Молот Люцифера Пурнель Джерри

О, грешник, куда ты собрался бежать?

О, грешник, куда ты собрался бежать?

О, грешник, куда ты собрался бежать?

Настал день.

Магазин, где продавались телевизоры, был закрыт. И будет закрыт еще в течение часа. Тим Хамнер кинулся на поиски — бар, парикмахерская, что угодно, лишь бы там был расположен телевизор. И ничего не нашел.

Мелькнула было мысль о такси, но это глупо. Такси в Лос-Анджелесе не раскатывают по улицам в поисках клиентов. Они приезжают по телефонному вызову, но ждать, может быть, придется долго. Нет. Ему не добраться до ИРД, а ядро кометы Хамнера-Брауна, должно быть, как раз сейчас находится на самом близком расстоянии от Земли и вот-вот начнет удаляться! Астронавты ведут наблюдения и посылают записи на Землю, а Тим Хамнер ничего не увидит!

Полиция оттеснила детей, но на состояние затора сие не повлияло. Слишком много брошенных своими водителями машин. «А что теперь? — подумал Тим. — Может быть, мне удастся…»

Словно яркая лампа вспыхнула где-то за спиной: раз — и погасла. Тим замигал. Что это было на самом деле, то, что он видел? Там, в южном направлении, ничего нет. Лишь зеленовато-коричневые холмы Гриффит-парка, и вон двое едут верхом по тропинке.

Тим нахмурился, потом, полный дум, пошел обратно к своей машине. В кабине установлен телефон, и такси — с не меньшим успехом, чем из будки, — можно будет вызвать оттуда.

Двое одетых в белые балахоны детей (один — с красной вышивкой на балахоне, а балахон-то — не просто так, а сшит у портного) шагнули ему навстречу. Тим увернулся. Дети остановили следующего пешехода:

— Молитесь, люди! Даже сейчас, когда настал час, еще не слишком поздно…

Когда Тим наконец добрался до своей машины, гудки и гневные вопли слились уже в яростное крещендо…

Земля вздрогнула. Внезапный резкий толчок, затем второй, более мягкий. Здания закачались. Стекла в домах поблизости треснули. Множественный звук упавшего наземь стекла. Тим услышал это, потому что автомобильные гудки внезапно смолкли. Все будто окаменели на месте. Из супермаркета выскочило несколько человек. Еще несколько остановились в дверях, готовые выскочить при следующем толчке.

Но ничего не произошло. Снова завыли сирены автомобилей. Люди завопили, завизжали. Тим открыл дверь своей машины и потянулся за трубкой радиотелефона…

Земля вздрогнула снова. Снова звуки падающего стекла. Кто-то истошно кричал. И — опять — тишина. Из рощицы, насаженной рядом со «Студией Диснея», вылетела стая ворон. Вороны каркали на стоявших внизу людей, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Медленно тянулись секунды, и снова уже завопили гудки автомашин — и тут Тима с размаху бросило на асфальт.

На этот раз толчки не прекратились. Земля вздрагивала, крутилась, тряслась, и каждый раз, когда Тим пытался встать, его сбивало с ног снова. И казалось, что это никогда не прекратится.

Кресло лежало, опрокинувшись, погребенное под грудой каталогов. В кресле — Эйлин. Голова ее страшно болела. Юбка задралась до самого пояса.

Эйлин очень медленно и очень осторожно вылезла из кресла. Медленно и осторожно, потому что все вокруг было усеяно осколками стекла. Потом она одернула юбку. Чулки были сплошь в дырах. По левой ляжке тянулся длинный узкий потек крови. Эйлин смотрела на потек, боясь дотронуться. Удостоверившись, что кровь больше не идет, дотронулась.

В приемной царил хаос. Рассыпанные каталоги, сломанный кофейный столик, опрокинувшиеся полки, осколки оконного стекла. Эйлин потрясла головой. Голова кружилась. В ней прыгали всякие идиотские мысли. Почему от одного оконного стекла так много осколков? Потом в голове прояснилось. Эйлин поняла, что тяжеленные полки и стоявшие на них книги, падая, каким-то чудом миновали ее голову. Каждая полка и каждая книга — каким-то чудом. Голова продолжала кружиться, Эйлин тяжело оперлась о секретарский стол.

Она увидела Джо Корригана.

Громадное сплошное стекло окна упало внутрь помещения. А Корриган сидел возле окна. Все вокруг него было усеяно осколками. Пошатываясь, Эйлин подошла к нему, опустилась на колени. Осколки стекла впились в кожу. Кусок стекла размером с добрый кинжал пропорол щеку и глубоко воткнулся в горло Корригана. Под раной обильно натекла кровь, но кровотечение уже прекратилось. Глаза и рот Корригана были широко открыты.

Эйлин вытащила осколок-кинжал из горла Корригана, приложила ладонь к ране. Почувствовала удивление, что кровь больше не идет. Что надо делать, когда перерезано горло? Там, за стенами дома, полиция, с одним из полицейских Эйлин знакома. Она глубоко втянула в себя воздух, готовясь испустить пронзительный крик. Затем — услышала.

Кричали люди — много людей. Орали, визжали. Страшный, беспорядочный шум доносился с улицы. С криками смешивался грохот — будто обрушивались дома. Орали автомобильные гудки (два, не меньше) — вперемежку и не на одной ноте, а то ослабевая, то усиливаясь, в какой-то машинной агонии. Никто не услышит, как Эйлин взывает о помощи.

Она посмотрела на Корригана. Попробовала обнаружить пульс — пульса не было. Попробовала с другой стороны шеи. Нет пульса. Эйлин выдрала из ковра пучок пушинок, поднесла к ноздрям Корригана. Ни одна пушинка даже не шевельнулась. Но это чушь, подумала она. Человек не может умереть от раны в горле, не может! И все же Корриган был мертв. Сердечный приступ?

Она медленно поднялась. Соленые слезы катились по ее щекам. И на вкус отдавали пылью. Автоматически — перед тем, как выйти из дома, — она причесалась, огладила юбку. Ей захотелось расхохотаться. Она подавила это желание. Если она начнет, то уже не остановится.

С улицы кричали все сильнее. Страшно кричали — но все равно надо выходить из дома. Там, на улице, — полиция, и один из полицейских — Эрик Ларсен. Вот он. Она хотела крикнуть, позвать его, но тут увидела, что происходит. И застыла — прямо в перекосившейся двери.

Патрульный Эрик Ларсен родом был из Канзаса. Для него землетрясения были чем-то совершенно незнакомым и до невозможности страшным. Все, что Эрику сейчас хотелось, это побегать по кругу, всплескивая руками и завывая. Но он не мог даже подняться на ноги. Он пытался — и каждый раз его бросало обратно на землю, и наконец он решил, что лучше оставаться в таком положении. Он спрятал лицо в ладони и закрыл глаза. Эрик теперь пытался думать о сценарии для телевидения, который он напишет, когда все это кончится, но мысли разбегались.

Дикий шум. Земля ревела, словно разъяренный бык. Поэтический образ, где я мог его слышать? Но к реву Земли примешивались и другие звуки — грохот сталкивающихся автомобилей и рушащихся зданий, звуки падения бетонных плит. И всюду — людской пронзительный крик: одни кричали в страхе, другие — в ярости, третьи кричали потому, что кричали.

Наконец Земля перестала дергаться. Эрик Ларсен открыл глаза.

Привычный ему мир исчез. Одни дома рухнули, другие покосились, машины — вдребезги, даже сама улица перекручена, смята. Бывшая парковочная стоянка искорежена: куски асфальта торчали под самыми невозможными углами. Супермаркет на противоположной стороне улицы рухнул, от стен его остались лишь груды, крыша слетела. Из развалин выползали люди. Эрик все выжидал, пусть поведение местных жителей подскажет ему, как действовать дальше. В Канзасе — торнадо, в Калифорнии — землетрясения. Местные жители должны знать, что надо делать.

Но они не знали. Они застыли, эти немногие, кто остался в городе, они моргали, глядя в ясное безоблачное небо. А некоторые лежали в лужах крови. А третьи кричали и бегали по кругу.

Эрик увидел, где его напарник. Из-под груды чугунных труб и прочего водопроводного оборудования, скатившегося с грузовика, торчали форменные голубые брюки и черные ботинки. Там, где должна была быть голова Гарриса, громоздился ящик с этикеткой «Бесшумный водоспуск». Ящик плотно прилегал к земле. Эрик задрожал и вскочил на ноги. Он не мог подойти ближе к ящику. Просто не мог. Он пошел к супермаркету. Его удивляло, почему еще не примчались кареты «скорой помощи». И он искал взглядом — где же старший по чину служащий полиции, который скажет ему, что надо делать.

Возле многоместного легкового автомобиля стояли трое крепких мужчин в фланелевых рубашках. Они осматривали автомобиль, проверяя, насколько сильно он поврежден. Машина была тяжело нагружена. Задний ее конец был раздавлен обрушившейся верандой, перила которой были украшены металлическими финтифлюшками. Мужчины громко ругались. Один наконец открыл заднюю дверцу, нырнул туда. Вылез, держа в руках несколько дробовиков, раздал их товарищам.

— Мы не смогли уехать отсюда из-за этих ублюдков, — мужчина говорил очень тихо и как-то странно спокойно. Эрик едва смог расслышать эти слова.

Остальные мужчины кивнули и начали вставлять патроны в зарядники. Они не смотрели на Эрика Ларсена. Когда ружья были заряжены, все трое мужчин уперли приклады в плечо и прицелились в группу стоявших неподалеку детей кометы. Одетые в белые балахоны дети закричали, начали рвать свои цепи. Ружья разом выстрелили.

Эрик сунул руку к кобуре, быстро выхватил пистолет. Черт возьми! Он шагнул к мужчинам, ноги его тряслись. Мужчины уже перезаряжали ружья.

— Прекратите, — сказал Эрик.

Мужчины вздрогнули, услышав его голос. Обернулись — и увидели голубую полицейскую униформу. Мужчины нахмурились, глаза их расширились, на лицах появилось выражение неуверенности. Эрик оглянулся. Он уже раньше заметил надпись на бампере автомобиля. Надпись гласила: «Помогайте местной полиции».

Старший из мужчин злобно фыркнул:

— Все кончено. Неужто непонятно, что то, что вы сейчас видите, — это конец цивилизации?

Внезапно Эрик все понял. Не появятся никакие кареты «скорой помощи», не повезут они пострадавших в больницы. Ощутив ужас, Эрик смотрел вдоль Аламеды — в том направлении, где стоит собор Святого Иосифа. И видел: искореженные улицы и разрушенные дома. Больше ничего. Должен ли быть виден отсюда собор Святого Иосифа? Эрик никак не мог вспомнить.

Главный из мужчин орал:

— Эти ублюдки не дали нам уехать в горы! Зачем и кому они вообще нужны? — он бросил взгляд на свой разряженный дробовик. Дробовик с открытым затвором. В одной руке у него был этот дробовик, другой он сжимал два патрона. И эта другая рука неуверенно, как бы случайно, потянулась к заряднику, вкладывая патроны.

— Не знаю, зачем и кому они нужны, — сказал Эрик. — Намереваетесь выстрелить в полицейского? — Перевел взгляд на надпись на бампере. Мужчина вслед за ним тоже взглянул на надпись, затем отвел глаза. — Итак, будете стрелять? — настаивал Эрик.

— Нет.

— Хорошо. Отдайте мне ваш дробовик.

— Он мне нужен, чтобы…

— Мне он нужен тоже, — прервал Эрик. — Ружья есть у ваших друзей.

— Я арестован?

— Куда бы я отвел вас? Мне нужен ваш дробовик. Это все.

Мужчина кивнул.

— Ладно.

— Патроны тоже, — добавив чуть настойчивости в голосе, сказал Эрик.

— Ладно.

— А теперь уходите отсюда, — сказал Эрик. Он держал в руке дробовик, не заряжая его. Дети, которых не поразили выстрелы, смотрели на Эрика и мужчин в молчаливом ужасе. — И спасибо, — закончил Эрик. Он пошел прочь, нимало не интересуясь, куда направятся мужчины.

На моих глазах сейчас произошло преднамеренное убийство, и я ничего не предпринял, сказал себе Эрик. Он быстро шел, выбираясь из уличной пробки. Казалось, что его разум более никак не связан с телом. Тело само знало, куда ему следует идти.

Небо в юго-западном направлении выглядело для этих мест странно. Плыли тучи, они образовывались и исчезали, будто демонстрировали фильм, заснятый замедленной съемкой. Вот это все знакомо Эрику Ларсену так же, как знакомы дуновения ветра, это он чувствует всеми своими потрохами. Это знакомо любому, кто родом из Топеки. Грядет торнадо. Когда начинаются такие вот дуновения, когда небо выглядит именно таким образом, следует убраться в ближайший подвал. Прихватив с собой радиоприемник и флягу с водой.

До тюрьмы Бурбанка отсюда добрая миля, подумал Эрик. Придирчиво, не торопясь, осмотрел небо. Я могу это сделать, успею.

Быстрым шагом он пошел к тюрьме. Эрик Ларсен все еще оставался цивилизованным человеком.

Эйлин в ужасе наблюдала за происходящим. О чем там говорили, она не слышала, но было совершенно ясно, что произошло. Полиция… нет больше никакой полиции.

Двое детей — мертвы. Еще пятеро корчились в агонии, раны их смертельны. Остальные дергались, стараясь освободиться от своих цепей.

Один из детей действовал ножовкой. Та самая ножовка. Всего лишь несколько минут назад Джо Корриган вручил эту ножовку полицейским. Вернее, он передал ее бесконечно давно. То, что видела Эйлин, непостижимо. Люди лежали в лужах крови. Люди выползали из развалин. Один мужчина взобрался на потерпевший катастрофу грузовик. Он сидел на кабине, свесив ноги на ветровое стекло, и большими глотками пил виски прямо из бутылки. Он беспрерывно — снова и снова — поднимал голову, смотрел на небо и смеялся.

Все, кто одет в белые балахоны, — в опасности. Для закованных в цепи детей наступило время кошмара. Сотни доведенных до белого каления водителей, многие тысячи пассажиров, множество людей, спасающихся бегством из города (не то, чтобы они на самом деле ожидали падения Молота, они удирали просто на всякий случай), — и всем им преградили дорогу дети кометы. Люди на улице в большинстве еще лежали навзничь или брели бесцельно куда-то. Но хватало и других; мужчины и женщины стягивались вокруг одетых в балахоны, скованных цепями детей. И у каждого мужчины, и у каждой женщины было в руках что-либо тяжелое — железные прутья, цепи, рукоятки домкратов, бейсбольные биты.

Эйлин стояла в дверях. Она кинула взгляд назад — на тело Корригана. Две глубокие морщинки прорезались между ее бровей, когда она увидела уходящего прочь патрульного Ларсена. На улицах вспыхнули беспорядки, и единственный оказавшийся здесь полицейский уходит — уходит быстрым шагом, после того как на его глазах было совершено убийство. Полицейский, холодно наблюдающий, как совершается убийство… Мира, который был знаком Эйлин, более не существовало.

Мир. Что случилось, что случится теперь с этим миром? Осторожно ступая по осколкам стекла, Эйлин вернулась в контору. Благодарение Богу, что люди придумали обувь с подошвой, подумала она. Осколки хрустели под ногами. Эйлин шла быстро, не глядела на разбитые вещи, обрушившиеся полки и осевшие стены.

Отрезок трубы, пробившей потолок, почти полностью разбил ее письменный стол. Стеклянная верхняя крышка стола разлетелась вдребезги. Труба была тяжелее, чем все, что когда-либо до сих пор приходилось поднимать Эйлин. Эйлин хрипела, стараясь изо всех сил, и все же сдвинула трубу. Достала из нижнего ящика стола свою сумочку, пробираясь ползком, разыскала среди обломков переносной радиоприемник. Приемник выглядел неповрежденным.

Ничего не слышно — лишь треск разрядов. Эйлин показалось, что сквозь треск все же можно расслышать какие-то слова. Кто-то кричал: «Падение Молота!» и повторял эти слова все снова и снова. Или Эйлин этот крик только казался? Не имеет значения. Все равно в этой фразе не было никакой полезной информации.

Нет, определенная информация все же есть, сам факт падения Молота — уже информация. То, что сейчас происходит, — не бедствие местного значения. Соединения тектонических плит возле Сан-Андреаса более не существует, все пришло в движение. Ладно, но в Южной Калифорнии есть множество радиостанций, и далеко не все они расположены возле разлома. Хоть одна (а наверное, и больше) должна продолжать свои радиопередачи. Эйлин знала, что никакое землетрясение не может послужить причиной такого множества статических разрядов.

Статические разряды. Атмосферные помехи. Эйлин прошла в задние комнаты конторы. Здесь она обнаружила еще чье-то тело — кого-то из служащих склада. Что это кто-то из складских служащих, было ясно по комбинезону. И незачем видеть лицо погибшего. Как и незачем видеть грудь или то, что находится под грудью… Дверь в переулок заклинило. Эйлин потянула, дверь чуть приоткрылась, и Эйлин потянула снова. Упираясь коленями в стену, она тянула изо всех сил. Изо всех сил. Дверь открылась достаточно, чтобы можно было протиснуться. Эйлин вылезла наружу и посмотрела на небо.

В небе скручивались, вращались черные тучи. Начал лить дождь. Соленый дождь. Вспыхивали молнии.

Переулок был завален щебнем. Ее автомобиль здесь проехать не сможет. Эйлин остановилась и достала из сумочки зеркальце и носовой платок. Стерла с лица грязные полосы, оставленные слезами, и кровь. Не имеет значения, черт подери, как она выглядит, но теперь она почувствовала себя лучше.

Дождь усилился. Тьма и молнии в небе — и соленый дождь. Что это означает? В океан угодил большой обломок кометы? Тим пытался рассказать ей, что может произойти в этом случае, но она не слушала. Все эти предположения были так далеки от реальной жизни. Эйлин думала о Тиме и торопливо пробиралась вдоль переулка. Она двигалась к Аламеде — потому что только там можно будет не пробираться, а идти. И когда Эйлин все же выбралась из переулка на улицу, она не поверила своим глазам. Посреди мятущейся, забывшей о всякой власти толпы она увидела Тима.

Землетрясение забросило Тима Хамнера под его автомашину. Там он и остался, ожидая нового толчка. Потом он почувствовал запах бензина. Тогда он быстро вылез из-под машины и, не вставая с четверенек, пополз к перекошенному тротуару.

Он слышал крики, в которых смешивались ужас и предсмертная мука. И еще он слышал треск ломающегося бетона уличных тротуаров, скрежет протыкаемых бетонными обломками металлических кузовов автомобилей, бесконечный звон падающего на землю стекла. Тим все еще не мог поверить, что все это на самом деле. Его трясло.

На разрушенной мостовой, на тротуарах лежали, раскинув руки, люди в белых балахонах, в голубой униформе, в обычной уличной одежде. Одни лежали неподвижно, другие шевелились, двигались. Некоторые люди были несомненно мертвы — тела их неестественно перекручены, раздавлены. Автомобили — одни перевернулись, другие разбились вдребезги при столкновении, третьи раздавлены обрушившимися стенами. Не осталось ни одного неповрежденного здания. Сильный запах бензина бил в ноздри Тима. Он полез было за сигаретами, но быстро отдернул руку. Затем, подумав, переложил зажигалку в задний карман. Если он захочет потом зажечь ее, ему придется вспомнить, поразмыслить. Вот именно — поразмыслить.

Выходящая на восток стена трехэтажного дома обрушилась. Разбитые кирпичи и стекло усыпали всю парковочную стоянку и часть улицы, докатившись почти до места, где только что лежал Тим. Обломок стены с торчащим из него куском оконной рамы пробил крышу машины Хамнера — как раз над сиденьями для пассажиров. Из бака тек бензин, уже натекла целая лужа, и она все расширялась.

Откуда-то донеслись крики. Тим постарался не слышать их. Он не мог ни о чем думать. И действовать он не мог тоже. Из-за угла улицы выхлестнула толпа.

Впереди бежали трое в белых балахонах. Они не кричали: задыхаясь, они пытались сберечь силы. Кричали те, что бежали следом. А эти трое не кричали.

Наконец один из тех, кто в балахонах, закричал. С криком: «Спасите! Ради Бога!» он кинулся к Тиму Хамнеру.

Бандиты продолжали погоню. Взгляды их обратились на Тима Хамнера — все сразу, одновременно, и он подумал: «Сейчас они решат, что я заодно с этими». И сразу же следующая, еще более пугающая мысль: «Меня могут узнать. Узнать как человека, который придумал Молот…»

Времени оставалось слишком мало, чтобы придумать что-либо путное. Тим сунулся в багажник и вытащил оттуда портативный магнитофон. Одетый в балахон юнец мчался прямо к нему. У юнца была жиденькая светлая бородка, продолговатое его лицо было искажено от ужаса. Тим ткнул навстречу ему микрофон и громко сказал:

— На одну минуту, сэр. Как вы…

Юнец, оскорбленный и обманутый в своих надеждах, на бегу стукнул кулаком по микрофону и промчался мимо. Два других беглеца и большая часть банды тоже продолжили свой бег — бежали вдоль улицы. А улица эта кончалась тупиком. Жаль, конечно. Какие-то крепкого сложения типы, проскочив мимо Тима, кинулись к разрушенному дому — искать возможно укрывающихся там балахонщиков. А один остановился, задыхаясь, и уставился на Тима.

Хамнер поднял свой микрофон снова:

— Сэр! Как вы считаете, какова причина всего, что здесь происходит?

— Черт побери, это ясно… Дружище, эти сучьи сыны… Эти дети преградили нам дорогу… когда мы… ехали к Большому Медведю. Они… собирались остановить комету молитвой. Но у них… не получилось… а они… мы оказались как в ловушке здесь… И мы уже перебили половину этих ублюдков…

Сработало! Почему-то никому даже и в голову не приходит, что можно убить репортера. Может быть, потому, что это тут же станет известно всем, весь мир увидит или услышит, как ты совершаешь убийство. Остальные бандиты остановились, столпились вокруг. Но не похоже, что они просто ждали, когда настанет их очередь убивать Тима Хамнера. Они ждали, когда настанет их очередь дать интервью.

— Откуда вы? — спросил один из них.

— Из «Кей-Эн-Би-Си», — сказал Тим. Полез по карманам, нащупывая визитную карточку, которую ему дал Гарви Рэнделл. На карточке указано: «репортер». Вот она. Тим быстрым движением вытащил ее, не забыв большим пальцем прикрыть имя и фамилию.

— Есть ли у вас связь с ними? — спросил все тот же человек. — Пусть пришлют сюда…

Тим покачал головой:

— Это записывающее устройство, а не рация. Скоро прибудут остальные из моей команды. Я на это надеюсь. — Он повернулся к первому, у которого он начал «брать интервью», бандиту: — Как вы намереваетесь теперь выбираться отсюда?

— Не знаю. Пешком, наверное. — Похоже, опрашиваемый потерял всякий интерес к убегающим детям.

— Благодарю вас, сэр. Если не возражаете, подпишите, пожалуйста… — Тим вытащил пачку анкет НБС. «Опрашиваемый» отскочил, будто это были не анкеты, а скорпионы. Поразмышлял секунду.

— Оставьте это, дружище. — Он повернулся и пошел прочь. Остальные последовали его примеру. Толпа растаяла, оставив Тима в одиночестве возле останков его автомобиля.

Хамнер сунул визитную карточку в нагрудный карман рубашки — так, чтобы она высовывалась и было видно напечатанное крупными буквами слово «Пресса» (но так, чтобы имя было не видно). Перекинул ремень магнитофона через плечо. Еще он взял с собой микрофон и всю пачку анкет. Груз получился тяжелый и громоздкий, но — надо. Смеяться Тиму не хотелось.

Аламеда представляла собой царство ужаса. Женщина, одетая в дорогой брючный костюм, подпрыгивала — вверх, вниз! — на неподвижно распростертом теле человека, одетого в белый балахон. Тим отвел взгляд, упер его в землю. Когда он вновь огляделся, вокруг кишели люди. В руках у них — окровавленные железные прутья. Один из них резко повернулся к Тиму, нацелил ему в живот громадный пистолет. Тим сунул ему под нос микрофон:

— Извините, сэр. Каким образом вы оказались вовлечены в эту неприятную ситуацию?

Человек начал рассказывать, что с ним случилось. Он не говорил — кричал.

Кто-то тронул локоть Тима. Тим колебался, не смея отвести взгляд от человека с пистолетом, тот все говорил и говорил… Слезы ярости катились по его щекам, а пистолет все еще был направлен прямо в живот Тима. Он настойчиво заглядывал в глаза Тима. Неизвестно, что он там видел, но пока еще не стрелял…

Кто там, черт бы его побрал?

Этот «кто-то» потянул из руки Тима анкеты.

Эйлин?! Эйлин Ханкок?! Тим, не отводя, держал свой микрофон. Эйлин протиснулась ближе. Тим отдал ей анкеты.

— О'кей, шеф, вот и я, — сказала она. — Но нам трудно будет вернуться обратно…

Тим едва не упал в обморок. Эйлин не собиралась открыть толпе его подлинное лицо, благодарение Господу, у нее хватило ума не делать этого! Благодарение Господу! Тим кивнул, не отводя глаз от «интервьюируемого».

— Рад вас видеть, — сказал он углом рта. Сказал тихо, как будто не хотел мешать интервью. И он по-прежнему не улыбался.

— …а если я увижу еще кого-либо из этих сучьих сынов, я убью его тоже!

— Спасибо, сэр, — мрачно сказал Тим. — Не рассчитываю, что вы согласитесь подписать…

— Подписать? Что подписать?

— Анкету.

Пистолет качнулся. Теперь дуло смотрело прямо в лицо Тима.

— Ты, ублюдок!.. — закричал человек.

— Он предпочитает сохранить анонимность, — сказала Эйлин. — Сэр, вам известно, что законы, принятые в Калифорнии, защищают интервьюируемых? Известно?

— Какого…

— Никто не может принудить нас открыть, от кого конкретно мы получаем ту или иную информацию, — объяснила Эйлин. — Вам не следует беспокоиться. Таков закон.

— Ох… — Человек огляделся. Остальные бандиты уже делись куда-то. Полил дождь. Человек глянул на Тима, на Эйлин, на пистолет в своей ладони. Разрыдался. Потом развернулся и пошел прочь. Сделал несколько шагов и побежал…

Где-то закричала женщина — коротко и пронзительно. И повсюду — крики, стоны. И гром. Беспрерывный гром. Очень близкий гром. Все сильнее дул пронизывающе холодный ветер. Возле автомобиля (неповрежденного!) стояли двое мужчин — на плечах телекамеры. Невозможно сказать, сколько времени они уже находились здесь, но они походили на одинокий островок в бушующем море. Они были отдельно от всех. Точно так же, как Тим и Эйлин.

