Как избавиться от синдрома ММ. Исповедь эмигрантки Щекотинская Ольга

Мы признаём, что были абсолютно беспомощны по причине зависимости от любви, что сделало нашу жизнь совершенно неуправляемой

Никогда не клади ключи от своего

счастья в чужой карман.

Автор неизвестен

Если вы внезапно очутились в яме, первое, что надо сделать, – это перестать копать.

Уилл Роджерс

Индонезийская шаманка слегка помяла мне плечи, после чего вдруг отскочила в сторону, отчаянно замахала руками и неожиданно тоненьким голоском, смешно, нараспев выговаривая голландские слова, запричитала:

– Вар-де-ло-зе ке-е-ерел! Про-фи-тёёр! Феел дин-хен хра-а-атис! Ай-яй-яй!

Я посмотрела на подругу, сидящую здесь же на стуле. Она сделала огромные глаза и дернула подбородком. Что скрывалось за этим жестом, нетрудно было догадаться – видишь, мол, а я тебе что говорила? И стоило ради этого в такую даль тащиться? Все же и так ясно было… Почти два часа от Амстердама колесили… Да и в пробке пришлось постоять. И все это для того, чтобы услышать те же самые тексты, слово в слово, только на корявом голландском…

Я смиренно потупила глаза. Да, да, конечно… вы обе правы… Он недостойный, непорядочный и использовал меня в своих интересах. Головой-то я все понимаю, не на столько уж я безнадежна. А вот сердцем… Ну что вы от меня хотите? Что я могу сделать? Ведь это любовь! А она, как известно, зла… И здесь я совершенно беспомощна.

– Дат ис ман нит фоор яау! Комт аандере ман… мет инхаааут… – продолжала тем временем шаманка, занявшаяся теперь моими стопами.

Я лежала на кушетке, накрытая стареньким и пахнущим чем-то затхлым одеялом, сгорала от стыда за то, что не сделала педикюр – не до того было, и думала: ну да, конечно, давай рассказывай – появится другой мужчина, с богатым внутренним миром… положительный и добропорядочный… Да я на такого даже и не посмотрю, где уж там влюбиться! Гиблое дело… Как же ты этого не видишь, ты же шаманка?..

Дело в том, что у меня синдром Мерилин Монро. То есть, как истинно хорошая, умная и красивая «девочка» я способна влюбляться исключительно в плохих «мальчиков», которым совершенно не нужна, которые меня абсолютно не ценят, мучают и, образно говоря, вытирают об меня ноги. И чем хуже «мальчик», и чем меньше я ему нужна, тем сильнее страсть. И так было всю мою уже достаточно долгую и далеко не безгрешную жизнь. И каждый последующий «мальчик» был еще хуже предыдущего. А последний был настолько плох, а я была настолько раздавлена и опустошена, когда он меня окончательно бросил, что пришлось даже искать помощи у шаманки. Все это было бы, наверное, грустно, если бы не было так смешно, учитывая, что «девочка» -то в предклимактерическом уже почти возрасте.

О синдроме, о том, что он существует, и о том, что я такая не единственная, я узнала совсем недавно. После того, как совершенно обессиленная от невыносимых страданий, вызванных разрывом с последним «плохишом», я случайно, пытаясь найти утешение в интернете, забрела на форум транссерферов, последователей теории Зеланда.

В свое время книга Вадима Зеланда «Транссерфинг реальности» очень помогла мне выйти из тяжелой депрессии, вызванной похожей ситуацией. И сейчас я вспомнила об этом и разыскала в интернете его авторский сайт. Там я обнаружила форум и множество интересных тем. Клюнув на красивое название «синдром Мерилин Монро», я заинтересовалась, почитала посты и поняла: похоже, это про меня… очень похоже… да что там похоже, тут прямо всё в точку!.. И я скачала з интернета книгу, название которой было позаимствовано для заголовка темы.

Потом несколько вечеров подряд в процессе чтения я узнавала себя всё больше и больше. Я и рыдала, и истерически хохотала, и задыхалась от ужаса и стыда, и в конце концов четко поняла: да, несомненно, это мой диагноз. Оказывается, то, что я всю свою жизнь принимала за настоящую любовь – это и не любовь вовсе, а болезнь. Именно так было написано в книге. Роковая страсть и патологическая привязанность, очень похожая на наркотическую зависимость. А любовь – это что-то совсем другое. И этому мне еще предстоит научиться. Если, конечно, выживу… и не попаду в психушку…

Для моей подруги Инги, которая привезла меня сегодня к шаманке, все это открытием не было. Она давно уже дала мне очень четкое определение. Как-то в компании нескольких приятельниц она пророчески высказалась:

– Вот поставь перед Стаськой 10 мужиков, всяких разных, будут среди них и красавцы, и умники, и одаренные, и самые что ни на есть достойные. Так она из них обязательно выберет самого проблемного и с самым мерзким характером, будет его сначала упорно добиваться, потом, добившись, долго с ним возиться, всячески помогать, жить его интересами, жертвовать собой, и в результате останется у разбитого корыта.

Высказывание по снайперски точное, лучшего определения мне дать было просто невозможно. Не было для Инги открытием и то, что последний мужчина моей мечты по имени Виталик, откровенно меня использовал. А я с удовольствием позволяла это делать. Целых два года. И не только позволяла. Активно ему в этом помогала. Прописала в своей амстердамской квартире, всячески ублажала, холила и лелеяла, пылинки сдувала, жарила, парила, варила борщи, баловала расслабляюще-эротическими массажиками, возила за свой счет в отпуск, прощала ужасные вещи, закрывала глаза на откровенно непристойное поведение, иждивенчество, постоянный флирт с женщинами и многочисленные измены…

Даже к психиатру его водила, потому что не могла поверить, что здоровый человек может так себя вести… Диагноз звучал неутешительно: типичный нарцисс с выраженными признаками социопатии. Но меня это не остановило. Ведь кто же ему еще поможет, если не я? Ведь ему, бедняге, так тяжело, наверное, жить на свете с таким характером. Он, должно быть, и сам себе не рад…

И я продолжала его ублажать. Очень старалась. Все надеялась, что он разглядит, какая я хорошая, поймет, что лучше меня ему все равно не найти и… полюбит меня. То, что он не любит, я при всей своей одурманенности и влюбленной слепоте все-таки понимала. Но ничего, наивно думала я, моей любви хватит на двоих, она ведь безусловная. Мне ничего от него на нужно, кроме него самого. В конце концов я растоплю своей любовью его ледяное сердце, его глаза откроются, он, наконец, оценит меня и поймет, что мы созданы друг для друга. И тогда мы заживем долго и счастливо и умрем в один день.

Вот такую приторно сладкую сказочку я себе сочинила… Все это очень типично для женщин с синдромом Мерилин Монро, это я потом из книжки узнала… Я просто из кожи вон лезла, чтобы ему угодить. Но все мои старания оказались напрасны. Он меня все-таки бросил. Правда, потом в течение полугода еще пару раз возвращался, и я его безропотно принимала, но в конце концов ушел окончательно. Со страшным скандалом и массой оскорблений в мой адрес. Ушел к другой женщине. Не намного меня моложе, но зато более состоятельной.

Чем эта история закончится, было с самого начала понятно всем, кроме меня… Впрочем, так всегда и бывает. Ну что ж, совершила очередную ошибку…

Иногда кажется, что вся моя жизнь – это сплошная череда ошибок. Всё как-то глупо, всё не так… Если бы заново, если бы еще один шанс! Так страшно стареть… Вот ведь, бог дал внешность, а я никак не смогла ее использовать. Всё так бездарно, так банально…

А с другой стороны, как, собственно, могло быть по-другому? Где и как могла бы я эту свою замечательную внешность удачно применить? Профессия модели, вернее манекенщицы, как их называли во времена моей юности, считалась в нашей стране развитого социализма не то чтобы совсем неприличной, но для честной девушки все же несколько сомнительной.

Актриса? В юности эта мысль просто не давала мне покоя, но потом… Слишком сильно ударили меня по самолюбию на прослушивании в ГИТИСе, хотя ведь, если разобраться, ничего ужасного мне тогда и не сказали: «Нам очень понравились внешние данные, но за страшным волнением ничего невозможно было разглядеть». Тем более что это было даже и не официальное прослушивание. По просьбе друга нашей семьи, приближенного к артистическим кругам, меня всего лишь «посмотрели» и даже приглаcили прийти еще раз. Но нет – ведь я же гордая. Восприняла это заявление как полный провал, посчитала себя бездарностью и поставила крест на своей артистической карьере.

Было ли именно это событие неверным поворотом в моей судьбе? Или это произошло гораздо раньше, в отрочестве, в детстве? Ведь я очень долго не сознавала, что красива. Даже наоборот, считала себя чуть ли не уродиной. Это, кстати, тоже типично для женщин с синдромом ММ. Трудно себе представить, но даже сама Мерилин – общепризнанный секс-символ всех времен и народов, совсем не считала себя красавицей и очень сильно расстраивалась, разглядывая себя в зеркало. Ее жизненная история тоже подробно описана в вышеназванной книге, так же как и то, что все ее мужья никогда не воспринимали ее всерьез, унижали, оскорбляли и даже регулярно поднимали на нее руку…

Родись я лет на 10—15 позже, жизнь моя, возможно, сложилась бы иначе. Может быть, не столь выраженным был бы тогда мой комплекс по поводу внешности. Ведь во времена моей юности в маленьком провинциальном подмосковном городке, где я родилась и выросла, были совсем другие представления о красоте – небольшой рост, круглое кукольное личико, не слишком длинные крепенькие ножки, обязательно широкие округлые бедра… этот пресловутый признак женственности… Самым страстным моим желанием в 14 лет было поправиться и больше не расти. Только сейчас, глядя на свои юношеские фотографии, я понимаю, каким очаровательным подростком я, должно быть, была. Тоненькая, длинноногая, с копной длинных густых светло-русых волос, обрамляющих чуть удлиненный овал лица с большими, по-кошачьи раскосыми серо-зелеными глазами…

Никто не мог этого оценить в маленьком провинциальном городке. Даже моя родная мать ни разу в жизни не сказала мне, что я красива. Ведь она была безоговорочно признанной первой красавицей нашего городка. Так же как и бабушка в свое время. У них всё было в полном порядке и с овалом лица, и с бедрами, и с ростом… А я была настоящим гадким утенком в нашей семье. Помню, как бабушка, обращаясь к маме, сочувственно на меня глядя, говорила:

– Нет, Стаська-то не в нашу породу… в Вержбицких она…

Фамилия Вержбицкая досталась мне от отца. Дед или прадед его был выходцем из Польши, сосланным в царские времена за крамольную политическую деятельность в Сибирь и в результате осевшим где-то под Барнаулом. Оттуда и пошел род Вержбицких. Не могу поклясться, что это правда, но, по словам моей тетки, младшей сестры отца, была там еще и примесь французской крови. Потому как этот прадед привез с собой в Сибирь и свою жену, наполовину француженку, или же она потом приехала к нему в ссылку. Ну просто какая-то «Звезда пленительного счастья» получалась по ее рассказам. Но не исключаю, что ей просто приятно было так думать.

Если в семье я была гадким утенком, то в школе, скорее, белой вороной. И опять-таки в немалой степени благодаря своей фамилии. В нашем классе учились дети с простыми русскими именами. Школьные подружки мои были – Андреева, Федорова, Смирнова, Борисова, Цветкова. И тут я – Вержбицкая… Да еще и Анастасия…

Именем этим щедро одарил меня отец. Несколько дней после рождения я прожила с довольно распространенным в то время именем Юля, которым хотели назвать меня мама и бабушка, поскольку отец, казалось, не особенно хотел принимать в этом участия. Но неожиданно для всех он вдруг совершенно безапелляционно заявил:

– Анастасия будет! Всё, точка…

Кроме того, отец мой был зубным врачом, всем хорошо известным в нашем небольшом городке. И семья наша была по тем временам достаточно зажиточной. Поэтому в классе я всегда ощущала себя особенной. И страшно этого стеснялась. Ведь во времена моего детства выделяться чем-то из толпы было почти позорным.

Дома меня звали Стасей. Также называли меня и живущие по соседству друзья детства, излюбленным местом игр для которых был наш гостеприимный двор. Cтасей пыталась называть меня в классе и моя первая учительница, которая тоже жила на нашей улице и знала меня с рождения. Но в школе я упорно этому сопротивлялась, постоянно поправляя учительницу и одноклассников, и упрямо повторяя, что меня зовут Настя. Имя Стася казалось мне каким-то уж очень домашним, детским и унизительным.

По иронии судьбы в Голландии я снова стала Стасей… Правда, здесь мое имя звучало несколько иначе, на западный манер – Стэйси, но тем не менее оно снова вернулось ко мне из детства.

В школе к числу признанных хорошеньких девочек я, без всякого сомнения, не относилась. Лет в 12 я была самой маленькой и худенькой в классе. Все девочки в это время уже начали интенсивно расти и постепенно принимать женские формы, а я как-то отстала в гендерном развитии. Моя близкая подружка и одноклассница Натка в 12 лет уже начала носить лифчик, у меня же в этом возрасте, к моей огромной досаде, не наблюдалось ни малейших признаков полового взросления. На уроках физкультуры, где надо было строиться по росту, я стояла почти в самом конце, и Натка презрительно хихикала, показывая на меня пальцем из первых, самых престижных мест строя. Зато в 13 лет я вдруг начала очень быстро расти и в 14 была уже почти самой высокой в классе. И страшно стеснялась своего роста и худобы. Тогда я и приобрела сутулость, с которой долгие годы потом боролась.

В московской школе, куда я перешла учиться в 9-й класс, после того как мама, спустя три года после гибели отца, вышла замуж за моего отчима – москвича, ситуация обстояла несколько иначе. С большим удивлением я обнаружила, что моя соседка по парте Вера, с которой мы впоследствии стали лучшими подругами, была даже выше меня ростом и нисколько этого не стеснялась, а наоборот, гордилась. И при этом она, отнюдь не отличавшаяся округлостью форм, постоянно и отчаянно пыталась похудеть.

Дело в том, что родители Веры жили во Франции. Папа был довольно известным журналистом, а мама переводчицей. Вера жила с бабушкой и постоянно получала посылки из Парижа. У нее всегда были удивительной красоты вещички – заколки для волос, шариковые ручки, карандаши и ластики. Иногда и мне перепадало. Да и не только мне. Верусик не была жадной.

Характером она обладала просто замечательным. Абсолютно не задавалась, несмотря на своих «заграничных» родителей и совершенно невероятные тряпки, страстно любила русскую литературу, да и вообще все русское, была открытой, достаточно наивной и восторженной девочкой. Ей нравилось доставлять подругам маленькие радости, поэтому она щедро одаривала нас всех подобными мелочами.

Но мелочами эти предметы были исключительно для нее. А для нас… Как сейчас помню эти пластмассовые шариковые ручки, особенно свою любимую, ярко-оранжевого цвета с круглым набалдашником на конце. Их приятно было уже просто держать в руках. А уж как они писали… И даже и пахли как-то по особенному, или мне это только казалось? С легким оттенком запаха французских духов…

У Веры в гостях я впервые попробовала кока-колу из маленьких стеклянных бутылочек и белый шоколад в форме вытянутой пирамидки, с крошечными кусочками пчелиного воска, восхитительно налипавшими на зубы. До сих пор помню это ощущение. Это был восторг! Мне тогда казалось, что ничего вкуснее в жизни я никогда не пробовала!

А в конце десятого класса Вера сделала мне совершенно невероятный по тем временам подарок. Она подарила мне французскую компактную пудру «Кристиан Диор»! В продолговатой темно-бирюзовой глянцевой пудренице. Мы вместе выбирали этот подарок в магазине «Березка». Какое же это было счастье! Как потрясающе эта пудра ложилась на кожу! А как она пахла…. Ммммм, до сих пор помню этот запах… Никакие духи с ним сравниться не могли!

Для Веры моя внешность, как потом выяснилось, была просто идеалом. Она ведь была воспитана на других представлениях о женской красоте. Бывала в Париже и видела тамошних красоток. С восторгом она рассказывала, что ТАМ в тренде именно такие, как я. Тоненькие, длинноногие, с вытянутым овалом лица. Но я почему-то не особенно ей верила.

Поэтому и не могла тогда, в 15-летнем возрасте, никак себе объяснить, что же нашел во мне взрослый 25-летний студент физфака, который, познакомившись со мной, девятиклассницей, случайно на улице, так настойчиво искал потом встреч. Я к нему даже на свидание первый раз с мамой пришла, так как воспитана была в строгости и обо всем и всегда обязана была ей рассказывать. Впрочем, мама, по-моему, тоже была в недоумении. А он ничуть не смутился, только смотрел на меня восхищенными глазами и говорил, что я прекрасна, и что если какие-то уроды этого не понимают, то это их проблемы.

Потом мы пригласили его в гости. Он приехал с цветами, вел себя очень по-светски. Разговаривал, в основном, с мамой. Они, кстати, великолепно находили общий язык. А я томилась и ждала, когда же закончится этот визит, и я смогу, наконец, убежать к подружкам, поболтать о всякой нашей девчоночьей чепухе.

В конце концов я объявила ему по телефону, что встречаться мы больше не будем – ничего не получится, поскольку у нас разные интересы. До сих пор помню отчаяние в его голосе, когда он спрашивал:

– Ну какие, какие у тебя интересы?!

В институте уверенности в своих внешних данных у меня не прибавилось. Я по прежнему считала себя слишком худой, да и лицо, к которому, по большому счету, никаких претензий не было, тоже почему-то по достоинству не ценила. На нашем потоке была признанная красавица – рыжая Машка. Каково же было мое удивление, когда однажды по дороге домой из института моя подруга вдруг невзначай произнесла, что вообще-то она считает меня красивее Машки. Это заявление ввергло меня в состояние настоящего ступора. Что?.. Я?… Кра-си-ве-е?? Она действительно так сказала, или мне почудилось?

Но ведь бывало даже такое, когда незнакомые люди не могли удержаться, чтобы не сообщить мне то, чего я так упорно не хотела признавать. Однажды в метро женщина, напротив которой я стояла, держась за поручни, вдруг, страшно меня смутив, произнесла: «Боже, какая хорошенькая, смотрю и оторваться не могу…».

И не смотря на всё это – страшная неуверенность в себе. Да что там неуверенность – настоящий комплекс неполноценности. Может быть, оттого и выбирала всегда самых неподходящих партнеров, которые меня абсолютно не ценили… Потому что в глубине души считала, что не достойна любви?

А тех мужчин, которые были мною серьезно увлечены и настойчиво проявляли знаки внимания, я безжалостно отвергала. Они мне почему-то были совсем не интересны. Вот странно, ведь это же чисто мужская черта характера – когда само идет в руки, сразу полностью пропадает интерес. Привлекали меня всегда мужчины необычные, яркие, пусть даже и за счет сомнительных качеств.

Почему так? Почему все яркие, интересные личности, как правило, имеют совершенно невыносимый характер. И почему так скучны и бесцветны люди во всех отношениях положительные? Не берусь, конечно, утверждать за всех женщин, но из своего опыта я вынесла именно такое убеждение.

Интересно, в чем вообще секрет привлекательности? Иногда бывает, что идеальная красота не имеет никакой притягательной силы, если в человеке нет чего-то такого совершенно неопределимого, что ее, эту необьяснимую силу притяжения, пробуждает.

В моей жизни было целых два примера, подтверждающих этот странный факт. Два потрясающе красивых юноши. Один в школе – одноклассник, другой в институте – сокурсник. Оба хороши до безумия, но абсолютно разные. Первый – жгучий брюнет с идеально правильными чертами лица и уже пробивающимися темными усиками. Второй – голубоглазый блондин скандинавского типа с роскошными вьющимися волосами. И оба они – что удивительно и необъяснимо – совсем не страдали от избытка внимания девушек. Скорее наоборот. Все девушки, включая меня, совершенно не замечали их красоты.

Вернее нет, не совсем так. В первый момент, уверена, все они, как и я, просто замирали от восторга, но потом очень быстро привыкали, как привыкают к красивой картинке, и при этом почему-то не возникало никаких особых эмоций и романтических чувств.

На первом курсе института у меня вроде бы стал завязываться роман с одногруппником. Какое-то время все даже считали нас парой. Мы всегда садились рядом на лекциях, вместе совершали бесконечные переезды с кафедры на кафедру – наш третий мед был разбросан по всей Москве, – почти каждый день созванивались.

Ах Дима, Димочка… Он стоит того, чтобы заострить на нем внимание. Начнем с того, что он был моложе нас всех. Каким-то фантастическим образом, благодаря своей вундеркиндовости, ему удалось закончить школу на год раньше. Кажется, ему было всего 16. Да, он был умницей. И до неприличия хорошеньким. Красота его была какой-то трогательной, скорее девичьей. Восхитительные густые волосы редкого оттенка рыжего цвета, близкого к палевому, выразительные серые глаза, нежная кожа. Мне кажется, он еще даже не брился в то время. И конечно же, совсем ничего не умел… Да я и сама тогда почти ничего не умела, всего один раз в жизни целовалась по-настоящему, но с ним я чувствовала себя почти опытной женщиной. Видимо, из-за этой его неумелой робости ничего у нас и не получилось.

Он был влюблен в меня, Димочка. Наверное, я причинила ему сильную боль, когда променяла в зимнем студенческом лагере на смазливого длинноволосого студента геодезического института, вечно подвыпившего, пошловатого и не слишком умного, но уже искушенного в вопросах секса, что казалось тогда крайне привлекательным. Когда ты сама неопытна, хочется быть ведомой кем-то, кого мыслишь как настоящего мужчину. Хотя вполне возможно, что он только пытался создать такое впечатление, поскольку дальше поцелуев и обжиманий в комнате с погашенным светом дело у нас не зашло.

В этой же самой комнате присутствовал и его приятель, тоже с девушкой, и вот он, похоже, опытом подобным уж точно обладал, судя по звукам, доносившимся с соседней кровати. Мой геодезист тоже слишком уж шумно и порывисто дышал, пытаясь, видимо, соответствовать ситуации. Подозреваю, что для него было важнее, что подумает о нем приятель, чем то, что происходило между нами. После каникул, когда я вернулась в Москву, он мне даже не позвонил. Видимо ему тоже хотелось кого-то поопытнее. Я полностью погрузилась в горькие переживания по этому поводу, и было мне уже не до Димочки.

Вообще говоря, я достаточно долго хранила невинность, но вовсе не потому, что была такой целомудренной, просто так уж складывалась жизнь. Было несколько ситуаций, когда, казалось, потеря девственности была почти неизбежна, но каким-то совершенно непостижимым образом доля сия каждый раз меня миновала. Поэтому на втором курсе института я чувствовала себя белой вороной, особенно когда подруги делились друг с другом впечатлениями о своих любовниках. Я тоже придумывала какие-то истории, чтобы не выглядеть совсем уж смешно. Но до 20 лет все же умудрилась остаться девственницей.

Так получилось, что первым моим мужчиной стал мой будущий муж. Причем он страшно удивился, когда при попытке в день нашего первого знакомства затащить меня в постель, узнал, что я девственница. Совершенно потрясенный этой новостью, он отстранился, присел на краешек кровати, на которую до этого пытался меня уложить, и на минуту замолчал. Лицо его приобрело мечтательное выражение, и он произнес что-то очень романтичное, вроде того, что вот и ему, наконец, солнышко улыбнулось. Надо отдать ему должное, получив от меня такую столь обрадовавшую его информацию, он не стал настаивать на близости, и пару месяцев мы просто встречались.

В то лето у меня было несколько кандидатов на роль первого мужчины, но почему-то я выбрала именно его… Видимо, он был самым для меня неподходящим. Ведь мы, женщины с синдромом ММ, всегда выбираем именно таких. И кроме того из всех этих кандидатов был он, без всякого сомнения, самым необычным.

Мы учились в одном институте, он был на три года старше. Но на учебу времени у него оставалось мало по причине бурной деятельности совсем в другой сфере. Дело в том, что он был фарцовщиком. Фарцевал он джинсами, дисками – пластами, как их тогда называли, мебелью и даже машинами. У него самого тоже была машина, шестерка «Жигули» нежно-зеленого цвета. Именно в нее я и уселась сразу же после нашего знакомства в вестибюле главного здания института. Был конец июня, и в тот день я сдавала экзамен по гистологии, которым заканчивалась сессия. Неожиданно начался сильный дождь, я в нерешительности застыла у входных дверей, и мой будущий возлюбленный благородно предложил меня подвезти. Звучащая в машине музыка культовой в то время группы Бони-М, летний дождь, ощущение свободы после успешно сданной сессии – все это заставило нас изменить направление движения.

– Сейчас мы с тобой потеряемся – весело сказал он, и минут через сорок мы оказались на его подмосковной даче, где и произошла первая неудачная попытка соблазнения.

Мама моя была просто в ужасе от этого романа. Помню, как однажды, совершенно обезумевшая от тревоги и бесконечных хождений у подъезда в ожидании моего возвращения, она злобно и достаточно грубо вытаскивала меня за волосы из машины моего избранника, когда я задержалась минут на 40 позже 11 вечера. Воспитывала она меня в строгости и ровно в 11 у нас был назначен комендантский час. Костя – так звали моего будущего мужа, был, помнится, страшно удивлен столь бурным ее темпераментом.

Никто не одобрял моего выбора, тем более что занятие фарцовкой считалось в то время почти непристойным. Но мне, вопреки всему, это даже нравилось. Ну как же, так необычно! Меня ведь всегда тянуло в запретную зону. Мне даже какое-то время казалось, что я в него влюблена. Но это, наверное, вполне естественно, все-таки первый мужчина… Хотя, если честно признаться, от близости с ним я получала сомнительное удовольствие. Первый раз вообще показался мне ужасным. Разочарованию просто не было предела. И вот из-за этих каких-то нелепых, неэстетичных судорожных движений, сопения и потения – столько страсти и переживаний? Как это унизительно… Неужели это и есть жизнь взрослой женщины, к которой я так стремилась?

Подобные мысли все время крутились у меня в голове после того, как спустя пару месяцев после знакомства, произошло, наконец, это знаменательное событие в моей жизни. Но все же я была довольна, что перестала быть белой вороной, и теперь у меня есть любовник, как и у всех моих институтских подруг. То, что любовник достаточно быстро перекочевал в статус мужа, тоже, в общем-то, можно назвать случайностью – я забеременела…

Узнав о моей беременности, Костя повел себя благородно, и мы тут же подали заявление в ЗАГС. Свадьба была странной. Отец Кости был болен раком гортани и доживал последние месяцы. Сразу же после ЗАГСа мы заехали навестить его в больнице и только потом отправились в ресторан, где уже ждали приглашенные гости.

Мое свадебное платье было ярко-брусничного цвета. Вместо фаты – такого же цвета шляпка-таблетка. Не знаю почему, так уж мне захотелось… Странно конечно, обычно все невесты мечтают о пышном белом платье-торте и длинной фате. Но мне это уже тогда почему-то казалось страшно пошлым.

Сама свадьба не оставила в моей памяти ярких воспоминаний. Помню длинный стол, своих друзей и подруг, нарядно одетых, с необычно серьезными и значительными лицами, банальные скучные тосты… Почему-то совершенно стерлись из памяти даже наши поцелуи под крики «Горько!»… А ведь мы без всякого сомнения целовались, свадьба же… Единственное, что запомнилось, это то, как моя мама темпераментно отплясывала с новоиспеченным зятем какой-то восточный танец…

После свадьбы я переехала к Косте. Он жил с родителями в трехкомнатной квартире на окраине Москвы. Отца его выписали домой как безнадежного, и он уже не вставал с постели. Мать была постоянно при нем. Костю почти сразу после свадьбы забрали на два месяца в студенческие военные лагеря. И я осталась в квартире со свекровью и умирающим свекром.

Мне казалось очень странным, что теперь я почему-то должна жить с совершенно чужими мне людьми… Мало того, скоро я поняла, что не только они, но и законный муж тоже абсолютно чужой мне человек. Трудно представить себе двух людей, настолько разных, насколько разными были мы с Костей. Каким образом и зачем судьба свела нас вместе, было непонятно. Единственным оправданием этому союзу может служить только то, что в результате него появился на свет наш сын Олег.

С Костей мы не прожили и двух лет. Сыну было восемь месяцев, когда я сбежала от мужа. До сих пор стоит в глазах картина, как я расстилаю на полу простыни, бросаю на них свои и детские вещи, завязываю узлами, хватаю на руки сына и вызываю по телефону такси. Вероятно Костя был крайне удивлен, когда не обнаружил нас в своей квартире, вернувшись на следующий день с дачи, где весело проводил время в компании друзей и, как я подозревала, подруг, что повторялось перед моим побегом регулярно.

Оглядываясь на свою жизнь, я иногда удивляюсь, каким образом, где умудрялась я находить своих так горячо любимых мужчин с совершенно непригодным для совместной жизни характером. Или это они меня находили? Или же все можно объяснить чистой случайностью?

А может ли быть, что и встреча с самым, пожалуй, значимым в моей жизни «плохишом», отношения с которым были наиболее продолжительными – почти 11 лет, тоже была совершенно случайной?

Был чудесный солнечный летний день, конец июня. Цвели липы. Я в прекрасном настроении возвращалась с работы. В тот день мне не захотелось садиться в душный автобус и я решила пройтись до дома пешком. Если бы только могла я представить себе в то мгновение, когда диктовала свой телефон так уверенно остановившему меня на улице, высокому импозантному молодому человеку по имени Кирилл, хоть тысячную долю того, как чудовищно меня потом расплющит…

Кирилл

Нет, ну какая же это случайность… Если и есть в чем-то закономерность, так именно в этом. В нем было абсолютно всё, к чему притягивает нас, болезных – мужественная красота, необыкновенная мужская привлекательность, интеллект, эрудиция, хорошо подвешенный язык, великолепное чувство юмора, самоуверенность, чувство превосходства, даже презрения по отношению к «обычным», не избранным. И профессия не часто встречающаяся, очень творческая, почти элитная – кинорежиссер.

Он тогда только что закончил Высшие Режиссерские Курсы, но это было уже второе его высшее образование. До этого он отучился в Строгановке и даже успел поработать несколько лет дизайнером интерьеров. А во время учебы на режиссера, благодаря своей яркой внешности, еще и успешно снимался в кино, исполняя роли героев любовников.

На первом свидании, когда мы гуляли по парку рядом с моим домом, Кирилл то и дело подносил ладони к лицу, складывал пальцы квадратиком, который, видимо, должен был изображать видоискатель кинокамеры, и сквозь этот квадратик внимательно смотрел на мир. И время от времени на меня. Вероятно, это должно было произвести на меня особое впечатление. Скорее всего, это была его фирменная уловка для соблазнения женщин.

Женщины… о да, женщины… это была его слабость… или хобби… Женщин он коллекционировал. И считал свои победы, фиксируя их в длинном, склеенном из нескольких листов плотной бумаги и свернутым в гармошку донжуанском списке, который я как-то, кажется, на втором году нашей совместной жизни случайно обнаружила. Было это во время отпуска – я разбирала вещи после переселения в другой номер гостиницы и наткнулась в его сумке на этот злополучный фолиант.

Да… какой же шок я, влюбленная в него до безумия, тогда испытала, обнаружив в этом списке более 300 имен, себя под номером 315, и оценки, которые были выставлены каждой девушке в нескольких специально выделенных для этого колонках – за лицо, фигуру, темперамент и некие другие важные для Кирилла качества. Колонок было семь или восемь, в первой слева фиксировались имена, а крайняя правая предназначалась для записи телефонов попавших в сети Кирилла наивных барышень. Когда я увидела свои оценки за фигуру и темперамент – 5+, я даже почти возгордилась… Но после меня там было еще полтора десятка номеров…

В тот злополучный день я устроила страшный скандал. А Кирилл, не особенно смутившись, счел нужным привести в свое оправдание только лишь факт, что после моего появления в его жизни количество новых имен в списке за год значительно уменьшилось. И по его мнению, я должна была быть этим очень горда.

Оскорбленная в лучших чувствах, я в тот же день уехала с рижского побережья, где мы тогда отдыхали. Одна. Не дожидаясь конца отпуска. В поезде всю ночь ревела. А под утро мне приснился странный сон… Храм Христа Спасителя, который как раз тогда начали восстанавливать. И музыка… чудесная, какая-то неземная музыка, скорее, даже и не музыка, а что-то похожее на ангельское пение… Она еще долго звучала у меня в голове после того, как я проснулась…

Я посчитала это знаком и, приехав в Москву, пошла в сберкассу и положила 25 рублей – почти четверть своей зарплаты врача – на счет восстановления храма.

А когда появился Кирилл, загоревший, похудевший и очень ловко скрывающий чувство вины, я, соскучившаяся к тому времени до безумия, безропотно пустила его обратно. И продолжала любить так же сильно. И прощала измены, которые, конечно же, не прекратились. И даже умудрялась содержать его, себя и шестилетнего сына на свою зарплату, так как гонорар за единственный снятый Кириллом фильм к тому времени уже закончился. Мысль о том, что есть в этом что-то неправильное, мне даже в голову тогда не приходила. Единственное, чего я хотела, это чтобы ему было со мной приятно и комфортно, и для этого я была готова вывернуться наизнанку.

Работу на «Мосфильме» Кириллу регулярно предлагали, но он, всякий раз, прочтя очередной рекомендованный к запуску сценарий, тут же его забраковывал и с презрением отвергал. Какое-то время он пытался писать собственный сценарий, который обещал быть гениальным. Периодически он зачитывал мне уже готовые куски, и я не переставала восхищаться его талантом и бесконечно богатой творческой фантазией. Я была уверена, что его работу непременно оценят по достоинству, но Кирилл, почти закончив сценарий, вдруг решил, что все бесполезно – снимать подобный фильм ему вряд ли позволят. И тогда он, полностью разочарованный в советской кинематографии, прочно залёг на моем диване, углубившись в чтение книг по философии и буддизму.

Я приходила с работы, вдыхала его запах, которым, казалось, был наполнен мой дом, улыбалась, шутила, что, мол «пусятиной» сильно пахнет – мы придумали друг другу шутливые прозвища, Пуся и Мася – и принималась раскладывать по местам раскиданные повсюду разнообразные мелкие предметы, одежду и книги. Потом перемывала накопившуюся за день в кухонной раковине посуду, готовила ужин, общаясь при этом с сыном, который неизменно прибегал на кухню со своими игрушками или блокнотом для рисования и, удобно устроившись рядом на угловом диванчике, развлекал меня рассказами о событиях в школе. Когда ужин был готов, мы звали Кирилла и усаживались за вечернюю трапезу. У каждого, включая рыжего кота Антона, было свое место за кухонным столом.

Кот был найден в возрасте не более трех месяцев в подъезде нашего дома. Мы с Кириллом обнаружили это чудо на лестнице перед лифтом. Был поздний вечер, и в тусклом освещении подъезда сидевший на ступеньке ярко-рыжий котенок напоминал маленький костер. Увидев нас, он тут же направился навстречу, подойдя, мяукнул, приподнялся на задних лапках и, положив передние на колено Кирилла, преданно посмотрел ему в глаза. Конечно же, после такого приветствия котенок тут же был взят в дом, накормлен, помыт, обласкан и уложен спать на кресло в гостиной. Никто не мог тогда и предположить, что этот маленький несчастный бомжонок превратится в огромного, пушистого, очень похожего на сибиряка кота.

За ужином ставший членом семьи Антон занимал свое законное место на кухонном диванчике, на подушке, он полусидел, положив передние лапы на стол и делал вид, что его совершенно не интересует стоящая там еда. Но стоило только потерять бдительность, как кот, орудуя когтистой лапой, словно вилкой, мгновенно извлекал из тарелки зазевавшегося лакомый кусочек. Чаще всего не везло сидящему рядом Олежке, у которого впоследствии даже выработалась привычка загораживать тарелку во время еды рукой.

Закончив с трапезой, мы переходили в гостиную, валялись на диване, смотрели телевизор, читали, болтали. В случае же если сын гостил у мамы с отчимом – а это случалось довольно-таки часто, почти каждые выходные, – вечер был посвящен сексуальным утехам.

Летом мы совершали прогулки по Москве на велосипеде. У Кирилла была «Кама» с низким багажником, на котором я стояла, ухватившись руками за его плечи. Ах как же это было замечательно! Особенно когда с горки, на большой скорости… Теплый летний ветер в лицо, руки на плечах любимого, низом живота и бедрами я прижимаюсь к его спине, сердце в груди замирает, и такое счастье накатывает, что хочется умереть… Умереть, потому что момента прекраснее чем этот в моей жизни быть уже не может… это просто невозможно… а на меньшее я не согласна…

Только сейчас понимаю, что это было довольно рискованно. Однажды нас даже милиционер остановил. Я с виноватым видом спрыгнула с багажника, милиционер покачал головой и осуждающе произнес:

– Ведь седые же люди… – Не знаю только, где он седину разглядел. Может, принял за нее мои мелированные пряди? Мне ведь тогда еще и 30 не было… Да и у Кирилла седых волос в то время я еще не замечала.

На этой нашей горячо любимой «Каме» мы объехали почти все парки Москвы и ближайших окрестностей. Велосипед был складной, и его легко можно было пронести с собой в метро. Доехав до ближайшей к выбранному парку станции, мы, выйдя из метро, собирали наше средство передвижения и дальше добирались уже ставшим привычным способом. Иногда мы даже по центру Москвы так катались.

Как-то в одном из тихих сквериков арбатских переулков Кирилл о чем-то разговорился с очень интеллигентного вида колоритной старушкой, явно благородных кровей. Он просто обожал таких «арбатских старух», видимо, они напоминали ему бабку – слова «бабушка» он не признавал – со стороны матери, имевшую дворянское происхождение. Сам Кирилл в детстве тоже жил в одном из этих переулков, они с матерью занимали комнату в коммуналке в доме, который раньше полностью принадлежал семье его бабки.

Что именно Кирилл обсуждал с этой случайно встреченной пожилой женщиной, я уже не помню. Я тихо стояла рядом и светилась от счастья, очевидно, всем своим видом излучая абсолютную преданность Кириллу и восторженную влюбленность. В какой-то момент, отвлекшись от разговора, старушка внимательно на меня посмотрела, а потом вдруг очень громко и темпераментно заговорила, обращаясь к Кириллу:

– Берегите свою лапочку… Берегите! Она же у вас прелесть… прелесть!..

Я страшно смутилась, а Кирилл, вероятно, потрясенный этой новой идеей, с удивлением взглянул на меня и, усмехнувшись, демонстративно погладил меня по голове, как гладят маленьких послушных девочек.

Иногда Кирилл брал меня с собой на премьеры в Дом кино. Какой же счастливой и невероятно гордой я себя чувствовала, появляясь вместе с ним в этом элитном месте. Мне казалось, что все на нас смотрят. И, конечно же, завидуют мне. Ведь со мной рядом такой мужчина! Его внешность была для меня просто идеалом. Я считала его невероятно, божественно красивым. Куда там до него всем голливудским звездам вместе взятым! А какой он умный, эрудированный, начитанный, а какой талантливый!.. Какой у него необыкновенно тонкий юмор! И этот мужчина со мной… Как же мне повезло! Я просто не верила своему счастью. И боялась… мучительно боялась, что эта сказка, так неожиданно вдруг со мной приключившаяся, и, как мне казалось, совсем мною не заслуженная, очень скоро закончится…

В отношениях с Кириллом вылезли все мои комплексы. Я почему-то казалась себе недостойной такого яркого и интересного мужчины и страшно боялась, что ему со мной скучно. Конечно, он намного превосходил меня по интеллекту и эрудиции, но ведь и я отнюдь не была глупышкой. Всегда хорошо училась в школе, не отличаясь особой усидчивостью. В институте ни разу не пересдавала ни одного экзамена, мало того, даже троек у меня никогда не было. Конечно, язык у меня был подвешен не так хорошо, как у него, особой разговорчивостью я вообще никогда не отличалась и никогда не была душой компании. Как-то не любила я особо привлекать к себе внимание. Вероятно, от неуверенности в себе…

Кирилл же мог говорить часами. И не просто так трепать языком ни о чем – нет, его монологи всегда были наполнены глубоким содержанием и интересными неординарными мыслями. В начале наших отношений я слушала его, буквально раскрыв рот. Я очень многому у него научилась. Казалось, он знал абсолютно все и мог ответить на любой вопрос, и не только из области кинематографии, изобразительного искусства или дизайна. В шутку я называла его «живая ходячая энциклопедия».

Но всё же некоторые его идеи и жизненные установки были настолько для меня непривычными, что поначалу вызывали некое подобие шока. Ничего похожего в кругу своей семьи и друзей я никогда не слышала. Никто из моих близких никогда не проявлял такого негативного отношения к власти. Кирилл люто ненавидел коммунистов и социалистический строй, считал революцию антропогенно-генетической катастрофой, основную массу людей, живущих в стране – совковым быдлом, а всех матерей, в том числе и свою собственную, настоящими преступницами. Потому как они, считай, рожали своих детей в тюрьме, обрекая на жизнь за железным занавесом. И за что же их, скажите на милость, любить и уважать? За то, что, следуя своим низменным инстинктам, произвели нас на свет в этом помойном ведре?

Поэтому когда я случайно забеременела – подвели противозачаточные таблетки, у меня не возникло ни малейшего сомнения в том, что я должна срочно избавиться от ребенка. Конечно, я сообщила Кириллу о беременности, но тут же добавила, что у меня уже есть направление на аборт. Он отнесся к этому совершенно спокойно, примерно так, как если бы услышал, что меня ожидает визит к стоматологу, и мало того, когда я вернулась после операции, его даже не оказалось дома.

Не появился он и в течение вечера. Я отлеживалась в кровати, находясь в тяжелом удрученном состоянии. Не помню, чтобы сильно сожалела о содеянном, осознание тяжести совершенного поступка, раскаяние, горечь и чувство вины перед ребенком, которому я не позволила появиться на свет, пришло гораздо позже, а в тот момент меня больше беспокоило то, что какое-то время мы не сможем заниматься сексом, и Кирилл, скорее всего, будет искать удовлетворения своих потребностей с другими женщинами.

Другие женщины регулярно появлялись у Кирилла и тогда, когда состояние моего здоровья было в полном порядке. И это вовсе никак не отражалось на нашей интимной жизни. Как его на всех хватало, трудно себе представить. Мужчин с такой потенцией, как у него, я не встречала в своей жизни больше никогда.

Скандалов по поводу измен я больше не устраивала, но не потому, что мне было все равно. Нет, ревновала я страшно. Наверное, я закрывала на это глаза поскольку панически боялась его потерять. Одна только мысль об этом была совершенно невыносима. Я с трудом могла себе представить, как смогу без него жить. А он, видимо, считал периодические измены чем-то совершенно естественным и обыденным. Но при этом был абсолютно уверен в том, что право на маленькие шалости на стороне – это исключительно его приоритет.

Однажды, совершенно измученная ревностью, я решила взять реванш и согласилась на встречу с братом институтской подруги, который давно уже просил о знакомстве со мной. Мы все вместе отправились в кооперативную сауну – такие уже стали появляться в Москве в конце перестроечного периода. С Эдиком, так звали кандидата на роль моего утешителя, ничего у нас не получилось, хотя все этому способствовало – мы даже посидели обнаженными наедине в той самой сауне. Видимо, я себя переоценила. Я не смогла переступить эту черту. Она оказалась для меня совершенно непреодолимой… Я слишком сильно любила Кирилла.

А когда после очередного его позднего возвращения, совершенно истерзанная ожиданием и переполненная желанием отомстить, я рассказала Кириллу о нашем походе в сауну и намекнула на то, что с Эдиком у нас кое-что тогда произошло, это вызвало бурную сцену ревности. Он даже ударил меня по лицу, причем так сильно, что в кровь разбил нижнюю губу. И тут же стал собирать вещи. Страшно испуганная, что он уйдет, я, заливаясь слезами, призналась, что соврала – для того, чтобы он понял, как это больно, знать, что тебе изменяют. Он снизошел и остался. Мы кое-как остановили кровь, потоком хлеставшую из разбитой губы, и сцена закончилась бурным примиряющим сексом.

Наши отношения с Кириллом длились года полтора, когда мы познакомились с Ингой, ставшей впоследствии моей близкой подругой. Той самой подругой, которая и привезла меня спустя почти 20 лет к индонезийской шаманке.

У Кирилла тогда появилась идея постановки спектакля. «Поездка в счастье» – так называлась выбранная им пьеса Франца Ксавера Креца. Инга была претенденткой на главную и единственную в ней роль. Как сейчас вижу ее перед собой. Джинсы, желтый свитерок, длинные, ниже лопаток, светлые волосы, легкомысленная ленточка на лбу, слегка их прихватывающая. Она скромно и тихо сидела на моем диване и молча слушала, как перед ней долго разглагольствовали, соревнуясь в оригинальности и красноречии, Кирилл и его приятель, сценарист, который с ней где-то случайно познакомился и привел к нам на собеседование.

Инга за весь вечер не проронила ни слова, внимательно выслушала все высказанные мужчинами идеи, взяла книгу с пьесой, попрощалась и ушла, и никто даже предположить не мог, как развернутся события дальше… А дальше было вот что: при следующей встрече Инга так же скромно вошла в квартиру, села на диван, положила книгу на колени и начала говорить… Забавно было наблюдать за тем, как вытягивались от изумления лица двух суперинтеллектуалов мужского пола. От «этой девочки, которая неизвестно еще, потянет ли…» они такого никак не ожидали. Она выдала целый поток неожиданных и интересных идей! Скучноватую пьесу Креца Инга умудрилась превратить в настоящий психологический триллер. Героиня на самом деле никуда не едет… поезд стоит на месте… она забралась в пустой вагон… никакого ребенка нет, в руках у нее сверток из одеяла с куклой внутри… и вообще она даже может быть беременной и у нее начинаются схватки, но зритель до последнего момента об этом не подозревает…

Впоследствии из этой идеи родился сценарий, и началась наша веселая и суматошная творческая жизнь. Инга приезжала в мою квартиру как на работу. Мы совместными усилиями доводили сценарий «Поездки в счастье» до совершенства. Фанатично репетировали. Вернее, репетировали Кирилл с Ингой. А я пекла свои фирменные лимонники, которыми мы с огромным удовольствием лакомились после репетиций. И кроме того простраивала линию начинающихся родов. Вспоминала интересные случаи из своей практики, собирала информацию у коллег и пациенток о необычном поведении женщин во время схваток. Мы с Кириллом сочиняли очередную сцену, а потом я красочно пыталась описать нерожавшей Инге, что чувствуют и как ведут себя роженицы, учила ее тужиться и часто дышать.

Уверена, что это пригодилось ей потом, когда она, спустя десяток лет, рожала дочку в голландской больнице, где я притворялась Ингиной сестрой, и гинекологиня, принимавшая роды, легко в это поверила и даже сказала, что это сразу заметно. Инга, точно так же как и ее героиня в пьесе, держалась на удивление мужественно, совсем как стойкий оловянный солдатик, и даже не пискнула ни разу во время схваток! За все годы моей акушерской практики я никогда с таким не сталкивалась! Кто знает, может быть то, что кричать ни в коем случае нельзя, так глубоко закрепилось у нее в подсознании во время наших репетиций, что сыграло свою роль и во время настоящих родов.

А между репетициями мы с Ингой как-то еще умудрялись учить пациентов правильно дышать по методу Бутейко в организованном ее предприимчивым мужем Виктором кооперативе, даже выезжая иногда на семинары в другие города. В то время метод был очень популярен в России, и группы собирались достаточно большие. Результаты иногда изумляли. Особенно сильный эффект этой немудреной дыхательной практики мы наблюдали у больных с астмой и стенокардией.

Сам Бутейко время от времени приезжал в Москву консультировать своих методистов. И консультации эти зачастую плавно переходили в неформальные дружеские вечеринки. Не смотря на свой преклонный возраст наш учитель буквально фонтанировал энергией, благодаря, очевидно, неустанному практикованию собственного метода. И не скрывал своего явного интереса к женскому полу.

Сейчас мне трудно себе представить, а когда же я успевала и в женской консультации по специальности работать? Может быть, в сутках было больше часов? Или время текло как-то по-другому?

Да, веселая у нас была тогда жизнь. Мы были молоды, полны энтузиазма, энергии и даже представить себе не могли, что всё изменится, и «Поездка в счастье» обернется поездкой в Голландию, где мы и задержимся по меньшей мере на четверть века, а может быть, теперь и на всю оставшуюся жизнь.

Уехать из России всегда было заветной мечтой Кирилла. Он люто ненавидел «совок» и всё совковое. Говорил, что никогда не сможет и не будет снимать кино в этом «помойном ведре», считал Запад совершенным раем и был уверен, что как только он там появится, все сразу оценят по достоинству его необыкновенный талант и тут же предоставят возможность создавать яркие авторские фильмы. Наивные мысли, конечно, учитывая то, что он даже в России не был известным. Он всего лишь снял одну короткометражку, которая на самом деле была его дипломной работой. Безусловно талантливой, так как ее купили в прокат, но он вовсе не стал от этого звездой.

Задуманный спектакль нам поставить так и не удалось по причине того, что Инга с Виктором уехали из России. Был самый конец горбачевской перестройки, железный занавес чуть приоткрылся, и народ начали выпускать за кордон. Во время отдыха в Болгарии друзья познакомились с парой голландцев, которые пригласили их в гости в Амстердам. Выехали Инга с Виктором по туристическим визам, но страна Голландия так пришлась им по душе, что они решили задержаться, сумев каким-то образом там официально закрепиться, и жили себе припеваючи в капиталистическом раю… как нам по наивности тогда казалось.

Скоро у Кирилла, вдохновленного столь удачным опытом эмиграции наших друзей, появилась гениальная идея перевести почти готовый сценарий «Поездки в счастье» на английский и поехать в Голландию, чтобы осуществить наш замысел там. И убить одновременно двух зайцев – и фильм снять, и из «совка» удрать. Вспомнилось ему даже, что когда-то на Московском кинофестивале он перекинулся парой фраз с культовым в то время голландским режиссером Йосом Стеллингом, и тот, вроде бы, намекнул ему, что неплохо было бы вместе поработать… Правда, Кирилл мог это несколько неправильно понять в связи с далеко не идеальным английским, но это неважно. Главное – идея была потрясающая. Инге эта идея тоже чрезвычайно понравилась, и она попросила своих знакомых голландцев прислать нам приглашение.

Оформление заняло около полугода. За это время я успела подготовить маму с отчимом, ведь сына, конечно же, нужно было оставлять с ними, по крайней мере на то время, пока мы не устроимся. Я не могла взять его с собой в полную неопределенность.

Но процесс подготовки родителей прошел на удивление гладко. Оба они настолько были напуганы ситуацией в стране, что посчитали наше решение попытаться устроить свою жизнь в стабильной Европе вполне обоснованным. После развала СССР отчим очень быстро лишился престижной должности в министерстве союзного значения, влиться в дружный коллектив новоиспеченных предприимчивых бизнесменов ему не удалось, он, как говорится, остался у разбитого корыта, и сам уже всерьез начал задумываться об эмиграции в Германию. Наш отъезд был даже в какой-то степени на руку родителям. Они могли сдать свою большую квартиру в центре Москвы и поселиться в нашей вместе с внуком.

За полгода мы как раз успели закончить сценарий и осуществить его перевод. Так что к намеченной «поездке в счастье» мы были вполне готовы.

«В счастье», то бишь в Голландию, мы приехали в начале 90-х, когда в России была разруха, неразбериха и пустые прилавки в магазинах. Поэтому счастье наше в начале здешней жизни было очень простым и незамысловатым. Например, после очередной уборки в каком-нибудь голландском доме – а деньги на жизнь наши друзья зарабатывали именно таким, очень распространенным среди вновь прибывших эмигрантов способом и иногда брали меня на подмогу, – мы могли позволить себе пойти на городской рынок и раскопать там в куче одежды, где всё по три гульдена, какую-нибудь красивую модную вещичку. А потом там же, на рынке, купить спелый и сочный манго, попросить продавца его разрезать и, не отходя от прилавка, с огромным удовольствием слопать, размазывая руками сок по щекам.

Или совершить прогулку на велосипеде по дороге вдоль реки Амстель, где в красивых дорогих особняках живут очень состоятельные люди. Остановиться рядом с одним из них, рассмотреть его в подробностях и пофантазировать, сколько комнат в этом доме, и что за семья в нем живет. А потом на обратном пути купить в закусочной «Фебо» гамбургер, вкуснее которого, казалось тогда, вообще ничего не бывает. Да что там, каждый поход в супермаркет за продуктами воспринимался как увлекательная экскурсия. Мы могли бродить часами, разглядывая это великолепное разнообразие, и всякий раз покупали что-нибудь новенькое, еще не испробованное. И дегустация всегда была праздником. И праздники эти, казалось, не закончатся никогда.

Инга на правах старожилки – почти на год раньше приехала, – всему меня учила и опекала. И даже одежду свою напрокат давала, когда мне надо было хорошо выглядеть.

Кирилл спустя примерно месяц после приезда, когда выяснилось, что Йос Стеллинг кино снимать в ближайшее время не собирается, вдруг заявил, что идея с фильмом была хороша, но вряд ли она осуществима. Поэтому нам надо разделиться и искать себе голландских партнеров – это единственная возможность остаться на Западе. А обратно в «совок» он возвращаться не собирается и мне не советует.

От такого неожиданного и шокирующего заявления я уже готова была впасть в депрессию, но обстоятельства мне этого не позволили. Не время было раскисать. Мы с Кириллом тогда только что устроились на работу в цветочные парники под Амстердамом. Работа была тяжелой. Я так уставала от того, что целый день, согнувшись, сидя на корточках, обрывала в цветочных горшках первые проросшие цветочки – это нужно было делать, видимо, для того, чтобы последующие вырастали более густыми, – что в конце дня в мою голову не могла проникнуть ни одна мысль, включая и мысль о горькой доле брошенной женщины.

Работа Кирилла заключалась в том, что он, подцепив специальными вилами обработанные мною цветочные горшки, должен был перетащить их на другое место. Вилы были устроены так, что за один раз поднимали сразу шесть горшков, по три с каждой стороны. А горшки были достаточно тяжелыми.

После подобной восьмичасовой работы в жарком и влажном помещении наших сил с трудом хватало на то, чтобы добраться из пригорода Амстердама до дома Инги с Виктором и, наскоро перекусив, свалиться без сил на кровать. Но что делать, надо было на что-то жить. Те деньги, которые нам поменяли при отъезде, давно закончились. Платили нам по 5 гульденов в час, чему мы были несказанно рады. Правда, голландцы за ту же самую работу получали 12, турки – 10, а марокканцы – 8, но мы так обрадовались возможности хоть что-то заработать, что мысль о рассовой дискриминации нам даже в голову не приходила.

На работу мы добирались старым проверенным способом – на велосипеде, на нашей верной «Каме», которую привезли с собой. И замечательно сделали, так как это оказалось весьма распространенным способом передвижения в Голландии. Велосипедные дорожки здесь были повсюду. И я даже не была единственной, стоящей сзади на багажнике. Некоторые пары это практиковали. Мы, можно сказать, попали в свою стихию.

Однажды именно таким вот, привычным способом мы возвращались с работы. Я почти засыпала от усталости, стоя на багажнике велосипеда. Дорога наша проходила вдоль красивых дорогих особняков, рядом с одним из которых мы увидели огромную, высотой почти до крыши дома, очень оригинальную, изображавшую фигуру человека инсталляцию, сделанную из листов металла. Мы остановились, и Кирилл, никогда не отличавшийся ложной скромностью, решил зайти в дом и расспросить об этом чуде.

Я осталась стоять у дверей с велосипедом. Оказалось, что в доме живет автор столь впечатлившей нас скульптуры, голландский архитектор. Он любезно предложил нам зайти и выпить по бокалу вина. Что меня в нем потрясло при первом знакомстве, так это отсутствие какой-либо домашней обуви, безукоризненно чистые белые носки, почти такие же белые волосы – он был седеющим блондином, – и абсолютно голубые глаза… И еще то, что, сидя напротив нас и разговаривая с Кириллом, он одним глазом внимательно смотрел на него, а вторым каким-то образом умудрялся игриво подмигивать мне…

Архитектор дал нам визитку, и когда Кирилл в очередной раз начал упрекать меня в том, что я вишу путами у него на ногах и самим своим присутствием лишаю возможности предпринять необходимые действия для того, чтобы легально остаться в стране – что означало поиски голландской жены, – я предложила ему дать мне телефон нашего нового знакомого.

Архитектор, как ни странно, очень обрадовался моему звонку и предложил встретиться вечером того же дня. Мы с Ингой начали судорожно подбирать мне подходящую одежду из ее гардероба. Кирилл ничем не показал, что это его как-то задело, он даже пытался шутить и перед уходом на свидание «на всякий случай» запихивал мне в карман презервативы.

Первая встреча была как в сказке. Или как в плохом сериале… Архитектор привез меня в шикарный французский ресторан на берегу озера. От волнения я с трудом смогла проглотить лишь несколько кусочков изысканного блюда, заказанного моим спутником, хотя вкуснее ничего в жизни не пробовала. Английский мой был ужасен, разговаривать было почти невозможно, мы рисовали картинки на салфетках, чтобы хоть как-то понять друг друга… Сидя напротив него за столиком, я смотрела на его улыбающееся лицо, сияющие задорной радостью голубые глаза и понимала, что, как это ни удивительно, он мне, похоже, очень нравится…

Потом в баре ресторана, куда мы переместились после ужина, он угостил меня очень крепким индонезийским ликером. Мгновенно опьяневшая – сказалось волнение и почти пустой желудок, – я на своем ломаном английском попыталась донести до него, что языковый барьер – это, без сомнения, вещь неприятная, но ведь существует еще и язык тела… и сама потянулась к нему для поцелуя.

Потом мы почему-то долго и страстно целовались на улице под дождем, хотя его машина стояла здесь же, рядом. После этого он отвез меня домой, вернее к Инге с Виктором, предварительно очень вежливо, совершенно по-западному, как мне тогда подумалось, поинтересовавшись, куда меня везти. Если бы я ответила – к тебе, так и было бы, я уверена, но подобная инициатива должна была исходить только от меня.

Через несколько дней он назначил мне встречу в кафе и попросил прийти вместе с Ингой, чтобы обсудить ситуацию. Очень хорошо помню, как он пред нами предстал – стильное дорогущее пальто до щиколоток, небрежно обмотанный вокруг шеи длинный шерстяной шарф, трубка во рту… Высокий, красивый, седеющий, импозантный. Инга, увидев его, ахнула и прошептала мне на ухо, что вот именно такие мужики ей всегда и нравились. Но разговаривала с ним без всякого кокетства, по-деловому. Что-то ему по-английски рассказывала, наверное, о том, какая я замечательная.

Я почти ни слова не понимала, сидела, тупо хлопая ресницами, и умилялась. И кафе мне казалось невозможно роскошным и стильным, и Ингин английский совершенным, и публика в кафе – элитной. При этом чувствовала я себя как зомби и будто бы смотрела на все происходящее со стороны. Слишком уж быстро и бурно разворачивались события. Я ведь еще толком не успела осознать трагичность своего положения в связи с заявлением Кирилла о необходимости поиска голландских партнеров, и вот я уже сижу и обсуждаю свою будущую жизнь с богатым голландским мужчиной… Ведь если это действительно получится, я могу очень быстро забрать к себе сына… Можно будет отдать его в хорошую школу, дать ему достойное западное образование. И мама будет счастлива… Мы и ее в гости пригласим, и все вместе пойдем отмечать ее приезд вот в это самое роскошное кафе…

По иронии судьбы, я теперь совсем рядом с этим кафе живу. И открыла совсем недавно, что это, оказывается, оно – то самое кафе! А ведь я в нем потом нередко бывала, и со своим последним горячо любимым «плохишом» Виталиком первый раз там же встретилась.

А озарило меня спустя годы, когда я там в туалет спустилась. Мы ведь тогда с Ингой в этом туалете почти истерически хохотали после того, как она мне сообщила, что архитектор так влюбился, что на всё готов – и документы мне сделать, и сына в Голландию забрать. Я – со слезами на глазах, поскольку сильно сомневалась, правильно ли поступаю. А Инга меня обнимала и утешала:

– Да брось ты, Вержбицкая, все отлично будет! Мы с тобой еще 1 мая здесь в шутку отмечать будем, икру есть и водкой запивать, и жизнь теперешнюю нашу со смехом вспоминать.

С тех пор много воды утекло… С архитектором не сложилось… по моей вине. А может быть, и по вине Кирилла, который после того, как я ему рассказала про столь заманчивое предложение нашего нового друга, всю ночь прорыдал у меня на плече, постоянно повторяя, что не представляет без меня жизни, и что я для него самый близкий и родной человек на свете. Конечно, я к нему потом вернулась. Я ведь его любила. Из роскошного особняка архитектора, где всего одну ночь провела, а вернее будет сказать, промучилась – таким чужим мне все показалось в этом доме, включая его хозяина – на чердак каких-то Ингиных знакомых голландцев, куда Кирилла тогда переселили. И начались наши скитания… Но о скитаниях и тяготах эмиграции – чуть позже… А сейчас про Ингу.

Первое мая мы не отмечаем. Икру едим не часто и водку тоже не пьем. Наши встречи стали чуть реже, но от них я получаю ни с чем не сравнимое удовольствие. Инга всегда умеет найти правильные слова, чтобы помочь и поддержать в трудные моменты. Один из ее многочисленных талантов – это дать ситуации или человеку короткое, но предельно точное психологическое определение. Из ее уст оно звучит как неоспоримый диагноз. Всё сразу встает на свои места и становится прозрачным и ясным. Я думаю, она могла бы быть очень хорошим психотерапевтом.

Позвонив мне спустя несколько дней после разрыва с Виталиком, она застала меня в совершенно ужасающем состоянии. Я что-то невнятное бормотала в трубку, кажется, о том, что жизнь потеряла смысл, и я не знаю, как опять собрать себя в кучу и найти силы продолжать делать обычные вещи – вставать утром с постели, одеваться, что-то готовить себе на завтрак… мне больно так, что даже распрямиться не могу, сижу или лежу все время, сжавшись в комок…

Инга тут же оценила ситуацию и уговорила меня поехать к Лизе, шаманке-целительнице, с которой она не так давно случайно познакомилась. И вот сейчас подруга тихо сидела на стуле и периодически кивала, реагируя на слова Лизы, продолжавшей возмущаться тем, до чего я довела себя заниженной самооценкой и полным отсутствием самоуважения. Но для Инги, думаю, это новостью не было. Она ведь так хорошо меня знала… Слава богу, 20 лет уже знакомы. Еще со времен московской жизни. И не через такое здесь, в Голландии, вместе проходили… Видела она меня уже в подобных состояниях, «плохиш» -то ведь этот у меня далеко не первый…

Перед нарциссом Виталиком я почти четыре года прожила с алкоголиком Володей. В целом он был очень неплохим парнем – симпатичным, добрым, с какой-то врожденной внутренней порядочностью и достаточно широкими интересами. И все могло бы у нас замечательно сложиться, если бы не эта его алкогольная проблема. Познакомилась я с ним у подруги, у которой он снимал чердачную комнату. Жил он тогда в Голландии нелегально и зарабатывал на жизнь ремонтами квартир. Я по своему обыкновению тут же начала ему помогать. Прописала в своей квартире, оформила совместное проживание, благодаря чему он получил вид на жительство, а спустя три года и голландский паспорт.

Слабость его к алкоголю заметила сразу, но долгое время оправдывала ее тяжелой работой и бесперспективностью нелегального положения. Надо отдать ему должное, первый год нашей совместной жизни он очень старался, и мне казалось, что общими усилиями мы справимся с его проблемой. Но увы… страсть его к алкоголю оказалась, к сожалению, все-таки сильнее, чем страсть ко мне. С ней я не в состоянии была конкурировать. Когда ситуация стала совсем невыносимой, мне пришлось принять окончательное решение.

В то время я тоже была раздавлена и совершенно опустошена. Но все же, как мне сейчас кажется, тогдашнее мое состояние было не сравнимо с теперешним… По крайней мере, к шаманкам я тогда не обращалась, и к психотерапевтам тоже… Как-то сама справилась.

Когда мы ехали обратно в Амстердам, небо вдруг прояснилось, яркое, уже почти летнее солнце осветило верхушки стоящих вдоль дороги деревьев, и мне вдруг показалось, что это начало моего выздоровления… Даже перестало мучительно ныть в груди, где-то в области чуть выше солнечного сплетения, там, где, по моим представлениям, должна находиться душа… Иначе, что там еще может болеть в этом месте? Там ведь нет ничего. Как врач, я это точно знаю…

Инга затащила меня к себе, заставила поужинать и даже выпить бокал вина. Удивительно, но впервые за всё время после ухода Виталика я почувствовала вкус пищи… Неужели шаманка все-таки помогла?

Но когда я приехала домой и вошла в пустую квартиру, то с горечью осознала, что мне еще предстоит пройти очень долгий путь… душа тут же начала привычно ныть, слезы предательски подкатили к глазам, я беспомощно опустилась на диван и по привычке включила ноутбук.

Единственным моим утешением в последнее время была переписка на форуме транссерферов, где я поделилась подробностями своей трагической истории и периодически получала комментарии. Ну что там, кто отреагировал? Ага, есть реакции сразу в двух темах… Так, так, открываем синдром Мерилин Монро… Арника что-то написала…

Интересные ники здесь у транссерферов – Арника, Альфа Сагитта, есть еще Пассифлора – удивительная женщина, такие точные комментарии пишет… не деликатничает, рубит с плеча. И всё в точку… Умница большая и, видимо, сильно продвинутая в транссерфинге, ну и в целом – спиритуально. Она меня просто ошарашила своим комментарием в ответ на мой рассказ про безусловную любовь. Вот что она написала:

– Зачем играть в игры, в которые ты не готова играть??? Причем здесь безусловная любовь??? У тебя это было как затяжной прыжок с обрыва. Тут и обсуждать нечего. Любовь – это не подчинение и принятие несмотря ни на что. Это – твое естество, твоя суть. Теша эгоизм партнера, ты не любишь, а делаешь его инвалидом. И после этого ты хочешь, чтобы он был тебе благодарен? Если разобраться поглубже, ты себя любимую тешила, а на него всё свернула. Ну ничего, поигралась, с кем не бывает. Будет что вспомнить и рассказать, как делать не надо.

Прочитав комментарий, я некоторое время находилась в ступоре… Я словно получила совершенно, как мне казалось, незаслуженную пощечину. Ведь я на поддержку рассчитывала, откровенничая на этом форуме. А тут вдруг такое… Что со мной было не так, почему я была не готова? Мне-то как раз казалось, что это и есть мое естество – любовь к Виталику… Она меня переполняла с такой силой, что иногда дыхание перехватывало… И всё я делала с огромной радостью, и помогала, и принимала его таким, какой есть, без всякого напряжения. Мне казалось, не было здесь подчинения и никакой жертвы с моей стороны… Чем это я тешила его эгоизм? Или свой? «Себя любимую тешила»… это как? Я же для него старалась, просто всю себя отдавала, из кожи вон лезла, душу выворачивала… измены прощала… а оказывается, я все это делала для себя?

Я ведь даже самоуверенно считала, что духовно расту в этих отношениях, потому что впервые не настаиваю на себе, не устанавливаю никаких правил, предоставляю свободу… Хотя нет… про свободу это я зря, если честно признаться, не могла я спокойно относиться к его похождениям на сторону… Это ведь, собственно, и явилось причиной разрыва. Здесь я не смогла справиться, росла, росла да не доросла… Но как научиться любить без ревности? Неужели это возможно?

Горячо мною любимый духовный учитель Ошо, например, искренне считает, что брак себя изживает и свободная любовь – это единственно правильные отношения между мужчиной и женщиной, а ревность – это пережиток… но я, видимо, еще недостаточно просветлела для таких высоких отношений.

А что если я от природы слишком ревнива, и эти отношения были даны мне как испытание, чтобы научиться не считать любимого своей собственностью или чтобы не привязываться так сильно… ведь для чего-то они были в моей жизни. Я, видимо, должна извлечь из этого какой-то урок… Такие сильные чувства просто так не даются. Да, собственно, ничего в этой жизни не бывает просто так. Мы из всего должны извлекать какие-то уроки. Вот поэтому и хочется узнать, в чем же я совершила ошибку… Так примерно я вчера и написала на форуме, ну и что же мне тут ответили? Так… Арника что-то написала.

– Со стороны… слишком большое самопожертвование. Да и влюбилась зачем-то с первого взгляда. Это, кстати, и моя проблема, но не так сильно зашкаливает. Если вижу явное неуважение – сматываю удочки через пару месяцев, не дожидаясь несколько лет разрыва. К черту романтику в начале отношений! Придет потом, если будет суждено. Нужно оценивать все трезво, разглядывать партнера со всех сторон и если что-то сильно не нравится, всегда легко будет уйти. В нас заложена какая-то программа, которой мы следуем. Встреча, снос крыши, потом отрезвитель, а нужно наоборот – встреча, трезвый взгляд, а потом уж если все ок – снос крыши на многие годы любви и гармонии.

Хороший совет, конечно… Но как можно застраховаться от того, чтобы «крышу не снесло»? Разве от нас это зависит? Влечение ведь возникает на подсознательном уровне, скорее, даже на энергетическом, наверное… Ну у меня, по крайней мере, это именно так. И разум и программирование здесь совершенно ни при чем. Оно или происходит – или нет. Если бы мы могли себя запрограммировать на «снесение крыши» только от подходящих нам по всем параметрам партнеров, то жизнь была бы гораздо проще и приятнее.

И это, конечно, здорово, когда можешь «смотать удочки» через пару месяцев, увидев явное неуважение. Тем более если можешь это сделать, когда уже «снесло крышу». Мне же это совсем не по силам.

«Крышу» мне обычно сносит по полной программе. Я становлюсь словно одурманенная. Теряю интерес ко всему, кроме своего «плохиша». Даже разговаривать не могу ни на какие другие темы. Подруги нередко на меня за это обижались.

Порвать отношения самой, осознанно, на пике, когда настолько влюблена, что глаза направлены только на объект любви и ничего другого вокруг просто не видишь… А если и видишь, то только через него, его глазами. Нет, для меня это невозможно… Мне кажется, я в нем полностью растворилась, меня просто не осталось. Было такое ощущение, что он – это часть меня… что мы – одно. Поэтому и тяжело так теперь его от себя отдирать… прямо с мясом и кровью получается… Чувствую себя так, как будто от меня отрезали кусок и просто забыли зашить…

А может быть, я просто слабый человек? Почему другие могут, а я нет? Не знаю… Если оглянуться назад на то, что пришлось пережить, особенно здесь, в Голландии, в первые годы эмиграции… Я до сих пор люблю повторять фразу, что если бы заранее знала, через какие испытания здесь придется пройти, ни за что бы не решилась уехать. Слабый человек такого не выдержал бы… А я привыкла считать себя слабой беспомощной девочкой, избалованной мамой, привыкшей, что за нее решают все проблемы. Иногда мне кажется, что это вовсе и не я была. Потому что ни за что не смогла бы пережить такое и не свихнуться. Хотя почему я считаю, что не свихнулась? Может быть, как раз все последние события это и подтверждают… Неужто забыла, что регулярно психотерапевта посещаю?

Эмиграция как она есть

После того как я вернулась к Кириллу, началась истинная эмиграция. То есть выживание во что бы то ни стало. С чердака Ингиных знакомых, куда переселили Кирилла, нас очень скоро попросили сьехать. Вернуться обратно к друзьям мы не могли. С самого начала у нас была четкая договоренность о том, что в их квартире мы можем пожить три месяца и ни днем больше, так как потом планировался приезд Ингиных родителей. И наши законные три месяца уже истекли.

Все вроде бы получилось вовремя. Я как раз должна была переселиться к своему архитектору, а Кирилла согласились временно приютить на своем чердаке знакомые голландцы. Но они никак не могли предположить, что нас там окажется двое. Поэтому и попросили нежданных гостей найти другое жилье. Легко сказать – найти. Это Амстердам, и найти жилье здесь было совсем непросто. В результате мы оказались на улице, к тому же почти без денег, так как работать в теплицах к тому времени уже прекратили. Работа была сезонная, и она быстро закончилась.

Вещи наши оставались на чердаке у Инги с Виктором. Перевозить их в наше временное пристанище не имело смысла. Мы не стали сообщать друзьям о необходимости его покинуть, так как не хотели ставить их в неудобное положение. Помочь нам они больше ничем не могли – родители Инги уже прибыли в их небольшую квартирку, а чувство вины за то, что мы на улице, у них все равно бы возникло.

В конце концов мы разработали хитроумный план. Сообщили друзьям, что нашли комнату и под предлогом необходимости забрать вещи с чердака в неудобное для них время, попросили ключ от входной двери подьезда и срочно сделали с него дубликат. Инга с Виктором так никогда и не узнали, что наши чемоданы еще несколько дней оставались на их чердаке, хорошо замаскированные под каким-то старым хламом, и кроме того, по ночам там появлялись еще и мы.

Была середина апреля, но еще довольно холодно. Целый день мы болтались по городу, заходя иногда в супермаркеты или городскую библиотеку. Там какое-то время можно было погреться. Вечером приезжали к дому Инги с Виктором и, дрожа от холода, нетерпеливо ждали, когда в их окнах погаснет свет. Потом осторожно открывали своим ключом дверь, снимали обувь и на цыпочках по скрипучей узкой крутой голландской лестнице пробирались мимо двери в квартиру друзей на чердак. Там мы отыскали какой-то старый матрас, на котором и проспали три ночи, пока не нашли малюсенькую дешевую комнатушку на окраине Амстердама, в районе для черных.

Комната размером 3х4 была скудно мебилирована лежащим на полу двуспальным матрасом, небольшим шкафом, низким холодильником, который мы использовали еще и в качестве стола, и двумя стульями. Но зато нам разрешалось пользоваться ванной комнатой и полчаса в день – кухней.

До сих пор не могу забыть острое ощущение счастья, охватившее меня, когда я вошла в чистую просторную ванную комнату. После трех дней скитаний по улицам и ночевок на пыльном чердаке это было просто верхом блаженства! Видимо, все познается в сравнении. Наши более чем скромные жилищные условия показались мне тогда настоящим раем.

Кроме нашей, в типичной голландской семейной квартире, представлявшей собой секцию дома в три этажа, сдавались еще две комнаты. В одной жил мальчик студент, в другой – девушка индонезийка, работавшая где-то неподалеку. Хозяйка – высокая сухопарая голландка средних лет, вела достаточно бурную личную жизнь. У нее был сын 12ти лет, пес ротвейлер, обитавший в будке на заднем дворике, две кошки и любовник негр, прозванный нами Камбэком. Отношения с любовником, судя по всему, складывались не очень гладко. Воистину африканские страсти кипели внизу. До нашей чердачной комнаты частенько доносились истошные вопли хозяйки, которые заканчивались громоподобным хлопаньем входной двери и угрожающим криком темпераментного негра-любовника:

– Ай вил кам бэк!

Этим он и заслужил свою кличку.

Кроме того, хозяйка еще торговала сладостями из кухонного окошка. Поэтому в течение дня регулярно раздавались звонки в дверь. Так негритянские дети, живущие неподалеку, давали хозяйке знать, что пришли за покупками.

За эти «райские» условия нужно было заплатить 300 гульденов за месяц вперед. Необходимую сумму нам пришлось одолжить у Инги с Виктором. Жалкого остатка заработанных в парниках денег на оплату не хватало. На них мы надеялись протянуть какое-то время, пока не найдем работу.

Мы ввели режим строгой экономии. Сделать это было не так-то просто. В нашем хозяйстве отсутствовали самые элементарные необходимые для жизни вещи, купить которые мы не могли себе позволить.

В качестве посуды мы поначалу использовали плотные пластиковые упаковки из-под пудингов, которые называли мопами. Так звучала наша собственная транскрипция, игнорирующая латинские буквы в прочтении названия голландской фирмы «Mona». Воду для чая и дешевых растворимых супчиков, которыми мы постоянно питались на обед, кипятили в стеклянных банках из-под джема кипятильником, предусмотрительно – на всякий случай – захваченным с собой из России.

Ужин наш разнообразием не отличался, каждый день одно и то же – куриные окорочка, купленные на рынке по 10 гульденов за 3 кг, жаренные на хозяйской сковородке в течение получаса, выделенного нам по вечерам на кухне. После похода на рынок морозильник нашего небольшого холодильника до предела забивался этими «деликатесами», которые потом с трудом приходилось оттуда выковыривать. Процесс оттаивания длился около часа, при этом мы, сидя на нашем двуспальном матрасе, с нетерпением сверлили глазами лежавшие на холодильнике куриные ноги. Кирилл частенько вышучивал ситуацию, вызывая у меня приступы гомерического хохота. Действительно, могли ли мы себе представить, отправляясь в Голландию снимать кино, что наблюдение за процессом размораживания кур станет здесь для нас самым наиважнейшим занятием.

После ужина мы частенько выходили на «охоту». Много чего можно было найти на улицах Амстердама. Мусор в больших серых пластиковых пакетах и ненужные вещи здесь просто выставлялись на тротуар у дверей подъездов в специально выделенные для этого дни. По вечерам мы объезжали на велосипеде близлежащие окрестности и тщательно осматривали эти мусорные кучи в поисках разнообразных предметов быта, которые могли бы нам пригодиться. Там можно было найти вполне пригодную для использования посуду, старую бытовую технику, милые мелкие вещички для создания какого-то подобия уюта в нашем новом жилище и даже мебель. Однажды мы нашли и затащили в свою чердачную комнату очень приличное кожаное кресло, которое тут же облюбовал для своих ежевечерних посиделок с книгами и дневниками Кирилл.

Вскоре мы обнаружили и большие зеленые металлические контейнеры с надписью «клейдинг», куда голландцы складывали ненужную одежду. Предназначена она была для Армии спасения и отправлялась, видимо, в страны третьего мира. Мы справедливо решили, что нас вполне можно отнести к этой категории, и по вечерам в темноте регулярно совершали набеги на эти залежи забракованных голландцами и совершенно недоступных для нас в магазинах вещей. Одежда, предварительно постиранная и приятно пахнущая, была аккуратно сложена в точно такие же, предназначенные для мусора, большие пластиковые серые пакеты. Их легко можно было вытащить из контейнера, приподняв крышку.

Тайком от хозяйки мы затаскивали их в нашу чердачную комнату и приступали к увлекательной процедуре разборки содержимого. Вещи, извлеченные из пакета, после предварительной оценки и примерки мы раскладывали на три кучки, со смехом приговаривая: