Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить Дженкинс Филипп

В 653 году солдаты римского императора Константа II штурмом взяли Латеранский дворец в Риме. Они арестовали тогдашнего папу Мартина I и Максима, одного из величайших богословов и мистиков той эпохи. Обоих пленников отправили в ссылку, оба они пострадали от жестокого обращения властей как противники императора. Палачи отрубили Максиму правую руку и вырвали язык. Мартин умер два года спустя в ссылке в Крыму, Максим – несколькими годами позже в Грузии. Ортодоксально-кафолические церкви считают обоих этих защитников истины, готовых отдать за нее жизнь, мучениками: они почитают их как святого папу Мартина и Максима Исповедника[365].

Эти двое пострадали потому, что не могли согласиться с императором по самому важному и самому спорному вопросу его царствования: относительно монофелитства (учения о единой воле). Прошло уже две сотни лет после Халкидона, еще два века тому назад Маркиан призывал положить конец «перебранкам нечестивых», но империю продолжали раздирать споры[366]. Церковь и придворные искали какого-то решения, которое бы удовлетворило обе стороны, примирило бы сторонников одной и двух природ. В 630-х, казалось бы, такое решение было найдено: обладал ли Христос одной природой или двумя, его воля была единой. Разве это не может стать основой для соглашения между Египтом и Сирией, Африкой и Западом? Но, как показывает атака императора на Латеранский дворец, попытка не увенчалась успехом. Мартин и Максим пострадали за свою верность Халкидону.

Достижения Халкидона были относительными. По прошествии многих лет после 451 года мы все еще не видим следов торжества Халкидона

Нас не должны удивлять жестокости имперской власти, но здесь следует обратить внимание на дату – столь поздний срок указывает на то, что достижения Халкидона были относительными. По прошествии многих лет после 451 года мы все еще не видим следов торжества Халкидона. В течение 150 лет после собора в иные периоды «голубая» ортодоксия царила в императорском дворце, но были и другие периоды – иногда тянувшиеся десятилетиями без перерыва, – когда режим терпимо относился к монофизитству или даже стоял на его стороне. В такие годы императоры поддерживали тех патриархов и епископов, которые распространяли и вводили учение об одной природе. Христиане могли извлечь ценные уроки из истории недавних лет. Если сам Халкидон был контрреволюцией против переворота, устроенного на Втором Эфесском соборе, значит, положение дел может измениться снова. Около 510 года стало казаться, что Халкидон останется просто маловажным эпизодом далекого прошлого. Лишь в VI веке халкидонцы могли уверенно праздновать свою победу[367].

После политической победы Халкидона христиане продолжали спорить о все тех же вопросах, такие споры возникали в новых формах снова и снова. Конфликты между крупными регионами и юрисдикциями стали казаться почти нормальным явлением, даже раскол между Римом и Константинополем. В церкви постоянно происходили низложения епископов и чистки, а насилие и волнение разделяло возмущенные города и провинции. В итоге несогласные церкви пошли на немыслимый шаг – они создали альтернативные параллельные структуры[368]. Таблица 8-1. демонстрирует взлеты и падения халкидонцев по ходу истории.

Таблица 8-1.

КОЛЕБАНИЯ РЕЛИГИОЗНОГО РАВНОВЕСИЯ В РИМСКОЙ ИМПЕРИИ МЕЖДУ 470-ми И 650-ми ГОДАМИ

470—518 Преобладание монофизитских или близких к монофизитам режимов

480—550 Возникновение самостоятельной несторианской церкви

510—600 Возникновение самостоятельных монофизитских церквей

518—630 Империя решительно вводит учение Халкидона

630—650 Христианская Римская империя теряет контроль над Египтом и Ближним Востоком

Хотя имперская власть не желала того признавать, к началу VII века христианский мир был разделен на несколько больших межнациональных церквей, каждая из которых претендовала на обладание абсолютной истиной. Это положение казалось невыносимым для тех, кто видел в церкви цельнотканое единое тело Христово. Пока христианская империя властвовала Египтом и Востоком, она так и не могла найти приемлемого решения для этого богословского кризиса. Две природы никак не сочетались с одной[369].

Враги Халкидона

Халкидон выжил благодаря тому, что пустил корни в ряде важнейших и хорошо организованных центров, которые пользовались престижем и одновременно обладали политической властью. Халкидонское учение крепко укоренилось в Малой Азии и на Балканах – этих ключевых территориях империи – и в самом Константинополе. Оно также было популярно в западных провинциях. Таким образом, Рим был надежным его бастионом. В монастырях обитали самые крепкие сторонники официальной ортодоксии[370].

Но Халкидон продолжал возмущать христиан Восточной империи на многих больших ее территориях. К VI веку отрицательное отношение к Халкидону стало почти нормой во многих частях христианского мира Востока, где в основном кипели споры между сторонниками разных версий теории одной природы: между миафизитами и твердыми последователями Евтихия. Халкидонских епископов здесь обычно травили и изгоняли. И даже если епископ хранил верность Халкидону, его духовенство и монашество хранили свою веру, а их аскетизм, святая жизнь и слухи о сделанных ими чудесах делали эту веру популярной. Одним из таких монофизитских подвижников был святой монах и епископ Петр Ивер, который много путешествовал по Палестине и соседним землям. Он рукополагал священников и наставлял верных, «просвещая многих других и приводя их в стадо ортодоксальной [антихалкидонской] церкви»[371].

Египет, разумеется, совершенно не желал ничего прощать или забывать. Патриархат раздирали страшные расколы, так что с 451 по 482-й там, как правило, существовали параллельные и конкурирующие структуры. Хотя для нас не так важны детали, Таблица 8-2. поможет нам себе представить, сколь хаотичной была жизнь Александрийского патриархата в то время.

Таблица 8-2.

АЛЕКСАНДРИЙСКИЕ ПАТРИАРХИ ПОСЛЕ ХАЛКИДОНА

Тимофей Элур заложил прочное основание для Коптской церкви, способной выжить в условиях гонений со стороны империи. С 477 года церковь снова разделилась на две фракции, главой коптов стал Петр Монг Заика, бывший диакон Тимофея. Он не желал идти ни на какие компромиссы и даже распорядился осквернить могилы тех своих предшественников, которые стояли за Халкидон[372].