— Бандиты не любят рекламы, — сказал Тим. — Рад тебя видеть. Совсем забыл, что ты работаешь где-то здесь.

— Работала, — поправила Эйлин. Она показала на развалины здания, где помещалась контора Корригана. — Не думаю, что кому-нибудь теперь придет в голову покупать сантехническое оборудование…

— В Бурбанке никто покупать не станет, — сказал Тим. — Рад тебя видеть. На самом деле рад, и ты это знаешь… Знаешь? Что будем делать?

— Тебе виднее.

Невдалеке сверкнула молния. Грохнул гром. Холмы парка Гриффита были сплошь залиты вспышками голубого пламени.

— Надо уходить в горы, — сказал Тим. — И побыстрее.

Во взгляде Эйлин отразилось сомнение. Жестом она напомнила о молниях.

— Молния может ударить в нас, — согласился Тим. — Именно «может». Но больше шансов спастись у нас будет, если мы побыстрее оставим эту долину. Чувствуешь, какой дождь? Может быть, нужно ждать…

— Чего?

— Волну цунами, — сказал Тим.

— Господи. Она действительно может быть? Тогда идем. К горам Вердуго. Мы можем добраться до них пешком. Каким временем мы располагаем?

— Не знаю. Зависит от того, где произошло столкновение. Вернее, видимо, где произошли столкновения. — Тим сам был удивлен, насколько хладнокровно звучит его голос.

Они пустились в путь. На восток по Аламеде. Их дорога лежала туда, где началась уличная пробка, где грудой лежали тела детей кометы. Когда Эйлин и Тим подошли ближе, через перекресток с ревом пронесся автомобиль. Он мчался прямо на заправочную колонку. Свернув, выехал на тротуар. Проскочил, ободрав краску с правого бока, между стеной дома и столбом телефонной связи.

Они увидели другой автомобиль — без людей, не запертый. В замке зажигания торчал ключ. Эйлин показала Тиму на эту машину. Спросила:

— Ты хорошо умеешь водить?

— Более-менее.

— Тогда поведу ее я, — твердо сказала Эйлин. — Я очень хорошо вожу машину. Чертовски хорошо. — Она влезла на водительское сиденье и повернула ключ зажигания. Это был старенький «крайслер», когда-то он считался роскошным автомобилем. Теперь ковры были изношены, порваны, кресельные чехлы испещрены безобразными пятнами. Когда мотор заурчал безостановочно, Тим подумал, что никогда в жизни ему не приходилось видеть более прекрасной машины.

Эйлин поехала вслед той, предыдущей машине. Колеса наехали на тело в белом балахоне, соскочили с него со стуком. Эйлин даже не замедлила ход. Пространство между стеной и столбом телефонной связи было узким, но она на скорости проскочила это место. Она была очень спокойна, хотя скорость была не менее двадцати миль в час. Когда машина проскакивала это узкое пространство, Тим затаил дыхание.

Впереди улица плавно поворачивала. Обе полосы были запружены машинами — опять пробка. Эйлин выехала на обочину, меняла направление, — ярд влево, ярд вправо, — чтобы избежать столкновения со столбами. Она мчалась по цветочным клумбам, по заботливо взлелеянным лужайкам, и наконец пробка осталась позади.

— Господи Боже, да ведь ты прекрасный водитель, — сказал Тим.

Эйлин не отвела взгляда от дороги. Она была слишком занята: приходилось объезжать всевозможные препятствия. Некоторыми из этих препятствий были люди.

— Будем предупреждать их? — спросила Эйлин.

— Принесет ли это пользу? Но будем, — сказал Тим. Он опустил боковое стекло. Дождь заметно усилился, соль разъедала глаза Тиму. — Уходите в горы! — закричал он. — Будет цунами! Наводнение! Уходите в горы! — кричал он, и лицо его обжигал пронизывающий ветер. Машина проносилась мимо, и люди смотрели вслед Тиму. Некоторые начинали пугливо озираться. А один раз Тим увидел, как какой-то мужчина, внезапно приняв решение, схватил за руку стоявшую рядом женщину и кинулся к своему автомобилю.

Машина завернула за угол, и навстречу Эйлин и Тиму полыхнуло алое пламя. Горел целый квартал, никто не тушил пожар. Дома горели, несмотря на дождь. Ветер взметал в воздух языки пламени.

Потом Эйлин пришлось уменьшить скорость: улица была усыпана грудой щебня, надо было объезжать. Навстречу машине кинулась женщина, в руках у нее было свернутое в узел шерстяное одеяло. Раньше, чем Эйлин успела увеличить скорость, женщина домчалась к машине. И сунула одеяло в окно.

— Его зовут Джон! — закричала она. — Позаботьтесь о нем!

— Но… не хотите же вы…

Тим не успел закончить. Женщина повернула прочь от машины.

— Ему уже больше двух лет, — кричала она. — Джон. Джон Мейсон. Не забудьте его имя!

Эйлин вновь увеличила скорость. Тим развернул узел. Там лежал ребенок. Не шевелился. Тим потрогал — бьется ли сердце, а когда отнял руку, увидел, что она измазана кровью. Кровь была ярко-красная, очень красная кровь. И несмотря на густой соленый запах дождя, ее запах заполнял всю машину.

— Мертв, — сказал Тим.

— Выбрось его, — сказала Эйлин.

— Но…

— Мы же не собираемся съесть его. Не настолько мы голодны.

Эти слова так потрясли Тима, что он высунул ребенка в окно и разжал руки.

— Я… ощущение такое, будто я выкинул сейчас на мостовую всю мою прошлую жизнь, — сказал он.

— Думаешь, мне это все нравится? — резко сказала Эйлин. Тим испуганно посмотрел на нее. По щекам Эйлин струились слезы. — Эта женщина думает, что она спасла свое дитя. Несомненно, она так и думает. Но ничего большего мы для нее сделать не могли.

— Да, — тихо сказал Тим.

— Если… Когда… Когда мы доберемся до гор, когда мы узнаем, что происходит, тогда мы снова сможем рассуждать, как подобает цивилизованным людям. Когда станет ясно, что мы выжили, но не раньше.

— Если нам удастся выжить.

— Мы выживем, — мрачная, сосредоточенная Эйлин вела машину. Дождь усилился настолько, что она не видела дорогу. Включенные «дворники», счищающие с ветрового стекла грязь и соленую воду, не помогали.

Шоссе Голден Стейт было разрушено. И через тоннель проехать невозможно: путь преградили столкнувшиеся автомашины. Несколько легковушек и большая бензоцистерна лежали, опрокинувшись, посреди расширяющегося во все стороны озера огня.

— Господи, — сказал Тим. — Значит… но разве мы не остановимся?

— Чего ради? — Эйлин свернула влево и повела машину параллельно шоссе. — Тот, кто собирается выжить, должен как можно скорее убраться отсюда.

Машина ехала между домами. Дома здесь в большинстве остались неповрежденными. Эйлин и Тим почувствовали облегчение: хотя бы недолго не видеть разрушения, раненых, мертвых. Эйлин разыскала другой тоннель и направила машину к нему.

Дорога была перегорожена шлагбаумом. Но кто-то сломал его. Эйлин направила автомобиль в тоннель. Когда автомобиль выехал из тоннеля, из-за завесы дождя навстречу им вылетела чья-то машина. Промчалась мимо, завывая сиреной.

— Кому это понадобилось ехать не из долины, а наоборот, в долину? — Тим был изумлен. — Зачем?

— Из-за жен. Из-за любовниц. Из-за детей, — сказала Эйлин.

Дорога шла вверх. Когда путь преграждали перекореженные, попавшие в аварию автомобили или рухнувшие дома, Эйлин сворачивала влево, неизменно выдерживая курс на северо-восток. Проехали мимо развалин больницы. В развалинах под дождем ковырялись полицейские в голубой форме и медсестры в промокших до нитки белых халатах. Один из полицейских прекратил работу и посмотрел в сторону машины. Тим высунулся из окна.

— Уходите в горы! Наводнение! — истошно закричал он. — Цунами! Уходите в горы!

Полицейский махнул рукой и вновь принялся копаться в развалинах.

Тим неотрывно смотрел на извилистые пятна, покрывающие ветровое стекло. Ему было скверно. Он мигал: его слепили слезы.

Эйлин глянула искоса на Тима. Оторвав на мгновение руку от рулевого колеса, коснулась его руки.

— Мы ничем не могли им помочь. У них есть автомашины, а народу там много…

— Наверное. — Он и сам не знал, верит ли этому.

Кошмарный путь продолжался. Дорога вела вверх — к горам Вердуго. Автомобиль проезжал мимо покрытых штукатуркой домов — обрушившихся, горящих, оставшихся неповрежденными. Проехали мимо рухнувшего здания школы. Если кто-нибудь попадался навстречу, Тим кричал свое предупреждение. Ему от этого делалось чуть легче. Но машина по-прежнему мчалась не останавливаясь.

Тим глянул на свои часы. Невероятно, но с тех пор, как он увидел ту яркую вспышку, прошло менее сорока минут. И он пробормотал:

— Сорок минут. До начала действий — сорок минут. Отсчет.

Из центра Мексиканского залива с бешеной скоростью, расширяясь, понеслась круговая волна.

Она мчалась со скоростью 760 миль в час. Когда волна достигла мелководья у побережья Техаса и Луизианы, нижние ее слои изменили направление и скорость своего бега. Громадные массы воды напирали сзади, волна росла все выше и выше, и — чудовищная стена в полкилометра высотой обрушилась на побережье и затопила его.

Под несущей уничтожение волной исчезли Галвестон и Техас-Сити. Затопляя все, масса воды мчалась на запад — к Хаустону. Она несла с собой обломки зданий. По дуге — от Браунсвилля, штат Техас, до Пасадены, штат Флорида, — волна сметала все. По низменностям, по руслам рек — вода выискивала всякую дорогу в глубь материка. Она словно стремилась подальше убежать от огненного ада, пылающего на дне Мексиканского залива.

Гигантская волна промчалась вдоль западного побережья Флориды. Затем волна пошла поперек побережья. Она уносила с собой громадное количество песка. Там, где прошла волна, появились глубокие нерукотворные каналы — великое множество каналов, соединивших залив с Атлантическим океаном. В грядущих веках Гольфстрим окажется холоднее и менее мощным, чем раньше.

Непредсказуемо вели себя воды, затопившие Флориду. То отклонившийся в сторону поток вновь сливался с основной массой бешено мчащейся воды, и волна делалась еще выше. То волна шла столь извилистым путем, что часть Окефенокских болот осталась незатронутой наводнением. Гавана и Флоридские рифы исчезли под водой мгновенно. Майами выпала часовая отсрочка. Но примчалась волна, выброшенная Атлантическим океаном, она столкнулась с теряющей разбег волной из залива, осилила ее — и обрушилась, уничтожая все, на города восточного побережья Флориды.

Через только что образовавшиеся пересекающие Флориду каналы воды Атлантического океана влились в Мексиканский залив. Чаша залива не могла вместить такую массу воды, и вновь — к северу и на запад, через уже затопленные земли — устремились гигантские волны. Одна волна покатилась вдоль русла Миссисипи. Когда она миновала Мемфис, высота ее составляла сорок футов над уровнем моря.

Всю ночь Фред Лаурен провел у окна. Решетка не мешала видеть небо. Фреда сфотографировали, сняли отпечатки пальцев, а потом сунули в одиночную камеру, где и оставили пока что. Днем, к полудню, его переведут в лос-анджелесскую тюрьму.

Фред рассмеялся. К полудню никакой лос-анджелесской тюрьмы уже не будет. Как и не будет самого Лос-Анджелеса. Никогда уже его, Фреда, не смогут оставить наедине с теми, другими мужчинами. Нахлынули тут же воспоминания о тех, других заключенных, но Фред выбросил эти воспоминания из головы. Ему хотелось думать о чем-нибудь хорошем.

Он вспомнил Коллин. Он пришел к ней не просто так — с подарками. Он ведь хотел только поговорить. Коллин испугалась, увидев его, но он оказался в квартире раньше, чем она успела захлопнуть дверь. А принесенные им подарки были очень даже неплохи, так что она разрешила ему постоять у двери — пока она на противоположном конце комнаты рассматривает драгоценности, перчатки и красные туфельки. А потом ей захотелось узнать, откуда он знает ее размеры, и он рассказал.

Он все говорил и говорил, и через какое-то время Коллин настроилась на добрый лад. Она пригласила его присесть. Потом она предложила ему выпить. Они все беседовали и беседовали, и она выпила уже две порции, а потом выпила еще. Ей было приятно, что он так много о ней знает. Разумеется, Фред не рассказал ей о телескопе, но он рассказал ей, что знает, где она работает, и где она делает покупки. И он говорил ей, как она прекрасна…

Об остальном Фреду вспоминать не хотелось. Не хотелось вспоминать, как она опьянела. И как она сказала, что, хотя они только что познакомились, ей кажется, что она знает его уже давным-давно. И конечно же, он хорошо, на самом деле хорошо знает ее, хотя она об этом не подозревала. А потом она спросила, не хочет ли он остаться.

Шлюха. Как и все они — шлюха. Нет, она на самом деле не такая, она действительно полюбила его, он знал, что она его полюбила, но зачем она рассмеялась, а потом закричала, зачем она сказала ему, чтобы он убирался?..

НЕТ!

Фред каждый раз запрещал себе вспоминать, что произошло дальше. Он поглядел в небо. Там — комета. Хвост кометы, сверкая, раскинулся через все небо. Зрелище очень походило на картинки, которые Фред видел в астрономических журналах. Небо поголубело: начинался рассвет. Но небольшой участок западной части неба продолжал сверкать: комета просматривалась сквозь облака. А внизу по улицам шли люди, — дураки, разве они не знают?

В камеру Фреда принесли завтрак. Тюремщики не пожелали разговаривать с ним. Даже надзиратели и те относятся к нему, как…

Они знают. Знают. Полицейские врачи, конечно, уже осмотрели ее и поняли, что она не… что он не смог, он пытался, но не мог, а она смеялась, и он знал, что нужно сделать, чтобы он смог, но он не хотел этого, а она все смеялась, и тогда он начал кусать ее, кусать до тех пор, пока она не закричала, и он смог — и мог, но только пока она продолжала кричать!

Фред оборвал воспоминания. Он обязан был оборвать их — до того, как вспомнит, как выглядело лежащее на кровати тело. Легавые заставили Фреда увидеть его. Один легавый вывернул ему руку и ломал пальцы, пока Фред не открыл глаза и не посмотрел, а ему не хотелось этого. Как же они не понимали, что он любил ее, что он не хотел?..

За домами по ту сторону улицы небо вспыхнуло странным сиянием. Вспыхнуло где-то слева, в юго-восточном направлении, далеко. Сияние угасло, прежде чем Фред успел что-либо толком разглядеть. Но Фред улыбнулся. Итак, это случилось. Теперь осталось недолго.

— Эй, Чарли! — воззвал издалека пропитой голос. — Чарли!

— Чего? — отозвался надзиратель.

— Что там творится, мать его так? Кино снимают, что ли?

— Сам не могу понять. Спроси у сексуального маньяка, у него окно выходит на западную сторону.

— Эй, секс-маньяк…

Стены и пол вдруг резко подпрыгнули. Фред оказался в воздухе, он летел… Он выкинул вперед руки, защищая голову от мчащейся навстречу стены. Стена с маху ударила по рукам, Фред взвыл. Левый локоть пронзила страшная боль.

Пол, похоже, сделался устойчивым. Тюрьма была построена надежно, от толчка ничего не разрушилось. Фред пошевелил левой рукой и застонал. Прочие заключенные кричали. Один кричал от боли: должно быть, его сбросило с верхней койки. Не обращая внимания на эти крики, Фред стонал. Глядел в окно и стонал. Ему было очень страшно. Неужели это все? Неужели?!