Грозное дело Булыга Сергей
Все обернулись на Трофима. Ах ты, сука, подумал Трофим. А Савва продолжил:
– Он оттуда вдруг как кинется! И на царевича! И по голове ему! Царевич на пол! Из него кровища! Царь на царевича и как заголосит!
– Что? Царь заголосил? – недоверчиво переспросил Зюзин.
– Нет! – сказал Савва. – Я оговорился. Царь упал немо. И немо лежит. А тот злодей вот прямо сюда, в печь, в изразцы кинулся – и нет его!
– Как это в изразцы? – спросил Зюзин.
– Ну, я не знаю, – сказал Савва. – Я говорю, как видел. Вижу – он был, и вот уж – его нет. А царевич лежит весь в крови. А царь лежит возле него как неживой. И я тогда в дверь и бежать! И кричать: «Царевича убили! Царевича убили!» И это всё.
– Гм, – сказал Зюзин. – Вот как! – И, повернувшись к Трофиму, добавил: – Что скажешь?
– Не верю я ему, – сказал Трофим.
– Почему? – спросил Зюзин.
– Потому что чего он побежал? Вот тут царевич лежит. Вот тут царь. И никого тут больше не было – и дверь закрыта, и окно закрыто, и в печь никто не влезал… А этот побежал вдруг. Почему? Потому что тут подумать больше не на кого, потому что тут были только царь, царевич и вот он. Поэтому кто мог убить, кроме него? Вот он и побежал поэтому. Так было? Нет?
Савва очень сильно покраснел, стал почти чёрным… И сказал:
– Так и я тогда подумал: никто мне в этого злодея не поверит, все скажут, это я убил. Вот я и побежал. Чтобы от греха подальше.
– А забежал на дыбу! – сказал Зюзин. И резко спросил: – Чем бил?
– Я? Кого?!
– Царевича.
– Не бил я его! – крикнул Савва. – А тот бил! Злодей!
– Чем бил?
– Не помню я!
Зюзин усмехнулся, оглянулся на Трофима и сказал:
– А вот мы сейчас вспомним. Ведь вспомним же?
Трофим кивнул, подошёл к печи, сунул руку за угол и вытащил оттуда кочергу – в крови, с волосами. И строго спросил:
– Этим?
– Что это? – тихо спросил Савва.
– Кочерга, – сказал Трофим, – твоя.
– Нет, – тихо сказал Савва, – не было здесь такой. Не моя это кочерга! Христом Богом клянусь! – И он истово перекрестился. – Подменили!
– А где тогда твоя? – спросил Трофим.
– А здесь! Здесь! – уже во весь голос вскричал Савва.
И обернулся к печи. Дрова там при печи валялись, совок для угольев, помельцо. Но кочерги там нигде не было. Савва кинулся к печи, но его перехватили, удержали. Савва истошно закричал:
– Здесь где-то она! Здесь!
Зюзин молча хищно усмехался. Нужно было стоять и молчать, и дело бы закончилось, Трофим вернулся бы в Москву. И какой подлюка этот Савва!..
Но Трофим не удержался, подошёл к печи и стал осматриваться. Потом повернулся к дровам и развалил их кучу сапогом. На полу что-то сверкнуло. Один из стрельцов кинулся туда и достал из-под дров кочергу. Даже кочерёжку – маленькую, неприглядную.
– Она! Родимая! Моя! – радостно выкрикнул Савва, и из глаз его брызнули слёзы. – Я дрова на неё уронил! Я…
– Молчи! – грозно велел Зюзин.
Савва замолчал. Стрелец подошёл к Зюзину и отдал ему эту кочерёжку. Зюзин повертел её и так и сяк, насмешливо спросил:
– Чего она такая куцая?
– Раньше была не куцая, – ответил Савва. – Да царь однажды спросил, чего это я такой дрын себе завёл, убить его задумал, да? Ну и дали мне такую вот.
– Кто дал?
– Кузьма Сом, из ваших же.
– Ну, Кузьма, – уже не так сердито сказал Зюзин, опуская кочергу. – Спросим у Кузьмы, а как же! А эту ты не видел? – И он кивнул на кочергу, которую держал Трофим. – Эту кочергу! Не видел?
– Нет, – сказал Савва. – Как я её там увидел бы? Мне только до сюда ход, до дров. Я дальше никогда не хаживал. Моё дело: натопил – и вон!
Зюзин посмотрел на Клима. Клим утвердительно кивнул. Зюзин спросил:
– А там чей ход? – и показал на печной угол.
– А там Спиридон Фомич, – уже почти спокойным голосом ответил Савва. – Или просто Спирька. Здешний сторож. Он в ту ночь тут сторожил.
– Опять Спирька! – сказал Зюзин. – Ладно!
И обернувшись, спросил, здесь уже Спирька или ещё нет. Те, кто стояли при двери, ответили, что уже здесь.
– Ладно, – сказал Зюзин. – Тогда этого пока что уберите, а приведите того.
Савву взяли под руки и увели. А вместо него ввели другого – дворового человека Спирьку.
11
Или, правильнее, Спиридона Жилу, государева комнатного сторожа. Он был низенький, толстый и с виду очень напуганный. Когда его ввели, он упирался.
– А! – грозно сказал Зюзин. – Вот он, злодей!
Спирька от этих слов совсем обмяк и упал бы, но ему не дали. Тогда он начал вертеть головой, смотреть то на Трофима, то на Зюзина. Трофим подступил к Спирьке, подал ему крест. Спирька крест поцеловал, но молча. Трофим велел побожиться. Но Спирька только кивнул, что божится.
– Спирька! – строго сказал Зюзин. – Смотри, ремней нарежу! Спина у тебя широкая, режь – не хочу.
– Государь боярин, государь боярин! – зачастил Спирька. – Век буду Бога молить!
– Век у тебя будет короткий, – сказал Зюзин. И сразу спросил: – Ты тогда здесь был? Когда царевича убили?! Ты да Савва!
– Брешет Савва! – тихо сказал Спирька. – Я не убивал! Я пьян лежал. Винюсь, государь боярин, пьян был, как свинья. Лежал под лавкой. Клим Петрович! – оборотился он к Климу. – Ведь был я пьян! У Якова!
– Был, – нехотя ответил Клим.
– Был! Был! У Якова! – поспешно подхватил Спирька. – Кто же знал, что такое сотворится! Кабы знали, так не пили бы… А так слаб стал я, Клим Петрович, всего две чары выпил и закружилась голова, я и прилёг. А тут вдруг крик, гам! Заскочили, кричат: Спирька, беги, посмотри, что в твоей палате сотворили! Я и подскочил, забыл про хмель, прибегаю, глянул… А они лежат.
– А окно было закрытое? – спросил Трофим.
– Закрытое, – ответил Спирька. – Это я его только сегодня открыл. Сказали, придёт человек из Москвы, так чтобы ему было виднее, я открыл. А так было закрытое. В тот день ветер какой поднялся, и прямо в окно. Вот я, чтоб от греха подальше, и закрыл его. И темнотища тут такая стала! Я засветил огней. И только вышел, государь идёт с царевичем. И они сюда. А я ушёл. После прибегают, кричат: глянь, Спирька, беги, глянь!
И Спирька замолчал.
– Глянул? – строго спросил Зюзин.
Спирька кивнул, что глянул.
– И что?
– Крепко царевича побили.
– Кто?
Спирька пожал плечами.
– Ну а хоть чем?
Спирька опять не ответил.
– Может, этим? – спросил Зюзин и посмотрел на Трофима.
Трофим поднял кочергу. Спирька смотрел на неё и молчал.
– Что это за кочерга? – спросил Зюзин.
– Кочерга как кочерга, – с досадой сказал Спирька. – Она здесь за углом стояла, – и он кивнул в сторону печи.
– Давно стояла? – спросил Зюзин.
– С лета.
– Чья она?
– А я откуда знаю? Стоит и стоит.
– Да как это «стоит»?! – взъярился Зюзин. – Невесть чья кочерга! В царских палатах! Пёс! А если она заколдованная?! А если она с порчей?!
– Да какая порча в кочерге! – воскликнул испуганный Спирька.
– А вот такая! – крикнул Зюзин. И приказал: – Трофим!
Трофим сунул кочергу едва ли не в нос Спирьке и очень строго спросил:
– Чья это кровь? Чьи волосы?! Царевичевы?! А?!
Спирька побелел, как снег, и начал закатывать глаза.
– Воды! – крикнул Трофим, убирая кочергу.
Но было уже поздно, Спирька совсем обомлел. Его чуть успели подхватить.
– Хлипкий какой, – сердито сказал Зюзин. – Но нас этим не проймёшь. – И велел: – Уберите его! Лёду ему в нос! И чтоб был под рукой!
Стрельцы поволокли Спирьку обратно в дверь.
– Вот псы, – сердито сказал Зюзин, закладывая руки за спину. – Как царевича убить, так все иерои, а как ответ держать…
И вдруг откуда-то издалека раздался глухой удар. После ещё один. После ещё. Зюзин поднял правый перст, прислушался. Ударило ещё раз.
– С Митрополичьей звонницы, – негромко сказал Клим.
– Сам знаю! – зло ответил Зюзин. И добавил: – Дела у меня. А ты здесь за старшего. И ты! – сказал он Трофиму, развернулся и пошёл к двери.
И вышел. За ним вышли все, кто с ним пришёл, а это с десяток человек, не меньше.
Клим махнул рукой – и вышли и все остальные. Теперь в палате оставались только Клим с Трофимом. Клим взял у Трофима кочергу и осмотрел её, потрогал на ней волосы, отдал обратно и сказал:
– Я думал, дело решённое. А тут поди ж ты.
Трофим ничего на это не ответил. Тогда Клим сказал:
– Вот оно, какое дело вылезло. Теперь ему конца края не видно. Тут как бы нас самих не взяли в розыск. За укрывательство. А что?! Царевича убили, а мы возимся. Почему сразу найти не можем? Нюх у нас отшибло, да? А вот вам, скажут, нюх! Ты клещи нюхал?
На что Трофим вместо ответа сам спросил:
– Кто там у нас ещё остался?
– Шестак Хромов, – сказал Клим. – Сторож с рундука. Он видел, как Савва выскакивал. А после унимал его.
Трофим кивнул. Клим пошёл к двери и кликнул Хромова. Пришёл тот Хромов. Это был здоровенный детина, высокий, румяный. Трофим сунул ему крест. Хромов побожился говорить как на духу. Трофим велел рассказывать. Хромов ещё раз перекрестился и начал, с охотой:
– Я тогда там, при рундуке, стоял, с самого краю. И как раз смотрел в эту сторону. Тихо тогда было. А кому шуметь? У нас в этом углу всегда тихо. И вдруг слышу крик! Кричит кто-то, прямо Боже мой! Как режут! А после дверь вдруг: бабах! И из двери этот Савва!
– А рынды что? – спросил Трофим.
– А очумели они! Отскочили! И он мимо них и на нас! Бежит, орёт: «Царевича убили! Царевича, братцы». Я к нему! А он мне шарах по сусалам – и дальше! Я за ним! Бегу, а у меня кровищи! Он же мне нос расквасил! Ох, думаю, догоню и убью! Но там же, дальше, темнота. И я зацепился и упал перед Большим рундуком. И там тоже все наши повскакали! И ну его хватать! А он ото всех вырывается, они его схватить не могут, теснотища! И тут я вскочил! И на него! И в харю ему! Он с копыт! Я на него! И душить! А он пеной изо рта плюётся, визжит, а я его ещё сильней… И задушил бы. Но меня с него стащили. И вот я стою, меня держат, а он лежит под рундуком и шепчет: «Царевича убили, братцы, царевича!» Пошли, посмотрели – и точно убили.
И он замолчал. Клим тоже молчал. Трофим спросил:
– А чего у него пена изо рта?
– Ну, мало ли, – задумчиво ответил Хромов. – Может, от страху, может, обкормили чем. Всякое в жизни бывает.
– А с ним раньше бывало, чтобы он вдруг буйствовал?
– Нет, никогда. Не слышали.
– Ну а в тот день он как до этого?
– Да вроде как всегда.
– А когда он туда вошёл? И долго ли там был?
– Да тоже вроде как всегда.
Трофим задумался. Зато Клим вдруг заговорил – спросил у Хромова:
– Ты это, если ещё спросят, повторишь?
– А то! – уверенно ответил Хромов.
– Тогда пока выйди, – сказал Клим. – И там жди. И всем другим скажи, чтоб ждали.
Хромов вышел. Клим повернулся к Трофиму и сказал:
– Не по душе мне этот Хромов. Брешет! И не просто брешет, а подучил его кто-то. Он про пену раньше не рассказывал. Приплёл для страху, я так думаю. Ну, страху и у нас найдётся. А что?! А не свести ли его вниз?!
Трофим молчал. Клим повторил:
– Здесь он ничего уже не скажет. Нет в нём здесь страху. И у других тоже нет. Здесь же им вон как светло! А на свету правды не сыщешь. Поэтому, я думаю, хватит их тут трепать. Пусть лучше они все идут вниз, к Ефрему, и он их там пока что принимает, охолонёт маленько. Поставит на ум! И вот тогда и мы к ним спустимся – и им будет радость. Ну что?
Трофим подумал и сказал:
– Давай.
Клим опять прошёл к двери, открыл её и вышел в сени. Было слышно, как он там вначале повелел вести всех вниз, к Ефрему, а про себя и Трофима сказал, что они тоже скоро туда спустятся, но у них здесь пока есть дело. Потом, когда все стали спускаться вниз, Клим кликнул ещё кого-то и велел, чтобы тот расстарался и не мешкал. Этот кто-то обещал управиться. После чего Клим вернулся в покойную, закрыл за собой дверь и сказал, что сейчас им принесут, и они немного перекусят. И тут же, поморщившись, прибавил:
– Да убери ты её! Смотреть тошно.
Это он сказал про кочергу, которую Трофим по-прежнему держал в руках. И в самом деле, подумал Трофим, осмотрелся и положил кочергу на царёв закусочный столик, так как туда было ближе всего. Клим почти сразу же сказал:
– И они тогда как раз вот так стояли: там, где ты, царь, а там, где я, царевич. И тогда же был гонец из Пскова, в тот же день, за час до этого.
– И что он говорил, этот гонец? – спросил Трофим.
– Что, что! – сердито сказал Клим. – Да тут и говорить не надо ничего. Профукали всё, что могли. Ливонию сперва профукали. Теперь вот как бы Псков не фукнуть. Ох, государь тогда как на гонца разгневался! Да он и так теперь всегда как порох. Чуть что не так… – и замолчал, повернулся к двери.
Дверь открылась, вошли служки, внесли яства и питьё. Клим поманил их рукой. Они по очереди подходили к столику, составляли на него, что принесли, и сразу же, развернувшись, выходили. Яства были просто загляденье. Клим усмехнулся и сказал:
– Здесь по-другому потчуют, с другой поварни. И поят тоже!
Трофим вспомнил про пятницу, про постное, тяжко вздохнул. Служки вышли, дверь за ними затворилась. Клим потёр руки, сказал:
– Я буду стольником! – Взял со стола длинноносый кувшин, налил из него по серебряным чарам, облизнулся и прибавил: – С богом!
Они, как стояли, так стоя и выпили. Так же, стоя, начали закусывать. Винцо было бабье, сладкое, Трофим взял после него на закуску кисленького яблочка. Клим продолжал:
– Вот так же и они тогда стояли, царь с царевичем. Говорят, говорили про Псков. А кто это слышал? Один только Савва мог слышать. Но он говорит, что их тогда не слушал, и никогда не слушает. И так оно и есть, я думаю. Савва понимает, что ему будет, если он вдруг чего где пикнет. А так молчит – и живёхонек.
– Так, думаешь, он нам сегодня правду говорил? – спросил Трофим.
Клим вместо ответа показал рукой на чары. Трофим согласно кивнул. Клим налил из другого кувшина. Они выпили. В груди как огнём полыхнуло! Трофим опять взял яблоко и начал быстро есть, чтобы загасить огонь. Клим утёр губы и сказал задумчиво:
– Я думаю… – и тут же продолжал: – А что я думаю? А что не думаю? И кому до этого есть дело? Растереть им на это, вот что!
Взял кусок мяса, надкусил, опять задумался. Потом сказал:
– Надо, думаю, нам с Саввой не спешить пока. Оставим его напоследок. Сперва всех других попытаем, а потом уже его возьмём. И сразу на виску! И растянуть как следует! И он заговорит, как пить дать! А пить не давать.
Сказав это, Клим засмеялся, в глазах засверкали огоньки. После опять стал серьёзным, сказал:
– Ну а вдруг он наговорит такого, чего лучше никогда не слышать, тогда нам как?
Трофим посмотрел на кувшин.
– А ничего! – продолжал Клим, не замечая этого. – Не бывает нераскрытых дел. Все дела как-нибудь да раскрываются. Кто-нибудь да берёт на себя. Ну а если никто не возьмёт, значит, мы с тобой плохо служили, Трофим, и сами на себя возьмём. Вот так-то! Трофим Пыжов да Клим Битый царевича-наследника зарезали! – И он кратко, негромко засмеялся: – Га-га-га!
Трофима передёрнуло, и он сказал:
– Что ты такое говоришь?! – и покосился на дверь.
– А! – отмахнулся Клим. – Там ничего не слышно. Дверь же войлоком обита.
Трофим подумал и сказал:
– Тогда и рынды ничего не слышали, когда всё это утворилось.
– Да, не слышали, – ответил Клим. – Но надо будет, и придут, и скажут: слышали, а как же! А иначе что?! Зачем их тогда Зюзин набирал, скотов таких, если они даже этого не могут – скривить под крестом? Так-то вот. Всё тут решено давно, до нашего ещё приезда – Савва будет отвечать. Он и там был, он и припадочный, и пена изо рта текла. Он и убил! Или ты думаешь, что если никого не найдёшь, то и никто за это не ответит? Так, что ли?
Трофим злобно хмыкнул.
– А! – насмешливо воскликнул Клим. – Ты думаешь, я скот такой? Был бы скотом, давно сказал, что у тебя шило в левом голенище. Ты шило на воротах не отдал! Ножи отдал, а шило нет! И с шилом к царю захаживал. А после, с шилом же, к царевичу. Заколоть ты их хотел, вот что, да оробел, Бог не позволил. Но всё равно тебя сразу в хомут! А мне пятьдесят рублей за службу. А пятьдесят – это о-го-го! Это не те двадцать, которые ты у себя за пазухой запрятал. А…
И тут Клим сбился, потому что Трофим поднял кочергу, но тут же опомнился, засмеялся и продолжил:
– Вот-вот! А тут ещё и кочерга. Скажу: грозил меня убить. За это мне ещё десять рублей накинут.
Трофим опустил кочергу, усмехнулся и сказал, уже почти без злости:
– Ладно, ладно. Хотел бы я тебя убить, давно убил бы. И ты у меня не хворал бы, а сразу бы ноги протянул. – И спросил: – А как ты про шило узнал?
– А сегодня ночью, – сказал Клим, – когда ты спал. Крепко ты спишь, Трофим, в Слободе так спать нельзя.
– Ну, может, твоя правда, – нехотя сказал Трофим, повертел кочергу и спросил: – А что теперь с ней?
Клим поднял сиденье лавки, там внизу оказался сундук. Клим взял из сундука кусок рогожки, протянул Трофиму. Трофим завернул в рогожку кочергу.
– Перекусили, – сказал Клим, – пора и за дело браться.
И они пошли вон из покойной.
12
В сенях их уже ждал стрелец со светом. Клим коротко велел:
– К Ефрему!
Стрелец их повёл. И опять они поворачивали то направо, то налево, и так же много раз спускались по лестницам вниз. Но ни разу вверх не поднимались, а только вниз да вниз. И вскоре оказались в так называемом Малом Застенке. Это было обычное, ничем не примечательное подземелье: тёмное, сырое, вонючее, посреди него стояли дыба и хомут, а дальше за ними, у стены, Трофим увидел, уже без рубах, государева истопника Савву, государева сторожа Спирьку, рундучного сторожа Шестака, двух покоёвых рынд – Никиту и Петра, – и ещё какого-то человека, наверное, из дворовых. Там же, при них, стоял и сам царёв палач, Ефрем Могучий, и в самом деле очень здоровый, саженного роста и толстый, в красной атласной рубахе и в чёрном кожаном фартуке. За Ефремом, за столом, при свете, сидел готовый записывать пищик.
– Помогай Бог! – сказал Ефрему Клим. Ефрем в ответ кивнул. – А это наш московский человек, – продолжил Клим, кивая на Трофима.
– С давна знакомые, – со значением ответил Ефрем. – Так ли, Трофим Порфирьевич?
Трофим кивнул, что так. И почти сразу же спросил:
– А это кто? – и указал на дворового.
Ефрем посмотрел на пищика. Пищик важным голосом назвал:
– Максим-метельщик. Он там метёт. И в тот день тоже мёл.
Трофим кивнул. Обернулся на Ефрема и спросил:
– С кого начнём?
– Как всегда, – ответил Ефрем, усмехаясь. – С того, кто пожиже.
И, заложив руки за спину, глядя себе под ноги, прошёл вдоль злодеев. После развернулся и пошёл обратно – теперь уже глядя им в глаза…
Вдруг схватил метельщика Максима за руку! Крепко схватил, как клещами! Метельщик охнул и обвис. Ефрем разжал руку. Метельщик упал на пол.
– Сенька! – строго окликнул Ефрем.
Сбоку, из Ефремовой каморки, выскочил его подручный Сенька – худой, тщедушный человечишко – и сразу кинулся к метельщику, начал его трясти, бить по щекам, дуть ему в рот. А тот лежал как мёртвый.
– Убери его, чтоб не мешал, – велел Ефрем.
Сенька оттащил метельщика к стене, там выкопал из-под соломы кувшин, макнул в него тряпку и начал тереть метельщику губы. Метельщик сморщился.
А Ефрем опять прошёл мимо стоящих, потом ещё… И вдруг схватил за руку рынду – Петра Самосея. Рында побелел и замер.
– Есть что сказать? – спросил Ефрем. – Есть или нет?!
Рында подумал и ответил:
– Есть.
– На кого?
– На Ададурова Семёна, стольника, царёва посланника в Псков.
Ефрем обернулся на Клима с Трофимом. Вот оно что, подумалось Трофиму, Псков! Но не успел он и рта раскрыть, как Клим поспешно воскликнул:
– Э, нет-нет! Это уже не наше дело. Это посольские пусть разбираются.
Трофим повернулся к Климу. Клим уже спокойным голосом продолжил:
– Ададуров – это не про нас. С Ададурова пусть Зюзин спрашивает. – Обернулся на стрельца с огнём и приказал: – Беги, пёс, ищи воеводу и скажи: большая измена открылась. В посольском приказе. Беги!
Стрелец развернулся и вышел. А Клим осмотрел построенных людей, после мельком глянул на Трофима и, повернувшись к Ефрему, сказал:
– Повременим пока. Придёт воевода, продолжим.
Ефрем послушно кивнул, повернулся к людям, велел идти за ним – и увёл их за угол, в остужную. А Сенька уволок туда метельщика.
Как только они все ушли, Клим сразу подошёл к столу и спросил у пищика, не записал ли тот чего лишнего. Пищик ответил, что нет. Клим всё равно взял со стопы верхний, уже наполовину исписанный лист и, осмотрев его, вернул. Трофим спросил, что теперь делать.
– Ждать, а чего ещё, – ответил Клим.
Трофим осмотрелся, отступил, сел на лавочку и положил кочергу на колени. Клим продолжал стоять. Молчали.
Какая вонища здесь, думал Трофим, как они от неё не передохнут. Вот уже кому не позавидуешь – Ефрему. Он здесь почти безвылазно торчит. Другое дело в Москве, от царя подальше! Вон у них Сидор неделями сидит без дела. Приведёшь к нему кого-нибудь – он спит. Князь Михайло, бывает, смеётся, говорит: а вот пошлю вас…
Заскрипела дверь. Трофим насторожился.
Из остужной вернулся Ефрем, остановился возле дыбы и в сердцах сказал:
– Какой народ хлипкий пошёл! Просто тьфу!
И, повернувшись к свету, начал рассматривать рукав своей рубахи. Рубаха у него была знаменитая – красная, как огонь, атласная, и на свету переливалась. Ефремова рубаха, это знали все, была непростая – её сам царь ему пожаловал, Ефрем ею очень гордился. Клим усмехнулся и спросил:
– А что, люди правду говорят, что это царёва рубаха?
Читать бесплатно другие книги:
