Вне правил Гришэм Джон
Однако мне трудно представить, какую твердость духа надо иметь, чтобы заставить себя войти в клетку с другим бойцом, который находится в блестящей форме, искусен, натренирован, голоден, свиреп и напуган. И думает только о том, как тебя искалечить, как вырвать плечо из сустава, размозжить колено, пустить кровь или вырубить ударом в челюсть. Вот почему я люблю смешанные единоборства. Они требуют больше личного мужества и отваги, чем любой другой вид спорта, с тех далеких времен, когда гладиаторы сражались насмерть. Понятно, что горные лыжи, футбол, хоккей, бокс, автомобильные гонки тоже опасны. А на скачках ежегодно погибает больше людей, чем в любом другом виде спорта. Но там спортсмены не идут сознательно на то, что им заведомо причинят боль. В клетку же входят, зная, что будет очень больно, что бой будет безобразным и, не исключено, даже смертельным. Очередной раунд может запросто оказаться последним в жизни.
Вот почему последние минуты, оставшиеся до поединка, самые мучительные. Они тянутся бесконечно долго, заставляя бойца прилагать все силы, чтобы справиться с нервами и страхом. Нет ничего хуже ожидания. Немного поболтав с Тадео, я оставляю его одного, чтобы он мог настроиться. Он как-то рассказывал мне, что может представить себе бой и то, как поверженный противник лежит на полу весь в крови и молит о пощаде.
Я пробираюсь сквозь лабиринт коридоров в чреве арены и слышу, как ревет толпа, жаждущая крови. Нахожу нужную дверь, толкаю ее и оказываюсь в небольшом кабинете, захваченном моей собственной маленькой уличной бандой. Мы встречаемся перед боями и делаем ставки. Нас шестеро, членство для остальных закрыто, чтобы не допустить утечек. Кто-то среди нас пользуется своим настоящим именем, кто-то вымышленным. Слайд одевается как уличный сутенер и отсидел срок за убийство. Нино — средней руки поставщик метамфетамина, отсидевший за наркоторговлю. У Джонни (пока) нет судимости, и он получает половину доходов бойца, с которым сегодня предстоит сразиться Тадео. У Денардо, по его словам, имеются связи с мафией, но я сомневаюсь, что его преступная деятельность так хорошо организована. Он мечтает о бизнесе, связанном со смешанными боевыми единоборствами, и жизни в Лас-Вегасе. Самый старый из нас, Фрэнки, местный завсегдатай боев без правил со стажем в несколько десятилетий. Он не скрывает, что на схватках в клетке ценит насилие, а старомодный бокс навевает на него скуку.
Вот такая компания. С этими жуликами я бы ни за что в жизни не решился заключить законную сделку, но тут другой случай, с законностью никак не связанный. Мы изучаем программку и начинаем делать ставки. Я знаю, что Тадео не оставит от бойца Джонни и мокрого места, и понятно, что Джонни нервничает. Я предлагаю поставить пять тысяч долларов на то, что Тадео победит, но желающих принять ставку нет. Предлагаю три тысячи — результат тот же. Я пытаюсь их раззадорить, начинаю стыдить, ругаться — все без толку: они знают, что Тадео сильнее. Джонни понимает, что какую-то ставку сделать должен, и мне удается уговорить его поставить четыре тысячи на то, что его подопечный протянет больше двух раундов. Денардо такая ставка тоже прельщает, и он ставит на это свои четыре тысячи. Мы все записываем, и Фрэнки, наш секретарь, скрепляет сделку. Я покидаю комнату, поставив в общей сложности двенадцать тысяч в четырех разных поединках. По окончании боев мы встретимся в этой же комнате и рассчитаемся, причем исключительно наличными.
Бои начинаются, и я слоняюсь по залу, чтобы убить время. В раздевалке напряжение уже такое, что я не могу там находиться до наступления часа икс. Я знаю, что Тадео сейчас лежит на столе под толстым одеялом, молится Богородице и слушает непристойный латинский рэп. Помочь там я ничем не могу, поэтому нахожу себе место на верхнем ярусе высоко над рингом и смотрю бои. Сегодня действительно аншлаг, и болельщики орут и беснуются. У некоторых, включая меня, бои без правил пробуждают дикие инстинкты, и все мы здесь только для того, чтобы полюбоваться, как один боец рвет на части другого. Мы хотим видеть залитое кровью лицо, кровавые слезы и удушающие захваты, хотим слышать хруст ломающихся костей и восхищаться жестокими нокаутирующими ударами, после которых секунданты бросаются за доктором. Добавьте к этому реку дешевого пива, и вы получите пять тысяч маньяков, жаждущих насилия и крови.
Наконец я направляюсь обратно в раздевалку, где теперь царит оживление. Первые два боя завершились быстрыми нокаутами, и время поединка стремительно приближается. Норберто, Оскар и Мигель надели такие же, как у меня, светящиеся желтые куртки, и команда Запаты готова проделать долгий путь к клетке. Я буду находиться в углу вместе с Норберто и Оскаром, хотя моя роль и не так важна. Я должен поить Тадео водой, пока Норберто будет выкрикивать ему наставления на самом быстром на свете испанском. Оскар займется обработкой ран на лице, если таковые появятся.
Едва мы попадаем в зал, как все вокруг расплывается, теряя четкие очертания. Вдоль всего прохода пьяные болельщики тянутся к Тадео и выкрикивают его имя. Полицейские расчищают нам путь. От рева лопаются барабанные перепонки, но все это не из-за Тадео. Зрителям нужно больше, они жаждут еще одной схватки, и желательно со смертельным исходом.
У входа в клетку служитель проверяет перчатки Тадео, наносит ему на лицо масло и дает отмашку. Диктор объявляет его имя, и наш подопечный уже пританцовывает в ярко-желтых трусах и халате. Сегодняшний противник Тадео известен как «Шакал», его настоящее имя неизвестно, да это и не важно. Он мастер по болевым приемам — высокий белый парень, не особо мощный на вид, но внешность обманчива. Я трижды видел его бои: он хитер и коварен, хорошо обороняется и стремится перевести противника в партер. Своего последнего соперника он так скрутил в узел, что тот завопил о пощаде. Сейчас я испытываю к Шакалу только ненависть, но в глубине души я им безмерно восхищаюсь. У любого человека, у которого хватает духу подняться в клетку, на порядок больше мужества, чем у обычных людей.
Удар гонга возвещает о начале первого раунда — трех минутах ярости. Тадео тут же бросается вперед и наносит боксерский удар рукой, Шакал ставит блок. Первую минуту оба обмениваются ударами, а затем входят в клинч — у обоих никаких повреждений. Я ору изо всех сил вместе с остальными пятью тысячами зрителей, хотя понятия не имею почему. Толку от советов абсолютно никакого, тем более что Тадео их все равно не слышит. С глухим стуком они оба падают на мат, и Шакалу удается захватить Тадео в «ножницы». На долгую минуту все действие замирает, и мы, затаив дыхание, смотрим, как наш боец корчится и извивается, пытаясь освободиться из захвата. Наконец ему это удается, и он наносит резкий прямой левой Шакалу в нос. Появилась кровь. Понятно, что Тадео лучше, но ему достаточно допустить всего одну ошибку, и его рука окажется вывернутой так, что следующим движением ее запросто сломают. Между раундами Норберто выплескивает поток инструкций, но Тадео не слушает. Он знает о боях куда больше любого из нас и уже разобрался в противнике. При ударе гонга, возвещающем о втором раунде, я хватаю его за руку и кричу в ухо:
— Выруби его в этом раунде, и получишь еще две тысячи.
Это Тадео слышит.
Первый раунд Шакал проиграл, так что, подобно многим бойцам, пытается наверстать упущенное активностью во втором. Он стремится сблизиться, чтобы вцепиться в противника мертвой хваткой и обездвижить своими жилистыми руками, но Тадео его уже раскусил и отлично читает все его мысли. Через тридцать секунд он проводит классическую серию «левой-правой-левой» и усаживает соперника на пятую точку. Но затем совершает типичную дурацкую ошибку и бросается на Шакала, будто пикирующий бомбардировщик, желающий добить жертву. Шакал успевает встретить его жестоким ударом правой ноги чуть выше промежности. Тадео остается на ногах, но Шакал поднимает, и несколько секунд оба приходят в себя, не двигаясь. Наконец они снова начинают кружить по рингу.
Тадео обретает свой привычный боксерский ритм и принимается обрабатывать Шакала короткими прямыми ударами, которые тот пропускает. Он рассекает ему правую бровь и методично целит именно в эту точку. У Шакала есть излюбленный прием, когда он имитирует крюк левой, а сам низко приседает, чтобы сделать захват, но он пытался его проделать слишком часто. Тадео давно его раскусил и, дождавшись нужного момента, исполняет свой лучший удар — слепой, локтем с разворота. Для такого приема необходимы стальные нервы, потому что на долю секунды нужно повернуться к противнику спиной. Но у Шакала не такая быстрая реакция, и правый локоть Тадео с силой обрушивается ему в челюсть тоже справа. Точка! Шакал отключился еще до того, как рухнул на пол. Правила позволяют Тадео добить его несколькими ударами в лицо, но зачем? Он просто стоит в центре ринга с поднятыми руками и смотрит вниз, любуясь на свою работу: Шакал лежит неподвижно, будто мертвый. Судья быстро останавливает бой.
Несколько минут мы с тревогой наблюдаем, как его пытаются вернуть к жизни. Толпа ждет носилки, ей нужна жертва, о которой можно будет рассказать на работе, но Шакал в конце концов приходит в себя и начинает говорить. Он садится, и мы с облегчением переводим дух. Или пытаемся. Не так-то просто обрести душевное равновесие после такого яростного действа, если его исход вам небезразличен, а пять тысяч маньяков топают ногами.
Шакал с трудом поднимается на ноги, а маньяки недовольно свистят и улюлюкают. Тадео подходит к нему, говорит что-то ободряющее, и они обнимаются.
Мы покидаем клетку, я следую за Тадео и с улыбкой наблюдаю, как он приветственно бьет перчаткой по протянутым ладоням своих поклонников, купаясь в лучах славы после очередной победы. Он допустил ряд глупых ошибок, которые более опытный соперник наверняка бы не простил, но в целом этот бой можно смело занести ему в актив. Я стараюсь насладиться моментом, думаю о будущем и новых доходах: не исключено, что найдутся и новые спонсоры, готовые раскошелиться. Тадео — четвертый боец, в чью карьеру я вложил деньги, и первый, кто окупился.
Мы уже выходим из зала и собираемся спуститься в тоннель, как вдруг неожиданно раздается громкий женский крик:
— Мистер Радд! Мистер Радд!
До меня не сразу доходит, что обращаются именно ко мне, поскольку в этой толпе узнать меня просто невозможно. Длинные волосы убраны, на носу другие очки, сам я в дурацкой желтой куртке официальной команды Запаты, а на голове — командная бейсболка, похожая на те, что носят дальнобойщики и рэперы. Я замедляю шаг и, обернувшись, вижу, как ко мне пробирается крупная особа лет двадцати пяти с фиолетовыми волосами, пирсингом и огромным бюстом, едва умещающимся под обтягивающей футболкой — типичная любительница боев без правил. Я удивленно ее оглядываю, и она снова произносит:
— Мистер Радд. Вы ведь мистер Радд, адвокат?
Я киваю. Она подходит на шаг ближе и говорит:
— Моя мать в жюри присяжных.
— В каком еще жюри? — спрашиваю я настороженно. В данный момент у меня только одно жюри.
— Мы из Майлоу. Суд над Гарди Бейкером. Моя мать в жюри.
Я кивком показываю налево, и через несколько мгновений мы уже шагаем по узкому коридору, зажатому вибрирующими стенами.
— Как ее зовут? — интересуюсь я, внимательно оглядывая всех прохожих.
— Глинна Ростон, присяжная номер восемь.
— Понятно.
Я знаю имя, возраст, расу, место работы, образование, семью, адрес, брачный анамнез, опыт участия в жюри и наличие судимостей, если таковые имеются, каждого присяжного. Я сам участвовал в их отборе. Кое-кто меня устраивал, но большинство — нет. Последние две недели я сидел с ними в переполненном зале суда и действительно от них устал. Думаю, что знаю их политические пристрастия, религиозную принадлежность, склонности и представления об уголовном правосудии. И поскольку мне известно так чертовски много, я не сомневаюсь, что они заняли места на скамье для присяжных, уже решив для себя вынести Гарди Бейкеру смертный приговор.
— И что Глинна думает о происходящем? — осторожно интересуюсь я.
На ней мог быть спрятан микрофон. Меня уже ничего не удивит.
— Она думает, что все они банда врунов.
Мы по-прежнему медленно идем, никуда конкретно не направляясь и не решаясь посмотреть друг другу в глаза. Я не верю своим ушам. Наблюдая за Глинной Ростон в зале суда и зная, чем она дышит, я не сомневался, что она первой будет кричать: «Виновен!»
Я оборачиваюсь посмотреть, нет ли кого-нибудь рядом, и говорю:
— Что ж, она разумная женщина, потому что они действительно врут. И никаких доказательств у них нет.
— Ей передать это?
— Мне все равно, что вы ей скажете, — отвечаю я и снова оглядываюсь по сторонам, пропуская тяжеловеса, направляющегося на арену со своей свитой. Я поставил две тысячи на этого парня. Сегодняшний вечер принес мне шесть тысяч, и это не могло не радовать. И, в довершение ко всему, я узнал потрясающую новость, что не все присяжные по делу Гарди Бейкера тупоголовые кретины.
— А она одна так считает или есть и другие?
— Она говорит, что они не обсуждают процесс.
При этих словах меня разбирает смех. Если она не обсуждает, то откуда ее дочурке знать, что она думает? В данный момент я нарушаю правила этики и, возможно, уголовный кодекс. Это называется несанкционированным контактом с присяжным заседателем, и хотя он и не совсем очевидный и инициирован не мной, но Коллегия адвокатов штата наверняка меня за это по голове не погладит. А судья Кауфман устроит настоящий скандал.
— Скажите ей, чтобы она стояла на своем, потому что они судят не того парня, — говорю я и ухожу.
Я не знаю, чего она хочет, и мне нечего ей сказать. Я мог бы потратить десять минут и указать на явные ляпы в доказательной базе обвинения, но, чтобы четко донести это до матери, ей нужно все это осмыслить и переварить. Черта с два! Эта подруга явилась сюда полюбоваться на бои без правил.
Я спускаюсь по ближайшей лестнице на этаж ниже и, убедившись, что остался один, ныряю в туалет и прокручиваю в голове наш разговор. Я по-прежнему не могу в это поверить. Жюри, как и весь город, признало моего клиента виновным на следующий день после его ареста. А Глинна Ростон является типичной представительницей населения Майлоу — необразованная и недалекая, мечтающая стать героиней своей общины во времена тяжких испытаний. Утро понедельника обещает стать интересным. У меня будет возможность посмотреть на скамейку присяжных, когда начнется допрос свидетелей. До сих пор Глинна не боялась смотреть мне прямо в глаза. Ее взгляд должен что-то выдать, хоть я и не представляю, что именно.
Я выбрасываю это из головы и возвращаюсь к реальности. Бой супертяжеловесов длится уже сорок секунд, и боец, на которого я поставил, пока держится. Я с нетерпением жду момента, когда наша маленькая компания вновь воссоединится. Мы встречаемся в той же темной комнате, запираем дверь и обсуждаем бои, не стесняясь в выражениях. Затем, все шестеро, вытаскиваем из карманов наличку. У Фрэнки есть все записи о сделанных ставках, поэтому никаких споров не возникает. Я выиграл восемь тысяч, из которых две пойдет Тадео в качестве обещанного бонуса. Я верну эту сумму из выплат от сборов, которые причитаются ему от устроителей боя. И официально укажу ее как полученный доход для уплаты налогов — выигрыш от ставок нигде указан не будет.
Тадео заработал восемь тысяч — триумфальный вечер, позволяющий ему увеличить свою свиту еще на одного человека. Он оплатит кое-какие счета, отдаст деньги на содержание семьи и не оставит никаких сбережений. Я пытался его вразумить, но это бесполезно.
Я наведываюсь в раздевалку, отдаю ему две тысячи, признаюсь в любви и покидаю арену. Мы с Напарником находим тихий бар и заказываем себе выпивку. Чтобы успокоиться, одного стакана мне точно мало. Когда находишься так близко к действию и твоего бойца вот-вот вырубят или покалечат, а вокруг истошно орут пять тысяч дебилов, сердце готово выскочить из груди, живот сводит спазмом, а нервные окончания обнажаются и саднят. Выброс адреналина такой, что невозможно описать словами.
8
Джек Пили — бывший бойфренд матери двух сестренок Фентресс. Их отец сбежал задолго до их убийства, а у матери всегда была открыта дверь для местных ходоков и всякого отребья. Пили продержался около года, а потом получил отставку, когда мать девочек познакомилась с продавцом подержанных тракторов, у которого водились деньжата и имелся дом без колес. Она переехала к нему, оставив Пили с разбитым сердцем. Он был последним человеком, которого видели возле девочек, когда они исчезли. В самом начале я поинтересовался в полиции, почему его не рассматривали в качестве подозреваемого или, по крайней мере, не провели расследование, но получил сомнительный ответ, что преступник уже найден. Гарди сидел за решеткой и давал признательные показания.
У меня есть очень даже обоснованное подозрение, что Джек Пили убил девочек из мести. И если бы полицейские не зациклились на Гарди, они бы в конечном счете наверняка допросили Пили. Однако Гарди со своей пугающей внешностью и сатанинскими наклонностями, да к тому же подозревавшийся в сексуальных извращениях, стал явным фаворитом, и в Майлоу это всех устраивало.
По словам Епископа, опиравшегося на свои источники среди всякого сброда, Пили почти каждый субботний вечер коротает в забегаловке под названием «Блю-энд-Уайт». Она расположена примерно в миле к востоку от Майлоу и сначала была стоянкой для грузовиков, а теперь там обычный захудалый притон для работяг с дешевым пивом, бильярдом и живой музыкой по выходным.
Около десяти вечера в субботу мы тихонько подруливаем к покрытой гравием парковке, до отказа забитой пикапами. Мы приехали тоже в пикапе — арендованном «додже» с большими колесами. Он, правда, выделяется своей блестящей краской, но виноваты в этом не мы, а фирма «Херц» по прокату автомобилей. За рулем сидит Напарник, пытающийся выдать себя за работягу. Ради этого он сменил неизменный черный костюм на джинсы и футболку, однако больше похож на работягу все равно не стал.
— Пора, — говорю я с переднего сиденья.
Тадео и Мигель спрыгивают с заднего сиденья и неторопливо заходят в забегаловку. Там их встречает вышибала, желающий получить по десять долларов с каждого за охрану, и обводит неодобрительным взглядом. В конце концов, это всего лишь латиносы с чуть более темной кожей. Во всяком случае, не черные. По словам Епископа, в «Блю-энд-Уайт» еще стерпят несколько мексиканцев, но черное лицо вызовет настоящий бунт. Но об этом беспокоиться не стоит. Заглянуть в такую дыру не придет в голову ни одному здравомыслящему чернокожему.
Впрочем, драки им все равно не избежать. Тадео и Мигель заказывают пиво в переполненном баре и довольно быстро растворяются среди местной публики. Кое-кто смотрит на них косо, но пока все спокойно. Если бы эти жирные пьяные работяги только знали, что Тадео меньше чем за минуту может запросто вырубить пять человек, а его брат и спарринг-партнер Мигель — четверых! Минут через пятнадцать Тадео, хорошенько осмотревшись, подзывает бармена и говорит на безупречном английском:
— Послушай, мне надо вернуть деньги парню по имени Джек Пили, но боюсь, что не узнаю его.
Бармен, оторвавшись от хлопот, кивает на ряд кабинок возле бильярдного стола:
— Третья кабинка, парень в черной бейсболке.
— Спасибо.
— Нет проблем.
Они заказывают еще пива и тянут время. В кабинке с Пили сидят две женщины и мужчина. Стол заставлен пустыми бутылками, и все четверо хрустят жареным арахисом. В «Блю-энд-Уайт» принято сплевывать скорлупу на пол. В дальнем конце начинает играть группа, и несколько пар пробираются поближе к ним. Судя по всему, Пили явно не любитель танцев. Тадео посылает мне эсэмэску: «ДжП найден. Ждем».
Они продолжают ждать. Мы с Напарником сидим и тоже ждем, оба на взводе от волнения. Кто знает, чем может закончиться драка в зале, забитом пьяными идиотами, половина из которых члены Национальной стрелковой ассоциации?
Пили с дружком направляются к бильярдному столу и готовятся сыграть. Их женщины остаются в кабинке, угощаясь арахисом и потягивая пиво.
— Пора, — говорит Тадео и отходит от бара.
Он протискивается между двумя бильярдными столами и, точно рассчитав момент, с силой налетает на Пили, который спокойно натирает мелом кий.
— Какого черта! — с побагровевшим лицом возмущенно кричит тот, собираясь отлупить наглого мексиканца.
Но пока он только замахивается кием, Тадео проводит свою коронную серию из трех стремительных ударов, за которыми не успевает глаз. Левой-правой-левой, и каждый удар нацелен в бровь, где легче всего рассечь кожу и пустить кровь. Пили с грохотом валится на землю, вырубленный надолго. Женщины кричат, и в зале начинается обычная при драке суматоха. Друг Пили реагирует не сразу, но все-таки готовится проломить Тадео голову кием. Но тут вмешивается Мигель и сильно бьет его кулаком в основание черепа. Друг Пили присоединяется к своему приятелю на полу. Тадео для верности наносит Пили еще насколько ударов по лицу, а потом низко пригибается и пулей мчится к мужскому туалету. Над его головой пролетает бутылка и, ударившись о дверь, с брызгами разлетается на мелкие осколки. Мигель держится в шаге от него, а вслед им несутся рассерженные голоса. Они запирают дверь и выбираются через окно. Через несколько секунд они уже в пикапе, и мы спокойно отъезжаем.
— Есть, — нетерпеливо произносит Тадео с заднего сиденья и протягивает правую руку.
Она действительно вся в крови. В крови Пили. Мы останавливаемся, и я тщательно ее вытираю.
До Города мы добираемся уже после полуночи.
9
Изверг, убивший сестренок Фентресс, связал им щиколотки и запястья их же шнурками, а потом бросил в пруд. При вскрытии трупа Дженны был найден длинный черный волос, зацепившийся за шнурок, которым были связаны ноги. А у Дженны и Рэйли волосы были светлые. В то время длинные крашеные волосы Гарди еще были черными как смоль, хотя за месяц их цвет изменился, — неудивительно, что при анализе волос эксперт штата констатировал «совпадение». Уже целое столетие настоящим экспертам хорошо известно, что результаты экспертизы волос на редкость ненадежны. Однако при отсутствии лучших улик власти и даже ФБР нередко ею пользуются, чтобы добиться вынесения подозреваемому обвинительного приговора. Я просил судью Кауфмана провести анализ ДНК и сравнить этот волос с образцом волос Гарди, но он отказался. Сказал, что это слишком дорого. А ведь речь шла о жизни человека.
Когда я наконец получил разрешение осмотреть улики обвинения, а таковых, по сути, не было вовсе, мне удалось отрезать и незаметно изъять примерно три четверти дюйма этого черного волоса. Никто ничего не заметил.
Рано утром в понедельник я направил экспресс-почтой волос и образец крови Джека Пили в лабораторию ДНК в Калифорнии. За срочность придется выложить шесть тысяч. Но я готов на все, лишь бы найти настоящего убийцу.
10
Мы с Напарником мчимся в Майлоу, чтобы провести там еще одну изнурительную неделю — нас ждут потоки лжи. Мне не терпится посмотреть на присяжную номер восемь Глинну Ростон — не выдаст ли она своим поведением участия в закулисных играх. Но, как обычно и бывает, события развиваются совсем не так, как ожидалось.
Зал суда снова забит до отказа, и я с интересом разглядываю собравшуюся толпу. Сегодня одиннадцатый день слушаний, и Джули Фентресс, мать убитых близняшек, неизменно сидит в первом ряду сразу за прокурорским столом. Ее сопровождает группа поддержки, испепеляющая меня взглядом, будто я и есть тот самый ненавистный убийца.
Когда Тротс наконец прибывает, открывает портфель и начинает изображать деловитость, я наклоняюсь к нему и тихо говорю:
— Последи за присяжной номер восемь Глинной Ростон, только незаметно.
Незаметно у Тротса точно не получится, потому что он болван. По идее, он должен постоянно и скрытно наблюдать за присяжными, оценивать их реакцию, понимать жесты, следить, слушают ли они с интересом или раздражением, проделывать массу вещей, которым учишься в суде, пытаясь понять настроения в жюри, но Тротс этим не озадачивался, потому как давным-давно самоустранился.
Гарди пребывает в относительно хорошем расположении духа. Он говорит, что ему нравится на суде, потому что здесь лучше, чем в камере. Его держат в одиночке, в которой даже не включают свет, поскольку никто не сомневается, что девочек убил именно он и страдать за содеянное должен начать уже сейчас. В выходные Гарди принял душ, отчего настроение у меня тоже приподнятое.
Мы ждем, когда явится судья Кауфман. В четверть десятого прокурора Гувера тоже еще нет на месте. Банда его помощников из гитлерюгенда хмурится больше обычного. Что-то происходит. Появляется пристав и шепотом сообщает мне на ухо:
— Судья Кауфман хочет видеть вас у себя в кабинете.
Похоже, это уже становится традицией. Мы бегаем в кабинет судьи, чтобы без посторонних разобраться с вопросом, который не хотим делать достоянием общественности. Но к чему такие игры? За пару недель я имел возможность не раз убедиться в том, что если Гувер захочет, чтобы все о чем-то узнали, то все обязательно узнают.
Я направляюсь прямо в западню. Тут уже находится судебный секретарь, готовая все зафиксировать. Судья Кауфман нервно разгуливает по кабинету в рубашке и галстуке, а его мантия и пиджак висят на двери. Щеголеватый Гувер с мрачным видом стоит у окна. Пристав закрывает за мной дверь, и судья Кауфман бросает на стол какие-то бумаги.
— Прочитайте это!
— Доброе утро, судья, — говорю я с самым нахальным видом, на какой только способен. — Доброе утро, Гувер.
Они не отвечают. Это две страницы письменных показаний, данных под присягой, в которых заявитель, а в данном случае лгунья, утверждает, что в пятницу вечером столкнулась со мной на соревнованиях по смешанным единоборствам и что я обсуждал с ней судебный процесс и просил передать ее матери, являющейся присяжной, что у обвинения нет никаких доказательств и все его свидетели лгут. Показания подписаны Марлоу Уайлдфэнг в присутствии нотариуса.
— Все так и было, мистер Радд? — рычит он, едва сдерживаясь.
— Полагаю, что не совсем.
— Хотите изложить свою версию? — спрашивает он, явно не собираясь верить ни одному моему слову.
Гувер бормочет достаточно громко, чтобы все услышали:
— Подкуп присяжных заседателей в чистом виде.
На это я тут же огрызаюсь:
— Может, сначала выслушаете меня или хотите сразу вздернуть без всяких церемоний, как Гарди?
— Довольно! Прекратите, мистер Гувер, — говорит судья.
Я излагаю свою версию, рассказывая, как все было в действительности, не приукрасив ее ни единым словом. Я особо отмечаю, что никогда не был с ней знаком, ничего о ней не знаю — да и откуда? — что она сама намеренно меня разыскала, затеяла разговор, а затем тут же помчалась в Майлоу, чтобы покрасоваться на суде. Иногда, чтобы осудить убийцу, подключаются все, кому не лень.
Я тоже перехожу на крик:
— Она говорит, что это я инициировал контакт? Каким образом? Я не знаю эту женщину. Она знает меня, потому что была в зале суда и следила за процессом. Она могла меня узнать. А как я мог узнать ее? Что тут неясного?
На самом деле ничего неясного тут нет, но Гувер и Кауфман непоколебимы. Они убеждены, что им наконец-то удалось меня прищучить. Их ненависть ко мне и к моему клиенту настолько сильна, что помрачает рассудок.
Я не успокаиваюсь:
— Она все врет, понятно? Она все заранее продумала. Случайно встретилась со мной, затеяла разговор, потом подготовила письменное заявление под присягой, скорее всего, у вас в конторе, Гувер, и она врет! Это лжесвидетельство и неуважение к суду. Сделайте что-нибудь, судья!
— Я не нуждаюсь в том, чтобы мне указывали…
— Да ладно. Хоть раз оторвите свою задницу от кресла и сделайте то, что должны.
— Послушайте, мистер Радд, — говорит он, багровея и едва сдерживаясь, чтобы не ударить меня.
Теперь я хочу добиться признания судебного разбирательства неправильным из-за нарушения закона. Я хочу спровоцировать их на совершение какой-нибудь очевидной глупости.
— Я требую слушания. Удалите жюри из зала, вызовите эту молодую леди для дачи показаний и позвольте мне подвергнуть ее перекрестному допросу. Она хочет принять участие в суде, так пусть примет. А ее мать явно пристрастна, поэтому я требую убрать ее из жюри присяжных.
— Что вы ей сказали? — спрашивает судья.
— Я только что передал вам все слово в слово. Я сказал ей то же самое, что скажу в лицо любому: ваше дело построено исключительно на показаниях кучки лжецов и никаких заслуживающих доверия доказательств у вас нет. Точка!
— Вы спятили! — говорит Гувер.
— Я требую слушания! — Я уже не сдерживаюсь и ору во весь голос. — Я требую убрать эту женщину из жюри и не буду участвовать в процессе, пока ее не уберут.
— Вы мне угрожаете? — спрашивает Кауфман, видя, что ситуация стремительно выходит из-под контроля.
— Нет, сэр. Я предупреждаю. Я отказываюсь продолжать процесс.
— Тогда я отправлю вас за решетку за неуважение к суду.
— Я там уже был. Сделайте это, и у нас на руках будет судебное разбирательство с нарушением закона. Мы сможем начать все сначала через шесть месяцев и повторить этот праздник души.
Они не знают наверняка, действительно ли меня заключали под стражу, но готовы в это поверить. Отчаянные адвокаты вроде меня постоянно балансируют на грани нарушения этических норм. Для них заключение под стражу сродни награде за доблесть. Если я решил вывести судью из себя или унизить его, я это сделаю.
Несколько минут мы молчим. Судебный секретарь смотрит в пол, и, будь ее воля, она бы стремглав выскочила из кабинета, опрокидывая по пути стулья. Гувер пребывает в шоке от возможной кассации, от того, что его великий процесс будет подвергнут сомнению апелляционным судом и дело перенаправят на рассмотрение другим. Он вовсе не хочет пережить подобное хождение по мукам заново. А хочет он дождаться славного дня, когда поедет на машине, скорее всего с репортером, в тюрьму под названием «Большой перевозчик», где штат приводит в исполнение смертные приговоры. Он удостоится королевских почестей, потому что будет героем — этаким бесстрашным ковбоем, поймавшим овратительного убийцу Гарди Бейкера, добившимся признания его виновным и вынесения смертного приговора, что позволит жителям Майлоу вздохнуть с облегчением. Ему выделят место в первом ряду прямо перед занавеской, которую театрально отдернут, чтобы все увидели, как Гарди лежит на каталке с подсоединенными к венам трубками для смертельной инъекции. А потом у Гувера обязательно найдется время пообщаться с прессой, чтобы, хмурясь, рассказать о тяжкой ответственности, возлагаемой на него должностью прокурора. Еще ему придется присутствовать при казни, а в нашем скором на расправу штате это даже хуже, чем дожить до тридцати лет девственником. «Штат против Гарди Бейкера» — звездный час Дэна Гувера. Трамплин для головокружительной карьеры. Его будут приглашать выступить на всех важных конференциях прокуроров, которые устраиваются в дешевых казино. И переизберут на новый срок.
Но сейчас он не на шутку задергался, поскольку явно перегнул палку.
Они не сомневались, что сумели ухватить меня за причинное место. Что за глупость! Обвинение в неправомерном контакте, да еще и подстроенном, никак не укрепит их позиции в деле. Налицо явный перегиб, но такое случается нередко. Им оставалось только приговорить Гарди к смерти, но они решили еще и покуражиться, удовольствия ради укусив меня.
— Смахивает на неправомерный контакт, судья, — хмуро произносит Гувер.
— Еще бы! — соглашаюсь я.
— Разберемся с этим позже, — говорит судья. — Жюри ждет.
— Похоже, вы оба оглохли, — не унимаюсь я. — Я же говорю, что не буду участвовать в процессе, пока не состоится слушание. И требую занести это в протокол.
Кауфман переводит взгляд на Гувера, но тот ошарашен не меньше. Они знают, что я достаточно безумен, чтобы объявить забастовку и отказаться от участия в процессе, а тогда признание судебного разбирательства неправильным из-за допущенных нарушений закона становится более чем вероятным. Судья испепеляет меня взглядом и произносит:
— Я обвиняю вас в неуважении к суду.
— Так отправьте меня за решетку, — насмешливо предлагаю я. Судебный секретарь записывает каждое слово. — Посадите меня.
Но он не может так поступить прямо сейчас. Ему надо принять решение, а малейшая ошибка способна поставить под угрозу все дело. Если я отправлюсь в тюрьму, процесс сорвется и спасти его точно не удастся. На каком-то этапе апелляционный суд, скорее всего федерального уровня, будет оценивать действия Кауфмана в данной ситуации и признает их нарушением. У Гарди должен быть адвокат, причем настоящий, а если я окажусь в тюрьме, то процесс не сможет продолжиться. Они преподнесли мне неожиданный подарок.
Через несколько секунд мы немного успокаиваемся. Я подчеркнуто вежливо, чуть ли не ласково говорю:
— Послушайте, судья, вы не можете отказать мне в этом слушании. Иначе сами предоставите весьма веские основания для апелляции.
— Что за слушание? — спрашивает он, сдаваясь.
— Я хочу, чтобы эта женщина, Марлоу Уайлдфэнг, была вызвана для дачи показаний на закрытом заседании. Вы из кожи вон лезете, чтобы дискредитировать меня за оказание давления на присяжных, так давайте доведем дело до конца. У меня есть право себя защищать. Отправьте членов жюри по домам на один день, и устроим разборку.
— Я не собираюсь отсылать членов жюри, — говорит он, падая в кресло и признавая поражение.
— Ладно. Посадите их тогда под замок на весь день. Мне все равно. Эта подруга вам солгала и тем самым вмешалась в процесс в самом его разгаре. Ее мать больше не может быть присяжной. Этого достаточно для признания судебного разбирательства неправильным уже сейчас, и тем более для отмены решения через пять лет. Выбор за вами.
Они слушают, потому что напуганы и прискорбно неопытны. Я уже проходил через аннуляцию судебного процесса. И через отмену судебного решения тоже. У меня богатый опыт ведения дел, когда на карту поставлена жизнь человека и одна ошибка может все изменить. А они новички. Кауфман за семь лет всего дважды рассматривал дела об убийствах, караемых смертной казнью. Гуверу удалось отправить в камеру смертников лишь одного подсудимого, что в этих местах считается для прокурора настоящим позором. Два года назад он так облажался с обвинением в убийстве с отягчающими обстоятельствами, что судья (не Кауфман, другой) был вынужден остановить процесс. Потом с подсудимого были сняты все обвинения. У них в багаже и так ничего не было, а теперь оба к тому же здорово подставились.
— Кто готовил письменное показание под присягой? — спрашиваю я.
В ответ — молчание.
— Послушайте, оно написано явно под диктовку юриста. Ни один обычный человек так не говорит. Это ваша работа, Гувер?
Гувер, стараясь сохранить самообладание, но сейчас явно не в себе, произносит нечто удивительное даже для Кауфмана:
— Судья, мы можем продолжить с Тротсом, пока мистер Радд посидит за решеткой.
Я не могу сдержать смех, а Кауфман дергается, будто от пощечины.
— Давайте, флаг вам в руки, — издевательски говорю я. — Вы завалили дело с самого первого дня, так что валяйте, устройте Гарди отмену решения.
— Нет, — вмешивается судья Кауфман. — Мистер Тротс до сих пор не произнес ни слова, так что пусть сидит болванчиком и дальше. — Хоть эта фраза и не может не развеселить, я пристально смотрю на его честь, а потом перевожу взгляд на секретаря, которая все аккуратно протоколирует.
— Вычеркните это! — раздраженно рявкает на нее судья, опомнившись.
Что за дебил! Судебный процесс часто превращается в настоящий цирк, где все выходит из-под контроля. Попытка от души надо мной поглумиться, казавшаяся вначале сплошным удовольствием, вдруг обернулась серьезной проблемой, во всяком случае для них.
Я не хочу, чтобы Гувер выступал с новыми блестящими идеями, хотя никакой опасности они и не представляют, и, чтобы вывести его из себя, подливаю масла в огонь:
— Из всех своих глупостей на суде сейчас вы превзошли самого себя. Бенни Тротс! Гениально! Вот кто вам нужен на моем месте.
— Так в чем заключается ваша позиция, мистер Радд? — интересуется Кауфман.
— Я не вернусь в зал суда, пока не пройдет слушание по неправомерному контакту с присяжной номер восемь, восхитительной миссис Глинной Ростон. Если вы расцениваете это как неуважение к суду, отправьте меня за решетку. На данном этапе неправильное судебное разбирательство для меня предпочтительнее тройного оргазма.
— Выбирайте выражения, мистер Радд.
Гувер начинает ерзать и заикаться:
— В общем, э-э… судья, полагаю, что к неправомерному контакту и неуважению к суду мы, наверное, могли бы вернуться, скажем, после процесса или типа того. Мне бы хотелось продолжить допрос свидетелей. А все остальное, э-э… не так важно на данном этапе.
— А тогда зачем вы все это затеяли, Гувер? — спрашиваю я. — Чего ради вы, придурки, так возбудились по поводу неправомерного контакта, отлично зная, что эта Уайлдфэнг нагло врет?
— Попрошу воздержаться от подобных слов в мой адрес, — фыркает судья Кауфман.
— Прошу прощения, судья, я не имел в виду вас. Я говорил о сотрудниках прокуратуры, включая и самого окружного прокурора.
— Предлагаю всем успокоиться и сбавить тон, — произносит Кауфман.
— Прошу меня извинить, — говорю я с убийственным сарказмом.
Гувер подходит к окну и смотрит на ряды неказистых строений, тянущихся вдоль центральной улицы Майлоу. Кауфман отворачивается к книжному шкафу за своим столом и разглядывает книги, которые ни разу в жизни не брал в руки. В воздухе висит напряжение. Предстоит принять трудное решение, причем быстро, и если его честь сейчас совершит ошибку, ее последствия будут давать о себе знать долгие годы.
Наконец он поворачивается и говорит:
— Полагаю, нам следует допросить присяжную номер восемь, но не в зале суда. Мы проведем расследование прямо здесь.
Затем происходит то, чего не любят ни стороны процесса, ни присяжные, ни публика. Остаток дня мы проводим в тесном кабинете судьи Кауфмана, препираясь и отчаянно споря о трактовке моего поведения в рамках имевшего место неправомерного контакта с присяжным заседателем. Доставляют и приводят к присяге перепуганную Глинну Ростон. От страха она едва способна соображать и сразу начинает со лжи, утверждая, что не обсуждала процесс дома. На перекрестном допросе я наскакиваю на нее с такой яростью, что удивляю даже Кауфмана и Гувера. Она покидает кабинет в рыданиях. Затем приводят ее чокнутую дочь Марлоу Уайлдфэнг, и она повторяет свой незатейливый рассказ в ходе допроса, который неуклюже проводит Дэн Гувер, так и не сумевший прийти в себя. Когда ее передают мне, я любезно вожу ее по благоухающим аллеям, а потом вспарываю ей горло от уха до уха. Через десять минут она плачет, задыхается и проклинает ту минуту, когда окликнула меня в спорт-комплексе. Что в письменном показании под присягой она лгала, уже ни у кого нет сомнений. Даже судья Кауфман не удерживается от вопроса:
— Как мистер Радд мог найти вас в толпе из пяти тысяч человек, если никогда раньше вас не видел?
Спасибо, судья. Вопрос не в бровь, а в глаз.
Ее рассказ сводится к следующему. В пятницу вечером она вернулась домой с боев поздно. Проснувшись в субботу утром, позвонила матери, и та тут же связалась с мистером Дэном Гувером, который знал, как следует поступить. Они встретились в воскресенье днем у него в кабинете, составили заявление, и — опля! — Гувер на коне.
Я вызываю свидетелем Гувера. Тот заявляет протест. Мы спорим, но у Кауфмана нет выбора. Я допрашиваю Гувера в течение часа: даже две дикие кошки, засунутые в один мешок, и те повели бы себя цивилизованнее. Один из помощников Гувера лично составил текст письменных показаний под присягой. Другой — напечатал. Третий — нотариально заверил.
Потом он допрашивает меня, и перебранка вспыхивает с новой силой. На протяжении всей этой изнурительной процедуры присяжные ждут в совещательной комнате: не сомневаюсь, что Глинна Ростон кратко ввела их в курс дела и все они проклинают меня за непростительное затягивание судебного процесса. Как будто меня волнует их мнение. Я постоянно напоминаю Кауфману и Гуверу, что им приходится иметь дело с коброй. Если Глинна Ростон останется в жюри, кассация судебного решения мне обеспечена. Сам я в этом не уверен — при апелляции ни в чем нельзя быть уверенным, но вижу, как под тяжестью напряжения они начинают сомневаться в собственном суждении. Я неоднократно ходатайствую о прекращении данного процесса. Все ходатайства отклоняются. Но это не важно. Все заносится в протокол. Во второй половине дня Кауфман принимает решение вывести миссис Ростон из состава жюри и заменить на миссис Мэйзи, одну из наших уважаемых запасных.
Прилива энтузиазма в связи с назначением миссис Мэйзи я не испытываю — она ничем не лучше предыдущей леди, занимавшей это место. Других в Майлоу вообще нет. Будь этих замен хоть тысяча, все равно они проголосуют точно так же. Тогда зачем я потратил на это столько времени? Чтобы заставить их почувствовать ответственность. Чтобы напугать прокурора с судьей до чертиков, показав, что они, надлежащим образом избранные местными жителями, могут облажаться и запороть самое громкое дело, которое только рассматривалось в этом забытом богом городишке. Чтобы собрать основания для апелляции. И чтобы заставить себя уважать.
Я требую привлечь Марлоу Уайлдфэнг к ответственности за лжесвидетельство, но у прокурора нет сил. Я требую наказать ее за неуважение к суду. Но судья Кауфман напоминает мне, что за неуважение к суду буду наказан я. Он посылает за судебным приставом с наручниками.
— Прошу прощения, судья, — говорю я, — но я забыл, в чем именно проявилось мое неуважение к суду. Уже столько воды утекло.
— В том, что вы отказались продолжить процесс утром, и в том, что мы потратили целый день на препирательства из-за присяжного. К тому же вы нанесли оскорбление лично мне.
На это мне есть что возразить, и немало, но я решаю промолчать. Отправив меня за решетку по обвинению в неуважении к суду, они только усугубят свое положение и предоставят мне лишний аргумент для подачи апелляции. В кабинет входит дюжий помощник шерифа с наручниками, и судья Кауфман говорит:
— Отведите его в тюрьму.
Гувер стоит у окна, отвернувшись.
Я не хочу в тюрьму, но и оставаться здесь выше моих сил. Спертый воздух пронизан запахом пота. На запястьях спереди, а не сзади, защелкиваются наручники, и, проходя мимо Кауфмана, я спрашиваю:
— Полагаю, что завтра утром я смогу продолжить процесс в качестве главного адвоката защиты?
— Сможете.
Чтобы напугать их еще больше, я добавляю:
— В прошлый раз, когда меня отправили за решетку в самый разгар процесса, приговор был отменен Верховным судом штата. Девятью голосами против одного. Вам, придуркам, следовало бы почаще читать свои бюллетени.
К нашей маленькой процессии присоединяется еще один помощник шерифа столь же внушительной комплекции. Они ведут меня к заднему выходу по коридору, которым я пользуюсь каждый день. У дверей зачем-то останавливаются и что-то говорят по рации. Когда мы наконец оказываемся на улице, я понимаю, что произошла утечка. Увидев меня в наручниках в сопровождении блюстителей закона, мои ненавистники радостно улюлюкают. По непонятной причине полицейские замешкались, решая, в какой патрульной машине меня отправить. Я стою у всех на виду возле одной из машин и с улыбкой разглядываю своих поклонников. Потом замечаю Напарника и кричу, что позвоню ему вечером. Он явно сбит с толку и не понимает, что происходит. Смеха ради меня засовывают на заднее сиденье машины рядом с Гарди: адвокат и его клиент отбывают в тюрьму. Когда мы трогаемся с места под громкий вой сирены и с включенной мигалкой, чтобы придать особый драматизм происходящему в этом злосчастном городишке, Гарди смотрит на меня и спрашивает:
— Где ты был весь день?
Я не стал ничего придумывать, а поднял руки в наручниках и ответил:
— Бился с судьей. Угадай, чья взяла?
— А как они могут отправить в тюрьму адвоката?
— Судья может делать все, что захочет.
— Тебя тоже ждет смертная казнь?
Впервые за многие часы я смеюсь:
— Нет, во всяком случае пока.
Гарди веселит такая неожиданная перемена в привычной рутине, и он говорит:
— Еда там — это что-то!
— Не сомневаюсь.
Полицейские впереди слушают наш разговор, затаив дыхание и боясь пропустить хоть слово.
— А тебе уже приходилось там сидеть?
— Да, и не раз. У меня талант доставать судей.
— И чем ты достал судью Кауфмана?
— Это долгая история.
— Ну, у нас вся ночь впереди, верно?
Похоже, это так, правда, я сомневаюсь, что меня поместят в одну камеру с моим дорогим клиентом. Через несколько минут мы подъезжаем к зданию, построенному в 1950-х, с плоской крышей и несколькими пристройками, расползающимися в стороны, будто злокачественная опухоль. Я бывал тут несколько раз, чтобы встретиться с Гарди, и это место настоящая помойка. Мы останавливаемся; нас вытаскивают из машины и доставляют в тесное помещение, где с грозным видом сидят несколько полицейских, перекладывая бумажки. Гарди уводят куда-то назад, и когда открывается невидимая дверь, до меня доносятся приглушенные крики заключенных.
— Судья Кауфман сказал, что я могу сделать два звонка, — ультимативным тоном сообщаю я подошедшему тюремщику.
Тот в нерешительности топчется, не зная, как ему надлежит поступить при общении с разгневанным адвокатом, наказанным за неуважение к суду. Потом сдается.
Я звоню Джудит, и после общения на повышенных тонах сначала с администратором, потом с секретаршей, а затем с помощницей меня наконец соединяют. Я рассказываю, что нахожусь в тюрьме и мне нужна помощь. Она чертыхается, напоминает о своей занятости, но потом обещает подключиться. Второй звонок я делаю Напарнику и ввожу его в курс дела.
Мне выдают оранжевый комбинезон с трафаретной надписью «Тюрьма города Майлоу» на спине. Я переодеваюсь в грязном туалете и аккуратно расправляю на вешалке рубашку, галстук и костюм. Потом отдаю все это тюремному надзирателю со словами:
— Пожалуйста, не помните. Мне завтра в этом выступать.
Читать бесплатно другие книги:
