Фактотум Буковски Чарльз

Глава 85

Мне очень нравилось работать по воскресеньям, потому что я был один, как говорится, сам себе хозяин, и очень скоро я взял в привычку брать на воскресные дежурства бутылочку виски. И все было классно. Но однажды, после особенно тяжкой ночи неумеренных возлияний, эта воскресная пинта меня срубила. В какой-то момент я отключился — и напрочь не помню, что было дальше. Уже вечером, когда я вернулся домой, у меня в памяти всплыли какие-то странные действия, которые я вроде как совершал в невменяемом состоянии, но я так и не вспомнил, какие именно. На следующий день, перед тем как идти на работу, я рассказал Джан о том, как меня вырубило на дежурстве.

— Похоже, я там натворил херни. Хотя, может, мне это просто привиделось в белой горячке.

Я пришел на работу, но в ящичке под табельными часами моей карточки не оказалось. Я оправился в отдел кадров и обратился к начальнице:

— Миссис Фаррингтон, там почему-то нет моей карточки учета рабочего времени.

— Генри, как вы меня огорчили. Я всегда думала, что вы такой милый и славный мальчик.

— Э?

— Вы что, совсем ничего не помните? — спросила она, нервно озираясь по сторонам.

— Нет, мэм. Не помню. А что я сделал?

— Вы напились пьяным. Зажали мистера Пелвингтона в углу в мужской раздевалке и не давали ему уйти.

Вы продержали его полчаса.

— И что я с ним сделал?

— Вы не давали ему уйти.

— Кстати, а кто это?

— Помощник главного администратора.

— И что было дальше?

— Вы прочли ему лекцию о том, как надо управлять отелем. Мистер Пелвингтон работает в гостиничном бизнесе без малого тридцать лет. Вы предлагали, чтобы проституток не пускали дальше первого этажа и чтобы они проходили регулярное медицинское обследование. В нашем отеле нет никаких проституток, мистер Чинаски.

— Да, я знаю, миссис Пелвингтон.

— Фаррингтон.

— Миссис Фаррингтон.

— И еще вы объясняли мистеру Пелвингтону, что для разгрузки одной машины не нужны десять грузчиков, что за глаза хватит и двух и что можно существенно сократить процент краж среди персонала, если каждому сотруднику в конце рабочего дня выдавать по живому омару. В специальных клетках, с которыми можно садиться в автобусы и трамваи.

— У вас замечательное чувство юмора, миссис Фаррингтон.

— Охранник так и не смог оттащить вас от мистера Пелвингтона. Вы порвали ему пиджак. И отпустили его лишь тогда, когда мы позвонили в полицию.

— Как я понимаю, меня уволили?

— Вы все понимаете правильно, мистер Чинаски.

Я прошел через погрузочную платформу, прячась за ящиками с омарами. Убедившись, что поблизости нет никого из начальства, я отправился в столовую для сотрудников отеля. У меня еще оставались карточки на питание. Надо было воспользоваться возможностью в последний раз сытно поесть на халяву. В служебной столовой кормили вкусно, почти так же вкусно, как и в ресторане для постояльцев, причем порции в столовке были значительно больше. В столовой я взял поднос, нож и вилку, салфетки и чашку. Подошел к прилавку с едой. Поднял глаза. На стене за прилавком висел лист картона, на котором было написано большими неровными буквами:

ГЕНРИ ЧИНАСКИ ЕДЫ НЕ ДАВАТЬ!

Я поставил поднос на место. Меня никто не заметил. Я вышел на улицу с черного хода, через погрузочную платформу. Мне навстречу шел бомж.

— Эй, приятель. Закурить не найдется? — спросил он.

— Найдется.

Я достал две сигареты. Одну отдал ему, вторую закурил сам. Бомж сказал мне «спасибо», и мы пошли каждый своей дорогой. Он — на восток, я — на запад.

Глава 86

Биржа фермерского труда располагалась на углу Пятой улицы и Сан-Педро-стрит. Регистрация начиналась в пять утра. Когда я пришел, было еше темно. В приемной собрались уже человек пятьдесят. Люди сидели, стояли, сворачивали сигареты, переговаривались вполголоса. В подобных местах всегда пахнет одинаково: застарелым потом, мочой и дешевым вином.

Накануне я помогал Джан перевозить ее вещи на Кингсли-драйв, где жил ее новый любовник, жирный агент по торговле недвижимостью. Я стоял в коридоре, так чтобы меня не было видно, и наблюдал. Я видел, как он ее поцеловал. Потом они вместе вошли в квартиру, и дверь за ними закрылась. На обратном пути я впервые заметил, как противно и грязно на улицах: кучи мусора, обрывки газет. Мне было муторно и одиноко. Из старой квартиры нас выселили. Денег осталось два доллара восемь центов. Джан обещала вернуться ко мне, как только мне вновь улыбнется удача, но я уже и не верил в такое чудо. Агента по торговле недвижимостью звали Джим Бемис. У него была своя фирма на Альварадо-стрит. И у него были деньги.

— Мне так противно, когда он меня трахает, — говорила мне Джан. Быть может, сейчас она говорила ему тоже самое обо мне.

В приемной стояло несколько ящиков с яблоками и апельсинами. По всей видимости, это было бесплатное угощение. Я взял апельсин, прокусил кожуру и принялся жадно высасывать сок. После того, как меня выгнали из отеля «Санс», мне перестали выплачивать пособие по безработице.

Ко мне подвалил мужик лет сорока. У него были странные волосы. Явно крашеные и при этом совсем не похожие на волосы. Больше всего они напоминали парик из ниток. Его лицо было усыпано темными родинками, сосредоточенными в основном вокруг рта. Из каждой родинки росло по два-три черных волоса.

— Как вообще жизнь? — спросил он.

— Да вроде нормально.

— Хочешь, я тебе отсосу?

— Нет, спасибо. Не надо.

— У меня хорошо получается. Тут ведь что главное? Главное, подойти к этому делу с душой.

— Слушай, ты извини, приятель, но у меня что-то нет настроения.

Он сердито насупился и отошел. Я оглядел помещение. Желающих устроиться на работу было человек пятьдесят. Сотрудники биржи — человек десять-двенадцать — либо сидели за столами, сосредоточенно перебирая бумажки, либо бродили по своей половине приемной и нервно курили. Они выглядели еще более обеспокоенно, чем безработные алкаши и бомжи. Их половину от нашей отделяла толстая проволочная сетка, натянутая от стены до стены от пола до потолка. Кто-то придумал покрасить ее в желтый цвет. Это был неприятный желтый, холодный и равнодушный.

Для того чтобы передать очередному соискателю бланки анкеты или забрать их обратно, клерк отпирал крошечное стеклянное окошко, прорезанное в ограждении, отодвигал стекло в сторону, быстро проделывал необходимые манипуляции, после чего тут же закрывал окошко и запирал его на замок. И каждый раз, когда это происходило, умирала частичка надежды. Когда окошко открывалось, мы все оживали и приободрялись: удача могла улыбнуться каждому. Но как только оно закрывалось, надежда тихо испускала дух. И нам оставалась лишь ждать, мрачно поглядывая друг на друга.

На самой дальней стене, за жёлтой проволочной перегородкой, за столами сотрудников биржи, висели шесть школьных досок. На подставках под досками лежали куски белого мела и тряпки. Пять досок были вытерты начисто, хотя на них и угадывались бледные призраки прежних надписей: сообщений о давних работах, которые достались кому-то другому и которые уже никогда не достанутся нам.

А на шестой доске было написано:

ФЕРМЕРСКОМУ ХОЗЯЙСТВУ В БЕЙКЕРСФИЛДЕ ТРЕБУЮТСЯ СБОРЩИКИ ПОМИДОРОВ

Я думал, что сборщиков помидоров уже не осталось; что их давно заменили машины. Но оказалось, что нет. По всей вероятности, люди в эксплуатации выходят дешевле машин. И люди — они не ломаются, как машины. Так что выводы вполне очевидны.

Я оглядел приемную. Только латиносы и белые голодранцы. Азиатов, евреев и черных не наблюдалось. Вернее, черные были, но всего двое, и они уже так накачались винищем, что их можно было и не считать.

Один из клерков поднялся из-за стола. Толстый дядька с большим пивным пузом. В ярко-желтой рубашке с вертикальными черными полосами, которая чуть ли не лопалась по швам на его необъятном торсе. И еще он носил нарукавные повязки — такие резинки, которые удерживают закатанные рукава, чтобы они не раскатывались. Как у конторских служащих на старых фотографиях 1890-х годов. Он подошел к окошку, отпер его, отодвинул стекло и объявил зычным голосом:

— В общем, так! Там на заднем дворе уже ждет грузовик. Кто едет в Бейкерсфилд, давайте быстренько на посадку!

Он задвинул стекло, запер окошко на ключ, уселся за стол и закурил сигарету.

На секунду все замерли. Никто даже не шелохнулся. А потом те, кто сидел на скамейках, принялись неторопливо вставать и потягиваться. На их пустых серых лицах не отражалось вообще ничего. Те, кто стоял, побросали на пол недокуренные сигареты и стали тушить их, придавливая ногами, медленно и обстоятельно. А потом начался ленивый неспешный исход: все, кто был в приемной, вышли на задний двор, огороженный высоким забором.

Уже светало. Мыв первый раз разглядели друг друга по-настоящему. Кое-кто заулыбался, узнавая знакомые лица.

Выстроившись в более-менее организованную очередь, мы принялись усаживаться в грузовик. Солнце вставало. Пора было ехать. Это был военный грузовик с высокой брезентовой крышей, изорванной в клочья. Мы потихонечку продвигались вперед, пихая друг друга, но в то же время стараясь изобразить хоть какое-то подобие вежливости. Когда мне надоело толкаться, я отошел в сторонку.

Кузов был на удивление вместительным. Бригадир, здоровенный мужик, мексиканец, махал руками и подгонял народ:

— Так, ребята, давайте быстрее…

Очередь медленно продвигалась вперед, словно процессия, исчезающая в китовой пасти.

Я стоял в стороне и смотрел на их лица. В общем, нормальные лица. И нормальные люди. Улыбаются, разговаривают друг с другом. И в то же время они мне не нравились, и я себя чувствовал покинутым и одиноким. Но я решил, что смогу с этим справиться. Я поеду на сбор помидоров. Поеду вместе со всеми. Кто-то толкнул меня сзади. Какая-то толстая мексиканка весьма возбужденного и раздраженного вида. Я попробовал ее подсадить. Взял за бедра и попытался поднять. Она была очень тяжелой. Практически неподъемной. Наконец мне удалось найти точку опоры: одна рука у меня соскользнула и уперлась ей прямо в промежность. Я кое-как поднял ее и закинул в кузов. Потом протянул руку, схватился за бортик и полез в кузов сам. Я был последним. Бригадир-мексиканец наступил ногой мне на руку.

— Нет, — сказал он, — нам уже хватит людей.

Мотор завелся, чихнул и заглох. Водитель завел его снова. На этот раз все получилось. Они уехали, а я остался.

Глава 87

Офис Агентства по трудоустройству на промышленные предприятия располагался в непосредственной близости от самых злачных кварталов города. Народ здесь был поприличнее, уже не такой бомжеватый, но все равно — безучастный и апатичный. Люди сидели на подоконниках и грелись на солнышке, попивая халявный кофе. Без сливок и сахара, понятное дело. Но зато бесплатный. Никакой разделительной сетки там не было. Телефоны на столах клерков звонили чаще, а сами клерки были уже не такими нервными и напряженными, как на Бирже фермерского труда.

Я подошел к стойке, и мне дали анкету и ручку, прикрепленную к столешнице тонкой цепочкой.

— Заполняйте анкету, — сказал мне клерк, симпатичный мексиканский мальчик, старавшийся скрыть природное добродушие за холодной профессиональной вежливостью.

Я принялся заполнять анкету. В графах «Адрес» и «Телефон» написал: «Нет». В графе «Образование, навыки и умения»: «Образование — незаконченное высшее. Лос-Анджелесский колледж, 2 года. Факультет журналистики и изобразительного искусства».

Потом сказал клерку:

— Я там напортачил с анкетой. Можно мне взять другой бланк?

Он дал мне другой бланк. Я написал по-другому: «Образование — среднее. Кладовщик, упаковщик, грузчик, разнорабочий. Умею печатать на пишущей машинке».

Я отдал клерку анкету.

— Хорошо, — сказал он. — Подождите, пожалуйста, а я посмотрю, что мы можем для вас подобрать.

Я уселся на подоконник. Рядом со мной сидел чернокожий старик с интересным лицом. Не таким безропотно-безысходным, как практически у всех, кто собрался в приемной. У него был такой вид, как будто он с трудом сдерживается, чтобы не засмеяться: и над собой, и над нами.

Он заметил, что я на него смотрю, и улыбнулся:

— Здешний начальник — сообразительный малый. Хваткий мужик. Его уволили с Биржи фермерского труда, он разозлился и основал эту контору. Специализируется на трудоустройстве на неполный рабочий день или на разовые работы. Если кому-то понадобится разгрузить пару вагонов, быстро и не задорого, он обращается сюда.

— Да, мне говорили.

— Да, если кому-то понадобится разгрузить пару вагонов, быстро и не за дорого, он обращается сюда. Начальник себе забирает ровно половину. Но мы не жалуемся. Берем то, что дают. Все-таки лучше, чем ничего.

— Это точно.

— Какой-то вы грустный. У вас что-то случилось?

— Меня бросила женщина.

— У вас будут другие. И они тоже вас бросят.

— Почему так происходит?

— Хотите?

Он протянул мне бутылку в непрозрачном бумажном пакете. Я сделал глоток. Портвейн.

— Спасибо.

— Женщины — зло. — Он опять передал мне бутылку. — Главное, чтобы он не видел, что мы выпиваем. Не одобряет он это дело.

Пока мы сидели, клерки вызвали нескольких человек, и те получили работу. По крайней мере хоть что-то здесь делалось.

Мы с моим новым приятелем ждали, потихоньку прикладываясь к бутылке.

А потом портвейн кончился.

— Где здесь ближайший винный магазин? — спросил я.

И, получив указания, отправился за добавкой. Было жарко. В злачных районах Лос-Анджелеса по-чему-то всегда жарко днем. Но пожилые бомжи ходят в теплых пальто даже в самую сильную жару. Однако когда наступает ночь и все места в местной ночлежке заняты, лишняя теплая вещь никогда не бывает лишней.

Когда я вернулся, старик был на месте.

Я сел рядом с ним и откупорил бутылку, спрятанную в пакет.

— Давай, только по-тихому, — сказал мой новый приятель.

Было так хорошо и уютно: сидеть в теплой комнате и пить вино в приятной компании.

Вокруг нас роились какие-то мошки.

— Винные мушки, — сказал старик.

— Они небось любят выпить.

— А кто же не любит выпить?

— Наверное, пьют, чтобы забыть своих женщин.

— Да просто так пьют.

Я взмахнул рукой и поймал одну мошку, а когда раскрыл ладонь, там была только черная точка с двумя крошечными смятыми крылышками. Печальный конец.

— Вот он, идет!

Это был владелец агентства, с виду — очень даже приятный молодой человек.

Он подлетел к нам, весь красный от ярости:

— Убирайтесь отсюда немедленно! Чертовы алкаши! Убирайтесь, пока я не вызвал полицию!

Он буквально вытолкал нас за дверь. Мне было неловко и чуточку стыдно, но я совсем на него не злился. Я сразу понял, что, хоть он толкается и кричит, на самом деле ему все равно. У него на правой руке был большой перстень с камнем.

Мы замешкались в дверях, и как-то так получилось, что он случайно ударил этим своим перстнем прямо мне в лоб, точно над левым глазом. Я почувствовал, как у меня пошла кровь. Бровь начала распухать.

В общем, мы с моим новым приятелем оказались на улице.

Мы прошли чуть вперед и уселись на ступеньках у какого-то подъезда. Я передал старику бутылку. Он сделал неслабый глоток.

— Хорошая штука.

Он вернул мне бутылку. Я тоже сделал глоток.

— Да, неплохая.

— Солнышко светит.

— Да, солнце — это хорошо.

Потом мы просто сидели молча и пили, передавая друг другу бутылку.

Пока не выпили все вино.

— Ну, что, — сказал он. — Мне пора.

— Ага. Может быть, мы еще встретимся. Он ушел. Я тоже встал и направился к Мейн-стрит. И в итоге дошел до «Рокси».

В окнах были развешены плакаты с фотографиями стриптизерш. Я подошел к кассе и взял билет. Девочка-кассирша была гораздо симпатичнее теток, представленных на снимках. Теперь у меня оставалось всего тридцать восемь центов. Я вошел в темный зал и сел на свободное место в восьмом ряду. Народу было немного, но первые три ряда были забиты полностью.

Мне повезло. Я пришел очень вовремя. Как раз закончился фильм, и на сцене уже извивалась первая стриптизерша. Дарлин. Первыми обычно выходят либо совсем неумелые девочки, либо заслуженные «старушки», которых не увольняют исключительно потому, что кому-то же надо дрыгать ногами на подтанцовках и разогревать публику перед главными номерами программы, если случится что-то непредвиденное. Скажем, если кого-то убьют. Или у девочки на разогреве неожиданно начнутся месячные, или ей вдруг захочется поскандалить. Как бы там ни было, Дарлин выпал счастливый шанс снова выступить с сольным номером.

Однако Дарлин была хороша. Худая, но с сиськами. Тело гибкое, как ива. Тонкая талия и необъятная задница. Настоящее чудо. Мужики от такого заводятся сразу.

Дарлин вышла в длинном черном бархатном платье с глубоким вырезом и высокими разрезами с двух сторон. На фоне черной материи ее бледная грудь и бедра казались мертвенно-бледными. Она танцевала и поглядывала в зрительный зал своими густо подведенными глазами. Это был ее шанс. Она хотела вернуться на сцену — если и не гвоздем программы, то хотя бы исполнительницей полноценного сольного номера. Я болел за нее всей душой. Она постепенно разоблачалась, высвобождаясь из черного бархата, пока не осталась в одном бюстгальтере и почти невидимых трусиках-стрингах. Она танцевала, и фальшивые бриллианты сверкали и переливались на розовой ткани.

Дарлин схватилась за занавес. Он был старым, рваным и пыльным. Дарлин танцевала, держать за занавес, в розовом свете прожектора. А потом она уже не танцевала, а как будто совокуплялась с этой пыльной тряпкой. Маленький оркестр из четырех человек, обеспечивающих музыкальное сопровождение, задавал ритм. Дарлин подошла к делу ответственно: она буквально насиловала этот многострадальный занавес. Музыканты заиграли быстрее. Движения Дарлин стали еще энергичнее. Розовый свет резко переключился на красный. Похоже, приближался оргазм. Дарлин выгнула спину, запрокинула голову. Ее рот открылся в беззвучном крике.

Потом она выпрямилась, отпустила занавес и вернулась на середину сцены. Мне было слышно, как Дарлин тихонько напевает себе под нос. Потом одним резким движением она сорвала с себя бюстгальтер. Парень, сидевший в трех рядах впереди от меня, закурил сигарету. Теперь на Дарлин остались лишь трусики-стринги. Она запустила палец себе в пупок и застонала.

Музыка сделалась медленнее и тише. Дарлин принялась двигать бедрами, имитируя половой акт. Она трахала зал. Она трахалась с каждым из нас. Стекляшки на ее розовых трусиках поблескивали в свете прожектора. Музыка сделалась резче и энергичнее. Дело близилось к развязке. Ритм барабана напоминал взрывы петард. У музыкантов были усталые и безысходные лица.

Дарлин теребила свои соски. Она хотела, чтобы мы это видели. Ее взгляд затуманился мечтательной пеленой. Губы слегка приоткрылись и влажно поблескивали. А потом она повернулась к нам задом. Ее роскошная задница призывно колыхалась под музыку, блестки на трусиках переливались бешеными огоньками. Луч прожектора дрожал и метался, как возбужденное солнце. Музыканты играли. Дарлин повернулась к залу и сорвала с трусов ленту, усыпанную стекляшками. Я смотрел на нее. Мы все смотрели на нее. Сквозь прозрачную ткань, прикрывавшую ее лобок, проглядывали черные завитки волос. Похоже, Дарлин и сама распалилась не меньше, чем мужики в зале.

А у меня даже не встало.