Кругом одни принцессы Резанова Наталья

Часть первая,

по совместительству исполняющая роль пролога

В ДРУГОМ БОЛОТЕ

Маленькая девочка, лет пяти-шести, сочинила такую сказочку: «Жили-были петушок и курочка. Все они жили, жили, жили… Один раз курочка ушла в болото и потерялась. Петушок пошел ее искать. Искал, искал, искал… А курочка была в другом болоте…»

В. Я. Пропп. Русская сказка

Смерть — не трагический финал. Трагический финал — отсутствие смерти. Ибо смерть есть необходимое условие жизни. Иначе наступит бесконечная протяженность без времени и воли. Истинно говорю вам: бояться смерти так же бессмысленно, как бояться жизни. Это — одно и то же. Мы в состоянии победить протяженность, хотя не можем уйти от повторяемости. In my end is my beginning. In my beginning is my end [1]. А теперь — кругом, вшивые морды! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Брюхо убрать! Как держишься, паскуда, ты у меня плац рылом будешь рыть! На то оно и рыло. Лечь! Встать! На месте бегом — арш! Вольно. Перекур.

Ну да, именно так всё и было, как рассказывают. Примерно так. Слышу — стражники в коридоре хрипят, дверь распахивается под вопли: «Пало царство черного Габунда! Вы свободны, принцесса, выходите!». И появляется Он. Морда — за три дня конем не объедешь, лобик узенький, челюсть — с письменный стол, и разит от него хуже, чем от скотины. Герой, одним словом.

— Спасибо, — говорю я, стараясь не вляпаться в кровь, которая течет по коридору. — Зря вы, однако, так круто. Стражники по большей части люди семейные. Теперь пенсию вдовам и сиротам выплачивать…

Смотрю — не понимает. Ни единого слова. И вообще ждет чего-то другого.

— Ну пошли, — говорю.

Выходим мы из башни, и тут встречают нас восхищенные толпы и, слава Богу, оттирают меня от моего спасителя. А у меня, стало быть, остается время подумать.

До сих пор не знаю, чем и как он замочил Габунда. То ли старикашка, как увидел его, лопнул со смеху, то ли они поспорили, кто кого перепьет, и Габунд проиграл.

Короче, возвращаюсь я в свои апартаменты, моюсь, чищусь, переодеваюсь. Смотрю — герой тем временем распоряжается во дворце как у себя дома, и, похоже, никому в голову не приходит ему возразить.

Вызываю его — а разговаривала я с ним вежливо, и это была моя большая ошибка, слов нет, как люди неверно истолковывают нормальную вежливость, поэтому, наверно, ее так редко применяют, — говорю: так мол и так, уважаемый герой, вам положена награда, ступайте в сокровищницу и выбирайте себе что угодно.

Что он слишком много нахапает, я не боялась — уже успела проверить ресурсы и просчитала, что на некоторые траты государственная казна пока способна.

Он глазки выпучил и говорит:

— Не этой награды я ожидаю.

— А какой?

Он сально ухмыляется.

— Какой положено.

Я прикидываюсь дурочкой.

— А какой положено? И, кстати, кем положено, кому и куда?

— Как это? Ваша рука и корона.

— С чего бы? Я никому за свое спасение награды не предлагала. И батюшка мой, упокой, Господи, его душу, тоже, поскольку усоп до того, как Габунд власть захватил.

А герой не унимается, и на роже его — искреннее возмущение: принято, мол, так. А меня пресловутая вежливость подвела — вместо того, чтобы спросить: «Ты когда в последний раз ноги мыл, милый?» — говорю: «Надо, стало быть, с министрами посоветоваться». Я, дура, и впрямь надеялась, что они мне посоветуют, как от жениха отвязаться.

…Конечно, знаю, что не красавица. А тогда, кстати, была еще хуже. Бледная, как поганка. Пятилетнее сидение в башне — оно никого не красит. Ну и что?

А министры — наоборот. Полный наоборот, козлы! Проблема, якобы, с престолонаследием разрешилась сама собой. И народ туда же, ликует. Вот пришел настоящий мужчина, не то что этот чахлый маг, теперь уж заживем! А про то, что Габунд хотя и сволочь был, и узурпатор, и меня угнетал, а правил дельно, и государственную казну оставил полной под завязку — забыли. И про то, что законная наследница престола — это я, тоже забыли, причем напрочь. Короче, я была близка к тому, чтобы заявить: «Спасибо, я лучше обратно в башню». Остановило меня то, что сидением в башне теперь явно было не отделаться. Габунд был гад не из самых крупных, на мою персону ему было наплевать, потому как только власть обожал, а заточил всё же не в темницу, и харч был приличный, и книги из дворцовой библиотеки приносили. А тут… Мерещилось мне только два выхода — либо в пруд, либо в монастырь. Но как-то они мне не очень нравились. Выбрала я все же ПРУД — но не в том смысле, что бросилась туда, а разыграла классический сценарий. Платье там сложенное, туфельки плавают среди кувшинок, а сама — лесом, лесом и до границы.

Ответственность? Не вешайте мне лапшу на уши! Кто-нибудь из моих любезных подданных шевельнулся, когда Габунд захватил престол и заточил меня? Нет, они сидели и ждали, когда придет герой. В одной книжке, которую я прочитала в башне, были такие слова: «Каждый народ получает такого, правителя какого заслуживает». Пусть и жрут теперь его героя, пока блевать не начнут!

Откуда слов таких нахваталась? Всё оттуда же, из башни. Как стражники за дверью лаяться начнут, поневоле весь лексикон выучишь.

Ладно. До самой границы особых приключений со мной не приключалось. Только как-то раз на тропинке наскочил на меня то ли герой какой, то ли бандит. Хотел ли он меня убить, ограбить, или еще чего, и в каком порядке — не знаю, он не предупреждал. Просто бросился. Я успела только кулак выставить, и он на него налетел. И упал. Смотрю — а он мертвый. То ли о камень придорожный голову разбил, то ли что… Мышцы-то? Да уж тогда были примерно такие. Мы грамотные, знаем, как от неподвижной жизни можно разжиреть даже при скромных харчах. Поэтому все пять лет я старательно отжималась и поднимала тяжести. Под конец приноровилась отдирать стол от пола, а он был дубовый и к полу привинчен.

Короче, забрала я у покойника кошелек, вещички кое-какие и меч, конечно. Для одного только фасона. Мускулы мускулами, а драться я тогда не умела. Тем более на мечах. Это уж после, когда я служила в МГБ… Но я забегаю вперед.

Итак, оказалась я на соседской территории. Иду себе и вижу: лужок, в отдалении пасутся овцы, в приближении — свиньи, а на первом плане стоит в задумчивости молодая девица. Хорошенькая. Глаза голубые, кудряшки золотые, кожа белая, и платье на ней совсем не крестьянское. Обувка тоже. Хотя обувка уже почти совсем развалилась, для пешего хода не приспособлена. Я подхожу поближе — может, заблудилась, думаю? А она, завидев меня, заливается слезами. Неужто, думаю, я такая страшная стала? Но оказалась, не в том дело. Девица кинулась ко мне, как к родной, и начала излагать: она-де, дочка здешнего короля, каковой женился на женщине злой и уродливой, а у нее две дочки, такие же злыдни и уродины, как мамаша, и так они совместно мучают ее и угнетают — вот мачеха сослала ее свиней пасти… И плачет, и слезами заливается, совершенно искренне притом… Но меня почему-то кушают сомнения. Поскольку где-то я всё это уже слышала. Или читала. И вообще я в злых мачех не верю. Меня саму мачеха вырастила, и лучше женщины я не встречала. Конечно, мачеха может оказаться злобной бабищей, но с таким же успехом ею может быть и родная мать. И потом, даже самая окаянная мачеха не пошлет падчерицу пасти свиней в кружевном платье и атласных башмачках.

В тот день я сговорилась с одной старушкой, чтоб переночевать у нее в хижине — она к детям на пару дней уезжала. В уплату я обязалась набрать ей хвороста. В ту хижину девицу я и отвела.

Говорю ей: отдохни пока, а я раздобуду чего-нибудь поесть. Оделась в старушкину рогожку, замоталась платком, меч засунула в середину вязанки хвороста и водрузила ее себе на спину.

Прихожу в город, а там — батюшки светы! — дым коромыслом. В чем дело, господа хорошие, спрашиваю? Опять, говорят мне господа хорошие, дочка королевская пропала, отец с матерью с ног сбились, ищут. А сестры? — продолжаю я и углубляю.

— Ты что, тетка, спятила? — ответствуют. — Два брата у нее, старших, и никаких сестер.

Являюсь во дворец и заявляю:

— Я, бедная странница, прослышала о ваших несчастиях, не могу ли чем помочь?

Лично я бы таких заявителей гнала бы в шею. Но мне навстречу выходит вся семья. Папа с мамою, и два лба здоровых — братцы. То, что это не мачеха, видно с первого взгляда — похожи очень, только вид у королевы совершенно умученный. И от отчаяния готова она цепляться за любую соломинку. За меня, стало быть. Вернете, мол, нашу дочку, уверяет, и просите любой награды.

А есть ли, говорю, у дочки вашей какие либо особые приметы? Причем помимо внешних. Мамаша тут заплакала, и принялась пить настойку кошачьей травы, старший брат заскрежетал зубами, младший повесил голову, а папа-король мужественно произнес:

— Девочка наша всем удалась — и красавица, и умница, воспитания отменного, но имеет один недостаток — любит убегать из дому и страшная выдумщица.

— Это два недостатка, — замечаю я.

— Врет она постоянно! — гавкает старший брат, и стукает кулаком по столу. А матушка вновь начинает глотать настойку.

— Придумывает, — уточняет младший.

— О Господи, чего только она не нагородит, бывало, — вздыхает папа. — И ведь, главное, сама верит… Люди на нас как на чудищ каких смотрят…

— Ладно, — говорю, — сдается мне, что я в силах вам помочь. Только вот что…

— Денег, что ли? — подозрительно спрашивает старший принц. И осуждать его трудно — видно, многократно накалывался человек.

— Зачем же денег? Дайте мне этот флакон с кошачьей травой. Весь. Бутылку вина послаще, хересу или мадеры, что ли, и плюшек каких-нибудь…

Они удивились таким запросам, но исполнили их. А по дороге я в одном саду еще и паданцев насобирала. Вернувшись в избушку, объясняю принцессе: сейчас вечерять будем, наливаю в кружки вино, выставляю еду, в ее кружку опрастываю вдобавок почти весь флакон с настойкой, а чтоб окончательно вкус отбить, если всей сласти недостаточно, подсовываю ей яблоко побольше и посочнее. Принцесса винишко выпила, яблочко схрупала, и вскорости ее сморило. Тогда я взвалила ее на плечо и потащила во дворец. Хворост, конечно, оставить пришлось, и старушкину душегрейку тоже, иначе бы я совсем взопрела. А меч пристегнула к поясу, чтоб не мешался.

Вернула я беглую принцессу родителям — радости было! Уложили ее в собственную кровать — хрустальную, с пуховой перинкой — ну, думаю, и наплетет она историй, когда проснется! А меня пригласили отужинать, уже по-настоящему. Только младший принц, который днем больше помалкивал, полюбопытствовал:

— А что это вы с утра были на два локтя пониже и лет на тридцать постарше?

— Я, — говорю, — фея-крестная, как хочу, так и выгляжу.

— А что это, — не унимается он, — вы, фея, меч с собою таскаете?

— А это, говорю, — у меня волшебный посох такой, в оригинальном исполнении.

Сидим, ужинаем. Родители принцессы, хлебнув уже не хересу, и не под плюшки (прочие, правда, не отставали), на жизнь жалуются, спрашивают, что с дочкой делать.

— Замуж, — говорю, — ее надо при таких замашках.

— А как замуж? — вопрошает король. — За подданного — как-то неподобно. А принцам всё наследниц подавай. У нас же, сами видите, два сына, и старшенький уже женат, у него у самого дети, так что, хотя приданым мы доченьку не обидим, унаследовать королевство ей вряд ли светит.

— А вот в соседнем королевстве, — вскользь бросаю я, — недавно неженатый король объявился. Конечно, с лица он не больно хорош, да и умом не блещет…

Но они последних моих слов не слышат, потому как ликуют.

Отликовав, они, как честные люди, предложили мне награду. Скромно так — вы, феи, конечно, видали и похлеще, но — чем богаты…

— Может, останетесь? — спрашивает младший принц.

— Нет, — говорю. — Неотложные дела призывают. — Поскольку, когда они раскусят, кого я им сосватала, желательно мне оказаться от дворца и от королевства как можно дальше.

Награду, правда, я от них взяла. Частично наличными, частично чеками на предъявителя в «Магический банк Голдмана» — у них повсюду филиалы есть. А также коня. И тронулась себе дальше, с возможной скоростью и хоронясь от людей по-прежнему. Одинокую девушку обидеть всякий норовит, особенно если при ней кошелек и хорошая лошадь. Проехала это королевство, а потом еще одно, и еще, и оказалась на Ближнедальнем Востоке. Потом я не раз там бывала, но про это — на других перекурах. А покамест скажу, что стран там великое множество.

Государство, куда я попала, было басурманское. Правда, оно не шибко отличалось от виденных мной прежде. Называлось оно на басурманском языке султанат, и, правил там, угадали, султан. С ним мне знакомиться никакого интересу не было, и решила я передохнуть. Сняла себе домик с садом, прислуги не держала, за покупками ходила сама. И вот однажды возвращаюсь я с базара — и вижу: у дувала, что вокруг сада моего, сидит молодой человек и рыдмя рыдает. И призывает кары небесные на тех, кто не имел никакого сострадания к его горю, страшней которого нет па свете. Мне бы мимо пройти, а черт дернул спросить:

— Что за горе такое?

— Выслушай мою историю, — говорит, — о дочь своей матери, и если сердце у тебя не разорвется, значит, в груди у тебя камень!

Зашли мы в сад, я, как хорошая хозяйка, выставила пожевать и запить, и он начал:

— Ты, может быть, не поверишь, видя мое нынешнее жалкое состояние, что я — единственный сын шаха некоей отдаленной страны…

— В это я как раз поверить могу, — проворчала я, но он не слушал.

— Я взрастал на груди у отца в неге и холе, но, войдя в совершенный возраст, поддался страсти к путешествиям и упросил разрешения посетить иные края. Везде, где останавливался я, бывал могучим потоком на ристалище щедрости, ибо отец дал мне с собою сокровища, достойные шахзаде. Так было и в султанате. Всех кругом оделял я золотом и одеяниями, богатым давал милостыню, а бедным — подарки. И однажды, когда киноварь лучей вознесла знамена над зубцами столпов земли, когда румийская рать отвоевала день у сжигающих мир эфиопов…

— Погоди-погоди, я чего-то не понимаю…

— Так вот, однажды утром, прогуливаясь по улице, я увидел дочь султана, которую на носилках несли в баню. О, если б ты знала, о незнакомка, как прекрасна эта дева, подобная тысяче кумиров! Голова у нее круглая, щеки точно розы, шея короткая, на нее ста складочками ложится двойной подбородок. И пупок ее подобен чаше для благовоний, и бедра — словно два одногорбых верблюда, и ноги, как концы курдюка, и она не могла ни стоять, ни ходить из-за своей изнеженности. О чужеземка! По лицу твоему вижу, что один лишь мой рассказ о ее красоте поразил тебя до глубины души, а если бы ты видела ее воочию, как видел я! Преграда встала между мною и моим разумом, и разгорелась во мне любовь, весьма великая. Я решил посвататься к деве, ибо род мой знатен и я не выскочка. Но горе мне! Вот что я узнал. У царевны есть нянька, некрасивая и нечестивая, злонравная и злоречивая, да еще и зловредная, но весьма искусная в чародействе, так что и султан, и все его поданные в ее руках, а о девушке и поминать не стоит. И вот какой закон положила нянька-злодейка. Каждый, кто к царевне сватается, должен выполнить три условия. Первое — необъезженного коня объездить, второе — победить могучего воина, и третье — отгадать загадку. А кто не справится — тех злодейка-нянька в темницу сажает и выкуп требует. А кто не сможет заплатить — тому голову долой!

Что ж, он меня не слишком удивил. Условия были не самые редкие, можно сказать — нормальные. А то, бывает, и выкупа не спрашивают, сразу казнят. Нет, здесь нравы были мягкие. Единственное, что меня смущало — нянька-чародейка. Всякие люди, бывает, власть в королевстве забирают, но чтоб нянька?

Шахзаде продолжал:

— Узнав о таком коварстве, я впал во тьму отчаяния. И тогда мой брат решил исполнить условия вместо меня.

— Какой брат? Ни о каком брате раньше речи не было.

— Старший сын моей матери от первого мужа. Он путешествовал со мной.

— Что ж ты сам не пошел на испытания?

— Мой брат, хоть и схож со мной лицом, но телом весьма груб и крепок, ибо воспитывался как воин, а не наследник престола. А я… это самое… из-за своей изнеженности… — Он тяжко вздохнул. — И коня он укротил, и воина победил, а загадку угадать, что султану нянька-злодейка подсказала, не смог. И повлекли его в темницу, требуя выкуп…

— Так ты заплати!

— А не осталось ничего… я же говорил… бурный поток щедрости… даже гонца к шаху послать не на что… И плачу я целыми днями, ибо никогда не соединюсь я с владычицей красоты, позорящей лупы!

— Насчет владычицы — это твои проблемы. А вот с братом нехорошо получилось. Если ты не заплатишь, его казнят?

— Истинно так. Предадут мечу гнева.

— Надобно попробовать его выручить.

— Ты сказала! Ибо говорят: «Помогай своему брату, независимо от того, насилуют ли его, или он сам насильничает». Спаси его. Благородство — достояние мужей благородных, но коли женщина благородно поступает, не хуже мужчины бывает.

Ладно. Если б этот брат действовал за себя, я бы пальцем не шевельнула. Кто играет, должен платить проигрыш. Но он ведь за другого головой рисковал!

Напролом я не поперла. Принарядилась, благо деньги еще оставались, меч под плащ запрятала — под тамошний женский наряд целый арсенал сховать можно. И заявилась во дворец. Мол, я чужеземная принцесса, хочу царевне визит нанести. Что чистая правда.

Проводили меня к царевне, и начали мы с ней пировать под звуки нудной местной музыки. Дочка султана оказалась не такой жирномясой, как следовало из рассказа шахзаде. Хотя, конечно, толстая была. А что поделать — целыми днями сласти да мучное! У них считалось — чем толще, тем красивей, и у женщин из знатных семей рацион был соответственный. А пили они, похоже, по собственному почину. Вот тоже странность — басурманский закон вино запрещает. Ну, все нарушают помаленьку. Однако женщины — не беднячки, а побогаче и познатнее — хлещут винище хуже, чем меченосцы какие-нибудь. Может, у них в гаремах других развлечений нету? Или от сладкого и жирного в глотке сухость? Короче, царевна махала чарку за чаркой. Я, пользуясь таким случаем, попыталась к ней подъехать с расспросами. Очень, говорю, интересуюсь вашей знаменитой нянькой-чародейкой. Хотелось бы побеседовать, опыт перенять… Царевна отвечает: няньки, мол, нет сейчас во дворце и вообще в городе. Она уехала надолго, и когда будет — неизвестно. А сама при этом запинается, и, невооруженным глазом видно, что врет. И чего-то боится. Чувствую — подозрения мои подтверждаются. И, пока царевна не успела окончательно окосеть и отрубиться, продолжаю.

— А говорили, будто нянька-чародейка темницу с женихами денно и нощно стережет неустанно. Не боится ли светлый султан, что без нее узники убегут?

— Этого, — говорит она, — опасаться не следует. Темница — вот она, — и на пристройку показывает. — Один лишь внутренний двор ее от дворца отделяет, и пересечь тот двор никому чужому невозможно, ибо бродят там стражи особые, четвероногие, шерстью покрытые…

— Это собаки, что ли? — удивляюсь я, потому что нигде здесь собак не видела.

— Нет! — она аж плюнула. — Не держим мы этих гнусных, ибо сказал пророк — мир ему! — «Ангел не войдет в дом, где живет собака». А держим мы котов, но не простых, а бойцовых, с когтями, как лезвия ножей, и терзают они всякого нарушителя спокойствия…

И с этими словами она заваливается набок и начинает храпеть. Что никого из рабынь и евнухов не удивляет — они и сами уже набрались до бровей. А я сижу и шарю по карманам. И нахожу там один предмет, который завалялся с предыдущего королевства. Один раз он мне послужил, думаю, и теперь в дело пойдет. Вылезаю я в окно и двигаю себе по карнизу. Вижу — в одном окне свет горит, не все во дворце уснули, значит. Вжалась я в стенку, ползу потихонечку, прислушиваюсь, приглядываюсь. А это были аккурат султанские покои. И сам повелитель — приходилось мне его видеть прежде — сидит и денежки считает. И хихикает при этом прегнусно.

— Вот и еще за одного царевича выкуп пришел… Благо моему уму, светлому, ясному, когда я всю эту историю с нянькой выдумал. Теперь на нее всё свалить можно, дела нет, что давно померла, а я завсегда буду в белых шальварах…

Что-то подобное я и предполагала. Ах, думаю, скотина, устрою я тебе развлечение. И себе заодно. И, добравшись до двора перед тюрьмой, вынимаю из кармана бутылек с остаткамн кошачьей травы, и швыряю ее этим самым шерстистым стражам.

Что тут началось! Клянусь, такого кошачьего концерта не было от основания царства. Вся дворцовая стража помчалась успокаивать котов, но особого успеха они не добились, зато шуму добавили. Все бегают, орут, факелами машут — красота! Под общую суматоху пробралась я в тюрьму. Не в темницу, как они все выражались, заметьте. Вполне приличное было помещение. Смотрю — сидят штук восемь голубчиков на софах, но в кандалах.

— Который тут, — кричу я с порога, — брат шахзаде?

И семеро дружно ткнули пальчиками в одного и хором завопили:

— Он!

А этот один побледнел и голову в плечи вжал. Я же меч успела из-под тряпок выволочь, и они, не иначе, решили, что буду убивать.

Порубила я на них все оковы, взяла брата шахзадовского за шкирку и говорю:

— Этот со мной, остальные своим ходом.

Порскнули они в стороны — только их и видели. А спасенного пришлось волочь — никак до него не доходило, что я его к брату веду.

Шахзаде тем временем окопался у меня в доме. Возвращаемся мы, кидаю я недавнего узника в его объятия.

— Вот тебе твой брат, получи.

— А царевна где? — спрашивает он.

— Ну ты и наглец! Всё тебе сразу и за так. О царевне уговора не было.

Он бухается на колени и начинает умолять доставить ему еще и царевну. А он в долгу не останется, даст мне сто кошелей золота, по тысяче динаров в каждом, и сто жемчужных ожерелий…

Надо было послать его подальше, да поиздержалась я в этом султанате, пусть, думаю, не сто кошелей, а два-три да жемчуга стакан мне не помешают.

— Ладно, — говорю. — Только испытаний за тебя проходить я не буду. Сделаем по-моему.

И, когда ночная тьма обратилась в бегство перед ясным днем… тьфу, черт, этот ориентальный стиль привязчивей холеры… утром я снова пришла во дворец, благо царевна еще не проспалась. Явилась прямо к султану. Не стала ходить вокруг да около, а сразу сказала:

— Выдавай, султан, дочку за шахзаде, не то всем станет известно, что никакой няньки-колдуньи на свете нет. И не вздумай стражу кликать. В городе правда кой-кому известна, прикончишь меня, они ее на волю выпустят…

Зловредный старикашка почесал в тюрбане, потряс бороденкой.

— Так тому и быть. Всё равно когда-то надо ее замуж выдавать. От дочерей одни хлопоты и никакой радости. Недаром сложено изречение: «Дочь схоронить — хорошо поступить».

Послали за шахзаде, и султан обещался сделать его своим зятем. Семь дней и семь ночей длился свадебный пир, а на исходе его я сказала шахзаде:

— Теперь выполняй свое обещание.

— Какое обещание? — заявляет он. — Я не знаю тебя, о наглая!

— Эй, султан! — говорю. — А также везиры, надимы, хаджибы и гулямы! Этот человек обещался наградить меня, если я спасу его брата и сосватаю царевну, а теперь отрекается от своих слов. Хорошо ли это?

— Правду ли говорит чужеземка? — спрашивает султан. — Отвечай, и будешь судим по справедливости.

— О повелитель! — возопил шахзаде. — Женщинам присуща хитрость, ущербные разумом коварны. Нельзя проливать кровь обиженных, полагаясь только на слова женщин. Не следует из-за их лживых речей вздымать пыль насилия.

Султан быстро смекнул, что со стороны зятя разоблачение ему не грозит. Вскочил, указал на меня перстом и заблажил:

— Смотрите, правоверные! Вот она — злодейка-нянька чародейка! Взять ее!

Никто тут разбираться, с чего вдруг чужеземная принцесса злодейкой-нянькой оказалась, не стал. Навалились на меня со всех сторон, отметелили от души… Тогда-то мне нос и сломали, да… А потом поволокли в зиндан. А зиндан, доложу я вам, такое место, по сравнению с которым тюрьма, где женихи сидели, — курорт. Да что там курорт — райский сад. Что? Брат шахзаде? В мою защиту? Да вы смеетесь, что ли?

В темнице меня засунули в колодки и стали требовать, чтоб я сказала, куда подевала золото, полученное в виде выкупа. Этого я им, конечно, сказать не могла, и все дивились моей злокозненности, и били меня по ребрам. По прошествии некоторого времени, отчаявшись, приговорили меня к виселице с последующим побиванием камнями. И отвели меня на окраину города, и вздернули на виселицу…

Почему жива? Для тупых объясняю. Побивать камнями нужно живого человека, иначе какое ж удовольствие? Виселица в данном случае была аналогом нашего позорного столба. Ременную петлю продевали подмышки. Так я должна была провисеть день и ночь, а процедура побивания камнями назначена была на следующее утро.

К ночи любопытствующие разошлись, а я осталась висеть… Что, помощь вовремя подоспела?

Вот что — зарубите себе как ежедневную молитву: помощь никогда не приходит вовремя. Помощь вообще никогда не приходит.

Итак, настала ночь. И рядом со мной остался лишь стражник у подножия виселицы. И я начала громко сетовать и просить прощения у неба за то, что пожадничала и не рассказала, когда спрашивали, где спрятаны награбленные мной сокровища, а ведь это совсем недалеко отсюда…

Совершенно верно. Уловка старше, чем дедушка Мафусаила. Но она сработала. Я сказала стражнику, что клад спрятан на кладбище (виселица стояла как раз супротив оного), а где — могу найти только я. Он снял меня, связал руки за спиной и повел, держа нож приставленным к моему горлу.

Жадность стражника сгубила. Он не учел, что руки в таком положении заняты и у него тоже. Как только мы зашли на поле скорби, я ударила его головой в подбородок, да так, что он вырубился. Нож выпал, я высвободила руки и перерезала стражнику глотку. Понимаю, что он не виноват, да и вообще фигура условная, но до султана с шахзаде в тот момент я дотянуться не могла. Затем я прихватила его оружие, сумку и флягу. На том силы мои и кончились. Я доползла до какой-то гробницы, забралась туда и потеряла сознание.

Не знаю, сколько дней я не выбиралась оттуда. Отлеживалась, залечивала раны, ожоги и сломанные ребра. К счастью, в сумке нашлась какая-то жратва. Меня, разумеется, искали, но их нелюбовь к собакам сослужила мне хорошую службу. Иначе бы меня непременно обнаружили. А так — пришлось сочинить байку, будто ведьму утащили джинны и разорвали на тысячу кусков.

Но пребывание в подполье не могло длиться вечно. Однажды я очнулась от топота, треска и хоровых воплей: «Наше вино — кровь врагов, наш кебаб — печень врагов!» Оказалось, на султанат напал соседний халифат. Разумней всего в данной ситуации было не высовываться. Было у меня предчувствие, что воины халифата победят. Так и случилось, да благословит их пророк! И я сидела, наблюдая в отдалении зарево над городом, как аккурат над моей гробницей раздались голоса, и слышалось в них нечто знакомое.

— Отдай, о гнусный, о сын собаки!

— Сам сын собаки и пес смердящий!

— Я повелитель этой страны, ковер принадлежал моим предкам и мой по праву!

— Ты повелитель кладбищенских червей! А я еще слишком молод, чтобы умирать!

Я выглянула наружу. Так и есть. Султан и шахзаде, запыхавшись от поспешного бега, вырывали друг у друга нечто, напоминающее свернутый в трубку коврик.

— Отдай! Потом я пришлю тебе ковер с верными людьми!

— О безбожник! Как будто тебе неизвестно, что ковер этот одноразового использования!

И, прежде чем я успела что-то предпринять, они одновременно выхватили из-за кушаков кинжалы и вонзили друг другу в животы. И пали замертво. А ковер достался мне. Это, по меньшей мере, справедливо, не правда ли? Я взгромоздилась на самолет, скомандовала: «Как можно дальше», и покинула султанат.

Что стало с бедной толстухой, не знаю. Надеюсь, попала в какой-нибудь хороший гарем. Учтите, я вообще не против гаремов. Гарем сам по себе не так уж плох, и всяко лучше зиндана.

Ковер в самом деле оказался одноразовый. После приземления он незамедлительно расползся на волокна. Я об этом не жалела. Удовольствие от полета было ниже среднего. Холод собачий, ветер пробирает до костей, а болтанка! У меня желудок наизнанку вывернулся и в узел связался. Так что запомните — ковром-самолетом пользуются только при крайней необходимости. А я с тех пор летать ненавижу хуже горькой редьки.

Я приземлилась по соседству с каким-то городом. Это неплохо — в городе легче добыть пропитание. Но добрые люди шарахались от меня с криками ужаса. Их можно понять — вся в шрамах, от одежды одни лохмотья, за поясом — ятаган. И я направилась искать заведение с дурной славой. Лишь в таком меня могли обеспечить кредитом.

Трактир назывался «У дуры», из-за того что его хозяйка любила по всякому поводу приговаривать: «Дура я, дура». Собирались там нищие, бродяги и воры. Ко мне в этом достойном заведении отнеслись с уважением, и я решила перекантоваться здесь некоторое время, пока не осмотрюсь.

Среди постояльцев мое внимание привлекли две нищебродки в интересных туфлях из лыковой коры. Оказалось, они родом из еще более дальних краев, чем я. Где-то между Гонорией и Поволчьем были их отчизны. Разговорились мы с ними, и выяснилось, все трое — одного полета птицы. Одна была княжной, другая королевной. И обеим крепко не повезло.

У одной папаша был очень бедный князь, ну просто нищий. А дочка при том обожала животных. Сами знаете — из тех, что всех бездомных собак тащат в терем и всех приблудных котят. Дошло до того, что у одного мужика змею выкупила — последние серьги отдала, — когда он гадюке голову о камень разбить собирался. И притащила в свой зверюшник. По-моему, это крайность. Но змея оказалась благодарнее многих людей, подарила княжне волшебное кольцо, такой канал доставки материальных благ. Князь-папаша разбогател, построил каменные хоромы, набил погреба золотом, а дочку отдал за царя. Да на помолвке по пьянке и похвастался: вот она у меня какая душечка, сердце золотое, скотинку бессловесную пожалела… и про кольцо наплел. Царь на то — желаю, чтоб кольцо невестино было обручальным. И прямо на венчании, как кольцо ему па палец попало, велел невесту гнать за пределы царства. Она не шибко расстроилась, что царицей не стала, потому как жених был зело отвратен, выбирал его отец, дочку не спрашивая, а слезы лила, потому что, по слухам, пустил он ее собачек на шапки, а кошек на рукавицы.

С королевной получилось еще хуже. Жила она, как выражался покойный шахзаде, у родителей в неге и холе. Но была девицей сильно мечтательной. Любила гулять по садику и предаваться грезам. И вдруг слетает к ней с ветки ворон и говорит: «Я не ворон…» Какой еще, к черту, мельник? Откуда это мельник взялся? Нет, он утверждал, что он — заколдованный принц. Освободить его может только девица, которая примет за него два года страданий — моральных и физических. Он обращался к тысяче девиц, и ни одна не согласилась. А ведь ту, что спасет его, ждет брачный венец и неисчислимые годы несказанного блаженства, о каком простые смертные и понятия не имеют! Девица спросила, в чем заключаются условия. Оказалось, что в первый год ее душа будет попадать как бы в ад. Но всё это будет происходить исключительно во сне. А второй год она должна отработать батрачкой на крестьянском дворе. И что вы думаете — она согласилась! Каждую ночь в течении года ее мучили кошмары. Она попадала в камеру пыток, где бесы усердно обрабатывали ее плетями, раскаленными щипцами и гишпанскими сапогами, загоняли под ногти иголки и растягивали на дыбе, причем телу ее в действительности не причинялось никакого вреда. После этого год черных работ, уверяла она, показался отдыхом, хотя я ей не шибко поверила. Но средство помогло. Мельник… да тьфу ты черт! — ворон расколдовался. И стал принцем. Почему — не женился? Женился, к сожалению. Потому что принц был садистом-извращенцем, и заколдовали его исключительно по просьбе измученных родителей. Как только во время брачной ночи он извлек из сундуков плети, клещи и прочий знакомый королевне по кошмарам инструментарий, она со страху сиганула в окно с четвертого этажа, плавно спикировала на широко раздувшейся ночной рубашке и бросилась прочь.

Впоследствии эти дамы вышли замуж за простых мужиков, родных братьев. Мужики оказались хорошими мужиками, и всё вроде образовалось. Но не тут-то было! Там имелся младший братец, в котором старшие, как водится, души не чаяли. Он и был уродом, без которого семья не обходится. Надобно сказать, что в тех краях очень длинные — три четверти года — и суровые зимы. Из-за чего дома строятся так, что они, если можно так выразиться, крепятся вокруг печки. При тамошнем климате это вполне разумно и удобно, но не при данных обстоятельствах.

Мужья моих знакомок уехали на заработки, и ничего лучшего не придумали, как оставить дом на попечении младшего брата. А он только и знал, что на печи лежать. При этом он каким-то попущением господним приобрел способность творить чудеса, и его призвали к царскому двору. Ладно бы, но ему с печки слезать было лень — так он на ней и уехал. Нимало не озаботившись, что изба оттого развалилась по бревнышку. И остались бедные женщины посреди зимы в чистом поле. Так прошли они, побираясь, до этого королевства. Которое, прямо скажем, мало чем радовало. Народ был обложен огромными поборами, воровство и разбой процветали, все чиновники брали взятки, и честным путем ничего нельзя было добыть. Даже дров. Дура, то есть наша хозяйка, жарила жратву на хворосте, который покупала у одного вора. А он крал эти вязанки с площадей, где жгли ведьм.

— Наш король, — рассказала она нам, — сызмальства был храбр и отважен. Но однажды, когда он спал в лесу, притомившись на охоте, злая ведьма разрезала ему грудь, украла его сердце и заменила заячьим. И с тех пор он стал бояться всего на свете, даже мышиного писка. Когда враги напали на нашу страну, король из-за этого не смог вступить в бой, и пришлось платить огромную контрибуцию. Чтобы избавиться от проклятья, решено было найти ведьму. Поймали одну старуху, стали ее допрашивать: украла сердце? Она так прямо и говорит — украла. Сожгли ее, но ничего не помогло. Должно быть, это была не та ведьма. С тех пор их всё время ловят. И что характерно, все они признаются! После чего их жгут, а я, дура, позволяю себя грабить на хворосте…

— А иного средства нет? — спросила княжна.

— Отчего же, есть. Мудрецы всего королевства собрали совет и рекли: средство от проклятия знает великий маг Абрамелин, владеющий скрижалью счастливой жизни, доставшейся ему от еще более великого мага Малагиса.

— Что ж никто за ним не сходил? — спросила королевна.

— Ходили уж, и не раз. Только живым никто не дошел. Живет маг Абрамелин за лесом, на волшебной горе, в пещере, а пещеру ту стережет огнедышащий дракон. Наш-то жулик, у которого я, дура, хворост покупаю, тоже ходил. Было их двенадцать разбойников. Одиннадцать полегли, а этот что-то у ворот замешкался и убечь успел. Теперь на разбой не ходит, ворует только.

— Коллеги принцессы, — говорю я, — по-моему, это дело для нас.

— А по-моему, — сказала княжна, — нас всех уже обломило на спасении обиженных и королевской благодарности. Стоит ли наступать на те же грабли?

— Так-то оно так, но прежде мы работали в одиночку. Теперь можем страховать друг друга. Кроме того, кто сказал, что мы обязательно попрем это средство королю? Может, загоним другому клиенту.

— А дракон? — хмурилась королевна. — Или на ятаган свой полагаешься?

— Зачем сразу ятаган? Попробуем сначала договориться. А то видывали мы людей, которые похуже драконов…

Договариваться не пришлось. Мы спокойно пересекли лес, добрались до высоченных, заросших мхом ворот, прошли через них и оказались у подножия вырубленной в горе лестницы. А рядом с ней лежал дракон — такой гигантский крокодил с крыльями, расцветки майского жука. И он спал. Мы притиснулись друг к другу, надеясь обойти его незаметно, однако дракон приоткрыл один глаз и спросил сиплым голосом:

— Вы кто?

— Мы — три странствующие принцессы, идем к великому магу Абрамелину.

— Тогда проходите, — сказал дракон и снова закрыл глаз.

— Это провокация, — пробормотала королевна. Мы подождали немного, потом я махнула рукой.

— Я пойду вперед, а вы, в случае чего…

И двинулась по ступенькам. Ничего не произошло. Остальные потихоньку подтянулись. Княжна, которая была замыкающей, не удержалась и погладила дракона по боку, прошептав: «Хорошая зверюшка». Дракон заурчал во сне.

— Ты бы еще бантик ему на хвост навязала, — мрачно заметила королевна. Как больше пережившая, она была более скептически настроена.

Преодолев подъем, мы вошли в пещеру. Маг, симпатичный пожилой дядька, сидел за столом, заваленным пергаментами, хрустальными шарами и прочей бутафорией жанра, и что-то сосредоточенно черкал на разграфленном листке — то ли гематрией занимался, то ли кроссворд решал.

— Привет, девочки! — сказал он, подняв голову. — Откуда вы?

Вопрос дурацкий, но замечать это было бы неучтиво.

— Мы из королевства, прошли через лес, ворота и по лестнице, мимо дракона…

— И Барсик вас не тронул? Так я и думал.

— Это дракон, что ли? — возмутилась королевна. — Да он у вас совсем обленился.

— Ну, не скажите. Он вполне в рабочем состоянии. Может и огнем спалить, и просто задушить. Бывало, высунешься за ворота, а парни там лежат рядком… все белые… и мертвые… Но вы обратили внимание, что на воротах написано?

— Нет. Там не видно ничего, все мохом заросло.

— Увы… А написано там: «Войти сюда может только муж благородный и мудрый, бескорыстный и чистый сердцем». Это Малагис написал, мой учитель, когда защиту устанавливал. И дракона он настроил соответственно. Понимаете, он был маг великий, но человек несколько ограниченный, и никогда не думал о женщинах. Поэтому не установил для женщин никаких условий. Они могут сюда приходить какие угодно и в любом количестве. Но не догадываются. Иногда я так об этом жалею… Не подумайте дурного — я человек уже немолодой. Просто у меня проблемы с домашним хозяйством. С питанием справляюсь — наколдую чего или Барсика посылаю, если натурального захочется. А вот в квартире не чувствуется женской руки…

Это было мягко сказано. Все его големы, мумии, фолианты и глобусы заросли пылью и паутиной, только на столе было почище. Типичное жилье старого холостяка.

— Вообще-то живется мне не так уж плохо. Читаю, в магический кристалл смотрю. Обычно он у меня настроен на королевский дворец. — Абрамелин вытер пыль с хрусталя. — Вот — палач, пытает очередную бабульку… вот король прячется под кроватью, потому что боится покушений…

— Собственно, из-за этого мы и пришли, — прервала я Абрамелина. — Говорят, только ты можешь снять проклятье с короля…

Он грустно усмехнулся.

— Проклятье! Скажут тоже! Ничто не поможет королю, кроме смерти, потому что никакого проклятия нет. Он всегда был трусом и мерзавцем, только, пока на страну не напали, это не было заметно. А потом, чтобы оправдать преданную армию и отданную казну, он и выдумал эту сказку с подмененным сердцем. Сжег одну бабку, другую… и уже не мог остановиться. Конечно, все они признавались, под пыткой чего не признаешь…

— Знакомая история… — я вспомнила султана и «няньку-злодейку». Причем султан в данной ситуации представал попригляднее. Воистину, всё познается в сравнении.

— А скрижаль с секретом счастливой жизни — такая же туфта, как проклятье? — поинтересовалась королевна.

— Нет, она существует. Малагис уверял, что вывел универсальную формулу счастливой жизни, и записал ее. Я с ним не совсем согласен, но он считал, что другой нет. Это тайна, но вам я покажу…

Он убрал с полки глобус небесных сфер и траченное молью чучело совы, смахнул паутину и указал на каменную плиту, вмурованную в стену.

— ORA ЕТ LABORA! — я присвистнула. — Тоже мне, тайны царя Соломона. Это самое «молись и трудись» на стенке любого монастыря написано.

— А Малагис уверял, что формула эта секретная, — вид у Абрамелина был убитый.

— Значит, монахи дошли до нее своим путем… Кстати, а где сам Малагис?

— Да боги его знают. Ушел лет сто назад в паломничество, поклониться мощам святого Мерлина, и не вернулся.

— Ладно, дамы и господа, что делать будем?

— Обедать, — сказал Абрамелин, и это было правильное решение.

Он наколдовал перекусить. Сказать по правде, его магическая стряпня была хуже той, что подавали в трактире «У дуры», но мы тактично промолчали. Зато вино в плетеной бутылке, которую маг достал из-под стола, было выше похвал. Должно быть, его приволок Барсик. Распив по стаканчику, мы раскинулись в креслах повольготнее, и я вернулась к прежней теме.

— Так значит, Абрамелин, положить конец королевскому проклятию может только смерть?

— Ты что задумала? — вмешалась королевна. — Это не наши проблемы.

— Угу. Сами мы не местные, дело наше пятое… но если так пойдет дальше, в королевстве скоро сожгут всех женщин. Пора это прекращать.

— И что ты предлагаешь?

— Есть задумки. И тебя, Абрамелин, я попрошу поспособствовать. Не бойся, с горы слезать не придется. Во-первых, я хочу изучить через магический кристалл дворцовый комплекс. А затем, возможно, понадобится кой-какой реквизит.

— Идет, — отвечает он. — Завалялось у меня тут барахлишко… по молодости форсил, а сейчас надевать уже неприлично.

Мы забрали то, что не окончательно истлело, и напоследок маг спросил:

— А может, кто-нибудь останется?

— Я бы осталась, — грустно сказала княжна. — Барсик очень симпатичный. Но я хочу встретиться с мужем.