубе вдоль правого борта положите. Зарядить не забудьте, акульи дети!
Время для меня двигалось и быстро, и медленно. Быстро – неизвестный корабль стремительно приближался, медленно – пушки долго заряжались.
– Заряжать картечью, – приказал дон Педро канонирам, – стрелять будем залпом по моей команде, в упор! Что бы видеть глаза этих негодяев.
Почему-то он сразу, не выясняя принадлежности, причислил команду приближающегося корабля к негодяям. По-моему, он пальнёт и по испанцам. Не хочет делиться добычей ещё с кем-то. Стрелять в упор по ничего не подозревающему врагу – милое дело!
– Боярин, Илья Георгич, – позвал меня знакомый голос Пантелеймона, – облачиться надобно.
Я увидел в его руках войлочную рубаху, остроконечный шлем и длинную кольчугу.
– Блин! – подумал я. – Шестнадцатый век же, кольчуга, а я её ни разу не то, чтобы не надевал, я её даже не видел!
Пока я так рассуждал про себя, Пантелеймон быстро снял с меня пояс с саблей и ферязь. Взамен напялил войлочную безрукавку, запахивающуюся на обе стороны таким образом, что спереди у меня образовался двойной слой толстого войлока. Следом за ней на меня, шелестя кольцами, полилась кольчуга. Подправляемая ловкими руками дядьки, она стекла по мне, как вода из ведра, и застыла, плотно охватив мой торс и спустившись до половины бёдер. На плечи легла пудовая тяжесть.
– Ого! – вновь подумалось. – А двигаться-то я как буду?
Но тело боярина Воинова помнило вес родной кольчужки и быстро адаптировалось. Через несколько минут я уже не чувствовал дискомфорта. Броня одета, пушки и пищали заряжены. В специальных железных ящиках, очень похожих на мангалы, горит огонь, в нём накаляются железные крюки для зажигания пороха в запальных отверстиях пушек. Люди на местах, ждут приказаний.
Корабль к бою готов!
Глава 4
Приближавшийся корабль был действительно пиратским, о чём свидетельствовал поднятый на грот-мачте «Весёлый Роджер» – чёрный флаг с изображением черепа и двух скрещённых костей.
– Бригантина. Подойдёт с правого борта. Флаг подняли, показывают, что не будут убивать экипаж и топить судно в случае сдачи, – сказал стоявший рядом со мной дон Педро.
– Ишь ты, какие благородные! Убивать не будут, только немножко пограбят и отпустят. Ха! А почему ты так решил? – спросил я.
– Флаг чёрный. Это сигнал, что им нужен только груз. Был бы красный – тогда смерть всем, – ответил он и, оскалившись в зловещей улыбке, добавил, – но нам этот груз самим нужен! А что с правого борта швартоваться будут, так это им удобнее – от ветра галеон прикроет, волна мешать не будет.
– Хороший кораблик, – голос князя. – Вот бы его в наше хозяйство заполучить!
– Для этого его на абордаж брать надо, но нас мало, а их много, – голос дона Педро. – Стрелять придётся с очень близкого расстояния, а потом – в сабли! У нас иного выхода нет.
– Для нас бой лицом к лицу, – опять голос князя, – привычен. И то, что врагов всегда больше, тоже не проблема. Мы, – повысил голос князь, – ордынцев да ливонцев с поляками побеждали, турок-османов били, а это разбойники, тати морские, привыкшие купцов потрошить европейских. С русскими воинами они ещё не встречались. К тому же и бердышей не видели, против него ни сабля, ни меч не устоят. Ну, мы не виноваты, что у них кто-то такой глазастый оказался, наш галеон заметил. Прошли бы мимо и пожили бы дольше.
– Вторуша! – позвал полусотника. – Слушай приказ, и все слушайте! Стрельцам скрытно на верхнюю палубу, вдоль борта залечь, и чтобы не высовываться! Пусть думают, что на галеоне нет живых. После пушечного залпа Вторуша громко считает до пяти, после чего десятки Епифана и Фёдора стреляют из больших пищалей, что вдоль борта лежат. Десятки Захара и Егора залпом стреляют в сторону пиратов, даже если пушечный дым не успеет развеяться. Десятки Олега и Ахмета выбивают оставшихся в живых пиратов, когда дым рассеется. Если будет по кому стрелять. Крючьями зацепите бригантину и подтянете её к борту галеона. Как только это сделаете, по команде воеводы на штурм! Ахмет, твой десяток остаётся здесь. Бежите на самый верх этого терема, где два больших фонаря торчат. Твоя задача – выбивать стрелами татей, помогать штурмующим. Всё ясно? Выполнять!
Стрельцы быстро покинули пушечный дек, канониры замерли на своих местах. Я тоже выскользнул из люка и присел за довольно высоким, почти по грудь, фальшбортом. Пиратская бригантина, маневрируя парусами, подходила всё ближе и ближе. Нервное напряжение возрастало. Удастся ли их обмануть? По словам дона Мигеля, приближавшаяся бригантина имела у себя на борту около двадцати пушек и до двухсот отчаянных головорезов. Не удастся засада – тяжко нам придётся, галеон с пришвартованной караккой – мишень неподвижная. Закурились лёгкие дымки зажжённых фитилей. Стрельцы замерли в ожидании, а моё сердце бухало в груди так, что казалось, будто его слышно и на бригантине. Я испугался?! Нет. Это просто несколько литров адреналина бурлили.
Между тем пираты, сбросив почти все паруса, медленно подводили бригантину к правому борту галеона, как и предполагал дон Педро, с явным намерением пришвартоваться. Засады они не почувствовали, мачты каракки, спрятавшейся за изломанным рангоутом и обрывками парусов галеона, не разглядели. И куда же делся их глазастенький, интересно?
Пиратов на палубе было действительно около двухсот, они что-то радостно орали и размахивали короткими абордажными саблями. Лишь у нескольких в руках я заметил мушкеты. Брони на них не было, пушечные порты закрыты – пираты шли грабить мёртвый корабль, и не предполагали противодействия. Бригантина подходила к галеону со стороны кормы, как и мы в своё время. Вот до неё осталось метров восемьдесят. Пятьдесят. Бушприт пиратского судна поравнялся с грот-мачтой нашего найдёныша. Один из пиратов прижал к плечу ружьё и выстрелил в нашу сторону. В воздух взвилась абордажная кошка с четырьмя зацепами, за ней тянулся тонкий линь. С громким стуком кошка упала на палубу. Пираты радостно взревели. Остававшиеся на мачтах бригантины паруса были мгновенно убраны. Множество рук вцепились в линь и стали подтягивать бригантину к нашему борту. Пираты полезли на ванты, оттуда удобнее прыгать на более высокий борт галеона. И тут обозначился «глазастенький»! Один из пиратов, стоявший на вантах, внезапно что-то заорал и вытянул руку в нашу сторону.
– Накатывай! – заорал дон Педро. – Пли!
Матросы дружно навалились на лафеты пушек и подали их вперёд. Привязанные к лафетам канаты натянулись и открыли люки пушечных портов. Стволы высунулись наружу, и тут же грянул залп! Галеон содрогнулся. Пороховой дым чёрно-серой пеленой закрыл вражеский корабль. Палуба наполнилась вонью сгоревшего пороха.
– Раз! Два! Три! Четыре! Пять!!!
Грохнул залп берсо, за ним пищальный. В ещё не рассеявшийся до конца дым полетели абордажные крюки. Дружными рывками подтянули и привязали бригантину к галеону. Никуда теперь не денется, красавица!
– На абордаж! – я даже сам не ожидал от себя такой зычной команды. Стрельцы с бердышами наперевес горохом посыпались на палубу пиратского судна.
На бригантине наблюдалось какое-то движение, нашлись столь удачливые, что избежали картечи и пуль. Положил им конец десяток Ахмета, расстреляв ещё живых пиратов из луков. Этот, уже уходящий в прошлое вид оружия, князь всё же взял с собой в столь дальний поход. Пригодится. И пригодился! Спрыгнув на палубу с обнажённой саблей в руке, я был готов тут же сцепиться в смертельной схватке с врагом, но… живых врагов для схватки мне на палубе не нашлось. Сунув саблю в ножны, огляделся.
Фальшбортов как таковых в районе фок-мачты у бригантины не существовало! Сквозной проход от борта к борту. Вместо них – россыпь мелких щепок, усеявшая залитую кровью палубу и лежащие вповалку истерзанные картечью и пулями трупы пиратов. Пушечный залп практически в упор не оставил им ни единого шанса. Плюс пищальный. Да и лучники постарались. Даже раненых я не заметил. А откуда им взяться, если в каждого негодяя попало по несколько штук свинцовых картечин и пуль! На это, вообще-то, и был расчёт.
Стрельцы, перепрыгивая через трупы, разбежались по палубе. Вломились в ютовую надстройку, нырнули на нижнюю, пушечную, палубу. Кое-где раздались крики, послышался лязг железа. Но всё скоро затихло. Стрельцы, распалённые коротким боем, обыскали бригантину и выволокли на свет Божий шестерых уцелевших пиратов. Бросили на колени перед князем, уже стоявшем на палубе бригантины, не забыв ещё по разу стукнуть по глупым головёнкам или пнуть сапогом по рёбрам. Для порядка.
– Кто такие, чьих будете? – грозно нахмурив брови, спросил князь. – Как судно называется, из какого порта вышли и как здесь оказались?
Пираты не отвечали. Стрельцы опять пнули каждого сапогами по рёбрам. Но добились лишь того, что один из них произнёс по-английски: «Мы вас не понимаем», а остальные только вскрикивали и выражались. Хорошо, что их стрельцы не понимали!
А вот я, к своему удивлению, всё понял и неожиданно для себя повторил вопросы князя на языке пленников. Князь скосил глаз в мою сторону, но ничего не сказал и стоял с грозным видом. Один из пиратов глухо пробурчал:
– Бригантина «Бегунья», капитан Боб Хэнк, вышли из какой-то бухты, я названия не знаю. Я простой матрос Нейл Робинс, не убивайте меня!
Он кинулся в ноги князю, пытаясь обхватить их руками, но стрельцы быстро пресекли эту выходку.
– Где ваш капитан? – задал вопрос уже я сам. Пираты посмотрели на мостик. Там, в луже крови, лежал труп в раззолоченном камзоле. А головы не было, закатилась, видимо, куда-то.
– Кто ещё чего мне хочет сообщить, что может облегчить его участь? – задал я следующий вопрос.
Пираты молчали. Я пожал плечами и, обратившись к князю, спросил, что с ними делать.
– Как я понял, ничего интересного они не сказали. Тать, пойманный на месте преступления, подлежит лишению живота, – ответил князь и добавил, – за борт их.
Стрельцы схватили орущих и брыкающихся пиратов и швырнули в воду. Почти тут же те были растерзаны плававшими поблизости акулами. И только кровавое пятно могло указать, где и как закончили свою никчёмную жизнь морские душегубы. Но и оно недолго продержалось на воде. Вскоре океанская волна вновь обрела свой природный цвет. Я посмотрел на воинов. Скинув головные уборы, они размашисто крестились и бормотали себе под нос. А потом, дочитав молитву, надели шапки и, обтерев лезвия бердышей об одежду убитых, разбрелись по захваченному кораблю, принявшись, о чём-то переговариваясь между собой, собирать трофеи. А раздетые трупы бросали за борт. Вот это нервы! Настоящие воины. Мужчины! С устоявшимся мировоззрением. Враг? Уничтожить! И крови не бояться! Не то, что в двадцать первом веке, когда здоровые с виду мужики истерить начинают и по причине, и без причин.
Я смотрел на захваченную нами бригантину и мурлыкал под нос слова известной в будущем песни: «В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса». На душе было спокойно, никаких угрызений совести или жалости к казнённым пиратам не было. Будто таракана раздавил. Они знали, на что шли и какая судьба их ожидает. Выбор сделали сами. И получили, что заслужили.
Мне нравится это время! Здесь проще и понятнее отношения людей между собой, отношение к власти, к законам, к тем же налогам. С человека никто не требует лишнего, несуразного, как в покинутом мною времени. Никто, кроме разбойников, не требует от ограбленного, что бы он улыбался, пока потрошат его карманы. Или, под дулом пистолета, соглашался с заявлениями, что ему, разбойнику, эта вещь, или квартира, или завод издревле принадлежат. И он, разбойник, лучше распорядится ими, потому отдай и молчи в тряпочку! И послушай очередного, невесть откуда выползшего, «вождя», как они хорошо жить будут. В смысле, вожди, а не ты. Хотя ты, как и тысячи людей, уже не ты, а «электорат». И ничего сделать нельзя! Нас в наглую обобрали «перестройщики», страну прихватизировали разные мелкие, а на поверку оказавшиеся очень даже крупными, рыжие (чёрные, седые, лысые и т. п.) пакостники. То, что строили все, досталось единицам, самым хитрым, наглым, беспринципным! И уже в который раз страной и её богатствами распоряжается орда представителей «самого угнетаемого во всём мире народа, в глазах которого застыла многовековая вселенская скорбь»!
Что-то опять отголоски будущего накатили. Никак оно меня не отпускает, особенно когда происходит нечто, созвучное тамошним делам. Как мне хотелось иной раз там взять в руки дубину и врезать по лоснящимся мордам «спасителей отечества»! Именно так, «Отечество» – с маленькой буквы, потому как это слово для космополитов ничего не значит. Их «отечество» там, где наворованные деньги спрятать помогают. Хотелось сделать с ними за их подлости и наглое, видное всем, но никем не пресечённое, разворовывание страны то же, что делали с ворами и пиратами в далёкие времена! «Вор должен сидеть в тюрьме, – говорил Жеглов, а русский боярин сказал бы короче: «На берёзу!»
На меня стремительно накатила глухая, чёрная злоба. Голова закружилась от вскипевшей в душе ярости. Рука вцепилась в эфес сабли.
– Боярин, Илья Георгиевич, Илюша! – Как сквозь вату до меня донёсся голос дядьки. – Ты чего, родимый! Не ранен? Али душегубов этих пожалел? Аж с лица спал. На вот, винца выпей, я из скляницы в бурдючок мелкий перелил. На.
Я взял из рук Пантелеймона кожаную фляжку и стал пить, почти не чувствуя вкуса. Крепко же зацепило меня воспоминание о прежней жизни. До дрожи в руках! Оторвался от фляжки, заткнул горлышко пробкой и передал её дядьке. Несколько раз глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Успокоился.
– Нет, не о них я думал. О другом. Спасибо тебе, дядя Пантелеймон, за всё спасибо! – Я крепко обнял дядьку и трижды расцеловал.
– Да чего уж там, Илюша, – вдруг изменившимся голосом произнёс дядька. – Дело моё такое, холопье, всегда рядом быть и помощь тебе оказать в минуту трудную.
– Ещё раз спасибо, и давай, снимай с меня кольчугу, а то я уже спарился.
– Может, повременить пока?
– А чего ждать-то? Враги кончились. А новые появятся, так надеть не долго.
Пантелеймон стащил с меня кольчугу, а я быстро сбросил войлочную рубаху и, раскинув руки, повернулся навстречу ветру. После «сауны» поддоспешника потоки воздуха воспринимались как прохладный душ. Они быстро остудили и разгорячённое тело, и перегревшуюся от чёрных воспоминаний голову.
– Послушай, Пантелеймон Иванович, – обратился я к возившемуся с моим имуществом дядьке. – Как ты отнесёшься к тому, чтобы не быть больше холопом?
– Прогнать хочешь, что ли? – дядька оставил возню с кольчугой и встал передо мной, насупившись. – Так не за что вроде, служу тебе справно. Постарел, правда, но саблю в руке ещё крепко держу и слову, твоему батюшке данному, верен. Не гони напрасно, дай уж дослужить до конца смертного!
Такого поворота разговора я не ожидал! Нам со школьной парты внушали, что холоп на Руси это бесправный, угнетаемый богачами человек. Только и мечтающий о вольной жизни. А тут предложенную мной свободу мой холоп, по сути – моя вещь! принимать не желает! И как это называется? Эй, лохматые и плешивые идеологи коммунизма! Объясните! Что, вы ещё не родились? И лучше бы этого никогда не произошло.
Откровенно говоря, я был удивлён. Но тут до меня дошло: дядька – боевой холоп, воин обученный, защитник, выбравший своей судьбой воинскую стезю. В это время на Руси путь в профессиональные воины лежал только через холопство, наёмничество своего рода. В будущем это станет называться службой по контракту. Только боевой холоп служил столько, сколько ему Бог жизни отмеряет или боярин решит. Потому он другой жизни не знал, да и не хотел: боярин его содержал на своём коште и требовал лишь служить ему честно и, коль уж придётся, то голову сложить за боярина и землю Русскую.
Но были ещё и другие холопы, что кроме как выполнять чёрную работу, на иное были не способны в силу своей внутренней сущности. Вот такие-то и мечтали о свободе. О свободе от каких-либо обязательств перед кем-либо. Мечтали о свободе личной, когда можно делать всё, что хочется, и не бояться наказания за леность и нерадение. И таких, к сожалению, было много. Потому и не переводились на Руси разбойнички. Ведь легче отнять и поделить, чем добыть в поте лица своего, честным трудом. Именно такие, ленивые, косорукие, но горластые и наглые, и будут громче всех орать об эксплуатации и требовать не заработанного. Но до тех времён, когда воинствующие люмпены наберут силу, а хитромудрые идеологи это всё облекут в одежды «борьбы за права и свободы», слава Богу, ещё не меньше трёхсот лет. Вот почему Пантелеймон принял моё предложение без восторга, посчитав его наказанием.
– Побойся Бога, Пантелеймон Иванович! – возмутился я. – И в мыслях небыло тебя гнать. Я предлагаю тебе быть не закупом, а вольным человеком и делать, что пожелаешь. Можешь уйти, семьёй обзавестись, хозяйством. А можешь и остаться со мной. Но уже как свободный человек. Есть у меня задумка одна. Ты ведь знаешь, там, куда мы путь держим, власть короля испанского. А по его приказу в земли те посылаются только дворяне и солдаты простые. С дворянами всё ясно, а вот к солдатам отношение, как к бессловесной скотине: что прикажут, то выполнить обязан. Солдат для них тот же раб. Ему платят, чтобы он кровь свою и чужую проливал. Это у нас князь за одним столом сидеть со своим боевым холопом зазорным не считает. А у них дворянин даже в один гальюн с простолюдином не пойдёт. Обрати внимание, на том гульбище, что вокруг кормы галеона устроено, есть сиденье с дырой. Это гальюн для капитана и его помощников из дворян, офицерами зовутся. А матросы – к бушприту! Наши отношения между боярами и холопами для донов испанских чужды и непонятны. Потому хочу я поставить тебя вровень с теми донами и предлагаю, Пантелеймон Иванович, свободу от прежнего слова и прошу нового слова на верную службу мне, но уже в качестве оруженосца. Но не простого! Эта должность в землях короля испанского является дворянской. У них каждый, носящий шпагу, заявляет, что он благородных кровей, а правда это или нет, мало кого интересует. Особенно, если человек мелкий, не значимый. Назвался и назвался. Но его заявление уже берётся во внимание и отношение к нему отличное от отношения к простолюдину. Хотя слова свои подтвердить должен бумагами соответствующими или словом других дворян, известных и рангом повыше. Особенно много таких «дворян» появилось во время Реконкисты. Ну, для тебя, дядька, это звук пустой, «Реконкиста». Помнишь, что тот недоумок, Хосе, орал? Что он дворянских кровей, только наследства у него нет и холопа, чтобы за его отсутствующим имуществом следить.
– Ума у него нет, и уже никогда не будет, – проворчал Пантелеймон.
– И это тоже. Так вот, к чему я это говорю: я, как боярин твой, желаю, чтобы ты для всех стал дворянином, пусть и не особо родовитым. Потому спрашиваю тебя, пойдёшь ко мне сыном боярским по русскому обычаю, а по испанскому – оруженосцем-эскудеро?
Слушая мой монолог, дядька смотрел на меня со всё более возраставшим изумлением, явно читавшемся на его лице. А когда я замолк, покачал головой и произнёс:
– Ты, боярин, не перегрелся ли часом на солнышке? В боярские дети идут бояре, что не могут со своих наделов холопов в войско царское выставить по причине бедности. А я к боярскому роду-племени никаким боком не прислонённый. Невместно мне.
– Тебе «невместно» стать боярским сыном и испанским дворянином? – «Боже, что я говорю! Зову в сыновья человека, годящегося мне в отцы!» – А о моей чести ты подумал? – я в притворной суровости нахмурил брови и построжел голосом. – Что обо мне думать будут те грёбаные доны, если у меня в оруженосцах будет простой, по их меркам, солдат? Что я, боярин Воинов, худородный, под моей рукой только простолюдины. И что мне как раз подходит прозвище, что было у того Хосе. А почему они так думать будут? Да потому, что мой самый близкий человек, от которого я надеялся в любой момент получить помощь, заявил, что ему «невместно»!
Я отвернулся от обескураженного моей отповедью Пантелеймона и ударил кулаком по фальшборту. «Всё равно раскручу дядьку на дворянство. И ему хорошо будет, и мне с ним в любом месте спокойнее!»
Минут пять за моей спиной слышалось сопение дядьки. Потом раздался его просящий голос:
– Прости, Илья Георгич, не брани. Нежданно как-то это всё! Из холопов да в дети боярские, да ещё и в дворяне иноземные! Вдруг, кто узнает, засмеют ведь! Стрельцы те же. Они-то меня хорошо знают, кто я и откуда. Скажут, полез с суконным рылом да в калашный ряд!
– А ты не бойся! Кто смеяться-то будет? Русских здесь раз-два и обчёлся. Да и они, узнав, чем я тебя за службу верную наградил, только порадуются. И задумаются. Ты для них примером будешь, каким образом они могут статус свой поднять. Для остальных, испанцев и прочих, ты будешь тем, кем я тебя назову! А насмешка над тобой – мне оскорбление. И на него я сумею ответить достойно! Значит, согласен?
Пантелеймон зажмурил глаза, несколько раз перекрестился и произнёс:
Читать бесплатно другие книги:
