Я выжил в Холокосте Коуэн Дэниэл М.

1

Первая встреча Тибора Рубина со смертью состоялась, когда ему было девять лет. Это случилось теплым сентябрьским утром 1938-го в маленьком венгерском городке Пасто, примерно в ста километрах от Будапешта. Почти сразу после завтрака отец Тибора взял худощавого коротко стриженного мальчика в дом пожилого соседа и провел его в темную комнату. Сосед, уважаемый член еврейской общины, лежал на кровати, покрытый черным одеялом.

Мальчик впервые был так близко к мертвому телу. Его шаловливая улыбка сползла, он нахмурился. Напуганный, он дернул отцовскую руку. Хотел было убежать, но Ференц Рубин держал его крепко, объясняя твердым голосом, что по еврейской традиции тело покойника нельзя оставлять в одиночестве, и что раз все остальные в общине были заняты, Тибору придется составить ему компанию до самых похорон, которые должны были состояться вечером того же дня. Отец ясно дал понять Тибору, что мальчику нельзя уходить из соседского дома ни под каким предлогом. Секунду спустя Ференц вышел.

С того самого дня, как Тибор съеживался от страха в кресле местного кинотеатра, смотря «Франкенштейна», он дико боялся мертвых, особенно тех, кто мог внезапно вернуться к жизни. Но ослушаться отца было еще страшнее. Он уселся как можно дальше от трупа и принялся внимательно наблюдать за черным одеялом на тот случай, если тело под ним вдруг покажет признаки жизни. Мальчик решил так: если сосед сдвинется хоть на дюйм, он залезет под кровать и начнет кричать. Но из дома он не выйдет.

Опасениям Тибора по поводу покойного соседа не суждено было сбыться. Тело осталось неподвижным до самого прибытия похоронной команды. Тибор рванул домой хвастаться брату и сестрам, что провел целый день на расстоянии плевка от покойника. Даже его четырехлетняя сестра была глубоко впечатлена.

Семья Рубинов, примерно 1939-й. Слева направо: (передний ряд): Илонка, Роза, Ференц, Тибор (задний ряд): Ирэн, Эдит, Имре. Семья Ирэн Рубин

Тибор был уверен, что его обязанности на сегодня выполнены, но Ференц так гордился сыном, что назначил его стражем мертвых, «Шомером» – на случай, если понадобятся его услуги.

Перспектива стать стражем мертвых парализовала Тибора, но спорить с отцом он не мог – в доме Рубинов это было неслыханной дерзостью.

Ференц Рубин держал детей в ежовых руковицах. Он требовал, чтобы они содержали свои комнаты в идеальном порядке и устраивал ежедневные проверки. После обычной школы он заставлял их идти прямиком в еврейскую. А в ночь перед шаббатом он отправлял их в местную синагогу бросать всю мелочь, которая у них была, в коробку для сбора в пользу бедных.

Но была в отце и другая черта, которая смущала Тибора. Да, Ференц был строгим блюстителем еврейских традиций, но при этом он настаивал, чтобы дети общались как с евреями, так и с неевреями, и чтобы относились ко всем с одинаковым уважением. Это напрягало Тибора, потому что по субботам, когда его нееврейские друзья шли гулять, отец заставлял его оставаться дома и изучать Тору. Усугубляло ситуацию то, что иногда его симпатичному брату Имре, который был старше его на семь лет, удавалось сбежать из-под надзора поиграть в футбол. Все это не имело решительно никакого смысла.

Тибор подчинялся правилам Ференца, но страх мертвых побороть не выходило. Если он слышал о том, как заболел кто-то из пожилых членов общины, он пытался не попадаться на глаза Ференцу. Если больному становилось хуже, мальчик прятался в лесу.

Потом умер старый адвокат, вдовец, жена которого умерла за несколько лет до этого. Поскольку у него не было родственников в Пасто, Тибора снова назначили составить компанию покойному. Где-то во второй половине долгого дня, когда нервы мальчика поуспокоились, Тибор растянулся на кушетке и заснул. Проснувшись, он увидел, что на покойнике не было одеяла. Внезапно он осознал, что смотрит прямо на мертвеца.

Тибор и Имре, примерно ранние 1940-е. Семья Ирэн Рубин

Труп что, каким-то чудом вернулся к жизни? Злые силы как-то оживили его, как во «Франкенштейне»? И если нет, тогда что делало черное одеяло на полу?

Первой мыслью Тибора было бежать из дома со всех ног, но в этом случае его неизбежно постигла бы отцовская кара. Тогда он решил накрыть голову подушкой или спрятаться под кушеткой, но как его это защитит? Тут, после невыносимой минуты жонглирования нервами, во время которой труп лежал совершенно неподвижно, у Тибора откуда-то появился прямо противоположный порыв, такой же сильный, как и первоначальный: подойти и рассмотреть мертвого человека в упор. Он глубоко вздохнул и посмотрел на покойника. Ничего. Он подошел ближе. Тело по-прежнему неподвижно лежало на кровати. Подбираясь ближе, Тибор внимательно следил за бессильными руками, сложенными чашей на груди, за глазами, устремленными в потолок, за слегка приоткрытым ртом – складывалось впечатление, будто мужчина умер прямо во время молитвы. Несмотря на ожидания мальчика, духи отмщения так и не спустились к нему, дабы как следует наказать за то, что позволил одеялу упасть и обнажить труп. По мере того, как Тибор изучал тело на расстоянии вытянутой руки, он понимал, что бояться, собственно, было нечего – как только душа покидала человека, его тело не представляло никакой опасности. Напротив, в нем была даже некая гармония.

В тот самый момент юный Тибор Рубин смирился с присутствием в жизни смерти. И пусть процесс умирания все еще оставался загадкой, мертвые уже не контролировали заполненную страхом часть его сознания. На каком-то едва уловимом уровне Тибор стал другим человеком.

2

Преданно выполняя поручения отца, Тибор надеялся, что тот позволит ему пропустить занятия в еврейской школе. Он физически ощущал невыносимую сложность иврита и бесконечных еврейских законов. Вдобавок он справедливо полагал, что религии ему вполне достаточно и дома. Но Ференц и слушать не хотел, не позволяя мальчику пропускать занятия.

Тибор не понимал отца. Да, он одевался как современный человек: все эти его костюмы, котелки, даже стильные усы, – но вел он себя совсем не по-современному. И хотя старшие дети говорили, что он стал мягче после рождения Илонки – самой младшей дочери, – он по-прежнему оставался несгибаемым, когда дело касалось религии.

Тибор был послушным мальчиком, но терпеть не мог еврейскую школу, как бы ни давил на него отец. Когда узнавали, что он прогуливает, раввин слал гневные записки его родителям. После нескольких таких записок Ференц пришел к выводу, что его недоразвитый сынок не обладает характером и что от него никогда не будет никакой пользы – ни для него самого, ни для общины.

Однако мама Тибора, Роза, которая была куда как великодушнее, не соглашалась с мужем, и вместе с Тибором они решили во что бы то ни стало опровергнуть выводы отца. Поскольку в их маленьком городке с населением в шесть тысяч человек была только одна машина (да и то такси), а почтовые услуги обходились дорого, Роза предложила сыну открыть службу доставки, тем самым убивая двух зайцев: во-первых, мальчик будет всегда занят, а во-вторых, он будет приносить пользу общине. Вскоре Тибор бодро вышагивал от дома к дому, доставляя все – от свадебных приглашений до обуви из лавки Ференца. Мальчик кружил от двора к двору, а благодарные клиенты подавали ему небольшие чаевые за старания. Постепенно карманы его наполнялись монетами.

Тибору нравилось ощущение собственных денег, пусть и не больших. Впервые в жизни он мог сам покупать сладости и билеты в кино себе и друзьям, хотя отцу это и не нравилось. Ференц считал, что комедии, приключенческие фильмы и ужастики, которые так любил смотреть Тибор, отвлекают мальчика от жизненных задач. Но как только у Тибора появлялись карманные деньги, он несся в маленький кинозал Пасто. Тибор обожал Лорела и Харди, Тарзана и «Франкенштейна», которого он посмотрел уже четыре раза. Но больше всего ему нравились фильмы об Америке.

Соединенные Штаты поражали Тибора, он искренне считал их самой большой и самой лучшей страной на свете. Ковбои и гангстеры, детективы и головорезы завораживали его. Его пленили огромные пространства и высоченные дома.

Америка была волшебной страной, в которой люди говорили друг с другом по телефонам, одевались в цилиндры и фраки и ездили за рулем сверкающих авто.

Тибор пообещал себе, что однажды он уедет из Пасто и навсегда оставит ненавистную еврейскую школу. Бросит все и отправится в Америку, где будет жить свободно от мудреных законов и правил, которые вбивали ему в голову отец и раввин. Чего мальчик не знал, так это того, что было уже слишком поздно – поздно стирать историю и сложный режим еврейской жизни. В свои девять лет Тибор не понимал влияния раввина, отца, общины и Торы, как не понимал и того, что суровые традиции, казавшиеся когда-то обузой, совсем скоро вдохновят его на бесчисленное количество самоотверженных подвигов.

3

Тибору было десять, когда бородатый молодой человек в замасленном пальто и грязных ботинках появился на пороге дома Рубинов. Проводив незнакомца в дом, мать отвела Тибора в сторону: «Это приехал твой двоюродный брат из Америки, – прошептала она. – Но его не было дома так долго, что твоему отцу и мне нужно побыть с ним какое-то время наедине».

Тибору не терпелось поговорить с братом о его удивительной жизни в Америке, но разговор за столом велся почти целиком на идиш, а Тибор не знал на нем ни единого слова. Потом последовало еще одно разочарование: отец прогнал детей из гостиной, чтобы взрослые могли поговорить без посторонних.

Тибору показалось странным, что взрослые проговорили всю ночь. Возможно, было что-то необычное в этом странном родственнике, что-то, о чем Ференц и Роза не рассказали Тибору. Рано утром Тибор собрался было задать свои вопросы, но мать перебила его и сказала отвести брата к соседям. «Доведи его до двери и представь, но внутрь не заходи, им нужно поговорить наедине», – наставляла она неспешным, твердым голосом.

Тибор послушно проводил брата до соседей. Постучал в дверь, объяснил хозяевам, кого привел, и остался ждать снаружи. Все это время этот человек оставался для него загадкой. Тибор был уверен, что в Америке все богаты – по крайней мере, так показывали ее жителей в кино, – а этот парень ходил в обносках. Под ногтями у него была грязь, на пиджаке заплатки, в волосах – перхоть. Впрочем, брат все равно не говорил по-венгерски и ничего про себя Тибору объяснить не мог.

На улице светало, но на душе у мальчика становилось только мрачнее. Вот он идет по городу с гостем из Америки, к тому же родственником, а поговорить с ним не может. На фоне разрастающейся внутри злобы Тибор вернул брата домой. После ужина любопытный парень резко попрощался и ушел. С того дня никто в семье про него больше не говорил.

В доме Рубинов стали появляться другие двоюродные братья, затем друзья двоюродных братьев. Их беседы с Ференцем и Розой почти всегда проходили на идиш, так что Тибор так толком и не понимал, кто это такие. Гости оставались на день-два, встречались с другими еврейскими семьями городка, затем тихо уходили. Тибору все это, конечно, казалось дико подозрительным. Один раз, когда они с Имре гоняли мяч, Тибор пожаловался старшему брату, что его заставили на время покинуть свою комнату, чтобы там смог разместиться очередной гость.

«Если я скажу тебе кое-что, сумеешь сохранить секрет?» – спросил Имре, жестом подзывая брата ближе.

Тибор кивнул. Имре, которому совсем скоро исполнится семнадцать и который на целую голову был выше Тибора, присел на колени так, что их взгляды оказались примерно на одном уровне.

Тибор был куда сильнее привязан к Имре, чем к отцу. Ференц был угрюм и строг, Имре был весел и беззаботен. Если Ференц и уделял время Тибору, то только чтобы в очередной раз отчитать его, в то время как Имре всегда внимательно выслушивал младшего брата.

«Они нам не двоюродные братья, – прошептал Имре. – Они нам даже не друзья. Это поляки и немцы, которые бегут от нацистов».

«Тогда почему мы их постоянно отправляем к соседям?»

«Просить денег. Они бедны, и им нужны деньги на дорогу».

Тут Тибор и правда вспомнил, что когда ему удавалось подслушать разговоры взрослых, те постоянно шептали что-то про нацистов. А совсем недавно он услышал, как посетители обувного жаловались, что из-за нацистов будапештские евреи потеряли работу. Теперь, благодаря брату, он наконец смог провести связь между нацистами и зачастившими гостями. И это его напутало.

«Поклянись, что никому не скажешь, – продолжил Имре, – что будешь держать это в тайне».

Тибор снова кивнул.

«Нет, поклянись», – настаивал Имре, сурово глядя на брата.

«Да клянусь, клянусь, – нервничал он. – А что, нацисты и за нами придут?»

«Конечно, нет!» – засмеялся Имре.

Он похлопал брата по плечу, подбросил мяч вверх и, натужно кряхтя, ударил по нему головой.

Пока Тибор бежал за мячом по улице, он почувствовал облегчение. Поначалу от одного упоминания нацистов у него по спине пошли мурашки, но сейчас он успокоился. Если Имре их не боялся, то почему должен он?

4

Хотя Ференц и Роза не обсуждали войну с детьми, они все сильнее беспокоились: сначала из-за доходивших до них от гостей слухов, затем когда Венгрия официально объявила о союзе с Германией против России. Большая часть ее семьи жила в Будапеште, и Розу сильно волновали мрачные, антисемитские заявления правительства. Впрочем, родственники, старожилы города, убеждали ее, что все будет хорошо. Напоминали ей, что большая и обеспеченная еврейская община видела и не такие, куда более неспокойные антисемитские настроения.

Роза была еще ребенком, когда Миклош Хорти, адмирал австро-венгерского военно-морского флота, стал регентом Венгерского королевства и публично заявил, что слишком много банков, магазинов и театров сосредоточилось в руках евреев. Это было в 20-е годы, когда страна агонизировала после Первой мировой и распада империи. Чтобы сохранить работу и статус, некоторые друзья родителей Розы стали христианами. При этом Хорти поддерживал крепкие связи с евреями, которые помогали ему во время войны – некоторые из них остались при нем советниками. Поэтому, несмотря на то что Венгрия заключила союзный договор с Германией, в основном чтобы вернуть часть утерянных земель, Хорти противился кампании Гитлера по унижению и очернению евреев и по-прежнему поддерживал еврейское офицерство в своей армии. Кроме того, указывали родственники Розы, празднования двухсотлетия страны проходили в роскошной городской синагоге, одной из самых больших и красивых в Европе. Однако всего этого было мало, чтобы заглушить страхи Розы.

Когда Тибору исполнилось двенадцать, а было это в 1942-м, он уже знал о нацистах, Гитлере и войне, бушевавшей почти по всей Европе. Венгрия воевала на стороне немцев, ее армия сражалась с отчаянными русскими силами на Восточном фронте. Хотя на границе ничего особенно ужасного не происходило, по радио и в газетах постоянно появлялись вести из России. Но жизнь в Пасто была прежней. Каждое утро Тибор доил четырех коз, укладывал в тюки сено для лошади и вычищал отцовскую голубятню. Потом шел в школу.

Весной семья получила неприятные новости от сводного брата Тибора, Миклоша, который жил в соседней Чехословакии. Местные власти прошлись по всем еврейским домам в маленьком городе Хуст и конфисковали радио. Учителей-евреев уволили из школ, синагоги заколотили. Наконец, и это самое неприятное, Миклоша зачислили на государственную службу и отправили работать на почтовую станцию сразу за Будапештом. Проблема была в том, что Миклошу, который был на пятнадцать лет старше Тибора, пришлось оставить жену и маленького ребенка. Раввины Хуста убеждали людей не паниковать: мол, война скоро закончится и жизнь вернется в прежнее русло. Главы общины в Пасто были с ними согласны и потому предпочли побыстрее стереть из памяти мрачные истории о конфискациях и насильном труде.

Бармицва Тибора – церемония, закреплявшая за ним статус полноценного участника общины, «сына заповеди» – прошла в июне 1943-го, когда ему исполнилось тринадцать. Посколько присутствовала вся община, Тибору пришлось дать торжественное обещание служить семье, соседям, ближнему и, выше прочего, Богу, хотя парнишка не был уверен, что сможет сдержать подобные обещания. Казалось, что вся эта ответственность рано или поздно так или иначе свалится на его бедную голову. Но сегодня, в день празднования, радости и подарков (среди которых было, между прочим, и благословение отца), ему не хотелось думать об этом. Отец подарил ему роскошный синий костюм, состоявший из пиджака, белой рубашки и галстука – ничего из этого у Тибора никогда раньше не было. Несколько дней спустя Тибор надел костюм – теперь самое дорогое, что у него было – в поездку в Будапешт, которую ему организовал Имре.

Несмотря на то что до Будапешта было меньше двух часов поездом, Тибор никогда там раньше не был. Он видел фотографии столицы в газетах и журналах, но они совершенно не подготовили его к великолепию города. Его поразили шпили готических соборов, ряды дворцов, массивное здание парламента и мечети, построенные еще турками. Город казался древним, при этом широкие бульвары гремели трамваями, сверкали неоновыми вывесками, красовались элегантными дамами в летних платьях, едва покрывавших их колени.

Это был день нескончаемых чудес. После того, как Тибор и Имре посмотрели смену дворцового караула, они пошли гулять по мощному Цепному мосту, соединявшему Буду и Пешт, западную и восточную части города. Они наблюдали за паромами и пароходами, пересекающими могучий Дунай. Когда воздух как следует разогрело, они отправились с сотнями других горожан в общественные купальни, занимавшие, казалось, полквартала.

Для одного дня это было слишком много. Когда Тибор, совсем сонный, садился на поезд домой, он пообещал себе, что вернется в Будапешт и, возможно, даже будет здесь жить. Чего не почувствовал юный гость города, так это напряжения, царившего под всем этим великолепием, страха, подпитываемого приближавшейся войной. Энергия полутора миллионов человек, поглотившая Тибора в момент его приезда, замаскировала растущую ненависть к людям вроде него. Мальчик и понятия не имел, что в течение года бомбы союзников разнесут большую часть драгоценной архитектуры Будапешта, что осада, в которой венгерские и немецкие войска столкнутся с советской армией, закончится жестокими уличными боями, и что двести тысяч евреев будут убиты своими же согражданами, которые обвинят их во всех смертных грехах: от унизительного поражения Венгрии в Первой мировой до притеснений крестьян и большевистской революции в России.

5

С наступлением зимы 43-го семья Рубинов и их соседи все чаще слышали по радио о том, что события на Восточном фронте развивались не в пользу венгров. Би-би-си сообщала, что после жесточайшей атаки в самое сердце России венгерскую армию буквально раздавили. Поскольку Би-би-си были единственным западным источником информации, у Ференца и Розы не было возможности проверить достоверность этой информации. Соседи утверждали, что сообщения из Великобритании – всего лишь пропаганда. Потом пришли еще более зловещие новости, на этот раз из Чехословакии. Жена Миклоша рассказала, что его отправили в трудовой лагерь в Польше, где он собирает провиант для фронта и роет могилы. Маркета места себе не находила: визиты Миклоша, которые полагались ему раз в один-два месяца, отменили. Особенно тревожно ей было оттого, что он до сих пор не видел их новорожденного ребенка.

В начале 1944-го до Пасто дошел слух, что венгерских евреев, живших на границе с Румынией, похищали рыскающие там банды гестапо. Впрочем, в газетах ничего такого не писали. Собственно говоря, в деревне вообще никто ни разу не видел ни одного немецкого офицера. Ференц и Роза Рубины, однако, переживали – в особенности за своих парней. Разговоры о надвигающейся Красной армии обещали Имре, который работал теперь мебельщиком и жил отдельно, а то и Тибору насильное зачисление в рабочую бригаду – такую же, в которой уже работал Миклош.

Дальше – хуже. В синагоге, куда ходили Рубины, рассказали, что евреев в провинциях забирали прямо с улиц и отправляли в трудовые лагеря на восточной границе. Переживания Ференца и Розы росли: они надеялись уберечь тринадцатилетнего Тибора вместе с дочерьми, но двадцатилетнему Имре они уже никак не смогли бы помочь.

Семья разработала план. У Розы была тетка, которая жила по ту сторону границы, в Кошице, в Чехословакии. Власти пристально следили за евреями, тетка не могла приютить Имре, но соседка-нееврейка предложила укрыть его на своей ферме. Имре и его лучший друг, Алекс, собирались уехать в Кошице на ближайшем поезде.

Тибора шокировала новость об отъезде Имре. Эмоции сменяли одна другую: паника, растерянность, неистовое желание уехать вместе со старшими ребятами.

Когда Тибор рассказал о своей идее Имре, тот принялся его успокаивать: «Ты и глазом не успеешь моргнуть, я вернусь», – бойко объявил Имре, в шутку легонько поколачивая брата.

Имре убедил его, что нацистов бояться нечего и Венгрия в безопасности. Было совершенно очевидно, что он не прав. Конечно, это была не его вина, но Тибор все равно чувствовал себя преданным.

Он рассказал о своих переживаниях родителям. Ференца явно раздражали вопросы сына, и он поспешил прогнать его. А вот Роза постаралась успокоить страхи мальчика.

«С Имре все будет в порядке, – мягко сказала она. – Это просто мера предосторожности».

Тибор высматривал в ее лице хотя бы намек на страх, но ничего не обнаружил. Сестры также считали план Имре вполне себе удачной идеей. Всем, похоже, было плевать, что брат Тибора, его лучший друг и самый близкий товарищ, сейчас покинет его жизнь, сделав его будущее туманным и опасным, а его самого – заложником войны, к которой его народ не имел ни малейшего отношения.

6

Тихой мартовской ночью Тибор по приходе домой обнаружил за ужином семерых незнакомцев. Он решил, что все они поляки, раз ни слова не говорили по-венгерски. К этому моменту он уже привык к незваным гостям, но в этих было что-то необычное: они казались старше и как-то вдумчивее, что ли.

Гости эти прибыли в крайне неподходящий момент. Несколькими днями ранее к ним в обувной магазин пришел незнакомец и объявил, что в Будапешт въехал немецкий танк. Нацисты свергли правительство адмирала Хорти, а это были плохие новости для двух сотен тысяч евреев города. В тот же день один из прихожан синагоги навестил Ференца, чтобы поговорить с ним о последствиях немецкой оккупации для евреев в провинциях. Ференц молчал, но Тибор уловил в его глазах волнение.

В ночь приезда поляков внимание Тибора особенно привлек тон их разговора. Даже не зная идиш, он чувствовал в их голосах напряженность, граничащую с мучительной болью. Родители и гости обменивались вопросами с пулеметной скоростью. После ужина, когда беседа перешла в гостиную, Ференц и Роза уже открыто ругались. Дети испугались: они крайне редко видели, чтобы мама с папой кричали друг на друга в присутствии посторонних. Тибора с сестрами без всякого предупреждения отправили по комнатам.

Спустя некоторе время Тибор как можно ближе подобрался к закрытой двери комнаты родителей – они готовились ко сну. Ференц и Роза все еще спорили, но теперь на венгерском. Отец настаивал, что, раз Пасто расположен так близко к Будапешту, городок в безопасности. Немцы встречались с еврейскими лидерами в Будапеште и убедили их, что не будет никаких депортаций – при условии, что евреи согласятся сотрудничать. Роза была несогласна. Она обвиняла мужа в сознательном отрицании фактов. Он что, не слышал, что сказали поляки? «Хорошо, а что нам делать с девочками? – грубо спросил Ференц. – Что, если они придут за ними?»

Роза какое-то время молчала. «Я не знаю», – чуть не срываясь, ответила она.

Когда Тибор проснулся на следующее утро, Роза и Ференц сидели мрачные возле его кровати. Тибору сразу показалось странным, что говорить начала Роза. Она объяснила, что незнакомцы и правда были поляки и что они уже несколько лет в бегах. За все это время ситуация в Польше обострилась до предела. Уверенные, что немцы собираются мобилизовать всех молодых мужчин и мальчиков, они убеждали Ференца и Розу отправить Тибора прочь из Венгрии.

«Ты отправишься в долгий путь, – спокойно заявила Роза. – Наши гости заберут тебя в Швейцарию».

Ференц наморщился и потер бровь. Тибор понял, что ему эта идея не по душе, но он молчал.

Роза продолжала:

«Они профессионалы, опытные путешественники. Будешь слушаться их, будешь в безопасности».

Тибор ничего не знал о Швейцарии, как далеко она была и что она из себя представляла. Все, что он знал, это то, что он не хотел уезжать.

«Почему мы все не можем отправиться туда?» – запротестовал он.

«Мы приедем позже, – твердо заявила Роза. – Но ты поедешь сейчас».

Тибор собрался было возразить, но Роза посмотрела ему прямо в глаза и мягко положила руку ему на губы.

«Когда все закончится – а закончится все скоро, – ты вернешься. Эти люди обещали вернуть тебя домой».

Роза собрала Тибору мешок одежды и положила его на кровать рядом с зимним пальто. Тибор подошел к большому шкафу, взял костюм, подаренный ему крестным отцом на бар-мицву, и отнес его к кровати, чтобы мама убрала его вместе с остальными вещами. Роза отказалась: в такую погоду толку от него все равно мало, но она обязательно позаботится о нем до его возвращения. Она проводила Тибора на кухню, положила ему в карманы фрукты и хлеб и принялась наставлять:

«По ночам выходите в поле и бери все, что нужно тебе и мужчинам. Не переживай, ничего страшного. Ты ведь знаешь, что можно есть, а что нельзя?» Тибор кивнул, а сердце его с каждым вздохом падало все ниже.

Поляки покинули дом Рубинов на рассвете, пока Роза готовила Тибора к дороге. После короткого визита в синагогу Тибор провел день с сестрами – Ирэн, Эдит и Илонкой. Каждая девочка дала ему какую-то безделушку на удачу: кошелек для мелочи, шапочку и запасные пуговицы для пальто. Однако их щедрость только усилила его грусть. Когда послеобеденные тени стали длиннее и в комнатах стало темнеть, Тибор подошел к матери и, боясь разреветься, сказал, что не может уехать из дома.

Роза улыбнулась и напомнила, что теперь, после бармицвы, в глазах общины и Бога он стал настоящим мужчиной, и что он может и потерпеть такую мелочь – главное, сохранять веру и оставаться сильным. Ее уверенный тон и немигающий взгляд успокоили его, но позже, когда отец забыл дать ему в дорогу молитвенник, он понял, что ситуация была куда опаснее, чем казалась.

Никакого молитвенника в дорогу? Неслыханно. Никто не уходил из дома Рубинов далеко без молитвенника. Страх Тибора усилился, когда Ференц строго-настрого запретил ему брать с собой хоть что-то, что могло выдать в нем еврея. Теперь помимо страха он ощущал порядочное замешательство.

Поляки вернулись затемно и тихо собрались за ужином. Их скрытность, странный язык, клочковатые бороды и грубый запах напрягали Тибора. Они казались ему частью мира, который не имел к нему никакого отношения. И теперь он вынужден был идти с ними.

За ужином незнакомцы почти не говорили. Только самый высокий из них, мужчина с глубокими морщинами и грубым, гулким голосом обратил внимание на Тибора. Когда остальные встали из-за стола, высокий мужчина остался поговорить с Ференцем и Розой на идиш. Затем положил руку Тибору на плечо и улыбнулся. Мальчик понял: пора уходить.

Они покинули дом Рубинов вскоре после наступления темноты. Суровый ночной холод ранней весны щипал Тибору пальцы и щеки. Они проходили последнюю улицу домов, когда мальчик начал слегка отставать от своих попутчиков. Он не доверял им, их намерениям – даже поклялся, что если заметит хоть малейший намек на подозрительное поведение, то сразу рванет обратно домой.

Пока группа продвигалась через яблоневый сад, Тибор обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на огни Пасто. Из-за того, что они спустились в низину, и потому, что деревья росли так близко друг к другу, он едва мог различить верхушку старой церкви и городскую площадь. В этот момент он понял: пути назад нет. Он верил, что все те, кому он дорог, покинут Пасто, и если он когда-нибудь вернется сюда в будущем, здесь его встретят сплошные незнакомцы.

Восьмерка путешественников брела проселочными дорогами всю ночь и отдыхала почти весь следующий день. Тибор посчитал это мудрым решением. После захода солнца становилось холодно, и чтобы не замерзнуть, нужно было двигаться. Чтобы их не заметили, один из группы шел метрах в тридцати впереди, а второй на том же расстоянии позади – прямо как разведчики в вестернах. Ночью машины почти не ездили, но если кто-то из скаутов замечал огни приближающегося автомобиля, он подавал знак остальным сойти с дороги и спрятаться за деревьями. Хотя Тибор и не осознавал грозящей им опасности, он понимал, что лучше оставаться незамеченным. А еще – странно – он чувствовал себя в безопасности, когда они сидели глубоко в лесу; и хотя на улице была зима, деревья, расщелины, обрывы и овраги служили отличными убежищами. Тибор твердо верил, что в лесу он спрячется от кого угодно, особенно в темноте.

По утрам, прямо перед рассветом, он покидал расположение группы, чтобы найти еду. Деревенский мальчишка, он прекрасно разбирался в диких ягодах – Тибор научился собирать их почти сразу, как научился ходить. Его старшие сестры, Ирэн и Эдит, научили его отличать съедобные грибы от ядовитых, понимать, какие фрукты уже созрели, а какие еще нет, и как варить чай из одуванчиков. Когда он впервые появился на ферме, он моментально разобрался, где там что лежит и какие припасы предназначались для животных, а какие для людей.

Мужчины удивлялись, как часто мальчик возвращался с полными карманами кукурузы, сухофруктов и картофеля. Иногда один или двое шли с ним, но не могли поспеть: Тибор был маленький, жилистый и юркий – а главное, всегда слышал приближающихся хозяев или батраков. Если где-то хлопала дверь или лаяли собаки, он шустро ретировался. Пусть поляки не могли толком поговорить с этим парнем, зато вскоре стали полностью зависеть от него, когда дело касалось пропитания.

Тибор и поляки проводили утра и обеды глубоко в лесу, отдыхая у ручьев или в ложбинах. Когда мальчик сильно уставал, он находил себе место метрах в двадцати от группы и укрывался листьями и сосновыми иголками – без камуфляжа никогда не ложился. Языковой барьер, конечно, по-прежнему мешал ему. Вдобавок, он до сих пор до конца не понимал, в каком направлении они двигаются, а потому с подозрением относился к намерениям своих компаньонов.

Насколько Тибор мог предположить, поляки были городскими жителями. Их пиджаки и рубахи были потрепаны, но довольно современны. Очки были сделаны из тонкой проволоки. Вместо ботинок они носили туфли со шнурками. Рюкзаки их были забиты книгами, что раздражало Тибора – и так было тяжело от воды и сменной одежды.

Тибору хотелось узнать про них побольше, но единственным, кто понимал по-венгерски, был высокий мужчина, Петер, да и тот говорил на уровне трехлетнего ребенка и явно стеснялся своего произношения. Однако отцовский тон его потихоньку сводил на нет подозрения Тибора.

План был такой: идти на юго-запад в Италию, затем пересечь границу со Швейцарией и оказаться на нейтральной территории, свободной, как они считали, от нацистов. Друг Петера Карл нес с собой в сумке целую папку карт и каждый день корректировал их маршрут. Высокий человек объяснил, что Карл был инженером до войны и мог определить их местоположение даже по звездам.

Группа держалась грунтовых дорог, по которым могли проехать разве что фермерские телеги. Иногда какой-нибудь местный фермер предлагал подвезти их. Когда появлялась деревня, один из скаутов заходил в нее проверить, нет ли там немецкой или венгерской полиции, и поискать источник свежей питьевой воды.

Однажды ночью, во время мощного ливня, отряд забрел в маленькую деревушку. Из-за темноты и ливня было решительно ничего не видно. На улице никого не было. Таверна была закрыта. Если в деревне и были электрические лампы, они были явно выключены. Тибор и мужчины так промокли и устали, что укрылись прямо на маленькой площади, сделав себе некое подобие постелей под соломенной крышей, кажется, рынка.

Тибор проснулся раньше остальных – ему не терпелось исследовать место, в котором они оказались. В свете дня деревня казалась покинутой. Большинство окон на площади были разбиты. Поколоченные горшки и битое стекло валялось прямо на тротуарах. Несколько дверей свисали с петель. Наполовину заколоченная лавка с полками, забитыми пустыми противнями.

Пожилая женщина, одетая по-крестьянски, прихрамывая, появилась на площади, наполнила две урны из цистерны, затем сразу же вернулась обратно в дом, будто притянутая туда магнитом. Даже если она и заметила Тибора, то не предприняла никакой попытки заговорить с ним. Затем он увидел рваные остатки Торы прямо на дороге. Флероны были сломаны, пергамент порван и залит водой – словно они пролежали на улице не одну ночь. Тибор не мог найти этому объяснения.

Петер и Карл подошли, дружелюбно болтая. Когда он показал им на уничтоженную Тору, их тон быстро сменился. Они свернули походные сумки и поспешно направились по направлению из деревни. Тибор не понимал польского, но одно слово разобрать было несложно: гестапо.

7

Рубины ничего не слышали про Имре после его отъезда в Кошице. Ференц и Роза не отходили от радио в ожидании новостей из Будапешта; все сообщения, одно за другим, уверяли, что все спокойно. Ференц упрекал Розу за то, что она отправила Тибора из дома. Он напомнил ей, что они венгры, а не поляки или чехи. Но в самом начале апреля венгерские офицеры появились в Пасто на черной машине и стали расспрашивать, много ли евреев в городе и где они живут. До обеда их видели в нескольких районах, составляющих заметки и делающих фото. Ференц и Роза распереживались не на шутку: никто раньше не заявлялся в общину, так бесцеремонно что-то вынюхивая. Однако когда они пришли к местным чиновникам уточнить, что происходит, им объявили, что полицейские просто выполняют предписания немецких протоколов, и местным жителям вроде Рубиных волноваться нечего.

Ирэн, старшая дочь Рубиных, совсем потеряла покой после ухода Имре и Тибора. Ференц и Роза хотели, чтобы она осталась в Пасто; они все еще верили, что женщинам и детям деревни ничего не грозит. Семнадцатилетняя Ирэн возразила, что многие девочки ее возраста переехали в Будапешт, чтобы переждать войну там, и что она тоже хотела отправиться вслед за ними. Еврейская община столицы была большая и влиятельная, у Розы была там семья, так что Ирэн могла бы пожить с одной из теток. Неохотно Ференц и Роза отпустили дочь.

После отъезда Ирэн прошло всего несколько дней, когда из Будапешта пришел приказ о переселении всех евреев, этнических меньшинств и прочих людей сомнительного происхождения, проживающих на территории Венгрии. Официальное объяснение звучало так: вследствие войны и возможной оккупации определенные группы населения могут поддаться вражескому влиянию – а следовательно, их необходимо устранить с потенциальных точек столкновения с врагом. Вдобавок желающим исполнить свой гражданский долг предлагалось отправиться волонтером в трудовые лагеря, расположенные на границе.

8

Спустя две недели долгого пути до Швейцарии Тибор бросил считать дни. Его попутчики не могли сказать, сколько еще оставалось до точки назначения, так что он решил выбросить этот вопрос из головы. Как только он поддался ритму путешествия, то сразу начал наслаждаться им. То приятное волнение, которое он испытывал во время набегов на поля и амбары местных фермеров, заставляло его забывать о холоде ночного воздуха. Он встречал рассвет с полным желудком, расстегивал рубашку и обнажал грудь навстречу полуденному солнцу, а завершал день крепким сном. И хотя он все дальше и дальше уходил от Пасто, успокаивающее миролюбие дней в дороге позволяло ему думать, что до воссоединения с семьей осталось совсем чуть-чуть.

Тибор, конечно, не мог знать, что в эти самые дни все еврейское население Пасто уже выгнали из городка. Или что спустя чуть более месяца 430 тысяч евреев покинут Венгрию и к тому моменту многие из них будут уже мертвы.

Слово за словом Тибор и Петер преодолевали языковой барьер. Тибор узнал, что один из компаньонов был глазным врачом, другой – фармацевтом, а остальные – строителями или инженерами. Они находились в бегах с 39-го года и работали с Сопротивлением в нескольких странах. Они прятались в подвалах, на чердаках, в амбарах и даже в канализации. Все, что осталось от их прошлых жизней – потрепанные фотографии жен и детей, которых они не видели уже несколько лет. После пяти лет беготни они все были адски измотаны.

В тот день, когда перед их взором появилась швейцарская граница, на улице было так тепло, что Тибор снял пиджак. Лед и снег сверкали с окружающих гор, но их картограф Карл вел группу по низинам и долинам, где было холоднее – а впрочем, терпимо. Всю прошлую ночь они пробирались по сложной каменистой местности, но после затяжного броска от заката до рассвета Петер указал на дорогу, соединявшую Италию со Швейцарией. Он объяснил, что городки сразу за границей были скорее итальянскими, нежели швейцарскими, но они все равно были там в безопасности – нацисты здесь не свирепствовали.

Отец Тибора несколько раз в год предпринимал деловые поездки в Италию и Швейцарию, чтобы посмотреть на последнюю обувную моду Милана, Флоренции и Женевы. Он возвращался в Пасто с историями об улицах, заполненных автомобилями, кафе, заполненных людьми, и оперных театрах, заполненных посетителями. Смотря на границу, Тибор был уверен, что как только закончится война, его семья соберется вместе в одном их этих роскошных городов, чтобы начать дивную новую жизнь.

На границе стояли две сторожевых будки, каждая со своим флагом. Короткий отрезок шоссе проходил через ворота, разделявшие две страны. Забор с колючей проволокой простирался за пределы видимости. Земля с другой стороны была испещрена глубокими и угловатыми рытвинами; единственный путь туда – не считая воздушного – проходил через усыпанный гравием узкий кусок дороги.

Карл и Петер оба считали, что лучше будет пересечь границу ночью. Пограничники наверняка будут спать или пьяны – вряд ли им захочется допрашивать всех восьмерых участников похода. Группа дождалась темноты. Карл достал из рюкзака мутную стеклянную бутылку, выпил и передал остальным. Тибор сделал глоток и выплюнул: жидкость была горькой, словно яд. Мужчины засмеялись, пожали друг другу руки, наскоро помолились и отправились вниз по холму.

Лучи прожектора нашли их даже прежде, чем они достигли низины. Петер, Карл и еще один поляк, который говорил по-итальянски, выдвинулись вперед. Охранник появился из резкого ореола света и жестом приказал приблизиться. Карл достал из кармана пиджака свернутую бумагу и помахал ей в воздухе. Группа не двигалась, пока солдат изучал ее. Петер держал руку на плече Тибора, будто желая показать, что он его сын. Карл заговорил с охранником на языке, который Тибор принял за итальянский. Охранник кивнул, отошел на несколько шагов и показал бумагу другому вооруженному человеку.

Солдаты ушли в будку. Поляки стояли хмурые. Громко зазвонил телефон, за ним, словно дурное предзнаменование, раздалось эхо. По прошествии нескольких минут (которые Тибору показались часом, не меньше) солдаты вернулись и проорали приказ. Мужчины засомневались, затем переглянулись и медленно принялись опускать штаны. Когда солдаты увидели сразу восемь обрезаний, они грубо засмеялись и знаком приказали всем лечь на землю лицом вниз и положить руки на затылок.

Из этого неудобного положения Тибор аккуратно приподнял глаза. Два холодных луча света поднимались вдали, затем шли дугой и заканчивались точно на будке. Лучи принадлежали грузовику, который мчался на Тибора и его товарищей и резко затормозил прямо перед ними. Немецкие солдаты, дыша паром на мороз, быстро вылезли из кабины и как бы между делом затолкали в фургон Тибора и поляков. Пленники не сказали захватчикам ни единого слова, хотя солдат пялился на Тибора, улыбался и что-то сказал ему по-немецки.

«Он говорит, что тебе не о чем беспокоиться, – перевел ему Петер. – Они везут тебя в очень спокойный и хороший лагерь».

1

Поначалу Тибора заинтриговала возвышающаяся на холме крепость Маутхаузен. Она напомнила ему замок из фильма про короля Артура. Правда, в фильме на воротах замка не было свастики.

Крепость была такой большой, что из грузовика Тибору удалось рассмотреть лишь ее вход. Каменные стены казались в пять раз выше человеческого роста. Две огромные башни по обеим сторонам ворот были еще выше. Тибор не мог разглядеть всю крепость, хотя земля возле стен ее было выровнена и вычищена. Похоже, она занимала весь холм.

Тибор понятия не имел, зачем крепости нужны были люди с пулеметами – что там охранять? – но ему стало легче, когда грузовик начал притормаживать у входа. Кочковатый, бесконечный путь по австрийским холмам перетряс ему все кости и желудок.

Водитель и охранник обменялись сигналом. Ворота открылись, и взор Тибора упал на огромную площадь, в несколько раз больше футбольного поля. Мальчик начал было шептать молитву, благодаря бога за то, что добрался целым и невредимым, однако, вылезая из кузова, чуть не потерял сознание: дикий смрад ворвался ему в грудь, нос и горло, обжег трахею. То была вонь разлагающейся плоти и, кажется, сажи; вонь настолько мощная, что мальчик начал задыхаться.

Офицер выстроил их группу на большой песчаной площади вдоль стены и приказал не произносить ни звука. Они стояли и смотрели, как заходит солнце; мерзли от ветра. Темнота ночи принесла с собой еще больший холод, но вместе с ним и благодать: резкие порывы ветра уносили отвратительный запах. Наконец немецкий офицер вышел к шеренге и спросил у каждого имя и страну происхождения. Когда он указал пальцем на Тибора, Петер сказал, что мальчику одиннадцать (скинул два года) и что национальность его неизвестна. Тибор молчал. Офицер постучал ладонью ему по голове и двинулся дальше.

Вход и стены лагеря. Мемориальный музей Холокоста (США)

Восьмерых новоприбывших отправили вниз по лестнице в пустую бетонную комнату и приказали раздеться. Вода хлестнула из душевых головок с такой силой, что Тибор чуть не упал с ног. Сначала она была ледяной, потом чуть не кипятком, потом снова стала ледяной. Сразу после «душа» их отправили по узкому коридору к седому мужчине в полосатой пижаме, который побрил им головы и тела. Бритва скользила так быстро, что оставляла за собой следы зарубок и порезов. Парикмахер засмеялся, увидев голого Тибора, и пошутил, что за сегодня мальчик был его самым простым клиентом.

Охранник приказал им бросить одежду в кучу («Для стирки!»), затем выдал рваные, поношенные рубахи и штаны, которые пахли дезинфицирующим средством и висели на них, словно пижамы. После этого их отвели к одноэтажным, похожим на гаражи, зданиям – баракам.

Пожилой мужчина в полосатом пиджаке – староста барака – отправил Тибора к койке, на которой уже сидели трое грязных парней лет двадцати. Когда он увидел, что у них на четверых было одно одеяло, Тибор решил, что обойдется. Семеро его друзей разошлись по другим койкам, в то время как Тибор остался один на один с целым роем непонятных ему языков. Впервые с того самого момента, как он покинул Пасто, ему стало по-настоящему страшно.

Той ночью он не спал. Во-первых, койка была деревянной и неудобной; во-вторых, соседи дергались, толкались, болтали и спорили. Один бедняга скулил как животное, а свирепый ветер грозил выбить немногочисленные окна барака. Внутри было не так холодно, как снаружи, но воздух все равно был морозным и вдобавок вонючим из-за скопления тел. Тибор был уверен, что помещение не топили, однако когда он доковылял до туалета в дальнем углу барака, то заметил что-то вроде плиты. Пописав, он попытался взобраться на нее, чтобы погреться, но тут же откуда-то раздалась команда: «Слезай!»

Барак опустел к рассвету. Тибор остался лежать на койке, но староста приказал ему уходить. Снаружи на площади медленно двигалась река из людей, тысячи усталых пленников тихо волочили ноги и становились в правильные колонны, а эсэсовцы подгоняли их прикладами и выкрикивали на немецком. К тому моменту, как офицеры закончили перекличку, солнце уже встало и мерзкий запах вернулся.

Тибор последовал за «рекой» обратно в барак. Вернулись его друзья. Он разглядывал их лица в надежде увидеть улыбку или намек на нее; хоть что-то, что дало бы ясно понять: худшее позади. Однако по их выражениям решительно нельзя было сказать, что они чувствовали. Впрочем, одного их присутствия было достаточно, чтобы успокоить Тибора.

Снаружи возле бараков собралась толпа – как будто очередь на автобус. Вскоре подъехала тележка, на которой привезли жестяные банки с горячей жидкостью, похожей на смесь кофе и чая. На вкус смесь была горькая, но Тибор выпил – лишь бы согреться.

Прибыли солдаты в униформе, половину пленников увели, остальным сказали вернуться на койки. Несколько минут спустя в барак вошли люди, одетые в рубахи с нашитыми на них зелеными треугольниками men, поделили присутствующих на маленькие группы и приказали всем выйти. Петер и его друзья вышли одними из первых. Довольно скоро в бараке остались несколько детей и староста. Несмотря на пугающую неизвестность происходящего, комната наполнилась спокойствием. Затем с койки сверху свесилась голова ясноглазого мальчугана.

– Венгр? – спросил он.

Тибор кивнул.

– Только появился здесь?

Тибор снова кивнул. Мальчишка ухмыльнулся. Его зубы были почти черными.

– Слыхал про парашюты? – спросил он с грубым смешком.

Тибор уставился на него.

– О, ты такого никогда не видел! – заявил он восторженно.

Его звали Арон. Его отец был врачом, а мать медсестрой; они появились в крепости, когда Арон был еще совсем маленьким, и работали в офицерском госпитале, пока СС не отправили их на фронт помогать раненым солдатам. Арон не видел их уже несколько месяцев, но был уверен, что они вернутся за ним, как только немцы выиграют войну.

Арон спрыгнул на пол и подвел Тибора к нише, где стояла маленькая плита. Староста что-то готовил в горшке.

– Ты пришел с поляками? – спросил староста на ломаном венгерском.

Тибор кивнул.

– Я король поляков, – заявил он гордо. – Раз ты пришел с поляками, мы позаботимся о тебе.

Король отрезал им несколько ломтиков вареного картофеля, затем отогнал их.

Арон сказал, что им лучше выйти на улицу, пока мужчины, которых он называл «капо», не заставили их работать. Тибор был голоден, голова его кружилась, ему сильно хотелось спать, но он побоялся остаться в бараке один и потому пошел за Ароном.

Небо было чистым, и Тибор смог разглядеть охрану, колонны людей, одетых в свободное полосатое шмотье, другие бараки и черный дым, струящийся над крышами. Арон указал ему на утыканный шипами деревянный и проволочный забор, растянувшийся вдоль дальней стороны двора.

– Держись подальше от той штуки, – предупредил он его. – Подойдешь слишком близко, он тебя затащит и прикончит.

Тибор, кажется, не понял.

Арон ухмыльнулся: «Не переживай, этого не случится. Тебя пристрелят даже раньше, чем ты успеешь туда подойти. Но если все-таки успеешь, он доберется до тебя, и ты будешь там висеть, может даже весь день, до тех пор, пока охрана не снимет твой жалкий труп. Так что не переживай».

Он засмеялся и отвел Тибора за угол к маленькому, низенькому зданию с высокой кирпичной трубой. Самый густой и вонючий дым шел из этой трубы.

«Там есть большущая печь, – хихикая, сказал Арон. – Туда тебя отведут, когда все закончится».

Утро уже подошло к середине, и на территории лагеря появилось оживление, сопровождаемое резким шумом. Вдалеке залаяли собаки. В деревянной хибаре пронзительно завизжали металлические пилы. Легкий ветер доносил лязг молотков и кирок.

Двое мужчин в полосатом прошли мимо мальчиков и скорчили им рожи. Это были капо, объяснил Арон: заключенные, которым начальство лагеря приказало присматривать за остальными. У них не было винтовок, как у офицеров СС, зато были тяжелые резиновые дубинки, которыми легко можно было превратить человеческую голову в пюре. Арон утверждал, что видел их в действии, и посоветовал Тибору не злить этих парней. Некоторые были спокойные, но другие были настоящими садистами, готовыми избить до смерти за то, что на них не так смотрят.

Тибор спросил про невыносимый смрад. Арон отвел его к дальнему концу бараков и указал на девятиметровую стену, простиравшуюся так далеко, насколько хватало глаз.

– Это оттуда.

Арон объяснил, что некоторое время назад на площадь привели толпу русских солдат. Тех, кто мог работать, отвели в бараки, остальных – сотни их было! – оставили стоять на площади весь день. Когда стемнело, приехали пожарные машины и начали поливать их ледяной водой. Русские просили о пощаде, но охране было плевать. Пулеметы держали их в строю, пока вся пачка не смерзлась вместе, словно ледяная скульптура. Поскольку всех сразу нельзя было отвезти в печь, их кусками вывезли за ворота и сбросили в мелкую канаву. Когда потеплело, ледяная скульптура растаяла. Затем они начали гнить. Вот откуда шел самый зловонный смрад.

К баракам подъехал автомобиль с обедом. Мальчишкам досталась чашка коричневого супа с кусочками свеклы и шмат черного хлеба размером с кулак. Тибор два раза укусил хлеб и сдался: корка была твердой, а внутренности больше походили на плотную грязь, нежели на муку. Он хотел было положить недоеденное в карман, но Арон предупредил его. Если другие заключенные увидят, как он ест в неположенное время, то есть не в обед и не в ужин, его выследят, отберут еду и будут искать еще. И почти наверняка сделают больно в процессе. А если никто из людей не найдет его заначку, за них это сделают вши.

Арон повел Тибора к истрепанному знаку на стене их барака. На знаке красовалась вошь, знак «равно» и слово СМЕРТЬ.

– Тебя может убить одна-единственная вошь.

Тибор не понял. Вши, крошечные белые насекомые, которые забираются к тебе в волосы, конечно, отвратительны, но не смертельны же. В Пасто, когда у детей появлялись вши, их либо вычесывали расческой с частыми зубчиками, либо выводили порошком, если те никак не хотели уходить. Но Арон сказал, что здесь вши гораздо опаснее, потому что они прячутся в одежде, потом забираются под кожу и сосут кровь. Хуже того, вши переносят сыпной тиф, а если ты подхватишь тиф, тебя сразу отправят в госпиталь, чтобы не заразил тут никого, особенно охрану. И что еще хуже, те, кого отправляли в госпиталь, никогда не возвращались. Отец Арона очень подробно объяснил ему все это и даже показал, как убирать яйца вшей из одежды, прежде чем они вылупятся и начнут хозяйничать в твоем теле.

Потом Арон рассказал про глубокую яму, карьер, сразу за бараками, где трудились сотни мужчин, добывая камни. Это было самое страшное место во всей крепости, там работали самые несчастные заключенные, туда отправляли людей, которые чем-то не понравились капо; их «парашютировали», объяснил, задыхаясь, Арон, да вот только парашютов у них не было. Арон хотел, чтобы Тибор увидел карьер, но сделать это было невозможно – по крайней мере, до тех пор, пока их самих не отправили бы туда на работу, а это случалось, только когда капо не хватало рабочих рук взрослых мужчин.

– Может, сами напросимся? – предложил Тибор.

– Ты что! – Арон посмотрел на Тибора, как на дурака. – Тут так не принято.

Тибор запутался. За что людей здесь так наказывали? Почему их сторожа вели себя так жестоко? И он здесь за что? Потому ли, что он еврей, или потому, что он венгр? Арон не знал ответа. Шла война, и вещи просто случались сами собой. Спустя какое-то время ты просто прекращал думать о причинах происходящего.

Заключенные барака, в котором жил Тибор, вернулись после заката, насквозь потные и отвратительно пахнущие. Большинство свалилось замертво. Его соседи сначала немного потолкали его, потом уснули. Их секция вскоре затихла, но поляков не было. Тибор испугался. Он кое-как выбрался из ряда коек и прочесал весь блок: их нигде не было. Тибор разбудил Арона и спросил, что могло случиться, но мальчик не знал. Простояв возле двери около часа, Тибор уселся на пол и тихо заплакал.

Наконец его друзья появились, усталые и грязные. Из-за того, что Петер и Лукаш разбирались в строительстве, их всех отправили за ворота. Они рассказали, что там, в нескольких милях отсюда, строят еще один лагерь, и инженеры решили, что поляки смогут помочь. Петер также сказал, что им повезло аж дважды: что они все говорят по-немецки и что СС нужны инженеры-строители.

На второй день жизни Тибора в лагере шел дождь, поэтому он остался внутри, отдыхал, собирался с мыслями и успокаивался. Он думал о своей семье, и сначала это были грустные мысли, но потом он разозлился. Родители так настаивали, так хотели отправить его в это путешествие. Ну разумеется, в Пасто ему было бы гораздо лучше!

Вечером офицер СС выкрикивал на площади имена и раздавал приказы, которые Тибор не понимал. Он повернулся и увидел, как двое заключенных устанавливают платформу возле задней стены, чтобы какой-то мужчина смог сыграть там на скрипке. Грустная мелодия, которую он заиграл, была той же мелодией, которую Тибор слышал совсем маленьким. Затем вдруг, в середине мелодии, охранники подвели к платформе другого человека, поставили его на стул, накинули на шею петлю и толкнули. Половина узников отвернулась; другая половина продолжала смотреть: кажется, их это позабавило.

Спустя три дня Тибор был убежден, что умрет в Маутхаузене. Хотя бы даже от еды. Живот болел весь день, каждый день, началась неконтролируемая диарея. Арону это все казалось веселым; он называл это «инициацией». На помощь ему пришел король поляков: предложил ему уголь из печки и сказал разжевать и проглотить. В итоге, к большому удивлению Тибора, живот прошел.

Дождь и холод лишь усугубляли проклятую монотонность. Арон дни напролет не слезал с койки. На каждый вопрос Тибора он отвечал «нет». Нет, мы не можем посмотреть карьер. Нет, мы не можем разговаривать с охранниками. Нет, нам нельзя пойти в другие бараки поискать других детей. Таковы правила, и если их нарушать, можно получить пулю.

Тибор не понимал Арона. В одну минуту он был дружелюбен, в следующую – груб, и никогда нельзя было предсказать его перепады настроения. Похоже, ему нравились выходки сумасшедших, особенно когда они шатались возле забора под напряжением, и надо было видеть выражение его лица, когда он в подробностях рассказывал про смерть человека от электричества. Ему было всего десять, а он уже был такой странный.

Арон сказал, что единственное, что он мог сделать для Тибора, не нарушая запретов, – это попросить главного по прачечной вернуть его одежду. Родители Арона в свое время помогли главному, удалив больной зуб; Арон думал, что тот будет не против вернуть должок. Однако Тибор взамен должен будет отдать Арону два куска хлеба. Тибор незамедлительно согласился.

Петер засмеялся, когда узнал, каким образом Тибор получил свою одежду, а Карл и остальные, похоже, были искренне впечатлены. Сказали, что если кто и может выжить в этом месте, так это Тибор. И он, кажется, начал верить, что да, он и правда может.