Морпех. Зеленая молния Басловяк Иван

Глава 5

Установку парусов и перетяжку такелажа, как Рамон и обещал, закончили, когда солнце чуть коснулось своим краем горизонта. Наступал вечер, и пускаться в путь решили с утра пораньше. Срабатываться новым командам всё же лучше при свете дня. Да и посмотреть надо, как калека будет себя вести под парусами. На рассвете, лишь только первые лучики встающего из волн океана солнца стали разгонять ночную тьму, отшвартовались, выстроились в оговорённом порядке и пошли на юг, к устью Рио де Ла-Плата. Ничем примечательным этот день не отметился. Идём потихоньку, солнышко светит, ветер попутный. Паруса установлены «бабочкой». Так называют расположение парусов у идущего по ветру судна, когда фок находится на одном галсе, а грот – на другом, то есть в положении, при котором фок развернут в одну сторону, а грот – в другую. Меня Рамон просветил, когда я первый раз увидел такую постановку парусов.

Итак, первый день нашего плавания на галеоне-инвалиде подходил к концу. Океан своим Бразильским течением помогал двигаться в нужном направлении. Пассат сильно и ровно надувал паруса. Перед началом автономного плавания с бригантины и каракки получили немного продуктов. Кашеварил стрелец, уверивший меня, что умеет это делать и пообещавший вкусный ужин. Пожуём – узнаем. Матросы отдыхали, а мои стрельцы вкалывали на откачке воды из трюма. Её уровень хоть и медленно, но понижался. В неярком свете масляного фонаря уже хорошо был виден верх штабеля, сложенного из каких-то небольших ящиков. Может, и в них золото?

Я сидел в капитанской каюте. Верный эскудеро Пантелеймон расположился на сундучке в углу возле двери и мирно похрапывал, привалившись головой к переборке. А я пытался прочитать последние записи покойного капитана, больше похожие на каракули. Видимо, у него было очень плохо со здоровьем в последние дни, счёт которым он уже потерял и не писал даты. Записи сумбурны, непоследовательны. Некоторые фразы, а то и слова, не дописаны, и понять, что хотел сказать капитан, было сложно. Моё внимание привлекла одна строчка, написанная дрожащей рукой: «Они хотят стать симароннас». «Они» это, скорее всего, часть экипажа, поднявшая бунт. А вот кем они хотели стать – надо будет выяснить у Рамона. Если не забуду.

Отложив в сторону судовой журнал, я взял со стола капитанский пистолет. Красиво, даже изящно изготовленное оружие, с посеребряным кремнёвым замком и золотыми накладками в форме каких-то цветов на рукоятке, удобно легло в руку. Тонкий ствол сантиметров двадцати покрыт золотой вязью арабского письма, мной узнанной и, что уже не удивляло, прочитанной. «Нет бога, кроме Аллаха, и Магомед пророк его». Покойный капитан знал толк в оружии. Шпага и стилет из Толедо, пистолеты и найденное мной под кроватью ружьё – откуда-то с Востока. Из Турции, скорее всего. Только там делают такие лёгкие, красивые, небольшого калибра, но дальнобойные и очень точные огнестрелы. Ну, и вычеканивают на них суры из Корана.

В плоской чёрной шкатулке, что дон Мигель вытащил из резного шкафчика, находился ещё один такой же пистолет и приспособления для ухода за оружием: ёршик из грубого волоса и маслёнка. Ещё там были пулелейка, вырубка для изготовления пыжей, два запасных кремня и пустая ячейка, предназначенная для пороховой мерки, которую я вместе с шомполом и мешочками для пуль, пыжей и пороха нашёл рядом с телом капитана. Да упокоится душа его с миром!

Оба пистолета и богато инкрустированное серебром ружьё были одного калибра. Приклад ружья украшен золотыми пластинками с растительным орнаментом. Единообразие украшений говорило об одном мастере, их изготовившем. И пулелейка на всех была одна. Хорошо вычистил слегка поржавевшее оружие, пощёлкал курками, проверяя работоспособность, поменял в них кремни. Заряжать не стал. На корабле стрелять, думаю, ни в кого не придётся, а при внешней угрозе – успею зарядить. Трофейные огнестрелы будут мне вместо тяжёлой и неуклюжей пищали. Отложил обихоженное оружие и призадумался…

Работы предстоит – не меряно! А помощники где? Грамотные, сообразительные, знающие, исполнительные да расторопные. Нет, не продумал толком князь экспедицию! Если создавать своё независимое поселение, то прежде надо было озаботиться кадрами. Кадры решают всё! Рукастые и головастые. Не нашёл на Руси, так другие страны есть. В них мастеров хватает, в нищете прозябающих. За сытый кусок на край света пойдут, что и будет совсем скоро. Толпами повалят в Новый Свет! Или у князя денег не хватило? Тоже вполне возможная вещь. И скорее всего, так и есть. Ведь все русичи на его кошт путешествуют. А стрельцам наёмным так ещё и жалование платить надо. Да, скорее всего дело в ограниченности средств. Но теперь средства есть! Хотя в той дыре, Аргентиной прозываемой, с которой сама Испания не знает, что делать, вряд ли князь необходимых спецов найдёт. Буэнос-Айрес всего десять лет как был из руин поднят. Повеселилась братва местная, индейцы которые, в 1542 году от Рождества Христова. Ратный подвиг совершили, город весь спалили. Пришлось испанцам оттуда драпать. Вернулись обратно только через почти полста лет благодаря конкистадору-авантюристу Хуану де Гараи, из Асунсьона приплывшему. Где только раньше шлялся? С его подачи возродился город. И люди в нём живут. А есть ли среди них нам полезные – вопрос! По любому придётся в Европу плыть. И не только за мастерами ремёсел разных, но и за простыми крестьянами. И крестьянками, желательно молодыми и в достаточном количестве. Да и воинов не мешало бы поднанять. А кого за людьми князь отправит? Выбор не велик! Я – не поеду! Хоть и морпех, но морем уже сыт по горло. Вернее, бытовыми условиями средневековых кораблей. Хорошо хотя бы, что живность, на парусниках водящаяся, четырёх да шестиногая, не попадается! А почему? Я, конечно, рад такому обстоятельству, но всё же куда делись обещанные крысы с тараканами? Да и блох с клопами нет! Странно это!

От тяжких дум меня отвлёк вошедший в каюту Рамон. Был он уже не в матросской парусиновой рубахе, а в довольно приличном одеянии небогатого кабальеро. Даже борода окультурена. Только платок на голове остался прежний, повязанный на манер банданы. Но поверх её появилась шляпа. Днём я на нём этой одежды не видел. В руках Рамон держал оплетённую соломой пузатую бутылку. Следом за ним вошёл матрос с котелком, оловянными тарелками, сложенными стопкой, на которой лежали горкой пресные галеты. Быстро разложив по тарелкам жидкую кашу, матрос ушёл. Я позвал к столу дядьку и достал из шкафчика серебряные кубки. Рамон снял шляпу и отложил её в сторону. Затем открыл бутылку, разлил вино и с иронией в голосе спросил:

– Благородного кабальеро не смутит присутствие за его столом простолюдина, временно занимающего должность, по праву принадлежащую кабальеро?

– Ни сколько! Тем более, что простолюдинов за своим столом я не вижу. – Я взял свой кубок и отпил глоток. Вино было кисло-сладким, приятным на вкус. Рамон сел на придвинутый к столу сундучок, тоже отпил немного и принялся за кашу. Ели молча, к вину больше не притрагивались. Чувствовалось, что Рамон пришёл с серьёзным разговором, но или не знает, как начать, или не желает говорить при Пантелеймоне. Умный дядька это понял, быстро, но не торопливо, доел и допил и, спросив разрешения, вышел из каюты. Прежде, чем закрыть дверь, посмотрел на меня и подмигнул, мол, я здесь! Громким топотом сапог изобразил свой уход. А я стал очень внимателен.

Рамон положил ложку, отодвинул пустую тарелку и произнёс:

– Я решил идти ближе к берегу. Беспокоит меня эта непрекращающаяся течь. В любой момент она может увеличиться, и тогда мы пойдём на дно. А так может появиться шанс хотя бы выброситься на берег и спасти себя и груз.

– На камни или отмель какую не налетим?

– Эта вероятность существует, особенно ночью, но будем уповать на Провидение и Господа нашего. К тому же, кабальеро, ты на борту, а Бог тебя любит и не допустит гибели. Ты удостоился беседы с Богом и остался живым, это говорит о многом!

– Рамон, почему ты так говоришь? Откуда у тебя такая уверенность, что я говорил с Ним?

– Люди говорят. После твоего воскрешения много чего удивительного и непонятного, а для некоторых и пугающего, на каракке происходить стало.

– Что конкретно?

– Начнём с того, что из вашей каюты исходило сияние. Вы молились и, судя по этому сиянию, Бог вас услышал и дал знак. Ваш человек, карауливший дверь, потом шептался с вашими воинами и лица их были радостными. Один из моих матросов в достаточной степени знает ваш язык, чтобы понять разговор. Он передал мне подслушанное. Я не поверил, настолько это было невероятно! А потом начались чудеса, иначе и не назовёшь. Прежде всего, у людей пропали насекомые, что живут в грязных волосах. Были и исчезли в одночасье! Дальше – больше. Подбежал ко мне, упокой, Господи, его душу многогрешную, наш повар. Глаза круглые, вид ошарашенный. Шепчет, что у него с камбуза все тараканы ушли. Так и сказал «ушли». Будто собрались вместе, построились в колонну и в какую-то щель занырнули. Я посоветовал ему пореже в кувшин с вином заглядывать, но он схватил меня за рукав и потащил на камбуз. Там действительно не было тараканов, обязательной приправы ко всей варёной или жареной пище, что готовилась на плите. Я прошёлся по всему кораблю. Насекомых небыло, клянусь Девой Марией! Но это ещё не всё. Матросы подходили ко мне и с тревогой говорили, что крысы почти не показываются. А если какая и появится, то едва плетётся и не реагирует ни на что! Матросы сначала развлекались их ловлей, а потом встревожились. Хитрые, умные, наглые и очень шустрые зверьки превратились в непонятно кого! В команде поползли слухи, что каракка скоро утонет, вот крысы это и чуют, а так как среди океана спасенья им нет, то они потеряли вкус к жизни и ждут конца. И виновен в этом неупокоенный мертвец, то есть ты, кабальеро Илья. А подняло тебя из гроба колдовство вашего православного священника.

Рамон сделал глоток из своего кубка. Я, конечно, замечал на себе косые взгляды некоторых испанских матросов, но считал их появление отголоском моего поединка и гибели двоих испанцев. То, что они считают меня «неупокоенным мертвецом», узнал только сейчас.

– И как же вы, кабальеро, разрешили эту проблему? – спросил я, так же сделав глоток. – Что вы им сказали? «Упокоить» меня им бы не дали мои воины, скорее упокоили бы нескольких особо резвых!

– Именно это я им и сказал, одновременно посоветовав никого из русичей не задирать. И подумать, для чего дону Илье их губить? Наоборот, – говорил я матросам. – Если Бог, с которым дон Илья встречался на том свете, вернул ему жизнь и отправил обратно, то Он должен и их, матросов, оберегать! Иначе как русский боярин попадёт туда, куда ему попасть надо? А то, что паразиты попритихли, так вам от этого только польза. Вы теперь хотя бы сухари без червей едите и солонину без тухлого запаха!

– Получается, ты, дон Рамон, предотвратил бунт?

– Бунт или не бунт, но несколько глупых голов на плечах оставил. Вместе с так необходимыми в плавании умелыми руками. Экипаж более-менее успокоился. Придурок Хосе не в счёт, у него с головой всегда были нелады. А дурная голова, как известно, другим частям тела покоя не даёт, что подтвердил другой недоумок, на тебя кинувшись. Вот и упокоились двумя тушками.

Мы немного помолчали. Я медленно крутил в руке серебряный кубок и думал, для чего Рамон мне это всё говорит? Хочет показать, что он пользуется авторитетом среди команды? Или информировать меня, что я ему должен за предотвращённый бунт? А может, хочет показать свою лояльность к нам?

– Очень хорошо, что между русскими и испанцами на маленьком кораблике, затерянном в океане, царит мир и взаимопонимание, дон Рамон, – произнёс я. – И от всех своих товарищей я благодарю вас за это, благородный кабальеро!

– Я принимаю вашу благодарность, но хочу напомнить, что я не благородный кабальеро, а простой моряк, – сказал Рамон. – Ты и твой родственник, дядя, единственные дворяне на этом корабле, а я из нетитулованных людей. Только воля моего нанимателя и согласие вашего князя дали мне возможность командовать этим судном. И то до порта назначения, а потом снова боцманить. Капитаном корабля мне не стать. У меня нет знакомых судовладельцев, которые согласились бы доверить мне корабль, даже небольшой. А на собственный я не заработаю и за всю оставшуюся жизнь.

В словах Рамона послышались нотки сожаления и грусти. Мой обострившийся слух явно их различил. Карьерный рост весьма заманчивая штука. Но простой матрос знает свой потолок. При благоприятном стечении обстоятельств, плавая с одним капитаном долгое время и хорошо себя зарекомендовав, при наличии вакансии и обладая необходимыми знаниями матрос мог стать боцманом. Достигнув этого, он о большем и мечтать-то не будет! На капитана надо учиться, а это деньги, и не малые. Отсюда напрашивается вывод: человек, сидящий передо мной, уже имел статус выше нынешнего, но по каким-то причинам утратил его. Мне стало любопытно и я решил ускорить процесс раскалывания Рамона:

– Мне понятна твоя грусть о близком, но, как тебе думается, недостижимом. Чем я могу помочь благородному кабальеро?

Рамон, чуть скривив губы, с досадой в голосе произнёс:

– Я не кабальеро…

– Да бросьте, дон Рамон, – я приподнялся из-за стола и встал, опершись на него руками. – Вы дворянин или были им совсем недавно. Я приглядывался к вам.

Временный капитан отшатнулся и уставился на меня. В его глазах мелькнула тревога. А я продолжил:

– Не только я вам интересен, вы мне тоже. Вы отличаетесь от окружающих вас матросов. Вас выдаёт манера говорить. Грамотно выражаете свои мысли, правильно строите фразы, не как простолюдин. Ваши руки хоть и загрубели от тяжёлой работы, но сохранили свою аристократическую форму: запястье узкое, пальцы длинные. Матросы держатся с вами, как с офицером, а не как с одним из вчерашних матросов, выбившимся в боцманы. Если посмотреть на ваше лицо, особенно когда вы наблюдаете, как команда работает – на нём появляется выражение командира высокого ранга, привыкшего повелевать, а не дублировать чьи-то распоряжения. Такое же, как на лице князя Северского или дона Мигеля, капитана. Один в один! Даже у дона Педро нет такого выражения, хоть он и второй по статусу на корабле. – Я выпрямился и шагнул к окну. Мне показалось, или так оно и было, что за ним мелькнула тень. Шалит нечистая сила! Как важный разговор, так за окнами шастать начинает, уши греть. Я плотно прикрыл окно и продолжил:

– И дон Мигель, и дон Педро разговаривают с вами не как с подчинённым, а как с равным. Чем это можно объяснить? Тем, что они знают, кто вы на самом деле. И ещё. Из этого шкафа, – я указал пальцем, – пропали навигационные приборы. Красть их некому. Никто на галеоне, включая и меня, пользоваться ими не умеет. А «простой» боцман, – я выделил голосом слово «простой», – умеет! Я видел, как вы сегодня с ними работали. Поэтому у меня к вам несколько вопросов, кабальеро: что означает ваш рассказ, чего вы от меня хотите и кто вы на самом деле?

Рамон сидел, выпрямившись, с каменным лицом, и только бледность и двигавшиеся на скулах желваки выдавали его душевное состояние. Пауза затягивалась. Я взял кубок и отпил глоток. С хрустом разгрыз сухарь. Этот звук, видимо, помог Рамону сбросить оцепенение и посмотреть на меня. В его глазах я увидел сложную гамму чувств, но в них отсутствовала злоба и агрессия. Только растерянность, досада и, почему-то, облегчение. Постепенно гамма сменилась гармонией, и на меня смотрел уже успокоившийся, принявший решение человек.

– Я поражён вашими словами, дон Илья, – ровным голосом произнёс Рамон. – Мы ведь с вами практически не общались. Вашей наблюдательности и умению делать логические выводы на основе скудной информации могут позавидовать и иезуиты. Отвечаю в порядке заданных вопросов.

Он поставил на стол недопитый кубок и начал говорить:

– Я весь рейс приглядываюсь к вам, русичам. К вашему поведению, отношению друг к другу, к иным людям, простых воинов к дворянам. Как ваши благородные доны относятся к простолюдинам и воинам. Откровенно говоря, я поражён! Вы все как братья, а ваш герцог – всем вам отец родной! По слову которого любой из вас готов сделать всё. Он заботится о вас, следит за тем, как живут его люди, и старается эту жизнь облегчить. К примеру, питание. На испанских кораблях каждому матросу выдаётся провиант на неделю по установленным нормам. И что матрос с ним будет делать, съест сразу или частями, сырым или будет сам варить и жарить, никого из обитателей шкафута не интересует. Повар существует на корабле только для командования. А ваш герцог, узнав об этом порядке, поговорил с капитаном, и повар стал уступать своё место вашему кашевару. Который готовит, кстати, лучше капитанского. Узнав об этом, матросы каким-то образом договорились с нашим покойным мастером поварёшки, и он стал готовить на всю команду. Правда, приворовывая. Потому, наверное, и не выжил в тот шторм, когда вы песни пели и смеялись, а матросы тряслись от страха. Вот это тоже мне в вас понравилось. Вы не умираете раньше смерти!

– Дон Рамон, – перебил я собеседника. – Мы, русичи, тоже не идеальны. Как и в каждом народе, у нас есть и грешники, и праведники. Но большинство из нас старается жить по Заповедям Божьим, хоть и не всегда это получается. Раньше, когда Заповеди Его были ещё не известны на Руси, мой народ жил по своим Заповедям. Они ни в чём не противоречат Господним: почитай свой Род, защищай землю свою, живи по правде, помогай ближнему, чти родителей. Вы, католики, называете нас, православных, ортодоксами. Правильно! Мы на своей земле приняли и сохранили в чистоте учение Христа, принесённое Иоанном Предтечи. В другие страны и народы другие ученики Христа тоже несли Слово Его, но там нашлись люди, которые стали это Слово искажать. Произошёл раскол в христианстве, и образовалось католичество, новое вероисповедание. А у нас, православных, всё осталось так, как преподал Первоучитель. И ещё, что у нас есть, так это веротерпимость. Мы уважаем веру других и не насаждаем свою. В православие человек другой веры переходит добровольно. Бог един, а кто как Его славит дело самого верующего. Лишь бы иноверцы не вмешивались в дела наши, не учили, как нам жить и не хулили нашу веру. Но я не знаю таких случаев, чтобы кто-то из православия добровольно переходил в иную веру. На смерть шли, но вероотступниками не становились! Вот так. Извини, что перебил. Продолжай, слушаю.

Рамон, очень внимательно меня слушавший, вдруг хлопнул ладонью по колену, встал, принял серьёзный вид и твёрдым голосом произнёс:

– Я прошу благородного кабальеро оказать мне милость и выслушать мою просьбу, – и, поклонившись, остался стоять, вытянувшись чуть ли не по стойке «смирно».

Я поднялся, вышел из-за стола, встал напротив него тоже «смирно» и произнёс:

– Кабальеро, я вас слушаю!

Рамон, набрав в лёгкие воздуха, будто собирался нырять, чётко произнёс:

– Я никогда ничего ни у кого не просил, но сейчас прошу оказать мне великую милость и принять в своё товарищество русичей. Клятву верности могу принести в любое, удобное для благородного кабальеро время.

Поклонившись, Рамон замер, ожидая моего ответа.

Я был ошарашен его просьбой и не знал, что ответить. Рамон молча ждал. Его лицо с каждым прошедшим мгновением становилось всё мрачнее. Наконец он гордо вскинул голову, собираясь что-то сказать, но я его опередил. Справившись, наконец, с оторопью от его заявления, я, кашлянув, произнёс:

– Я несколько озадачен вашей просьбой, дон Рамон. Она для меня весьма неожиданна. Вы желаете стать одним из нас, практически о нас ничего не зная. Это очень серьёзный шаг с вашей стороны. Мы, русичи, обыкновенные люди, как и испанцы, франки и прочие. Не лучше и не хуже. Возможно, у вас сложилось не совсем верное мнение о нас. Просто наш князь специально для этой экспедиции целый год подбирал людей. А так у нас встречаются те же пороки, что и у всех. Мы не идеальны, я повторюсь, как и люди любого народа. Не скрою, вы нам нужны как специалист-мореход. И ваше желание примкнуть к нам мною только приветствуется. Но решения такого уровня здесь принимаю не я, а наш вождь князь Северский. Но я буду ходатайствовать за вас перед ним. Думаю, он к моим словам прислушается. Но вам придётся подождать до прибытия в порт, уж извините! И ещё хорошенько подумать, правильно ли вы поступаете.

Рамон с явным облегчением выдохнул набранный воздух и улыбнулся:

– Я обо всём подумал и моё решение неизменно.

– Я верю вам, дон Рамон, но решение принимать не мне, а моему сюзерену. Но мы должны знать о вас больше, чем я смог узнать благодаря своей наблюдательности.

– Вам необходимо знать историю моей жизни? – Рамон посмотрел мне в глаза и твёрдым голосом произнёс: – Извольте, дон кабальеро. Моё настоящее имя действительно Рамон. Это моё второе имя. А полное – Хуан Рамон Алонсо Маркес, идальго. Я младший сын идальго Рамона Амадо Алонсо Бланко. Наша семья имела дом в небольшом городке недалеко от Кадиса. Я получил хорошее воспитание, для чего отец специально приглашал учителей. У нас был большой участок земли, на котором крестьяне выращивали пшеницу, виноград и овощи. Дохода хватало вести приличный для дворянина образ жизни. Только меня всегда манил океан. Мой дядя, младший брат отца, служил в королевском флоте. Его рассказы во время нечастых посещений нашего дома и зародили в моём сердце мечту стать моряком. Благодаря дядиной протекции меня взяли во флот. Окунувшись в корабельную жизнь, я понял, что путь на шкафут будет труден. Но это меня не испугало, я поставил себе цель и шёл к ней. Благодаря своему упорству, дворянскому происхождению и, чего скрывать, протекции дяди, я карабкался по служебной лестнице, пока не стал капитаном бригантины. Портом приписки бригантины был Кадис. Там я и жил в небольшом домике, когда находился на берегу. Семьи, как и у большинства молодых капитанов, у меня не было. Поместье после смерти отца досталось старшему брату Филиппу. Жил он со своей многочисленной семьёй весьма скромно, хоть и обладал приличным земельным наделом с несколькими сотнями работавших на нём крестьян. Но дохода их труд брату не приносил. Крестьяне нищали, так как выращивать свой хлеб стало не выгодно из-за очень высоких налогов и низких закупочных цен, установленных королевскими чиновниками, хотя в стране и было много денег. Даже у крестьянина в кошельке могли найтись золотые монеты. Галеоны из Нового Света ввозили золото и серебро десятками тонн. Но всё оно доставалось высшему дворянству и королю и тратилось на их прихоти, войны, солдат, балы и развлечения, а не на развитие сельского хозяйства или ремёсел. Получалось так, что ввозить иностранные товары и продукты в Испанию стало выгоднее, чем производить своё. Деньги обесценивались. Вся страна, при наличии огромного количества золота, была в долгах у иностранных банкиров! У моего брата тоже были долги. А продать землю, чтобы их погасить, он не мог. Значительная часть дворянских владений являются майоратами. И по закону передаваться они могли по наследству только старшему сыну. И были неотчуждаемыми, то есть не могли закладываться и продаваться за долги. А отказаться от них владетель не мог. Так что брат был богатым нищим землевладельцем, которого его земля не кормила, а разоряла. Не только у него были такие проблемы. Вся страна переживала острый недостаток продуктов питания, цены на которые всё больше росли.

Меня проблемы брата не затрагивали. Король на содержание флота денег не жалел. На жизнь мне хватало. Даже, как уже говорил, прикупил небольшой домишко недалеко от порта и нанял пожилую женщину для присмотра за ним, когда я в плавании, и стряпни и уборки с постирушками, когда я на берегу. Как-то вечером, возвращаясь с верфи, где ремонтировалась моя «Ласточка», я наткнулся на двух бродяг, которые, даже ночи не дождавшись, в кривом переулке грабили юную девушку, почти ребёнка. Я скромно поинтересовался у них, как пройти к церкви Святого Варфоломея. Конечно, те меня послали, но в другом направлении. Я с ними не согласился и попросил уточнить маршрут. Дальше всё было просто. Оба устало привалились к стене, а я проводил девушку до её дома. И влюбился! Серенады под окнами не пел ввиду полного отсутствия музыкального слуха и незнания текста. Но мы иногда встречались и гуляли по городу. Я узнал, что Валентина, так звали мою любимую, дочь марана, крещёного еврея, имеющего скромную ювелирную мастерскую и небогатую клиентуру. Меня это не смущало. Решили повенчаться осенью, когда я вернусь из плавания. Но ничего у нас не получилось.

В Кадис ворвалась английская эскадра под командованием адмирала Дрейка. Он уничтожил находившиеся там испанские суда, собранные королевским указом для похода на Англию. Сильные повреждения получила и моя бригантина, моя «Ласточка»! А я – тяжёлые ранения: перелом левой ноги и ожог головы и спины. С тех пор я и ношу этот платок. Волос лишился полностью, кожа на голове была в чудовищном состоянии. Как я выжил – не знаю, но моя Валентина была со мной, мыла, кормила, мазала ожоги какой-то мазью, развлекала своим щебетанием. В живых из всего моего экипажа остался я и восемь матросов, тоже израненных в разной степени. Они вытащили меня из-под горящих обломков, принесли в мой дом и остались, так как идти им было некуда, а некоторые и не могли из-за ран. Кухарка готовила нам еду, Валентина присматривала и помогала изредка приходящему медикусу. Так мы все, кроме Валентины, конечно, и жили в моём доме. Пока шло наше лечение, Испания приступила к снаряжению ещё одной огромной эскадры. Но флот собирали уже в Лиссабоне. Об этом нам рассказала Валентина. Матросы мечтали поскорее выздороветь и отомстить английским собакам за наши корабли.

А потом Валентина не пришла. Я ждал её день, два, три, на четвёртый послал Пепе, боцмана, на разведку. Вести, им принесённые, повергли меня в ужас! Дом, в котором жила семья Толедано, был разграблен, а они сами исчезли. По словам одних, их арестовала Святая инквизиция за иудейские моления и чтение Талмуда. По словам других – они успели бежать, бросив всё своё имущество. А донос на них написал сын лавочника, тощий прыщавый юнец, которому, по словам третьих, клятая иудейка, так её растак, посмела отказать! Я ещё не мог самостоятельно ходить, меня мучили чудовищные боли. И я ничего не мог предпринять для поиска любимой. Пепе опять сходил на разведку и узнал, что доносчик свои тридцать сребреников не получил. Это значило, что Валентину с отцом ещё не поймали, потому вознаграждение не могло быть выплачено. Беглецов не нашли, и это радовало! Видимо, инквизиторы не хотели делиться с иезуитами. У тех служба сыска была поставлена очень хорошо, и скрыться от неё практически никому не удавалось.

Время шло, мои раны постепенно затягивались. Но душевная продолжала кровоточить. Мои матросы, кроме Пепе, выздоровели и были отправлены в другие экипажи. У Пепе сломанные рёбра долго не срастались и к несению службы он, как и я, был ещё не годен. В конце июня 1588 года до нас дошли вести, что Испания закончила снаряжать огромную эскадру и та, получив название «Непобедимая армада», отплыла от Ла-Коруньи к берегам Англии. Мы с нетерпением ждали вестей и дождались. Королевское предприятие закончилось катастрофой. «Непобедимая армада» погибла. Это был страшный удар. У Испании не осталось боеспособного флота, её морское могущество было подорвано. Все поняли, что теперь англичане совсем обнаглеют.

Прошло полгода, и я снова мог встать на квартердеке. Но кораблей было меньше, чем капитанов. От Валентины вестей небыло, где её искать я даже не представлял. Деньги почти закончились. В целях экономии Адмиралтейство провело сокращение личного состава, и мы с Пепе остались на берегу, получив небольшое выходное пособие. Мне с большим трудом удалось наняться капитаном на каравеллу, небольшое трёхмачтовое торговое судно. Верный Пепе был со мной. До конца навигации успел сделать всего один рейс, хозяину каравеллы подвернулся, как он думал, выгодный фрахт на Канарские острова. Быстро погрузили бочки с вином и оливковым маслом, это и был наш груз, и вышли в осеннее море. Только обещанная приличная сумма денег за доставку и полное их отсутствие в карманах подвигло меня на этот тяжелейший рейс. До островов домчались быстро, но лавирование между ними добавило седины моим отсутствующим волосам. Обратный путь был ещё хуже. Мало того, что океан бурный и ветра противные, так ещё и груза в Испанию не было, шли пустыми, в балласте. Каравеллу швыряло с волны на волну как щепку. Но всё-таки мы уцелели и дошли до дома. Зима тянулась долго, нудно и голодно, но и она закончилась. Хозяин нанял новую команду, в которой оказались и несколько знакомых мне по прежней службе моряков. А остальные – шваль портовая и необученная молодёжь.

Мы готовили судно к выходу в море. Однажды утром я шёл в порт. И удивлённо смотрел на горожан, спешащих куда-то к центральной площади. Остановив одного из них, я спросил, что произошло. И услышал:

– Евреев-еретиков к аутодафе приговорили, сейчас жечь будут!

Сердце тревожно сжалось. Я бросился следом за всеми. На площади было уже полно народа. А в её центре пылал костёр! Я схватил за плечо стоявшего рядом простолюдина и спросил, называли ли имена этих еретиков.

– Да, кабальеро, называли, – ответил он, не отрывая взгляда от костра. – Какие-то Толедано, мужчина и женщина.

Отпустив горожанина, которому я до боли сжал плечо, резко развернулся и быстро пошёл к своему дому. Поднялся в комнату и со стоном упал на кровать. Их всё же поймали и убили, потешая толпу! И я не мог ничего сделать. Моя любимая умерла в страшных муках, но любовь к ней осталась и взывала к отмщению. Ещё жив негодяй, из-за алчности и похоти которого погибли невинные люди, разрушилась моя жизнь. Одиночество, вот мой удел. С Испанией, жестокой и фанатичной, меня уже ни что не связывало. Я проклял её чудовищные законы и принял решение.

Вернувшись на каравеллу, я собрал нанятых на неё своих бывших матросов и сказал:

– Инквизиторы поймали и казнили мою Валентину. Вы помните её и её заботливые руки, что лечили ваши раны. Теперь она умерла. Я хочу покинуть эту жестокую страну и уплыть в Новый Свет. Там тоже много жестокости и несправедливости, но есть хотя бы возможность постоять за себя и своих близких и самому создать своё будущее. Пойдёте вы за мной или нет, решать вам. Я уйду в любом случае. Даже если буду один на палубе и без куска хлеба в трюме. Мне противно жить в стране, где убивают безвинных!

Матросы знали историю моей любви и, тяжко вздохнув, перекрестившись и прошептав молитву, приступили к обсуждению моего предложения.

– А как же хозяин каравеллы? – спросил Пепе. – Ведь если мы угоним его корабль, то будем обвинены в пиратстве и станем вне закона.

– За всё в ответе буду я один. Вы сможете сослаться на то, что я вас обманул. Это в случае неудачи. Но я знаю, что всё получится. Мы уйдём ночью, а хватятся нас только утром. И куда мы пошли – не известно.

– Хорошо, а как к этому отнесутся остальные матросы?

– Выйдем в море – спросим у них. Несогласным дадим лодку, и пускай гребут к берегу.

– Мы согласны, капитан, – за всех ответил Пепе, перед этим пристально посмотрев на каждого матроса и дождавшись их утвердительных знаков.

– Тогда слушай мою команду, – произнёс я. – Уходим завтра ночью. Мне напоследок необходимо будет уладить несколько дел. Завтра работаем как обычно. Никто ничего не должен заподозрить.

Я вернулся к себе в каюту, разделся и лёг спать. На душе, впервые за много дней страданий, появилось холодное спокойствие. Решение принято: убью гадёныша, уплыву в Новый Свет, если получится уйти от кораблей королевского флота, превосходящих эту мелкую посудинку по скорости, а там будь, что будет.

Утром на пристань приехал хозяин каравеллы. Проверил размещение груза в трюме, выпил у меня в каюте вина и посоветовал ускорить погрузку и не задерживаться в порту. Я попросил его выплатить часть причитающихся команде денег авансом, чтобы матросы могли, согласно договорённости, купить и привезти какой-либо товар и для себя. Но старый скупердяй только носом посопел и, ничего не ответив, укатил.

Я назначил время отплытия и стал готовиться к завершению своего последнего здесь дела: наказанию доносчика. Он так и жил в доме своего папашки, всё такой же тощий и прыщавый. Я видел его несколько раз, но сам ему на глаза старался не попадать: он знал, с кем встречалась Валентина, но донести на дворянина и офицера королевского флота или не осмелился, или инквизиция решила подсобрать на меня ещё информации, что более вероятно. С собой, кроме надёжного Пепе, никого больше брать не стал. Я не хотел впутывать в свою вендетту лишних людей. Гадёныш будет знать, кто его наказал, а остальным не обязательно.

В ночь перед отплытием, ближе к полуночи, мы с Пепе прокрались в дом лавочника через чердак. Было тихо, все уже должны были спать, но в щель под дверью одной из комнат пробивался лучик света. Кто-то бодрствовал, и это было плохо. Этот кто-то мог поднять тревогу. На цыпочках мы прокрались к двери. Она была не заперта, и мы, соблюдая осторожность, вошли. Но скрипнула половица! Человек за столом, освещённым свечой, поднял голову от каких-то бумаг и раскрыл рот. Брошенный мной стилет вошёл ему точно в горло, прервав так и не успевший родиться крик. Человек рухнул в кресло, захрипел и задёргался. Пепе подскочил к нему, выдернул стилет и ударил в сердце. Раз, другой. Тело перестало дёргаться и осело.

Это был сам лавочник. Убивать его в мои планы не входило, но судьба распорядилась по-своему. Я хотел выкрасть прыщавого доносчика и повесить на площади, где казнили преступников. Но бессонница его папашки заставила план поменять. Тихо ступая, мы нашли комнату того, кто мне был нужен изначально. Она тоже была не заперта. В узкое окошко светила тонким серпиком луна. Её света мне хватило, чтобы разглядеть: на широкой кровати свернувшись клубочком, спал выродок, лишивший меня любимой. Такой невинный, беззащитный, глупый ребёнок! Но сколько жизней он ещё отнимет, сколько загубит судеб, если дать ему жить дальше? Я нашёл на прикроватном столике свечу и зажёг её от лежавшего тут же огнива. Потом оторвал рукава висевшей на спинке кровати рубашки и тихонько потряс Иуду за плечо. Тот что-то пробормотал и попробовал повернуться на другой бок, но я встряхнул его уже энергичней. Гадёныш открыл глаза и рот, в который я тут же воткнул кляп. Потом, резко отбросив одеяло, перевернул его на живот и связал руки. Схватив за волосы, выдернул пленника из кровати и посадил на стул. Он смотрел на меня огромными от ужаса глазами и мелко трясся, а под ним расплывалась вонючая лужа.

– Что, деточка, стра-а-шно? – с издёвкой произнёс я. – А доносы писать на невинных людей и смотреть потом, как они горят на костре, весело?!

Меня стало потряхивать от сдерживаемой ярости. Пепе, тихо подойдя, произнёс:

– Дон Хуан, я пока дом осмотрю, а вы тут сами, – он выразительно посмотрел на пленника. Тот затрясся ещё сильнее и начал что-то мычать сквозь кляп, сползая со стула на пол, но мне не нужны были его слова. Я пришёл за его жизнью!

Я умолчу о том, что с ним сделал. Я отомстил, и это главное. Злость ушла, осталась только пустота. Дело сделано. Я решил начать жить по-новой, и когда мы пришли на корабль, приказал называть себя Рамоном, негоциантом, а не идальго. Так я отказался от дворянства. А дальше всё проще и трагичней. Шквал у островов Зелёного мыса, сломанные мачты, с которых не успели сбросить паруса неопытные матросы. Обломки бригантины на берегу пустынного островка и четыре месяца борьбы с голодной смертью. Я лишился почти всех своих новобранцев. Выжили только мои шестеро старичков и двое матросов, нанятых в Кадисе. Потом нас нашёл дон Мигель, чей корабль так же шквалом снесло к нашему острову. Но ему повезло, его каракка осталась цела. Нам так же повезло, что его каракка осталась цела. С тех пор и плаваем вместе. Сделали рейс в Новую Испанию. Теперь везём вас в Буэнос-Айрес. Вот и весь мой рассказ. Длинно получилось, так ведь я тебе, кабальеро, про всю свою жизнь поведал, без утайки. Я убийца, вор и пират, не ограбивший ни одного судна и не загубивший ни одной невинной души. Меня, возможно, разыскивают, а, может, и нет, сочтя погибшим.

Рамон замолчал. А я встал, налил ему вина и повернулся к окну. За ним, как и вчера, и позавчера, расстилался океан. За кормой резвились дельфины, над водой парили большие птицы, альбатросы, кажется. Мне было не до них. Я думал о поведанной мне человеческой судьбе. Рамон не врал. Благодаря своему нательному кресту я мог это определить: крест становился ощутимо холодным, если тот, с кем я говорил, лгал. Узнал я об этой способности креста случайно, но несколько раз успел проверить. Я повернулся к Рамону.

– У русских существует такой обычай, – произнёс я. – Заключив какой-либо договор или соглашение, мы жмём руки. Это называется «рукопожатие». Делается оно для того, чтобы показать: в руке нет оружия, люди доверяют друг другу, между ними нет обмана.

Выйдя из-за стола, я протянул ему руку. Рамон подал свою.

– Капитан, я жму твою руку в знак моего к тебе доверия.

Мы обменялись крепким рукопожатием. Затем наполнили кубки остатками вина, чокнулись и выпили. Я перевернул свой и сказал:

– Ещё один обычай: выпив вино и перевернув кубок, как я это сейчас сделал, мы показываем, что в нём не осталось ни капли зла или недоверия к тому, с кем осушаем чаши.

Рамон, допив своё вино, так же перевернул кубок и произнёс:

– Я становлюсь русским! Осталось только выучить ваш язык, креститься в вашу веру и сменить имя, и я действительно начну новую жизнь!

– Если ты действительно желаешь креститься в православную веру, то обратись к отцу Михаилу. Это его епархия. Он и новое имя даст при крещении. И ещё. А как отнесутся к твоему решению твои люди? Они могут и не одобрить его.

– Заставлять их делать то же, что и я, я не могу. Они свободные люди. Именно за свободой мы и бежали в Новый Свет. Каждый будет решать сам. Я поговорю с ними, когда придём в порт.

– Это правильно, идальго, а сколько нам ещё идти до Буэнос-Айреса?

– До входа в устье Рио де Ла-Плата при таком ветре ещё около четырёх суток. Я, как и сказал, подошёл ближе к берегу. Его уже должно быть видно. Недалеко от устья Ла-Платы будет островок. Небольшой. На нём морские звери с рыбьими хвостами живут. В Серебряную реку входить надо остров огибая слева, мористее, иначе на мель нарваться можно, что между островком и мысом материковым река намыла. Дальше, в русле реки, увидим ещё один остров с милю длиной, Исла де Горрити называется. За ним есть просторная бухта с песчаным берегом, удобным для швартовки. Это всё мне дон Педро и капитан рассказали, поделились своими знаниями. Я-то здесь не был, а они уже были. От мыса до порта Буэнос-Айрес, с ночными стоянками на якорях, ещё выйдет суток четверо. Идти будем медленно, но зато на мель не налетим. Заканчивается ваше путешествие!

Внезапно в каюту вбежал матрос и прокричал:

– Там, там чудовища морские! Огромные!

Я и Рамон ринулись на палубу. Вдоль левого борта выстроилась почти вся команда галеона, включая и моих стрельцов. Все молча смотрели в океан. Там, то появляясь среди волн, то вновь в них погружаясь, резвилось стадо китов.

– Кто это? – услышал я вопрос, неизвестно кому предназначенный. Голос вопрошающего дрожал.

Я буквально физически чувствовал страх, нарастающей волной исходивший от людей.

– Что, морячки, спина в ракушках! – крикнул я, привлекая внимание к себе. – Китов никогда не видели? Так смотрите! Это самые большие животные во всём мире. А хотите знать, чем эти огромные чудовища питаются?

– К-корабли г-г-глотают, – произнёс, заикаясь, кто-то у меня за спиной. Я повернулся к сказавшему и спросил, откуда он это знает.

– Я у капитана в каюте был. На столе портулан лежал. Я заглянул, а там вот это чудовище нарисовано, корабль в пасти держит!

– А написано было «Здесь водятся чудовища», да?

– Не знаю, я читать не умею.

– Слушайте, что я скажу! – я повысил голос, чтобы было слышно всем. – Эти звери не едят корабли, как не едят и людей. Они даже крупную рыбу не способны проглотить. А едят такие огромные животные вот это! – я указал рукой за борт. Окружавшие меня люди уставились на воду, поверхность которой была покрыта обширными желтовато-рыжими пятнами планктона. Местами виднелись скопления зоопланктона – мелких рачков, создававших впечатление насыпанных в воду рисовых зёрен.

– Вот это, непонятно что, и есть еда морских Голиафов! Понятно? – сказал я и тут же грозно рявкнул:

– Кто на помпе? Кто на парусах? Капитан, почему бардак на палубе!

Вокруг меня моментально образовалась пустота. Только Рамон остался и смотрел удивлёнными глазами.

– Что смотришь так ты на меня, идальго? Да, я знаю много об окружающем нас мире, но не всё. Я был за чертой жизни и смерти и по милости Божьей, вернулся. И обрёл знания, а не потерял рассудок, как многие до меня, так же вернувшиеся из-за черты. Бог так решил. Не мне судить о делах Его!

– Так это правда, ты действительно говорил с Ним! – Рамон перекрестился и, поклонившись, заторопился на квартердек. Киты скрылись в океанских волнах. А я остался на палубе и до самых сумерек любовался, как резвились несколько дельфинов. Они ныряли и брызгались, не обращая внимания на наше судно. Иногда на палубу выскакивали летучие рыбки, и матросы со смехом хватали их. Ветер шевелил мои волосы, на душе было спокойно. Ни о чём не думалось. Я, кажется, даже прикемарил, опершись на пушку, но тут в мой мозг ворвался зов:

– Человек, человек, отзовись!

Я встрепенулся и посмотрел на воду. Солнце зашло, и под бортом было темно.

– Бродяга, это ты? – мысленно спросил я.

– Да, это я. Но ты, человек, был на другом корабле! Я тебя на этом встретить не думал. Но я рад!

– Я тоже рад! Продолжаешь искать братьев по разуму среди людей?

– Продолжаю, только не получается. Пугаются люди, замыкаются.

– Тебе не сейчас этим надо заниматься. Вот лет через триста, когда люди сами начнут искать контакт с дельфинами, тогда всё получится.

– Я столько не проживу. За триста лет в моём народе сменится двадцать поколений, если только кто-то из нас уцелеет к тому времени. Нас было всего-то пятьдесят особей, наделённых разумом. Сейчас, вместе со мной, осталось пятнадцать. Мы умрём раньше, чем люди начнут с нами говорить.

– Но почему? Другие дельфиньи стаи растут в числе, а вы уменьшаетесь.

– Мы привыкли доверять людям и шли к ним, а те нас просто убивали. Особенно молодых, когда те общались с человеческими детёнышами, выходившими на берег. Мозг ваших детей более приспособлен к контакту. А ваши взрослые человеки в это время ловили наших молодых сетями.

Бродяга замолчал. Волна его скорби докатилась и до меня, я чётко улавливал исходившие от него эмоции. Наконец он успокоился и продолжил:

– Кто-то из наших погиб в схватках с акулами и косатками. Некоторые, разуверившись в возможности опять жить рядом с человеками, закрыли свой разум и ушли к диким дельфинам.

– Подожди, а дети тех, ушедших, они что, не способны к общению?

– Через два-три поколения эта способность пропадает. Дикий мозг доминирует над цивилизованным.

– У людей, Бродяга, то же самое. Тонкая плёнка цивилизации очень быстро с человека слетает, и он снова превращается в дикого зверя. – Я вздохнул и продолжил:

– Если тебе необходимо общение, то я готов! Особенно вечерами, когда появляется свободное время. Ты знаешь огромную реку, что вскоре будет перед нами? Я буду жить на её берегу, правда, где именно ещё не выбрал. Станет скучно, приплывай, пообщаемся.

– Пресная вода не для нас. К тому же она очень грязная. Там, где эта вода сливается с океанской, даже его вода становится грязной. Я заплывал туда несколько раз из любопытства, и мне не понравилось. Нет, не смогу я тебя там навещать.

– Жаль, конечно. В океане я, надеюсь, не скоро появлюсь. На берегу дел много. Да и устал я от корабельной жизни.

Мы помолчали. Я не видел глазами своего морского знакомца, но ощущал ауру его присутствия.

– Бродяга, – позвал я дельфина, и когда тот откликнулся, задал ему вопрос:

– Ты же был здесь и знаешь дно возле берега, так?

– Да.

– Расскажи мне, какое оно хотя бы до большого мыса, недалеко от которого остров с ластоногими есть.

– Ты хочешь знать, как выглядит дно?

– Да. И про берег, если знаешь.

– Хорошо! Сейчас вы подплываете к устью реки. Она широкая, но твой корабль по ней не сможет пройти. Река течёт из озера, мне в нём тоже не понравилось. После устья реки на юге будет каменный мыс с двумя небольшими островками. На них тоже живут ластоногие звери. Потом идёт длинная широкая песчаная отмель, от берега плавно понижающаяся в океан. Размер её определить не могу, не знаю ваших мер длины. Глубину не назову по той же причине. Но так думаю, что в прилив твоё судно не дойдёт до суши три-четыре своих длины, в песке завязнет. Ты на том берегу хочешь жить?

– Нет, это я на всякий случай выспрашиваю. Корабль мой течёт, едва успеваем воду откачивать. Я должен знать, куда в случае беды выброситься можно, чтобы его не потерять.

– Да, я знаю, где вода проникает в твой корабль. По стороне, где ты сейчас стоишь, в той части, где нос. Там щель, в которую войдёт кончик моего плавника.

Теперь я знал, где образовалась проклятая течь. Но чтобы её заделать, надо нырять в тёмный трюм и работать под водой, без света, на ощупь. И кого же мне туда загнать, а? Как бы самому слепого Ихтиандра изображать не пришлось!

– Спасибо, Бродяга, за информацию. А камней больших, кораблю опасных, на той отмели нет?

– Кое-где есть, но точно где, сказать не могу. Но их мало. После низкого берега, южнее, будет ещё один каменный мыс. Большой. Потом несколько рек, вытекающих из лагун с солёной водой. А уж после них – мыс с островом напротив, где тоже живут звери и птицы. Там вода становится грязной. Тебе туда надо?

– Да, мне туда надо, если корабль мой не станет тонуть. Буду уповать на то, что всё же не придётся аврально прерывать плавание.

Мы ещё немного поговорили. Всего второй раз я общаюсь с Бродягой, но чувствую, что мне это делать с каждой мысленно произнесённой фразой становится всё легче и легче. Правда, когда дельфин попытался передать мне какую-то картинку, я уловил лишь смутный образ. Жаль, конечно, но наскоком и урывками обучаться телепатии не получается.

Утро я начал с аврала. Надо разобраться с течью. Для этого мне были нужны ныряльщики. Как ни странно, но матросы Рамона не умели плавать. И это оказалось правдой. Опросил стрельцов. Нашлись трое, выросших на реках и с детства умевших нырять, задерживая дыхание на продолжительное время: раков ловили да играли в «кто кого пересидит». Стараниями круглосуточно работавших на помпе стрельцов воды в трюме было по пояс, можно для освещения повесить фонари. Уже лучше! Приказал разыскать и принести к трюмному люку кудель или паклю, гвозди, молотки и доски, какие найдутся. На камбузной плите велел поставить подогревать смолу. Помпа, издавая хлюпанье и чавканье, работала беспрерывно. Лишь бы выдержала! Ну, приступим, помолясь!

Разделся вместе со своими «водолазами» до исподнего. Крест снимать не стал: что-то подсказывало, что теперь он у меня на шее должен быть постоянно. Как говорить будут в будущем: в кино, в бане, в ресторане. Нырять приказал парами. Остальные на подхвате, будут груз из трюма на верёвках вытаскивать. И вот я с молодым стрельцом Филей полез в трюм, держа в руках зажжённые фонари. Первым шёл я. Вода в трюме бр-р-р холодная. Но надо, Федя, надо! Кажется, я эту бессмертную фразу произнёс вслух.

– Меня Филей зовут, – раздался за моей спиной вроде даже обиженный голос стрельца: командир, а попутал имя своего бойца, обидно!

– Вот и хорошо, что тебя зовут, Филя, – сказал я и, указав ему на крюк, приказал:

– Фонарь сюда повесь, возьми остальные – и тоже на крюки.

В свете пока двух фонарей осмотрелся. В центре трюмного помещения возвышался штабель небольших размером ящиков с ручками по бокам. На вес, я попробовал поднять один, килограммов двенадцать – пятнадцать. Добротно сбиты гвоздями с широкими шляпками. Что в них – узнаю потом. Филя развесил ещё четыре фонаря, и в помещении стало гораздо светлее! Кроме штабеля ящиков, обнаружились двадцать закупоренных бочек литров на двести каждая. Я их даже трогать не стал: не всплыли, значит тяжёлые. И приличный штабель слоновьих бивней. Значит, галеон побывал в Африке, бивни оттуда! Так, заканчиваем экскурсию, начинаем заныривание. Первый пошёл!

Вспомнив слова Бродяги, где он видел щель, я зашёл с левого борта и, набрав в лёгкие воздуха, нырнул, вернее, присел, погрузившись с головой. Темно, отблески света фонарей мечутся по воде, но в глубину не проникают. Как искать эту щель? Придётся действительно на ощупь!

– Эх, мне бы зрение кошачье, чтоб в темноте видеть, – подумалось.

Постепенно стало светлее, я даже начал различать палубные доски.

– Фонари, наверное, ближе к воде перевесили, – предположил я, – или глаза привыкать начали. Да где же эта щель клятая? А-а, вот она! – от радости, что обнаружил диверсантку, я даже улыбнулся. Чем сразу воспользовался набранный мной в лёгкие воздух, вырвавшись изо рта несколькими пузырьками. И тут кто-то грубо схватил меня со спины и рванул вверх! Оказавшись головой в воздушной среде, я заорал и крутнулся в сильных руках, пытаясь освободиться.

– Боярин, живой! – услышал я чей-то вопль у самого уха и расслабился. Это Филя выдернул меня из воды, как репку из грядки.

– В чём дело! – грозно рыкнул я.

– Так я думал, утоп ты, воевода, – произнёс стрелец. – Нырнул и не выныриваешь! Я у себя в деревне на спор всех под водой пересиживал, до сорока считали. А я почти до ста досчитал, а потом испужался и вот… Прости, воевода, ежели что не так!

– Да нет, всё так. Правильно сделал. Увлёкся я маленько, но щель подлую обнаружил. Теперь всех сюда зови, ящики надо убрать, рядом с ними течёт.

Я и Филя выбрались на пушечную палубу, где нас, продрогших, с кувшином вина и парой шерстяных одеял ожидал заботливый Пантелеймон. А внутрь трюма спустились несколько стрельцов. Быстро организовав живой конвейер, они стали поднимать ящики и складывать их на орудийной палубе. Решив, что пора сделать ревизию груза, я абордажным топориком вскрыл один ящик, потом второй. Внутри лежали слитки меди, по три штуки в каждом. Наугад вскрыл ещё два. Там тоже была медь. Ещё находясь в трюме, я наскоро пересчитал находившиеся там ящики. А сейчас умножил на приблизительный вес каждого и присвистнул. Галеон подарил нам не меньше пятнадцати тонн металла. Отлично! Медь нам тоже пригодится. Может, пушки лить придётся.

Часть людей под командой Пантелеймона занялась вычерпыванием воды. На пушечной палубе поставили пустые бочки, в них опорожняли вёдра. А потом грузовой стрелой наполненную бочку выносили за борт и опрокидывали. Качать из трюма помпой было дольше и тяжелее, производительность у неё мала и люди быстро уставали. А с бочками получилось нормально. Стрельцы уже убрали ящики, мешавшие подобраться к предполагаемому месту нахождения течи, но продолжали освобождать трюм от груза. Я спустился в ставшее просторным помещение. Воды было по колено. Несколько сильных, но, к счастью, небольших струй, били фонтанчиками через разошедшиеся доски борта у самого трюмного настила, положенного поверх балласта. Хорошо, что хоть в борту течь, а не в днище, а то пришлось бы и балласт выгружать. Да, галеон! Видно, волны славно тебе по носу настучали! А может и приплыло что.

Ещё полчаса ударной работы, и уже матросы, как более компетентные в этом деле, принялись за ликвидацию течи. Дружно застучали молотки, забивая в щели просмолённые жгуты из пакли. Течь прекратилась, и замёрзшие люди, быстро дочерпав оставшуюся воду, густо замазали горячей смолой законопаченные щели, а поверх ещё прибили доски. Установив и закрепив вертикальные брусья, подпёрли клиньями наложенную заплатку. Всё, одной проблемой меньше.

Усталые, но довольные, поднялись на верхнюю палубу. Там нас ждал Рамон с винным бочонком и большим котлом, из которого очень вкусно пахло гречневой кашей. Вино капитан черпал металлической кружкой, из которой подошедший к нему матрос или стрелец и пил, а выпив, получал из рук кашевара квадратную досочку, на которой лежала горкой та самая каша. С кусками варёной рыбы, имевшей неосторожность вечером запрыгнуть на палубу. Вкус неописуемый, и мы, наработавшись и намёрзшись в трюме, живо всё смолотили. Я не стал кичиться своим положением и пил и ел вместе со всеми.

Облизав ложку и убрав её в чехол, я встал с пушечного лафета и огляделся. По левому борту, но мористее, шла увенчанная белой шапкой парусов бригантина, а впереди, тоже мористее, каракка. Глубина явно уменьшилась, и лазурные волны Атлантики сменили свой цвет на зеленовато-бурый. Вдоль правого борта виднелся холмистый берег Уругвая. В подзорную трубу, взятую мной у Рамона, увидел напротив нас, на траверзе, как говорят моряки, два сливавшихся с поверхностью воды островка. За ними – мыс в белой пене прибоя, а левее начинались длинные песчаные пляжи. Всё как говорил Бродяга. До берега, получается, совсем недалеко!

– Дон идальго, капитан! – крикнул я Рамону, поднявшемуся уже на ют и что-то рассматривающему по ходу галеона. – Где мы?

– Нас порядочно снесло к берегу, – ответил тот. – Галеон сам по себе сильно парусит, а при отсутствии многих необходимых для маневрирования парусов удержать его на курсе сложно. Но это не страшно. Находимся мы в трёх днях хода от устья Серебряной реки. А буквально сейчас миновали устье ещё какой-то реки, довольно широкой.

Услышав эти слова, вся команда разразилась громкими криками восторга. Скоро, очень скоро закончится наше плавание, и мы вновь ступим на землю! Я тоже радовался со всеми, но, оказывается, не все ещё морские приключения для нас закончились. Сквозь лезущий в уши шум, поднятый людьми, в мой мозг вторгся голос разумного дельфина:

– Человек, отзовись, человек!

– Слышу тебя, Бродяга!

– Мы рядом с твоим кораблём, нас атакуют косатки!

Я выхватил из тубуса подзорную трубу. Но и без неё было видно, как со стороны океана мчались, выскакивая из воды, несколько дельфинов, а следом, охватывая стайку моего морского друга с флангов, резали волны четыре характерных и легко узнаваемых спинных плавника. Косатки, убийцы китов, по-испански асесина балленас, крупнейшие плотоядные дельфиновые. Да! Они тоже из дельфиньей семьи, но это не мешает им, как сейчас, азартно загонять родственничков на мелководье.

– Чем могу помочь, Бродяга?

– Мы спрячемся за твой корабль, касатки к нему подойти побоятся. Корабли больше китов, значит, сильнее.

– Хорошо, делай! Пантелеймон! – заорал я. – Берёшь десяток стрельцов и бегом в пороховой погреб. Четыре берсо, зарядов с ядрами два десятка на палубу, мухой!

– Что случилось, боярин, кабальеро? – со всех сторон на меня посыпались вопросы.

– Смотрите туда, – я указал рукой направление. – Это дельфины.

– Да! Знаем! Уже видели! – раздались голоса окруживших меня людей.

– За ними гонятся их враги, – продолжил я. – Мы должны помочь дельфинам. Они наши морские братья, вы уж мне поверьте!

Прибежал дядька, держа в охапке не малого веса вертлюжную пушчонку. За ним, нагруженные снаряженными сменными затворами берсо и ещё тремя стволами, прибежали остальные стрельцы. Быстро установили пушчонки вдоль борта на вертлюги и зарядили. Олег-десятник высек огонь и запалил несколько фитилей.

Косатки действовали по всем правилам загонной охоты: лишить жертву манёвра, загнать в угол, в данном случае – к берегу, и сожрать! И всё бы у них получилось, но на пути оказался мой галеон. Дельфины обогнули его с кормы и носа и затаились возле правого борта. Косатки тоже разделились, но, по большой дуге обойдя корабль, приближаться не стали. Лишь один, отставший от основной стаи дельфин, летел прямо на галеон, не сворачивая. За ним, едва не откусывая ему хвост, неслась косатка. Её спинной плавник торчал из воды на целый метр! Мы с ужасом наблюдали эту гонку. Дельфин стремительно мчался по поверхности океана. А потом, когда до корабля остались считанные метры, вдруг нырнул под киль. Косатка тоже нырнула за ним, но не рассчитала чего-то. Сильный удар потряс галеон! Он даже с курса рыскнул! Люди, не ожидавшие такого, покатились по палубе. Марсовый, как и мы смотревший на погоню раскрыв рот, с воплем полетел за борт. А возле левого борта всплыла косатка, медленно шевелившая плавниками. Даже при отсутствии на её морде мимических мускулов, вид она имела обалдевший!

– Человек за бортом! – крикнул кто-то.

– Течь в трюме! – тут же раздался крик оставленного мной у осушенного трюма стрельца. – Сильная!

– Ах ты, стерва! – выругался я и всадил косатке в голову ядро из берсо. Следом раздался ещё один выстрел.

– Заделать пробоину!

Но моей команды не требовалось. Матросы и стрельцы, схватив инструменты, уже смело лезли в затапливаемый трюм. С помощью досок, брусьев, клиньев, тюков шерсти, а русские ещё и какой-то матери, заткнули щели между досок, образовавшиеся от удара многотонного животного в борт многострадального галеона. Хорошо, что удар был по касательной, а не по прямой. Иначе у нас в борту была бы дыра, размером как раз с голову разбойницы. И хрен бы мы её успели заткнуть до полного затопления трюма! Галеон осел на нос, изрядно хватанув через покалеченную обшивку воды. Щели между разошедшимися досками с трудом, но заделали. Но вода, хоть и не так резво, всё же продолжала сочиться. Слишком обширной была зона повреждений. Рамон, окинув взглядом последствия тарана, выскочил на палубу и отдал несколько команд. Галеон ощутимо накренился на правый борт, поворачивая к берегу. Я поднялся на палубу. Навстречу мне с вёдрами в руках к трюмному люку промчались стрельцы. В трюме продолжал раздаваться стук молотков: экипаж боролся за плавучесть корабля. Капитан хмуро произнёс:

– Скорее всего, доски разошлись и в балластном помещении, вода продолжает поступать. С помпой мы продержимся около часа, вычерпывая воду вёдрами – на час дольше. Если успеем ещё хоть немного разгрузить трюм, чтобы нос приподнялся – продержимся на плаву дольше, и шанс успеть выброситься на берег увеличится.

– Сколько до берега?

– Мили две, нас сильно снесло, я говорил. Сейчас идём бакштагом, то есть, ветер по отношению к кораблю дует сзади-сбоку. Нам повезло с ветром. На этом курсе парусное судно развивает наивысшую скорость, что для нас очень хорошо. Мы пойдём к берегу настолько быстро, насколько сможет корабль. Я буду управлять. А ты – молиться Богу, чтобы помог не напороться на какую скалу. Возле берега мельче, что тоже хорошо, но очень опасно. Нам надо выскочить на мель. На чистый ровный песочек. Тогда не утонем. Но больше никуда и не поплывём. Хорошо, что успели островки миновать!

– Правильно, капитан, – сказал я, – Выбрасывай галеон на берег! И да поможет нам Бог!

Набирая скорость, наш многострадальный корабль мчался к своей последней стоянке, а я спустился на нижнюю палубу. Стрельцы, опять выстроившись цепочкой и швыряя, как мячики, друг другу пудовые ящики, опустошали затапливаемый трюм. В ускоренном режиме хлюпала водой помпа. Вёдра, полные воды, птицами выпархивали из трюма, увлекаемые сильными руками. Началась гонка со временем.

А что там с моими подзащитными? Да и судьбу марсового надо узнать, а то непорядок! Я выбежал на палубу. Обстановка такова: дельфины плыли возле галеона, чуть ли не прижимаясь к борту; касатки ходили галсами в отдалении, видимо, всё ещё не теряя надежды на вкусный обед; туша подстреленной касатки качалась на волнах в нескольких метрах впереди корабля, её несло приливом к берегу. Матроса, сверзившегося с марса, выловили и он, стуча зубами то ли от страха, то ли от холода, сидя на палубе и яростно жестикулируя, что-то рассказывал стоявшему рядом Пантелеймону. Проходя мимо, я услышал: