Фактотум Буковски Чарльз

Глава 27

Заложив в ломбард несколько пишущих машинок и так и не выкупив их обратно, я отказался от мысли заиметь свою собственную. Свои рассказы я переписывал начисто от руки печатными буквами и в таком виде отсылал в редакции. Мне волей-неволей пришлось научиться писать начисто быстро. Теперь я пишу печатным шрифтом гораздо быстрее, чем прописью. Я писал по три-четыре рассказа в неделю. И отправлял их по почте в разные журналы. Мне представлялось, как редактор «Harper’s» или «The Atlantic Monthly» говорит: «Так, что у нас тут? Еще одно произведение этого малахольного…»

Как-то вечером я пригласил Гертруду в бар. Мы сидели за столиком, пили пиво. На улице шел снег. Я себя чувствовал чуточку лучше. В смысле, лучше обычного. Мы пили пиво и разговаривали. Прошел час, может, чуть больше. Я слегка осмелел и стал ловить взгляд Гертруды, глядя ей в глаза. Она тоже смотрела мне прямо в глаза. «В наше время непросто найти стоящего человека», — сообщил музыкальный автомат. Гертруда легонько покачивалась в такт музыке и смотрела мне в глаза.

— У тебя странное лицо, — сказала она. — На самом деле ты не такой уж и страшный.

— Скромный упаковщик товаров, который пытается пробиться наверх.

— Ты когда-нибудь влюблялся? Любил?

— Любовь — это для настоящих людей.

— Ты вроде бы настоящий.

— Не люблю настоящих людей.

— Не любишь?

— Вообще ненавижу.

Мы взяли еще по пиву. Теперь мы почти не разговаривали, просто сидели и пили. Снегтакишел. Гертруда рассматривала людей в баре. Потом сказала:

— Правда, он очень красивый?

— Кто?

— Вон тот парень, военный. Который сидит один.

Как он прямо сидит. И у него столько медалей.

— Пойдем отсюда.

— Но еще рано.

— Хочешь, можешь остаться.

— Нет, я хочу пойти с тобой.

— Делай, что хочешь, мне все равно.

— Ты что, злишься из-за этого парня?

— Ничего я не злюсь!

— Злишься, злишься!

— Все, я пошел.

Я встал, оставил на столике чаевые и направился к выходу. Гертруда пошла за мной. Я не оглядывался, но слышал, как она идет. Я брел по улице, под снегопадом. Гертруда догнала меня и пошла рядом.

— Ты даже не догадался поймать такси. На таких каблучищах по снегу…

Я ничего не сказал. Мы прошли пять кварталов до нашего дома. Я поднялся по лестнице. Гертруда старалась не отставать. Я прошел к себе в комнату, закрыл дверь, разделся и лег. И услышал, как Гертруда швырнула об стену что-то тяжелое.

Глава 28

Я продолжал рассылать по журналам свои рассказы, отпечатанные рукописным способом. Большую часть своих вещей я отправлял в Нью-Йорк Клею Глэдмору, чьим журналом «Frontlife» искренне восхищался. Они платили всего двадцать пять долларов за рассказ, но именно Глэдмор «открыл» Уильяма Сарояна и многих других, и еще он был приятелем Шервуда Андерсона. Многие мои вещи Глэдмор вернул, не поленившись лично написать о причинах отказа. Да, его письма были короткими, но зато вполне доброжелательными и ободряющими. Большие журналы рассылали сообщения об отказах на стандартных отпечатанных бланках. У Глэдмора тоже были печатные бланки, но в его текстах ощущалась хотя бы какая-то человеческая теплота: «Нам действительно очень жаль, но, увы, мы не можем принять ваше произведение…»

Так что я продолжал отнимать время Глэдмора, посылая ему по четыре-пять рассказов в неделю. И продолжал упаковывать дамское платье внизу, в подвале. Клейн так и не выжил Лараби с начальственной должности. Коксу, еще одному упаковщику, было по барабану, кто у нас будет начальствовать, — лишь бы ему не мешали бегать курить на лестницу каждые двадцать пять минут.

Сверхурочная работа уже стала нормой. В свободное время я пил. Пил все больше и больше. О восьмичасовом рабочем дне можно было забыть навсегда. Мы трудились как минимум по одиннадцать часов, с утра и до позднего вечера. Причем по субботам тоже. И не полдня, как вначале, а полноценный рабочий день. Шла война, но дамское платье по-прежнему пользовалось большим спросом…

В тот день мы работали двенадцать часов. Наконец нас отпустили домой. Я надел пальто, поднялся из подвала, закурил сигарету и направился к выходу по длинному коридору.

— Чинаски! — услышал я голос хозяина магазина.

— Да?

— Зайдите ко мне.

Большой босс курил длинную дорогую сигару. Виду него был довольный и отдохнувший.

— Это мой друг Карсон Джентри.

Карсон Джентри тоже курил длинную дорогую сигару.

— Мистер Джентри — тоже писатель. Очень интересуется сочинительством. Я сказал, что вы — писатель, и ему захотелось с вами познакомиться. Вы ведь не против?

— Не против.

Они сидели, смотрели на меня и курили свои сигары. Так прошло две-три минуты. Они затягивались, выдыхали дым, смотрели на меня.

— Можно, я уже пойду? — спросил я.

— Да, конечно, — ответил хозяин.

Глава 29

С работы и на работу я всегда добирался пешком. Пройти надо было шесть-семь кварталов. Деревья на улицах были все одинаковые: маленькие, какие-то изломанные, голые и наполовину замерзшие. Мне они нравились. Я брел по улице мимо продрогших деревьев под холодной луной.

Сцена в начальственном кабинете никак не шла у меня из головы. Эти сигары, эти дорогие костюмы. Мне представлялись бифштексы из сочного мягкого мяса, дорогие машины, большие красивые дома. Блаженное безделье. Поездки в Европу. Красивые женщины. Неужели они, эти люди, настолько умнее меня? Единственное различие между нами — это деньги и желание их копить.

У меня тоже все будет! Я стану откладывать каждый пенни. У меня непременно родится какая-нибудь гениальная идея, я возьму ссуду в банке. Начну свое дело. Буду брать людей на работу и увольнять их с работы. В нижнем ящике моего стола всегда будет храниться бутылка виски. У меня будет жена с сороковым размером бюста и такой задницей, что мальчишка, продающий газеты на углу, сразу кончит себе в штаны, когда увидит, как она проплывает мимо. Я стану ей изменять, и она будет об этом знать, но не скажет ни слова — ведь ей же хочется жить в моем доме, в таком богатстве. Я буду увольнять мужиков только ради того, чтобы увидеть смятение в их глазах. Я буду увольнять женщин, которые ничем не заслуживают того, чтобы их увольняли.

Надежда — это все, что нужно человеку. Когда нет надежды, ты лишаешься мужества, и у тебя опускаются руки. Мне вспомнилось, как я жил в Новом Орлеане: бывало, по две-три недели подряд питался двумя пятицентовыми карамельками в день — только чтобы нигде не работать и спокойно писать свои вещи. Но голод, к несчастью, никак не способствует творчеству. Наоборот, он мешает искусству. Корни души человека — в его желудке. Человек может создать гениальное творение после того, как съест сочный бифштекс и выпьет пинту хорошего виски. А после конфеты ценой в пять центов он ничего стоящего не напишет. Миф о голодном художнике — это наглая ложь. И как только ты понимаешь, что все вокруг — ложь и обман, ты становишься мудрым и принимаешься резать и жечь своих собратьев людей. Я построю империю на искалеченных телах и поломанных жизнях беспомощных и беззащитных мужчин, женщин, стариков и детей — я им покажу, что почем. Я им покажу!

Я добрался до дома, где снимал комнату. Поднялся по лестнице, открыл свою дверь, включил свет. Миссис Даунинг оставила мою почту на коврике перед дверью. Там был большой конверт из коричневой плотной бумаги. Письмо от Глэдмора. Я поднял его, взвесил в руке. Тяжелый. Это был вес отвергнутых рукописей. Я сел на стул, вскрыл конверт.

Дорогой мистер Чинаски.

Мы возвращаем Вам эти четыре рассказа, но берем в публикацию «Моя душа, напоенная пивом, печальнее всех мертвых рождественских елок на свете». Мы наблюдаем за Вашей работой уже достаточно долгое время и с удовольствием опубликуем написанный Вами рассказ в нашем журнале.

Искренне Ваш

Клей Глэдмор.

Я вскочил на ноги, сжимая в руках листок. Мой рассказ принят, он будет опубликован. МОЯ ПЕРВАЯ ПУБЛИКАЦИЯ. В лучшем литературном журнале Америки. Мир еще никогда не казался таким прекрасным, полным таких удивительных обещаний. Я сел на кровать, снова перечитал письмо. Изучил каждый завиток в подписи Глэдмора. Потом встал, подошел к комоду, прикрепил листок к зеркалу. Разделся, выключил свет, лег в кровать. Но заснуть так и не смог. Я встал, включил свет, сел перед зеркалом на комоде и перечитал письмо еще раз:

Дорогой мистер Чинаски…

Глава 30

Я часто встречал в коридоре Гертруду. Мы болтали о том о сем, но больше я никуда ее не приглашал. Она подходила ко мне вплотную и стояла, легонько покачиваясь, а иногда и шатаясь, как пьяная, на своих высоченных каблуках. Как-то раз, в воскресенье утром, мы все вместе вышли во двор. Гертруда, Хильда и я. Девчонки лепили снежки, бросали ими в меня и смеялись. Я никогда не жил в снежных краях и поначалу слегка растерялся, но потом разобрался, как надо лепить и бросать снежки. Гертруда разрумянилась на морозе. Она была само очарование. Вся — огонь, смех и сверкание молний. Мне вдруг захотелось подойти к ней, схватить, стиснуть в объятиях. Но я не стал этого делать. Я ушел прочь по заснеженной улице, и мне вслед летели снежки.

Десятки тысяч молодых людей сражались в Европе, Китае, в Тихом океане. Когда все закончится, они вернутся домой, и она обязательно кого-то найдет. С этим не будет проблем. У нее — точно не будет. С таким-то телом. С такими глазами. Даже у Хильды не будет проблем с тем, чтобы кого-то себе найти.

Я уже чувствовал, что время пришло. Пора уезжать из Сент-Луиса. Я решил вернуться в Лос-Анджелес; а тем временем продолжал рассылать по журналам свои рассказы, пить, слушать Пятую симфонию Бетховена и Вторую симфонию Брамса…

В тот вечер после работы я засел в баре в квартале от дома. Выпил пять или шесть кружек пива, потом встал и пошел домой. Дверь в комнату Гертруды была открыта.

— Генри…

— Привет. — Я подошел к двери, встал на пороге. — Гертруда, я уезжаю. Я уже сообщил на работе. Как раз сегодня.

— Жалко, что ты уезжаешь.

— Вы все такие хорошие люди, такие внимательные и отзывчивые.

— Слушай, пока ты еще не уехал, хочу познакомить тебя со своим бойфрендом.

— У тебя есть бойфренд?

— Да. Он тоже тут поселился, сегодня. Пойдем.

Я пошел следом за ней в конец коридора. Она постучала в дверь. Дверь открылась. Серые брюки в белую полоску; клетчатая рубашка с длинными рукавами; галстук. Тонкие усики. Пустые глаза. Из одной ноздри стекала почти незаметная тонкая струйка прозрачных соплей, застывающих в крошечный сверкающий шарик. Шарик примостился на усах и набирал массу, чтобы сорваться вниз, а пока что поблескивал, отражая свет.

— Джоуи, — сказала Гертруда. — Познакомься. Это Генри.

Мы пожали друг другу руки. Гертруда вошла в комнату. Дверь закрылась. Я отправился к себе и принялся собирать чемодан. Мне всегда нравилось собирать чемодан.

Глава 31

Вернувшись в Лос-Анджелес, я нашел дешевый отель неподалеку от Гувер-стрит. Первое время я целыми днями валялся в постели и пил. Так продолжалось дня три-четыре. Я не мог заставить себя взять газету и прочитать объявления в разделе «Требуется». Меня убивала сама мысль о том, что нужно будет вставать, и куда-то идти, и говорить человеку, сидящему за столом, что мне нужно устроиться на работу и что я обладаю для этого всеми необходимыми навыками и умениями. Мне было страшно. На самом деле мне было страшно от жизни — от всего того, что приходится делать каждому только за тем, чтобы у него было что есть, где спать и во что одеваться. Поэтому я валялся в постели и пил. Когда ты пьян, мир по-прежнему где-то рядом, но он хотя бы не держит тебя за горло.

А потом наступил вечер, когда я встал с постели, оделся и вышел в город. Сам не помню, как я оказался на Альварадо-стрит. Я прошелся по улице, пока не набрел на один симпатичный бар, с виду вполне завлекательный. Я вошел. Народу было битком. Но мне все-таки удалось отыскать единственный незанятый табурет у стойки. Я сел, заказал виски и стакан воды. Справа от меня сидела темная блондинка, слегка полноватая на мой вкус, с отвисшими щеками и дряблой шеей. Пьяная в дым. И все же по-своему она была даже красивой, вернее, со следами былой красоты, и ее тело казалось вполне молодым и крепким. И фигура еще сохранилась, причем неплохая фигура. И у нее были красивые длинные ноги. Когда барышня допила свой бокал, я спросил, не хочет ли она выпить еще. Она сказала, что хочет. Я взял ей виски.

— Здесь собираются одни придурки, — заявила она.

— Да везде собираются одни придурки, но здесь их как-то особенно много, — ответил я.

Я брал ей выпивку раза четыре. Ей и себе. Мы просто сидели и даже не разговаривали. А потом я сказал:

— Все, это была последняя порция. У меня больше нет ни гроша.

— Ты это серьезно?

— Ага.

— А у тебя есть, где жить?

— Пока есть. Я снял номер в отеле. Все оплачено до послезавтра. Или нет, до послепослезавтра.

— И у тебя нет ни денег, ни чего-нибудь выпить? То есть вообще ничего?

— Ничего.

— Ну, тогда ладно. Пойдем.

Я вышел следом за ней из бара. У нее была великолепная задница, я заметил. Барышня привела меня в ближайший винный магазин. Там она попросила две четвертушки «Grandad», одну упаковку пива, две пачки сигарет, какие-то чипсы, орешки, алка-зельцер и хорошую сигару. Продавец собрал все в пакет.

— Запишите на счет Уилбура Окснарда, — распорядилась барышня.

— Подождите минутку, — сказал продавец. — Мне нужно сделать один звонок. — Он подошел к телефону, набрал номер и принялся говорить с кем-то вполголоса. Потом положил трубку на место и обернулся к нам. — Все в порядке, можете забирать покупки.

Я взял пакет, и мы вышли на улицу.

— И куда мы теперь со всем этим богатством?

— К тебе. У тебя есть машина?

Я привел ее к своей машине. Я купил себе подержанный автомобиль. В Комптоне, за тридцать пять долларов. Машина была никакая, со сломанными рессорами и протекающим радиатором. Но она все-таки ездила.

Мы приехали ко мне. Я убрал выпивку в холодильник, налил нам обоим по порции вискаря, уселся в кресло и закурил сигару. Барышня сидела напротив, на диване. Сидела, положив ногу на ногу. У нее были сережки с какими-то зелеными камушками.

— Ты у нас самый крутой, да? — сказала она.

— Что?

— Считаешь себя крутым до невозможности, типа мужик хоть куда, все дела.

— Нет.

— Да, считаешь. Это сразу заметно, с первого взгляда. И все равно ты мне нравишься. Сразу понравился.

— Задери юбку повыше.

— Тебе нравятся мои ноги?

— Да. Задери юбку повыше.

Она сделала, как я сказал.

— Боже мой. Еще выше, еще!

— Слушай, ведь ты не какой-нибудь псих-извращенец, правда? А то есть один парень… снимает девчонок по барам, приглашает к себе домой, раздевает их и вырезает кроссворды у них на коже. Перочинным ножом.

— Нет, это не я.

— И еще есть такие ребята, которые сперва тебя трахнут, а потом разрежут на мелкие кусочки. А по прошествии нескольких дней часть твоей задницы находят в водосточной трубе где-нибудь в Плайя-дель-Рее, а левую сиську — в урне в скверике в Оушнсайде…

— Я давно уже не занимаюсь такими вещами. Задери юбку выше.

Она задрала юбку выше. Это было как начало жизни и смеха; это был подлинный смысл солнца. Я подошел к ней, сел рядом и поцеловал ее. Потом встал, снова налил нам виски, включил радио KFAC. Мы как раз захватили начало чего-то из Дебюсси.

— Тебе нравится такая музыка? — спросила она.

Посреди ночи, пока мы болтали, я слез с дивана, улегся на пол и стал смотреть на ее великолепные ноги.

— Знаешь, малышка, я — гений. Только об этом никто не знает. Никто, кроме меня.

Она посмотрела на меня сверху вниз.

— Вставай с пола, дубина, и налей мне выпить.

Я налил ей виски и прилег на диван, прижавшись к ней сбоку. Я себя чувствовал полным придурком. Чуть позже мы перебрались на кровать. Я вскарабкался на нее, совершил пару положенных телодвижений, остановился.

— Слушай, а как тебя звать?

— А какая, к чертям, разница? — отозвалась она.

Глава 32

Ее звали Лора. Было два часа пополудни, и я брел по улочке за мебельным магазином на Альварадо-стрит, держа в руке чемодан. Там был большой белый дом — деревянный, в два этажа, очень старый. Белая краска шелушилась и осыпалась.

— Не подходи к двери, — сказала Лора. — У него наверху, рядом с лестницей, висит зеркало. И ему видно, кто стоит у дверей.

Лора позвонила. Я стоял справа от двери, вжимаясь в стену.

— Пусть он видит только меня. А когда он откроет, будет звук типа звоночка, я распахну дверь, и ты быстро войдешь за мной.

Замок тихо звякнул, Лора открыла дверь. Я вошел в дом, в прихожую. Поставил чемодан у подножия лестницы. Уилбур Окснард стоял наверху, на самой верхней ступеньке, и Лора побежала к нему. Уилбур был старым, седым, одноруким.

— Как я рад тебя видеть, малышка! — Уилбур обнял Лору своей единственной рукой и поцеловал.

Потом он заметил меня.

— А это кто?

— Ой, Уилли, познакомься с моим другом.

— Привет, — сказал я.

Уилбур молча смотрел на меня.

— Уилбур Окснард, Генри Чинаски, — представила нас Лора.

— Рад познакомиться, Уилбур, — сказал я.

Уилбур опять промолчал. Наконец он сказал:

— Ну хорошо. Поднимайтесь.

Я поднялся, и мы прошли через большую гостиную. Весь пол был усыпан монетками по пять, десять, двадцать пять и пятьдесят центов. В центре комнаты стоял электроорган. Уилбур и Лора привели меня на кухню, и мы все уселись за стол, за которым уже сидели две женщины. Лора представила нас друг другу.

— Генри, это Грейс. А это Джерри. Девочки, это Генри Чинаски.

— Привет, — сказала Грейс.

— Добрый день, — сказала Джерри.

— Очень рад познакомиться, — сказал я.

Они пили виски, запивая его пивом. На столе стояла огромная миска с зелеными и черными оливками, перцами чили и сельдереем. Я взял себе чили.

— Угощайтесь, — сказал Уилбур, указав на бутылку виски. Я наполнил стакан.

— Чем вы занимаетесь? — спросил Уилбур.

— Он писатель, — сказала Лора. — Его печатают в журналах.

— Так вы писатель? — уточнил Уилбур, обращаясь ко мне.

— Иногда.

— Мне как раз нужен писатель. Вы хорошо пишете?

— Каждый писатель считает себя гениальным.

— Я сочинил оперу, и мне нужен кто-то, кто напишет либретто. Она называется «Император Сан-Франциско». Вы знали, что был такой парень, который хотел стать императором Сан-Франциско?

— Нет, я не знал.

— Интересная история. Я дам вам книжку.

— Хорошо.

Потом мы просто сидели и молча пили. Я поглядывал на девчонок. Им всем было лет по тридцать пять. Они были весьма привлекательны и сексапильны, и они это знали.

— Вам нравятся шторы? — спросил меня Уилбур. — Девочки сшили их сами. У них много талантов.

Я взглянул на шторы. Тошнотворное изделие. Ярко-красные клубнички в окружении зеленых стеблей и листьев.

— Очень хорошие шторы, — сказал я.

Уилбур выставил на стол еще пять бутылок пива, и мы все налили себе еще виски.

— Не волнуйтесь, — сказал Уилбур. — Когда допьем эту бутылку, у меня есть еще.

— Спасибо, Уилбур.

Он посмотрел на меня.

— У меня постоянно немеет рука. — Он поднял руку и пошевелил пальцами. — Пальцы почти не шевелятся.

Наверное, я скоро умру. Врачи не могут понять, что со мной. А девочки думают, я шучу. Они надо мной смеются.

— Я не думаю, что вы шутите, — сказал я. — Я вам верю.

Мы выпили, снова налили.

— Вы мне нравитесь, — сказал Уилбур. — Судя по вашему виду, вы — человек, знающий жизнь. Человек, у которого есть стиль. У большинства людей нет вообще никакого стиля. А у вас есть.

— Насчет стиля не знаю, но в жизни я повидал многое, да.

— Пойдемте в гостиную, — предложил Уилбур. — Хочу сыграть вам отрывки из оперы.

— Хорошо, — сказал я.

Мы открыли вторую бутылку и отправились в гостиную, прихватив виски и пиво с собой.

— Уилбур, — спросила Грейс, — может, сварить тебе суп?

— Кто же ест суп за органом? — ответил он.

Мы все рассмеялись. Нам всем нравился Уилбур.

— Каждый раз, когда он напивается, он разбрасывает мелочь по полу, — шепнула мне Лора. — Говорит нам всякие гадости и швыряет в нас мелочь. Говорит, это все, что мы стоим. Иногда он бывает ужасно противным.

Уилбур поднялся, пошел к себе в спальню и вернулся с матросской шапкой на голове. Снова сел за орган и принялся играть. Одной рукой с негнущимися пальцами. Он играл очень громко. Мы сидели, пили и слушали. Когда Уилбур закончил, я зааплодировал.

Уилбур повернулся ко мне на своем вертящемся табурете.

— Вчера вечером девочки были тут, — сказал он, — и вдруг кто-то как закричит: «ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА!» Это надо было видеть. Как они все побежали.

Кто-то — вообще голышом, кто-то — в нижнем белье. Они все выскочили из дома и спрятались в гараже. Было ужасно смешно. Потом они все вернулись, одна за другой. Я сидел здесь и ждал. Чуть не умер от смеха!

Я спросил:

— А кто крикнул «ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА»?

— Я, — сказал он.

Он поднялся, пошел к себе в спальню и принялся раздеваться. Он не прикрыл дверь, и мне было видно, как он сидит на кровати в одних трусах. Лора подошла к нему, села рядом, поцеловала его. Потом вернулась в гостиную, а в спальню пошли Грейс и Джерри. Лора встала у лестницы и молча указала вниз. Я спустился, взял свой чемодан и занес его наверх.

Глава 33

Страницы: «« « 12345678 » »»