В официальной «Истории Коптской церкви Александрии» сетования на Халкидон встречаются так часто, что они становятся почти обязательным элементом для введения в житие каждого очередного патриарха:

Но Римская империя продолжала опираться на вечно возобновляемую традицию нечистого Халкидонского собора, ибо не стояла она на прочной скале, принадлежащей Богу Слову, Который есть Иисус Христос[373].

Здесь постоянно встречается такая характеристика: такой-то был «римлянином, богохульным халкидонцем»[374]. В середине VII века Египет попал под власть арабов-мусульман. Можно было подумать, что это стало великим испытанием для церкви, но и здесь египтяне все еще носили в себе старую ненависть к Халкидону:

Патриарх авва Михаил собрал своих епископов и написал послание… рассказав о создании церкви святого мученика Мины и о гонениях и ссылках, которым были подвергнуты наши отцы, патриархи, от халкидонцев, и о том, как римские властители отбирали у них церкви[375].

Для любой богословской битвы самое мучительное время – это первые тысяча лет.

Египет имел огромное значение для империи, но важно было и то, что египтяне распространяли свои представления по соседним царствам, которые видели в Александрии свою духовную столицу. Древнейшие церкви Нубии и Эфиопии стали монофизитскими и хранили эту веру столетиями – нубийцы до своего исчезновения в конце Средневековья, а эфиопы до наших дней. Эфиопская церковь и сегодня с гордостью носит титул Tawahedo – Единство[376].

Но представления о единой природе получили распространение и в тех местах, где не чувствовалось влияние Египта. Хотя Сирия некогда была родиной антиохийского богословия двух природ, в эпоху споров, наступившую после Халкидона, здесь образовалась мощная монофизитская партия. В 469 году Петр Фулон (Сукновал) поднял городскую чернь против халкидонского патриарха Антиохии и смог занять его место. Он правил церковью как решительный монофизит и воспитал целые поколения будущих священнослужителей в этом же духе. Он также изобрел лакмусовую бумажку для проверки исповедания, изменив Трисвятое и добавив туда слова о Святом Боге, «распятом за нас» (ho staurotheis di hemas). Хотя его дважды изгоняли из его епархии, после него Антиохия навсегда стала носить печать монофизитства. Это радикальным образом изменило политическую географию империи[377].

Для любой богословской битвы самое мучительное время – это первые тысяча лет

Эта перемена богословской ориентации стала еще заметнее в самом начале VI века, и ее последствия отразились на последующей истории. В Сирии халкидонцев стали считать еретиками, отщепенцами и предателями, как то было раньше в Александрии. Монофизитский историк Иоанн Эфесский повествует о некоем Флавиане, ставшем патриархом Антиохии в начале VI века, говоря, что «его склонили к ереси двух природ» – то есть к воззрениям Халкидона, – а потому он был низложен. Позже престол занял противник монофизитов, который «оказался несторианином и также был низложен и выслан». Религиозные взгляды Антиохии играли огромную роль, потому что этот город обладал необычайно широкой системой связей. В I веке Антиохия была главным центром для распространения христианства на Востоке; четыре столетия спустя она стала подобным центром распространения монофизитства[378].

Но даже карта с отмеченными «несогласными» районами Ближнего Востока не даст нам полной картины тех религиозных раздоров, что возникли в империи. Сам Константинополь был разделен, и в VI веке стычки между «зеленой» и «голубой» партиями стали особенно интенсивными. Опасность этих «банд Нового Рима» особенно ярко отражают события 532 года, когда обе стороны, объединенные общими интересами, подняли восстание, угрожавшее жизни империи. Прежде чем был восстановлен порядок, были убиты тысячи людей[379].

Империя монофизитства

Продолжающиеся битвы за Иисуса были кошмаром для каждого очередного императора. Некоторые из них пытались найти компромиссное решение, чтобы соединить всех христиан, но все эти попытки – как и монофелитство в VII веке – оканчивались неудачами. Хотя сама проблема выглядела просто. Империи могли подавить ереси и в прошлом умело справлялись с этой задачей. Но теперь ереси получили такое распространение, что стали нормой для христиан на больших территориях империи – более того, это были богатые и населенные территории, жизненно важные для поддержки работы государственной машины[380].

Особо опасная угроза нависла над новым порядком после переворота 475 года. Полководец Василиск восстал против Зенона, изгнал законного императора и занял его место. Как это часто бывало в ту эпоху, политическая борьба была здесь тесно связана с семейными раздорами. Василиск был шурином императора не самых благородных кровей. Он также не отличался талантами полководца, и его главным деянием была потеря большей части римского флота при неудачной попытке захватить Карфаген. Историки продолжают спорить о том, объясняется ли это поражение его крайне неумелыми действиями или же тем, что он брал взятки со своего врага Гейзериха. Как бы там ни было, Василиск был шурином предыдущего императора Льва, а его племянница была женой Зенона, так что он считал, что может претендовать на престол. (См. Таблицу 8-3.)

Таблица 8-3.

РИМСКИЕ ИМПЕРАТОРЫ ВОСТОКА (ПОСЛЕ 476 ГОДА – ЕДИНОВЛАСТНЫЕ ИМПЕРАТОРЫ)

Лев I 457—474

Зенон 474—491

(Василиск 475–476, узурпатор)

Анастасий 491—518

Юстин I 518—527

Юстиниан 527—565

Юстин II 565—578

Тиберий II 578—582

Маврикий 582—602

Фока 602—610

Ираклий 610—641

Констант II 641—668

Константин IV 668—685

ПРИМЕЧАНИЕ: опущены императоры, правившие кратковременно, и большинство претендентов на престол.

Василиск пытался совершить контрреволюцию и передать власть монофизитам. После смерти Льва в 474 году александрийские монахи устремились в Константинополь и потребовали отречения от Халкидона. Новый узурпатор отнесся к ним с пониманием. Василиск восстановил патриархов из сторонников монофизитства, таких, как Петр Фулон и Тимофей Элур, в то же время константинопольский патриарх Акакий сам симпатизировал учению об одной природе. Затем Василиск обратился к Тимофею с решительным посланием, затрагивающим широкие темы. Здесь он осудил «те решения, что нарушили единство и порядок в святых церквах Божиих и мир во всей вселенной, а именно – так называемый Томос Льва и все, что говорилось и делалось в Халкидоне в нарушение священного Символа веры Никеи». Следует отказаться от этих ужасных постановлений, предать их анафеме и сжечь все соответствующие документы. Вместо этого следует видеть в Никейском и Первом Эфесском соборах окончательное и твердое выражение веры[381].

Каждый епископ в империи должен был подписать эту энциклику, что многие и сделали. Возможно, это было следствие синдрома Викария из Брея – они любой ценой хотели сохранить свои посты. Позже многие из них жаловались, что поставили свои подписи «не добровольно, но по необходимости, дав свое согласие на бумаге, но не в сердце». Как бы там ни было, такое массовое изменничество показывает, насколько хрупки были достижения Халкидона. Документ подписал патриарх Иерусалима, а также пятьсот епископов – куда больше по количеству, чем число тех, кто одобрил Халкидон в 451 году. Если в Александрии, Антиохии и Иерусалиме господствовали монофизиты, то какие представления о природе Христа доминировали в церкви в целом?[382]

И здесь можно сказать, что Египет снова грозил распространить свое влияние на императорский дворец в Константинополе. Тимофей «Проныра» вел себя так, как если бы он был религиозным вождем империи, и он рукополагал и восстанавливал своих единомышленников. Он в единоличном порядке восстановил патриархат в Эфесе и поставил там патриархом своего человека. Он даже председательствовал на очередном соборе в Эфесе, где епископы Азии полностью поддержали декларацию Василиска. Они не без угрозы заявили, что если кто-то захочет изменить эту декларацию, «весь мир перевернется вверх ногами и даже злые последствия Халкидонского собора, которые вызвали бесчисленные бойни, в которых несправедливо и беззаконно проливалась кровь верных, покажутся пустяком по сравнению с тем, что будет»[383].

Но это торжество монофизитов продолжалось недолго, поскольку надменный Тимофей настроил против себя многих других епископов – неужели египтян ничему не научил 449 год? После некоторых колебаний константинопольский патриарх Акакий начал решительно защищать халкидонскую ортодоксию. Готовясь вступить в противоборство с императором, он приготовил самое сильное оружие из всех возможных – заручился поддержкой признанного героя духа Даниила Столпника. Как показали события 431 года, святые и чудотворцы воздействуют на императоров сильнее всего. Акакий убедил Даниила покинуть свой столп, на котором тот провел много лет, являясь в мир лишь для того, чтобы изрекать пророчества, исцелять больных и изгонять бесов, и выступить против новой энциклики. Появление Даниила перед Василиском было своего рода религиозным терроризмом, император был здесь просто обязан как-то отреагировать (а по пути во дворец Даниил остановился, чтобы исцелить прокаженного). Василиск стал приносить свои извинения, а в это время константинопольская чернь восклицала: «Император держит правую веру! Сожжем врагов ортодоксии живьем!» В тот момент Василиск и Акакий «лежали на полу у ног святого [Даниила]». Василиск издал новую энциклику, отменявшую прежнюю, но уже не мог умиротворить этим своих противников. Зенон вернул себе престол в 476 году, убив своего соперника. Он выполнил обещание не проливать крови Василиска и его родных, но это не помешало ему уморить Василиска голодом[384].

В своей отчаянной борьбе друг с другом Зенон и Василиск не нашли свободного времени, чтобы сохранить Западную империю, центром которой считался Рим, и она тихо исчезла в злосчастном 475 году. А тогдашние историки с таким пристальным вниманием наблюдали за ходом религиозных сражений, что лишь изредка отмечали иные события, происходившие на границах империи. Победа или поражение Халкидона имели куда более важное политическое значение, чем конец царствования, начавшегося со времен Августа. Историки знают, что достойно их внимания.

Но на самом деле и конец Западной империи также имел религиозные последствия, поскольку теперь на Западе власть Рима не распространялась на территории за пределами Италии. В 476 году вандалы все еще правили Северной Африкой под руководством Гейзериха, вестготы создали могучее королевство на территории Галлии и Испании, тогда как другие варвары господствовали в Италии. Все эти режимы исповедовали арианство и не зависели ни от Римской империи, ни от кафолической церкви. Вандалы насильственно присоединяли кафоликов к арианству через повторное крещение[385]. Глядя на карту с ее меняющимися границами, любой римский император мог понять, что в первую очередь ему нужно наладить добрые отношения с восточным Средиземноморьем. Поскольку Галлия, Африка и Испания исчезли с его политической карты, Египет приобретал куда более важное значение. Присоединение монофизитов Востока к единому стаду верных значило куда больше, чем благожелательное отношение кафоликов Запада.

В новой политической ситуации власть была вынуждена позаботиться о том, чтобы завоевать доверие монофизитов, особенно в Египте. В 482 году Зенон попытался раз и навсегда положить конец затянувшемуся религиозному спору. Его Генотикон, то есть акт объединения, утверждал вероучение Никеи и Первого Эфесского собора. Он содержал в себе осуждение как Нестория, так и Евтихия, а в то же время снова приводил анафематизмы Кирилла. Более спорной была попытка Зенона найти такие христологические формулировки, которые бы были приемлемы для обеих сторон. Там не упоминались такие опасные термины, как природа и лицо. Халкидон там упоминался лишь мимоходом и достаточно пренебрежительно:

Кто же мыслил или мыслит что-либо другое, теперь или в иное время, на Халкидонском или на ином каком соборе, того анафематствуем, а особенно Нестория и Евтихия с их единомышленниками[386].

Генотикон был попыткой найти богословский компромисс, что соответствовало нуждам империи, и на первых порах он действовал благотворно. Что бы христиане ни думали об одной или двух природах, одних из них «пленяло искусство составления этого указа, другие же отнеслись к нему благосклонно, потому что хотели мира». В 482 году даже такой твердолобый монофизит, как Петр Монг в Александрии, согласился на уступки и подписал этот документ. Совершилось нечто невероятное: несмотря на прежние конфликты, Петр восстановил общение с Константинополем[387].

Разумеется, нашлись и противники такого компромисса. Крайние монофизиты покинули коптских патриархов и стали анархичными acephali, «безглавыми», отвергавшими и императоров, и епископов, и эта радикальная группировка продолжала существовать в течение нескольких столетий. Но куда серьезнее была реакция на Генотикон сторонников Халкидона. Петр Монг подписал этот документ, а его халкидонский соперник в Александрии обратился к папе римскому с мольбой о спасении ортодоксии на Востоке. В ответ папа отлучил от церкви не только Петра, но также и Акакия Константинопольского. Монахи из сторонников Халкидона прикалывали постановление папы к одеяниям Акакия, когда тот служил Литургию, – чтобы это увидело как можно больше людей. Это свидетельствует о глубоком разделении в церкви, такая ситуация вполне сравнима с положением вещей за год-два до Второго Эфесского и Халкидонского соборов, только этот кризис был куда продолжительнее. С 481 по 519 год акакианская схизма отделила церкви Востока от церквей Запада, так что папы остались в стороне от событий и должны были считаться с властью готов, исповедовавших арианство. Когда в 490-х годах очередной константинопольский патриарх попытался уладить эту ссору и снова утвердить решения Халкидона, император сначала хотел его убить, но затем просто низложил его, обвинив в несторианстве[388].

Оказавшись в изоляции от великих церквей Востока, папы все меньше надеялись вернуть себе былое влияние. Об их отчаянии свидетельствует то, что они все откровеннее говорили о своих претензиях на господство, чего не стали бы делать, если бы находились ближе к политической реальности. В 494 году папа Геласий написал необычное послание, в котором он выразил идеи будущей так называемой теории двух мечей. В словах Христа о двух мечах Геласий увидел указание на две власти в мире: священническую и царскую. Как папа объяснял императору, религиозная власть всегда стоит выше светской, так что короли должны угождать священникам, а особенно папам. Несколько столетий спустя это послание обрело великую важность, оно стало основанием для папской власти над секулярным миром. Это в очередной раз показывает нам, как конфликт V века создавал основы для западной церкви Средневековья. Между 1070 и 1320 годами папы, опираясь на эту доктрину, низложили нескольких императоров и королей и вынуждали многих других униженно подчиняться власти церкви. Однако в 490-х эти необычайно дерзкие претензии указывали лишь на то, как далеко находился Рим от реальной власти или влияния на двор императоров. В ту пору доктрина Геласия выглядела не как мудрое предвидение будущего, но скорее как иллюзорное восприятие настоящего[389].

Власть монофизитов достигла апогея около 511–512 годов, когда ключевые посты в церкви заняли решительные противники Халкидона

Империя оставалась в руках «зеленых» на протяжении десятилетий, поскольку Генотикон удовлетворял монофизитов, но возмущал кафоликов. Анастасий, преемник Зенона (491–518), получил прекрасное богословское образование, так что он был кандидатом на престол патриарха Антиохии (это показывает, что граница между церковью и государством в те времена была очень тонка). Сам он придерживался монофизитских представлений, но не любил гонений и беспорядков. Поэтому он использовал мягкие меры, пытаясь привести две враждебные группировки к равновесию, и прибегал к ссылке и чисткам лишь в крайних случаях, когда кто-то злостно нарушал то, что мы сегодня называем социальными нормами. Он низлагал епископов лишь тогда, когда те «призывали к решительным переменам, скажем, когда они отстаивали Халкидон либо придавали его анафеме и когда это противоречило обычаям их окружения». Но, конечно, современники видели в этой умеренности опасное потакание еретикам. Позднее ортодоксы даже обвиняли императора в том, что он был тайным манихеем, то есть отрицал материальную реальность Христа[390].

Власть монофизитов достигла апогея около 511–512 годов, когда ключевые посты в церкви заняли решительные противники Халкидона: Тимофей стал патриархом Константинополя, Севир занял престол в Антиохии. Упрямые копты Египта могли видеть, что их представления начинают господствовать в церкви. Севир в послании уверял александрийского патриарха Иоанна в том, что он сам держится «той же веры папы Кирилла и папы Диоскора». Александрийские богословы верили в то, что Бог «воздвиг для церкви и царство, и священство: царство в лице благочестивого властителя Анастасия, священство в лице святейшего патриарха Севира на антиохийском престоле, облеченного в свет, который соделался рогом спасения для церкви, держащейся правой веры». Антиохийцы требовали от Севира, чтобы он сделал еще один шаг и открыто предал проклятию Халкидон. «Уже долгое время, – взывали они, – мы хотели стать участниками этого священнодействия. Освободи наш город от Халкидонского собора! Предай ныне анафеме этот собор, перевернувший всю вселенную! Да будет проклят Томос Льва! Тот, кто этого не сделает, тот волк, а не пастырь»[391].

Хотя даже Константинополь было слишком сложно контролировать. Когда Анастасий попытался добавить к Трисвятому слова «распятый за нас», в столице начались беспорядки с кровопролитием, что свидетельствовало о популярности Халкидона. Во главе бунтовщиков стояли монахи Akoimetai, «неусыпающие», у которых богослужение в течение суток, днем и ночью, не прерывалось. И не в первый раз недовольные обратились за помощью к женщине из рода Феодосия – к Аниции Юлиане, внучке западного императора Валентиниана III. Выкликая смертельно опасный лозунг «Риму – нового императора!», противники монофизитов стремились поставить на престол ее мужа вместо Анастасия, но тот благоразумно отказался от этого поста. Неудивительно, что за этим последовали крайне жестокие репрессии, поскольку ситуация была чрезвычайной, а режиму некуда было отступать. «Многие скончались под пытками, многих бросили в море»[392].

К самому началу VI века в церквах царило глубокое смятение, людям казалось, что настала сатанинская анархия

К самому началу VI века в церквах царило глубокое смятение, подобное тому, что сегодня происходит среди деноминаций в Америке, только мы уже к этому привыкли, а тогда людям казалось, что настала сатанинская анархия. Вот как ту эпоху описывает историк церкви Евагрий:

Халкидонский Собор в то время не был ни явно признаваем в святейших церквах, ни вовсе отвергаем, – и каждый из предстоятелей распоряжался так, как ему заблагорассудилось. Только некоторые из них весьма мужественно отстаивали, что было изложено на том Соборе, и не дозволяли ни выбросить какой-нибудь слог из его определений, ни допустить в них перемену хотя бы одной буквы, и с великой горячностью волнуясь, никак не принимали в общение тех, которые отвергали его постановления. Другие же не только не признавали Халкидонского собора и его определений, но и предавали анафеме как самый Собор, так и Томос Льва[393].

Христианский мир разделяли суровые акты взаимного отлучения:

…Ни восточные епископы не имели единения с западными и ливийскими, ни те – взаимно с восточными. Дело дошло до величайшего беспорядка; ибо как восточные предстоятели не входили в общение между собой, так и распоряжавшиеся престолами в Европе и Ливии не благоприятствовали ни взаимному единению, ни единению с предстоятелями вне их границ[394].

Вспышки насилия на почве веры могли возникнуть в любом месте в любое время. Чтобы лучше представить себе атмосферу того времени, обратимся за примером к Сирии. Около 512 года антиохийский патриарх Флавиан подвергся столь жесткому давлению со стороны монофизитов, что в итоге Анастасий вынужден был его низложить и отправить в ссылку. Подстрекателем в этом конфликте стал монофизитский епископ Филоксен, старый ученик Петра Фулона. Филоксен призвал монахов всех окрестностей Антиохии устремиться на штурм города. Они, «собравшись вместе, в большом смятении и беспорядке ворвались в город и стали насильно требовать от Флавиана, чтобы он предал анафеме Халкидонский Собор и Томос Льва». Но это возмутило горожан, которые либо стояли за Флавиана, либо просто не желали терпеть столь грубого вмешательства в их жизнь. «Городская чернь поднялась и перебила множество монахов, так что они в огромном числе нашли себе гроб в Оронте, и их трупы погребены были в волнах его». Мы не знаем, что в данном контексте следует понимать под «множеством», но, вероятно, речь здесь идет, как минимум, о десятках погибших[395].

Казалось, уже ничто не может спасти учение Халкидона, но здесь опять положение изменилось в силу превратностей политической жизни. В 518 году после смерти Анастасия его преемником стал неграмотный полководец Юстин. Поскольку Юстин симпатизировал Халкидону, режим начал свою привычную игру: низложение епископов, отказывающихся принять новый порядок, и назначение или восстановление сторонников Халкидона. Юстин также восстановил общение между Римом и Константинополем. В памяти монофизитов он остался как Юстин Ужасный.

Спасение Халкидона

В тот момент перемены 518 года воспринимались как очередной этап игры, которая никогда не завершится. Казалось, что и дальше ортодоксальные и монофизитские императоры будут сменять один другого в случайном порядке на протяжении столетий, и любой верующий, оказавшийся в опале при одном режиме, знал, что ему лучше всего терпеливо ждать, пока двор не переменит своей ориентации. Лишь много лет спустя после воцарения Юстина стало понятно, что с ним родилась новая династия, благосклонная к Халкидону. Династия Юстиниана находилась у власти достаточно долго, с 518 по 602 год, – и она настойчиво внедряла принципы Халкидона, так что в итоге все привыкли думать, что имперская власть поддерживает именно эту версию ортодоксии.

Кроме того, новый режим для укрепления своей позиции применял репрессии в невиданных ранее масштабах. В первую очередь нужно было сделать надежными войска, так что солдаты должны были согласиться с Халкидоном, иначе им не выдавали паек. Затем настала очередь церкви. Только в Сирии и Малой Азии более пятидесяти епископов были низложены или высланы, включая тех, что занимали самые почетные престолы. В Сирии гонения на противников Халкидона происходили в 519, 532 и 536 годах, так что населению дали понять, что это в любой момент может повториться. Монофизитские авторы отметили зловещее появление кометы в 519 году; это космическое знамение предсказывало будущие ужасные события. Гнев Божий на гонителей веры еще более явно показало великое землетрясение 526 года, в результате которого в Антиохии погибли, как принято думать, сотни тысяч людей. Тот, кто не видел в этих знамениях и событиях Божьего гнева, просто не может понять принципов научного понимания мира[396].

В Амиде, крупном городе Востока, новый епископ Авраам сжигал и распинал своих противников и с помощью солдат вкладывал причастие в уста сопротивляющихся. Один священник, с которым воинам ничего не удалось сделать, остался в памяти людей как Кир Плеватель – хотя вскоре его и сожгли живьем

Павел Еврей, преемник Севира на патриаршем престоле в Антиохии, был знаменитым гонителем монофизитов. Сторонников одной природы «вынуждали покидать монастыри, их грабили, хватали, заковывали в железо, бросали в тюрьмы, влекли на суд и подвергали различным пыткам». Им приходилось скрываться в сельской местности, скрываться на холмах и в пещерах и всегда опасаться, что их настигнут преследователи[397]. Другие епископы действовали еще грубее, так что их методы напоминали о будущих погромах или преследованиях еретиков в эпоху Высокого Средневековья. В Амиде, крупном городе Востока, новый епископ Авраам сжигал и распинал своих противников и с помощью солдат вкладывал причастие в уста сопротивляющихся. Один священник, с которым воинам ничего не удалось сделать, остался в памяти людей как Кир Плеватель – хотя вскоре его и сожгли живьем[398].

Великие расколы

Монофизиты, которые постоянно претерпевали гонения, поняли, что их окончательно исключили из жизни церкви, и начали приспосабливаться к новой ситуации. К середине VI века огромные части ранее единого христианского мира откололись от церкви, заключившей союз с империей. Христианский мир стал пестрым набором соперничающих церквей, каждая из которых считала только саму себя подлинным телом Христовым.

Первой группой, обретшей самостоятельность, стала Церковь Востока, обычно называемая несторианской церковью, которая отказалась принимать решения Первого Эфесского собора. Церковь Востока сохранила верность Несторию, считая его оклеветанным учителем и святым отцом. Один позднейший несторианец вспоминал своего учителя такими словами:

Итак, ты предпринял долгое и трудное путешествие с Востока на Запад, чтобы принести свет душам, погруженным во тьму египетских заблуждений и живущим в дыму богохульства Аполлинария. Но люди возлюбили тьму более, нежели свет, потому что очи их ума были ослеплены личными пристрастиями[399].

Эта церковь сохранила ученые труды, которые вызывали подозрение у христиан Римской империи.

Несториане пользовались достаточно большой свободой в силу того, что важнейшие их центры располагались на востоке Сирии, в Месопотамии и Персии. Эти регионы в целом были независимы от римского контроля или, в худшем случае, подпадали под влияние империи лишь иногда. Когда римский мир стал с еще большим подозрением относиться к богословию антиохийцев, книжники и богословы начали перемещаться на восток, в частности в Эдессу, где Ива открыл знаменитую школу. Однако в 489 году император Зенон, пытаясь снискать расположение монофизитов, совершил попытку разгромить это движение. Тогда богословская школа переместилась из Эдессы в древний месопотамский город Нисибис. Здесь последователи антиохийцев оказались под властью Персидской империи, тогдашней соперничающей с Римом сверхдержавы, где в конце V века к ним относились достаточно терпимо. В 498 году глава церкви был официально провозглашен патриархом Вавилона, хотя на самом деле его резиденцией была столица Персидской империи Селевкия-Ктесифон. В начале VII века великий богослов и мистик Мар Бабай благодаря своей независимости от Рима мог заново систематизировать богословие двух природ, параллельно занимаясь реорганизацией церковных структур. Бабая Великого как мыслителя по праву можно поставить рядом с любыми другими знаменитыми отцами церкви[400].

Хотя несториане оставались меньшинством в империи, официальной религией которой был зороастризм, персидский контекст позволил этой церкви широко распространиться по миру: ее миссионеры действовали на территории Средней Азии – на территориях Киргизии, Туркмении и Афганистана. К началу VII века несториане уже добрались до Китая, а иные миссионеры отправлялись морским путем в Индию и Шри-Ланку[401].

Но не только несториане освободились от власти Константинополя и Рима. Появились новые расколы, которые воплощали в себе наихудшие опасения эпохи Эфеса и Халкидона. Египет неофициально уже стал независимым, а его примеру готовы были последовать церкви западной Сирии, где монофизитское духовенство, поставленное Анастасием, оставило глубокий след на сознании христиан. И хотя длительный период, когда империя симпатизировала монофизитству, завершился в 518 году, эта богословская школа не исчезла, но начала приспосабливаться к новым обстоятельствам[402].

На тот момент самой важной фигурой нового движения был Севир, занимавший пост антиохийского патриарха с 512 по 518 год, который стал святым покровителем монофизитства. Историк Френд справедливо называет его «одним из величайших героев религиозной истории восточного Средиземноморья», что звучит величественно, если вспомнить, с какими фигурами здесь его сравнивают. Он был славен тем, что отказался от любых мирских утешений, в том числе от постели или яств, приятных для рта. Севир не только был в высшей степени предан учению монофизитов, но и создал альтернативные структуры церкви. Уроженец Писидии, города в Малой Азии, он стал монахом около Газы, в самой сердцевине территории, находящейся под влиянием Петра Ивера. Севир поселился в обители, которую основали и которой управляли самые строгие последователи Евтихия и учения об одной природе[403]. Севир отказывался от любых компромиссов, а потому отверг Генотикон и осудил александрийского патриарха Петра Монга, который согласился принять этот документ. Обычно там, где оказывался Севир, проливалась кровь – сначала в Александрии, где он участвовал в стычках монофизитов с ортодоксами, а затем в Константинополе. Став патриархом Антиохии, он систематически убеждал или принуждал подчиненное ему духовенство следовать его линии. Севир создал еще один прецедент: он требовал строгости (akribeia), в том смысле, что его последователи не должны принимать причастие из рук халкидонских священнослужителей[404].

Когда в 518 году Юстин пришел к власти, Севир покинул Антиохию, чтобы избежать ареста или чего похуже: Юстин распорядился вырвать ему язык за подстрекательство к бунту. Важно, что последователи продолжали считать его законным патриархом до дня его смерти около 538 года, что породило еще один раскол в огромной юрисдикции. Его влияние было так сильно, что был даже издан особый указ: тот, кто хранит у себя труды Севира, должен их немедленно сжечь, иначе ему отрубят правую руку. Позднее Севир стал духовным вождем разных народов, подобно папе, с мнением которого считаются разные кафолические церкви. Во многом именно благодаря Севиру к 530-м годам монофизиты в разных землях и говорящие на разных языках начали действовать согласованно. Они постепенно стали походить на альтернативную вселенскую церковь[405].

В последние годы правления Анастасия Египет стал «свободной зоной» для приверженцев учения об одной природе, и естественно, что Севир должен был бежать именно туда. Важное событие произошло в 516 году, когда император, склонный к монофизитству, поставил своего единомышленника патриархом Александрии, – однако население отвергало его потому, что он был представителем порочных archontes, властителей. В данном контексте это слово указывает на носителей власти Римской империи, хотя оно же может обозначать демонические силы, господствующие в материальном мире. Казалось, между императором и дьяволом разница не столь уж велика. События 516 года привели к тому, что египетская церковь почти открыто заявила о своей независимости и приняла монофизитство как свою национальную веру[406].

Юстиниан

В 527 году Юстина сменил его племянник Юстиниан, царствовавший на протяжении почти сорока лет. В начале правления он пытался смягчить вражду между сторонниками и противниками Халкидона и потому в какой-то мере поддерживал монофизитское духовенство. Однако в середине 530-х он явно стал поддерживать халкидонцев. Отчасти это было можно объяснить тем, что ему удалось отвоевать большие территории бывшей Западной империи – Италию, Северную Африку и даже юг Испании – и установить над ними римскую власть, так что империи следовало считаться с мнением Запада. Под давлением римского папы Юстиниан низложил константинопольского патриарха Анфима, сторонника монофизитства. За этим последовала чистка великих престолов, «и с той поры Халкидонский собор открыто признавался во всех церквах и никто не дерзал предавать его анафеме; если же кто-то был с этим несогласен, его принуждали покориться разными способами»[407].

Действия Юстиниана в Александрии показали, что наступил поворотный момент в истории. Со времен Петра Монга единый александрийский патриархат возглавляли монофизиты, которые правили и сторонниками, и противниками Халкидона. Последним патриархом единой церкви был Феодосий, но он был низложен Юстинианом в 536 году и затем провел несколько десятилетий в заточении в Константинополе. После этого момента появились два независимых патриархата: коптский и халкидонский, – и им уже никогда не было суждено соединиться. Так появились две соперничающие церкви, каждая со своей иерархической структурой[408].

Но Юстиниан находился в куда более сложном положении, чем может показаться, и опять же важнейшую роль во всем здесь играли придворные женщины. Если Юстиниан решительно стоял за Халкидон, его жена Феодора с не меньшим энтузиазмом защищала монофизитов. Это было немаловажным обстоятельством, поскольку сама Феодора пользовалась огромной властью и буквально была вторым императором. Эта одаренная женщина имела огромное влияние среди придворных и была незаменимой поддержкой для епископов непокорных церквей.

Двор Юстиниана так умело хранил равновесие между этими двумя позициями, представляя собой, так сказать, союз двух отдельных лиц и двух природ, что мы даже вправе задаться вопросом: а не было ли такое разделение сознательной политикой? Даже если Феодора была сильным самостоятельным деятелем и не желала разделять симпатии мужа, вероятно, супруги достигли согласия в этом вопросе и использовали свои различия в политических целях. Юстиниан был в высшей степени ортодоксальным императором, которого радостно поддерживали все халкидонцы, а в это время Феодора исполняла роль необходимого предохранительного клапана, так что монофизиты помнили, что при дворе у них есть сильная защитница. Это снижало вероятность того, что противники Халкидона станут поднимать восстания или устраивать перевороты. Хотя такая продуманная хитрость кажется нам чем-то почти невероятным, историк Евагрий предполагает, что это делалось совершенно сознательно[409].

Пятый собор

Юстиниан и другим способом попытался оставить открытыми каналы общения со сторонниками одной природы. В 540-х годах императора беспокоила растущая популярность радикальных и мистических идей александрийского богослова III века Оригена, теории которого продолжали жить на протяжении столетий после его смерти. Но нападение на Оригена давало императору и некоторые политические выгоды в сложной религиозной ситуации. Идеи Оригена можно было связать с мыслями некоторых богословов V века, которые были главными сторонниками теории двух природ, таких, как Феодор Мопсуестийский, Феодорит Кирский и Ива Эдесский. Это был прекрасный способ завоевать доверие монофизитов, осудив их старинных и самых ненавистных врагов.

Итак, в 543 году Юстиниан предложил осудить «три главы» – достаточно произвольную подборку текстов, содержащих наиболее смелые и спорные идеи этих богословов. Разумеется, эти трое – Феодор, Феодорит и Ива – всегда были главными злодеями для последователей Кирилла, которые считали их несторианцами. Появление Ивы и Феодорита на Халкидонском соборе чуть ли не вызвало бунт. И вот почти столетие спустя Юстиниан был готов осудить этих давно умерших людей, и особенно те их тексты, где они нападали на считавшегося святым Кирилла. Император хотел ясно дать понять монофизитам, что Халкидон всегда был отделен прочной стеной от несториан. В идеале этот щедрый жест мог бы положить начало примирению[410].

Почти столетие спустя Юстиниан был готов осудить умерших людей, этих давно и особенно те их тексты, где они нападали на считавшегося святым Кирилла

Но Юстиниан забыл об одном из важнейших уроков церковной политики той эпохи: не стоит будить спящие соборы. Когда он попытался заручиться поддержкой тогдашнего папы Вигилия, он понял, что папе вовсе не симпатичен процесс над давно умершими людьми, которые не в силах себя защищать. Вигилий также помнил, что двое из этой троицы были оправданы и восстановлены Халкидонским собором, и у него не было желания пересматривать прежнее решение. Папы считали защиту Халкидона важнейшим приоритетом, они отражали все попытки умалить значение даже второстепенных решений этого собора, и церковь Запада занимала такую же позицию. Так, подняв без необходимости старые религиозные споры, император вступил в войну с папой. Среди прочего, по ходу этой войны в 547 году папа был насильственно задержан в Константинополе, а позже отправился в ссылку[411].

В 553 году император устроил в Константинополе собрание епископов, которое позже стали называть Пятым Вселенским собором, считая предыдущим Халкидон. В столицу прибыло около 160 епископов, преимущественно с Востока, поскольку затяжные войны Юстиниана опустошили остатки былой Римской империи в Италии и Африке. В итоге собор дал Юстиниану то, чего император добивался, и снова утвердил формулировку ипостасного союза, которая в большей мере опиралась на терминологию Кирилла. Но эта победа не дала Юстиниану почти никаких преимуществ на Востоке и даже обернулась новым расколом, поскольку эти решения не приняли некоторые провинции Италии[412].

Удивительно, что это не угасило желание Юстиниана вмешиваться в религиозные споры. Его поведение стало настолько странным, что оно оправдывало мнение его современника, историка Прокопия, который считал, что император страдал приступообразной манией величия и поступал разумно лишь тогда, когда прислушивался к советам своей жены. Однако в 548 году Феодора умерла, а Юстиниан постарел и стал еще безумнее. В последние годы он держался собственной ереси, которая представляла собой столь радикальное монофизитство, что она возмущала даже большинство сторонников одной природы и напоминала идеи Евтихия. Это была ересь Aphthartodocetae, идея о том, что тело Христа всегда было нетленным. Император уже пытался навязать эту дикую доктрину всей церкви, но, к счастью, в этот самый момент скончался, иначе он только бы усилил сумятицу, царившую в религиозной жизни.

Новая монофизитская церковь

Хотя правление Юстиниана было триумфом Халкидона, окружение Феодоры стало убежищем для монофизитов и их организационным центром. Она поддерживала монастыри для сотен монахов и монахинь, изгнанных из их обителей в Сирии и Малой Азии, которые ранее десятилетиями никто не трогал. Считают, что она приложила руку к назначению Анфима патриархом Константинополя в 535 году, несмотря на то что он был связан с радикалом Севиром. Когда на следующий год Анфим был низложен, он на протяжении двадцати лет скрывался в ее дворце. Она защищала Севира и давала у себя кров Феодосию, изгнанному патриарху Александрии, который превратил Константинополь в штаб-квартиру правительства в изгнании, что продолжалось до 560-х годов[413].

С 540 – х годов религиозные разделения стали более жесткими и формализованными, что отчасти объясняется бедствиями, обрушившимися на цивилизованный мир

С 540-х годов религиозные разделения стали более жесткими и формализованными, что отчасти объясняется бедствиями, обрушившимися на цивилизованный мир. 541 год ознаменовался началом масштабной эпидемии чумы, сравнимой со знаменитой «черной смертью» XIV века. По отчетам современников, в одном только Константинополе погибло триста тысяч человек. На протяжении нескольких последующих десятилетий поветрие убило миллионы людей в Европе, Азии и Африке, что ослабило империю, которая и без того была обессилена десятилетиями войн. Это был катастрофический период в истории античного мира, один из критических моментов перехода к менее богатому и более локализованному миру Средневековья[414]. Поскольку общество привыкло видеть в таких событиях знамения, эти бедствия наложили отпечаток и на религиозную жизнь. И халкидонцы, и монофизиты видели здесь проявление Божьего гнева из-за уступок неправой вере. Поляризацию двух сторон усилила смерть Феодоры, с которой умерли и последние надежды монофизитов. Здесь даже самые оптимистичные из них ясно поняли, что империя отвергла то, что они считали истинным христианством.

Главным монофизитским деятелем той эпохи стал сириец Иаков Барадей, «Бродяга», который продолжил дело Севира по созданию альтернативной церкви в Сирии и на Востоке. В начале царствования Юстиниана Иаков вместе с соратниками приходил к Феодоре просить ее за монофизитских епископов и священников Востока, отправленных в ссылку или заключенных в темницу. С начала 540-х годов он действовал как епископ, а его миссионерским центром была Эдесса. Он без конца проповедовал, где только мог, и так появилась новая или возрожденная к жизни церковь, которую называют Яковитской. Как отмечают некоторые источники, он рукоположил буквально тысячи священнослужителей и создал новую церковную иерархию. В 544 году он поставил нового патриарха Антиохии и принял все меры, чтобы в этом городе всегда существовала параллельная независимая иерархия, отделенная от сторонников Халкидона, как это уже было в Александрии. В 558 году он назначил альтернативным епископом Эфеса некоего Иоанна, чьи исполненные ярости и фанатизма тексты остаются важным источником исторических сведений о той эпохе. После смерти Феодосия Александрийского в 566 году деятельный Иоанн возглавил местную партию монофизитов[415].

К концу VI века Яковитская церковь широко распространилась на территориях Сирии и Востока, подобно великой церкви Египта. Не только епископы и патриархи, но и простые монахи и священнослужители начали создавать то, что потом стало богатой монофизитской культурой с ее особой литературой и особым менталитетом. Здесь создавались жития святых и мучеников, отражавшие благочестие верных, и появились альтернативные труды по истории христианства. Здесь героями веры считали таких людей, как Севир и Петр Ивер. Как основоположники христианской историографии сохраняли для следующих поколений воспоминания о страданиях мучеников от рук языческой власти, так и их монофизитские преемники рассказывали о гонениях святых со стороны империи, исповедующей ложную версию христианства. В новых церквах изменился также и язык. Хотя греческий оставался главным языком христианства, монофизиты Сирии все больше пользовались сирийским, а египетские – коптским[416].

Эти церкви распространяли свое влияние за пределы воображаемых границ римского мира. Как Египет был духовным центром для христиан соседних африканских царств, так и Сирия обрела свои сферы влияния на Востоке. В Армении два собора в Довине (506 и 554) официально отвергли Халкидон, так что местная церковь влилась в широкую сеть монофизитов[417]. Богословские представления той эпохи не позволяли христианской Римской империи мириться с существованием независимых деноминаций, однако не все императоры прилагали жестокие меры для введения ортодоксии Халкидона. Положение монофизитов ухудшилось во время правления Юстина II, преемника Юстиниана. Это был глубоко тревожный человек, который все больше погружался в безумие: рассказывают, что он для облегчения своей тоски требовал, чтобы в его дворце непрерывно ревел во всю мощь орган. Но в ту пору, когда он еще не страдал так сильно, Юстин пытался найти окончательное решение проблемы монофизитов, используя для этого как ключевую фигуру константинопольского патриарха Иоанна Схоластика. Этот ученый муж мучительно искал такую формулировку, которая бы удовлетворила обе стороны, и довольно быстро, казалось бы, нашел гениальное решение, так что в 571 году ему в какой-то степени удалось добиться их примирения и восстановления отношений. Но мирный период длился ровно один год, после чего монофизиты в очередной раз предали Халкидон проклятию[418].

По версии монофизитских источников Иоанн после этого сделался ужасным гонителем веры, так что его образ приобрел демонические черты.

Он издал жестокий указ, согласно которому надлежало закрыть все места, где собирались верующие [монофизиты], разрушить воздвигнутые там алтари, связать их священников и епископов и бросить их в темницу, а тех, кто там собирался, изгнать и рассеять, повелев им никогда больше туда не приходить[419].

Монофизитский историк Иоанн Эфесский оставил описание гонений, которым в те годы подверглись его единоверцы, когда епископов низлагали или заставляли покориться властям. Так, он описывает, как патриарх потребовал от Стефана, епископа Кипра, чтобы тот заявил о своей лояльности относительно Халкидона. Мы не знаем, насколько исторически достоверно описываемое событие – Иоанн не писал объективной истории, – но его рассказ позволяет понять, что каждая сторона думала о своих противниках. Стефану хотели насильно вложить в уста причастие, чтобы тем засвидетельствовать его лояльность. Патриарх послал к нему священников и стражников:

…велев им бить его дубинками, пока у того изо рта не пойдет кровь, если он не соглашается принимать причастие. Двенадцать палачей избивали епископа, пока тот не упал на землю; он ничего не говорил и был как мертвый. Но, увидев, что он неподвижен и, как им казалось, умирает, они принесли четыре ведра воды и вылили на него, так что через какое-то время его душа к нему вернулась и он возвратился к жизни как бы из царства мертвых. И тогда силою они вынудили его принять причастие[420].

На этой стадии гонители перестали признавать рукоположение монофизитов, так что тем, чтобы оставаться в сане, необходимо было совершать повторное посвящение. Это было серьезной мерой, опасным каноническим новшеством, которое ставило под вопрос принцип апостольского преемства. Как бы глубоко они ни впали в богословские заблуждения – точнее, как бы далеко их взгляды ни отстояли от официальной линии, – монофизитские священники, несомненно, получили рукоположение от той же церкви и за их авторитетом стояла та же цепочка прославленных святых и епископов, что и за другими. Можно ли было отменить это положение вещей по указу имперской власти? И если да, то это означало бесповоротный разрыв между двумя сторонами. Протестующий епископ Стефан восклицал: «Увы, увы! Христианство разрушено! Постановления христианской церкви упразднены. Все правила и каноны церкви Божией унижены и попраны, их нарушают!»[421] Рукоположение Стефана было вполне каноничным, он служил епископом уже двадцать лет, а теперь он был «лишен священства среди верных» и должен был ожидать повторного посвящения в сан. В итоге патриарх отказался от подобных чрезвычайных мер, но они остались в памяти как горькая несправедливость.