Свидетели времени Тодд Чарлз
– Я только что объяснил, что Бейкер перед смертью настоял на том, чтобы привели католического священника из церкви Святой Анны. Викарий был с ним рядом в тот момент, когда он умер. К тому времени отец Джеймс уже ушел, он пробыл не более получаса. Это не обычный случай, хотя я много раз присутствовал у постели умирающих и видел много необычного. Мартина Бейкера послали за священником, раз просил отец, и это было сделано.
– Как вы считаете, что могло так отягощать его совесть, почему он повел себя столь странно, пригласив сразу двух священнослужителей? – Ратлидж задал вопрос небрежно, как будто в продолжение разговора, из простого любопытства.
– Не думаю, что что-то большее, чем юношеские прегрешения. Старый Бейкер служил много лет звонарем при Святой Троице и, скорее всего, не хотел, чтобы викарий изменил о нем свое мнение в худшую сторону. Я знаю много случаев, когда перед концом человека начинали мучить недостойные поступки, совершенные в юности.
– После всего, что я узнал об отце Джеймсе, у меня не сложилось впечатления, что его стали бы излишне тревожить признания Бейкера о грехах молодости.
– Отец Джеймс частенько меня удивлял своим отношением к людям, своим искренним сочувствием и страстным желанием помочь заблудшим душам. Я всегда восхищался им. – Доктор снял с ручки колпачок. – Я уделил вам гораздо больше времени, чем мог. Мне необходимо срочно закончить отчет. Один из моих пациентов находится в Лондоне и ждет операции. Я должен отправить свое заключение.
– Всего только два вопроса, прошу вас. Вы знаете хоть одного человека в городе, кто мог затаить обиду или злость против отца Джеймса?
– Это просто невозможно. Вот его предшественника, аристократа по происхождению, уважали, но не любили. А отец Джеймс был таким искренним и добрым человеком, таким открытым, он выполнял свой долг от всего сердца и никогда никого не осуждал. Я не был его прихожанином, но слышал, что он читал проповеди так задушевно и интересно, что дерево могло запеть.
– Мне известно, что он был капелланом на фронте и его отослали по болезни. Тяжелая дизентерия.
– Да, она перешла в хронику, и он умер бы в течение месяца, если бы его не отправили домой, где чистая вода, нормальная еда и покой сделали свое дело. Отец Джеймс очень переживал и рвался на фронт. Но монсеньор Хольстен из Нориджа его приструнил, напомнив, что Господь, а не отец Джеймс решает, где ему лучше служить. И как ни странно, это оказалось правдой. Когда разразилась эпидемия испанки, он был моей правой рукой. Половина больных осталась в живых только благодаря отцу Джеймсу. Он проявил необычайную выносливость, как будто был сделан из железа.
Ратлидж поблагодарил Стивенсона и уже у двери обернулся и спросил:
– А когда умер Бейкер? До или после осенней ярмарки у церкви Святой Анны?
– День или два после. Я помню, как викарий говорил что-то о погоде, о том, что разразившийся шторм не испортил праздник. Рад был вам помочь. А теперь – прощайте.
Хэмиш ворчал, пока Ратлидж покидал дом доктора: «Если не свое здоровье беспокоило священника накануне смерти и не признания этого человека, Бейкера, что тогда не давало ему спать? Что-то произошло на ярмарке у церкви?»
– Да, я и сам думал об этом. Иногда люди приезжают издалека на такие праздники. На ярмарках и базарах можно что-то продать или купить. А еще там балаганы и заезжие артисты, веселье и хорошая еда.
«Люди и на похороны едут издалека».
– Но ярмарка привлекает их больше. Кстати, когда хоронили Бейкера, то не отец Джеймс проводил службу на похоронах, это сделал викарий.
Глядя на улицы Остерли, где бледный рассеянный солнечный свет отражался от кремнистых стен домов, Ратлидж думал, что завтра утром уедет в Лондон. Назад, к своему столу в Ярде, заваленному бумагами, к нераскрытой почте, ждавшей дома в гостиной, и не будет запаха болот и криков чаек над головой. Он решил, что местная полиция лучше знает своих людей, так что ему больше здесь делать нечего.
Но так ли это? Какая бы причина ни пряталась за зверским убийством священника, под каким бы предлогом преступление ни совершилось, кто-то слишком ловко скрыл следы.
Преступник очень умен или ему просто повезло?
Хэмиш тут же с насмешкой заметил: «Для человека, который не хочет быть вовлечен в расследование, ты задаешь слишком много вопросов».
– Я просто пытался как можно лучше разобраться, чтобы быть уверенным, что страхи епископа не имеют оснований.
Но было ли это правдой? Из опыта Ратлидж знал, как часто расследование заходит в тупик, когда полиция не умеет правильно задать вопросы. Или не видит перед собой очевидных фактов или улик, которые могли бы пролить свет на преступление. На первый взгляд незначительные связи между людьми могут оказаться решающими, но их не принимают во внимание. И большинство ошибок происходит из-за человеческого фактора – отказа быть объективным.
Как-то старый сержант в Скотленд-Ярде сказал ему, только начинающему свою карьеру:
– Никто не свободен от чувства вины. Но если ты ищешь правду – надо идти до конца.
Некоторые детали в этом деле вызывали любопытство, например реакция тех людей, кто был близок к отцу Джеймсу. Они начисто забывали о краже как о причине преступления, уверовав в то, что здесь скрыта настоящая трагедия и только этим можно объяснить такое убийство. Что у человека, а скорее чудовища, убившего отца Джеймса, мог быть дьявольский умысел. Никто не хотел верить в очевидное, что даже маленькая сумма могла привлечь обыкновенного грабителя.
Но если не кража, то что? Бывают преступники, которым ничего не стоит лишить жизни человека.
Хэмиш отозвался: «А если убийца охотится только за священниками? И теперь готовит новое нападение».
Значит, не кража денег, и не греческая трагедия, а маниакальное стремление убивать священнослужителей? Ратлидж задумчиво взглянул на церковь, возвышавшуюся над дорогой. Тогда где и когда будет нанесен следующий удар? Неужели уже намечена следующая жертва?
Поскольку полицейский участок находился недалеко от дома доктора, Ратлидж решил проверить, не вернулся ли инспектор Блевинс. Оставив автомобиль там, где он стоял, Ратлидж дошел до участка пешком.
На входной двери все еще висело прежнее объявление, и он уже хотел уйти, намереваясь немедленно вернуться в Норидж. Но в это время изнутри послышались возбужденные голоса. Ратлидж повернул ручку, дверь была не заперта. Раз там есть кто-то из полицейских, он может оставить для инспектора Блевинса сообщение, хотя бы из вежливости.
Перешагнув порог, он попал в настоящий хаос. Огромного верзилу с трудом удерживали на стуле два констебля, а он, вырываясь, поливал отборной руганью инспектора и сержанта, стоявших напротив и слушавших его проклятия с выражением крайнего неодобрения на лицах.
Когда Ратлидж вошел, констебли невольно повернули головы, чтобы взглянуть на него, и в этот момент, наверное, ослабили хватку.
Инспектор, тоже взглянув на Ратлиджа, спросил:
– Вам что здесь надо? – и потом констеблю: – Франклин, смотрите, что делаете, черт возьми!
– Инспектор Ратлидж из Скотленд-Ярда…
В это время, воспользовавшись моментом, верзила вскочил со стула, как кит, выпрыгивающий из воды. Хэмиш прокричал предостережение. Но великан уже вырвался из рук констеблей и, как разъяренный бык, устремился к двери, при этом плечом ударив в грудь Ратлиджа, не успевшего увернуться. Как будто дюжина огненных мечей пронзила его грудь. От дикой боли он согнулся пополам, но инстинктивно выставил вперед ногу, верзила споткнулся и с ужасным грохотом рухнул на пол. Полицейские что-то кричали, все сразу. Шум стоял неимоверный.
Констебли, как обезьяны, ловко уселись на верзилу. Инспектор Блевинс, тяжело дыша, непрерывно ругался.
– Не стойте столбом, сержант, помогите им! – крикнул он, и сержант, пожилой человек, присоединился к констеблям, но толку от него было мало, и Блевинс распорядился: – Да стукните вы его, если не можете справиться!
Чей-то тяжелый кулак врезал верзиле по голове, и он обмяк.
Ратлидж, прислонившись к стене, пытался вобрать в легкие воздух, но это было слишком болезненно. Постепенно он смог тихонько дышать, голова кружилась. Сержант приказал констеблям крепко держать верзилу на всякий случай и пошел к столу за наручниками.
Наконец, вчетвером полицейские подняли его и поволокли из комнаты, а он, уже придя в себя, сыпал проклятиями в их адрес. Скованный наручниками, он лягался изо всех сил, пытаясь тяжелыми башмаками попасть в стражей порядка.
Блевинс вернулся, тяжело дыша и потирая ушибленное бедро.
– Проклятый бык! Ратлидж, вы сказали? Из Ярда? Что вы хотите? Вас привела смерть настоятеля?
И когда Ратлидж кивнул, он наклонился и стал собирать с пола разбросанные со стола бумаги.
– Вы как раз вовремя. – Блевинс указал кивком в ту сторону, куда утащили верзилу и откуда доносилась ругань. Там находилась камера, в которую водворили смутьяна. – Вот подозреваемый по делу настоятеля. На ярмарках работал силачом. Скажу вам, его представление впечатляет – он один тащит сцепленные повозки против целой упряжки лошадей; поднимает скамью с сидящими на ней по краям двумя молодыми леди, кидает гири, которые не под силу поднять обычному человеку. Очень популярен среди дам и молодежи. Зовут его Уолш.
– Что связывало его со священником? – Ратлидж с трудом пересиливал рвущую боль, мозг отказывался работать, легкие горели.
– Выяснились некоторые обстоятельства. Миссис Уайнер была удивлена, когда Уолш появился в день ярмарки в доме настоятеля и на ее вопрос, что ему тут надо, заявил, будто бы ищет, где можно умыться. Во всяком случае, он так сказал. Она его, естественно, прогнала, хорошенько отругав. К счастью, она потом вспомнила об этом случае и рассказала сержанту Дженнингсу. И когда полиция схватила Уолша на очередной ярмарке в соседнем городе, у него оказалась новая повозка для своего снаряжения. Мы только что его доставили сюда.
– Но ведь в новой телеге нет ничего подозрительного?
– Он купил ее спустя два дня после убийства настоятеля, заплатил мелкими купюрами и монетами.
Блевинс указал Ратлиджу на стул, на котором только что удерживали Силача, а сам сел за стол дежурного сержанта. Рука инспектора была в крови, ею была запачкана манжета.
– Проклятый ублюдок! Зубы как у стального капкана.
Ратлидж сел. Острая боль в груди переросла в тупую, ноющую. Он сделал осторожную попытку вдохнуть глубже.
Деньги обычные для ярмарки. Столько и в таком виде он мог собрать за свое представление на ярмарках.
Блевинс внимательно на него посмотрел:
– Послушайте, мы только в самом начале пути. Я послал людей расспросить, где эта новая повозка была куплена, узнать, когда он ее заказал. Другие мои люди отслеживают весь путь и действия Уолша в тот день и ночь, когда был убит отец Джеймс. Такой человек, как Уолш, нигде не может остаться незамеченным. Половина сил полиции графства отдана в мое распоряжение, чтобы отыскать след убийцы. Один местный лорд даже назначил приличное вознаграждение тому, кто даст информацию, которая поможет его арестовать. Отца Джеймса все любили. Мы делаем все, что в наших силах!
Ратлидж примирительно сказал:
– Не сомневаюсь и отлично вижу это. Вы, на мой взгляд, прекрасно держите все нити в своих руках. Но епископ Каннингем был так встревожен случившимся, что обратился в Ярд за помощью. Монсеньор Хольстен обрадуется, узнав, что вы уже задержали подозреваемого.
– Это понятно. – Блевинс устало потер глаза. – Он был другом отца Джеймса. Хотите правду? Это первая ниточка, за которую нам пока удалось зацепиться. И если не он убил настоятеля, Уолш то есть, то почему он устроил такую драку? Оказывал сопротивление и здесь, и в городе, где его взяли?
«Потому, – сказал Хэмиш, – что у этого человека могли быть другие секреты от полиции, не имеющие отношения к убийству».
– Значит, вы не хотите, чтобы я вмешивался, – подытожил разговор Ратлидж, – тогда я уезжаю. И оставляю дело вам.
Несмотря, однако, на свое решение вернуться в Лондон, он сомневался в его правильности. Трудно уехать, зная, что не оправдал надежд тех людей, которые смотрели на него как на спасителя, не доверяли местной полиции и ждали ответа на свои вопросы. И арест Уолша вряд ли их успокоит.
Хэмиш на это заметил: «Они были не правы – и Бри-они, и миссис Уайнер, и монсеньор Хольстен – дело не в тайной трагедии. Причина банальная – новая телега».
Блевинс задумчиво смотрел на лондонского инспектора, явно что-то обдумывая. И вдруг сказал, немало удивив Ратлиджа:
– Вы сделаете мне одолжение, инспектор, задержавшись у нас на день-два? Пока мы не разберемся с Мэтью Уолшем – Силачом. – И, помолчав, добавил: – Меня тоже глубоко задела смерть отца Джеймса. Я был одним из его прихожан, видите ли. И мне трудно оставаться беспристрастным в этом деле, чтобы верно сделать вывод – виноват Уолш или нет. Мною движет злость и желание самому прикончить убийцу.
– Вы говорили об этом с главным констеблем?
– Он сказал, что мои личные чувства не имеют значения, надо смотреть в лицо фактам. Но скажите вы мне, как я могу спокойно вести дело, если мечтаю увидеть, как станут вешать этого негодяя!
– Вы, наверное, хорошо знали отца Джеймса. Расскажите о нем, – попросил Ратлидж.
– Уже немолод. Но был на фронте, капелланом во Франции. Прошел ад при Сомме и там старался подбодрить всех солдат, любой веры, даже индусов, насколько мне известно. Любой мог зайти к нему в палатку и поговорить обо всем. Я имею в виду открыть душу и получить совет и утешение. – Он окинул взглядом Ратлиджа. – Вижу, вы тоже воевали?
Ратлидж кивнул.
– Я так и подумал, когда увидел, как вас согнуло, когда Уолш врезал вам плечом в грудь, старая рана долго заживает. Половина из нас там, на фронте, боялись, что скоро умрут, а половина знала, что мы уже мертвы, потому что не было надежды пройти через это и выжить. Но я ни разу не слышал, чтобы отец Джеймс говорил, что это был его долг. Что мы все должны защищать Англию. Или другие подобные слова… – Блевинс вдруг оборвал себя и виновато улыбнулся, вспомнив, где находится. – Он никогда не относился к нам равнодушно, не поучал, просто помогал молиться, чтобы мы побороли страх. Я раньше, до Соммы, редко обращался к Богу. Только когда это требовали условности. Но отец Джеймс научил нас молиться и обращаться за помощью к Нему, чтобы дал нам силу пережить страх смерти. И это единственное, что спасало нас, когда мы шли в атаку под градом пуль. Я шел, и все внутри меня переворачивалось, винтовка дергалась в руках, но я громко молился, так что слышал себя. И я был не один такой.
– Да, так было.
Ратлидж и сам слышал, как люди молились в подобных случаях. Произнося слова молитвы – смесь мольбы, обещания, покаяния, – они как будто пытались вступить в сделку с высшими силами, чтобы вымолить себе жизнь. Он и сам так поступал. Позднее он молил освободить его от воспоминаний о войне.
Блевинс покачал головой.
– Вот каким человеком был отец Джеймс. И какой-то проклятый негодяй всего из-за нескольких фунтов убил его. Убил саму доброту, саму щедрость, сочувствие и любовь к людям – все уничтожил за горсть монет. – Он замолчал. Лицо его оставалось бесстрастным, лишь глаза выражали страдание.
Хэмиш прошептал: «Он очень обеспокоен…»
– Не вижу причин, чтобы вам отказать, – сказал Ратлидж. – Я останусь до тех пор, пока это будет вам необходимо.
В конце концов, Боулс дал ему несколько дней, чтобы выполнить довольно оригинальное задание. А епископ и тем более не станет возражать.
– Здесь есть гостиница, в Остерли. Конечно, не по стандартам Лондона, но вполне приличная. Хозяйка очень приятная особа, и еда хорошая. Я заеду позже, узнать, как вы устроились. Надо дать Уолшу время успокоиться, прежде чем допрашивать его.
Ратлидж понял, что разговор окончен и пора уходить. Инспектору тоже надо дать время успокоиться.
Хэмиш согласился: «Он неплохой полицейский. Если видит собственные слабости».
Ратлидж встал.
– Я оставил вещи в Норидже. Съезжу туда сегодня вечером и вернусь утром. Хочу взглянуть на кабинет отца Джеймса, если не возражаете, перед тем как мы станем допрашивать Уолша.
– Миссис Уайнер вам покажет. Думаю, что она с тех пор ни разу не открывала туда дверь, и в спальню тоже. Очень переживает, для нее это тяжелый удар. Все винит себя за то, что не осталась подождать его возвращения. Но так всегда и бывает, верно?
– Да, жалеть впоследствии о том, что мог и не сделал, – весьма обычное дело. – Ратлидж поблагодарил инспектора и ушел.
Он вернулся в Норидж, позвонил в Ярд, оставил сообщение для сержанта Гибсона, что задерживается. Не прошло и получаса, как ему позвонила Франс и сообщила, что у общих друзей родилась дочь и что все здоровы и счастливы.
Она всегда умела вытащить информацию о брате у сержанта Гибсона. Суровый старый сержант был мягче воска в ее руках.
До обеда оставался час. Ратлидж сел в самое удобное кресло и прикрыл глаза. Рана ныла, мстя за непривычную нагрузку, усталость охватила все тело, но он не мог уснуть от переутомления. Покой не приходил. Слишком много времени за рулем, слишком большая нагрузка на рану, да еще вновь травмированную. Но он ни о чем не жалел. Вдали от Лондона он чувствовал себя свободным. Здесь никто не знал ни о его прошлом, ни о том, что случилось совсем недавно.
В какой-то момент он все-таки уснул, и тишина в комнате сменилась шумом сражения, выстрелами, отдаленными раскатами артиллерии, стрекотом пулемета, поливающего свинцовым дождем людей, бегущих в атаку. Под ногами грязное месиво, скользкое и черное. Он вдруг упал, еще не понимая, ранило или потерял в грязи ботинок. И остался лежать, не имея желания вставать, надеясь, что умирает. Раздался громкий голос капрала Маклауда, который спрашивал, что с ним. Он с трудом поднялся, не понимая, почему такая тяжесть в груди и когда ему успели ее перевязать. Было очень тяжело дышать и на бегу выкрикивать своим солдатам команды. Он видел вражеское пулеметное гнездо, откуда шла стрельба.
Слыша звучные шлепки пуль вокруг себя, крики раненых, молитвы, злую ругань тех, кто, поборов страх, шел вперед, он вел на смерть своих людей. Им дали неверные координаты пулеметного гнезда, и поэтому его не смогли накрыть вовремя, погасить смертоносный дождь. Наконец в адском шуме он каким-то непостижимым образом расслышал выстрел снайпера, потом еще один и третий. Пулемет захлебнулся и затих…
Глава 7
Ратлидж поужинал в небольшом уютном ресторане на первом этаже отеля. Большинство посетителей были местными жителями, и он вспомнил, что сегодня суббота. Шляпки вышли из моды, но тем не менее женщины носили их с достоинством, а костюмы были довоенного покроя и плохо сидели, как будто молодые люди, потеряв лишний вес во время войны, так и не вернулись к прежней форме. Парочки, сблизив головы, говорили тихо, временами умолкая, как будто не знали, что еще сказать друг другу. Годы войны оставили брешь в отношениях людей, которую нелегко было залатать.
Интересно, о чем Джин станет говорить со своим канадским дипломатом даже в том случае, если давно с ним знакома.
Когда дверь из паба, расположенного в холле, распахнулась, Ратлидж невольно заглянул туда, и ему показалось в этот короткий миг, что он узнал человека, стоявшего у камина со стаканом в руке, – кажется, по цвету напитка это было виски с содовой. Но когда дверь открылась в следующий раз, человека там уже не было.
Он уже видел его однажды у причала в гавани. Его звали Эдвин…
Еда в отеле была простая, но хорошо приготовленная: морковный суп, жареная баранина с картофелем, с дополнительным гарниром на выбор – капуста и лук, и яблочная тарталетка на десерт.
Компанию ему составил только Хэмиш, и мысли Ратлиджа невольно вернулись к отцу Джеймсу.
Почему непредвиденная смерть должна иметь такое вселенское значение? Она всего лишь следствие человеческой жестокости, преступления, совершаемого без сожаления и угрызений совести. Почему она должна непременно сопровождаться фанфарами, как в «Гамлете»? В Лондоне Ратлиджу приходилось видеть много бессмысленных и жестоких убийств. Но друзья отца Джеймса не хотели мириться с обыденностью преступления и мучительно искали ответ. По их мнению, здесь не было ограбления, но нечто большее, даже сверхъестественное и загадочное. Сейчас, когда подозреваемый в убийстве грабитель пойман, остается лишь сопоставить факты, найти свидетелей и передать дело в суд.
Хэмиш тоже считал, что дело можно считать закрытым: «Если Силач – убийца, то следствие завершится без тебя».
Он согласился. Но оставались сомнения.
Если убил Уолш, мотивом была кража. Надо было заплатить за новую повозку. Он явился за деньгами, собранными во время праздника урожая на церковном базаре, а отец Джеймс наверняка его узнал. Его трудно не опознать даже в темной комнате при лунном свете – фигура верзилы выдала бы его. Если Уолш был застигнут врасплох на месте преступления, он действовал спонтанно, не думая в тот момент, что долг священника прощать, а не выдавать.
Но почему все-таки друзья отца Джеймса не хотели примириться с банальным грабежом? Может быть, они что-то скрывали и не сказали инспектору из Скотленд-Ярда всей правды?
Хэмиш тут же вмешался и тоже поинтересовался, почему протестант, который, судя по всему, был в прекрасных отношениях со своим викарием, вдруг обратился к католическому священнику? В представлении Хэмиша, яростного поборника своей церкви, это было немыслимо. И еще, почему отца Джеймса так беспокоило состояние душевного здоровья того, к кому он был приглашен для исповеди?
Закончив ужин, Ратлидж пошел в холл выпить чаю. Устроился за уютным столом в углу у широкого окна-эркера, выходившего в темный сад. Глядя на отражение, искаженное стеклом двухсотлетней давности, он подумал, что картина выглядит зловеще. Стул стоял под таким углом, что правое плечо Ратлиджа в стекле было затемнено бархатной шторой, и казалось, что кто-то стоит за его спиной… Вздрогнув, он отвернулся от окна. Даже чашка с горячим чаем не могла согреть руки, которые сковал ледяной холод, как если бы вдруг он увидел в стекле чье-то окровавленное и обвиняющее лицо.
Хэмиш вновь вмешался, но потрясенный Ратлидж не смог сразу ему ответить.
Тайна исповеди обязательна в католической церкви. В англиканской же молчание исповедника не связано суровой клятвой и не так строго соблюдается.
Было что-то на совести умиравшего Бейкера, что мучило его настолько серьезно, что он потребовал исповеди у католического священника, потому что не хотел рисковать, признаваясь викарию.
По словам доктора Стивенсона, викарий Симс хорошо знал семью Бейкеров, и тем не менее…
«Ясно, что грехи были не мелкими. Но что он тащил грузом через всю жизнь до самой смерти?» – спросил Хэмиш.
Ратлидж с ним согласился. Грех вроде неверности, не-возвращенного долга, в котором мог признаться перед смертью Бейкер, не заставил бы отца Джеймса отправиться к доктору и спрашивать о психическом здоровье умершего. Кроме того, психическое состояние человека, сознавшегося в грехе, даже в преступлении, но давно забытом всеми, не вызовет сомнений в его здравом рассудке. Умирающий человек все равно уже вне власти закона. Правосудие в своем роде уже свершилось.
Доктор Стивенсон вспомнил, что отец Джеймс спрашивал о завещании…
Что, если один из наследников не имел прав на него?
«А это, – отозвался Хэмиш, – уже серьезная причина».
Или всю жизнь жил под другим именем.
Какой секрет открыл отцу Джеймсу Бейкер? Что один из детей на самом деле не имеет прав на наследство?
И это заставило отца Джеймса ночами расхаживать по дому и, забыв обо всем, часами смотреть в окно? Может быть, он боролся между долгом и клятвой священника о тайне исповеди? А монсеньор Хольстен подозревал о его мучениях и о той тяжелой ноше, которую несет его друг, отец Джеймс? Интересная дилемма – что делать с грехом, высказанным на исповеди, тяжким и заставляющим священника сомневаться в своем обете молчания.
Но если было завещание, был и нотариус, который его составил. Именно он сможет дать ответ, были ли темные истории в этой семье. Если же их не было…
«Тогда вернемся к войне, – решил Хэмиш без особого энтузиазма. – Ты знаешь лучше других, какие секреты приносят домой солдаты или что может открыть на исповеди тот, кто идет в бой и не ждет возвращения».
Ну и задача! Все равно что найти иголку в стоге сена.
Но такую иголку мог отыскать отец Джеймс…
Может быть, это произошло на ярмарке?
На следующее утро Ратлидж поехал обратно в Остерли. Хэмиш непрерывно бубнил в его мозгу.
Ратлидж плохо спал в эту ночь, никак не мог найти удобное положение. Ноющая боль в груди и мышцах, отвыкших от нагрузки, не давала уснуть. Франс бы сейчас обязательно сказала: «Я тебя предупреждала».
Действительно, так уж получалось в результате, что каждый раз, как только он немного воодушевлялся и чувствовал себя сносно, обязательно опять попадал в неприятную ситуацию. Плохому самочувствию способствовал Хэмиш, на которого плохо действовала сырая, ненастная погода. Он становился агрессивен и болтлив.
Если Хэмиш не сравнивал зеленую холмистую землю Норфолка с голыми скалами и долинами Шотландии, то переходил к обсуждению обстоятельств, окружавших смерть отца Джеймса, перебирал подробности разговора с монсеньором Хольстеном или с инспектором Блевинсом. И Ратлидж не мог избавиться от своего навязчивого компаньона, от которого мог спасти только крепкий сон.
Ратлидж давно пришел к заключению, что зловредный дух Хэмиша не нуждался в отдыхе.
В это утро, борясь с головной болью, следствием непрерывных тяжелых мыслей, он очень обрадовался, когда неяркий столб солнечного света пробил толщу облаков, заодно приподнимая темную завесу в его голове. Даже Хэмиш обрадовался перемене и неожиданно сказал: «Не очень-то хочется возвращаться в Лондон. Удивляюсь, как люди живут в больших городах. Они напоминают стадо на ярмарке».
Ратлидж согласился со своим мучителем. Его кабинет в Ярде такой крошечный, что вызывал клаустрофобию, особенно когда за окном темно и льет дождь и он оказывается отрезанным от мира, вынужденный томиться в духоте, пропитанной табаком и сырой шерстью. В такую погоду старик Боулс непредсказуем, как Хэмиш.
И еще ему не хотелось возвращаться под бдительное око Франс. Хотя сестра пыталась скрыть тревогу за него и делала вид, что все в порядке, даже шутила, но он не обманывался, зная ее. Ратлидж вдруг сказал громко, разговаривая сам с собой по привычке, от которой не мог избавиться:
– Я пробуду здесь еще день. Это не повредит делу.
Встречный грузовик, направлявшийся в Норидж, обдал капот автомобиля потоком грязной воды. Ратлидж смотрел, как дворники сгоняют грязь с лобового стекла, чему помогает начавшийся моросящий дождик, сменивший временное прояснение.
Въехав в город, Ратлидж увидел, как народ спешит к церкви Святой Троицы на службу. Некоторые лица были ему знакомы – фермер с сыновьями, который удачно продал на ярмарке барана, молодая женщина, которую он заметил в первый день у церкви, хозяйка из «Пеликана», двое мальчишек, бежавших с обручем по Уотер-стрит. Семейные воскресные традиции здесь соблюдались – люди шли, приветствуя друзей, поглядывая на высокую башню церкви, и это было очень по-английски.
У него было странное чувство, что он вернулся домой.
Констебль, дежуривший в участке, сообщил, что инспектор Блевинс отправился к мессе и оставил сообщение, что ждет лондонского коллегу после ланча.
«Где месса, там и священник», – сказал Хэмиш, когда Ратлидж шел к автомобилю.
Он поехал к церкви Святой Анны. Дождик прекратился, солнце то и дело проглядывало, заливая слабым рассеянным светом город. Остановившись на площадке около церкви, он сидел в машине и пытался расслабить напряженные мышцы груди, массируя плечо и предплечье. Он почти достиг результата, когда служба кончилась и прихожане начали выходить из церкви.
Наблюдая за ними, он мысленно прикидывал, кто из них мог вызывать подозрение инспектора Блевинса до того, как схватили Уолша. Наверняка Блевинс перебирал многих перед тем, как начать расследование.
Немного погодя вышел и монсеньор Хольстен.
Он встал в дверях. Покидавшие церковь люди, в основном семьями, останавливались, и каждому он уделял внимание, внимательно выслушивал. Ратлидж, наблюдая за происходящим, сделал вывод, что монсеньор Хольстен знает большинство из них, но находит слова и для тех, кто ему незнаком. Для человека, облеченного высоким саном, у него была на удивление дружеская, располагающая манера общения. Среди прихожан был и инспектор Блевинс, он тоже остановился и сказал что-то монсеньору Хольстену, отчего у того просветлело лицо. Самыми последними к нему приблизились три пожилые женщины в черном, они завершали процессию желающих приложиться к руке священника. И он каждой уделил внимание, с каждой поговорил, наклонив голову, чтобы расслышать самую старую из них, согбенную, опиравшуюся на палку. Она что-то спросила, и он покачал головой.
Хэмиш сказал: «Сам не знает, кто будет замещать отца Джеймса».
– У меня такое чувство, – ответил ему Ратлидж, – что монсеньор Хольстен сам останется, пока полиция не закончит дело.
Когда женщины в черном двинулись прочь, монсеньор Хольстен собрался вернуться в церковь, но в этот момент заметил сидевшего в машине Ратлиджа и сделал ему знак приблизиться.
Ратлидж, выйдя из автомобиля, пошел к церкви.
– Рад встрече, – сказал священник, – пойдемте со мной, поговорим, пока я буду переодеваться.
Ратлидж пошел за ним.
– Вижу, что вы сами проводите службу. Епископ еще не определился с решением, кого послать сюда вместо отца Джеймса? Или вы останетесь здесь?
– Епископ пока ждет, не появятся ли новости из полиции. Не хочет спешить, но долго мы не сможем тянуть. Я могу только приезжать сюда на службу, но здесь нужен постоянный приходской священник, это придаст людям уверенность, что жизнь идет своим чередом и справедливость восторжествовала.
Они двинулись по главному проходу.
– Это очень красивый храм, – монсеньор Хольстен обвел рукой церковь, – хотя строгий и простой. Отец Джеймс говорил, что зодчий убрал все излишества, чтобы царила вера. И это правда – решена задача красоты в простых пропорциях и строгом убранстве. Это послание тем, кто будет здесь служить. К сожалению, это вымирающий приход, большинство молодых людей покидают побережье, потому что здесь нет для них работы. И епископу надо искать молодого энергичного священника, который сможет вдохнуть новую жизнь в приход и заменить отца Джеймса до того, как деятельное население уйдет в Норидж или другие города, более крупные. Вы сами видели, сколько сегодня на службе было людей кому уже за сорок.
– Да, я заметил. Ваши доводы должны убедить епископа. Продуманный совет? Или скорее просьба к Всевышнему удержать вас в безопасности в Норидже?
Открывая дверь в ризницу, монсеньор Хольстен улыбнулся:
– Вы правы. Я не против того, чтобы приезжать сюда проводить службы. Но не хочу быть здешним настоятелем.
– Должен сказать, что с поимкой Уолша напряжение начнет спадать, – успокоил его Ратлидж и добавил: – Но это займет некоторое время.
Монсеньор Хольстен покачал головой:
– В этом доме все еще остается что-то наводящее на меня ужас, что не даст мне спать по ночам.
– Например, атрибут в виде гроба вместо обычного дверного молотка? – спросил шутливо Ратлидж.
Монсеньор Хольстен снова улыбнулся в ответ:
– Причуда одного из викторианских священников. Напоминание – прах к праху… О том, что ждет каждого из нас. – Он снял облачение и аккуратно сложил в небольшой раскрытый чемодан на столе. – Я удивился, увидев, что вы все еще здесь, инспектор. Думал, уже в Лондоне как исполнивший свой долг.
– Я и собирался уехать, но инспектор Блевинс попросил меня остаться на день-два. Хочет убедиться, что этот Уолш и есть тот самый преступник. Они взяли его только вчера, и надо его допросить и выяснить все детали.
Монсеньор Хольстен кивнул:
– Инспектор Блевинс говорил с епископом вчера вечером. Он сказал, что рано делать выводы, но появилась надежда. И епископ Каннингем просил держать его в курсе.
– Блевинс и сам тоже заинтересован в скорейшем выяснении всех обстоятельств дела. – Ратлидж наблюдал, как монсеньор Хольстен положил сверху в чемодан освященные облатки и закрыл крышку. Когда они выходили из ризницы, он продолжил: – Я сейчас еду в гостиницу, чтобы снять номер. Вы не присоединитесь ко мне за ланчем?
Монсеньор Хольстен вздохнул:
– Я бы с радостью, но мне надо быть в Норидже, у меня сегодня вечером служба. Если будете еще здесь в следующее воскресенье, то с радостью приму ваше приглашение.
– Если буду. Где вы оставили автомобиль?
– Позади дома настоятеля. Послушайте, если вы задерживаетесь здесь на некоторое время, не могли бы выполнить мою просьбу? Боюсь, что инспектор Блевинс слишком занят. Я был бы очень признателен вам.
Читать бесплатно другие книги:
