Спецназ его императорского величества Куницын Владимир
Двести тысяч лучших солдат Европы, построенные в боевые колонны, будто огромные морские волны, сметающие все на пути, накатывались на крепость. Но разбиваясь, словно о скалу, раз за разом откатывались назад. И хотя высокие стены, умело выстроенные башни, гениально расположенные бойницы подошвенного и срединного ярусов играли немаловажную роль, неприступной крепость сделало беспримерное мужество ее защитников.
В России есть и будет немало дней славы русского оружия. Вполне заслуженные и объявленные таковыми в угоду власть предержащим. Но шестнадцатое августа восемьсот двенадцатого года — это не день славы. Это день спасения России. Это день командующего корпусом Раевского, генералов Неверовского, Паскевича и Скалона, всех офицеров, солдат и смоленских ополченцев, непоколебимо стоявших на Королевском бастионе, у Молоховских и Никольских ворот, на Топинской, Копытинской и Маховой башнях. Не имевших права отойти. И даже героически погибнуть, поскольку из всех прав, дарованных им когда-либо судьбой, в этот день у них осталось только одно — не пропустить Наполеона за Днепр. Что по сути своей означало спасти угодившие в ловушку русские армии, спасти Россию от разгрома в войне. И никто, кроме них, если не считать оставленного в резерве за рекой драгунского полка, не мог остановить французов.
Московский полк простоял весь день на развилке дорог в Петербургском предместье. Жаркая артиллерийская перестрелка, сопровождаемая россыпью сухих ружейных выстрелов, слышалась и у восточных, и у южных, и, конечно же, у западных стен крепости, где находился Королевский бастион. И только здесь у северной, примыкающей к Днепру стены, было тихо. Изредка из ворот выезжали подводы, как правило, пустые, еще реже экипажи. Сплошной поток мирных жителей, мешающий вчера вечером входить пехоте и артиллерии, иссяк. Война пришла в Смоленск; все его предместья, кроме Петербургского, расположенного на правом берегу, были захвачены неприятелем. Ядра и гранаты из наполеоновских орудий били по древним стенам. Сегодня город покидали те, кого задержали неотложные дела.
Роскошная белая карета выехала из Днепровских ворот и быстро понеслась по мосту, словно возница стремился нагнать уехавших вчера. У развилки экипаж вдруг снизил скорость, а затем и остановился. В открытом окошке показалось милое личико.
— Господин офицер, скажите…
Анна Огнинская, в девичестве Истомина, смотрела на майора Данилова, и на лице ее начало проступать изумление неожиданного узнавания.
— Это вы, князь… Николя… Как же вы изменились…
Она была права, он действительно изменился. Настолько сильно, что воспринял эту встречу, как само собой разумеющуюся. Неизбежную, поскольку куда же могут деваться друг от друга два человека на этой планете? Особенно, если один из них так часто думает о другом.
— Сколько лет…
Семь. Данилов знал это точно. Половина за границей — два года в полку и полтора — в доме у Ирэны. Затем еще полтора — в имении отца, где до усадьбы Истоминых нужно только реку переплыть. Потом еще два года службы в ставшем уже родным полку. Всего семь лет. Всего.
— А знаете, князь, я часто думала о вас…
Ах, вот как! Часто думала! За те полтора года, что Николай провел дома, она приезжала в имение отца девять раз. Но ни разу не прислала приглашение.
— Добрый день, графиня, — голос просто удивительно спокоен для человека, который столько лет не замечал других женщин, оставаясь верным юношеской мечте.
— Княгиня…
Да, конечно. Она вышла замуж за другого, только это не могло уложиться в его голове.
— Простите, Анна, когда мы виделись в последний раз, вы были еще графиней.
А еще и юной девушкой, но отнюдь не наивной, а точно знающей, что нужно в жизни. Неожиданно вышедшей замуж за сорокалетнего князя, невероятно богатого вдовца, самого завидного жениха во всей губернии.
— Ах, Николя, с тех пор столько воды утекло в Днепре…
И не только в Днепре. В Дунае, Немане, Березине, в прусской речке Алле, на берегу которой жила литовская девушка Ирэна. «Ты снимешь это заклятие сам! Тебе не понадобится помощь колдуньи». Давние слова юной целительницы четко всплыли в мозгу Николая. Он смотрел на ставшее еще более прекрасным лицо Анны, удивляясь тому, как эта женщина, которую он не успел толком рассмотреть, но странным образом сразу понявший, чем жила она все эти годы, отличается от того образа, что хранился в его душе.
— Да, княгиня, вы правы.
— Каким мужественным вы стали! Настоящий гусарский полковник!
— Я драгун, Анна, и еще даже не подполковник. Но вы совершенно правы в одном — мы стали другими.
Говоря это, Николай был абсолютно искренним. И хотя всего минуту назад он и представить не мог, что встреча с Анной не поднимет в душе нового урагана, — все действительно резко поменялось почти мгновенно. «Ты снимешь это заклятие сам». Нужен только случайный взгляд, мимолетная встреча с реальной женщиной, чтобы воспоминания перестали травить душу. И Данилов был совершенно честен, когда говорил, что изменился. И пусть это произошло несколько мгновений назад, но случилось именно так!
— С кем ты разговариваешь, душа моя? — раздался голос из кареты.
— Это друг моего детства князь Данилов. Мы не встречались много лет.
Из окна кареты показалось лицо вице-губернатора. Оценивающий взгляд устремился на майора. То, что он увидел, не очень понравилось князю Огнинскому. «А ведь ему часто так приходится смотреть на друзей жены, — подумал Николай, — что делать, если ты старше на двадцать три года?»
— Скажите, господин майор, — голос вице-губернатора был сух, — дороге на Дорогобуж французы еще не угрожают?
— Разумеется, нет! Русские войска самым надежнейшим образом защищают Смоленский тракт от неприятеля. Обеспечивая тем самым беспрепятственный проезд гражданских лиц, следующих по государственной надобности, — не удержался от легкой иронии Данилов.
— С удовольствием бы принял ваши заверения, если бы сейчас мы разговаривали в предместьях Варшавы, но не Смоленска! — парировал князь. И добавил, обращаясь к вознице:
— Трогай!
— Прощайте, Николя!
— Прощайте, княгиня!
Глядя вслед набирающей ход карете, Данилов вдруг подумал, что это была последняя ниточка, связывающая его с детством.
Ночью ему впервые приснилась Ирэна.
Поздним вечером атаки Наполеона прекратились, и Раевский облегченно вздохнул. Самому не верилось, что можно устоять, — а вот удержались. Солдаты, ополченцы с ног валились — откуда только силы брались воевать с раннего утра до самой темноты?
Ординарец Барклая де Толли передал распоряжение прибыть в штаб, расположенный на окраине Петербургского предместья. Армии вернулись к Смоленску, план Наполеона трещал по швам. Навязать генеральное сражение теперь он мог лишь в одном случае — взять Смоленск завтра до полудня. Иначе, уйдут русские, и опять эта опостылевшая гонка, арьергардные бои, засады.
На совете у Барклая князь Багратион требовал нанести удар по Наполеону объединенными силами двух армий. Большинство присутствующих генералов, психологически измотанные постоянными отступлениями, были на его стороне. Однако командующий первой армией проявил волю. А кроме того, и дальнозоркость. Откровенно опасаясь, что добровольно подчинившийся ему князь Багратион может не справиться с нервами и выкинуть какой-нибудь фортель, он приказал второй армии еще до рассвета начать движение на Дорогобуж. Включая измотанный дневным боем корпус Раевского. Его сменяли корпус Дохтурова, дивизия Коновицына, егерская бригада Полицына. Про двадцать седьмую дивизию Неверовского в суматохе просто забыли. И хотя Дмитрий Петрович присутствовал на совете, приказа на отступление вместе со второй армией, в составе которой числилась его дивизия, он не получил. Новобранцы, первыми встретившие Наполеона, оставалась на боевых позициях уже четвертый день. Вот только можно ли было считать их по-прежнему новобранцами? Разве день такого сражения не идет за год службы?
С рассветом французы вновь пошли в атаку. Основной удар наносил Даву по Молоховским воротам. Его поддерживала большая часть артиллерии, забрасывающая гранаты по навесной траектории за стену. Весь отряд Каранелли, включая прибывшего к рассвету Доминика, принял участие в штурме. Перментье, в очередной раз блеснув организаторским искусством, с помощью саперной роты подготовил ночью позиции. Отрыв окопы на каждого члена отряда и укрепив мощными бревнами, он замаскировал свежесрубленными кустами и деревцами, надежно укрыв как от чужих, так и от своих. С началом штурма офицеры Каранелли начали вести прицельный огонь по бойницам Молоховской и двух соседних башен. Несмотря на большое расстояние, задача не самая трудная для стрелков такого класса. Редкая пуля ударяла в кирпич, почти все влетали в башни, где находили жертвы среди артиллерийской прислуги.
Около семидесяти пуль в минуту, выпускаемых командой Каранелли, парализовали артиллерию крепостных башен. Вместо плотных картечных залпов башенные орудия огрызались отдельными выстрелами, которые были не в состоянии остановить пехоту Даву. Ударная колонна отборных гренадеров добралась до Молоховских ворот. Наблюдавший в подзорную трубу за атакой Наполеон удовлетворенно произнес:
— Ну, наконец-то! Пусть теперь попробуют русские уйти от генерального сражения!
То, что произошло через несколько минут, привело императора в состояние легкого шока. Контрудар защитников крепости через проломленные ворота отбросил гренадеров. Вырвавшиеся из-за стен полки, словно лист бумаги, смяли колонны наполеоновских солдат. Штыковую атаку лично возглавлял генерал, бесстрашно идущий в первом ряду. И хотя очень скоро он погиб, получив пулю от Фико или Доминика, прорыв корпуса Даву внутрь крепости был ликвидирован.
За весь день этот утренний успех, если его можно считать таковым, оказался единственным. Вернувшиеся в крепость пехотинцы мгновенно воздвигли в воротах мощную баррикаду, которую не смогли преодолеть французы во время многочисленных последующих атак.
К полудню Наполеон понял, что проиграл. Русские не собираются давать генеральное сражение. Они лишь станут удерживать город до того момента, когда основные силы смогут организованно отойти в сторону Москвы. Теперь он пожалел, что не отправил раньше войска переходить Днепр вброд, чтобы перерезать тракт. Посылая отряд Каранелли к Жюно, император понимал, что скорее всего опоздал.
Солнце начало уходить на запад, когда после очередной отбитой атаки Наполеона вдруг охватила волна бешенства. Такой гениальный план полетел ко всем чертям! Из-за нескольких мелочей, из-за глупости Мюрата, из-за неизвестно откуда взявшегося корпуса Раевского. Но даже не это стало главным. Как бы ни хотелось, но он вынужден был признать, что русские многократно превосходили его лучшую в мире армию в мужестве. В стойкости. В бесстрашии.
— Фишо ко мне!
Команда императора уже через полчаса воплотилась в изменение тактики штурма. Вся французская артиллерия перенесла огонь с фортификационных укреплений на мирные кварталы города. На дворцы, дома, лавки, трактиры, бани, торговые ряды, церкви жерла орудий выплевывали гранаты и зажигательные снаряды. Наполеон начал методично жечь город, стирая с лица Земли, уничтожая его жителей.
В силу собственного воспитания, образования, образа жизни складывающихся из европейской ограниченности, император не мог понять, что именно сейчас он совершил главную в жизни ошибку. Здесь не Западная Европа, где его встречали цветами, здесь не Вильно или Ковно, где поляки мечтали о собственном государстве, здесь не Мир или Несвиж, где Радзивиллы сразу присягнули ему на верность. Здесь Русь. Территория, на которой государство русское и возникло, место, на котором тысячу лет жили славяне. Испокон веков. И вовеки веков! Ударив по городу, французский император, сам того не понимая, теперь уже воевал не только против царя Александра, не только против командующих армиями Барклая де Толли, Багратиона, Тормасова, не только против пехоты, артиллерии, кавалерии, — он напал на русский народ! И в силу все той же европейской ограниченности он не смог понять, что теперь обречен, обречена его лучшая в мире непобедимая армия, обречена Франция, которой уже теперь совсем недолго оставалось быть владычицей Европы.
Поздней августовской ночью, с высокого холма, Наполеон смотрел на Смоленск. Зрелище, открывшееся его глазам, можно было назвать мистическим. Больше всего город походил на кратер вулкана, неизвестно почему вдруг выросший на Среднерусской возвышенности. Но если присмотреться, то становились видны стены и башни крепости, ограничивающие жерло, чего никак не могло быть у настоящего вулкана. И тогда приходили мысли о преисподней, поднявшейся на поверхность. Что во многом соответствовало действительности, ибо в городе творился кромешный ад. Горели не просто здания, горел город целиком. Огонь сжирал кварталы, сады, парки. По некоторым улицам стало невозможно пройти ни пешему, ни конному — жар не уступал тому, что в поддувале печи. Уцелевшие после бомбардировки жители шли через Днепровские ворота за реку. Пехотинцы Дохтурова, Коновицына, Неверовского организованно покидали позиции, егеря прикрывали отход. Впрочем, французы и не пытались организовать ночной штурм. К утру город опустел. Наполеона, въехавшего через Никольские ворота, встречали лишь попы, три дня отсиживавшиеся до этого за крепкими стенами Успенского собора. Только они пришли к императору с крестом в знак покорности.
Бонапарт медленно проехал через весь город к Днепровским воротам. Сразу за стеной из реки торчали обломки взорванного моста, окончательно похоронившие один из лучших стратегических планов Наполеона за всю кампанию.
— Заходи, заходи, Луи! Возможно, ты будешь смеяться, но генерал Тучков попросил наградить тебя орденом.
— Вот как? — Каранелли плотно прикрыл дверь. — Мне показалось, что он обижен. Удар штыком оказался нешуточным.
— Да, рана у него серьезная, но ничего опасного. А на тебя он не обижен. Скорее восхищен. Говорит, что не видел таких храбрых офицеров, ты один встал у них на пути, у четверых. И сумел взять его в плен. А троих остальных уложил ты?
— Почти.
— Что значит, почти?
— Доминик одному ножик в горло метнул.
— Понятно, а штыком зачем?
— Так это не я, русский солдат. Он в меня метил.
Разговор шел в кабинете смоленской резиденции императора — одном из немногих чудом уцелевших домов, наспех приведенном в порядок. Плотно закрытые окна не спасали от проникающего повсюду запаха гари. Задернутые шторы скрывали безрадостный вид улицы — обгоревшие, разбитые остовы зданий, черные стволы парковых деревьев, заваленный битым кирпичом булыжник мостовой.
— Ну что же, мне придется выполнить просьбу русского генерала, восхищенного твоим умением сражаться. Завтра будет зачитан приказ о награждении тебя орденом Почетного легиона. Поздравляю!
— Благодарю, ваше величество!
— Расскажи мне еще раз, что там произошло с корпусом Жюно. Только теперь спокойно, по порядку.
— Сначала он не стал переправляться в темноте. Мне казалось, что это имело смысл, если переправа не разведана. Утром движение началось с задержкой, все делалось крайне медленно. Сразу видно, что в корпусе плохо отработано форсирование рек. Они возились весь день. Потом генерал наотрез отказался направить часть уже переправившихся войск на Валутину гору. Я говорил, что это ваш приказ, требовал немедленного выполнения. Но Жюно сказал, что сам будет отвечать перед вами. Вечером он не пошел дальше, сославшись на то, что не хочет утопить корпус в болотах.
— Индюк! — прокомментировал Бонапарт. — Хорошо, он ответит! С какими идиотами приходится иногда иметь дело! Жером упустил Багратиона в Полесье, а этот набитый дурак не смог переправиться вовремя и в результате ускользает Барклай.
Каранелли молчал, ожидая пока император выскажется. Но Наполеон уже успокоился.
— Потом, как я понимаю, ты со своими людьми ушел на Лубино?
— Да! Кто-то же должен показать, что болота не так страшны.
— И что?
— Они не представляли никакой трудности. Через два часа при лунном свете мы вышли к Валутиной горе.
— Да… А Ней никак не мог опрокинуть отряд Тучкова. Хотя не его вина. Ты, может, и не знаешь, но Барклай понял, что если Ней сомнет прикрытие, то он успеет к Соловьевой переправе раньше русских.
Наполеон встал и, заложив одну руку за борт сюртука, начал расхаживать по кабинету.
— Ты понимаешь, что получается, мой дорогой Луи! Даже не могу сказать, что в этой кампании мне не везет. Но глупые действия моих маршалов сводят на нет все усилия и лишают заслуженной победы. Жером упускает Багратиона, Мюрат теряет день, сражаясь с новобранцами, и не удается окружить русские армии. Наконец нам улыбается удача. Армия Барклая медленно отходит на Москву кружной дорогой, опасаясь, что мы выкатим батареи к Днепру там, где тракт вплотную подходит к реке. Нею, разумеется, нет смысла бояться наших орудий, и он идет напрямую. Передовые отряды сталкиваются с небольшим заслоном казаков. Ней подтягивает основные силы своего корпуса, но и русские усиливаются. Тучков, дивизия Коновицына, кавалеристы Орлова-Денисова.
Бонапарт постепенно увеличивал темп движения, чувствовалось, что произошедшее накануне серьезно задело самолюбие императора.
— Небольшое авангардное столкновение переросло в серьезное сражение. Прибывает сам Барклай. У Нея больше сил, но позиция русских лучше. И все, что нужно — это фланговый удар хотя бы одной дивизии. А вместо нее появляется дюжина офицеров. Да, Луи, я знаю, что это самые лучшие в мире бойцы! Но нужна дивизия! А этот… болот испугался… Он, наверное, думал, что его корпус будет всю войну маршировать по паркам!
Наполеон вдруг успокоился, решив, что не стоит махать оружием после битвы.
— Но ты, кажется, просил аудиенции не для того, чтобы обсудить вчерашний бой?
— Да, ваше величество.
— Я слушаю.
— Может, нам лучше послушать Доминика? Он видел намного больше, чем я.
— А где Доминик?
— В приемной.
— Пусть заходит.
Через минуту Левуазье четко докладывал.
— Когда русские пошли в атаку, мы оказались у них за спиной, спрятавшись в высоком кустарнике. На левом фланге впереди шел генерал. Мы сразу догадались — батальон бежал быстрее других. Солдаты стремились обогнать генерала, чтобы прикрыть его. Русские часто так делают.
Император посмотрел на Каранелли, и тот кивнул в знак согласия.
— Получилось, что генерал оказался позади батальона.
— Это был генерал Тучков, Доминик! Мне уже доложили о результатах допроса пленных. Кроме того, мы побеседовали уже с ним. Можешь не отвлекаться на подробности.
— Хорошо, ваше величество! Мы напали сзади. Около генерала было примерно два взвода пехотинцев…
— Екатеринославские гренадеры!
— Да. Атака получилась внезапной, они не смогли оказать сопротивления. Но потом, когда мы уходили с русским генералом, за нами погналась кавалерия. Отрядом командовал знакомый мне русский офицер.
— Что? Какой офицер? — брови Наполеона, который разом забыл, что удивление не красит императора, поползли вверх.
— Тот, которого я убил под Фридландом. По крайней мере, считал, что убил.
— Ты уверен? Ночь, лунный свет!
— Абсолютно, ваше величество. Я слышал, как он кричал: «Живьем! Маленького только живьем!»
— Вот как? Напомни, что было у Фридланда?
— Мы с удобной позиции отстреливали офицеров через реку, когда на нас напали русские драгуны…
— Да, я вспомнил! Это тот, который догадался, что стрельба ведется с тысячи шагов?
— Он самый.
На зов колокольчика мгновенно явился адъютант.
— Перментье ко мне!
Бригадный генерал, который догадался, что во время аудиенции Каранелли надо быть на всякий случай поближе к кабинету императора, появился мгновенно.
— Что у нас с пленением Тучкова? Его пытались выручить кавалеристы?
— Пытались, но Арменьяк взорвал четыре боевых заряда и шесть дымовых, — несколько удивленный отвечал Перментье.
— Я не об этом! Есть ли показания пленных: кто пытался отбить генерала?
— Да, мы подобрали раненого. Московский драгунский полк, третий эскадрон. Это они пытались атаковать наш отряд, захвативший Тучкова.
— Кто командир эскадрона?
— Мне нужно уточнить…
— Уточните!
Через четверть часа официальный командир отряда специальной инспекции докладывал:
— Эскадроном командует князь Данилов Николай Тимофеевич. Воинское звание — майор. Пока это все, что известно.
— Ну, что ж, господа генералы, — Наполеон сделал паузу, глядя на Левуазье, — я не оговорился, с сегодняшнего дня ты — генерал, Доминик! Так вот, господа генералы, запомните имя этого князя. И постарайтесь, чтобы он больше никогда не мешал вам! Считайте это приказом!
Глава восьмая
БОРОДИНО
Немного дальше, чем за сотню верст на запад от Москвы, небольшая речка Колоча, попетляв по полям, впадает в Москву-реку. Высокий берег в сочетании с водой — надежное укрепление. И если уж необходимо выбирать позицию для серьезного сражения, то ни один человек, мало-мальски знакомый с военным искусством, не скажет, что место здесь плохое.
Выше по течению Колочи, там, где Новая смоленская дорога пересекает реку, на дальнем от Москвы берегу стояла неприметная деревня, вдруг в одночасье ставшая известной всей Европе. Занявшая важное место в истории, ибо память о событиях, произошедших здесь в начале сентября тысяча восемьсот двенадцатого года, сохранилась на века. Обычная деревня с обычным русским названием — Бородино.
Несколькими верстами южнее Новой, через Утицу, шла Старая смоленская дорога. Русские войска, заняв позицию в этом месте, оседлали оба тракта, намертво закрыв путь на Москву. Это означало, что генеральное сражение, о котором с первого дня кампании мечтал Наполеон, состоится здесь.
Левый южный фланг позиции русских не имел мощных естественных укреплений — курган за Утицей да Семеновский овраг, за которым расположилось одноименное село. В центре, между дорогами, высокий холм, единственное удобное место для расположения батарей. Вот, пожалуй, и все.
Для усиления фланга силами ополченцев построили три флеши — укрепления, тупыми углами повернутые в сторону противника. А впереди, у деревни Шевардино, возвели мощный редут.
Михаил Илларионович Кутузов, занявший несколько дней назад вакантный пост главнокомандующего армией, получил титул князя со светлостью. Он понимал, что требуется от него. Как полководцу ему был очень симпатичен Барклай де Толли, который, хоть и шотландец, но России служит на славу, многим русским в пример. И то, что от шестисоттысячной армии Наполеона сюда, под Москву, добралось от силы сто сорок — сто шестьдесят тысяч солдат — это его заслуга. И армию сохранил, сто двадцать тысяч — вот они! Да еще и ополченцев тридцать тысяч. Ну этих, конечно, в бой бросать — только если самому в атаку идти! Ни умения, ни оружия — одни пики. Зато шестьсот сорок орудий — не меньше, чем у французов! Умница он, Барклай! Только когда у нас умных любили? Горлопанов, что орут на всех углах — разгромим Бонапарта, за патриотов держат, а вот тех, кто на самом деле Россию спасает, норовят предателями объявить. А все от того, что умного только умный может понять, а балаболка, он любому дураку понятен.
Но как бы ни умен был Барклай, как бы ни одобрял его стратегию генерал от инфантерии Кутузов, сражение придется принимать. Именно для того и назначил его император главнокомандующим. И в какой-то момент вновь почувствовал себя Михаил Илларионович как перед Аустерлицем, словно и не было этих семи лет. Умом понимал, надо отступать, может, через неделю сдать Москву, но отступать, собирая силы для решительного разгрома Наполеона, столь неосмотрительно забредшего в глубь России. Но тем же умом и понимал, что ни царь, ни кто другой не простят, если он без боя сдаст Москву. Как не простили Барклаю отступления.
Сходство с Аустерлицем придавала и позиция, выбранная для битвы. Возвышение в центре смутно напоминало Праценские высоты. Тот же противник, та же могущественная, обученная, отлично вооруженная армия. Семь лет назад Наполеон одержал победу. Убедительную, безоговорочную. Есть ли смысл отказываться от тактики, принесшей такую оглушительную викторию над этим же противником? Единственным аргументом, говорящим против такого выбора, будет лишь то, что однажды он уже применял эту тактику, с решительным ударом в центре, рассекающим русские армии. Странно, но именно этот же аргумент говорил, что Наполеон может повторить маневр. Потому что все помнят Аустерлиц и ждут других ходов.
Главнокомандующий, сидящий в горнице у стола с разложенной картой, выглядел пожилым человеком, дремлющим в кресле в ожидании ужина. Но работа мысли не поддавалась описанию. Сто двадцать тысяч пехотинцев, кавалеристов, артиллеристов расставлял на поле Кутузов, одновременно пытаясь понять, как поставит свою армию Наполеон. Направления ударов, пути перемещения резервов, оборонительные укрепления, запасные позиции для отхода, наиболее удобный рельеф для нанесения встречных атак, — все это утрясалось в голове, готовясь выплеснуться приказами и распоряжениями. Командами, превращающими многотысячную толпу вооруженных людей, в грозную силу, в Армию!
«Конечно, он должен ударить в центре! — размышлял Михаил Илларионович. — Покочевряжется, начнет атаку или слева, или справа, дождется, когда мы все резервы к флангам подтянем, да и ударит. Никуда не денется, болезный! Наполеон, он и в России Наполеон».
Как войска поставишь, так сражение и пойдет. Этой истине Кутузов учился всю жизнь, делая выводы из каждого преподнесенного противником урока, включая и тот, что получил от Бонапарта на Аустерлицком поле. И в основу плана русский главнокомандующий положил тот факт, что рано или поздно Наполеон ударит в центре. Всей мощью, бросив в решительный момент боя резервы. Что ж, надо ему помочь. На правый фланг — Барклая, шотландец не только позицию удержит, но и силы сбережет, а после прорыва французов ударит им в тыл. Слева — армия Багратиона. Там можно быть спокойным. Хотя князь всегда и везде выступал как сторонник наступательной тактики, равному ему в оборонительных боях просто не существовало.
В центре, конечно, нужно поставить кого-нибудь от Барклая де Толли. Армия у него в два раза больше. И нет других претендентов на это место — корпус Дохтурова. Однако с Наполеоном нужно еще в поддавки сыграть. И позиция в центре была отдана взятому у Багратиона корпусу Раевского.
Из артиллерии главнокомандующий выделил Раевскому только восемнадцать орудий, чтобы установить их на Курганной высоте. А триста пушек определил в артиллерийский резерв. Каково?! Раевскому восемнадцатью пушками Даву встречать, хотя нет, скорее Нея, — Даву по флешам ударит, а три сотни стволов будут простаивать в тылу у Псарево! В этом-то и был весь план. Когда французы опрокинут корпус Раевского и начнут вклиниваться в брешь между первой и второй армиями, то скоро упрутся в овраг, за которым их будет ждать половина русской артиллерии. И тогда наполеоновские солдаты поймут, чем триста орудийных стволов отличаются от восемнадцати, но будет уже поздно. Дохтуров запрет мышеловку и станет вместе с гвардией выжимать их на юг, на Багратиона. Тому, конечно, тяжеловато придется — и фронт держать, и окруженных французов не выпускать. Ну, да ему не привыкать. К тому же кавалерийский корпус Сиверса поможет, и вторая кирасирская дивизия. А понадобится, то и казаков Платова можно прислать. В общем, решено — Дохтурова в резерв.
Но самым главным звеном плана, конечно, был бы удар по корпусу Раевского. Французы должны смять и опрокинуть шестой пехотный корпус. «Прости меня, старика, — почти беззвучно проговаривал Кутузов, — не скажу я тебе, Николай Николаевич, что за задача у тебя. Не могу! И резервов не дам, когда адъютанты твои у меня в штабе хоровод водить станут».
— Жак! Как же я по тебе соскучился!
Вот кому был рад Каранелли, так это майору Бусто.
— Мы не виделись с самого начала кампании, друг мой любезный! Как там Париж?
— А я откуда знаю, Луи? Сплю шесть часов в сутки, остальное время или в лаборатории, или на полигоне.
— То есть работаешь по десять часов в день?
— Как это — десять часов? Если работаю десять, сплю — шесть, то…
— …то остальные восемь сидишь за столом, — со смехом закончил Луи, ласково проведя по солидно выпирающему животу Жака.
— Кстати, как там у нас с обедом? Эти конные прогулки так подогревают аппетит.
— Часа через три.
— Что? Так долго?
— А как ты хотел? У нас здесь трудновато с провиантом, обед не каждый день. Ты захватил что-нибудь из Парижа?
— О! Много чего! Но дорога так длинна. Мои запасы кончились еще в Польше.
— Это понятно! Но я имею в виду не продукты. Что новенького ты нам привез из вооружения? Или тоже все съел в Польше?
— Ты напрасно смеешься, Луи! Несколько новых образцов у меня с собой! А к вечеру придет обоз с солидным запасом!
— Ты немедленно их продемонстрируешь! Что тебе нужно для этого?
— Пообедать!
— Понял, что еще?
— Уединенное место.
— Отлично! У нас все есть, кроме обеда. Можно начинать.
Бусто вздохнул, поняв наконец, что кормить не будут.
— Хорошо, мой генерал! Только ради тебя я переношу эти муки. А как тут дела обстоят? Рассказал бы.
— Не только расскажу, но и покажу. Жаль, ты вчера не приехал. Жаркая была схватка за редут под Шевардино. Русские, словно звери, вцепились в него, не желая отдавать. Стоило бы посмотреть. Хотя, думаю, завтра тебе будет на что взглянуть. Можешь даже сходить в атаку. Я попрошу маршала Даву дать тебе батальон. Он ко мне хорошо относится, в просьбе не откажет.
— Луи! Я тебе больше не нужен? Меня же сразу убьют! В такую мишень даже слепой не промажет.
— Ну-ну! Не прибедняйся! Ты сам кого хочешь убьешь!
Для демонстрации последних достижений было выбрано поле вдали от деревень, огороженное с трех сторон перелесками. Отряд Каранелли в полном составе сгрудился у подвод, ожидая объяснений Бусто.
— Начнем с метателя гранат. Здесь все проще, чем бокал анжуйского. Обычный патрон от штуцера, который есть у каждого из вас, только вместо пули бумажный пыж.
Жак сделал небольшую паузу, убеждаясь, что он в центре внимания.
— Понятно, что если мы выстрелим таким патроном, то получим лишь небольшой столбик огня из дула. Теперь главное — граната.
Помощник Бусто достал из ящика увесистые оранжевые цилиндры в ладонь длиной. С одной стороны они были заостренными, а с другой торчал тонкий длинный стержень.
— А почему они оранжевые? — Арменьяку интересно все про предметы, которые могут взрываться.
— Они без заряда, это чтобы легче их найти.
Бусто зарядил штуцер, взял гранату, и выяснилось, что диаметр стержня в точности совпадает с диаметром ствола. Приподняв оружие, Жак выстрелил. Описав дугу, граната пролетела больше сотни шагов и зарылась в траве.
— Ловко! — восхищенно воскликнул кто-то.
— Граната для настоящего боя летит точно так же. В стержне у нее пороховая дорожка. Она поджигается в момент выстрела и горит ровно четыре секунды. На поверхности гранаты имеется насечка, которая помогает ей разорваться на семьдесят шесть осколков.
— Впечатляет, — проговорил Каранелли, — хотя, если подумать, все уже известно. Так всегда бывает — всем все известно, а чтобы применить — нужно быть гением.
— Луи, — с тоской в голосе отозвался Бусто, — меня лучше кормить, чем хвалить. Вы сейчас с гранатами упражняться начнете или все сразу показывать?
— Давай все! И сразу! Потом разберемся, кто чем заниматься станет!
— Как прикажешь, командир!
Жак достал деревянный куб, каждая сторона которого немного превышала длину ладони. Глядя, с каким трудом Бусто поднимал ящичек, можно было сделать вывод о его изрядной тяжести.
— Здесь тоже ничего принципиально нового, — снимая широкую дощечку, немного возвышающуюся над ящиком, сказал Жак.
Выяснялось, что она может подниматься только вверх, поскольку из четырех отверстий по углам торчали небольшие шпильки. В центре дощечка опиралась на стержень, уходящий в глубь ящика.
— Здесь, — похлопывая ладонью по деревянному кубу, продолжил Бусто, — внизу много пороха, а в верхней части около тысячи маленьких кусочков железа. Для того, чтобы взорвать эту бомбу, используется специальный запал.
Жак вынул стрежень из отверстия.
— Хотя он и мал, но это тот же пистолет.
Бусто взял запал в руки и с видимым усилием начал растягивать его перед грудью. Раздался щелчок.
— Сейчас я взвел его как курок у пистолета. Чтобы спустить, нужно нажать здесь.
Палец Бусто уперся в торцевую поверхность стержня.
— Усилие должно быть большим. Если вы уже привыкли к русским мерам, то не менее двух пудов.
Жак вернул запал в отверстие, установил на место дощечку, поднял тяжелый молоток и с размаху ударил. Эффект получился впечатляющим. Самые отважные офицеры французской армии отшатнулись от бомбы, как новобранцы, услышавшие выстрел. Однако ничего не случилось, если не считать слегка треснувшей дощечки. Бусто, наслаждаясь общим замешательством, не спеша вынул запал.
— Бомба не взорвалась, потому что в гнезде пусто! — Жак медленно вел рукой, показывая отверстие на противоположном, не в том, по которому бил, торце стержня. — Но если бы здесь стоял патрон без пули, точно такой же, который используется в метателе гранат, то удар бойка пришелся бы не в пустоту, а по капсюлю. Сомневаюсь, что кто-нибудь из нас выжил бы.
— Да, Жак, — сказал пришедший в себя Каранелли, — умеешь ты привлечь внимание.
— А ящики на дороге закапывать? — куда-то в пространство, словно размышляя вслух, произнес Арменьяк.
— Не сомневался, мой друг, что ты первый это скажешь! Закапывать! Не только на дороге, а в любом месте, где это нужно! И присыпать землей, листьями, ветками. Скажи, Луи, ты сможешь закопать эту бомбу перед избой Барклая де Толли, чтобы русская армия осталась без главнокомандующего?
— Русской армией уже командует Кутузов.
— Вот как? В этой России все так плохо организовано. Мне не приходят свежие новости. Совсем не удается следить за ходом войны.
— Ничего, — улыбнулся в ответ Луи, — завтра ты ее увидишь. У тебя еще что-нибудь?
— Да, но принципиально новую игрушку я покажу вечером, нужна темнота. А сейчас еще одна бомба.
Огромный, окованный по углам ящик, Бусто с помощью трех офицеров стащил с подводы. Откинул крышку. Странный круг со стрелкой и деления по краю окружности навевали мысли о часах. Так и оказалось.
— Это часы, только с более мощной пружиной. Стрелка одна, совершает полный круг за сутки. Устанавливаем время по делениям, заводим, закрепляем нить, которая удерживает боек. Стрелка острая, как бритва — в заданное время перережет нить. Дальше все, как и в первой бомбе.
— То есть если мы ее где-нибудь оставим, то будем точно знать, когда она взорвется? — задал вопрос Арменьяк.
— Верно.
— А если там в это время никого не будет? — Фико бомба не очень понравилась.
— Это будет означать, мой друг, — отозвался Арменьяк, — что ставили ее полные болваны.
— Да ты не волнуйся, Анри, тебе их только носить придется, — съехидничал Левуазье, — а куда ставить и в какое время взрывать — не твоя забота.
Смех полетел над полем. Но Арменьяк остался серьезным.
— Меня больше волнует другое. Что будет, если противник найдет мину до назначенного времени?
— Почти уверен, что попытается открыть крышку, — ответил Бусто. — Тогда взрыва не избежать.
Каранелли подошел к Перментье.
— Отправляйтесь к императору, Шарль. Понимаю — это будет трудно, но обязательно найдите десять минут в его расписании, чтобы доложить обо всем, что рассказал Жак.
Едва небо на востоке стало светлым, как дивизия Дельзона из корпуса Евгения Богарне атаковала деревню, давшую свое имя этому историческому сражению. Лейб-гвардейский егерский полк первым принял удар. Тем временем на противоположном южном фланге после непродолжительной артиллерийской перестрелки пехотный корпус Даву начал атаку флешей. Но дивизии Дессе и Компана, пробившись через Утицкий лес, попали под картечный огонь, и атака захлебнулась, так и не успев толком начаться.
Через час егеря в Бородино под натиском превосходящего в несколько раз противника вынуждены были отступить за Колочу. Один из полков Дельзона на плечах уходящих егерей прорвался за реку. Направленные на помощь войска создали четырехкратный перевес на правом берегу Колочи. Французов истребили быстро, сбросив остатки полка в реку. Мост сожгли, оставив противнику в качестве трофея Бородино, но начисто лишив возможности развивать успех.
Первая невнятная атака французов на южном фланге только укрепила уверенность Кутузова, что решающий удар Наполеон нанесет в центре. Только вот когда? Вряд ли сразу после начала сражения. Значит, следует ждать атаки на левом фланге русских. Или на правом? Решительно ударить через реку, в самом укрепленном месте — маневр достойный Бонапарта. Но нет! Разведка успела донести, что на северном фланге у французов Богарне. А вот Даву, Ней и Мюрат — лучшие французские маршалы — расположились на юге и в центре. Кутузову это о многом сказало, и он отправил посыльного с приказом к Багговуту, находящемуся в резерве — готовиться к передислокации к Багратиону.
Атаки флешей, стоящих перед деревней Семеновской, следовали одна за другой. По нарастанию их мощи, а также паузам между атаками Кутузов видел, как искусно вытягивает Наполеон резервы русской армии, как заставляет смещаться на юг, постепенно ослабляя центр. На Курганной высоте Раевский отбивал атаки только первой линией своего корпуса, не имея никого за спиной. По приказу князя Багратиона все остальные войска передвинулись на оборону флешей. Корпус Тучкова, брата захваченного в плен под Смоленском генерала, связал Понятовского — после сдачи Утицы пехота закрепилась на кургане позади деревни и полностью овладела ситуацией на Старой смоленской дороге. Жюно, брошенный Бонапартом вклиниться между флешами, атакуемыми Даву и Неем, и дорогой, по которой шел Понятовский, неожиданно напоролся на корпус Багговута, и об окружении Багратиона уже не могло быть и речи.
Солнце поднялось уже высоко, когда на Курганных высотах Кутузов заменил ослабленный корпус Раевского на двадцать четвертую дивизию Лихачева. Вспомнив рассказы о том, как стоял Раевский в Смоленске, в какой-то момент показалось, что даже если у генерала отобрать всех солдат, то он все равно не пропустит французов. Официально седьмой корпус перебрасывался на укрепление южного фланга, и во многом это действительно было так. Солдаты покидали люнеты на Курганной высоте с чистой совестью — все атаки отбиты, французский генерал Монбрен убит, а Бонами взят в плен.
Читать бесплатно другие книги:
