Грозное дело Булыга Сергей
Ададуров опять посмотрел на Трофима. Смотрел очень важно, надменно. Трофим достал из-за пазухи целовальный крест и шагнул к Ададурову. Тот посмотрел на крест, потом на Трофима и строго спросил:
– Ты кому это суёшь?!
– Стольнику Семёну Ададурову, – как можно спокойней ответил Трофим.
– Зачем?
– Чтобы он ответствовал, как на духу, без утайки.
– И это верно, – сказал Ададуров, повернулся к Годунову и спросил: – Чего он хочет?
– Чего? – спросил Годунов, обращаясь к Трофиму.
– Я одного хочу – сделать розыск, – ответил Трофим. – А для этого я должен знать, что тогда было в покойной палате, когда стольник Семён…
– Да! – перебил Трофима Годунов. – Рассказывай, Семён, как оно было. Даже с самого начала рассказывай, чтобы ясней представилось.
– Да чего там неясного, – ответил Ададуров громко, но уже не так сердито. – С самого утра у государя в комнатах сидели. Да и ты там тоже был, боярин, и всё слышал. Вот там царь и велел мне ехать в Псков. Так было?
Годунов кивнул, что так.
– Ехать велел, а грамоту пока не дал, – продолжил Ададуров. – Сказал, даст после, а пока иди. И я пошёл. Пришёл к себе и велел собираться. И вот только меня собрали, уже стало темнеть, меня вдруг опять зовут. Говорят: царь с царевичем пошли в покойную, и велели меня туда кликнуть. Я пошёл. И вот захожу, и вижу: царь сидит за столиком. А царевич ходит по светлице. И сам красный-красный.
– Молчат? – спросил Трофим.
– Молчат, – подтвердил Ададуров. – Я захожу, снял шапку, поклонился. Царь говорит: мы тут с царевичем поговорили и решили, что…
И вдруг Ададуров замолчал. Трофим не удержался и спросил:
– Решили что?
– А вот этого я сказать не могу, – ответил Ададуров. – Я государю слово дал. И крест поцеловал молчать. А государев крест – это не твой, это повыше будет.
И он усмехнулся. Трофим посмотрел на Годунова. Годунов только пожал плечами – мол, что тут поделаешь.
– Ладно, – сказал Трофим. – А дальше что?
– А дальше, – всё так же с усмешкой сказал Ададуров, – государь спросил, запомнил ли я то, что он сказал, и я ответил, что запомнил. Он спросил, крепко ли, и я ответил, что крепко. Он тогда сказал: «Ступай!», и я от них вышел. Вот и всё.
– Нет, не всё, – сказал Трофим.
– А что ещё?
– А то, что вышел, обернулся и плюнул.
– Как плюнул?! – вскричал Ададуров.
– Так, очень просто. На пол. И сапогом растёр.
– Не растирал я! – ещё громче крикнул Ададуров.
– Но плевал же? – спросил Годунов.
Ададуров ничего не отвечал. Тогда Трофим сказал:
– Плевал. Рында Пётр Самосей крест поцеловал и показал: плевал.
– Ну?! – ещё строже спросил Годунов.
– Был грех, – чуть слышным голосом ответил Ададуров. Глаза у него бегали, губы дрожали, щёки пошли пятнами.
– Эх, Сёма, Сёма, – сказал Годунов. – На государевы слова плевать – я даже не знаю, как это называется.
– Боярин! – вскричал Ададуров. – Да не на государя я! Да поперхнулся! Да…
– Молчи, – строго сказал Годунов. – После сам всё государю объяснишь. Про то, как поперхнулся расскажешь. От государевых слов поперхнулся. Ну-ну!
И повернулся, и хлопнул в ладоши. В двери показался стрелец.
– Этого, – и Годунов кивнул на Ададурова, – к Ефрему.
– Боя-рин! – заныл Ададуров, хватая Годунова за руки.
Годунов от него отстранился. Стрелец схватил Ададурова и потащил к двери. Ададуров почти не противился.
Когда дверь за ними затворилась, Годунов сказал:
– На государя плюнул! Что же государь сказал такого, что он расплевался?
Трофим молчал, будто не слышал ничего. Годунов опять заговорил:
– А у тебя нюх, Трофим. Почуял! Теперь я понимаю, почему царь тебя призвал. Ещё бы!
Трофим опять промолчал. Стоял, не шевелясь, и смотрел в пол перед собой. Годунов вдруг сказал:
– О! Смотри!
Трофим поднял голову. Годунов указывал на окно. За окном шёл снег. Годунов сказал:
– Добрая примета. Все следы будут видны. – И вдруг спросил: – А ты чего стоишь? А то ведь скоро ночь. Зюзин придёт, будет тебе глаза выкалывать, если никого не сыщешь.
– Я, это… – начал было Трофим.
– Знаю, знаю! – перебил его Годунов. – Вы на царицыну половину собирались, к Мотьке.
– Ну… – только и сказал Трофим.
Годунов, усмехнувшись, продолжил:
– А что! Марьян же пропал. И люди везде говорят, что он пошёл к Мотьке и там как куда провалился. Вот только сама Мотька говорит, что он к ней не приходил, она его не видела. И куда он мог пропасть, она не знает. Так что, я думаю, может, его уже на свете нет. А нет из-за того, что он что-то видел, может, как кто туда входил, в покойную, через ту дверь. А может, и не видел ничего, и зарезали его совсем не потому… Ну да ты сам про это всё услышишь. От Мотьки. Потому что ты сейчас туда пойдёшь!
– Да как мне туда пройти? – сказал Трофим. – Кто же меня туда пустит?!
– А как ты раньше проходил? Через Карпушу? – спросил Годунов, усмехаясь. – За три алтына. – Но тут же засмеялся и продолжил: – Ладно! А теперь пойдёшь задаром. Отсюда всё время прямо, выйдешь на медный рундук, там тебя пропустят, я велел, чтоб пропустили, и дальше опять пойдёшь прямо, выйдешь к мастерицам, и у них спросишь про Мотьку. Придёшь к Мотьке… – И вполголоса спросил: – Знаешь, кто она такая?
Трофим утвердительно кивнул.
– Вот и славно, – сказал Годунов. – И у неё всё узнай. Всю подноготную! Как хочешь узнавай, но чтоб узнал! И сразу ко мне обратно. Чтобы до полуночи вернулся! И чтоб никто про это не пронюхал! И я тогда замолвлю за тебя у Зюзина. А попробуешь сбежать… Да не попробуешь, я чую. А теперь ступай. И чтобы в полночь был обратно. С вестями! А вестей не будет – перетру верёвками. Сам! Вот этими руками! – И он потряс кулаками. – А пока ступай.
Трофим поклонился и вышел. В сенях надел шапку и подумал, что может и вправду бежать бы, потому что хуже всё равно не будет – некуда.
20
Но не стоять же на месте! Трофим вышел из сеней и пошёл прямо, как ему было велено. В голове гудело. Ещё бы! Глаза вынут или перетрут верёвками. Какая разница, думал Трофим. Эх, если б знал, не открывал бы или велел Гапке открыть и сказать, что он запил, третий день домой не кажется, они и ушли бы… Да что и говорить, думал Трофим, идя дальше по переходу, хуже было только десять, нет, уже больше лет тому назад, когда его послали в Новгород. Вот тогда была беда так беда, а тут что, тут даже полбеды не наберётся. Подумав так, Трофим заулыбался, ему стало легко дышать.
Тут он как раз дошёл до тупика, свернул – и увидел свет, а на свету рундук, обитый медью. При рундуке сидели четверо стрельцов-белохребетников. Крайний из них, с бердышом, сразу вскочил и заслонил Трофиму путь. Трофим остановился. Но от рундука тут же сказали:
– Не замай!
Стрелец убрал бердыш. Трофим обернулся на сидящих. Один из них сказал:
– Пыжов! Покажи ухо!
Трофим сдвинул шапку, показал. Стрелец велел пройти.
Он прошёл через рундук и пошёл дальше. Ухо ему обкорнали в ту зиму, когда он, по доносу, ездил в Новгород. Донос был про подпиленные гири, вот какое было дело. Сколько времени с того прошло! Тогда боярина Михайлы над ними ещё не было, Приказом заправлял думный дьяк Дружина Вислый, душевный, между прочим, человек. Таких теперь не сыщешь…
И тут Трофим сбился с мысли. Переход разделился на два рукава, а боярин велел идти прямо. Трофим подумал, что вправо – прямее, и свернул направо. Теперь он ни о чём уже не думал, а шёл и сторожко прислушивался. Но ничего слышно не было. Это плохо, когда совсем тихо, подумал Трофим. Это значит, что кто-то затаился. А что такое убить человека? Ткнул шилом сзади под лопатку – и готов. И даже если промахнёшься, то всё равно с лопатки соскользнёт и куда надо вопьётся. У Трофима тоже было шило, но пока он станет за ним нагибаться, доставать из-за голенища, ему можно не только в спину ткнуть, но и по горлу полоснуть, а после сунуть тот нож в руку, сжать пальцы – и после в розыске сказать, что это он сам себя зарезал. Так часто делают, а потом не сознаются, а зачем? Надо только оттерпеться, надо знать закон, что больше трёх висок не бывает, три раза подняли на дыбе, три раза прошлись кнутом, три раза промолчал – и не виновен! Вот какое это дело дыба – красота! Сколько злодеев так ушло через неё, и ничего не поделать, поэтому, думал Трофим, надо всегда…
И остановился, замер. Слева кто-то чуть слышно дышал.
– Эй! – тихо окликнул Трофим.
– А ты кто? – с опаской спросил этот кто-то.
Голос был бабий, тонкий, молодой. Трофим наклонился к голенищу, полез за шилом и сказал:
– Меня Трофимом звать. Я из Москвы. Ищу Ксюху белошвейку, она меня знает.
– Зачем она тебе? – спросил тот голос. – И зачем шило берёшь?!
Тьфу ты, пропасть, подумал Трофим, как она в такой темнотище ещё что-то видит?! И сунул шило обратно, сказал:
– Оробел я, вот и взял.
– Ладно, – сказал тот голос. – Давай руку.
Трофим дал. Чья-то рука – тоненькая, хилая – взялась за него, потащила к себе. Трофим не противился и подступил. Та рука потащила ещё. Трофим пошёл за ней. Шёл и думал, что так и Марьяна, может, повели, а после зарезали и сбросили в подклет. Вот где его надо искать – в подклете. Трофим остановился и спросил:
– Ты куда меня ведёшь?
– Куда ты и велел. И привела уже.
И в самом деле, та, которая его вела, толкнула дверь – и дверь открылась. Трофим опять увидел ту самую горницу, в которой они с Климом ловили карлу, а уродки им мешали. Но теперь там было тихо и никого не видно, хоть свету было достаточно. Везде было прибрано, нигде ничего не валялось. Та баба, или та девка, которая открыла дверь, посмотрела на Трофима и сказала:
– Заходи.
Девка была как девка, не уродка, разве что горбатая. Трофим обошел её и зашёл в горницу. Дверь за ним тут же закрылась. Трофим остановился, осмотрелся. В дальнем углу, у стены, сидела Ксюха. Она была всё в той же красной душегрее, и волосы на ней опять были всклокочены, только они теперь были не синие, а жёлтые.
– Помогай Бог, – сказал Трофим.
Ксюха, ничего не отвечая, отвернулась. Трофим подошёл к ней, сел напротив. Ксюха стала смотреть на Трофима. Смотрела очень настороженно. Трофим спросил:
– Оробела?
– А чего робеть, – сказала Ксюха. – Я не убивала никого. Чужого не брала. Зла не желала.
И шмыгнула носом. Нос был великоват, чего уж там. Но это не его забота, тут же подумал Трофим и сказал:
– Я к тебе опять по делу.
Ксюха растянула губы. Это она так улыбается, подумал Трофим. А как глаза загорелись! Ведьма! Трофим сделал вид, что он тоже улыбается, и продолжал:
– Прибрал чёрт карлу. Сам зарезался. Ну да не нам его судить. Никто не знает, что нам самим будет. – И вдруг спросил: – Ты в Мастерской давно?
– Да уже лет с десять, – ответила Ксюха.
– Небось всех тут знаешь.
– Ну, может, и не всех, – ответила Ксюха, – но тех, кто на виду, тех знаю.
– Марьян Игнашин на виду, – сказал Трофим.
Ксюха даже глазом не моргнула, но и ничего не ответила. Трофим усмехнулся, продолжил:
– Значит, на виду Марьян. И ты его знаешь.
– Он к нам не захаживал, – сказала Ксюха.
– А если не к вам, тогда куда?
– Я за ним со свечкой не ходила.
– А почему? – быстро спросил Трофим и так же быстро схватил Ксюху за руку. Ксюха попыталась вырваться – не получилось. Трофим крепко держал её, под пальцем чуялось, как бьётся жилка – быстро-быстро.
– Ну? – строго спросил Трофим. – Куда он хаживал?
– Отпусти, – тихо сказала Ксюха.
Трофим отпустил. Ксюха убрала руку, отдышалась. Трофим спросил:
– Куда Марьян ходил?
– Дальше, до угла, после налево.
– Кто там?
– Весёлые девки.
Трофим прислушался, сказал:
– Что-то у них тихо.
– А откуда будет шум?! – сердито ответила Ксюха. – Беда у нас! Царевич при смерти, царь-государь великий князь печалится, какое уже тут веселье. Вот девки сидят и молчат. Все трезвые. А раньше, бывало, как напьются, как пойдут плясать…
– Зависть брала? – спросил Трофим насмешливо.
Ксюха посмотрела на него, сказала:
– Эх! – и опустила голову. Помолчала и, не поднимая головы, продолжила: – Боярин приходил к ним и стращал, чтоб не шумели. Суки, так и говорил, не то… Ну да тебе это знать незачем.
– Что незачем? И почему?
– Потому что это бабье. А после, сказал боярин, опять будет всё по-прежнему. А пока велел терпеть. И они терпят.
– И Марьян к ним пошёл и там пропал? – спросил Трофим.
– Не знаю!
– А почему ты моим словам не удивляешься? Что, ещё раньше знала, что Марьян пропал?
– А то нет! – сказала Ксюха, раздвигая губы. – Про это все говорят.
– А что Мотька говорит?
– Какая Мотька?
– Ксюха! – укоризненно сказал Трофим. – Не смеши людей. Про Мотьку кто не знает?!
– Я!
Трофим смотрел на Ксюху. Ее всю затрясло, глаза засверкали, рот, и без того кривой, ещё сильней перекосился.
– Ксюха! – быстро прошептал Трофим. – Ты что?!
И снова схватил её за руку, и за вторую, и сжал. Ксюха успокоилась. Смотрела на Трофима и молчала. В глазах у неё были слёзы.
– Вот и славно, – продолжал Трофим. – Не надо этого. Ты же мастерица, говорят, такая, каких нигде нет, даже в Цесарской земле.
Ксюха сквозь слёзы улыбнулась. Трофим продолжал:
– Покажи мне свои рукоделия.
Ксюха перестала улыбаться и сказала:
– Отпусти.
Трофим отпустил её руки. Ксюха тут же убрала их и сказала:
– Не криви. Не нужны они тебе. Тебе нужна Мотька.
– Мотька? – насмешливо переспросил Трофим. – Да у меня этих Мотек в Москве… – Но спохватился и сказал: – Мне надо дело делать. Вот! – и достал овчинку, показал, после положил на место и продолжил: – По государеву делу пришёл. И я знаю: тебе всё известно. Дам двадцать рублей за это!
– Двадцать? – переспросила Ксюха.
– Двадцать! И больше дал бы, но нет ничего.
Ксюха помолчала, горько усмехнулась и сказала:
– Эх, дурень, дурень. Я бы тебе даром всё сказала: и про Мотьку, и про Марьяна, и про кочергу… А теперь ничего не скажу, хоть убей!
– За что?!
– За твои двадцать рублей! Свинья!
– Ксюха! – сказал Трофим.
Ксюха посмотрела на него, похлопала глазами и сказала:
– Ладно! Обещала не сказать – и не скажу. А к Мотьке… Ладно, проведу, и дальше уже сам выпытывай. Пошли!
Она встала с лежанки. Трофим встал за ней, и они пошли из горницы.
21
Дальше они пошли по переходу. Темнотища была несусветная, Трофим ничего не видел. Ксюха шла впереди, держала Трофима за руку и то и дело дёргала её, чтобы Трофим шёл быстрей. Рука у Ксюхи была хоть и костлявая, но жаркая.
Сначала они шли прямо, после повернули, поднялись по лестнице на верхнее житьё, к светлицам, как догадался Трофим. По светличному житью они тоже прошли немного, два раза повернули и остановились. Там Ксюха осторожно постучала в дверь. Дверь, хоть и не сразу, но открыли – наполовину, даже меньше, и из-за неё высунулась сенная девка – крепкая, высокая, глянула на Ксюху, после на Трофима и спросила про него, кто это.
– Сам скажет, – ответила Ксюха. – Надёжный. К твоей.
Девка ещё раз посмотрела на Трофима и посторонилась. Трофим вошёл. Девка сразу же закрыла за ним дверь, привалилась к ней спиной и опять стала разглядывать Трофима. Потом спросила, как его зовут. Трофим назвал себя и тоже стал осматриваться. Это были маленькие сени с лежанкой в углу. На полу лежал ковёр, и стены все были в коврах. В углу светила золочёная лампадка. Сенная девка криво усмехнулась и спросила, кто его прислал. Трофим просто ответил:
– Царь.
– Как это «царь»? – недоверчиво переспросила девка. – Чем докажешь?
– Своей головой, – сказал Трофим. И спросил: – Где твоя хозяйка?
Девка велела подождать, отогнула один из ковров на стене и пропала за ним. Трофим стоял, не шевелясь, и чутко слушал…
Но так ничего и не услышал. Тогда он прочёл Отче наш. Прочел ещё и ещё раз. Из-за ковра вернулась девка и поманила Трофима рукой. Трофим прошёл мимо неё, зашёл за ковёр…
И оказался в светлице, все три окна которой были закрыты ставнями, светили только лампадки. А посреди светлицы, на широкой мягкой лавке, с такой же мягкой спинкой, сидела… госпожа не госпожа, девка не девка… одним словом, сидела тамошняя хозяйка в дорогущей летней шубе и мягких сапожках, в парчовом платке, черноглазая и чернобровая, с румянцем на всю щёку и губами тоненькими-тоненькими – и улыбалась. Вот какая была эта Мотька! Сидела и гладила кошку. Кошка была чёрная, как уголь, а пальцы у Мотьки белые и все в перстнях. Перстни то и дело поблёскивали. Трофим снял шапку и поклонился.
– Ты кто таков? – спросила Мотька мягким голосом.
– Трофим Пыжов, стряпчий, – ответил Трофим.
– Царёв стряпчий?
– Нет, Разбойного приказа.
– А! – скучающе сказала Мотька. – А мне сказали, что царёв.
– Я и есть царёв, – ответил Трофим. – Царь меня из Москвы кликнул, я приехал. И он мне сказал: Трофимка…
Мотька сердито хмыкнула и перебила:
– Царь молчит! Скоро уже неделю.
– Не молчит, – сказал Трофим, – а говорит негромко. Софрон по его устам прочёл и передал мне его слова, а царь головой кинул, что всё верно.
– А верно что? – спросила Мотька. – Неужто он тебя ко мне послал? – и переложила кошку с руки на руку.
– Нет, конечно, – ответил Трофим. – Не только к тебе. Он сказал: везде ищи.
– Что ищи?
– Этого я пока что сказать не могу, – негромко, но твёрдо ответил Трофим.
Мотька ощерилась, злобно сказала:
– Приходили тут вчера одни, выпытывали. А я им велела выметаться. Вымелись. А ты… подойди ближе.
Трофим подошёл. Мотька вдруг швырнула в него кошку. Трофим её поймал. Кошка зубами впилась ему в палец, очень больно. Трофим хотел её стряхнуть, но Мотька тут же велела:
– Не трожь!
Трофим стоял как пень, терпел. Кошка грызла ему палец, текла кровь. Мотька злорадно усмехалась. Потом махнула рукой – убирай. Трофим осторожно разжал кошке зубы и так же осторожно сбросил её на пол. Кошка мягко вскочила на лапы и сразу метнулась под лавку. Мотька подобрала под себя ноги и молча ткнула рукой, указывая, где Трофиму сесть возле неё на лавку. Трофим подошёл и сел. От Мотьки пахло ладаном и ещё чем-то очень благостным. Мотька молчала. И Трофим молчал. Глаза у Мотьки были очень злые, настороженные. И так же зло она спросила:
– С чего это царь вдруг тебя приметил?
– А он и не вдруг, – сказал Трофим, – он давно меня знает.
– Он всех знает, – прибавила Мотька, – и всех насквозь видит. А кого не видит, тому сразу голову долой! – И тут же велела: – Рассказывай!
– О чём? – спросил Трофим.
– О том, как он тебя приметил. В первый раз.
– Мне нельзя об этом говорить.
– А ты ему после скажи, что забыл, что нельзя.
– Он не поверит, – ответил Трофим. – Скажет, этого забыть нельзя.
– Почему нельзя?
– Да потому! Когда царь брал с меня слово, он ножик достал…
И тут Трофим снял с себя шапку и показал своё сверху обкорнанное ухо.
– Царь? – спросила Мотька. – Ножиком?
Трофим кивнул.
– Я у него спрошу! – сказала Мотька.
Трофим пожал плечами – спрашивай.
– Спрошу-спрошу! – очень сердито повторила Мотька. – Ну а у меня ты что хотел спросить? Ведь не просто так сюда пришёл. Ну так чего?
– Много чего, – сказал Трофим, – да я не тороплюсь.
– И это верно! – подхватила Мотька. – Нам спешить некуда. Так, может, пока чарку поднести? – И, обернувшись, окликнула: – Любка!
– Не надо Любки! – сразу перебил Трофим. – И чарки не надо.
– Боишься, отравлю? – спросила Мотька. – Да я, будет надо, и так околдую!
И стала смотреть на него очень пристально. Трофим усмехнулся. Мотька злобно приказала:
– Ты в глаза смотри!
Трофим смотрел, не моргая. Долго они так друг на друга смотрели. Трофима пробил пот, но он не стал утираться, потому что, его так учили, нельзя.
Мотька первая тряхнула головой, сказала:
– Чёрт крещёный! Говори, зачем пришёл?! – злобно спросила Мотька. – Не то кликну сторожей!
Трофим вместо ответа показал овчинку. Мотька аж перекосилась вся, воскликнула:
– Подотрись этим орлом, скотина!
– За таковские слова можно и на кол сесть! – насмешливо сказал Трофим.
– А мне теперь всё равно!
Читать бесплатно другие книги:
