Чужая война. Книга третья Петрук Вера
– Люди часто упускают мгновение, а затем ищут его, словно оно находится далеко, – как всегда загадкой ответил иман. – Когда ты поймешь это, то изменишься навсегда. Запомни, если не сделаешь чего-то сразу, оно останется недоделанным до конца жизни. Если боишься, успокой разум. После этого справишься с любыми трудностями. Только не убегая, можно пройти сквозь железную стену и взять огонь в руки. Но делать это нужно решительно. И никогда не менять намерения. Подумай об этом.
Арлинг подумал, однако урок так и остался невыученным. И сейчас за оставшиеся минуты ему нужно было либо разгадать эту тайну, либо смириться с потерей кожи на обеих руках.
– Начинайте, – велел Великий Судья. – Время пришло.
И действительно вода уже не шептала, а бурлила, выливаясь из котла.
Арлинг не стал дожидаться, когда его толкнут в спину, и шагнул к костру сам.
Рахас подошел к котлу с другой стороны. Регарди едва ощущал его сквозь пар, валивший из чана.
– Твой камень на дне, – произнес керх. – Достань его и покажи мне. Потом тебя отведут в шатер, где ты останешься до утра. Если твои руки будут чистыми и здоровыми, мы все поклонимся тебе. Если нет, готовься к смерти.
И снова голос кочевника показался ему знакомым. Но сейчас это было неважно, потому что он не знал, что случится в следующий миг.
«В любом случае, человек умирает только раз», – подумал Арлинг и внезапно понял, что умирать как раз не хотел. Ему нужно было достать этот проклятый камень. А еще ему нужна была подсказка. Он чувствовал, что она витала где-то рядом, в воздухе. Ему оставалось лишь нащупать ее и победить.
Арлинг подумал об Аршаке, но керх не мог ему помочь, так как неотрывно глядел на воду. В сухом глиняном мире такыра вода была высшей ценностью, а огромный котел, доверху заполненный бурлящей жидкостью, мог заворожить любого керха. Цибелла тоже не могла быть ему помощницей. Она погрузилась в себя и, кажется, молилась Нехебкаю. По мнению Арлинга, она выбрала не того бога, но, наверное, Цибелла знала, что делала.
Подсказка пришла неожиданно – от Великого Судьи.
Арлингу даже показалось, что это ветер шепнул загадочные слова, но сомневаться не приходилось. Их произнес Рахас.
– Если внутри тебя пустота, то тебе нет дела до того, насколько горяча эта вода, – прошептал керх.
И хотя его слова были едва слышны, для Арлинга они прозвучали колокольным звоном. Пустота – вот, что ему было нужно. Такое хорошее слово, такое своевременное, такое необходимое.
Он глубоко вздохнул, ощутил, как пар от котла обжигал лицо, подумал о Магде, с трудом прогнал ее образ, и, наконец, выдохнул.
«Я – роса, которая испарится в переменчивом ветре жизни и смерти.
Вечность – вот буря, что направляет меня».
Строки услышанной где-то песни пронеслись в сознании очищающим самумом, который забрал с собой остатки мыслей. Арлинг понял, что готов.
«Я наполню вены из твоих небес. Могущественнее, чем бог или человек, я пребываю в этом мире».
Это были не его слова. В голове Регарди было легко и пусто – так же как и во всем теле. Их произнес гладкий камень, лежащий у него на ладони. От него валил пар, а с его круглых боков стекали горячие капли. Арлинг узнал курагий – минерал, который керхи считали священным. Кочевники верили, что камень обладал мистическими силами и мог отличить ложь от правды.
Халруджи не помнил, как достал его со дна чана, но отдавать курагий Великому Судье не хотелось. Ему казалось, что если он расстанется с ним, упустит кое-что важное, родившееся в его пустой голове секунду назад. «Главное – не то большое, до чего додумались другие, но то маленькое, к чему пришел ты сам», – сказал однажды иман. И теперь Арлингу нужно было поймать ту маленькую правду – его собственную, которая витала где-то рядом.
Осознав, что Великий Судья уже давно протянул руку и ждет, Регарди, наконец, разжал пальцы. Камень падал целую вечность, но едва он коснулся ладони керха, Арлинг удивился простоте загадки, которую давным-давно загадал иман.
Когда ему заматывали руки тряпками, он с трудом сдерживал улыбку. Кажется, ему что-то говорили, но халруджи не слушал – ему нельзя было отвлекаться. Удерживать с трудом пойманную правду было труднее, чем сражаться с кочевниками в Фардосе. Камень все еще пел в его голове:
«Не бойся ничего. Лишь те, кто боятся, потерпят неудачу. Я буду презирать их. Но тех, кто победил, возьму к себе. Я – свет, жизнь, любовь. В моих руках полнота».
Арлинг не помнил, как оказался в тесной палатке, в которой не смог бы выпрямиться и керх. За пологом остались «братья», Великий Судья, Аршак, Цибелла, весь мир. Магда, иман, Сейфуллах и другие люди, живые и мертвые, которые всегда были рядом, тоже остались снаружи, терпеливо дожидаясь, когда их позовут обратно.
Им не стоило волноваться. Он не собирался умирать от жажды на берегу озера. В его теле кипел и плескался солукрай. Никогда прежде, даже на Боях Салаграна, Арлинг не ощущал его так сильно. Солукрай стал тем самым огнем, который зажег факел в его руках. Искра вспыхнула и превратилась в великое сияние.
Цикл о Семи Сферах, о котором говорила Цибелла, вдруг обрел иное значение, перестав быть «только красивыми словами и сложными упражнениями для ног». Если раньше Арлингу требовалось вся площадка Огненного Круга для его исполнения, то сейчас ему хватило двух салей тюремной палатки керхов.
«Солнечный свет укрепит сердце», – говорил иман в его голове, и Регарди ощущал, как с каждой секундой становится лучше. В мире еще было место надежде. Он победит, не сходя с места. Он будет безупречным.
«Темнота усиливает чувства».
Даже настойка ясного корня, принятая в больших дозах, никогда не давала столь полного восприятия мира, которое почувствовал Арлинг. В его темноте ярко горел факел Солукрая, но свет и тьма не соперничали друг с другом. Они были влюблены и ликовали, соединившись после вечной разлуки.
«Ветер увеличивает силу».
Он мог отломать вершину Малого Исфахана и бросить ее через Гургаран к ногам Подобного. А после поднять на свои крылья всю Сикелию и развеять ее песок по миру. Ветер наполнил его вены, забрав страхи, сомнения и тревоги.
«Холод укрепляет волю и разум».
Власть над самим собой опьяняла. По коже пополз озноб, словно он прыгнул в ледяной омут, но ему было приятно. Ум был гибким и легко вошел в тело, разлившись по всем членам. Это был правильный ум. Арлинг направлял его в любое место и в любом направлении. Ум был водой, а вода была пустотой. Вскоре в пустоту превратилась и боль в обожженных руках и раненой ноге.
«Снег ускорит приход желаемого».
Недостающая строчка Цикла, которую забыла Цибелла. «Почему снег?» – спросил он тогда имана, но ответа не получил. Все было просто. Снег в пустыне – олицетворение чуда, загадка природы, тайное из тайн. Только сам Арлинг мог приблизить то, что желал больше всего на свете.
А когда халруджи понял это, снег превратился в песок, холод уступил место привычной духоте, ветер стих, а свет снова отделился от тьмы.
Его разбудило знакомое чувство опасности. Оно щекотало кожу, звенело в голове легкими бубенцами, шевелило волосы и отдавалось во рту кислым привкусом. События последних часов стояли в голове тяжелой пеленой тумана, застилая прошлое, настоящее и будущее. Свет и темнота отделились друг от друга, заняв привычные места далеко порознь. Он был прежним Арлингом Регарди, полным сомнений, тревог и вопросов. Пустоты не было. И надежды тоже.
Звук повторился, и халруджи вцепился в него, радуясь, что есть повод не думать о недавних событиях. Он осторожно сел, уткнувшись головой в потолок палатки. Снаружи едва слышно шептал ветер; тяжело сопели трое «братьев», которые, борясь со сном, охраняли его; мерно дышали другие керхи, пришедшие на «Ладонь Мира» за справедливостью. Где-то неподалеку спали Аршак и Цибелла – их запахи выделялись среди остальных. Такие близкие и такие далекие. С неожиданной четкостью он осознал: эти люди были столь же чужие, как и все остальные, спящие на карнизе Малого Исфахана. Ему стоило быть в другом месте. Например, в Иштувэга, где, как он надеялся, был еще жив раб Аджухам Сейфуллах.
К палатке шел человек – двигался осторожно, крадучись, осторожно переступая спящих и ничем не выдавая своего присутствия. Он прошел мимо гревшихся у костра лучников, но те ничего не заподозрили. Какое-то время Арлинг и сам сомневался в том, что это были шаги человека, а не пайрика, но тут ветер стих, и он услышал дыхание, а потом различил запах крадущегося.
Регарди осторожно вытянул раненую ногу. Привычной боли не появилось, но она и раньше замолкала, чтобы потом обрушиться с новой силой в самый неподходящий момент. И этот момент мог настать тогда, когда Великий Судья – а это был именно он – проберется к нему в палатку.
Арлинг не знал ни одной причины, зачем керху понадобилось его навещать до казни. Наверное, Рахас хотел лично убедиться в том, что посланник Подобного не использовал магию, чтобы заживить руки. Вспомнив об ожогах, Регарди коснулся ладоней, все еще обмотанных тряпками. Боли не было, но, возможно, он все еще находился под воздействием шока. Не каждый день приходилось доставать камни из котла с кипятком.
Если бы Великий Судья пришел к нему раньше – тогда, когда Арлинг чувствовал себя богом, – сомнений в том, как поступить, у халруджи бы не было. Впрочем, ему ничто не мешало осуществить дикую мысль, внезапно появившуюся в голове, прямо сейчас. В лучшем случае, он одолеет керха и с его помощью вытащит драганов из плена, в худшем – погибнет немного раньше запланированного времени.
Когда Великий Судья мягко, словно играючи, одним касанием руки усыпил керхов, охранявших его палатку, Арлинг понял, что шансов на удачу мало. «Брат» был отлично подготовлен. Регарди заподозрил в нем серкета еще там, у костра, а сейчас лишь убедился в своей догадке. Сражаться со Скользящим было глупо, но в последнее время он совершал мало разумных поступков. Чем то, что он собирался сделать, отличалось от того, что он уже сделал?
Однако все было не так безнадежно. Существовали сотни способов устранить врага даже без рук и ног. К тому же левая нога Арлинга чувствовала себя превосходно. Он уже приготовился к атаке, когда у полога палатки раздался тихий шепот, заставший его врасплох.
– Я знаю, что ты не спишь, – едва слышно произнес Рахас. – Позволь войти. Я не враг тебе.
Это было очень странное поведение для человека, который собирался сварить из него суп. Однако Великий Судья изменился. Из его речи исчезли глухие звуки, характерные для диалекта керхов Восточного Такыра, а слова стали четче и понятнее. Так разговаривали керхи из долины Жемчужины Мианэ – там, где Арлинг жил последние девятнадцать лет.
– Входи, раз пришел, – прошептал Регарди, пытаясь поймать догадку, которая ускользала, словно песок сквозь пальцы.
В палатке было тесно даже для одного, а когда в нее протиснулся еще и керх, им пришлось прижаться друг к другу почти вплотную. Лицо Великого Судьи оказалось на расстоянии ладони от его собственного, и Арлинг неожиданно почувствовал себя скверно.
Сахар изменился до неузнаваемости, но не признать старого друга было стыдно.
«Наверное, это старость», – горько подумал он, обнимая керха.
– Тсс, – прошептал Сахар. – Наша встреча лишь звук шагов в пустыне.
Помолчали. Сахар, один из «избранных» учеников имана, исчез из жизни Регарди много лет назад. Как он думал – навсегда. Учитель отправил керха в Карах-Антар искать пропавший отряд Белой Мельницы незадолго до того, как Арлинг принял участие в Боях Салаграна. С тех пор жизнь Регарди сильно изменилась. К его согдарийскому прошлому добавился груз предательства, который он собирался нести до конца своих дней. Какой груз нес на плечах Сахар, еще предстояло выяснить.
– Что ты здесь делаешь?
– Как тебя сюда занесло?
Они заговорили разом, и Регарди понял, что керх тоже с трудом сдерживался, чтобы не засыпать его вопросами.
– Твое гостеприимство поражает, – усмехнулся Арлинг. – Похоже, ты нашел для меня самое удобное место в доме.
– Не благодари, – отмахнулся Сахар. – Я чуть с ума не сошел, когда увидел тебя с керхами. После стольких лет молчания, иман, наконец, меня услышал. Как это на него похоже. Отправить в Восточный Такыр даже не кучеяра, а драгана! После резни у Фардоса керхи убивают любого с белой кожей, не разбираясь. Не знаю, как тебе пришла в голову мысль притвориться навьялом, но она была удачной. Хотя и рискованной. Я специально поселился в Восточном Такыре и старался быть на слуху, чтобы человек имана мог меня отыскать. Зачем тебе понадобился этот спектакль с керхами? «Ладонь Мира», конечно, охраняется хорошо, но я оставил сотни лазеек, чтобы меня можно было найти.
– Долго рассказывать, – Регарди не хотелось разочаровывать друга, но выхода не было. – По правде, я искал… не тебя. Ты уверен, что мы не можем поговорить в другом месте?
Несмотря на холод, привычный в это время суток, с Арлинга градом струился пот.
– Я не могу рисковать, – покачал головой керх. – Этот маскарад стоил мне слишком дорого. Как руки?
– Масло пустынной розы не помешало бы, – пробурчал халруджи, надеясь избежать демонстрации, но керх ловко схватил его за ладони, сорвав с них повязки.
– Я надеялся, что иман обучил тебя Циклу Семи Сфер, но сомнения все же были, – присвистнул Сахар. – Великий Некрабай, да ты навьял, Арлинг Регарди. Придется нам тебе поклониться. Мой помощник расстроится. Он собирался съесть тебя на обед.
Это была хорошая шутка, и в другой раз Арлинг обязательно оценил бы юмор друга, но сейчас все его внимание заняли собственные руки. Кожа на них была гладкой, ровной и здоровой. Словно вчера он опускал их в котел с целебной грязью, а не с кипятком. Стараясь дышать ровно, Арлинг осторожно коснулся повязки на ноге, а потом нетерпеливо сдернул и ее тоже. От раны, которая начинала плохо пахнуть, остался лишь шрам. Неровный бугорок присоединился к другим следам на его теле, став еще одним напоминанием об ошибках.
– Солукрай, – выдохнул он, не зная, радоваться или страшиться чудесного исцеления. В последний раз Арлинг заплатил за «помощь» солукрая слишком высокую цену.
– Да, солукрай, – согласился Сахар. – Иман вручил тебе оружие, не научив, как с ним обращаться. Слишком щедрый подарок. И опасный. Я рад, что он выбрал не меня.
Пощечина была неожиданной, обидной, но заслуженной.
– Это за Бои Салаграна, – глухо произнес Сахар, но если он ждал, что Регарди будет защищаться, то ошибался. Керх, как и любой другой ученик Школы Белого Петуха, имел право избить его. Ведь Арлинг предал того, кого они считали святым.
– Значит, учитель не посылал тебя? – уже спокойнее спросил друг. – Это плохо. Я давно жду от него вестей. Когда ты встречался с ним последний раз?
Это был простой вопрос, но он вызвал у Регарди замешательство.
– Пару месяцев назад, – осторожно ответил он. – Я халруджи. Мы с иманом… редко встречались.
– Знаю, – Сахар положил руки ему на плечи, крепко сжав их. – Мне было больно услышать об этом. Но разве иман не освободил тебя после того, как пал Балидет?
– Ни до того как город захватил Маргаджан, ни после того как его уничтожил самум, – Регарди удивился тому, как равнодушно прозвучали его слова.
– И об этом я тоже знаю, – вздохнул керх. – Даже больше, чем хотелось бы. Нет ничего худшего, чем блуждать в чужих краях. Ты стал халруджи, а я – Великим Судьей, но, знает Некрабай, с каким удовольствием я поменялся бы с тобой местами. Впрочем, каждый из нас заслужил эти маски. Я ношу свою уже год, и, кажется, останусь в ней на всю жизнь. Думаю, если я когда-нибудь сниму ее, под ней останется лишь череп с оскалом смерти.
– Ты нашел людей Белой Мельницы? – спросил Арлинг, вспомнив задание, которое иман дал Сахару много лет назад. – Там, в Карах-Антаре?
– Моя первая встреча с Подобным прошла не совсем удачно, – ушел от ответа Сахар. – О некоторых поступках человек жалеет всю жизнь, потому что право на второй шанс дается не каждому. Карах-Антар оказался мне не по зубам. Он выжег меня изнутри и хорошенько поджарил снаружи. Дай руку.
Регарди любил касаться людей, потому что пальцы добавляли то, что не могли рассказать слух и обоняние, но когда он дотронулся до лица Сахара, его руки дрожали. Кожа керха была изрыта шрамами, словно пахотное поле. Арлингу вспомнился Беркут, превратившийся в мумию, которая рассыпалась от прикосновения. На миг ему показалось, что подобное может случиться и с Сахаром. Следы ожогов извивались уродливыми швами по всему лицу керха, шершавыми кольцами покрывали его шею и прятались под одеждой. А Регарди еще думал, что знал о страданиях все. По сравнению с тем, что пришлось пережить Сахару, годы, проведенные им на службе у Сейфуллаха, показались отдыхом.
– Там, у Гургарана я нашел свою смерть, но иман спас мое тело, – продолжил керх, надевая кожаную маску. – Когда я поправился, он разрешил мне исправить ошибку и дал задание. Последнее. «Мы не должны допустить, чтобы Дети Пустыни приняли сторону Подобного, – сказал он. – Ты остановишь их». Так я узнал о том, как проведу остаток своих дней. Я должен был занять место Великого Судьи, человека, могущество которого сравнимо с богами. Учитель продумал все, мне же оставалось лишь исполнить его план без ошибок. На этот раз я его не подвел. Год ушел на то, чтобы найти Великого Судью, еще один – чтобы научиться подражать ему. Я изучил его походку, голос, манеры, настроения. Я был рядом, когда он ел, спал или молился. Когда мне показалось, что я стал думать, как он, то мы перешли ко второй части плана. Иногда мне становится жаль его, ведь он был неплохим человеком. Устроить пожар в его доме на Холустае, там тогда находилась предыдущая «Ладонь Мира», было нетрудно. Я уничтожил в огне его тело, немного обгорел сам, а когда подоспела помощь, выдал себя за него. С тех пор я Рахас. У нас даже имена похожи. Не это ли лучший знак того, что Некрабай на нашей стороне?
Арлинг задумался. Он не знал, на чей стороне был Нехебкай, возможно, на своей собственной. А вот иман оказался неплохим творцом чужих судеб. Он подарил вторую жизнь сыну Канцлера, слепил новую судьбу одному из своих лучших учеников. А может, они сами построили стены тюрем, а учитель научил любить их? Время меняло все: имя, внешность, характер и жизнь.
Арлингу захотелось сказать Сахару что-то хорошее.
– Из тебя вышел отличный судья, – улыбнулся он. – Там, у котла, я решил, что ты законченный мерзавец. Приговор звучал убедительно. Да и керхи тебя боятся.
– Недостаточно боятся, – скривился Сахар. – Что ты знаешь о «Полете Кинжала»?
В последнее время Арлинг часто слышал обрывки фраз о летающих кинжалах, но не придавал им значения. Возможно, ему стоило быть внимательнее. Ведь из-за одного такого кинжала умер его друг – Беркут.
– Немного, – уклончиво ответил он. – В племя, которое привело меня на суд, приезжал человек Маргаджана и говорил о каком-то долге керхов перед Подобным. Он упоминал кинжал, который был брошен. Ты это имеешь в виду?
– «Полет Кинжала» – так называется сделка, которую Подобный заключил с кочевниками Карах-Антара триста лет назад, – кивнул Сахар. – Керхи выжили в Белых Песках не потому, что чем-то отличались от других людей. Им помогала магия Подобного. По условиям договора керхи должны были отдать свои сабли тому, кто бросит кинжал в Родовое Ущелье в предгорьях Гургарана. По легенде, этот кинжал выковал сам Подобный вместе с вождями трех крупнейших племен Карах-Антара, которым подчинялись остальные керхи. Они дали ему имя – «Смотрящий Вперед». Подобный забрал кинжал с собой, за Гургаран. Столетиями от него не было вестей. Поколения керхов сменялись, однако о клятве помнили не только дети пустыни, но и серкеты. Знала о ней и Белая Мельница. Когда Подобный начал септорию Второго Исхода, иман был уверен, что ждать человека с кинжалом осталось недолго. Он оказался прав – им стал Маргаджан. Отряд Белой Мельницы, охранявший границы Гургарана, должен был помешать ему, но справиться с Подобным они не смогли. Кинжал был брошен, а люди имана бесследно исчезли.
– И тогда учитель придумал план с Великим Судьей?
– Да. Не знаю как, но он нашел тот самый договор и отыскал в нем лазейку, которая позволяла кочевникам нарушить клятву. Моя задача – убедить керхов в том, что Подобный первый нарушил договор, а значит, они свободны от обязательств. Пока мне удалось отговорить двадцать племен, но их – сотни, а керхи очень трепетно относятся к клятвам, особенно древним.
– И теперь тебе нужна помощь имана?
– Нет, – покачал головой Сахар. – Боюсь, что помощь может понадобиться ему. Я узнал кое-что и должен предупредить его. Мой человек не застал его в Балидете. Жемчужину Мианэ засыпало песком, а вместе с ней и следы учителя. Я посылал письма во все города, где у него были люди, с просьбой связаться со мной, но до сих пор не получил ответа. Пытаюсь убедить себя, что он занят, ведь идет война, а Белая Мельница на грани распада, но плохое предчувствие растет, словно гнойный пузырь на ране.
– Белая Мельница распадается? – не поверил Арлинг.
– Ее уже нет. Почти все погибли. В живых остались лишь банкиры из Самрии, но и они считают свои последние дни. У Подобного оказались длинные руки. И сейчас опасность грозит иману. Ты знаешь, где он?
– Мы должны были встретиться в столице, но там его не застали. Он уехал в Пустошь, чтобы убедить серкетов принять участие в собрании Белой Мельницы. Это было давно.
– Дьявол! – выругался Сахар. – Ему нельзя в Пустошь! Теперь я вижу, что тебя послал Нехебкай. Возьми моего лучшего верблюда и скачи к Скользящим. Может, ты еще успеешь предупредить его. Бертран, серкет, который сейчас возглавляет Цитадель, предал Нехебкая, заключив сделку с Подобным. Не спрашивай, откуда я это знаю. Великий Судья не только вершит справедливость, но и внимательно слушает. Ко мне стекаются многие слухи, некоторые – неожиданные. Сидя здесь, на вершине Малого Исфахана, я знаю о том, чего не знает наместник Самрии. Бертран – предатель. Оказавшись в Пустоши, иман попадет в ловушку. Скорее всего, он уже угодил в нее, иначе мои письма не остались бы без ответа.
Дыхание взволнованного Сахара обдавало Регарди жаром, а сердце друга стучало так громко, словно выпрыгнуло наружу. Да и самому Арлингу с трудом удавалось усидеть на месте после слов керха. Хотелось вскочить и мчаться в Пустошь немедленно. Бежать день и ночь, преодолевая арку за аркой, не давая отдыха ни себе, ни верблюду. Бежать, зная, что надежды нет. Учитель отправился в Цитадель задолго до того, как Арлинг и Сейфуллах прибыли в Самрию. С тех пор прошло больше месяца. Достаточно, чтобы добраться до Пустоши и вернуться обратно в столицу. Раз Сахар не получил ответа на письма, значит, иман все еще был у серкетов. Кто знает, может быть, даже живой.
В другой раз Регарди, непременно, удивился бы равнодушию, с которым подумал о возможной смерти учителя. В другой раз такая мысль была бы недопустимой. В другой раз.
Он отер пот со лба и прошептал:
– Я халруджи. Мой господин в опасности. Я не могу отправиться в Пустошь.
Какое-то время Арлингу казалось, что Сахар испепелит его взглядом. Он ощущал его столь же отчетливо, как и мысли керха. Драган, которому иман открыл сокровенное знание серкетов, оказался предателем. Дважды.
«Наверное, это моя судьба – предавать людей», – подумал Регарди. Когда-то давно он предал Магду. Что мешало ему предать еще и Сейфуллаха?
– Да ты хоть знаешь, что творится в мире? – Сахара прорвало, и Арлинг был рад его гневу. Он был лучше презрительного молчания.
– Идет война! Не Подобного с серкетами, не Маргаджана с кучеярами, нет! Это твоя и моя война, она касается каждого, даже драганов и арваксов. Если Второй Исход будет завершен, последствия коснутся всех. Мы уже сейчас не можем найти объяснения тому, что творится в мире. Песком может заносить караваны, но чтобы города! Ты знаешь, что Муссаворат постигла участь Балидета? Соляного Города больше нет. Долина Мианэ вымерла, там больше не ходят караваны. Шибанские купцы предпочитают покупать дорогие услуги мореходов, чем рисковать жизнью на тропах Холустая. Население с Юга бежит в северные города. В Самрию всех не пускают, и они бегут дальше – в Иштувэга. А там находят верную смерть, потому что в городе бушует «Бледная Спирохета». Этой болезни не видели в Сикелии уже много веков. Не сомневаюсь, что ее появление – дело рук Подобного.
– Послушай меня, Сахар…
– Нет, это ты послушай, – не дал ему договорить керх. – Маргаджан стоит у Хорасона. Город пока держит осаду, но без помощи регулярной армии у него нет шансов. И где же армия? Большая часть сгинула вместе с Муссаворатом, а последние два полка в Самрии. Наместник не отпускает их, дожидаясь помощи из Согдарии. Однако Канцлер не спешит. Почему он не отправил Жестоких сразу после слухов о гибели Балидета? Почему не прислал помощь, когда пал Муссаворат? Он словно ждет чего-то. Бархатный Человек ведет свою игру, о которой мы пока не знаем. Мир рушится. Былые ценности превращаются в прах, а новые еще не родились. Ты перестал быть халруджи, как только началась война. Твой господин справится без тебя. А вот мы без имана – нет.
Сахар говорил хорошо. Настолько хорошо, насколько вообще можно говорить о войне. В Согдарии воевали всегда – с соседями, с арваксами, между собой. Что касалось Сикелии, то, несмотря на вечные нападения керхов и агрессивный характер кучеяров, Арлинг никогда не думал о южных землях, как о месте, где могла случиться война. Казалось, людям должно было хватать постоянной борьбы с пустыней за воду. Однако пришел Маргаджан, и все изменилось.
Арлинг мог сколько угодно убеждать себя, что встреча с человеком из прошлого не имела значения, но она была тем первым камнем, за которым посыпались осколки крупнее. И ранили они больно.
– Отказавшись сейчас, сможешь ли не испытывать стыда, когда потом твое сердце спросит?
Сахар задал правильный вопрос. Он справился с последним заданием имана, потому что не просто носил маску Великого Судьи. Он стал им на самом деле. Арлингу же еще предстояло разобраться, был ли он настоящим халруджи или только им притворялся.
«Кто ты?» – спросил он себя, но в ответ по-прежнему хотелось пожать плечами.
– Говорят, что если человеку отрубить голову, он еще может что-то делать, – прошептал Регарди, не уверенный, что нашел нужные слова. – У меня много вопросов к себе, на которые нет ответа. Однако моя голова была отрублена слишком давно. Нет времени что-либо менять. Халруджи становятся на всю жизнь. Я приносил клятву Сейфуллаху Аджухаму два раза и сделаю это в третий. Иман как-то сказал: «На пути халруджи не нужны преданность или почитание. Здесь нужна одержимость». Я стал безумцем, потому что выбрал Сейфуллаха.
Он думал, что Сахар не ответит, но керх неожиданно тепло пожал ему руку.
– Мне жаль тебя, Арлинг, но твоей вины здесь нет. Учитель сам сделал это с тобой. Однако предупредить его мы должны. Я не могу бросить керхов сейчас. Ненавижу их, потому что они такие же, как я. Меня боятся многие, но на самом деле, боюсь я. Мне страшно за имана. Страшно, что я потеряю его. Если бы мы знали, где Беркут, возможно, смогли бы предупредить через него. Он хоть и стал серкетом, но предан школе.
– Я знаю, где Беркут.
Прах лучшего друга был зашит у Арлинга в поясе. Он так и не нашел достойного места, где похоронить его.
Сахар воспринял весть о смерти Беркута на удивление спокойно. Словно он уже заранее приготовился ко всем дурным вестям мира. Наверное, это тоже входило в обязанности Великого Судьи.
– Мы остались одни, – прошептал Сахар. – Все «избранные» ушли, должно быть, я буду следующим.
– Как только найду Сейфуллаха, сразу отправлюсь в Пустошь, – добавил Арлинг, но слова прозвучали слабым оправданием.
– Хорошо, – кивнул керх. – Возможно, мне еще удастся уговорить Цибеллу. Я уже пытался, но она отказалась возвращаться к серкетам. Даже из-за имана.
– Цибелла знала его?
– Получше нас, – усмехнулся Сахар. – Она – мать Сохо. И если я не ошибаюсь, единственная женщина, которую иман когда-либо любил. Цибелла ушла от него после того, как он отказался обучать ее солукраю. Жаль, что их чувство не было взаимным. Цибелла любила не его, а то знание, которым он обладал. Тебе повезло, что она на твоей стороне. Эта женщина – опасный противник.
Сахар рассказал ему много тайн, но его последние слова застали Арлинга врасплох. Почему иман не стал учить любимого человека солукраю, но доверил это знание ему? Оттого ли, что Регарди был ему безразличен? Может, иман ожидал возвращения Подобного, поэтому торопился передать знание первому встречному? Или у него не было выбора? Это были плохие вопросы, которые рождали болезненные ответы.
Как поступить с Цибеллой, Арлинг тоже не знал. Она спасла ему жизнь, ему же было нечем с ней расплатиться кроме правды. Истиной старой, как мир, и быстрой, как промелькнувшее мгновение. Регарди не только убил ее сына, но стал обладателем тех знаний, о которых мечтала она сама. Сахар был прав. Цибелла могла стать опасным противником. Сейчас на борьбу с ней у Арлинга не было ни сил, ни времени. Однако он непременно расскажет ей правду, потому что она имела право на месть. Впрочем, это будет не скоро. Очень не скоро.
Глава 9. Когда поднимается ветер
Самая маленькая пустыня Сикелии – «Золотое Море» – носила свое название не случайно. Она, в самом деле, была похожа на море. Высокие дюны уходили к горизонту рваными линиями, напоминая разбушевавшиеся волны, ветер рвал волосы и одежду, а песок был таким сухим и мелким, что лился, как вода.
За время, проведенное в Восточном Такыре, Арлинг успел отвыкнуть от песка и теперь с удивлением прислушивался к забытым чувствам. Песок забивался под бурнус, в сапоги и чалму, скрипел на зубах, лип к коже, но его прикосновения были приятны. Они дарили спокойствие и силу. А еще – воспоминания. Песок был иманом, песок был Сейфуллахом, он был многими другими людьми, которые сделали его тем человеком, который стоял сейчас на холме и слушал голос золотоносного города Иштувэга.
В Сикелии находилось много золотых приисков и рудников, но таких богатых жил, как в горах Исфахана, у подножья которых раскинулся самый северный город кучеяров, не встречалось нигде. На керхар-нараге название «Иштувэга» означало «золотое копыто». По легендам, золото в этих землях первыми обнаружили мирные керхи-скотоводы, которые перегоняли стада по высохшим руслам рек. Потом пришли кучеяры. Сначала золото искали в песке, определяя его по блеску золотой пыли в лунном свете или во время восхода солнца, когда выпадавшая роса придавала ему особый блеск. Золотой песок промывали в деревянных корытах у колодцев, затем извлеченные крупицы сливали в слитки.
Со временем в Иштувэга появились первые рудники, а вокруг них стал расти город. Если Балидет называли «Жемчужиной Мианэ», то Иштувэга был бриллиантом в короне Согдарийской Империи. Золотоносной рукой, которая выплачивала драганам до пятиста килограммов золота в год. Но эта рука не всегда охотно делилась богатством.
Иштувэга был самым дальним северным городом Сикелии, и мысли его граждан были такими же вольными и свободными, как ветра, гулявшие по его улицам. Возведенный из камня и мрамора на гигантской террасе могучего Исфахана, Иштувэга был городом парадоксов. В нем начинались самые крупные восстания против драганов, он стал родиной многих знаменитых поэтов, воспевавших дух свободы, однако печальная слава его «черных рынков», где торговали людьми, была известна даже в Согдарии.
Кучеяры не гнушались использовать труд рабов, но относились к ним, как к слугам или младшим членам семьи. В Балидете рабство не приветствовалось, рабы стоили дорого, и те дома, которые держали их, предпочитали об этом молчать. Так было по всей Сикелии – кроме Иштувэга. В городе горняков рабы выполняли основную работу по дому, убирали улицы, выгребные ямы, и делали то, чем в Балидете занимались нарзиды. Но главным гнездом, в котором росло и процветало иштувэгское рабство, были золотые и алмазные рудники, на которых стоял город.
Был ли ты бедняком, который продал себя в рабство, чтобы прокормить семью, военнопленным, каргалом или жертвой нападения керхов, не имело значения. В Иштувэга не считались с твоим прошлым. Имело значение только настоящее. А настоящее было суровым и безрадостным.
Арлинг был в Иштувэга всего раз, но его хватило, чтобы понять, что северный город не был похож ни на одно другое поселение Сикелии. Здесь по-другому говорили, иначе думали, не любили торговаться и много жестикулировали. Регарди полагал, что знал кучеярский, как родной, однако не всегда понимал то, что говорили северяне, которые часто проглатывали слова и не договаривали фраз. Иштувэгцы не соблюдали традиций и обычаев, которые почитались в южных городах, и отличались малой религиозностью, предпочитая не тратить время на ритуалы. В Иштувэга было немного храмов, да и те скорее напоминали административные здания, чем культовые сооружения. Холодные сердцем, всегда занятые северяне постоянно торопились, ничем не напоминая кучеяров Юга – романтичных, слегка ленивых и горячих натур.
Отличалась даже погода. Небо над городом было часто затянуто пеленой облаков, от которых, однако, толку было мало. Дождей в Иштувэга выпадало не больше, чем в других городах Сикелии. Другими были запахи и звуки. Если в Балидете пахло цветущими садами и свежей водой из фонтанов, то над Иштувэга поднимались тяжелые зловония подземных газов из рудников, которые не могли заглушить никакие ароматы и благовония. Пахли иначе и сами люди. От них исходил густой шлейф скупого расчета, разумных, взвешенных поступков и личной выгоды. Голос у Иштувэга был громкий и уверенный. Грохот спешащих карет и повозок по каменным мостовым и мрачное гудение подземных рудников и алмазных карьеров, где трудились тысячи рабов, были слышны далеко за пределами города.
Арлингу не нравился Иштувэга, и он собирался покинуть его как можно скорее. Но прежде ему предстояло в него проникнуть.
Вторжение армии Маргаджана и уничтожение южных городов нарушило размеренную жизнь сикелийского континента. Стоя на холме, Арлинг прислушивался к шуму палаточных лагерей беженцев, которые хаотичными узорами расположились у крепостных стен. В город впускали только купеческие караваны, да и тем приходилось простаивать в длинных очередях, ожидая проверки. Беженцами были заполнены все дороги, и их число не уменьшалось. То, что творилось в Самрии и Фардосе, было трудно представить. Голодные, напуганные люди представляли собой не меньшую угрозу, чем керхи, которые, воспользовавшись отсутствием патрулей на трактах, чувствовали себя хозяевами повсюду. За порядком в лагерях беженцев следили отряды военного гарнизона Иштувэга, однако их не хватало. Недалек был тот день, когда людей у стен города станет больше, чем внутри.
Впрочем, главной бедой городских властей были не беженцы и не керхи. «Бледная Спирохета», известная в народе как «Белая Язва», поражала всех, не делая различий между теми, кто родился на Севере и теми, кто пришел с Юга. Странная болезнь терзала Иштувэга не впервые. Она появлялась внезапно, уничтожала едва ли не половину городского населения и также неожиданно исчезала. Как ее лечить, не знали, но научились управлять болезнью, не допуская распространения за пределы города.
Никто не помнил, когда и зачем построили Туманную Башню. Цитадель находилась на приличном расстоянии от города, но ее шпиль был виден в любую погоду. По высоте и неприступности башня могла соперничать с самыми крутыми пиками Исфахана. Возведенная на хребте у подножья горной цепи, цитадель была постоянно окутана дымкой, поднимающейся со дна ущелья. И хотя власти Иштувэга говорили, что Туманная Башня была лишь больницей для лечения жертв «Бледной Спирохеты», цитадель давно стала символом смерти, которым кучеярские матери пугали детей даже в тех городах, где этой болезни никогда не было.
Многие верили, что Туманную Башню возвели серкеты, которые оставили ее после завершения строительства по неизвестным причинам. Впрочем, такие слухи быстро пресекались властями и ивэями – санитарами Туманной Башни, которые обладали не лучшей репутацией, чем Жестокие. Во всяком случае, боялись их больше. Жестокие были далеко, в Согдарии, а отряды ивэев ходили по улицам Иштувэга, забирая больных и тех, кто казался зараженным.
«Бледная Спирохета» была коварной болезнью. Человек мог чувствовать себя хорошо еще утром, а вечером его тело сжигали в специальной яме за городскими стенами. Но такие случаи были редки. Чаще всего болезнь длилась долго, но выживали немногие. Те, кто не умирали от Белой Язвы, погибали в Туманной Башне. Оттуда не возвращались. Порой ивэев боялись больше, чем саму болезнь. Люди прятали заболевших родных, погибали целыми семьями, шли на обманы и риск, лишь бы не угодить в руки санитарам. Играя со «Спирохетой», человек имел шанс на победу, ивэям – всегда проигрывал.
Санитары Туманной Башни не делали различий ни для бедных, ни для богатых. Попытки откупиться были бесполезны, выкрасть угодивших в «больницу» родственников – еще бессмысленнее. Окрестности цитадели не охранялись, но сама обитель была недоступной, как солнце в небе. Входом и выходом из нее служило единственное окно, находившееся на расстоянии ста салей от земли. Через него на корзинах поднимали больных. Больше их никто не видел. Многие верили в существование подземного хода, ведущего в город, но попытки его найти были безуспешны. Оставалось загадкой и то, как в цитадель попадали те ивэи, которые собирали больных по городу. Никто не видел, как они пользовались корзиной. Ивэи привозили больных к подножию башни, грузили их в корзину, а сами уезжали обратно в город – бдительно следить за здоровьем горожан. Ходили слухи, что в башни жили другие ивэи, которые никогда не покидали ее стен.
В городе санитары носили кожаные маски, закрывающие лица, высокие сапоги и длинные перчатки выше локтя. Их боялись, как огня, и при виде ярко-красной накидки предпочитали переходить улицу на другую сторону. Служители Туманной Башни пользовались неизменной поддержкой властей, а за сопротивление им полагался штраф, который накладывался на каждого члена семьи. За детей выплачивали родители. Благодаря таким мерам болезнь удавалось сдерживать. В последнее время ее вспышки становились реже, но легче от этого не было – люди все равно умирали.
Обо всем этом Арлингу рассказал Джавад, которому керхи не успели отрезать язык. Верные Сахару «братья» выкрали его у Белого Ящера как раз накануне того дня, когда керх собирался сделать драгана немым. Помогли ли чрезмерная болтливость, врожденная изворотливость или выучка у Жестоких, но шпиону Канцлера повезло больше, чем командиру Евгениусу. В пыточной керхов он оставил лишь один глаз и несколько пальцев. Джавад пришел в себя уже на второй день, на третий стал говорить, а еще через пару дней смог держаться в седле.
Евгениус, к своему несчастью, привлек больше внимания кочевников. Возможно, сыграли роль его принадлежность к армии, возраст и симпатичная внешность, от которой после керхского плена не осталось и следа. И бархатного голоса, который так злил Сейфуллаха, но который так нравился Терезе Монтеро, тоже больше не было. Драган потерял его там же, где многие части своего искромсанного тела. Он напоминал быка, которого принялись свежевать, забыв перерезать ему горло. Арлинг был уверен, что Евгениус не проживет и дня, но они благополучно спустились с Малого Исфахана, миновали узкую долину у его подножья, прошли тайными тропами в Золотую Пустыню, а драган все дышал, упорно цепляясь за жизнь изуродованными пальцами.
То был сложный переход. Голова халруджи была забита самыми разными мыслями, не относящимися к пути. А дорога требовала много сил и внимания. Сахар дал ему карту, которая должна была помочь пройти Малый Исфахан и попасть на Иштувэгский Тракт, минуя отряды керхов. Но линии на старом куске кожи были стертыми и плохо ощущались под пальцами. Регарди несколько раз терял дорогу, пока не очнулся Джавад, который взял на себя роль проводника.
Сахар снабдил их всем необходимым, но запасы воды быстро кончились, потому что несколько колодцев, отмеченных на карте, оказались засыпаны песком. Самумы Подобного по-прежнему преследовали его. Иногда Арлингу казалось, что он слышал их вой, но то был лишь ветер. Еще недавно приятно прохладный, он стал жестоко холодным. Малый Исфахан быстро сбросил маски гостеприимства, обнажив клыки и когти. И хотя тайная тропа керхов, по которой они шли, миновала крутые скальные кряжи, петляя по карнизам и террасам, идти было трудно. Безжизненный галечник под ногами осыпался при любом неосторожном шаге, а ишаки и верблюды, которых дал им Сахар, упирались и норовили удрать.
Регарди привык к ветрам Холустая и долины Мианэ, однако они не могли сравниться с ураганами Малого Исфахана. Ветер срывал с вершин горной породы ледяную и каменную крошку, осыпая ей путников, которым приходилось бдительно следить не только за дорогой, но и за вещами. Ветер уносил все, что не было привязано или прикреплено к упряжи. Разжечь костер было невозможно. Если он и разгорался в момент затишья, то ближайший порыв ветра уносил его целиком с кизяком и ветками горного тамариска, которые они собирали для топлива. Путники уставали от ветра сильнее, чем от недосыпания. Спать на высоте четырех тысяч салей, также как дышать, было трудно. Безжизненные горы угрюмо молчали, мороз прихватывал, ветер мрачно насвистывал. Во время коротких привалов Арлинг с трудом заставлял себя усидеть на месте. Без драганов он добрался бы до города в разы быстрее, но бросить их на перевале означало оставить на верную смерть. Евгениус едва дышал, а Джавад, хоть и держался в седле сам, слишком часто останавливался для отдыха. В сердце Регарди опять закрадывался страх, из-за плеча которого выглядывало отчаяние.
Им потребовалось две недели, чтобы спуститься до Иштувэгского Тракта. Вернулась привычная жара, ветер ослаб, стали встречаться люди. Сначала попадались одинокие путники – каргалы и золотоискатели, но по мере приближения к тракту людей становилось больше. Главная дорога в Иштувэга проходила по границе песков Золотой Пустыни и была забита беженцами и караванами. Человеческая река неистово бурлила, оглашая предгорья Исфахана руганью торговцев, плачем детей, криками погонщиков, недовольным ревом скота и топотом ног путников, поднимающих в воздух тучи мелкой, вонючей пыли.
На тракте они расстались. Арлинг заплатил сто султанов из денег Сахара купцам, направляющимся в столицу, чтобы они согласились взять раненных драганов с собой. Джавад и Евгениус вместе с караваном, груженным слитками золота, отправились в Самрию, а Арлинг с не менее тяжелым грузом на душе – в Иштувэга.
– Пусть твой клинок будет вложен последним, – пожелал ему на прощание Джавад.
Теперь этот человек ничем не напоминал болтливого и навязчивого драгана, которого все с трудом выносили в отряде Сейфуллаха. Керхский плен изменил его или что другое, но Джавад стал иным – серьезным, молчаливым, собранным. Регарди не был уверен, что драган показал свое настоящее лицо, но эта маска ему нравилась.
Желая отблагодарить Арлинга, Джавад рассказывал ему все, что знал об Иштувэга и рабстве в городе. А знал он немало.
– В Иштувэга пятьдесят три рудника по добыче золота и самоцветов, четыре карьера, восемь алмазных шахт, – вспоминал Джавад на одном из привалов. – Рабы трудятся везде, но Сейфуллаха, скорее всего, продали в «Подземелье Покорности». Это одно из тех мест, где не задают вопросов. Неважно, кем ты был раньше и как стал рабом. В Подземке трудятся больше пятиста человек. Все – рабы. Шахта очень глубокая, некоторые колодцы опускаются на глубину до четырех тысяч салей. Если Аджухам действительно там, то тебе стоит поторопиться. Жара в Подземелье невыносимая, грунтовые воды пролегают близко к туннелям, часто размывая их и затапливая тоннели. Рабы там живут недолго. Однако в Подземке столько чистых и богатых жил, что добытое золото с легкостью позволяет окупать расходы на рабочую силу. Рабы в Иштувэга дешевые, особенно те, которых продают керхи. Не знаю, как ты будешь вытаскивать оттуда Сейфуллаха, если он действительно там. Хозяева рудников не скупятся на охрану. У меня есть знакомый вор, который за свою жизнь ограбил всех высокопоставленных лиц города: наместника, членов Гильдии, крупных купцов, военных. К рудникам и копям он питает особую страсть. Вулкан, так его зовут, проник повсюду кроме Подземки. Ограбить местное золотохранилище – его давняя мечта. Кое-что об охране он тебе точно расскажет.
Представить Сейфуллаха Аджухама с киркой в золотоносных рудниках Иштувэга, а тем более, в Подземелье Покорности, было трудно. Попасть туда невозможно. Поверить в успех еще сложнее. Сколько времени потребуется слепому, чтобы проверить все рудники города? А если Сейфуллаха продали в швейную факторию? Или богатому дому? Сколько их в Иштувэга? Уже сейчас становилось понятно, что на поиски могла уйти не одна неделя. И все это время иману будет грозить опасность, возможно, смертельная.
После трех лет служения у Аджухама и всего, что им удалось пережить вместе, Арлинг думал, что понял, в чем заключался путь халруджи. Он ошибался. Путь халруджи был по-прежнему скрыт от него туманом сомнений и неуверенности.
Но прежде чем думать о том, где искать Сейфуллаха, нужно было проникнуть в город, который напоминал осажденную крепость. В этом Регарди надеялся на помощь Сахара. Помимо денег, оружия, верблюдов и провианта, друг дал ему металлическую пластину с изображением ворот, знака Пустоши Кербала. Несмотря на то что серкеты ушли из городов кучеяров много лет назад, их боялись и уважали. Кучеяры верили, что любого, кто поднял бы руку на Скользящего или встал на его пути, постигла бы неминуемая кара. Кому, как не серкету, могли разрешить проникнуть в закрытый город? Во всяком случае, Регарди надеялся, что иштувэгцы не настолько сильно отличались от других кучеяров и испытывали столь же трепетное почтение к слугам Нехебкая. У него получится. Сыграть серкета было не труднее, чем навьяла. Гораздо тяжелее было носить маску халруджи. Тем более, что Арлинг не помнил, когда снимал ее в последний раз.
И хотя он ожидал подвоха, все прошло гладко. Стражник внимательно взглянул на пластину, посмотрел ему в лицо, нахмурился, но тут же сделал шаг в сторону, уступая дорогу.
– Будьте осторожны, – кивнул он Арлингу, с почтением возвращая табличку со знаком Пустоши. – В городе Белая Язва. Люди мрут, словно мухи.
– Именно поэтому я и здесь, – с достоинством ответил Регарди.
Он подобрал нужные слова, потому что охранник принялся кричать, чтобы «уважаемому господину в белом» немедленно уступили дорогу. Халруджи взял с собой только двух верблюдов, продав остальных дромадеров вместе с ишаками беженцам из Хорасона. Лук и саблю, которые подарил ему Сахар, он оставил в наскоро вырытом тайнике в финиковой роще у стен города. Серкеты не ходили с оружием, поэтому пришлось довольствоваться джамбией и ножами, которые скрывал бурнус.
На улицах северной крепости хозяйничали страх, суета и хаос. В последнее время Арлинг много слышал о «Бледной Спирохете», но только оказавшись в городе, понял, что слухи не были преувеличены. Скорее, наоборот, они скромно замалчивали то, что творилось в Иштувэга на самом деле. Тяжелый запах болезни расползался по камням мостовой, словно густой туман. Сладковато-гнилостный, с нотками вареной капусты, мокрой шерсти и мочевины, он оседал на бурнусе, забивался в каждую его складку, норовил заползти под повязку на глазах, которую Регарди одел, как только вошел в город. Сейфуллах редко видел его без нее, а халруджи хотел, чтобы его узнали, если им удастся случайно встретиться. Впрочем, это было бы слишком щедрым подарком судьбы.
Он едва успел отойти с верблюдами в сторону, чтобы не попасть под колеса повозки, груженной человеческими телами. Многие из них были еще живы. Халруджи слышал, как они двигались, пытаясь выбраться из-под наваленных сверху мертвецов. Одни стонали, но ослабли настолько, что не могли поднять и руку. Рядом с телегой раздавалась тяжелая поступь людей, приглушенное дыхание которых со свистом вырывалось из-под масок на лицах.
Ивэи, легендарные санитары Туманной Башни, везли свой печальный груз к Цитадели. Арлинг не видел их, но по звукам и запахам догадывался, что они производили устрашающее впечатление. И здесь слухи не лгали. Помимо плащей, полы которых мели уличную грязь, на ивэях были длинные кожаные фартуки, стучащие о колени, высокие сапоги с широкими ботфортами и грубые рукавицы. В Иштувэга было прохладнее, чем в Балидете, но солнце все же пекло, и Регарди не представлял, как должны были чувствовать себя люди в таком одеянии. Однако ивэям было неплохо – они даже не вспотели. Бродить целыми днями по городу в поисках заболевших, грузить их на телегу и отвозить в Туманную Башню – все это требовало хорошей физической подготовки. Почти все санитары были одного роста с Арлингом, а отсутствие одышки, уверенные и сильные движения говорили о том, что они не были тучными. Под тяжелыми плащами скрывались не складки жира, а тугие узлы мышц. Где иштувэгские власти набирали таких великанов, оставалось загадкой. Арлинг предпочел бы не становиться на их пути. Проблем у него хватало.
Ивэи шли не одни. Несколько человек следовали за ними на расстоянии, моля о милосердии. Когда кто-нибудь неосторожно отделялся от группы, приближаясь к повозке, один из ивэев останавливался и молча ждал, пока человек не занимал свое место. Страх перед санитарами ощущался почти физически. Сами ивэи обращали на людей не больше внимания, чем на пыль под ногами. Родственники больных, догадался Арлинг.
Когда процессия поравнялась с местом, где он стоял, одна женщина выбежала вперед и, держась от крайнего ивэя на расстоянии, стала предлагать ему золото в обмен на сына.
– Это хорошие, чистые слитки из первой жилы, слышишь? – лихорадочно шептала она. – От мужа достались. Он был счетоводом у Власты. Ты можешь купить на них усадьбу в горах с дюжиной рабов и отарой овец. Отдай сына, прошу. Он у меня крепенький, еще немного и поправится. Болячка уже отпустила, даже пятна сошли. А лошадей хочешь? Есть две кобылы из Согдарии, за каждую могут по сто золотых на рынке дать. Никто и не заметит, если я заберу сына с телеги. Он маленький, вон, с правого края лежит… Можно я его заберу? Я его заберу! Отдай, пес! По-хорошему отдай!
Отчаяние довело женщину до того, что она, забыв страх, бросилась на ивэя, стараясь проскользнуть к телеге. Она была похожа на бабочку, которая билась о бок стеклянного бутыля, пытаясь добраться до куска сахара внутри.
– Помогите! – кричала кучеярка, барахтаясь в руках санитара, который поднял ее за ворот платья, держа в воздухе. – Люди, помогите! Это же пайрики бродят по улицам! Они забирают наших детей, а нас убивают. Вы не с теми воюете. Вот ваши враги! Эй, ты! Ты в белом, помоги мне! Забери у них моего сына. Иначе будь проклят, будь проклят!
Арлинг не сразу понял, что женщина обращалась к нему. Ее рука вытянулась в его сторону и мелко дрожала, словно ветка на ветру, которая знала, что скоро будет сломана.
– Во имя Нехебкая! – прохрипела несчастная, прежде чем ивэй швырнул ее на мостовую.
Раздался глухой стук падающего на камни тела, за ним последовал скрип колес, вновь тронувшейся телеги. Женщина не двигалась. Ее бросились поднимать люди из толпы, которая брела за ивэями, а халруджи прошел мимо, не обернувшись даже тогда, когда кто-то плюнул ему вслед.
«И это тоже не твоя война», – сказал он себе, но в последнее время слова, когда-то казавшиеся истиной, звучали неубедительно.
То, что город был переполнен людьми, Арлинг понял, когда не нашел ни одного свободного места на постоялом дворе, где они жили с Сейфуллахом во время их первого путешествия в Иштувэга. Ему нужно было где-то оставить верблюдов, однако беженцы заполняли даже загоны для скота и конюшни. Идя по улицам Иштувэга было трудно поверить, что город осажден толпой переселенцев с Юга – на них было ветрено и пустынно. Однако стоило зайти в таверну, чайную или караван-сарай, как становилось понятно, что наместник не зря закрыл крепость. Люди переполняли подземные и наземные постройки города, скрываясь от ивэев и Бледной Язвы. Арлинг ощущал ее запах повсюду, словно она навсегда поселилась в каменных домах Иштувэга.
С трудом отыскав место для верблюдов на постоялом дворе в городских трущобах, Арлинг отправился искать «Жемчужную Яму», питейную, где, по словам Джавада, можно было встретить его друга Вулкана – вора, знающего все о «Подземелье Покорности». Регарди собирался начать поиски Сейфуллаха оттуда. Когда-нибудь ему должно было повезти.
Но прежде он решил пройтись по центральной аллее, громко стуча тростью слепого по каменной мостовой. Золотая – так называлась улица – петляла по Иштувэга, словно узор на чугунной решетке. Привычная прямота центральных улиц Балидета и Самрии была северянам незнакома. Казалось, что под Иштувэга поселилась семья гигантских кротов, которая изрыла город, оставив после себя глубокие ямы и неожиданно крутые холмы. И в низинах, и на вершинах склонов громоздились дома, бросая вызов воображению причудливой архитектурой. Иштувэга напомнил Арлингу забытую Согдиану, которая также была зажата тисками гор, но если в его родном городе было полно площадей, то в горной крепости открытых мест было не найти. Там, где заканчивался спуск, сразу начинался подъем. В низинах росли редкие сады, стиснутые со всех сторон жилыми домами и промышленными помещениями, а на холмах располагались административные постройки, богатые усадьбы и храмы.
Золотая была самой широкой улицей Иштувэга. Здесь проходили основные городские собрания, здесь жили знатные семьи города, здесь всегда ходило много рабов, которых держали богатые иштувэгцы. Вероятность того, что Сейфуллаха купил кто-то из жильцов Золотой Улицы, была мала, но Арлинг решил быть последовательным. Он верил, что до встречи с Аджухамом остались часы.
Оказавшись на мостовой, Регарди замедлил шаг, внимательно прислушиваясь к запахам и звукам. Важна была каждая мелочь. Совсем недавно он уже искал Сейфуллаха. Только вокруг громоздились не каменные стены пораженного болезнью города, а бескрайние дюны Холустая. Тогда ему удалось найти Аджухама по запаху тыквенного масла, которым тот мазал пятки от пустынного холода. Чем сейчас пах Сейфуллах, Арлинг не знал и старался улавливать любые нотки, которые могли напоминать мальчишку. Солнце приближалось к полудню, и во многих домах готовились к обеду. Прохожих было мало, да и те торопливо перебегали на другую сторону, путая высокого Регарди с санитаром из Туманной Башни. Ивэи наводили страх на всех, потому что, как и «Бледная Спирохета», не делали различий между богатыми и бедными.
Арлинг дошел до середины улицы, когда ему показалось, что он услышал знакомый голос. Подойдя к воротам богатой усадьбы, он подарил себе время, уронив на землю кошель с золотом. Монеты рассыпались с жалобным звоном. Регарди с напускным раздражением опустился на колени и принялся их собирать. Впрочем, он ошибся. Человек с ярким южным акцентом оказался рабом из Муссавората. С таким же акцентом говорил Финеас, лучший ученик Школы Белого Петуха, который слишком рано исчез из жизни Арлинга.
Возможно, ему стоило пообщаться с местными рабами. Новеньких обычно запоминали.
Размышляя о том, что сделать прежде – поговорить с Вулканом или поискать разговорчивого раба, Регарди повесил кошель на пояс и сделал шаг, налетев на служанку, которая неожиданно вышла из дома. Он слышал, что к воротам кто-то шел, но отвлекся и не рассчитал скорости движений. Девушка отлетела к забору, от неожиданности выронив из рук корзину. На раскаленную мостовую с глухим треском посыпались глиняные сосуды.
Смутившись, Арлинг поспешно опустился на колени, пытаясь найти среди осколков целые кувшины.
– Простите глупого слепого, милостивая госпожа, – забормотал он. – Пусть боги меня покарают. Я заплачу.
Арлинг запнулся, гадая, сколько монет из тех денег, что у него остались, можно отдать девушке, когда она робко тронула его за плечо.
– Я не хочу, чтобы боги карали тебя, халруджи Арлинг. Потому что они ответили на мои молитвы. Я слишком долго ждала тебя и до сих пор не верю глазам. Но это ты.
Во дворе раздались шаги, и Альмас Пир быстро отпрянула. Кучеяркам нельзя была разговаривать с мужчинами на улице, а тем более, касаться их.
– Приходи на закате к Алмазной Беседке у Северных Ворот, – прошептала бывшая невеста Сейфуллаха. – Мне нужна твоя помощь.
С этими словами она исчезла за воротами, прикрыв створку так плотно, словно опасалась, что Арлинг будет преследовать ее.
Понимая, что время уходит, Регарди, тем не менее, не скоро заставил себя сдвинуться с места. Появление Альмас было неожиданным. Прошлое никогда не предупреждало о своем приходе. Их встреча была коротка, но рассказала о многом. Наследница дома Пиров сумела спастись из Балидета, и это радовало. Однако ее одежда больше походила на костюм служанки, движения потеряли уверенность, а в голосе слышались страх и отчаяние. Если раньше кожа Альмас была умащена лучшими благовониями Сикелии, то сейчас от нее пахло луком и мыльным порошком. Собранные в пучок волосы и скромные серьги из дешевого золота сменили роскошно уложенную прическу и бриллианты, без которых молодую Пир невозможно было представить раньше. Что произошло с первой красавицей Балидета, оставалось догадываться, но, очевидно, ее новая жизнь в Иштувэга не была сладкой.
И все же встреча была судьбоносной – Альмас могла знать о Сейфуллахе. Желая, чтобы поскорее наступил вечер, Регарди отправился на поиски приятеля Джавада.
Найти «Жемчужную Яму» оказалось проще, чем разыскать в ней Вулкана. Питейная была заполнена людьми, заливающими безделье и страх перед Белой Язвой вонючим пивом из чингиля, который готовили местные пивоварни. О воре слышали многие, но никто не знал, где он.
– Вулкан давненько у меня не показывался, – закряхтел хозяин, тряся тремя подбородками, которые жирными складками опускались на тугой воротник. – Если найду эту свинью, сниму шкуру и пущу на колбасу. Много сарделек с его худых телес не навертишь, но, по крайней мере, будет честно. Я родному папе столько в долг не наливал, сколько этой скотине. А ты зачем о нем спрашиваешь? Если друг, то плати. Он должен мне шестьдесят султанов. Здесь так принято.
– Посмотри на меня, добрый господин, – развел руками халруджи. – Разве могут быть друзьями слепой драган и такой негодяй, как Вулкан? А ищу я его потому, что он тоже мне должен. Если встречу, обещаю добавить пару тумаков и за тебя.
– Как бы он тебе сам не накостылял, – усмехнулся хозяин, но уже более мирным тоном. – Вулкан силен, как верблюд, и горяч, как солнце. Знаешь, сколько людей он продырявил ножом за неосторожное слово? Пока ты только слепой. Свяжешься с Вулканом, станешь безруким. Или глухим. К тому же, он чертовски хитер. Выкрутится из любой ситуации. Сколько раз я звал стражу, чтобы его повязали, когда он тут драки затевал. Куда там!
Более удачного момента можно было не встретить, и Арлинг, убедившись, что к их разговору прислушивались, громко сказал.
– Когда-то Вулкана называли лучшим вором Иштувэга. Но уверяю, его вишня давно отцвела, а плоды поклевали птицы. Сейчас говорят о других героях. Слыхали об Амру из Балидета? Говорят, он ограбил хозяина Подземки. Вулкану такое и не снилось.
С этими словами Арлинг взял кружку мочеподобного напитка и с достоинством удалился от стойки. Семена были брошены, оставалось запастись терпением, чтобы они взошли.
Отыскав свободное место на открытой террасе питейной, Регарди обратился в слух. Предложенная тема вызвала интерес, и у стойки активно обсуждали воровской мир Иштувэга. О Вулкане говорили много, вспоминая его воровские подвиги, но большинство отзывалось о нем с раздражением и гневом.
На самого Регарди тоже поглядывали с неприязнью. Особенно, шлюхи, которых в Сикелии называли Лунными Женщинами. Их опасения были понятны, но напрасны. Арлинг хорошо знал, как жрицы любви относились к увечным. Калеки не имели права на их услуги, а за нарушение обычаев власти наказывали обе стороны. Калеку – плетьми, а жрицу любви – клеймом. Многие обычаи кучеяров так и остались для халруджи загадкой, а к презрительным взглядам шлюх он давно привык.
Когда одна из них приблизилась, Арлинг насторожился, но тут женщина заговорила – чуть хриплым, низким голосом, который при желании можно было принять за томление, терзающее сердце шлюхи. Смутная догадка стала уверенностью. Как он и ожидал, Вулкан нашел его первым.
– Кто тут портит мою репутацию? – игриво протянул он, прикрывая лицо шалью. – Зачем ты обманул этих несчастных глупцов, Амру из Балидета? Золотохранилище Подземки не дает тебе покоя? Или моя слава?
– Ни то и ни другое, – улыбнулся в ответ Арлинг, незаметно для окружающих отобрав у Вулкана нож, который тот прятал под шалью. – Джавад Ром передает тебе привет и напоминает о долге. Хотя ты не создаешь впечатление человека, который привык отдавать долги.
– Долги разными бывают, – прошипел кучеяр, но тут же добавил, повысив голос. – Проваливай отсюда, урод. В Иштувэга и своих слепых хватает. Давай, топай отсюда. Ох, будь проклята моя печенка. Пожалуй, пора навестить другую яму. Не жемчужную.
Вулкан захохотал собственной шутке и, кряхтя, направился к выходу. Намек был понятен, и у Арлинга больше не было причин задерживаться в питейной.
Читать бесплатно другие книги:
