По эту сторону неба. Непростая книга для взрослых Камалов Руслан
Дана занесла руку с кубиком в руке, демонстративно уставившись на врача. Прозевав, она неуклюже зацепила конструкцию. Пирамида дрогнула, сильно качнулась и, потеряв равновесие, устремилась на пол. Дана попыталась перехватить падающую конструкцию, но она, разломившись в ее руках на составные кубики, с грохотом разлетелась по полу. Каждый упавший кубик, падая, гадко пропадал в пестрой груде не отстроенных. Их придется отыскивать заново. Каждый. Один за одним.
– Ненавижу! – крикнула она, соскалив зубы, на человека в белой повязке, – Пошел вон! Стоит, никакой помощи! Выметайся отсюда!
Дана, со злости, пнула ногой по куче кубиков, они, как брызги, разлетелись в стороны.
– Долго ты еще будешь заставлять меня заниматься этой херней, а!? Авиценна хренов, когда я начну вспоминать? Слышь? Я, вообще-то, тебя спрашиваю!!
– Нужно продолжить занятия, – прозвучал его голос откуда-то сзади
– Да пошел ты! – Дана даже не обернулась, ее трясло
– Дана, поверьте, это необходимо
Она покачала головой, подняв напряженные плечи, ее бесил его спокойный тон.
– НЕТ!
– Я настаиваю
– да кто ты такой вообще, а?
Дана резко обернулась – за спиной было пусто
– Черт, где ты? Хочешь внушить, что у меня паранойя? Да нет, ты вполне реальный идиот, слышишь? Ты бесполезен, как и все остальное мужеподобное, что шляется, рыгает, несет фигню и часами сидит на порно сайте, почесывая себя между ног! Эй!
В ответ она услышала, как, в другом конце коридора, хлопнула дверь.
«Урод! – Дану колотило, внутри у нее все клокотало, она быстрыми шагами подошла к кровати и резким движением перевернула ее. Со звоном разлетелся металлический каркас, подушка, матрас и одеяло.
– Не смей больше приходить сюда! – крикнула она сквозь стены, указывая перед собой пальцем.
Дана не знала, что делать. Опустилась на пол и растянулась на матрасе. Подтянула одеяло с головой.
Хотелось плакать от обиды и тупости этого практиканта. Но она отучилась от этой дурацкой привычки жалеть себя и пускать по этому поводу сопли. С тех пор у нее исчезли многие привычки свойственные сентименталкам. Да что говорить, она чувствовала себя сильнее большинства мужчин, и это было очередным поводом для раздражения.
Дана перевернулась на бок и смотрела на гору из кубиков. Она вздымалась непосильной ношей. Избавиться о злости непросто, если она уже поселилась внутри. Беспринципная истеричка. Уходя, она чуть ли не сносит дверь с петель, оставив, после себя, все в полнейшем беспорядке рассыпанных угрызений.
«Может, зря я так с ним, – подумала Дана, – он то тут причем? Просто делает свою работу. Не повезло ему, напоролся на меня. Ладно, придет еще, куда денется»
Привычка мужчин возвращаться разжевать свою точку зрения, делает их предсказуемыми и невыносимыми. Какая разница, что ты там собираешься высказать, если никто тебя не собирается слушать? Расскажи стене, она может и не поймет тебя, но, по крайней мере, не придется обижаться за то, что тебя послали.
Она закрыла глаза и, зевнув, поерзала, устраиваясь поудобнее. Дана знала наперед, что ей приснится. То же, что и все время с момента, как попала сюда – она лежит на снегу. Ей не холодно. Вокруг ходят люди, они проходят мимо. Она хочет идти за ними, но тело примерзло к земле, и Дана не может встать. Люди останавливаются, смотрят на нее, идут дальше. Она пытается с ними говорить, но они не слушают ее.
Но спать сегодня не хотелось. Дана открыла глаза. Потолок был абсолютно белый, как и все вокруг. Такой же, как белая, холодная простыня из ее сна. Словно здесь все как там, только вниз головой.
«Интересно, – подумала она, – а кто стирает и заботиться о чистоте палаты? За все время она не увидела ни одной уборщицы. Уж не сам ли „персональный врач“ стирает и развешивает на прищепках со своей дурацкой бессменной повязкой на лице? Интересно, а что там за этой повязкой?»
Дана поймала себя на мысли, что заинтригована этим вопросом.
«Надеюсь у него не ноздреватый нос и не тонкие губы».
Она закрыла глаза и попыталась представить его лицо.
Вообще, прямо скажем, врач откровенно не тянет. Но, подруга, признай – в нем что-то есть. Да, но не более. Высок, сложен не ахти. Широкие плечи. Взгляд умен, в меру настойчив и как-то чересчур внимателен. Он просто проникает внутрь твоей головы, как сверло, чтобы понять, о чем ты думаешь. Но, при этом, он не любит смотреть в глаза, когда говорит. А когда слушает – просто не сводит взгляда. Говорит мало, поэтому часто внимательно разглядывает. Сначала это раздражает, как будто смотрит тебе в рот, когда ты ешь, но потом привыкаешь настолько, что без его взгляда не чувствуешь вербального контакта. Словно тебя и не слышат вовсе.
В нем есть нечто не свойственное мужчинам в этом возрасте. Похоже на уверенность, но пассивнее. Или даже на какой-то опыт или на знание. Да, кстати – знание. Внутреннее знание. Но он держит его внутри, в себе, не выставляет впереди себя, как это делают картонные интеллектуалы, пряча за этим свое бесстыдство и пошлость. Он другой. Ему вроде можно доверять, он готов понять. Она осознала, что именно это его отличает – готовность Понять. Он весь в этом и больше ни о чем не думает. Не так, чтобы совсем ни о чем, но, например, о сексе точно нет. Даже если сказать ему в лицо: «парень, я хочу тебя», он, скорее всего, нахмурится, приложит руку к подбородку задумчиво и спросит: «интересно, чем это вызвано? Что ты ела вчера? Дефекация в норме?»
«Да, – подумала она, осознав, что она не помнит сексуальных мужчин в принципе, – так-то он неплохой кандидат на роль горизонтального плана»
Вспыхнули искорки на ее коже. От этого парня не исходит, конечно, какая-то гиперсексуальность, но понимание, что ему безоговорочно можно верить притягивает и расслабляет.
А что если вдруг, вот так внезапно, он придет к ней спящей? Вот она лежит уставшая, соблазнительно и доступно после возведения этих бесконечно утомительных пирамид. Настолько уставшая, что не сможет противостоять ему. Его желанию и его крепким рукам.
Она вспомнила его широкие предплечья, которые с самого первого дня привлекли ее внимание.
«А что, если он внезапно оказался рядом?»
Приятный холодок скользнул по ее коже.
«Он здесь. И?»
Она чувствует его присутствие, но не подает вида, вводя его в заблуждение ровным глубоким дыханием. Он движется к ней, каждый шаг сближает их. Он идет медленно, чтобы получить то, чего достоин. Нежно или силой и не намерен отступать.
«Ну, где же ты?»
Проходит томящая вечность из шагов и ожидания. И вот она уже слышит его запах и волнующий шорох одежды. Он сбрасывает ее с себя, неспешно, обнажая матовый торс и плечи.
Что это? Звякнула пряжка ремня? …Наглец.
Странно – она почти не знает его, но его присутствие не пугает. А наоборот – возбуждает. Его дыхание, уверенность, сила, спокойствие, в сочетании с его загадочностью, доверием и некоторой симпатией к нему – поистине, незнакомая химическая смесь. Это напоминает новый вкус или аромат, когда невозможно определить, какими средствами он создан, но ясно, что не можешь оторваться, пока не разберешь.
Она прислушалась всем телом. Он замер в тишине. Ей хотелось открыть глаза. Но чувство сладостной неизвестности было сильнее. Она не разомкнула век, отдавая ему всю инициативу и контроль над ситуацией и своим телом. В тишине повисла томящая пауза, в которой громогласно звучали гулкие удары ее сердца.
Вдруг он коснулся ее ноги. Она чуть не вздрогнула от неожиданности!
«Да-а!»
Он коснулся снова. Легко, еле ощутимо. Положил на нее теплую ладонь и остановился. Но движение продолжалось. Их тела пульсировали в точке соприкосновения навстречу друг другу. Потом она различила, что он слегка нажимает, ритмично с томящими паузами.
«Мммм! Недурно!»
Возможно, она поторопилась и раньше времени списала его к бесперспективным.
Затем он подвинул ладонь выше и Дана смешалась – волны выдоха и вдоха столкнулись в ее груди, оттолкнулись друг от друга и прибоем накатили в виски.
Его рука сделала еще движение вперед, словно крейсер, безжалостно нагнетающий все новые, сильные волны. Дана ощутила мурашки, бегущие по шее, которая была испещрена набухшими пульсирующими венами. Щёкотно. Тепло стало разливаться изнутри. Горячая волна прибоем прилила к губам и ушла в самый вниз. И волны продолжали набегать все более полноводные, с каждой секундой все чаще и интенсивнее. Ее тело превратилось в одну пылающую зону. Сдерживать вдохи дольше не было возможным, губы раскрылись, высвобождая горячее дыхание, которое напирало и, неожиданно для нее, вырвалось тихим стоном. Дана закусила губу.
«А он настоящий искуситель!»
Внезапно он поднял руку. И связь прервалась, прохлада коснулось точки разрыва. Она потеряла контакт в одной точке и почувствовала, как все ее тело пульсирует каждой клеткой. Он подключил ее к некоему неведомому источнику желания. Глубокое сбивающееся на стоны дыхание, пылающая трепещущая кожа – в эту минуту она уже ничего не могла и не хотела скрывать.
Она должна видеть его! Глаза, губы, обнаженные широкие плечи.
Вдруг, где-то над ее головой затрезвонил пронзительный резкий звонок.
В повисшей паузе она услышала, как он… внезапно повернулся и быстро пошел прочь!
Она захотела вскочить и схватить его, не отпуская, прижаться губами. Но ее тело, словно приклеенное, не сдвинулось с места. Она открыла глаза и увидела, что снова лежит на снегу, ее тело, руки и ноги примерзли и высвободить их не было никакой возможности. Дана бросала отчаянный взгляд на удаляющуюся фигуру, которая неумолимо исчезала в тумане.
1 июля
Мне приходилось видеть, как несбыточное сталкивается с рутинным. В первом есть все для триумфальной победы: и отчаянная храбрость, и агрессия, и бескомпромиссность, во втором – ничего. Только превосходящий в невероятные разы объем и глубина.
Первое, как малая кавалерия, несущаяся навстречу редутам вражеской многотысячной армии. Ее отчаянная храбрость, дерзость и дух, вонзается в ширину строя, проникает всего на йоту, захлебывается, замирает, твердея набегающими сзади, как сгусток несломленной энергии и силы и, пульсируя, вонзается вновь и снова проникнув всего на пядь, замирает сдавленное и хрипящее от усилия…
Первый Полководец наблюдает с холма. Его рука лежит на рукояти меча и слышно скрипом краги, как он крепко стискивает его своими пальцами. Лицо скрыто за металлическим шлемом расписанным грубыми «мазками» от ударов вражеских мечей. В прорези – мерцает холодный свет встревоженных глаз.
Другая рука держит поводья в тугом натяжении, тетивой изготовленного лука, так, что скакун хрипит, бешено вращая глазами, раздувает широкие ноздри, гарцуя с ноги на ногу. Он ждет приказа стрелой пуститься в бой, неистово бьет грязным копытом, хвост изогнут дугой и подрагивает рваными рывками.
Но приказа нет. Приказа не будет.
Полководец стискивает веки. Воспоминания вчерашней беседы с адъютантом овладевают им:
«
– Завтра нам предстоит невозможное…
– Мы победим! я точно знаю! Знаете, о чем я думал вчера?
– Говори
– Я думал о том, что же важнее всего в бою для победы: не бояться врага или не бояться смерти?
– Какая же в этом разница?
– Огромнейшая! Воин боится врага именно за то, что тот может убить его. Но если не будет страха смерти в принципе, то страх перед врагом исчезает по определению!
– Это весьма здравое рассуждение, юноша, я задумаюсь над этим. Только какой толк в этих размышлениях, если страх смерти не победить.
– Мы можем победить его. Мы просто должны отнять у смерти главное
– Что именно?
– Удачу
– Удачу? Почему?
– Потому что смерть – случайна! Никто не может сказать, кто падет в следующую секунду под градом стрел! Ее смертельное оружие – случай! Только и всего. Вдумайтесь! Удача сопутствует сильнейшим. Один наш воин равен десяти вражеским! А значит, нам нужно перетащить удачу на свою сторону нашей силой! Мы просто придем и заберем ее первым ударным натиском!
– Признаю, что твоя точка зрения, имеет право на Жизнь.
Полководец улыбнулся одними губами и посмотрел на него. Глаза оставались тяжело грустными и усталыми:
– Да, ты прав, как может быть прав, только верящий в свою силу человек. Сколько тебе лет, муж?
– 20… будет
– Пусть удача будет с тобой завтра, воин… я хочу знать твое имя
– Меня зовут Лаки…
Полководец открыл глаза. Воспоминание отступило, оставшись металлическим послевкусием на губах, как бывает, когда сглатываешь кровь от сильного удара.
Рутинное поглотило несбыточное. Каждого. Последний из первых выплеснул крик боли и отчаяния…
Второе вобрало его в себя. Растворив и впитав. Облизнувшись и урча как сытая кошка. И стало тихо. Только темные, червивые зерна павших тел пугали своей бессмысленностью. Отчаянное войско пало.
Первый Полководец опустил меч.
«Где она Удача, которая должна сопутствовать сильнейшим? Или мы оказались недостаточно сильны?»
Он почувствовал себя умалишенным человеком, который тщетно пытается нанести урон водной глади. Он с силой бросает в самую пучину все, что у него есть. Вода взрывается, высоко всплеснув прозрачными рукавами от, вонзившегося в самое нутро, удара, а затем, ныряет вслед, оставляя на поверхности только немые силуэты широко раскрывающихся от боли губ.
Вода сомкнулась зеркальной гладью, как ни в чем не бывало и из глубины, отражением, выглянул убийца…
Снова этот сон. После него, я просыпаюсь с ощущением, что не спал. Что-то в нем от меня. Только что?
Это ветер из окна с открытой створкой, разбудил меня. Я встал. Темно. Слышу – листва шепчет тайные заклинания. Воздух, обдал мое обнаженное тело знобящей волной. Я попятился назад, шаркая босыми ногами и зябко сложил руки на груди, приложив горячие ладони к плечам, но пошел вперед снова. Перегнувшись через раму окна, я почувствовал высоту, от которой йокнуло в груди.
«Странно, – подумалось мне, – почему жизнь можно ценить только на краю? Жизнь, ценность которой смехотворна, при взгляде с любой точки звездного неба. А этих точек – не счесть. Бесчисленное количество аргументов, что ты никто и, при взгляде оттуда – у тебя нет никакого смысла существования. Но, когда ты здесь, внизу, и смотришь на небо, как я сейчас, ты видишь свои скрытые судьбоносные предназначения.»
Мир за дверью встретил меня сырой прохладой, я вдохнул ее глубоко, грудью и почувствовал, что она согревается во мне. Вязкий городской туман оседает на языке, касается моей кожи, волнует. Да, это безумно тяжело, быть человеком, но как же это удивительно! Если слушать себя изнутри, чувствовать глубину, ее неизмеримость, ступая босым по вязкому илистому дну. И это невозможно передать никаким языком программирования.
Невозможно создать робота, способного понять тончайшие человеческие чувства. Робота, который сможет склониться над травой, вдохнуть ее аромат, прикоснуться подушечкой пальца к россыпи росинок на стебельках и осязать, как они дрожат от прикосновения с неслышным хрустальным перезвоном. А потом, вспомнить жгучее событие из далекого детства. Теплое, яркое и невозвратимое. Упасть на траву закрыться руками и рыдать, то ли от грусти, то ли от счастья, кусая губы, от непонятной, переполнившей сердце, тоски, вперемешку с ощущением безысходности и умиления. Как же так? Маленькая, тонкая травинка с хрустальной каплей меньше булавочной головки вызывает все эти сильные смешанные эмоции, способные лишать самообладания. Разве после этого всего можно роптать, что ты человек? Это не иначе, как хрестоматийное жестокосердие по Достоевскому, когда открыто чувствующий человек, стыдится себя за проявление искренних чувств.
Я поднял голову, опьяненный ароматом зеленых листьев. На меня мрачно глазела прохожая, преклонного возраста, женщина. Она стояла с мятым пакетом Givenchy в руках, из которого торчал, толстым стеблем, вилок пекинской капусты и смотрела на меня с брезгливым презрением. Выдающаяся старческая грудь вздымалась от испуганного сбитого дыхания.
Я поднялся. На моем лице были слезы, ошалелая улыбка, на щеке я ощущал несколько травинок, меня слегка штормило от переполняющих чувств.
Женщина отвернулась и пошла прочь, пробурчав:
– Пьянь. Нахлобучатся и пасутся как лошади.
А я не обиделся нисколько и засмеялся. Громко, раскатисто. Мне было действительно смешно от ее слов. Как замечательно смеяться, вот так, когда по-настоящему смешно, никого не стесняясь
Женщина сразу прибавила шаг, пугливо оборачиваясь. Я смеялся потому, что именно так я мог выразить сейчас свое осознание того, что я есть.
Затем я пустился по улице бегом. Чтобы ощутить динамику меняющейся природы и своего тела. Просто желание глупое. Но оно жгло меня. Не зажатое, инстинктивное и простое. Я пробежал метров триста по заброшенным, покрытым вспученным асфальтом, трамвайным путям. Дыхание сбилось, и я остановился отдышаться. Воздух сновал в моей груди.
Я не могу насытится этим ощущением себя, как человека и почему все вокруг не могут этого понять?
Мне много нужно сказать Дане.
«Интересно совсем глупо будет звучать, если я просто войду к ней и представлюсь: «Добрый день. Я – Первый Полководец Милан. Я люблю Вас.»
10 июня
Дана почувствовала сразу, как он вошел. Хотя не скрипнула дверь, не дохнуло сквозняком и не было шагов за спиной. Вот так бесконечно ждешь и не можешь отучить себя от этой разрушающей ненавистной необходимости ждать как проклятый, несмотря на все увещевания разума, несмотря вообще ни на что, и тут, по непонятному импульсу внутри, вспыхивает спасительный трепет.
Ооо, Боже милостивый! Все ради этого, ради молниеносного мгновения, в которое вмиг излечивается многочасовая боль, когда понимаешь, что ждал, заточенный внутри истерзанного сознания, не зря и хочется упиваться этим считанным мгновением безмятежности, каждый из которых равен суткам истощающего ожидания. Вся воля, столько времени стойко держащая тебя на ногах со сжатыми добела мыщцами, тянущими вздутые вены от напряженных пальцев по поверхности предплечий, дает сбой. Так падает без сил за финишным створом атлет, преодолевший многокилометровую дистанцию, и, в первую очередь, себя самого, а теперь, выпучив глаза, отдающий последние силы, лежа на земле, ради одного – чтобы жадно надышаться жизнью, обжигающей легкие. Секундное мгновение пересечения финишной черты, после нескончаемых лет тренировок. Постоянное насилие над собой, чтобы на некоторое время превратиться в счастливую сомнамбулу. Существо, проживающее дьявольски долгую ненавистную жизнь, в постоянном ожидании считанных минут счастья и безмятежности. Сколько таких сейчас едут в одном с вами вагоне метро?
«Он пришел. Он здесь» – трепетно подумала она, но не подала виду, хотя мгновенно почувствовала, тот самый, спасительный, прилив спокойствия и улыбка заиграла на ее лице.
Дана не могла понять свои ощущения. Не понимала, она злиться на него, или на себя, или на все происходящее. А может ее просто стало угнетать одиночество. Это непонимание раздражало ее. А еще, тот ее сон. Ведь она не спала, но в итоге оказалась снова на снегу, по ту сторону. И он был там. Этот врач присутствует везде, во всех измерениях.
Она повернула голову в пол оборота – он слонялся между пирамидами, останавливаясь между отдельными, внимательно, детально рассматривал их, иногда даже приседая и ковыряя в кубиках пальцем.
Та серьезность, с которой он относился к ее занятию, удивляла ее. Он не был похож на ненормального, но как-то по-особенному, до одержимости, верил в то, что они делали, круглые сутки, помогая ей во всем.
Дана снова взглянула на него в ракурсе ее последнего сна.
Его белый халат распахнулся, когда он, опустившись на колени, рассматривал последние пирамиды, считая кубики и фиксируя все на листах своего планшета. Со спины он был отлично сложен. Бессменная белая повязка на его лице двигалась от его дыхания.
«Если мне снится такое значит я… значит он… Нет-нет, не в коем случае не он! Я. Дура. Да в чем дело? Ага, идет. Тссс»
– Здравствуй Дана.
– Привет, – Дана заглянула в его глаза, лицо было скрыто повязкой.
«Зеленые. Грустные»
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он
Дана сделала неопределенное движение рукой, наклонив голову в сторону.
– удалось что-нибудь вспомнить?
Она покачала головой, он нахмурился. Дана заметила, что, когда он так сделал, на его лбу появилась большая вертикальная складка, глаза показались еще более усталыми.
Странно, какое вселенское значение начинают приобретать глаза, когда, нижняя часть лица скрыта. Они не только становятся образом человека, но и, одновременно, сочетают в себе мимику всего лица и уже видишь линию рта, разрез губ, нос, изгиб скул, мочки ушей. И именно свет глаз определяет привлекательность всей внешности.
– Нужно многое переделать, ты сделала там неправильно, – сказал он, все еще хмурясь и брови его разделяла все та же большая вертикальная складка, – мы неверно расставили часть фигур. Смотри, вон там, видишь? Он повернулся и указал рукой на дальнюю часть комнаты, где стояли пирамиды:
– я ведь объяснял, как нужно, но ты, видимо, прослушала. Пойми – очень важно, чтобы была идеальная симметрия. Понимаешь?
Дана не ожидала такого наскока. Она стояла, хлопая ресницами, и смотрела на него. Несколько дней она занимается эти треклятыми пирамидами и скоро они будут снится ей во сне, а тут, выясняется, придется все переделывать.
– а что не так?
Он взял ручку и развернул к ней планшет с листами.
– Смотри, ты сделала вот так, – он стал рисовать короткие быстрые штрихи, – и получается, что здесь и здесь теперь разночтения, – он, со значительным нажимом, подчеркнул на листке ее ошибку. – сейчас нам нужно вот эту часть переместить вот сюда и точно рассчитать, в дальнейшем, чтобы не пришлось снова переделывать, хорошо? Ты слышишь меня, Дана?
Она стояла растерянная и смотрела на листы, сложив руки на груди, но блуждала мыслями где-то далеко. Ее смоляные черные волосы были собраны на затылке, но две пряди, выбившись, спадали вдоль ее лица, чуть касаясь щеки.
– Послушай, – сказала она, убирая прядь за ухо, – я так устала, честно, давай потом, а?
– Дана, пойми нельзя, время идет, а нам нужно…
– Потом! – громко крикнула она, оборвав его, – Нужно, но – потом!
Повисла пауза, в которой Дана бросила на него разочарованный горящий взгляд. Она почувствовала себя набитой дурой, поверила в какую-то полнейшую хрень, занимается какой-то несусветной глупостью. Находясь в клинике, не делает процедур и не принимает лекарств, а целыми днями складывает дебильные кубики в пирамиды. Что это за хренова методика такая!? И почему он отчитывает ее как детсадовскую девочку!?
Он попытался взять ее за руку, чтобы что-то сказать. Дана отдернула руку, оставив ее высоко на весу и отвернулась вполоборота:
– не трогай меня! – зашипела она, – иди и сам собирай свои пирамиды!!…
Она оборвалась на полуслове, эйфория от его прихода сменилась раздражением. Он относится к ней, как к объекту с историей болезни, врачебному эксперименту. То, что он никогда не снимал маску, сейчас показалось подтверждением того, что она заразна и он обращается к ней, как с очередной пациенткой, которых тысячи лежат в открытых настежь палатах больниц.
– Что опять что-то не так? Ты меня бесишь! И эта комната меня достала! Почему я сижу тут безвылазно, как за решеткой? Где люди? Где лекарства в стаканчике, а? И ты кто такой? Что уставился на меня? – грубо сказала она, в ответ на его настойчивый взгляд, – Что? Ну, говори! Чистоплюй в масочке, заткнулся!? – она вырвала исчерченные листы из скрепки на его планшете, и веером бросила из на пол – все это херня! Очнись, методика твоя полное гавно, а я – твой реально тяжелый случай! Ну и что ты будешь делать теперь, а? Что? Не знаешь? А я скажу тебя, напрягай свою тощую жопу и топай отсюда к главврачу или кто у вас там, чтобы он отправил тебя домой! Ты уволен! А то, что тебе не нравится то, что я сделала, так это я сейчас быстро исправлю – разбомблю все к чертям!
Дана быстрым шагом направилась в выстроенным фигурам, но Милан резко схватил ее за руку. Цепко, как тот самый маньяк из ее сна с рукой-крюком. Второй рукой, он сильно прижал ее к стене. Она отлетела. Прогремел глухой удар и Дана вскрикнула, уставившись на него дикими глазами.
– ты что, сдурел? – взвилась она, – отпусти меня, урод!
Дана попыталась высвободится, но он, внезапно, свободной рукой, одним движением, отдернул штору окна слева от нее. Дана похолодела от увиденного – за стеклом был разрушенный город с развалившимися зданиями, и выбитыми стеклами, за которыми не было света. Дома, напротив, торчали, как раскрошенные почерневшие зубы и не было ни одной живой души, город хранил мертвенное гробовое молчание. Дана разжала пальцы, и врач ослабил хватку. Она медленно сползла по стене, глядя перед собой.
– Где я? – спросила она громким шепотом.
Она смотрела перед собой помутневшими зрачками, в которых как на фотопленке запечатлелись разрушенные мертвые здания.
– Это не имеет значения, – тихо ответил он.
И у нее не было сил ему возразить. Она сидела, приоткрыв рот и обняв колени руками.
– Кто ты? – спросила она едва различимо.
– я тот единственный человек в этом городе, который здесь, чтобы помочь тебе. На тысячи километров нет ни одной живой души. Только ты и я.
Он посмотрел на Дану, затем подошел и осторожно обнял. По ее щекам сползали одинокие крупные как бусины слезы.
5 июля
Гросс толкал тележку по аллее огромного супермаркета. По странному стечению обстоятельств, ему снова попалась тележка с дефектным колесиком, который, при езде, болтался, скрипел и тянул вправо. Гросс был требовательным, но при этом не любил демонстрировать свою придирчивость к деталям, поэтому, приходя за покупками, всегда брал первую попавшуюся тележку из нескольких припаркованных у касс и почти всегда у нее проявлялись проблемы. Вот и сегодня, пока она еще была пустой, можно было делать вид, что с ней все в порядке. Но когда она уже стала значительно нагружена, контролировать ее курс движения можно было только двумя руками.
Гросс взял пакет с листьями салата с овощного прилавка, скептически осмотрел увядающие листья, бросил его назад и направился к рыбному отделу.
– О какие люди! – услышал он за спиной, – несравненный полковник Гросс собственной персоной!
– Добрый день, Дон. – ответил Гросс не оборачиваясь, – Ваших лихих гвардейцев я заметил еще на парковке.
– Да, я все чаще думаю о том, что надо сменить своих тафгаев на более изящных бодигардов. А то с этими широколобыми весь мой нуар и эвфуизм летит к чертям.
– Вы рассуждаете, как дама, которая подбирает туфли к своей новой сумочке
– Ох, полковник, вы ходите по краю! Пока я размышляю обижаться на ваши слова или нет, прямолинейный вы мой, скажу вам: Отнюдь! Мне ближе фьюжн!
– я не понимаю и половины, слов, которые вы говорите.
Дон тщеславно улыбнулся.
– Полковник, не утруждайтесь, я привык. Мне приходится жить в мире, где как плесень соблазнительной красоты процветает полнейшее невежество. Каждый день, мне приходится делать вид, что мне интересны примитивные интересы, которые главенствуют в нашем социуме. Поддерживать безвкусные, вульгарные темы разговоров. Меня воспитала мать, отца у меня не было. Она была актрисой театра при затхлом театральном училище. Увы, Бог не наделил ее достаточным талантом, чтобы реализоваться в этом амплуа. Но она не готова была объективно принять то, что мир глух к ее скрытому таланту, поэтому она буквально истязала себя до бездыханного состояния, постоянными репетициями и выступлениями в ролях второго плана и в массовке. Когда все же осознание неизбежности пришло к ней, она оставила сцену, как подобает глубоко творческому человеку – обижено, в одночасье. Но решила сделать меня бриллиантовой брошью на своем потускневшем театральном лацкане. Она хотела вложить в меня все, что не смогла реализовать сама, чтобы оправдывать мной свои интеллектуальные амбиции перед родственниками и друзьями. Боже, сколько книг я прочел в неволе под ее блюстительным оком! Сколько невыносимых театральных и балетных постановок мне предстояло вытерпеть. Стихи за завтрак и на ужин, философские труды на обед, исторические трактаты стали для меня противнее, чем гречневая крупа без соли. А она все продолжала и продолжала впихивать все это в меня интеллектуальным фастфудом, до тех пор, пока у меня не начались серьезные проблемы с памятью. Я стал забывать, не только содержания книг и имена героев, я стал забывать события прошлого дня, так словно меня там и не было! Она не позволила вести меня к врачу, поскольку родственники не раз критиковали ее методы моего воспитания. И обратиться в больницу означало бы признать свою неправоту. И сегодня по ужасно циничной иронии судьбы, я не помню практически ничего, что все это время читал или смотрел. Память об этом как будто стерта форматированием. Но самое печальное то, что я, видимо, по той же самой причине, совсем не помню матери.
Дон задумчиво замолчал
Я сочувствую, – произнес Гросс, потому что после такого откровения необходимо было что-то сказать.
Толстяк благодарно крякнул, махнув рукой:
– Полковник, я отвлекся. О чем я собственно? Ах да! у к вам по сути один весьма пустяковый вопрос.
– Какой?
Дон жеманно скуксил лицо:
– Полковник, ну перестаньте, ей Богу! Вы прекрасно знаете, о чем я хочу вас спросить!
Гросс испытующе смотрел на него, не отводя глаз:
– не имею представления, – спокойно сказал он
Дон театрально закатил глаза
– Ну хорошо, хорошо, – раздраженно сказал он, – что Вы решили по поводу нашего с вами мероприятия?
– У нас нет с вами никаких мероприятий, – уверенно парировал Полковник
Дон шумно выдохнул, и медленно продекламировал, обнажая зубы:
– Милейший, Вы чрезвычайно злоупотребляете моим терпением, а это, я вам скажу, весьма рискованное занятие
Он замолчал, видимо раздосадованный своим откровением, которое так и не позволило расположить к себе Гросса. Толстяк склонился над открытой витриной, взял йогурт в запечатанном пластиковом стаканчике, как бы случайно уронил его на серый наливной пол и с хрустом придавил его лакированным ботинком, не сводя с Полковника испытующий полунасмешливый взгляд. Йогурт брызнул в разные стороны из-под под его подошвы.
Гросс и глазом не моргнул. Он тихо, но четко произнес:
– Глупый фокус для школьной елки. На то, чтобы свернуть вам шею, мне достаточно двух секунд и то, что вы еще живы, так это только потому, что Я проявляю свое терпение.
Дон перевел на Полковника проницательный взгляд
– свернуть мне шею? и чего вы добьетесь? – спросил он, с его лица не сходила ироничная улыбка, – ну убьете вы меня у всех на виду, что дальше? М? Расскажите, мне очень интересно!
Гросс молчал. Толстяк развел руками:
– Вот видите, Полковник, в современном мире сила уже не имеет решающего значения. Важна стратегия и тактика. Важно предугадывать ходы и проводить контрмеры еще до того, как противник сделает то, что задумал. А это уже качество вершителей судеб. Ваше преимущество в том, что вы сильнее меня, а мое в том, что я вас переиграю. Я просчитал все ваши ходы, поставил защитные редуты и заманил вас туда, где я заведомо одержу победу. Я предсказал вашу судьбу Полковник!
Дон медленно обошел вокруг Гросса, демонстрируя, таким образом, свое превосходство.
– Вот вы думаете, что я хочу вам зла? Вы ошибаетесь! Я хочу вам помочь! Да, Гросс, помочь! Я предлагаю вам сделать то, что вы отлично умеете и заработать сумасшедшие деньги. Кто еще вам предложит такое? Да вы должны благодарить меня, а вы вместо этого грозитесь свернуть мне шею. Зачем? Если я предлагаю вам то, что изменит вашу жизнь! Вы больше не будете нуждаться и искать себе оправданий. Вы станете тем, кем всегда мечтали быть. Я дарю вам это право! От всего сердца дарю! Возьмите! И я не понимаю, почему вы сомневаетесь, что вас останавливает. Вы боитесь закона? Гросс, я здесь закон и уверяю вас, вам ничего не грозит. Вас тревожат вопросы морали и нравственности? Вы боитесь порицания? Позвольте, а судьи кто? Вот эти люди вокруг?
Дон с плохо скрываемой брезгливостью указал пальцем на проходящих мимо немолодых безвкусно одетых женщин и продолжил:
– А какое право они имеют судить? Вы задумайтесь на секунду, Полковник: в мире не существует безгрешных людей. Не я это придумал и не мне отменять. Каждый из них что-то да натворил. Тогда какое моральное право они имеют осуждать? Вас просто некому осуждать, потому что каждый из этих людей грешен. И, сперва, он должен держать ответ за свое содеянное, а уже потом судить. Но люди не любят жить правильно, они запрограммированы на преступление правил, фактически, на зло, в том или ином масштабе. Но оправдывает ли человека то, что он творит малое зло, а не большое? Нет! Вот если бы таким мелким пакостникам выпала возможность сотворить большое зло за соответственное вознаграждение, они смогли бы удержаться? Поверьте мне Полковник, уже столько людей прошло через мои руки, человека от зла останавливает не праведность, не церковь и не Бог. Человека останавливает отсутствие доступа к злу. И стоит ему открыть этот доступ, дать ключ от этой искусительной двери, как он уже заражен, он откроет ее не сегодня, так завтра. Потому что такова сущность человека, он сомневается, пока ему есть, что продавать. А тот, кто не продажен – живет в иллюзии собственного выбора. А на самом деле он несчастен, потому что всю жизнь вынужден искать оправданием своим решениям.
Дон остановился прямо напротив Полковника, широко расставив ноги
– Как видите, Гросс, – продолжал он, – Я предлагаю Вам сделать то, что сделал бы каждый, получи он этот шанс. Но он выпал именно вам. Так что вы решите?
Гросс все это время спокойно смотрел на Дона. Ни один мускул не дрогнул на его лице за время этой тирады. Он стоял, засунул руки в карманы куртки.
– Мой ответ пока без изменений, – спокойно сказал он, – я думаю над этим, и как только приму решение – сразу сообщу. Разговор окончен
Он развернулся, удерживая тележку одной рукой, и направился к выходу. Тележка предательски заскулила колесом и начала вырываться в сторону.
– Иллюзия собственного выбора, Гросс! – кричал ему вслед толстяк, – это когда вы ищете себе оправдания. Решение уже принято, не так ли? Иначе вы бы даже не стали со мной говорить!
Тележка в руке Гросса неистово трепыхалась, когда Полковник убегал от пущенного ему в спину вопроса. Он со злостью оттолкнул ее, и она покатилась в сторону витрины с моющими средствами. Тележка врезалась в нее и с полок начали сыпаться банки и флаконы.
Проходя мимо касс, Гросс грубо оттолкнул людей, которые мешали проходу. Они завизжали, однако Гросс даже не обернулся.
Он вышел на улицу и, быстро шагая, сделал глубокий глоток свежего воздуха. Странно, никто не мешал ему сказать «нет», но еще никогда Гросс не чувствовал себя настолько зажатым в невидимой и крепкой западне.
11 июня
Дана проснулась ночью от непонятного шороха. Еще не разлепив век, она молниеносно почувствовала – в комнате кто-то был.
Она юркнула под одеяло и замерла, вслушиваясь в темную тишину. Увиденное сегодня за окном, холодящий сознание город-призрак, рождал в ее голове, в сумраке хлынувшей ночи, множество паранормальных фантомов.
Дане мерещились мистические тени скользящие по, лишенным жизни, проспектам. Приходилось ли вам, кстати, задумываться о том, что мы живем на улицах, названных, нами же, в честь мертвецов? На улицах где живут и играют наши дети. И где же наше суеверие? Каждый город, как старый замок, комнаты которого дышат тлетворным дыханием тех, кого мы не отпускаем на заслуженный покой, в угоду своим обязательствам вечной памяти.
Дана сейчас осязаемо ощутила, что эти тени вошли в ее комнату. Что-то склизкое двигалось в темноте прямо к ней и дрожь пробежала по ее спине. Сдерживая себя от резких движений, она медленно стала поджимать, оголившиеся из-под одеяла, ноги. Тягучий шорох белья был нестерпим. Она замирала, вслушивалась, потом, еще медленнее, продолжала снова. Дышать было тяжело, лицо покрылось испариной. Она осторожно проложила небольшой туннель, рукой, в складках одеяла и, через него, вдохнула спасительный свежий воздух, выдохнула под одеяло, и снова вдохнула через узкое пространство. Неожиданно, она увидела мрачный силуэт в черном туннеле. Чуть не вскрикнула, сжавшись в комок, задрожала, перестав дышать, и сомкнула образовавшуюся пуповину. Невыносимо дышать одним воздухом со своим страхом.
Но нечто не ушло и стояло прямо перед ее кроватью мерзкое, страшное и выжидало, видя, как она пытается схорониться. Она различила странный шепот. Что за слова? Не разобрать. Она пыталась образумить себя, что это просто страх и перед ней никого нет. После уведенного за окном, она не знала во что верить.
Вдруг послышался щелчок в комнате и Дана от неожиданности вздрогнула, распрямив поджатые ноги. Одеяло спрыгнуло с ее лица, она увидела, что у кровати действительно никого нет. Обвела взглядом вокруг – вон он там! Темная скрюченная фигура слонялась между пирамид. Со спины она узнала его – врач.
Привстав на кровати, она прищурилась: «Да это точно он». Он, похоже, не заметил, что Дана проснулась. Накинув одеяло на плечи, она очень тихо встала и одела тапочки. Решила не шуршать, скинув их, медленно пошла к нему, продолжая всматриваться в его лицо со спины. Она так и ждала, что он сейчас резко обернется и лицо будет обезображено страшной нечеловеческой гримасой, как в фильмах ужасов.
Нет, она поступит иначе. Дана неслышно подошла к стене и щелкнула выключателем. Свет брызнул, и она сощурилась.