Без единого свидетеля Джордж Элизабет

Глава 6

Прошло еще пять дней. Они были отданы той работе, из которой состоит всякое следствие по факту убийства, только в данном случае все усилия были возведены в куб, потому что команде приходилось вкалывать над серией убийств. Итак, часы складывались с часами, оборачивались долгими днями и еще более долгими вечерами, когда некогда было даже нормально поесть, – вот сколько времени отнимала рутинная тяжелая работа. На восемьдесят процентов эта работа состояла из бесконечных телефонных звонков, сличения фактов, сбора информации, опроса свидетелей и составления отчетов. Еще пятнадцать процентов труда уходило на то, чтобы собрать все данные воедино и попытаться в них разобраться. Три процента тратилось на пересмотр каждого факта дюжину раз: надо убедиться, что ничего не упущено, не забыто и не истолковано неверно. И только в оставшиеся два процента времени полицейские чувствовали, что дело продвигается. Для первых восьмидесяти процентов требовалось упорство и трудолюбие. В остальном отлично помогал кофеин.

На протяжении всего этого времени пресс-бюро выполняло свое обещание держать средства массовой информации в курсе событий, и помощник комиссара Хильер продолжал вызывать для участия в брифингах сержанта Уинстона Нкату – а зачастую и Линли тоже, – чтобы они служили для столичной полиции экспонатами в выставочной витрине «Ваши налоги в действии». Несмотря на отвращение к сути пресс-конференций и их целям, Линли не мог не признавать, что выступления Хильера перед журналистами возымели желаемый эффект: средства массовой информации пока еще не спускали на Скотленд-Ярд всех собак. Но это не делало его присутствие на конференциях менее тягостным.

– Мое время могло быть потрачено с большей пользой – в других направлениях, сэр, – со всей возможной дипломатичностью высказался он помощнику комиссара после третьего восхождения на трибуну.

– Это часть вашей работы, – последовал сухой ответ Хильера. – Умейте справляться.

Докладывать журналистам было почти не о чем. После того как инспектор Джон Стюарт разделил подчиненных сотрудников на рабочие группы, они работали с армейской точностью, что, разумеется, не могло не радовать инспектора. Группа номер один завершила изучение алиби, предоставленных всеми возможными подозреваемыми, которых они выкопали из числа недавних пациентов психиатрических лечебниц и бывших тюремных заключенных. То же самое было проделано ими в отношении тех, кто совершил преступления сексуального характера и был освобожден в последние шесть месяцев. Они добавили к своему списку всех, кто был осужден условно, а также бездомных – из числа тех, кто, по информации из ночлежек, вел себя подозрительно в дни совершения убийств. Но усилия полиции пока ни к чему не привели.

Тем временем группа номер два прошерстила все в окрестностях тех точек, где были найдены четыре мертвых подростка, в поисках свидетелей… в поисках хоть чего-нибудь. Ганнерсбери-парк по-прежнему выглядел самым многообещающим в этом смысле, и инспектор Стюарт намерен был, хоть «кровь из носу», как сам он выразился, найти тех, кто что-то видел. Не может быть такого, поучал он группу номер два, чтобы никто не заметил автомобиля, припаркованного ранним утром на Ганнерсбери-роуд, когда жертва номер один была доставлена в парк, потому что, как было точно установлено, в закрытый на ночь парк можно было попасть только двумя способами: через забор (что для человека, который несет на себе труп, было практически невозможно, если учитывать высоту забора – восемь футов) или через две заколоченные калитки на Ганнерсбери-роуд. Но пока опрос жителей домов, расположенных на этой улице, не принес группе номер два успеха. Опросили и водителей грузовиков – практически каждого, кто мог проехать мимо парка тем утром, событиями которого так интересовалось следствие, но результат также был нулевой. Аналогичные запросы в службы такси и курьерские фирмы тоже были безуспешны – пока, поскольку работа в этом направлении еще не была завершена.

Отправной точкой оставался красный фургон, замеченный в районе парка Сент-Джордж-гарденс. Но когда Агентство регистрации транспорта выдало Скотленд-Ярду список подобных автомобилей, находящихся в собственности жителей Большого Лондона, команда испытала глубокое разочарование: таковых было семьдесят девять тысяч триста восемьдесят семь штук. Даже составленный Хеймишем Робсоном портрет убийцы, позволяющий сузить круг автовладельцев до одиноких мужчин в возрасте двадцати пяти – тридцати пяти лет, не сократил это невозможное число до разумных пределов.

И в этой ситуации Линли тосковал по кинематографической версии жизни полицейского: краткий этап рутинной работы, чуть более долгий период размышлений, а потом – яркие сцены действия, в которых герой преследует злодея на суше, в воде и в воздухе, в темных аллеях, под виадуками и наконец загоняет его в угол и выбивает признание у изнемогшего противника. Однако в жизни все было совсем не так.

Но однажды после очередного появления перед журналистами в распоряжение следственной команды поступили три обнадеживающие новости, одна за другой.

Линли вернулся в свой кабинет как раз вовремя, чтобы ответить на звонок из седьмого спецотдела. Анализ черного вещества на всех телах и велосипеде позволил сделать ценное заключение: микроавтобус, который разыскивают полицейские, скорее всего, будет «фордом» модели «транзит». Анализируемое вещество образовалось при разложении определенного типа резиновой обивки, которая использовалась на полу микроавтобусов такого типа десять – пятнадцать лет назад. Уточнение марки и модели автомобиля сослужит добрую службу, сократив список, полученный от Агентства регистрации транспорта, хотя конкретные цифры станут известны только после того, как новые данные заведут в компьютер.

Когда Линли вошел в оперативный штаб, чтобы поделиться этой новостью, его встретили еще одним сообщением. Тело, оставленное на автостоянке в Бейсуотере, опознали. Уинстон Нката прокатился в Пентонвилльскую тюрьму, чтобы показать фотографию второй жертвы убийцы Фелипе Сальваторе (тот сидел срок за вооруженное ограбление и нападение), и Сальваторе рыдал взахлеб, как пятилетний ребенок, узнав на фотографии своего младшего брата Джареда; о его исчезновении он заявил еще в тот день, когда парнишка впервые пропустил свидание со старшим братом. Что касается остальных членов семьи Джареда… Найти их оказалось не так-то просто по той причине, что мать убитого мальчика была в кокаиновой зависимости и любила перемену мест.

Третью новость тоже принес Уинстон Нката, который провел два утра в квартале Киплинг-истейт, пытаясь разыскать человека, о ком полиция не знала ничего, кроме его клички – Блинкер. Упорство сержанта вкупе с его хорошими манерами в конце концов было вознаграждено: некий Чарли Буров, более известный как Блинкер, проживающий у старшей сестры, был найден и даже выразил согласие рассказать о своих отношениях с Киммо Торном, жертвой из Сент-Джордж-гарденс. Встречаться в родном квартале он, однако, не пожелал, потому назначил встречу с полицейскими («только без формы», несколько раз подчеркнул он) в соборе Саутуорк, в пятом ряду с конца, слева от прохода, ровно в двадцать минут четвертого.

Линли ухватился за эту возможность – выбраться на несколько часов из душных помещений. Он позвонил помощнику комиссара рассказать последние известия, чтобы дать Хильеру материал для скармливания журналистам на следующей пресс-конференции, и велел сержанту Нкате проверить в отделе нравов, не состоял ли у них на учете Джаред Сальваторе, а затем съездить и поговорить с семьей мальчика. С собой Линли взял констебля Хейверс и отправился вместе с ней в направлении Вестминстерского моста.

Когда типичная для Тенисон-уэй неразбериха на дороге осталась позади, дальнейший путь к собору Саутуорк был прост и прямолинеен. Через пятнадцать минут после поворота с Виктория-стрит Линли и его спутница вошли в собор.

Со стороны алтаря доносились голоса – там стояла, похоже, группа студентов, внимающих разъяснениям какого-то человека, который указывал на детали убранства над амвоном. Три туриста, решившие посетить Лондон в межсезонье, перебирали открытки в книжном киоске напротив входа. Однако в церкви не было никого, кто был бы похож на человека, ожидающего встречи. Ситуация усложнялась и тем, что, подобно большинству средневековых соборов, Саутуорк был построен без скамей, поэтому не представлялось возможным определить «пятый ряд с конца слева от прохода», где мог бы притулиться Чарли Буров, он же Блинкер, в ожидании полицейских.

– Могу предположить, что раньше он не бывал здесь, – проговорил негромко Линли.

Хейверс, оглянувшись, вздохнула и шепотом выругалась, и он добавил:

– Следите за речью, констебль. Молния – не такая уж редкая штука, когда дело касается Бога.

– Он мог бы, по крайней мере, зайти сюда на разведку, – ворчала Хейверс.

– В лучшем из миров. – Наконец Линли разглядел у купели тщедушного юношу в черном, который украдкой поглядывал в их сторону. – Ага. Смотрите-ка, Хейверс. Это, должно быть, наш человек.

Он не убежал, когда они приблизились к нему, хотя и бросил нервный взгляд сначала на группу студентов перед амвоном, потом на туристов у книжного киоска. В ответ на вежливый вопрос Линли, не он ли является мистером Буровом, юнец буркнул:

– Да не, я Блинкер. А вы, значит, легавые?

При этом говорил он, почти не размыкая губ, как персонаж из плохого фильма ужасов.

Линли назвал себя и представил Хейверс, одновременно оглядывая собеседника. На вид Блинкеру можно было дать лет двадцать, а его лицо было бы абсолютно неприметным, если бы не обритая налысо голова и большое количество пирсинга, как раз достигшего пика моды. Колечки и гвоздики прорезывались сквозь кожу лица как серебряное проявление оспы, а когда он говорил – что было для него непросто, – то можно было заметить еще дюжину гвоздиков, пронзивших край языка. Линли не хотел даже думать, какую помеху они представляют собой во время еды. Ему с лихвой хватало слышать, какое препятствие они представляют собой при разговоре.

– По-моему, собор не лучшее место для нашей беседы, – сказал Линли. – Может, ты знаешь здесь неподалеку какое-нибудь место…

Блинкер согласился на кофе. Им удалось отыскать подходящее кафе поблизости, и Блинкер уселся за один из неопрятных пластиковых столов.

– Так я возьму спагетти, идет? – спросил он, изучив меню.

Линли передвинул источающую зловоние пепельницу в сторону Хейверс и сказал пареньку:

– С удовольствием угощу тебя.

Однако он содрогнулся при мысли о поглощении любой пищи (а тем более спагетти) в заведении, где ботинки прилипают к линолеуму, а книжечки меню выглядят так, будто нуждаются в дезинфекции.

Блинкер, очевидно, воспринял слова Линли как приглашение к пиру, потому что, когда к ним подошла официантка принять заказ, он добавил к спагетти с мясным соусом еще и бифштекс, два яйца, жареный картофель, грибы и сэндвич с тунцом и кукурузой. Хейверс заказала апельсиновый сок, Линли – кофе.

В ожидании заказа Блинкер схватил солонку и принялся катать ее между ладоней. Он не хочет разговаривать, пока «не пожрет», заявил он полицейским. Поэтому все трое молча сидели до тех пор, пока не прибыли первые тарелки с едой. Хейверс воспользовалась паузой, чтобы выкурить сигарету, а Линли смотрел на кофе и мысленно готовился к ужасному спектаклю – когда Блинкер начнет изуродованным языком заталкивать еду в рот.

К счастью, оказалось, что Блинкер вполне освоил этот трюк. Когда перед ним поставили блюдо с бифштексом и гарниром, он расправился с пищей быстро, беззвучно и – слава богу! – не демонстрируя окружающим внутренность рта. Собрав куском хлеба растекшийся по тарелке яичный желток и жир от бифштекса, он констатировал, что «так-то лучше», и изобразил на лице готовность перейти к разговору и сигарете, которую стрельнул у Хейверс. Официантка пообещала, что спагетти скоро будут готовы.

Он был «в полном отпаде от Киммо», сказал он. Но он предупреждал приятеля – предупреждал миллион раз – о том, чтобы тот не подставлялся незнакомым мужикам. Да только Киммо всегда утверждал, что риск того стоит. И что он всегда заставляет мужиков надевать презики… хотя, конечно, не каждый же раз он оборачивался в ключевой момент и смотрел, натянута резинка или нет.

– Говорил же ему: не в том дело, что какой-нибудь мужик заразит его, – бубнил Блинкер. – А в том, что с ним как раз и случилось. Никогда я не хотел отпускать его одного, никогда. Когда Киммо шел на улицу, я шел на улицу вместе с ним. Так все и должно было быть.

– А! – качнул головой Линли. – Понемногу начинаю понимать. Ты был сутенером Киммо Торна, верно?

– Эй, ничего подобного!

Блинкер явно обиделся на такое предположение.

– Значит, ты не был его сутенером? – вступила Барбара Хейверс. – А кем же ты тогда ему приходился, скажи на милость?

– Я был его приятелем, – ответил Блинкер. – Присматривал за ним, чтобы никакого дерьма не случилось, если, например, какой-нибудь тип задумал бы что, помимо перепиха с Киммо. Мы работали вместе, одной командой. Я-то тут при чем, в самом деле, если им нравился Киммо, а не я?

Линли хотел сказать, что, вероятно, проститутка может понравиться клиентам или не понравиться из-за своей внешности, но решил не заострять внимание на этом моменте.

– В ту ночь, – спросил он, – когда Киммо пропал, он вышел на улицу без тебя?

– Да вы чего, я даже не знал, что он собирается на дело. За день до того мы пробили Лестер-сквер и нашли там компашку, которой хотелось поразвлечься, так что бабла мы срубили прилично, и нам пока не нужно было никого искать, да и Киммо сказал, что бабуля зачем-то просила его остаться дома в тот вечер.

– Такое случалось и раньше? – спросил Линли.

– Не-а. То есть я сразу должен был просечь, что дело нечисто, когда он так сказал, но я не врубился, потому что мне-то что, мне и так по кайфу. Я мог телик посмотреть… и вообще у меня тоже дела были.

– А поточнее? – спросила Хейверс. Так как Блинкер не ответил, а молча уставился в направлении кухни, откуда должны были появиться его спагетти под мясным соусом, она сформулировала вопрос по-иному: – Чем еще занимались вы двое, Чарли, помимо проституции?

– Эй! Я же говорил: мы никогда не…

– Давай не будем тут в игры играть, – перебила его возражения Хейверс. – Можешь наводить какую угодно тень на плетень, но истина в том, что если тебе платят деньги, Чарли, то это не настоящая любовь. А вам платили деньги, правильно я понимаю? Ведь ты именно это нам сказал? И не потому ли вам не нужно было снова искать клиентов на следующий вечер? Потому что, развлекая «компашку» на Лестер-сквер, Киммо заработал достаточно денег, чтобы тебе хватило на неделю, а то и больше, так ведь? Но вот какой вопрос меня мучает, Чарли: а что ты сделал со своей долей? Выкурил? Выколол? Вынюхал? Что?

– Да я вообще не обязан с вами тут разговаривать! – запальчиво произнес Блинкер. – Могу вообще вот встать и уйти, и черта с два вы меня поймаете…

– И даже не попробуешь свои спагетти? Под мясным соусом? – спросила Хейверс. – Только не это, черт возьми.

– Хейверс! – произнес Линли тем тоном, который обычно использовал (с переменным успехом), чтобы обуздать ее. Он спросил Блинкера: – Часто ли такое случалось, чтобы Киммо уходил один?

– Иногда бывало, ну да. Я же говорил. Я предупреждал его, но он все равно делал, как хотел. Я говорил, что это небезопасно. Он же мелкий такой был, Киммо, и если он ошибется с тем, кому дает… – Блинкер смял сигарету и отвернулся. Его глаза наполнились влагой. – Кретин несчастный, – проговорил он.

Наконец прибыли его спагетти вместе с банкой тертого сыра, который выглядел как опилки, страдающие недостатком железа. Тщательно посыпав сыром пасту, Блинкер снова принялся за еду. Очевидно, аппетит его взял верх над эмоциями. Дверь кафе открылась, и в зал вошли двое рабочих в джинсах, побелевших от штукатурки, и в заляпанных цементом ботинках на толстой подошве. Они по-приятельски поздоровались с поваром, который маячил в окошке для подачи блюд, и выбрали столик в углу, где официантка приняла у них заказ, не сильно отличающийся от того, что сделал Блинкер двадцатью минутами ранее.

– Сколько раз говорил я ему, что это случится, если он будет ходить один, – сказал Блинкер, покончив со спагетти. Теперь он ждал сэндвич с тунцом и кукурузой. – Говорил ему снова и снова, но он разве слушал? Он считал, что разбирается в мужиках. От плохих, сказал он, так и пахнет – плохо. Как будто они слишком долго думали о том, что хотелось бы им сделать с тобой, отчего, мол, кожа у них жирная становится. Я ему говорю, ерунда это все и что он должен всегда брать меня с собой, всегда, но ему хоть кол на голове теши, и вот видите, как все вышло.

– Так ты думаешь, это сделал один из его клиентов? – спросил Линли. – Киммо был один и ошибся в своем выборе?

– Ну да, что же еще?

– Бабушка Киммо утверждает, что это ты втравил его в неприятности, – сказала Хейверс. – По ее словам, он сбывал краденые вещи, которые ему передавал ты. Что скажешь на это?

Блинкер встал со стула, будто смертельно обиженный.

– Никогда! – выпалил он. – Лживая ведьма, вот кто она такая. Корова старая. Она с самого начала точила на меня зуб, а теперь пытается засадить за решетку, да? Ну так вот, если и были у Киммо неприятности, то я к этому никаким боком. Да вы сами поспрашивайте в Бермондси, кто знает Блинкера и кто знает Киммо, – тогда узнаете. Так и сделайте.

– Бермондси? – переспросил Линли.

Но Блинкер больше не желал говорить. Он весь кипел при мысли, что на него указали как на вора, а на самом-то деле он вовсе не вор, нет, он просто обычный сводник, предлагающий почтенной публике услуги пятнадцатилетнего мальчика.

Линли спросил:

– Вы, случайно, не были любовниками, ты и Киммо?

Блинкер пожал плечами, словно счел вопрос несущественным.

Он оглянулся в ожидании сэндвича, увидел, что тот готов и стоит в окошке выдачи, и пошел за ним сам.

– Не спеши, приятель, – окликнула его официантка. – Сейчас я сама тебе все принесу.

Блинкер ее проигнорировал и пришел с сэндвичем к столу.

Но садиться он больше не стал. И есть не стал. Вместо этого он завернул сэндвич в использованную салфетку и сунул сверток в карман поношенной кожаной куртки.

Линли, наблюдавший за Блинкером, заметил, что юноша не столько возмущен последним вопросом, сколько расстроен, и это чувство, по-видимому, стало неожиданным для него самого. Мышцы его рта подрагивали, и Линли получил ответ на интересующий его вопрос. Да, Блинкер и убитый подросток были любовниками, если и не в последнее время, то раньше – вероятно, до того, как они встали на путь добывания денег с помощью тела Киммо.

Блинкер бросил на полицейских угрюмый взгляд, когда застегивал молнию на куртке.

– Как я уже говорил, у Киммо не было бы проблем, если бы он держался со мной, – сказал он. – Но Киммо все делал по-своему, хотя я предупреждал его. Он думал, что все уже знает. И вот что вышло из этого знания.

С этими словами он развернулся и направился к двери, оставив Линли и Хейверс изучать остатки его спагетти под мясным соусом.

– Даже спасибо не сказал за обед, – заметила Хейверс. Она взяла вилку Блинкера, намотала на нее две длинные макаронины и поднесла вилку к лицу, словно хотела изучить творение здешнего повара в деталях. – Но вот его тело… Тело Киммо. Ни в одном из отчетов не сказано, что перед смертью имело место сексуальное сношение, а?

– Верно, – согласился Линли.

– А это означает…

– А это означает, что его смерть не связана с работой на улице. Если, конечно, они просто не успели заняться сексом до того, что случилось той ночью.

Линли переставил почти нетронутую чашку кофе на центр стола.

– Но если мы исключим секс как часть… – продолжила свою мысль Хейверс.

– Тогда встает такой вопрос: как вы относитесь к подъему до рассвета?

Она посмотрела на него:

– Бермондси?

– Да, мне кажется, это наша следующая остановка.

Линли с легким удивлением смотрел, как она размышляет над этими словами, по-прежнему держа вилку со спагетти у себя перед носом.

Наконец она кивнула, но выглядела при этом не очень довольной.

– Надеюсь, вы планируете присоединиться к этому раннему походу.

– Вряд ли я смогу допустить, чтобы дама бродила по предрассветному Южному Лондону в одиночку, – ответил Линли.

– А вот это хорошая новость.

– Рад слышать. Хейверс, зачем вы взяли вилку? Что вас так интересует в этих спагетти?

Она глянула на него, затем снова перевела взгляд на вилку, застывшую в пяти дюймах от ее лица.

– Как что? – спросила она, сунула спагетти в рот, с задумчивым видом разжевала и вынесла вердикт: – Над соусом им нужно еще поработать.

Джаред Сальваторе, вторая жертва убийцы (которого в следственной команде стали называть «Красный фургон», за неимением лучшего определения), жил в Пекеме, в восьми милях от того места, где было найдено его тело. Поскольку Фелипе Сальваторе, находясь в Пентонвилльской тюрьме, не мог указать точного местопребывания его семьи, Нката сначала отправился по последнему известному адресу, то есть в квартиру в дебрях квартала Северный Пекем. Это была местность, где с наступлением темноты никто не выходил на улицу без оружия, где копов не жаловали, а территория была поделена между бандами. Здесь совместное проживание являло свои худшие стороны: унылые ряды сохнущего белья на веревках, натянутых между балконами и водосточными трубами, поломанные, лишенные шин велосипеды, тележки из супермаркетов, брошенные ржаветь, и мусор во всех своих ипостасях. По сравнению с Северным Пекемом родной квартал Нкаты выглядел как Утопия в день открытия.

По адресу, который числился за семейством Сальваторе, Нката никого не нашел. Он обошел всех соседей, но те либо ничего не знали, либо не хотели ничего говорить. Наконец сержант отыскал человека, заявившего, что «придурковатая корова со своими сопляками» была изгнана из дома после монументальной битвы с Навиной Крайер и ее командой, все члены которой происходили из квартала Клифтон. Дальнейшая судьба семьи Сальваторе была неизвестна. Но, получив новое имя – то бишь имя Навины Крайер, – Нката смог продолжить поиски в Клифтоне, куда он и отправился в надежде раздобыть хоть какие-то сведения о Джареде Сальваторе.

Навина оказалась шестнадцатилетней девушкой на поздней стадии беременности. Проживала она вместе с матерью, двумя своими младшими сестрами и парой карапузов в подгузниках; чьи это карапузы, за все время разговора Нкаты с девушкой так и не стало ясно. В отличие от обитателей Северного Пекема Навина горела желанием поговорить с полицией. Однако она долго всматривалась в удостоверение Нкаты, еще дольше разглядывала самого Нкату и только после этого впустила его в квартиру. Ее мать на работе, сообщила она сержанту, а остальные – очевидно, она имела в виду сестер – пусть сами за себя отвечают. Она провела Нкату на кухню. На обеденном столе высилась гора грязного белья, а воздух казался густым от запахов детских подгузников, использованных по назначению.

Навина прикурила сигарету от горелки на закопченной газовой плите. Ее живот выпирал так далеко, что было удивительно, как девушка умудряется стоять прямо. Под тонкой тканью ее леггинсов просматривались толстые, как черви после дождя, вены.

– М-да, почти вовремя, – заявила она неожиданно. – И что это вдруг у вас загорелось? Я почему спрашиваю: в следующий раз хочу знать, с какого края за вас браться, чтобы толку добиться.

Нката попытался разобраться в услышанном. Судя по всему, она ожидала визита из полиции. Если учесть информацию, полученную от единственной жительницы Северного Пекема, способной к диалогу, то можно сделать вывод, что Навина сейчас говорит о последствиях (каких именно, еще предстояло разобраться) ее столкновения с миссис Сальваторе.

– Одна женщина в Северном Пекеме… – проговорил он. – Она говорит, что вы, может быть, знаете, где сейчас находится мать Джареда Сальваторе. Это правда?

Навина сузила глаза. Она сделала глубокую затяжку (настолько глубокую, что Нката поморщился от боли за ее нерожденного ребенка) и выдула через ноздри дым. Посмотрев на Нкату, она углубилась в изучение своих ногтей на руках – покрашенных ярко-розовым лаком, как и ногти на ногах. Наконец она медленно произнесла:

– Что насчет Джареда? От него слышно что-нибудь?

– Надо кое-что передать его матери, так что скажите, где мне ее искать, – как можно туманнее ответил Нката.

– Как будто ей не все равно. – Голос Навины звенел от презрительной насмешки. – Как будто Джаред значит для нее больше, чем доза. Эта сука даже не знала, что он пропал, пока я ей об этом не сказала, мистер, и если вы найдете ее под какой-нибудь машиной – потому что где же ей еще приткнуться, из Северного Пекема-то ее вытурили, – то передайте ей, что я желаю ей сдохнуть. Я с радостью приду на ее похороны, чтобы только плюнуть в гроб.

Она сделала еще одну затяжку. Нката заметил, что пальцы у нее дрожат.

– Навина, а вы не могли бы рассказать немного подробней? – попросил он. – Я ничего не понимаю.

– Как это? Что еще я должна вам сказать? Его нет уже бог знает сколько, а это совсем на него не похоже, вот о чем я твержу вам снова и снова. Да только никто и слушать меня не желает, и я уже готова…

– Погодите-ка, – перебил поток эмоций Нката. – Вы не присядете вот сюда, пожалуйста? Я стараюсь разобраться, а вы слишком торопитесь.

Он вытащил стул из-под стола и кивнул ей, чтобы она садилась. В этот момент в кухню приковылял один из безродных карапузов. Его неуверенные шажки затруднялись подгузником, висящим почти до колен. Навина отвлеклась от беседы с полицейским, чтобы переодеть малыша. Вот каков был процесс переодевания: полный подгузник сорвали и швырнули в мусорное ведро (к счастью, содержимое подгузника при этом не разлетелось во все стороны), а новый памперс бесцеремонно натянули на ребенка. Прилипшие к телу малыша фекалии остались без внимания. Покончив с гигиеной, Навина сняла с полки коробочку сока и вручила ребенку, предоставив ему самостоятельно разбираться, как отсоединить упакованную в пластик трубочку и вставить ее в запечатанное фольгой отверстие. Потом она с трудом опустилась на стул. Все это время сигарета висела у нее между губ, но теперь она затушила ее в пепельнице, которую выудила из-под завалов грязного белья.

– Вы хотите сказать, что сообщили в полицию об исчезновении Джареда? – спросил Нката.

– Я сказала об этом копам, как только он в первый раз не пришел на мои занятия для беременных. Я сразу поняла, что с ним что-то не так, ведь раньше он всегда приходил. Он заботится о своем ребенке.

– Так он отец ребенка? – не сдержал удивления Нката. – Джаред Сальваторе – отец вашего ребенка?

– И гордится этим. Гордится с самого начала. Всего-то тринадцать лет, не многие парни начинают так быстро, и ему нравилось это, моему Джареду. В тот день, когда я ему сказала, у него так встал, вы и не поверите.

Нката хотел было спросить у Навины, о чем она думала, когда путалась с мальчишкой, которому надо ходить в школу и думать о своем будущем, а не болтаться без дела и детей плодить, но он не спросил. Навина, если уж на то пошло, сама еще не вышла из школьного возраста, во всяком случае, ей следовало бы заняться чем-то более полезным, а не отдаваться похотливому подростку тремя годами младше ее. Должно быть, они занимались этим еще тогда, когда Джареду было двенадцать. У Нкаты закружилась голова при одной мысли об этом. Страшно представить, ведь в двенадцать лет он и сам бы, при наличии согласной девицы, мог радостно выбросить свою жизнь на помойку, дорвавшись до плотских утех и потеряв способность думать о чем-либо еще.

– Мы получили информацию от Фелипе Сальваторе, в настоящее время отбывающего срок в Пентонвилле, – сказал он Навине. – Джаред не пришел на свидание с ним, хотя и обещал, и Фелипе заявил о его исчезновении. Было это недель пять или шесть назад.

– Да я же через два дня сказала этим олухам! – воскликнула Навина. – Через два дня после того, как он не пришел на занятия, а он всегда раньше приходил. Я говорила легавым, но они меня не слушали. Они ни одному моему слову не поверили.

– Когда это было?

– Уже больше месяца назад, – сказала она. – Иду я в участок и говорю парню в приемной, что хочу заявить: пропал человек. Он спрашивает: «Кто?» – и я говорю: «Джаред». Я говорю ему, что он не пришел на занятия для беременных и что даже не звякнул мне, что совсем на него не похоже. А они тут же решают, что он сбежал от меня, понимаете, из-за ребенка. Они говорят, что надо подождать еще день или два, и, когда я снова прихожу, велят еще подождать. И я все хожу к ним и говорю, а они запишут мое имя да Джареда, и все. И никто больше ничего не делает!

Она начала плакать.

Нката поднялся со стула и подошел к ней. Он положил руку ей на затылок. Подушечками пальцев он чувствовал, какая она худенькая и какая теплая плоть в том месте, где он касался ее. И тогда он догадался, сколь привлекательна она была до того, как безобразно распухла от бремени, вынашивая дитя тринадцатилетнего подростка.

– Мне очень жаль, – проговорил Нката. – В местном участке должны были вам поверить. Я не оттуда.

Она подняла к нему мокрое лицо.

– Но вы же сказали, что вы коп… А откуда вы тогда?

Он сказал ей. Потом со всей возможной деликатностью сообщил остальное: отец ее ребенка погиб от рук серийного убийцы; погиб он, скорее всего, в тот самый день, когда не явился на занятие для беременных, и он был одной из четырех жертв, которые, подобно ему, были подростками. Их тела были найдены слишком далеко от родных домов, чтобы их кто-нибудь сразу опознал.

Навина слушала, и ее темная кожа блестела от слез, которые продолжали бежать по щекам. Нката разрывался от желания утешить ее и втолковать ей хоть каплю здравого смысла. На что она вообще рассчитывала, недоумевал он про себя. Он хотел спросить у Навины: неужели она думала, что тринадцатилетний мальчишка останется с ней навсегда? Дело, конечно, не в том, что он может умереть, хотя, бог свидетель, не так уж редко юноши с темным цветом кожи не доживают и до тридцати. А дело в том, что рано или поздно он одумался бы и понял, что жизнь – это гораздо большее, чем бессмысленное размножение, и тогда он захотел бы лучшего, чем бы оно ни обернулось для него.

Победила жалость. Нката выудил из кармана куртки платок и вложил ей в руку.

– Вас должны были выслушать в участке, но почему-то этого не сделали, – сказал он. – Я не могу объяснить вам почему. Мне очень жаль, Навина.

– Вы не можете объяснить? – горько повторила она. – Да что я для них такое? Беременная девица, залетевшая от мальчишки, которого застукали с двумя ворованными кредитками, – и это все, что они помнят о нем. Да еще то, что он пару раз выхватывал сумочки у прохожих. Однажды с приятелями пытался взломать «мерседес». Тот еще хулиган, мы и не почешемся искать его, еще чего! Так что катись отсюда, девка, хватит дышать нашим драгоценным воздухом, большое спасибо. Ну и что, а я любила его, любила, и мы хотели жить вместе, и он уже начал строить эту жизнь. Он учился готовить, собирался стать настоящим шеф-поваром. Вот спросите у кого угодно. Послушайте, что вам скажут.

Готовить? Шеф-повар? Нката вынул элегантную книгу для записей в кожаном переплете, которую использовал как рабочий блокнот, и карандашом записал услышанное. Расспрашивать Навину подробнее ему не хватило духу. Да с ее слов уже было понятно, что в Пекемском полицейском участке про Джареда Сальваторе могли много чего порассказать.

– Как вы себя чувствуете, Навина? – спросил он. – Может, мне позвонить кому-нибудь, чтобы вам помогли?

– Да, маме, – ответила она, всхлипывая.

Впервые за все время общения она стала похожа на шестнадцатилетнюю девушку и позволила своим чувствам отразиться на лице. Нката увидел, что она испугана. Испугана, как и многие девушки, которые воспитывались в обстановке, где никто не был в безопасности и все находились под подозрением.

Ее мать работала в столовой при местной больнице, и, когда Нката дозвонился до нее, она сказала, что приедет немедленно.

– Надеюсь, это не роды? – с тревогой спросила женщина и, услышав, что ситуация совсем иного рода и что ее присутствие просто послужит для дочери большим утешением, выдохнула: – Ну ладно, спасибо и на этом.

Он оставил Навину дожидаться прихода матери, а сам поехал из Клифтона в полицейский участок Пекема, который располагался недалеко от Хай-стрит. В приемной белый констебль писал что-то за столом, и, чтобы оторваться от своих дел и поднять глаза на подошедшего Нкату, ему потребовалось времени на секунду больше, чем было необходимо. После этого он произнес с удивительно безразличным выражением лица:

– Чем могу?

Представляясь сержантом полиции и показывая удостоверение, Нката испытал особое удовольствие. Он пояснил, по какому делу пришел сюда. Стоило ему упомянуть фамилию Сальваторе, как оказалось, что никаких дальнейших объяснений не требуется. В участке сложнее было бы найти человека, который ничего не знает о славной семейке Сальваторе, чем того, кто не сталкивался с ними в связи с тем или иным нарушением закона. Помимо Фелипе, сидящего в Пентонвилле, был еще один – его брат, пребывающий в предварительном заключении по обвинению в нападении. Мать имела неприятности с полицией начиная со школьной скамьи, а сыновья, казалось, из кожи вон лезли, чтобы превзойти ее. Поэтому нужно было не искать того, кто мог бы поговорить с сержантом Нкатой о Джареде, а, скорее, выбирать, с кем именно Нката хотел бы побеседовать, потому что практически все здешние сотрудники могли рассказывать о Сальваторе часами.

Нката сказал, что предпочел бы встретиться с человеком, который принял заявление о пропаже Джареда Сальваторе от Навины Крайер. Тут выяснилось, что никаких записей о приходе Навины в участок нет, и тогда возник деликатный вопрос – почему ее заявление не было зарегистрировано. Однако Нката не желал отвлекаться на это. Он выразил надежду, что, даже если в участке и не зарегистрировали заявление девушки, то хотя бы выслушали ее. Вот с человеком, который общался с Навиной, он бы и поговорил.

Оказалось, что с Навиной общался констебль Джошуа Сильвер. После звонка от дежурного он вышел в приемную и отвел сержанта в кабинет, который с ним делили еще семеро полицейских. Места в кабинете было мало, а шума – много. Констебль Сильвер имел в своем распоряжении выгороженный закуток между созвездием постоянно трезвонящих телефонов и шкафом для хранения документов; туда-то он и привел Нкату. Да, признался констебль, это он – тот самый сотрудник, который принял Навину в участке. Не во время первого ее прихода, когда ей даже не удалось пройти дальше стола дежурного, а во второй и третий раз. Да, он записал информацию, полученную от Навины, но, по правде говоря, не воспринял ее слова всерьез. Младшему Сальваторе было тринадцать лет. Сильвер решил, что парнишка сделал ноги, чего и следовало ожидать, стоило только взглянуть на живот подружки. Ничто в прошлом Джареда не предполагало, что он будет ждать такого благословенного события где-то поблизости.

– Мальчонка с восьми лет не в ладах с законом, – поведал констебль. – Впервые он предстал перед магистратом, когда ему было девять, – за то, что украл сумочку у старой леди. А в последний раз его приволокли в участок за взлом и кражу на одной из здешних заправок. Планировал сбыть награбленное добро на барахолке, вот какой он, наш Джаред.

– Вы знали его лично?

– Ну да, как и все в участке.

Нката протянул ему фотографию тела, которое Фелипе Сальваторе опознал как тело своего брата. Констебль Сильвер бросил взгляд на снимок и кивнул, подтверждая слова Фелипе. Да, это действительно Джаред. Миндалевидный разрез глаз, приплюснутый кончик носа. Все младшее поколение Сальваторе унаследовало дар смешения рас их родителей.

– Отец филиппинец. Мать негритянка. Совсем дурная на голову.

Сильвер вдруг понял, что его слова могут быть восприняты как оскорбление, и поднял обеспокоенный взгляд на Нкату.

– Это мне известно.

Нката забрал снимок. Его интересовали кулинарные курсы, которые, вероятно, посещал Джаред.

О курсах Сильвер ничего не знал и объявил, что эта информация – либо фантазии Навины Крайер, либо вранье Джареда Сальваторе. Зато он точно знал, что дело Джареда было направлено в отдел малолетних правонарушителей, где социальный работник пытался перевоспитать подростка – и не преуспел, судя по всему.

– А местный отдел малолетних правонарушителей не мог направить Сальваторе на такие курсы? – спросил Нката. – Там ребятам не помогают найти работу?

– Наш Джаред жарит рыбу в ресторане за углом? Да скорее свиньи научатся летать, – заявил Сильвер. – Лично я бы лучше с голоду умер, чем съел то, что приготовит этот парень. – Сильвер достал из ящика стола скрепку и стал чистить грязь под ногтем большого пальца. – Хотите знать правду о подонках вроде братьев Сальваторе? Большинство из них заканчивают там, куда всю жизнь стремятся, и Джаред точно такой же, как и все они. Навина Крайер не захотела этого понять. Фелипе уже за решеткой; Маттео под следствием. Джаред – третий по старшинству, так что он был бы следующим. Благодетели в отделе малолетних правонарушителей могли бы попытаться уберечь его от тюрьмы, но с самого начала все было против них.

– Что «все»? – поинтересовался Нката.

Сильвер стряхнул со скрепки грязь, вытащенную из-под ногтя, на пол и посмотрел на Нкату.

– Не хочу вас обижать, приятель, – сказал он осторожно, – но вы исключение. Вы не правило. И наверное, у вас были кое-какие преимущества. Но бывают времена, когда людям выше головы не подпрыгнуть, и сейчас как раз такое время. Если ты начал плохо, то закончишь еще хуже. Просто такова жизнь.

«Жизнь мы строим сами, только иногда нам нужна чья-то помощь, – хотел ответить Нката. – Судьбы не высекаются в камне при рождении».

Но он промолчал. Он получил то, зачем пришел. Для него не стало яснее, почему исчезновение Джареда Сальваторе прошло незамеченным для полиции, но ясности в этом вопросе он и не искал. Просто такова жизнь, как сказал констебль Сильвер.

Глава 7

Направляясь в тот вечер домой, Барбара Хейверс чувствовала себя чуть ли не счастливой. Во-первых, беседа с Чарли Буровом, также известным как Блинкер, давала надежду на то, что следствие сдвинется наконец с мертвой точки. А во-вторых, день, который она провела вне стен оперативного штаба и посвятила конкретной сыскной работе, да еще в компании с Линли, заставил ее призадуматься: а так ли уж ей необходимо восстановление в звании? Рассуждая в таком ключе, она нашла местечко, чтобы приткнуть «мини», и даже припустивший дождь и ветер, бросавший ледяные капли ей в лицо, не испортили ей настроения. Она просто прибавила шагу и, в такт песенке, которую она неожиданно для себя вдруг стала напевать, заспешила к Итон-Виллас.

Свернув на подъездную дорожку, она кинула взгляд на окна квартиры на первом этаже. В жилище Ажара горел свет; в одном окошке Барбара разглядела Хадию, сидящую над раскрытой тетрадью за столом.

Уроки, подумала Барбара. Хадия была прилежной ученицей. Хейверс невольно остановилась под окном, наблюдая за девочкой, сидящей в свете лампы. В этот момент в комнату вошел Ажар, прошел мимо дочери. Хадия проводила его тоскливым взглядом, но он даже не подал виду, что заметил дочку, и она промолчала, снова уткнувшись носом в тетрадку.

У Барбары от этой сцены защемило сердце. А еще пронзил острый приступ гнева, и она не стала искать, откуда взялось в ней это чувство. Она зашагала по тропинке к своему коттеджу. Оказавшись дома, она щелкнула выключателем, бросила сумку на стол и вытащила из буфета готовый ужин – банку, содержимое которой немедленно вывалила на сковороду. После Барбара сунула два куска хлеба в тостер, а из холодильника извлекла банку пива, пообещав себе, что в дальнейшем сократит потребление алкоголя: ведь это был уже второй вечер, когда она нарушила установленный ею же режим. Но повод был – как не отметить сегодняшнюю беседу с Блинкером.

Убедившись, что далее ужин будет готовиться без ее участия, Барбара направила усилия на поиски телевизионного пульта, который, по своему обыкновению, спрятался. В процессе поисков она очутилась у телефонного аппарата и только тогда заметила, что красный огонек автоответчика мигает. Она нажала несколько кнопок, чтобы включить записанное сообщение, а сама возобновила поиски пульта.

В комнате зазвучал голос Хадии, напряженный и тихий, как будто девочка пыталась утаить разговор от ушей другого человека.

«Я наказана, Барбара, – сказала она. – Мне не разрешается выходить на улицу, разве только в школу. Я раньше не могла тебе позвонить, потому что мне нельзя даже звонить. Папа сказал, что я наказана до тех пор, пока он не решит, что достаточно, и я считаю, что это несправедливо».

– Проклятье! – пробормотала Барбара, уставившись на серый аппарат, из которого доносился голос ее маленькой подружки.