Охота на изюбря Латынина Юлия

Так вот – Минобороны за вертолеты не заплатило. А налоги с завода… списали. Откуда же взялись деньги, спрашиваете вы? А деньги были те самые, которые завод заработал по американскому контракту и по договору с «Рено».

Сенчяков с ужасом осознал одну простую вещь: если бы он поступил, как обычный вор, и заключил контракт с «Рено» не от имени завода, а от имени подставной фирмы, то деньги остались бы у подставной фирмы и он бы смог кормить с них завод.

В 1996 году на заводе появились чеченские эмиссары. Они слышали о том, что Сенчякову не заплатили за вертолеты, и были готовы заплатить. Разумеется, не по пять миллионов долларов за вертолет, но тоже вполне достаточно. Разумеется, не заводу, а лично директору. Все вопросы доставки чеченцы брали на себя.

«А для чего вам боевые вертолеты?» – полюбопытствовал директор у полевого командира. «Вах, ты что, маленький, что ли?» – осклабился чеченец. Сенчяков представил себе наглядную картину: сделанные на российском заводе новейшие вертолеты, не состоящие еще на вооружении у российской армии, расстреливают российских солдат, а тридцать серебряников за это лежат в швейцарском банке… Сенчяков не стал гоняться за чеченцем со стулом, потому что чеченец был бородатый, здоровый как бык и с оружием. Он вежливо выпроводил его и позвонил в управление ФСБ по области, но на следующую встречу чеченец так и не пришел, кем-то предупрежденный.

Сенчяков был настолько взбешен, что через месяц передал бесплатно два вертолета воюющему в Чечне полку. Вертолеты были подбиты при первом же вылете.

Спустя месяц Сенчяков доподлинно разузнал, что никто вертолеты не подбивал, что летчики мирно сели возле указанной высоким начальством горки и ушли, а спустя полчаса вертушки с новыми летчиками уже летели к новым хозяевам.

Неясные слухи, гулявшие по российским войскам насчет новейших вертолетов, еще не поступавших на вооружение российской армии, материализовались совершенно неожиданно – спустя два года, когда заблудившийся в тумане чеченский вертолет сел возле сортировочной станции где-то в Северной Осетии, близ Моздока. Из вертолета вышли два бородатых дяди с автоматами, постучали дулом в окошечко диспетчеру и попросили отыскать среди скопившихся на путях цистерн ту, которая с авиационным керосином.

На беду чеченов, на сортировку в этот момент заехал военный «газик». Завидев вертолет и уяснив ситуацию, военные резко изменили планы. Результатом изменения стал скоротечный огневой контакт: чеченов посекли в дым, на путях взорвалась цистерна с пропаном, а почти невредимый вертолет без единой царапины на пуленепробиваемых стеклах попал в ФСБ и в прессу.

Скандал вышел тот еще.

На завод приехала следственная группа ФСБ и долго трепала Сенчякову нервы. В центральной прессе появились публикации о том, что директор продавал вертолеты чеченским террористам.

Налоговая полиция арестовала счета завода и вывезла прочь часть оборудования, абсолютно неликвидного, но необходимого для выполнения контрактов с «Рено». А через два месяца предынфарктного состояния (и у завода, и у директора) старший фээсбешник ласково намекнул Сенчякову, что ему достаточно вернуться к варианту с ТОО «Сатурн» (в котором теперь образовался еще один пайщик – генерал ФСБ) – и все неприятности уйдут сами собой…

Директор Сенчяков думал вечер и всю ночь. Утром он попросил у собственного шофера «Жигули» (заводская директорская «Волга» была арестована налоговой полицией и продана за гроши фирме, принадлежащей заместителю начальника налоговой полиции) – и поехал за двести двадцать километров на Ахтарский металлургический комбинат.

Узрев в своей приемной престарелого вертолетчика, Вячеслав Извольский изумился не меньше, чем если бы обнаружил в ней, скажем, павиана в цилиндре. Извольский и Сенчяков были полными антиподами. Одному было тридцать четыре, другому семьдесят три. Извольский не раз в более или менее широком кругу называл Сенчякова «..удаком» и «е… ным коммунякой», и еще более витиеватыми характеристиками, на которые Сляб был несказанно щедр. Сенчяков, опять-таки, не раз приводил Извольского в качестве примера тех, «кого бы при Сталине поставили к стенке». Один не украл у завода ни копейки, жил в двухкомнатной «мало-семейке», – и завод его сидел в глубочайшей дыре, а рабочие перебивались с хлеба на водку, купленную за разворованные детали (тут уж, охраняй завод или не охраняй, а если зарплаты нет, его непременно растащут). Другой крал миллионами, выстроил себе трехэтажный особняк в реликтовом парке, – а завод его процветал, и никто с него ничего не нес.

Извольский довольно сухо оглядел старика, поздоровался, не подавая руки, и пригласил в свой роскошный кабинет, со стенами, отделанными розовым деревом и с наборным дубовым паркетом.

– Чем могу помочь, Даниил Федорыч? – спросил Извольский, нетерпеливо поглядывая на часы – через полчаса начиналась утренняя «топтушка».

Сенчяков вздохнул и начал рассказывать.

Минут через десять после начала рассказа Сляб поднял трубку и коротко велел Черяге зайти к нему, и после этого они слушали рассказ вдвоем. Директор говорил долго – по-старчески путаясь, перескакивая с мысли на мысль и время от времени переходя от чеченцев и ТОО «Сатурн» к длинным рассуждениям о Сталине, героическом советском народе и преимуществах плановой экономики.

Извольский слушал, не перебивая. Прошло время «топтушки», которую провели без директора, у секретарши обрыдался телефон, в предбаннике уже налетали друг на друга просители, – Сенчяков все говорил и говорил. Было уже одиннадцать часов, когда директор наконец иссяк. Извольский оглядел его внимательными голубыми глазами, поджал губы и спросил:

– Так от меня-то вы что хотите, Даниил Федорыч?

– Мы вам задолжали за броневой лист, – объяснил Сенчяков, – подайте на нас в суд и обанкротьте нас. Сейчас ведь есть ускоренное банкротство.

Извольский побарабанил пальцами по столу. Старик говорил правду – у вертолетчиков было очень мало долгов в бюджет (вот они – списанные деньги по контрактам с «Рено»), при согласии обеих сторон обанкротить предприятие было неимоверно легко, и АМК был действительно крупнейшим кредитором вертолетчиков. Повинен в этом, кстати, был все тот же Сенчяков, упорно отказывавшийся платить именно «вору» Извольскому.

– А что это мне даст? – в упор спросил Извольский. – Вместо вас разбираться с генералами? Чтобы уже на мой завод наехали, а не на ваш?

– Вы сами генерал. На вас не наедут.

Извольский помолчал. Сенчяков, видимо, неверно истолковал его молчание и заторопился:

– Мой завод прибыльный! – сказал он. – У нас участок платинового напыления, контракт с «Рено», ракетный контракт – если мы сможем сами заключать сделки на внешнем рынке, мы выживем!

– А почему ты ко мне пришел? – спросил Сляб, – а? Кто меня вором называл? Кто про Сталина и стенку говорил?

Старик опустил голову. Он молчал некоторое время, потом посмотрел Извольскому прямо в глаза и сказал:

– Я не знаю, как так получается. Я не ворую, а мой завод стоит. Ты воруешь, а твой завод работает. Я хочу, чтобы мой завод работал.

Это была личная маленькая победа, которую Извольский одержал над коммунизмом.

Спустя полчаса Сенчякова сплавили заместителю директора по производству (под тем предлогом, что сам Сляб в машиностроении не рубит и о возможностях вертолетного завода надо рассказывать спецу). Извольский и Черяга остались одни.

– Ну, что скажешь? – спросил Сляб.

– Сволочи какие, а? Вертушки чеченам сливать! Не, честное слово, были бы лишние бабки, сам бы киллера нанял…

– А то ты раньше не знал, что сволочи. Я спрашиваю – что с Сенчяковым делать?

– А что? У него хорошая идея. Если в наш областной суд подать – так хоть завтра обанкротят.

– А дальше что? Ты там был хоть раз? Это как египетскую пирамиду купить! Сто гектаров цехов, двести вертушек в год – кому двести вертушек нужны?

Черяга задумчиво сказал:

– Знаешь, он на «Жигулях» приехал…

– На каких «Жигулях»?

– Вон стоят…

Извольский подошел к окну, из которого открывался вид на площадку перед заводоуправлением. Площадка была заставлена десятками автомобилей – «Жигулей» и подержанных, но вполне достойных иномарок. Рабочие АМК понемногу отвыкали от трамваев и автобусов. Синий «Жигуль» с ржавым задом приткнулся между внушительным «Мицубиси паджеро» и старой «Тойотой».

– Ну и дурак, раз на «Жигулях», – взорвался Сляб. – Если директор ездит на «Жигулях» – это не говорит хорошо о директоре! Вот если рабочие ездят на джипах – тогда это хорошо говорит о директоре!

Извольский повернулся.

– Ты хоть представляешь, что там надо делать? – спросил он. – Половину рабочих уволить – раз! Все их чертовые детские сады на баланс городу передать – два! Пробить в Москве разрешение на экспорт вертушек – три! Да это же бочка бездонная, а не завод! Легче взорвать и новый построить!

– Но ведь генералы-то, – возразил Черяга, – видели в заводе прибыль….

– Воровство они видели, а не прибыль! – заорал Сляб, – вертушка пятнадцать лимонов стоит, а они ее чеченцам за три рубля толкнут! Зато все три положат себе в карман! А мне такой бизнес на х… не нужен! А потом – на какой…. мне ссориться с генералами? Очень мне нужно, если из-за этого паршивого ракетного цеха мне сюда ФСБ приедет и станет меня проверять!

Черяга опустил голову. Это было правда. Обанкротить КВЗ было проще простого. Но лучше, чем кто-либо, Черяга знал, что такие конфликты решаются не в суде. И даже не на стрелках. И ввязываться с силовыми структурами в войну из-за девяти гектаров металлолома…

– А ты представляешь, какой это авторитет? – спросил Черяга. – К тебе человек добровольно приполз. И кто – Сенчяков! Коммунист пробитый! Ты его защитишь – к тебе еще двадцать директоров приползет!

– А если сюда ФСБ придет? – повторил Извольский.

– Я – за то, чтобы помочь вертолетчикам, – сказал Черяга.

Извольский помолчал.

– Тогда – под твою ответственность, – сказал он заму.

– В каком смысле?

– В таком. Ты – ходишь в суд. Ты разговариваешь с судьями. К вертолетчикам тоже ездишь ты. Все пройдет спокойно – отлично. Можешь давать интервью, как АМК спас завод. А наедут на комбинат – я тебя сдам. Извините, ребята, но это частная инициатива моего зама. Хотел на стороне капусты срубить. Берите его и ешьте. С завода я тебя вышибу. Что с тобой генералы сделают, меня не касается – пусть хоть чеченам вместо вертушки продают. Мне свой завод, извини, дороже вертолетной помойки.

– Хорошо, – сказал Черяга.

Со времени этого разговора прошло два месяца.

Из них две недели ушли на переговоры с Сенчяковым. По видимости, эти переговоры вел Черяга – на самом деле все до одного условия, выставленные им, принадлежали Извольскому. Условия были непростые – особенно для коммуниста. Со времен приватизации сокращений на заводе не было – Извольский потребовал уволить как минимум треть. Коммунист Сенчяков был горд, что сохранил на балансе завода всяческие детские садики, дома отдыха, подсобные хозяйства и прочие вещи, от которых происходит несварение баланса и превышение расходов над доходами, – Извольский требовал от всего этого отказаться.

Более того – ничтоже сумняшеся, Извольский хотел, чтобы все распоряжения о сокращениях вышли именно за подписью уважаемого народом Сенчякова. Чтобы рабочие не рассматривали происходящее в том смысле, что, мол, был на заводе директор-коммунист и катался народ при нем как сыр в масле, а потом пришел буржуй Извольский и всем показал кузькину мать.

Вертолетчиков обанкротили с молниеносной быстротой.

Черягу вызвали в Москву. В уютном ресторане, контролируемом измайловской преступной группировкой, он встретился с тем самым известным лицом, которое являлось соучредителем ТОО «Сатурн». Известное лицо повторило Черяге предложение, сделанное его референтом Сенчякову.

– Это очень выгодный для завода контракт, – сказало известное лицо, – вы посмотрите, Сенчяков от него отказался, и что? Как просел завод…

Собеседник Черяги пожевал губами, задумался и добавил:

– Хотя, с другой стороны, как посмотреть… Вы ведь их отхватили за полтора миллиона зачетными… Бред какой-то, а? Крупнейший завод – за сорок тысяч долларов, хороший «Мерс» столько не стоит, за сколько вы завод поимели. Ведь это можно и в суде оспорить, как мошеннический сговор…

Черяга молча выслушал известное лицо, достал из дипломата прозрачную папочку с красной каймой и положил ее перед собеседником.

– Это что такое? – полюбопытствовал тот.

– Это документы, – объяснил Черяга, – о том, кто и как продал чеченам вертушки. И платежки на ваш счет на острове Мэн. Копии.

Генерал с изменившимися глазами листал папку.

Черяга перегнулся через стол и схватил собеседника за галстук.

– Только попробуй чего-то оспорить в суде, – ласково сказал начальник службы безопасности Ахтарского меткомбината, – и эта папочка будет на первых страницах газет.

Известное лицо жевало воздух губами, как вытащенный из воды карп. Черяга забрал у генерала папку, сунул ее в дипломат и встал.

– За ужин заплатите сами, – на прощание бросил бывший следак, – денег от чеченов у вас достаточно.

Черяга рассчитал точно. Прошел уже месяц – но на АМК никто не наезжал. Генерал был слишком напуган документами. То есть, во всяком случае, так Черяге тогда казалось.

Было уже восемь часов вечера, когда Черяга с Брелером, радостно возбужденные, ввалились в особнячок на Наметкина. Ребятки, с которыми они приехали, тут же растеклись по этажам, рассказывая подробности только что завершившейся стрелки своим товарищам, просиживавшим штаны за охранной конторкой, а Черяга поднялся на второй этаж и прошел в кабинет Димы Неклясова.

Дима Неклясов, в ослепительной белой рубашке и американских подтяжках, украшенных знаками доллара, сидел за столом и о чем-то беседовал с сидевшим напротив человеком в толстом зеленом свитере.

На звук открываемой двери Дима стремительно обернулся. Лицо у него было растерянным и даже чуть побелевшим, как у мальчишки, застуканного за кражей яблок в колхозном саду. При виде Черяги оно внезапно вспыхнуло надеждой, и Черяга, внутренне холодея, понял: человек в зеленом свитере – это не бандит, не партнер и не старый знакомый.

Это что-то очень плохое.

– Вот, Денис Федорович, спрашивают, моя ли это подпись, – лирическим тенором сказал Дима и протянул Черяге ломкий, чуть потрепанный лист.

И, обернувшись к зеленому свитеру:

– Денис Федорович у нас замдиректора.

– Михаил Опанасенко, старший уполномоченный отдела по борьбе с экономическими преступлениями, город Харькив, – представился тот. Теперь Черяга мог видеть, что свитер у него сбоку подраспустился и заляпан чем-то белым, а джинсы старые и не фирменные.

Черяга механически взял лист – это была официальная бумажка с вензелем «АМК-инвеста» и за подписью Димы Неклясова. Бумажка была направлена в МПС Украины и просила переадресовать 12 вагонов с холодным прокатом, отгруженных в адрес турецкой фирмы «МС-стил», – в город Харьков.

Черяга почувствовал какую-то неприятную дрожь в членах. Сердце упало, и в голове промелькнула одна мысль: «Допрыгались!»

Ибо бумажка, которую он держал в руках, на экономическом языке называлась «лжеэкспорт» и являлась уголовным преступлением.

Суть дела заключалась в том, что хотя комбинат продавал на Запад по документам более семидесяти процентов продукции, – не все эти семьдесят процентов шли на Запад. Некоторая часть оставалась на Украине и в других странах СНГ. В процентном отношении часть эта была совершенно ничтожной, но когда у вас комбинат выпекает семнадцать тысяч тонн проката в день, то даже очень незначительный процент оказывается очень солидным количеством металла.

Проблема в том, что когда вы экспортируете металл на Запад, то государство возвращает вам двадцатипроцентный налог на добавленную стоимость. А когда вы экспортируете металл в страны СНГ, то вышеуказанные двадцать процентов остаются в кармане государства.

Поскольку лишние двадцать процентов всегда приятно получить назад, комбинат поступал таким образом: вагоны грузились сталью, закупленной «АМК-инвестом» или «Стилвейлом», двумя основными торговыми агентами комбината. В сопроводительных документах указывался пункт назначения: Венгрия или Румыния. Товар пересекал границу, таможня ставила отметку, отметка в документах ехала в налоговую инспекцию как основание для возврата НДС. Как только прокат попадал на Украину, на железнодорожной станции Конотоп происходила переадресовка груза. В адрес железной дороги приходило письмо из «АМК-инвеста» или «Стилвейл» с просьбой отправить вагоны в Донецк или Харьков.

Завершающим звеном цепочки являлся начальник железной дороги, который подписывал переадресовку, но не ставил в известность российские налоговые органы. За эту маленькую снисходительность начальник получал большие деньги. В отличие от других налоговых кунштюков, используемых АМК, лжеэкспорт был чистой воды уголовщина и прямое налоговое воровство.

Такова была одна сторона медали.

Другая сторона медали заключалась в том, что две высокие договаривающиеся стороны, сиречь правительства Украины и России, все никак не могли договориться с собой о порядке взимания НДС. В результате Россия заявила, что она будет взимать НДС со своих производителей, которые поставляют товар на Украину, и не будет взимать его с украинских производителей, которые продают его в России. А Украина заявила, что она поступит наоборот: не будет взимать НДС со своих экспортеров и будет взимать его с российских импортеров.

В связи с чем украинские товары, продававшиеся в России, не облагались НДС вообще, а российские товары, ввезенные в Украину, облагались сорок четыре процента налога (двадцать процентов российского НДС плюс на них же начисленные двадцать процентов украинского НДС). При таких ножницах в цене любой российский товар вылетал с украинского рынка со скоростью, близкой ко второй космической. Россия была обречена на то, чтобы уступить огромный украинский рынок машиностроительных и трубопрокатных заводов французским, немецким, австралийским конкурентам.

Извольский этот рынок терять не собирался и с полным основаниям полагал, что его действия приносят выгоду не только комбинату, но и России. А если для соблюдения стратегических интересов России требовалось нарушать уголовный кодекс, – то на то и существует замдиректора по безопасности. Зря, что ли, Извольский взял на эту должность не битюга из «Альфы», не армейского полковника, а человека из генеральной прокуратуры, вхожего в правильные кабинеты?

Ведь что ни говори, а главная опасность заводу угрожает не со стороны отморозков, которые сдуру забивают свои идиотские стрелки, а со стороны какого-нибудь немецкого Круппа, который тоже облизывается на украинский рынок. Крупп вполне может заинтересоваться, из какой такой прорехи какой-нибудь украинский «Южмаш» берет дешевую русскую сталь, – и заинтересовать этим странным обстоятельством местную прокуратуру. И все. И плакал украинский рынок. Крупп – на Украине, ты – в полном неглиже, а что законы – идиотские и кто-то из российских политиков при сочинении этих законов тоже огреб взятку от Круппа, только несравненно большую, чем украинский прокурор, – кто это докажет?

– Так это ваша подпись? – настойчиво повторил украинец.

– Я… э… – мне трудно ответить. Ведь это копия. Если бы вы показали мне оригинал…

– Но вы подписывали такую бумагу?

– Слушайте, Валентин Михайлович…

– Михаил Валентинович, – поправил опер.

– Послушайте, Михаил Валентинович, я подписываю по сорок бумаг в день. Неужели я могу вспомнить, что я подписывал, а что нет?

В голосе гендиректора «АМК-инвеста» звучали плаксивые нотки примадонны, обнаружившей в своей уборной труп.

Черяга шагнул вперед.

– Михаил Валентинович, – ласково сказал он, – сейчас конец рабочего дня, Дима уже переутомился, если бы вы пришли пораньше…

– Я пришел три часа назад, – не без злорадства сообщил опер, – у господина Неклясова не было времени меня принять.

Черяга выругался про себя. Офонареть! Кто знает, зачем приехал этот урод? Пятьдесят на пятьдесят, что он заявился доложить о кознях своего начальства и прощупать почву: сколько АМК отвалит за прекращение дела? И вместо это Неклясов маринует его в предбаннике.

– Дима был очень занят, – виновато сказал Черяга.

– Конечно. Он не меньше получаса диктовал своей секретарше, наедине, после чего она вышла, поправляя юбку…

В голосе оперативника слышалась плохо скрываемая злость. Честное слово, кто-нибудь когда-нибудь закажет Неклясова, киллер явится в предбанник полюбопытствовать, не перекупит ли жертва заказ, – но Дима наверняка не удосужится его принять.

Теперь было важно увести оперативника от Неклясова. Тот все равно уже вызывал неадекватные реакции у человека, наверняка явившегося прямо с поезда и просидевшего три часа в приемной без жратвы и чая…

– Пойдемте, – сказал Денис, нежно увлекая за собой украинского защитника закона, – я думаю, я все сумею объяснить. В конце концов, я зам директора…

– А вы зам по каким вопросам? – уточнил оперативник.

– По безопасности.

Оперативник задумался, а потом шагнул в предбанник вслед за Черягой. Это был хороший знак.

– Собственно, – озабоченно взглянул Черяга на часы, – уже действительно поздно. Вы ужинали?

Хохол покачал головой.

– Нет.

– Ну вот те раз!

Черяга решительно сбежал вниз по лестнице, увлекая за собой опера, и через минуту они уже стояли на широком бетонном крыльце.

– Куда бы вам поехать… – задумался вслух Черяга, – вы в какой гостинице остановились?

– Я не успел, – буркнул хохол. И тут же чистосердечно пожаловался:

– У вас в Москве все так дорого! Номер триста рублей! Нам столько не оплатят. У нас есть ведомственная гостиница, в Строгино, так я туда поехал, а там мест не было. Вещи отдал, они мне сказали, если к вечеру мест не будет, где-нибудь в холле можно будет переночевать…

Черяга искренне всплеснул руками.

– В Строгино! – сказал он. – Да ведь это от нас на другом конце города!

Черяга вытащил мобильный телефон, набрал номер, потолковал.

– Вот, – сказал он, – у нас ведь тоже есть несколько представительских квартир, одна как раз пуста, здесь недалеко, на Юго-Западе… Собственно, это не квартира – гостиница за городом…

Глаза оперативника зашныряли по сторонам, как две крысы в пустом подвале.

– А это дорого? – уточнил хохол.

– Да вы не беспокойтесь! Нам это все равно. Есть гость, нет гостя – дом-то стоит! Место отличное, Рублевское шоссе, рядом ресторан «Царская охота», – вы никогда в «Царской охоте» не были?

В «Царской охоте» украинец, натурально, никогда не был. Но даже в своем Харькове он слышал, что есть-де на Рублевке ресторан «Царская охота» и знаменит он тем, что кормили в нем президента Клинтона, и не отдельно, а вместе с обычными посетителями, как-то: ворами в законе, вице-премьерами и банкирами…

Украинец напряженно думал. С одной стороны, было ясно, что, дав согласие поселиться за счет подозреваемого комбината в «представительских апартаментах», он вывешивает себе на шею табличку «сдается в наем». А с другой стороны – когда еще нищему хохлу доведется поесть, как президент Клинтон?

В эту минуту к Черяге с оперативником мягко подкатился черный «БМВ», из него выскочил водитель в кожанке. С крыльца сбежал Юра Брелер.

– Сережа! – сказал Черяга водителю раньше, чем украинец выбрал между достатком и честью, – отвезешь человека к нам в гостиницу. У человека вещи в Строгино, пока они ужинают, ты туда заедь и вещи забери. А ты, Юра, проследи, чтобы его в гостинице устроили как полагается, да заедьте поужинайте – вон, покажи человеку «Царскую охоту».

– И вообще – обернулся Черяга к украинцу, – пока вы в Москве, Сергей – ваш водитель. Куда надо отвезет и подождет. В машине телефон, если что надо, в любой момент можете со мной связаться. Хорошо?

Оперативник колебался. Видно было, что его голодное и озябшее воображение уже рисует ему тарелку дымящегося экзотического супа на белейшей скатерти, и огонь, потрескивающий в мраморном камине «представительских апартаментов», и черное округлое тельце мобильника на «торпеде» стремительного и мягкого «БМВ»… И вместо всего этого – вонь, грязь, ночевка в холле в грязном Строгино, склизкие пельмени в дешевой забегаловке и давка в метро?

– Как-то… э-э… – начал оперативник.

– Это не налагает на вас никаких обязательств! – вскричал Черяга. – Я десять лет работал в органах, я сам знаю, что такое командировки! Пусть у вас будет время сосредоточиться на своей работе!

Юра ненавязчиво подталкивал оперативника к раскрытой дверце машины. Черяга нес что-то учтиво-восторженное. Полированный бок «БМВ» блестел в гроздьях мощных фонарей, окружавших подъезд.

Украинский оперативник сам не заметил, как очутился в машине. Брелер немедленно вскочил на заднее сиденье, охранник поднял шлагбаум, «БМВ» плавно выскользнул наружу, и через минуту его габариты растаяли в лавине красных огней, плывущих по вечерней московской улице.

«Дешевка ты, братец», – осклабился Черяга.

Впрочем, результат был совершенно предсказуем. Не то чтобы честных оперов и следаков не было вообще. Они были, и Черяга знал это лучше кого-либо другого. Были честные менты, которые расследовали убийства, грабежи, изнасилования. Были даже честные менты, которые охотились за бандитами и ворами в законе. И гнили, конечно, там хватало, но самой отвратной гнили было ровно поровну с самым поразительным идеализмом.

Но вот те, кто расследовал коррупцию и экономические преступления – у тех ничего, кроме гнили, не было. Эти всегда либо выполняли заказ, либо сами охотились. Объектами самостоятельной охоты становились, как правило, мелкое и среднее зверье, а уже если у какой фирмочки не было крыши… Какой дурак сказал, что если у фирмы нету крыши, на нее непременно наедут «пробитые»? Отморозки как раз не всегда наедут, промахнутся, а вот налоговая полиция навестит совершенно точно. Раздербанит кабанчика, распродаст оборудование по дешевке собственным карманным фирмешкам и, что характерно – ни одна из этих фирмешек, как правило, даже тех жалких копеек, за которые ей все продали, в бюджет не перечислит. А значит – долг раздербаненной фирмы государству не уменьшится.

Поэтому если бы к Черяге пришел мент и, козырнув, спросил: «А скажите, это не машина гендиректора Извольского третьего дня сбила старушку?» – то Черяга вполне мог бы допустить, что мент горит желанием защищать старушек от «новых русских», тем более что ездил Извольский с несказанным хамством и только бог его до сих пор берег от задавленных старушек. Но что обэповец действовал не от себя – этот факт обсуждению не подлежал, как не подлежал обсуждению тот факт, что солнце восходит на востоке, а баиньки уходит на западе. Очевидно было также, что в силу величины АМК не может быть объектом самостоятельной охоты, но только заказа.

Охота же могла идти: на начальника железной дороги. На постоянных украинских партнеров АМК, – ведь не на базаре же продавали стальной лист. И, наконец, на сам комбинат. В первом случае речь шла о местных украинских разборках, и оперативник приехал срубить капусты на стороне и прицениться: сколько денег отвалит АМК за то, чтобы его имя не впутывалось в чужой бракоразводный процесс.

Во втором случае на сибирского изюбря, скорее всего, охотились иностранные конкуренты, горящие желанием заполучить место АМК на рынке. Более экзотические версии (вроде банка «Ивеко», желающего отомстить за летний срам, или областной администрации, намеренной таким путем нажать на комбинат) не то чтобы не следовало принимать во внимание, но думать о них надо было в последнюю очередь, руководствуясь принципом Оккама и не умножая сущностей сверх необходимости.

Во втором случае цена откупа многократно возрастала, и Черяга был намерен ее капитально снизить. Проживание украинского оперативника в представительских апартаментах на Рублевке было первой стадией снижения цены.

Еще полгода назад человек, намеревавшийся сделать с оперативником то, что намеревался сделать Черяга, вызвал бы у него живейшее омерзение. «Наверное, деньги все-таки портят человека, – философски отметил Черяга. – Наверное, не только нищий оперативник ведет себя при виде „БМВ“ как кобель при виде суки.»

Потом он докурил сигарету, решительно растоптал ногой окурок и поднялся на второй этаж – оставить инструкции относительно хохла.

Было уже семь часов вечера, когда новоиспеченный бригадир по кличке Витя Камаз вошел в роскошный номер гостиницы «Лада», облюбованной его шефом Ковалем в качестве штабного пункта.

Коваль – невысокий жилистый мужик лет пятидесяти – с любопытством наблюдал явление Вити в двери, ибо облик Вити Камаза излучал растерянность и смятение. А растерянный Витя Камаз был такая же несообразность, как растерянный шкаф. Если бы у Вити Камаза был хвост, то он держал бы хвост между ног.

– Ну, как успехи? – спросил, саркастически улыбаясь, Коваль.

– Там вертушка была, – сообщил Камаз.

– Какая вертушка?

– Вертолет! Боевой! – истерически выкрикнул бригадир. – Новый! Развернулся, пушки – 30 миллиметров. Подвесные блоки с ракетами! Он спрашивает: «Есть вопросы?».

– Так, – усмехнулся Коваль, – вертолет, значит? Испугался? В штаны наложил?

Голос Коваля был страшен.

– Ты! Щенок! Тебя человеком поставили! Тебе что сказали? Тебе сказали – на стрелку приедет Черяга! Со стрелки Черяга не уедет! А ты – вертушка… Пушка в шесть стволов! А маслины к этой пушке есть? Или она пустая? А?

– Ракеты были точно настоящие, – угрюмо сказал Камаз, – летчик – ас! Машину по струночке вел…

Пожилой человек в кресле не двигался, рассматривая качка внимательными каменноугольными глазами, и под взглядом человека, которого он мог бы разорвать напополам голыми руками, Витя Камаз как-то стушевался и опустил глаза.

– Ты, парень, – раздумчиво произнес Коваль, – серьезный косяк упорол. Тебя на стрелку с фраерами послали, а тебя лохи, можно сказать, уделали… Зам директора…. Вертушка, говоришь? Миль или Камов?

– Ми. Только не двадцать восьмой, а какой-то новый. У «Милей» два винта, хвостовой сидит сбоку, а у этого хвостовой фронтально по направлению полета, как у американского «Апача». И крылышки у «Ми» под углом к земле идут, а у этого почти горизонтально и этакие кургузые, да и морда поуже будет…

Коваль задумался. Интересный расклад. Откуда за пять часов этот Черяга мог спроворить новую вертушку с полным боезапасом? Из вертолетного полка? Вряд ли – у них, болезных, небось, третий год нет новых машин. Значит, на заводе? Ну конечно, Конгарский вертолетный..

– Иди прочь, – сказал Коваль.

– А Черяга?

– Иди прочь… Утро вечера мудренее.

Витя Камаз вышел от шефа донельзя расстроенный. Ему хотелось что-нибудь выпить, но в баре «Лады» в этот ранний час сидели одни братки – облагороженные, в пиджачках и костюмчиках, но все равно – братки. Языки у них были, как у деревенских баб в очереди за хлебом, всех тонкостей произошедшего они не знали, а знали только, что новоиспеченный бригадир форменным образом офоршмачился, от большого ума забив стрелку фирмочке, которой ставил крышу какой-то промышленный гигант. И точно – из-за погруженного в полутьму столика лениво встала какая-то фигура, пьяно поинтересовалась:

– Эй, Камаз! Правда, что тебе радиатор из авиационной пушки расквасили?

Послышался гаденький смех.

Витя Камаз развернулся к обидчику, и смех мгновенно умолк. Внешний облик Вити даже у пьяного отморозка напрочь отбивал охоту смеяться бригадиру в лицо.

Камаз постоял-постоял, повернулся и пошел к выходу, прихватив в баре бутылку зелья. Его старый сосед по двору, а ныне – член бригады по кличке Черт, дожидался его на улице в скромной «девятке». Во взгляде его читался невысказанный вопрос: ну как, турнули из бригадиров или нет?

Камаз забрался на заднее сиденье, до отказа заполонив машину.

– Может, Вить, девочек снимем? – спросил Черт.

– Давай.

Черт завел мотор, машина скользнула от тротуара.

Камаз, на заднем сиденье, сосредоточенно думал.

Внешность у Вити Камаза была чрезвычайно обманчивой. Более всего анфас долголаптевский бригадир напоминал тяжелый сервант, – да и профиль у него был сооветственный. Короткий, мощный торс венчала непропорционально маленькая голова с короткой стрижкой. Ворот рубашки был всегда раскрыт, так, что случайный собеседник видел шрам на волосатой груди и толстую золотую цепь. Нос у Вити Камаза был перебит в спортзале, в щербатом рту вечно перекатывалась жвачка. «Дебил», – думал каждый, кто бросал взляд на Витю, – и фундаментально ошибался.

Витя Камаз был очень умный парень. Он даже умудрился отучиться на трех курсах механико-математического факультета МГУ. Как это ни парадоксально, Витя Камаз был отличником, а отчислен был по весьма уважительной причине: он попался на грабеже богатой квартиры действительного члена Академии Наук, каковую квартиру неоднократно навещал в качестве любимого ученика. Грабители указали на Витю как на наводчика, но потом взяли свои показания обратно, Витя просидел шесть месяцев в СИЗО и вышел чистым. Однако за это время буйная половина Витиной натуры окончательно взяла верх над математической и созерцательной составляющей, и уже через три дня после освобождения Витя залетел по хулиганке на пятнадцать суток.

Общаясь со своими новыми знакомыми, Витя очень быстро сообразил, что споры о теореме Геделя никакой, даже самый авторитетный «хозяйский» поддерживать не в состоянии. Более того – оказалось, что дебильная внешность Вити дает ему колоссальное преимущество, если, конечно, не стараться разубедить собеседника. Чтобы выглядеть дураком в глазах вышестоящих и при том поступать умно, Витя Камаз придумал очень мудрое правило: он всегда спрашивал совета у старших. Если же совет давался старшим не к вящей выгоде Вити Камаза, а к вящей выгоде старшего или, того хуже, имел целью Витю подставить, то обычно как-то так выходило, что Витя, вследствие неодолимых обстоятельств или собственной глупости, совета не выполнял. И старшему только оставалось пожать плечами и процедить сквозь зубы: «Ну что с него возьмешь? Бычара безмозглый».

Поэтому даже Коваль, который, казалось бы, знал Витю неплохо и, конечно, понимал, что парень вовсе не такой безмозглый качок, как кажется, не подозревал все же, насколько опасен новый бригадир.

И сейчас Витя Камаз мучительно думал над вечерним происшествием, и чем дальше, тем меньше оно ему нравилось. Дело было, как ни странно, вовсе не в вертушке. С вертушкой, так поразившей воображение Витиных подельников, было как раз все более или менее ясно. Вертушка новая – значит, не армейская. Не армейская – значит, с завода или даже из КБ. С завода – значит, с такого, на который Ахтарский металлургический комбинат поставляет броневую сталь. Или еще какая-нибудь похожая завязка.

Дело было в другом.

Витя Камаз, будучи человеком неглупым, прекрасно представлял себе, что такое Ахтарский металлургический комбинат. В здравом уме и твердой памяти он никогда бы не наехал на его московский филиал. Но в тот день, когда его назначили бригадиром, Коваль поманил Витю пальцем и сказал, старчески покашливая:

– Да, кстати, эти, которые рядом с «Океаном», – пробей их.

Витя Камаз ожидал, что его выкинут из особнячка жопой кверху. Вместо этого ему с ледяной вежливостью забили стрелку.

Верный своим привычкам, Витя зашел к шефу посоветоваться и получил неожиданный приказ:

– Туда приедет Черяга. Зам ихний. Придерешься к чему-нибудь и завалишь.

– Черягу? – уточнил ошеломленный Камаз.

Камаз вышел от босса в некотором смятении, видя в происходящем два логических непорядка. Непорядок первый заключался в том, что он, Камаз, забивал стрелку не Черяге, а московскому Брелеру. И если Коваль знал, что на стрелку пожалует именно Черяга – значит, кто-то следил за Черягой и знал, что тот в Москве (что, прибыв в Москву, зам по безопасности отправится на стрелку сам, а не пошлет заместителя – это было естественно).

Непорядок второй был куда крупнее. Было совершенно ясно, что забивать стрелку АМК – это все равно что забивать стрелку ЛУКойлу. Или «Газпрому». Не в том, конечно, смысле, что этим структурам не прищемить хвост – а в том, что не сопливому бригадиру за это браться. Это – другой уровень…

То есть это, конечно, не означало, что стрелку забить нельзя. Любой уличный отморозок, с прямой кишкой вместо головного мозга, вообразивший себя крутее папы римского, мог бы это сделать, – и, посмотрев на себя в зеркало, Витя Камаз мог убедиться, что он выглядит точь-в-точь как искомый отморозок.

Отсюда вытекало несколько неприятных истин. Во-первых, бригадиром его назначили по внешним данным, чтобы у АМК не возникло вопросов, по чьей инициативе на них наехали. Во-вторых, уж очень все красиво залегендировано. Нужно убрать одного из верных людей Извольского, – у группировки, держащей район московского офиса, погибает бригадир, вместо бригадира назначают пробитого качка, пробитый качок на стрелке гасит Черягу… Черт возьми, уж очень кстати вылетел в кювет Джек-потрошитель! Может – ему тоже помогли?

Возникает вопрос – зачем мочить человека на стрелке, если можно просто нанять киллера? Ответ: убийство Черяги киллером поставит АМК на уши. Оно докажет, что у комбината есть могущественный противник. Это же касается и любого «несчастного случая» с Черягою. Другое дело – стрелка. Виновник налицо, мотив ясен – безмозглый качок не сообразил, на что хвост пружит…

А из этого вытекала третья неприятность. А именно – что для завершения операции безмозглого качка тоже надо зачистить. Иначе гендиректор по кличке Сляб за своего зама будет землю рыть, полгруппировки пересажает… Другое дело, если Коваль Витю пристрелит, перевяжет розовой ленточкой и труп выдаст Извольскому: вот он, урод ваш, а мы тут ни с коего бока непричастные.

Вите Камазу совершенно не хотелось играть роль переводного векселя, с помощью которого разные неродные ему люди будут решать всякие не относящиеся к Вите проблемы.