Великие тайны океанов. Атлантический океан. Тихий океан. Индийский океан (сборник) Блон Жорж
Вот так обстояли дела, когда вечером 29 апреля 1771 года аббат с ценнейшим хронометром в руках ступил на палубу «Беррье». Первая встреча с Кергеленом была прохладной. Аббату подали ужин и разместили его в каюте. Весь день 30 апреля прошел в ожидании благоприятного ветра. Наконец 1 мая задул свежий береговой бриз, «Беррье» поднял паруса, обогнул мыс Круа и вскоре скрылся за горизонтом.
Переход до острова Франс прошел без происшествий. 20 августа, через три месяца и три недели после отплытия (среднее время путешествия), «Беррье» бросил якорь на рейде Порт-Луи. За время перехода Рошон восстановил против себя всех офицеров корабля. Во-первых, он то и дело отпускал едкие замечания по адресу присутствующих моряков. А кроме того, будучи подозрительным человеком, он проводил наблюдения в одиночку и то во всеуслышание объявлял результаты, то скрывал их ото всех.
В Порт-Луи Кергелена ждали два человека – губернатор, также уроженец Бретани, капитан первого ранга дю Дрене, и интендант Пуавр. Кергелен сообщил им о тайной цели своего путешествия – открытии Южного континента, за которым последуют создание колоний на этой земле и расширение торговли, что благоприятно скажется на развитии острова Франс.
– Мы поможем вам во всем.
В августе 1771 года на острове Франс находились люди, многие из которых вскоре приобрели известность. На рейде стоял королевский фрегат «Ла Бель Пуль», на котором один из мичманов носил имя Гало де Лаперуз. В той же гавани находились два королевских военно-транспортных судна – «Маскарен» и «Маркиз де Кастри» – под командованием капитана первого ранга Мариона Дюфрена, которому поручено вернуть Аутуру, протеже Бугенвиля, на родной остров. В Порт-Луи живет ботаник Коммерсон из экспедиции Бугенвиля. Получив выговор за то, что провел на борт «Этуали» свою любовницу, переодетую в слугу-мужчину, Коммерсон предпочел остаться на острове Франс. Коммерсон и Рошон – давние друзья, и по прибытии «Беррье» аббат начинает обрабатывать ботаника:
– Этот Кергелен – осел, сторонник старой школы. Он плавает, исчисляя пройденный путь, и не верит в пользу хронометров.
У Коммерсона прекрасные отношения с интендантом Пуавром, которому он пересказывает слова аббата, и тот верит ему. Когда Кергелен сообщает о своем намерении вскоре отправиться в Индию для проверки дороги Гренье, аббат Рошон с усмешкой заявляет:
– Я не собираюсь терять свою репутацию, плавая с капитаном-невеждой. Лучше отправлюсь с Марионом Дюфреном.
– Хорошая мысль, – говорит интендант Пуавр.
– Нет, – возражает губернатор дю Дрене. – На острове распоряжаюсь я. Если аббат Рошон не хочет плыть с господином де Кергеленом, он не поплывет вообще.
– Хорошо, я остаюсь.
И Рошон остается, радуясь, что ему снова удалось посеять раздор между людьми.
По-видимому, Кергелену было все равно, поплывет астроном вместе с ним или нет. Через три недели он подготовился к отплытию для выполнения первой части официальной миссии – проверки дороги Гренье. 13 сентября, оставив «Беррье» в порту (слишком старый и тяжелый корабль для будущего путешествия к Южной земле), Кергелен отплывает на военно-транспортном судне «Фортюна». Грузовой корвет «Гро Вантр» («Толстое пузо»), которым должен командовать его друг Сент-Аллуарн, сопровождает его. Но Сент-Аллуарн заболел и не смог отправиться в путь – на время путешествия в Индию его заменяет мичман Буагеенек. Плавание походит на генеральную репетицию будущей экспедиции. Рошон исчез. Его никто не ищет. Времени терять нельзя. Кергелен стремится побыстрее разделаться с первой частью миссии. Он тщательно выполняет ее, следуя указаниям Гренье, и, доказав правоту последнего, 7 декабря возвращается на остров Франс. Начинается южное лето.
В Порт-Луи он снова встречается с Рошоном, аббатом-астрономом, который не устает сеять клевету и пока не знает, что ему крупно повезло, когда он не получил разрешения уйти в плавание с Марионом Дюфреном, чья экспедиция закончилась трагически. Во время остановки на острове Бурбон Аутуру заразился оспой и умер в Кейптауне, а Дюфрен продолжил путешествие, направляясь в Тихий океан. Вся его экспедиция погибла на Новой Зеландии в середине следующего года – 12 июня 1772 года.
Кергелен спешит пуститься в новое плавание. Наверное, он проявил слишком много нетерпения, скажут позже недруги. Особенно потому, что во время путешествия в Индию и обратно он обратил внимание на недостатки такелажа «Фортюны», который перегревался и ослабевал. После нескольких месяцев плавания команды кораблей нуждались в отдыхе. Но начался подходящий сезон, и медлить было опасно. Другая причина нетерпения – Марион Дюфрен отплыл два месяца назад; может, он тоже направился к югу? 14 января 1772 года, через месяц после возвращения, Кергелен пишет министру: «Завтра отплываю на «Фортюне» вместе с «Гро Вантром», чтобы исполнить самую почетную, славную и трудную часть моей миссии. Осмелюсь надеяться, что, пройдя все моря и командуя судами уже двенадцать лет без перерыва, я добьюсь милости короля». Пока все идет по его планам. Остается найти Южный континент.
Вечером 15 января 1772 года все население и чиновники Порт-Луи собираются на причале. Вряд ли люди знают, куда отправляется Кергелен, хотя всеобщий энтузиазм и официальные речи (Рошона нет, но присутствует Пуавр) заставляют думать, что цель плавания уже не покрыта непроницаемой тайной. Светские дамы машут носовыми платочками, на прекрасные глаза навертываются слезы. Утром 16 января, подгоняемые свежим пассатом, оба судна отправляются в путь. 18 января Кергелен огибает остров Бурбон и берет курс прямо на юг.
Первые страницы судового журнала не содержат ничего интересного. В ночь с 28 на 29 января 1772 года ложная тревога – вахтенный заметил песчаную мель. На море спускают шлюпку, чтобы удостовериться, что море глубокое, а речь идет о косяке маленьких рыбок, плавающих у поверхности и выставляющих наружу нечто вроде паруса или шапочки (треугольный хрящик). Суда снова пускаются в путь. Менее быстрый и маневренный «Гро Вантр» все время отстает. Его надо ждать, ложась в дрейф перед наступлением ночи.
1 февраля в районе с координатами 37° южной широты и 52°30' восточной долготы над судами появляются крупные морские ласточки.
– Земля близко.
Какая земля? Кергелен на «Фортюне» и Сент-Аллуарн на «Гро Вантре» мобилизуют свободных от вахты матросов, среди которых с появлением птиц царит возбуждение.
– Луидор тому, кто первым заметит землю.
Так проходят первые дни февраля – каждый человек до рези в глазах всматривается в пустынный горизонт. Птицы – альбатросы, крачки, фрегаты, бакланы – во все большем количестве летят с юга навстречу двум судам, которые продвигаются по бурному морю, иногда в густейшем тумане. Поход к южному эдему не похож на увеселительную прогулку.
И вдруг 5 или 6 февраля птицы исчезают.
Быть может, они не заметили землю? Матросы в недоумении, обескуражен Сент-Аллуарн. Почему глава экспедиции вместо того, чтобы идти прямо на юг, откуда летят птицы, все время меняет курс: юго-восток, юг, юго-восток, словно находится во власти колебаний? Можно предложить лишь одно объяснение – Кергелена терзает навязчивая идея, что Марион Дюфрен, ушедший раньше него с острова Франс, тоже хотел проверить, не начинается ли с 45° южной широты земля. Кергелен, которому поручена разведывательная миссия, подозревает Дюфрена в нелояльности. Неужели Кергелен преследует два судна Мариона Дюфрена? И как он поступит, если настигнет их? На этот вопрос нет ответа. Как бы то ни было, 7 февраля Кергелен берет курс прямо на юг, и птицы снова появляются.
Погода резко портится. Темно-зеленое море обрушивает на «Фортюну» и «Гро Вантр» все более высокие волны. Все чаще падают густые внезапные туманы. Яростный ледяной ветер сотрясает такелаж – термометр ползет книзу, падает барометр. А Кергелен – и не он один – думал обо всем, кроме вероятности встречи с таким климатом «в этих широтах, соответствующих широтам Франции». Де Буагеенек, старпом «Гро Вантра», записывает в своем дневнике: «...мы покинули остров Франс с экипажем, привыкшим к плаваниям в районе Мадагаскара, где жаркий климат, и матросы имеют лишь одну рубашку на теле и одну в запасе». Люди буквально плачут от холода во время выполнения работ.
Два дня спустя последние сомнения исчезают – земля поблизости. «Пингвины» и «морские волки» (морские львы и нерпы), замеченные вахтенными, подтверждают близость суши.
Но хотя стоит середина южного лета, погода ухудшается с каждым днем – град, ледяной дождь, снег, туманы сменяют друг друга над штормовым морем.
Кергелен, часто стоявший рядом с рулевым, то и дело поднимает голову и с опаской посматривает на верхние паруса. Если такелаж сломается, то именно там. Сожалеет ли Кергелен о том, что не укрепил его, вернувшись после проверки дороги Гренье? Он ни разу не обмолвился по этому поводу. Если разгневанное море унесет мачту, предприятие обернется катастрофой, кораблекрушением. Вернуться на остров Франс для ремонта? Для выдачи матросам теплой одежды?
– Нет, мы уже у цели.
Кергелен никому не говорит о своих намерениях и утром 12 февраля зовет старшего боцмана Бьенбуара:
– Два луидора тому, кто первым увидит землю.
Долгожданный крик раздается в тот же день в шесть часов вечера.
Вскоре становится ясно: перед ними лежит небольшой остров, но после стольких дней плавания по пустынному морю может статься, что маленький остров является предвестником континента? Ведь и Колумб вначале открыл остров. Всю ночь оба судна, почти борт к борту, пытаются удержаться вблизи земли, уже окрещенной островом Фортуны. Течения сносят их, возбужденные офицеры и матросы только и думают о сделанном открытии. Какие люди встретят их в столь суровом климате? Нечто вроде лапландцев или финнов, закутанных в шкуры? Утром 13 февраля появляется новый остров. Люди всматриваются в горизонт через просветы тумана. В шесть часов из тумана медленно выползает громадная гора. Справа и слева горы пониже. Редкий луч солнца в 7 часов рассеивает последние страхи. Земля перекрывает весь горизонт, ошибка исключена – Южный континент найден.
Шлюпка с «Фортюны» отправляется на «Гро Вантр» за Сент-Аллуарном. Офицеры поднимают бокалы с игристым луарским вином. Командам выдают двойную порцию пищи и стакан водки.
Ветер немного стихает, и море успокаивается. Открытая земля – угрюмая черная громада со снегом и ледниками на вершине – ничем не напоминает южный эдем, мечту географов того времени. Кергелен рассматривает берег в подзорную трубу – никаких признаков человека.
– Мы ничего не узнаем, не высадившись на берег, – говорит Кергелен. – Старший помощник «Фортюны» господин де Розили отправится на нашей шлюпке «Муш» к берегу, замеряя глубины и выбирая наилучшие проходы для «Гро Вантра», чтобы он мог стать на якорь. Я останусь здесь. Когда будет найдена хорошая якорная стоянка, я присоединюсь к вам. И тогда от имени короля Франции объявлю Южную землю владением Франции и оставлю две бутылки с пергаментом в каждой. Кроме того, в шлюпке займут место четыре вооруженных солдата, чтобы предотвратить любое нападение со стороны аборигенов.
Не рисковать «Фортюной» – решение разумное, поскольку ее такелаж в плохом состоянии и может не выдержать крутого маневра вблизи берега. Кергелен измеряет высоту солнца и вычисляет свое местонахождение: 49°40' южной широты, 60°10'восточной долготы. Ошибка в определении долготы связана с отсутствием хорошего хронометра и равняется 240 морским милям, то есть примерно 450 километрам. Танцуя на волнах, шлюпка «Муш» удаляется вместе с «Гро Вантром». Кергелен видит их в последний раз. Конец предприятия ознаменован цепью разрозненных, незавершенных, ошибочных и драматических поступков.
Представьте себе два судна под серым небом на сером беспокойном море. Грузовой корвет «Гро Вантр» – укороченный вариант трехмачтового линейного судна с раздутыми бортами. Двухмачтовая шлюпка «Муш» с единственным поднятым парусом выглядит крохотной. «Муш» идет впереди «Гро Вантра» к берегу, но встречный ветер мешает ее продвижению. Видя ее беспомощность, Сент-Аллуарн спускает лодку.
– Доверяю вам честь, – говорит он своему помощнику, господину де Буагеенеку, – первым ступить на берег Южного континента.
Южный континент выглядит совсем близким, но сильный ветер, скалы и течения затрудняют путь к суше. Когда лодка поднимается на гребень волны, она кажется совсем маленькой на фоне шлюпки. В пять часов пополудни ее насквозь промокшие пассажиры наконец ступают на пологий берег. Вот краткий отчет де Буагеенека о выполнении порученной ему миссии:
«Вначале от имени короля я велел установить флаг. Затем мы прокричали три раза: «Да здравствует король!» – и дали три залпа из мушкетов. Берег покрыт мхом, растет дикий кресс-салат, земля очень черного цвета. Долина тянется в длину на три-четыре лье, ее ширина не превышает полулье. Потом она исчезает меж двух холмов. Долина покрыта водой, по-видимому, от таяния снега, который лежит на горах. В глубине бухты, как нам показалось, растут невысокие деревья. На берегу колония пингвинов ростом два-три фута и морских львов.
Легкость, с которой мы приблизились к животным, свидетельствует, что эта часть земли необитаема. Едва сойдя на сушу, я тут же был вынужден отправиться обратно».
Сегодня можно судить о точности описания. Старпом ошибся лишь в одном – на Кергеленах деревья не растут.
С трудом вернувшись на «Гро Вантр», Буагеенек доложил об увиденном Сент-Аллуарну. На борту «Гро Вантра» находились также лейтенант Розили и матросы со шлюпки «Муш». Им пришлось покинуть ее после потери мачты. Все офицеры смотрели в сторону открытого моря, пытаясь разглядеть «Фортюну». Наступила ночь, но судно так и не появилось. Утром море по-прежнему было пустынным. «Гро Вантр» продолжал крейсировать в окрестностях острова 14, 15, 16, 17 и 18 февраля. 19-го числа, отказавшись от поисков главы экспедиции, Сент-Аллуарн воспользовался попутным ветром и взял курс на восток. Он надеялся, что найдет там лучшую погоду и даст отдых экипажу.
Крейсируя с 16 по 18 февраля в районе острова Фортуны, Кергелен и Сент-Аллуарн разошлись, не заметив друг друга. Встреча состоялась бы, не окажись Кергелен слишком далеко в открытом море. Его все больше и больше беспокоило состояние гнилого такелажа. Это отмечено и в судовом журнале, конфискованном накануне его процесса: «Боцман и все марсовые заменяли бегучий такелаж[33], чтобы усилить выходящую из строя часть стоячего такелажа[34]».
18 февраля, так и не приблизившись к берегу и не заметив «Гро Вантр», Кергелен решил вернуться домой. «Фортюна» не может дольше оставаться в море в суровых условиях вблизи Южного континента, к тому же половина матросов страдает от жестокой простуды. «Гро Вантр» может вернуться на остров Франс самостоятельно.
– Курс на север, – приказывает Кергелен.
Зачем тянуть дольше? Миссия выполнена, поскольку Южный континент найден на 49°40' южной широты и 60°10' восточной долготы. Уверен ли Кергелен в том, что открыл именно Южный континент? Неизвестно, но действует он так, словно совершил великое открытие.
«Отдали якорь в Тру-Фанфарон» – такая запись сделана в судовом журнале «Фортюны» 16 марта 1772 года. (Тру-Фанфарон – якорная стоянка в Порт-Луи на острове Франс.) У судьбы свои уловки. Сразу же по прибытии Кергелен облегченно вздыхает: Марион Дюфрен не вернулся, и некому будет оспаривать приоритет открытия.
Команде запрещено сходить на сушу и рассказывать кому бы то ни было о виденном во время путешествия. Приказ никого не удивляет: еще со времен финикийцев повелось, что капитаны сообщают о своем открытии лишь то, что считают нужным. Шлюпка Кергелена подходит к причалу, где после сигнала наблюдательного поста собралась часть населения; в первых рядах стоят губернатор дю Дрене и интендант Пуавр. Отсутствует лишь аббат Рошон. Он так и не появился.
– Я открыл Южный континент.
Объятия, приветствия – первый поцелуй славы. Кергелен не ступил на новый континент, даже хорошенько не разглядел его; более того, он не знает, пристал ли к берегу хоть один человек из его экспедиции, поскольку он разминулся с «Гро Вантром». Неважно. В запале первых слов Кергелен не упоминает ни о холоде, ни о ветре, ни о негостеприимном характере открытых земель. Доказательство – письмо интенданта Пуавра военно-морскому министру, датированное 20 марта:
«Вы поймете, монсеньор, каким важным окажется это открытие впоследствии. Господин де Кергелен нашел проходы, где нет ледяных полей и прочих ужасов, преградивших путь самым отважным морякам. И мне кажется, не будет поспешным, если мы как можно быстрее пожнем плоды этой славной экспедиции». Господин Пуавр мечтает о создании новой колонии.
Быть может, размышляя над письмом, Кергелен нашел его слишком оптимистичным! В этом нет ничего невозможного, поскольку на следующий день Пуавр, продолжая осыпать хвалебными словами первооткрывателя, становится куда сдержаннее в своих предсказаниях. Он говорит об открытии на южных землях рыбных промыслов, которые могут оказаться столь же доходными, как и рыбная ловля «на отмелях Нью-Фаундленда». В этих строках реализма побольше.
Кто повезет в Версаль письма Пуавра и губернатора, подтверждающие открытие? Конечно, сам Кергелен. Железо надо ковать горячим, и не один посланец не проявит столько усердия и быстроты, как первооткрыватель.
27 марта «Фортюна», подлатанная за десять дней, снова уходит в море. Кергелен подвергает свой измотанный экипаж новому суровому испытанию и, как всегда, не щадит себя. Стоит ли делать остановку в Кейптауне для пополнения припасов? Ни в коем случае – Кергелен огибает мыс Доброй Надежды и опять уходит в открытое море! «Фортюна» бросает якорь в Бресте через три месяца и двадцать дней после отплытия с острова Франс. Команда практически лишилась людей, способных нести службу: изможденные матросы валяются на койках, десять человек уже умерли, еще трое умирают через несколько дней в больнице. Сам Кергелен болен цингой – кровоточат десны и распухли суставы, но он ступает на берег и на следующий день садится в карету, чтобы побыстрее домчаться до Версаля. Он прибывает во дворец 23 июля с хвалебными письмами Пуавра и дю Дрене. Никто его не ждал, никто ни о чем не подозревал. Его появление при дворе подобно взрыву бомбы.
Столь откровенная погоня за лаврами вынуждает нас в недоумении развести руками. 25 июля измотанный Кергелен принят королем в Компьене. Он выходит из королевского кабинета капитаном первого ранга и первым кандидатом на получение ордена Святого Людовика. Король разрешил ему тут же носить крест, который лично прикрепил к лацкану его офицерского сюртука.
Вот она, слава, наконец!
Кергелена чествуют, как героя. Быть может, даже с большей помпой, чем Бугенвиля два года назад. В Париже он останавливается у своей сестры Катрин, муж которой Пойо де Маролль служит контролером интендантской службы флота. В салоне Мароллей часто можно встретить человека, считающегося крупнейшей научной величиной своего времени, – господина де Бюффона. Там же можно побеседовать с герцогом д'Эгийоном, министром иностранных дел. Все складывается как нельзя лучше, и восхождение господина де Кергелена вверх по служебной лестнице представляется неизбежным и необратимым.
Но вскоре возникают трудности. И прежде всего их чинит офицерский корпус: продвижение вперед в обход восьмидесяти шести человек, которые тихо и спокойно ждут повышения в чинах, не может пройти безнаказанным. Эти восемьдесят шесть недовольных желают разобраться в открытии и радуются письмам аббата Рошона. Одно из писем пришло в Брест сразу же после возвращения Кергелена. В нем против Кергелена выдвинуто серьезное обвинение – он бросил на произвол судьбы (а может, и просто утопил!) «Гро Вантр». А из Бреста мадам де Монтеклерк, сестра господина де Розили (старпома «Фортюны», оставшегося на борту «Гро Вантра» после безуспешных попыток шлюпки «Муш» подойти к берегу), прислала письмо военно-морскому министру. В нем она просила сообщить о судьбе брата и высказывала откровенное подозрение по отношению к Кергелену.
«Гро Вантр» вернулся на остров Франс 5 сентября. Его команда и офицеры были на грани крайнего измождения. Сент-Аллуарн и один мичман умерли через несколько дней после возвращения. Де Розили остался в живых. Но в июле о судьбе «Гро Вантра» ничего не знали, и с обвинениями аббата Рошона приходилось считаться.
Кергелен, казалось, или не обращал внимания на эти слухи, или сознательно пропускал их мимо ушей. А в офицерском корпусе росло сомнение, поскольку открытие больше походило на чудесную легенду. В конце сентября британская газета опубликовала сообщение своего корреспондента из Парижа: «В столице только и говорят о земле, недавно открытой господином де Кергеленом в южных водах. Она населена. Там процветают искусства и живут цивилизованные люди. По словам господина Кергелена, с этими народами легко установить выгодные коммерческие связи». Пытался ли Кергелен опровергнуть эти бессмысленные утверждения? Нет.
2 августа 1772 года морской министр диктует приказ следующего содержания: «Отправить в ближайшее время в Южную землю вторую экспедицию, с тем чтобы предупредить всяческие разногласия с британским правительством и произвести присоединение новой земли к Франции в надлежащей форме. Поднять там французский флаг и поставить постоянный караул. Начальником экспедиции из пяти судов назначается господин Феррон де Канго».
Почему не Кергелен? Министр об этом не говорит. Когда объявлено о подготовке новой экспедиции, Кергелен молчит и не протестует. Разве у него нет желания вновь увидеть Южный континент? Как бы там ни было, Феррон де Канго отплывает в начале сентября из Лорьяна в направлении Кейптауна. Там он должен вскрыть запечатанный налет, врученный ему министром.
– Нет, к Южной земле должен отправиться Кергелен. Я желаю этого.
Эти слова произнесены 16 сентября королем. Может быть, Людовик XV желает отправить Кергелена на поиски «Гро Вантра» (во Франции еще не известно, что он уже вернулся на остров Франс) или возложить на него обязанности по эксплуатации открытия, сомнения в истинности которого высказываются кое-кем вслух? А может, он желает видеть скорейшее установление французского владычества на новом «континенте»? Неизвестно. Кергелен должен выйти в море, поскольку желание короля – закон. А посему следует послать курьера вдогонку за господином Ферроном де Канго и запретить ему дальнейшее выполнение задания. Приказы и контрприказы идут один за другим в течение нескольких месяцев – Кергелен по-прежнему купается в славе, но он словно запутался в силках своего собственного открытия.
Осень, а затем весна 1773 года проходит в подготовке экспедиции. Неповоротливость администрации, заботы об экономии задерживают снаряжение судов, а Кергелен ведет себя так, будто по-настоящему верит в возможность эксплуатации южных земель. Его речи звучат совершенно искренне, когда он говорит о строительстве домов и о поселении там сотни колонистов. Он искренен, беспечен и дальновидностью не отличается. К несчастью для Кергелена, герцог Круа, королевский наместник, правитель Артуа и Фландрии, близкий друг короля, «болен» географией, и его прямо-таки заворожил вопрос, какие земли лежат в южном полушарии. Он оказывает поддержку Кергелену. Почему к несчастью? Да потому, что без его настойчивости вторая экспедиция на Южный континент могла вообще не состояться и Кергелен избежал бы катастрофы.
По настоянию де Круа программа экспедиции приобретает широкий размах. Кергелен должен: 1) бросить якорь у открытой земли; отыскать «Гро Вантр», устроить там колонию (таким образом удастся обогнать Кука, который отправился во второе путешествие); 2) пройти вдоль берега «континента» к востоку и основать на нем города, дав им названия всех европейских столиц; 3) после этого путешествия вокруг полюса вернуться во Францию, обогнув мыс Горн.
Кергелен покидает Брест 14 марта 1774 года. Капитану первого ранга и кавалеру ордена Святого Людовика исполнилось тридцать семь лет. Он отягощен сомнительной славой, окружен безграничной завистью и с самого начала допускает серьезный просчет. Его «товарищи» по офицерскому корпусу сделали так, что он не смог выбрать ни матросов, ни офицеров. «Ролан», где поднят его флаг, представляет собой шестидесятичетырехпушечный корабль (900 регистровых тонн). Он слишком велик, тяжел и только что сошел со стапелей. Недоброжелатель Росневе командует вторым судном экспедиции, корветом «Уазо». На борту «Ролана» находятся два астронома, один натуралист, один инженер, несколько колонистов с острова Франс, среди которых три женщины. На борту оказывается и четвертая пассажирка – Луиза Сеген, которую Кергелен тайно провел на судно за несколько часов до отплытия. В этом его ошибка.
Луиза Сеген – девица сомнительной репутации, а Кергелен усугубляет свою вину тем, что не только тайно проводит с нею ночи, но и приглашает за свой стол. За священный стол капитана, к которому приглашаются (традиция сохранилась во флоте до сих пор) только выдающиеся пассажиры. Первые результаты не замедлили сказаться – резкое ослабление дисциплины. Офицеры ведут себя как хотят, а Кергелен не осмеливается взыскивать с них за проступки.
Прочие результаты просчета скажутся позже, но уже с первых дней все словно восстает против экспедиции. Громадный «Ролан», судно слишком новое и не «обкатанное» морем, оказывается негерметичным – портится подмокшая провизия. По прибытии в Кейптаун (29 марта) приходится разбить на берегу походный госпиталь для восьмидесяти больных.
А когда корабли снялись с якоря (11 июля) и взяли курс на остров Франс, резко упал барометр, горизонт почернел, яростный ветер поднял огромные пенистые валы. Диаш был прав, когда нарек южную оконечность Африки мысом Бурь. Из двух терпящих бедствие судов «Ролан» находится в худшем состоянии. Он потерял все мачты. Только 29 августа «Ролан» с трудом добирается до Порт-Луи на острове Франс.
В колонии уже нет ни дю Дрене, ни Пуавра. Их сменили шевалье де Терне, губернатор, и Майар де Нель, интендант. Обоих уже давно обработал аббат Рошон, который вскоре уезжает во Францию и сеет там ядовитые плевелы. Кроме того, на остров Франс уже вернулся «Гро Вантр», и власти острова располагают точной информацией от тех, кто остался в живых, в частности от Буагеенека, ступавшего на «Южный континент». Кергелен не знает этого и удивлен ледяным приемом.
– Для продолжения миссии, возложенной на меня королем, мне нужны припасы и ремонт «Ролана».
Припасы – пожалуйста, правда, за деньги, ну а ремонт:
– В порту валяется множество деревянных брусьев и снастей, брошенных за ненадобностью другими мореплавателями. Выбирайте, сколько душе угодно.
В обстановке открытой враждебности – ее выказывают все и в довольно грубой форме – Кергелен не теряет мужества, но его упрямство лишь вредит ему.
17 октября флотилия под командованием Кергелена – «Ролан», «Уазо» и «Дофин» (последнее судно Феррона де Канго, оказавшееся на острове Франс) – выходит в море и берет курс на Южную землю. Через неделю интендант Майар де Нель пишет в Версаль отчет о пребывании Кергелена на острове: «Этот офицер, которым все недовольны, выказывает раздражение по любому поводу». Нель сообщает о скандальном присутствии девицы Сеген на борту «Ролана»: «Она продолжила путешествие». И наконец, Нель затрагивает вопрос финансов: «Господин де Кергелен хотел, чтобы за все расплатилась колония...» Сколько раз финансовые махинации оставались безнаказанными до и после Кергелена? Но в его случае, хотя Кергелен только намеревался сделать это, обвинение будет фигурировать в деле.
Луиза Сеген проявила немалое мужество, «продолжив путешествие» в негостеприимные дали на борту судна, команда которого была пополнена правонарушителями колонии. Сегодня у нее бы взяли не одно интервью.
Экспедиция закончилась куда более жалким результатом, чем первая, если судить по подготовке и финансовым затратам. Все три судна добрались до южных земель 14 декабря. Погода была ужасной. На море было столь сильное волнение, что тяжелый «Ролан» с его хрупкими мачтами (та же проблема, что и с «Фортюной» во время первого путешествия, и это будет поставлено в вину Кергелену) маневрировать не мог. Все попытки отыскать хорошую якорную стоянку оказались тщетными. Успеха добился лишь мичман де Рошгюд с «Уазо». 7 января 1774 года этому офицеру удалось высадиться на берег и оставить бутылку – еще одну! – об открытии. Ни о каком карауле не могло быть и речи, тем более что флаг никто не поднимал. Пойти вдоль берега к востоку, чтобы обогнуть мыс Горн, оказалось невозможным, поскольку испортилась провизия и снова начались болезни. Решение о возвращении было принято 18 января после ряда тщетных попыток высадиться на берег. Это был абсолютный провал экспедиции, к величайшей радости антикергеленовской фракции офицеров. Кергелену не хотелось снова встречаться с Майаром де Нелем, и он направил суда на Мадагаскар. После короткой стоянки в Антонжиле с 18 по 21 марта и отдыха в Кейптауне с 6 мая по 26 июня экспедиция вернулась в Брест 7 сентября 1774 года. В тот же вечер Кергелен тайно высадил Луизу Сеген на рыбацкое судно. Он потерял тридцать человек, в том числе гардемарина д'Аше, родственника графа д'Аше, вице-адмирала Франции.
Статьи обвинения были готовы, и завистники из офицерского корпуса могли праздновать победу. Все спешили расправиться с Кергеленом. Его процесс начался в октябре.
Процедура полностью соблюдена. Вначале заседает назначенный командующим флотом в Бресте комитет, которому поручено разобрать дело, поступившее 25 декабря из министерства. В этом документе-обвинении можно прочесть: «Огорчительно, что данная миссия не увенчалась тем успехом, на который все рассчитывали. Кроме того, со стороны господина де Кергелена имеются серьезные жалобы на господина де Шейрона. Он обвиняет его в неповиновении и заговоре вместе с ботаником и помощником инженера, с тем чтобы поднять на смех предприятие. Со своей стороны господин де Шейрон обвиняет господина де Кергелена в тайном провозе девицы по имени Луизон, с которой он находился в скандальной связи, как, впрочем, и с двумя другими пассажирками, а также в публичных оскорблениях и ругательствах и вызове на дуэль господина де Шарньера...»
Шарньер и Шейрон были самыми недисциплинированными и непочтительными офицерами. Кергелен либо не осмелился, либо не смог приструнить их во время экспедиции, а теперь они сочли, что с ним пора расправиться с помощью дела Луизон; самое серьезное обвинение против Кергелена заключалось в том, что Луиза Сеген обедала за столом капитана.
Дело могло закончиться дисциплинарным взысканием, в крайнем случае увольнением в отставку. Но такой исход никого не устраивал, особенно в Бресте, где аббат Рошон успел накалить страсти; министерство тоже жаждало крови, ибо не могло простить Кергелену его провала после столь щедрых посулов. При дворе на него гневались из-за слишком позднего признания в том, что земли, открытые в 1772 году, были голыми скалами, пристать к которым удавалось лишь «ценой великих опасностей», а не эдемом, мечтой господина де Бюффона.
Брестский комитет вынес заключение о созыве военного трибунала, который начал свои заседания 13 января 1775 года под председательством графа д'Аше, родственника вышеупомянутого гардемарина, умершего во время экспедиции. Вести дело в суде было поручено капитану первого ранга по имени д'Эктор. Тот с нетерпением ждал производства в командующие эскадрой. Но в июле предыдущего года, еще до возвращения Кергелена из экспедиции, прошел слух, что в случае успеха предприятия командующим эскадрой назначат открывателя Южного континента. «Капитан первого ранга в тридцать пять лет, командующий эскадрой в тридцать восемь? А как же мы, безупречные служаки?» Теперь д'Эктор с великой радостью топил соперника. После недельного процесса Кергелена арестовали. Его отвезли на борт «Амираля», старой плавучей тюрьмы и поместили в карцер, лишив права посещении, переписки, прогулок.
Кергелен ждал приговора военного трибунала четыре месяца. 14 мая 1774 года ему сообщили, что его «лишили звания, уволили из офицерского корпуса, запретили занимать какие-либо должности на королевской службе» и осудили на шесть лет заключения в крепости.
24 декабря 1776 года Джеймс Кук наткнулся на бесплодные скалы, обдуваемые ветрами. Ему повезло с погодой, и он высадил несколько человек на берег; они нашли бутылки, оставленные французами в 1772 и 1773 годах. Когда начальник отряда доложил ему о находке, великий моряк оглядел черно-серый берег, пробормотал: «Острова Разочарования» – и записал название на карте. Затем в честь первооткрывателя дал им имя – острова Кергелен.
Карьера Кергелена на этом не закончилась. После тюремного заключения в Сомюре и досрочного освобождения в 1778 году Кергелен снаряжает корабль и принимает участие в войне американцев за независимость. В 1781 году он пытается вновь отправиться на поиски новых земель, но попадает в плен к англичанам. Его «Отчет о двух путешествиях в Южные моря и Индию» вышел в 1782 году, но был конфискован в следующем году. Через два месяца после казни Людовика XVI[35] в 1793 году Кергелену разрешают вернуться во флот, затем ему присваивают звание контр-адмирала. Его снова лишают звания во время террора (Кергелен из бывших), а потом опять возвращают на службу. Он умер в Париже в возрасте шестидесяти трех лет. Странная судьба весьма странной личности! Словно эти носящие его имя заброшенные острова, внесли в его жизнь сумятицу своими исключительными геомагнитными особенностями.
КАТОРЖНИКИ И ЖЕНЩИНЫ
Остров Тасмания лежит к юго-востоку от Австралии по другую сторону Бассова пролива и имеет относительно небольшое население – 403 тысячи жителей. Для сравнения: в Ирландии живет 3 миллиона, а в Бельгии, Голландии и Люксембурге, занимающих вместе примерно ту же площадь, что и Тасмания, население превышает 24 миллиона человек.
Далекая Тасмания расположена на противоположном конце света, на 45° южной широты. Малая численность жителей объясняется и еще одним фактором – последняя туземка (тасманийка) умерла в 1877 году в резервате, куда несколькими десятками лет ранее было загнано коренное население. Там жили последние тасманийцы, уцелевшие после многих лет политики уничтожения местных племен первыми белыми, прибывшими на остров. Эти белые не имели ничего общего с конкистадорами. То были каторжники, которых высылали из Англии для колонизации далеких земель. История современной Тасмании тесно переплетена с историей ссылки. Как ни странно, но большинство историков касаются лишь живописной стороны дела, говорят о жалкой и даже драматической участи английских правонарушителей и напрочь забывают о трагической судьбе аборигенов.
Остров был открыт в 1642 году голландским мореплавателем по имени Абель Янсзон Тасман. До провозглашения независимости в середине прошлого века он назывался Землей Ван Демена в честь губернатора Восточной Индии, под чьим началом служил Тасман. Следующее посещение острова европейцами приходится на конец XVIII века. Первым из них был француз Марион Дюфрен, приставший к берегам Тасмании в 1772 году. Пять лет спустя там сделал остановку знаменитый Джеймс Кук. В 1793 году два француза, контр-адмирал Брюни д'Антрекасто и капитан первого ранга Юон де Карманде, исследовали южный берег острова и нашли его куда более гостеприимным, чем западное побережье. Они открыли реку Дервент и место, где позже выросла столица острова Хобарт. Но присоединение Тасмании к французским владениям оказалось совершенно условным актом, и в 1803 году англичане, уже ставшие хозяевами на Австралийском континенте, поняли, что есть смысл завладеть Землей Ван Демена. С колонизацией следовало поспешить: французы могли вернуться со дня на день. И в том же году первые английские каторжники были поселены на берегах Дервента. В 1804 году прибыла следующая партия уголовников. Выросли первые дома Хобарта, первые склады, были заложены верфи – началось освоение нетронутого края.
В перевозке второй партии преступников принимал участие некий Юрген Юргенсен, двадцатичетырехлетний уроженец Копенгагена, сын часовщика при дворе датского короля. Юргенсен служил старпомом на судне «Леди Нельсон», которое везло на Землю Ван Демена австралийских каторжников. Жизнь этого человека изобиловала авантюрами. Его карьера завершилась в Хобарте через двадцать лет после первого визита на остров, поскольку он был сослан отбывать пожизненную каторгу на Тасмании.
Высылка на остров британских правонарушителей не прекращалась. Последние каторжники прибыли в 1853 году. И за эти полвека на противоположной стороне земного шара образовался подлинный концентрационный лагерь, о котором ходила адова слава с самого начала существования колонии. Положение каторжников не стало лучше и после 1810 года, когда прибыли первые свободные переселенцы-добровольцы. Каторжники превратились в их рабов.
Караваны с каторжниками шли один за другим, поскольку для Англии это был прекрасный способ избавиться от правонарушителей. Из-за невероятной суровости британских законов того времени ветхие и грязные тюрьмы были переполнены. Члены парламента приветствовали ссылку преступников к «антиподам», так как, по их мнению, обживание и обработка неосвоенных земель благотворно влияли на каторжников, которые получали возможность заново начать честную жизнь и реабилитировать себя. Эти речи парламентариев имели бы смысл, будь условия транспортировки, жизни и работы каторжников – а среди них имелись женщины и дети – не столь бесчеловечными.
Английских каторжников принимала не только Земля Ван Демена. Конвои с заключенными следовали из Лондона и в Австралию, и в Капскую колонию на юге Африки. Но в этих районах к началу XIX века большая часть территории была уже обжита. Свободные колонисты и бывшие каторжники слились в один причудливый конгломерат, и эти британские уроженцы не желали принимать в свое общество новых каторжников. Они пользовались достаточным влиянием, чтобы Лондон прислушивался к ним и уважал их требования. Единственным местом ссылки осталась только Земля Ван Демена.
– Этот остров, – говорили сторонники ссылки, – имеет неоспоримое преимущество – с него невозможно убежать. Ближайшая суша – Австралийский континент, а сто сорок морских миль Бассова пролива являются неодолимым препятствием для мелких суденышек из-за ярости моря и громадного количества рифов. Кроме того, южное побережье Австралии постоянно патрулируется английскими солдатами. К югу от Земли Ван Демена тянутся пустынные и холодные полярные моря. К востоку находится Новая Зеландия, но до нее тысяча морских миль, и там тоже несут службу наши солдаты. А к западу лишь океан...
Несколько раз каторжникам удавалось захватить судно и достигнуть западного побережья Южной Америки, пройдя около пяти тысяч морских миль. Насколько известно, рано или поздно их ловили, хотя их подвиг заслуживал более счастливого исхода. Другие каторжники пытались исчезнуть из-под надзора властей на самом острове и уходили в заросли. Аборигены перебили всех беглецов: для них любой белый был врагом, поскольку коренных тасманийцев беспощадно преследовали свободные колонисты и служащие администрации.
Каждый год на Тасманию ссылали несколько тысяч преступников. В феврале 1853 года, уступая все более настойчивым требованиям уже устоявшейся колонии, Даунинг-стрит[36] согласилась прекратить ссылку каторжников на Землю Ван Демена. Через три года белые колонисты добились автономии и избрали собственное правительство. Но каторжники еще жили на острове, а последнее исправительное заведение для горячих голов в Порт-Артуре закрыло свои двери в 1877 году.
Юрген Юргенсен оставил нам самое прямое – и, несомненно, самое достоверное – свидетельство того, как перевозили английских каторжников на Землю Ван Демена.
Но вначале следует вкратце поведать о жизни этого неординарного человека. Впервые мы встречаемся с ним в 1804 году, когда он в качестве старпома судна с каторжниками прибыл в Хобарт. Он служил на различных английских судах в Южных морях, а затем на Тихом океане. По возвращении в Лондон его охватывает тоска по родине:
– Поеду домой, в Копенгаген.
Его приезд в Данию совпадает по времени с моментом, когда Англия решила ее наказать за присоединение к нейтральным странам, дружественным Наполеону, и обстреляла Копенгаген.
– Объявляю Англии войну.
Юргенсен берет на себя командование двадцативосьмипушечным кораблем-корсаром и пускает на дно девять британских судов. Десятый бой заканчивается для корсара плачевно – он взят в плен и отправлен в Ярмут.
Тут-то и начинается таинственная часть жизни Юргенсена. Казалось, корсару придется до конца жизни гнить в темницах британского Адмиралтейства, но нет, он вскоре оказывается на свободе и появляется в окрестностях Лондона. Идет 1808 год.
Некоторое время спустя некий лондонский негоциант по имени Фальп получает от Адмиралтейства разрешение снарядить судно с провизией в Исландию (это датское владение потеряло связь с метрополией из-за войны). Лондонское правительство считает, что, поставляя в Исландию продукты, можно привлечь ее на свою сторону. Возможно. Но кому англичане вверяют командование этим судном? Датчанину Юргенсену.
Юргенсен успешно справляется с поручением, возвращается в Лондон и отбывает в Исландию вторично. Но на этот раз датское правительство Исландии отказывается от продуктов:
– Согласие принять их равноценно предательству. Дания не входит в лондонскую коалицию.
– Но вы уже один раз взяли продукты.
– Одного раза достаточно.
– В таком случае вы уже не губернатор. Губернатором буду я.
На самом деле был обмен рядом взаимных ультиматумов, а закончилось все применением силы. Юргенсен провел операцию с невиданной наглостью, поскольку располагал лишней дюжиной человек. Изгнав губернатора, он тут же публикует декларацию, где утверждается, что «исландский народ уничтожил нетерпимое иго датского владычества и единодушно призвал его возглавить новое правительство». Через несколько дней (11 июля 1809 года) новая декларация: «Мы, Юрген Юргенсен, берем на себя управление общественными делами и титул протектора (защитника). Мы имеем полное право объявлять войну и заключать мир с иностранными державами».
Пока суд да дело, в порт Рейкьявик заходит британский военный корабль. Его капитан сходит на берег, читает расклеенную повсюду декларацию и едва не лишается чувств. Полное право вершить войну и мир! Юргенсен зашел слишком далеко.
– Немедленно арестовать этого человека!
И датчанина снова везут в Англию и сажают в тюрьму Тохилл-Филдс. Он сидит в ней несколько месяцев среди отпетых рецидивистов и становится игроком. Эта страсть заведет его далеко по дурной дорожке. После тюрьмы Юргенсен окажется в Испании и Португалии.
Вряд ли приходится сомневаться в том, что Юргенсен перешел на службу к англичанам еще после первого ареста. Адмиралтейство распознало в нем одаренного, умного авантюриста, относящегося к тому типу необычных людей, одним из которых был Лоуренс Аравийский – и шпион, и миссионер, и бизнесмен. Такого человека можно послать туда, где у британской короны возникают проблемы, где надо раздобыть нужные сведения или подготовить «акции». Юргенсен не дотянул до класса Лоуренса.
После пребывания в Испании он совершает долгое путешествие по Средиземному морю на борту британского военного судна. Где он останавливался, неизвестно. Но по возвращении в Лондон он снова попадает в тюрьму за карточные долги. На этот раз в тюрьме раскрылся новый талант Юргенсена – он пишет трагедию, «навеянную жестоким расстрелом герцога Энгиенского по приказу Наполеона» и «Статистическое эссе о Русской империи».
И вновь Форин-оффис вызволяет его и отправляет с тайной миссией на континент. Юргенсен проигрывает почти все выданные ему деньги, но миссию выполняет. Его встречают с распростертыми объятиями.
Но он не может совладать со страстью к игре и залезает в новые долги. Опять тюрьма, на этот раз Ньюгейт. Его отпускают на свободу при условии, что он покинет Англию. Обещание Юргенсен дал, но не выполнил его, поскольку снова стал играть. А в октябре 1825 года оказался в плавучей тюрьме «Жюстисия» в Вулвиче, откуда каторжников отправляют на остров Тасмания.
В Вулвиче Юргенсен сталкивается с микромиром отверженных, замкнутым мирком, не имеющим никакой связи с окружающей жизнью. Власти – охранники, офицеры – действуют, как тираны. «Когда инспекционный комитет палаты представителей посещает плавучие тюрьмы, в них царит образцовый порядок. Горе тому, кто осмелится открыть рот и сказать что-либо иное, кроме того, что на борту к ним относятся по-человечески и с большой терпимостью. Я видел, как один капитан убил какого-то несчастного подростка только за то, что тот не успел убраться с его дороги. Все содержится в тайне и секрете». Юргенсен признает, что благодаря своей пронырливости, а также чьей-то негласной помощи он не был закован в цепи, как его сотоварищи.
«Казалось бы, – пишет Юргенсен, – каторжники, сосланные в исправительные заведения для отбывания наказания за преступления, должны исправляться. Ничего подобного, и днем и ночью они без зазрения совести воровали все, что подворачивалось под руку». Пребывание на каторгах и в тюрьмах еще менее, чем сегодня, способствовало моральному возрождению преступников. Заключенные плавучей тюрьмы «Жюстисия» не выказали ни радости, ни горя, когда их погрузили на «Вудмен», который взял курс на Тасманию.
«Мы отплыли из Ширнесса со ста пятьюдесятью каторжниками на борту и отрядом солдат, которых иногда сопровождают жены и дети. Мы еще не вышли из Ла-Манша, как попали в бурю, основательно потрепавшую корабль. Форштевень расшатался до того, что в медицинский пункт попало огромное количество воды. Для тех, кто никогда не плавал по морю, положение представлялось катастрофичным – крохотные помещения были переполнены людьми в цепях. Многие из них страдали от морской болезни, что только усиливало неудобство их положения».
В нескольких строках Юргенсен изложил основные проблемы перевозки каторжников на борту транспортных судов. Прежде всего следует отметить, что для этой цели арматоры снаряжали самые ветхие посудины. В долгой хронике ссылок существует немало упоминаний о судах, которые следовало поставить на прикол в порту, ибо они пускали воду через все щели.
И все же эти суда уходили в дальние плавания по сложным маршрутам, где несколько позже во время «чайных гонок» стали меряться силами великолепные клипера. Они пересекали зону пассатов Атлантики, огибали мыс Доброй Надежды, и им еще оставалось пройти шесть тысяч миль по южной части Индийского океана. То была самая опасная часть путешествия по постоянно разъяренному морю «ревущих сороковых», через холодную и унылую водную пустыню без единого клочка суши на горизонте. После выгрузки оставшихся в живых каторжников в Хобарте суда пускались в обратное, еще более трудное плавание. Возвращаться тем же путем было нельзя: в те времена суда не могли ходить навстречу яростным западным и юго-западным ветрам, которые почти без перерыва дуют в этих широтах. И дряхлые суда отправлялись на восток, чтобы ветер дул с кормы. Перед ними лежали шесть тысяч миль по южной части Тихого океана в направлении Южной Америки, а точнее, мыса Горн. Обогнув мыс Горн, суда брали в Южной Атлантике курс на север, отыскивали в зоне затишья у тропика Рака юго-восточные пассаты, добирались до зоны затишья у экватора, находили северо-восточные пассаты и снова попадали в зону затишья Северного тропика, где чаще всего застревали надолго, и наконец, поймав благоприятный западный ветер, входили в Ла-Манш, откуда до английских портов рукой подать.
Собственно говоря, они совершали подлинные кругосветные плавания, которые в наше время участники крупнейших гонок проделывают на специально созданных судах с повышенной парусностью, пытаясь установить рекорд скорости. Можно считать чудом, что эти дырявые «коробки из-под мыла» для перевозки каторжников совершали в течение полувека подобные путешествия. Многие из них погибли, исчезли, и их судьба осталась неизвестной. И все же большинство судов успешно совершало эти переходы из года в год со скоростью шести – восьми узлов; они набирали воду, но не шли ко дну, прыгая на волнах, как пробки.
Эти суровые даже для профессиональных моряков условия плавания оказывались жесточайшим испытанием для каторжников, которых чаще всего перевозили в тесных трюмах. До 1830 года смертность среди них была чудовищной: многие суда довозили до Хобарта лишь половину несчастных.
Условия жизни каторжников на борту были невыносимыми и по причине скаредности капитанов, которые без зазрения совести набивали карманы деньгами, отпущенными на питание заключенных. Случалось, что они доставляли в Хобарт ходячие скелеты и тут же принимались распродавать провизию. Никто не жаловался на злоупотребления, тем паче что каторжника и слушать бы не стали.
О злоупотреблениях хорошо знали. В 1820 году Адмиралтейство приняло решение, что на каждом транспорте, перевозящем заключенных, должен присутствовать врач-хирург военно-морского королевского флота, который будет нести личную ответственность за физическое состояние ссыльных по прибытии в Тасманию. «Этот офицер, – пишет Юргенсен, – получает половину своего содержания и по полгинеи за голову каждого каторжника, которого он живым и здоровым доставит на место назначения, в чем ему выдают сертификат, подписанный губернатором колонии».
Переход «Вудмена» закончился не самым худшим образом: умерло всего двенадцать человек, в том числе и врач; их унесла «какая-то мозговая горячка». Чтобы дать отдых команде, капитан «Вудмена» сделал остановку в Кейптауне, где запасся провизией. Часть капитанов предпочитала отдыхать в Рио-де-Жанейро. Это удлиняло путешествие на целый месяц (в среднем переход длился 127 дней, а если делать крюк с остановкой в Рио, то 156). Но здесь офицеры и матросы закупали спиртное и табак, которые с выгодой перепродавали по прибытии в колонию. Арматоры проявляли недовольство:
– Вы не имели права заходить в Рио.
– У меня кончилась пресная вода.
Капитан – судья и бог на корабле, и потому его слово нельзя подвергать сомнению.
Такие условия содержания узников объясняют относительную частоту мятежей. Чаще всего они происходили после остановки в Рио. Горстка солдат на баке и горстка солдат на шканцах, капитан и несколько офицеров, часто недовольная команда и хирург – все думают лишь о своей выгоде, а внизу, в трюмах, находится более сотни отчаявшихся людей, среди которых есть отпетые преступники, а потому малейшая искра может привести к взрыву. Известно, что многие суда, перевозившие каторжников, исчезли, и их исчезновение покрыто завесой тайны. Вину можно возложить и на бури, и на отвратительное состояние судов. Но иногда каторжникам удавалось захватить свою плавучую тюрьму. Те, кто не попадал в кораблекрушение, предпочитали умалчивать о своих похождениях.
На этих судах-каторгах случалось всякое. К примеру, расскажем о гибели «Джорджа III». Об этой трагедии сохранилось множество воспоминаний, поскольку судно, в трюмах которого было заковано двести каторжников, потерпело кораблекрушение в ночь на 18 апреля 1835 года прямо в устье Дервента. Во время следствия всплыли подробности, которые позволяли судить о том, в каких жестоких условиях приходилось жить каторжникам на борту судов-тюрем.
«Джордж III», четырехсоттонный трехмачтовик, отплыл из Вулвича 14 декабря 1834 года, имея на борту двести ссыльных, в том числе сорок детей, и сто восемь человек команды вместе с солдатами, часть которых сопровождали жены; во время путешествия родилось еще два ребенка и общее количество людей достигло трехсот десяти. Когда судно вошло в канал Антрекасто, в устье Дервента, четверть каторжников уже умерли от цинги.
Ссыльные, взрослые и дети, сидели в глубине трюма в некоем подобии большой клетки. В самом начале путешествия судно попало в бурю, и капитан приказал задраить люки. Гулявшая по палубе вода проникала во все щели старой посудины. Буря усилилась во время перехода по Бискайскому заливу. Заключенные в клетке дышали спертым воздухом и лежали на ледяной подстилке из мокрой соломы, пропитанной рвотой и экскрементами.
Когда буря кончилась, заключенных стали терзать муки голода. Пища, которую им давали, давно сгнила, и от нее отказывались даже самые голодные. Поэтому к концу второго месяца плавания, когда «Джордж III» оказался в зоне экваториального затишья, на нем вовсю свирепствовала цинга. Каторжники умирали по двое в день. Главный парусный мастер явился к капитану:
– Так продолжаться не может. Все запасы парусины уходят на мертвецов. Я снимаю с себя ответственность, если понадобятся запасные паруса.
Капитан отдал приказ, и мертвецов стали выкидывать за борт без всяких церемоний, даже не привязывая к их ногам груза, возлагая функции санитаров на акул.
Несмотря на столь тяжелое положение, капитан решил не делать остановки в Кейптауне, а обогнул мыс Доброй Надежды и вошел в зону холодных «ревущих сороковых». Оставшиеся в живых каторжники по-прежнему сидели в клетке, с тревогой вслушиваясь в яростные удары волн о борта судна, и мокли в воде, которая захлестывала палубу и затекала в медицинский пункт, на камбуз и, конечно, в трюм. Наконец через сто сорок восемь дней после отбытия из Вулвича вахтенный заметил сушу. Несмотря на негостеприимность западного побережья, исхлестанного ветрами и волнами, Земля Ван Демена показалась всем долгожданным убежищем, ведь они пережили четыре месяца ада. В медицинском отделении лежало шестьдесят цинготников. Их состояние было очень тяжелым, и врач считал, что из них выживет не более десяти.
– Хорошо бы остальные подохли на суше, – сказал капитан. – Тем меньше смертей припишут нам. Надо поскорее достигнуть места назначения.
Он решил провести «Джордж III» в устье Дервента через канал Антрекасто, то есть идя на максимальный риск.
Скала, на которую «Джордж III» сел в два часа ночи, до сих пор носит имя этого судна. Жестокое волнение начало крушить корабль. Рухнули мачты. Команде никак не удавалось спустить спасательные шлюпки. Вода в трюме поднималась. Инстинкт самосохранения оказался столь сильным, что каторжники взломали клетку. Они попытались выбраться на палубу в кандалах. Их встретил ружейный огонь, и двое из них тут же упали мертвыми. В невероятной сутолоке насмерть затоптали прежде всего стариков и детей. Наконец команда спустила шлюпку. Из-за волнения и течений ей удалось пристать к берегу лишь на заре. Судно разваливалось, и каторжникам наконец разрешили выйти на палубу. Против ожидания они вели себя спокойно и помогали команде. Но когда шлюпка вернулась за остальными, на борту осталась всего горстка людей, в том числе несколько каторжников. Прочих унесло волнами.
В Лондоне началось следствие, чтобы отыскать виновников кораблекрушения. В день суда из двенадцати присяжных явилось лишь восемь.
– Нет кворума, – заявил судья. – Дело переносится.
И о нем забыли.
Такие события происходили – это следует хорошенько запомнить – при полном равнодушии и даже цинизме со стороны колонистов, хотя большинство из них составляла бывшие каторжники, которым удалось влиться в общество свободных поселенцев. В 1845 году в Бассовом проливе близ острова Кинг было распорото рифом судно «Катараки» из Ливерпуля. На его борту находилось более четырехсот колонистов. Спаслось только девять человек. Австралийская «Порт-Филипп газетт» комментировала гибель судна в следующих словах: «Может ли страна равнодушно смотреть, как подкрепление из новых колонистов гибнет буквально под носом у нас и край по-прежнему задыхается от нехватки рабочих рук?» Но здесь речь идет о свободных людях, а не о каторжниках.
Окрестности острова Кинг издавна приобрели славу опасных вод: кораблекрушения там происходили в течение всего XIX века, а особенно в первые пятьдесят лет, пока не были разведаны глубины. Через десять лет после «Катараки» в тех же местах погибла «Нева», шедшая из Корка в Сидней. На борту судна находилось двести сорок человек, в том числе сто пятьдесят женщин, отправленных в ссылку вместе с детьми. Все они погибли, поскольку были заперты в трюме. Спаслось всего пятнадцать человек из команды.
Драма «Невы» обращает наше внимание на любопытный факт – в эпоху, когда ссылка каторжников в Австралию почти прекратилась (но она продолжалась на Тасманию), австралийцы по-прежнему принимали ссыльных женщин. В истории всех колоний женщина всегда была ценным и редким товаром. Множество судов везли в Австралию и Тасманию только женщин.
Официальные английские архивы, относящиеся к этим плаваниям, претерпели в викторианскую эпоху основательную чистку, но газеты и рассказы сохранились. В правилах указывалось, что женщин «следует запирать» на ночь. Но для офицеров, державших ключи от дортуаров, искушение было слишком велико, тем более что после долгого пребывания в тюрьме женщины сами стремились вступить в связь с мужчинами. Если не считать полного отсутствия морали, все остальное на борту проходило нормально. После такого плавания женщины нередко прибывали в порт назначения беременными. И конечно, в этих условиях свирепствовали венерические болезни.
Трудности иного рода возникали на судах, которые везли свободных эмигрантов. Их набирали в Англии специальные агентства, которые публиковали в газетах завлекательные объявления: «1 мая из Грейвсенда в Хобарт на Земле Ван Демена уйдет прекрасное судно водоизмещением 500 тонн с опытным хирургом на борту для обеспечения удобств и лечения эмигрантов во время плавания. Девушки и вдовы с отменной репутацией в возрасте от пятнадцати до тридцати лет, которые желают улучшить свою жизнь и отправиться в эту прекрасную процветающую колонию, где женщин не хватает и, следовательно, требуется множество высокооплачиваемых служанок и прочей женской прислуги, могут получить право на проезд, заплатив всего пять фунтов. Те, кому не под силу собрать указанную сумму, могут взять билеты и оплатить их в колонии в разумные сроки после прибытия, когда заинтересованные лица соберут необходимые средства или получат правительственную помощь... Женщинам будет оказана помощь в момент приезда в Хобарт, им представят список различных мест и укажут размер жалованья, чтобы они могли сделать выбор по своему желанию... Необходимо, чтобы просьба о поступлении на службу сопровождалась сертификатом о достойном моральном поведении».
В конце объявления подчеркивалось, что в Хобарте создан «Дамский комитет для помощи прибывающим женщинам».
По этим объявлениям на суда являлись не только девушки и вдовы с безупречной репутацией, но и девушки и женщины сомнительного поведения, служанки таверн, несчастные работницы, подрабатывающие проституцией, статистки театров, скрывающиеся от полиции воровки. Все они мечтали об иной жизни. Садились на эти суда и профессиональные проститутки, которые вовсе не стремились к радикальной перемене жизни и думали лишь о том, как с выгодой использовать свои таланты в стране, где женщины были редкостью. Контингент уезжавших женщин был весьма разнородным.
Некоторые пассажирки уступали настояниям офицеров и команды без какого-либо сопротивления, другие возмущались: «Я женщина честная!» Но офицеры располагали возможностями давления в форме «официальной рекомендации», которую они могли дать той или иной пассажирке для поступления на службу или выхода замуж. Тех, кто не соглашался, просто-напросто насиловали. Не каждая женщина, которой удалось защитить свою добродетель, получала достойное вознаграждение в конце путешествия. Прочтите отчет тасманской газеты о прибытии транспорта «Стратфилдсей» в августе 1834 года:
«Рано утром в субботу по городу разнеслась весть, что в полдень начинается высадка свободных женщин. Прошло несколько часов, пока женщины заполнили все лодки и их отбуксировали на Новый мол. К этому моменту толпа мужчин, ожидающих высадки женщин, выросла до двух тысяч человек. Как только первая шлюпка пристала к берегу, люди бросились к ней, а полудюжине полицейских едва удалось освободить проход для женщин. Последовали отвратительные сцены. К женщинам в резкой форме обращались с самыми грубыми предложениями, а некоторые наиболее разнузданные негодяи допускали большие вольности, хватая женщин и выкрикивая непотребные слова. Все девушки плакали. Но их слезы вызывали у негодяев только взрывы хохота. Когда женщин привели в Бельвю и разместили в приготовленном для них доме, толпа окружила его. Волнения продолжались всю ночь. Беспорядки едва удалось пресечь».
По словам репортера, волнения продолжались двое суток, и он заканчивает статью следующими словами: «Из рук вон плохая организация дела могла привести к неисчислимым несчастьям и бедствиям. Мы надеемся, что в случае прибытия нового пополнения нашего населения будут приняты строгие меры предосторожности и сцены вроде тех, которые мы описали, не смогут опозорить нашу колонию».
Импорт женщин для заселения, колоний осуществлялся не только в Австралию и Тасманию; история изобилует многочисленными свидетельствами подобной практики. Но нигде не было столь гнусных сцен, как та, что описана выше. Меня потрясло, как флибустьеры принимали женщин, направленных администрацией в 1667-1668 годах на остров Тортуга. Моральные качества этих женщин вряд ли были выше, чем у несчастных, подвергшихся оскорблениям в Хобарте. «Береговые братья» святостью не отличались. Однако в таких обстоятельствах они вели себя пристойно и приняли первое судно даже с некоторой робостью, как слишком дорогой подарок. Они покупали женщин с торгов и женились на них. Подавляющее большинство последних стало образцовыми супругами.
И в Хобарте все завершилось как нельзя лучше: все женщины вышли замуж и все родили детей. И зачем было осыпать их оскорблениями? Неподконтрольный комплекс пуританской неполноценности? Грубость бывших каторжников? Флибустьеры по сравнению с ними выглядели джентльменами.
Последнее исправительное заведение Тасмании, Порт-Артур, закрылось в 1877 году. Туда сажали самых отпетых – пойманных и наказанных беглецов и ссыльных, отказавшихся быть рабами у колонистов (среди последних было уже много и бывших каторжников). Порт-Артур открыли в 1830 году, незадолго до ликвидации первого исправительного заведения – Порт-Маккуори (1833 год). Среди ссыльных, от которых избавлялась Англия, оба заведения заслуженно пользовались мрачной славой.
То были подлинные концентрационные лагеря, если не лагеря смерти. О повседневной жизни в Порт-Маккуори ходили легенды. За любой проступок полагалась казнь через повешение. Людей почти не кормили, и там отмечались случаи людоедства. В Порт-Артуре заключенные были полностью отрезаны от мира, то есть от прочей части Тасмании, узкой полоской земли, где водились дикие собаки. Власти оставили эту территорию одичавшим животным – ни одна лошадь, ни одно вьючное животное никогда не ступало в эту зону. Скованные единой цепью каторжники выполняли тяжелые работы до тех пор, пока не валились с ног в полном изнеможении. За малейшую провинность полагался кнут. В Порт-Маккуори каторжники совершали убийства в надежде быть приговоренными к повешению. Вот свидетельство одного священника, бывшего свидетелем этой гонки насилия в Порт-Маккуори: «Когда я называл имена людей, которых ждала смерть за убийство, каждый, слыша свое имя, либо падал на колени и благодарил Бога за освобождение из столь ужасного места, либо стоял, не сдерживая слез радости. Я никогда не видел более ужасной сцены».
За хорошее поведение ссыльные (рабы – слуги колонистов) могли получить свободу при непременном условии оставаться жить на острове. Нередко они становились жертвой несправедливости: хозяева-садисты либо скупцы, заинтересованные в сохранении низкооплачиваемого работника, направляли местным властям неблагоприятные отчеты. Стоило ссыльному задержаться после отлучки, выпить лишнего в праздничный день, быть замеченным в «сомнительных» посещениях, как его отправляли на корчевку кустарника или леса либо на строительство общественных дорог, а месяца через два-три возвращали прежнему хозяину. Если же хозяин не был лишен человеческих чувств, он выдавал каторжнику «отпускной сертификат», и тот практически становился свободным.
Процесс либерализации длился очень долго. В первые десять – двадцать лет Тасмания была для ссыльных сущим адом. Губернатор Сорель (1817-1824) указывает в одном из отчетов для Лондона на временное улучшение положения: «В прошлом году кнутом биты лишь три четверти каторжников». Не имея возможности бежать, поскольку вокруг острова простиралось пустынное море, и видя сравнительно малое количество охранников, заключенные не раз пытались захватить власть на острове в свои руки. Но мятежи сурово подавлялись. «Губернатор Сорель расправился с мятежниками, – читаем мы в одной из английских газет того времени. – Белые уничтожили цветных». И никаких подробностей.
Когда на Тасманию прибыли овцеводы, правительство стало раздавать им земли и каторжников в придачу. Интеграция в конце концов осуществилась, жизнь на острове стала мирной, поскольку среди каторжников, высылаемых из Англии, становилось все меньше настоящих преступников и все больше обычных людей – голодающих бедняг, укравших кусок хлеба или несколько картофелин. Кроме того, появились первые политические заключенные из Ирландии. К весьма своеобразным личностям можно отнести и попавших туда горе-администраторов вроде экс-короля Исландии Юргенсена. Жизнь Юргенсена на Земле Ван Демена совсем не похожа на жизнь заключенного. Сначала он работал в канцелярии губернатора (он умел писать; более того, администрация опекала его: он слишком много видел и знал), потом главным редактором хобартской газеты, он ушел с последней службы по причине, изложенной в его воспоминаниях: «Владелец газеты настаивал, чтобы каждый служащий слушал молитвы три раза в день. Но их читали слишком долго нудным тоном и скудным языком».
Получив свободу, Юргенсен перепробовал множество профессий – был полицейским агентом, разведчиком полезных ископаемых, лесничим «Ван Демен ланд компани» – и, по-видимому, жил очень счастливо. Он женился на женщине старше себя, обладавшей отменным здоровьем и неистребимой любовью к крепким напиткам. Умер он в возрасте шестидесяти пяти лет в хобартской больнице, совсем забытый своими «соотечественниками», и сегодня никто не может указать, где находится его могила.
ЧАЙНЫЕ ГОНКИ
Вторая половина мая 1866 года. На причалах Фучжоу в устье реки Минцзянь царит необычайное оживление. Через этот порт осуществляется торговля с западными странами. Здесь можно встретить богато одетых китайцев, кули в лохмотьях или с набедренной повязкой, которые перетаскивают тюки; женщин очень мало, зато много европейских и малайских моряков, арабов и негров. В воздухе носятся запахи рыбы, древесного угля, пеньки, смолы, пряностей – ни с чем не сравнимый аромат азиатских портов той эпохи. Магазины, склады и фактории Фучжоу образуют как бы театральный задник из трехэтажных домов, крытых цветной черепицей, которая одинаково сверкает как от солнца, так и от дождя. На самом берегу теснятся типичные китайские лавочки, крытые, но без стен. Прилавки в них завалены различной пищей, бумажными игрушками и непонятными для европейцев предметами.
На реке царит не меньшее оживление, чем на причалах. По воде скользят джонки всех размеров – двухмачтовые, трехмачтовые, с поднятыми или опущенными бамбуковыми парусами. Множество джонок без мачт – они служат жильем, ресторанами, гостиницами. На волнах покачивается несчетное число мелких и крохотных лодчонок с крышами. Это лавочки, где продаются те же товары, что и на причалах.
И над этой лодочной мелюзгой величественно и элегантно возвышаются трехмачтовые клипера, участники чайных гонок. Их десять, они стоят на двух якорях посредине реки, и их борта облеплены лодчонками. По палубе клиперов муравьями снуют кули и матросы.
Во время погрузки паруса со снастями обмотаны вокруг рей и закреплены. Если бы мы вдруг перенеслись в те времена, эти суда показались бы нам настоящими гоночными яхтами. Это близко к истине, поскольку клипера принимают участие в своеобразной мировой регате, которая длится примерно три месяца. Правда, старта никто не дает. Как только судно заканчивает погрузку, оно тут же пускается в путь.
Начало чайных гонок восходит к первой половине XVII века.
1610 год. Португальский корабль из Макао приходит в Лиссабон. Среди доставленных грузов несколько тюков с чайным листом. Русские уже знают это растение, поскольку караваны из Китая стали доставлять в Россию чай еще в 1600 году. Западная Европа познакомилась с чаем в 1610 году.
1640 год. Настойка из чая подается в Лондоне только в заведении некоего Томаса Гарвея. Этого, конечно, мало, чтобы завоевать столицу. Так, Самюэль Пепис[37] упоминает о чае в своем дневнике лишь в 1660 году: «Я попросил принести чашечку чаю (это китайский напиток), который отведал впервые».
Во Франции чай появился, по-видимому, в то же время, что и в Англии. Медики объявляют его вначале вредным. Тогда поднимают голос защитники чая и хвалят его с не меньшей страстью, чем ругают противники. По их словам, чай – панацея, «которая предупреждает болезни головы, желудка и кишок, катары, разные воспалительные процессы, приливы и недомогания, ревматизмы, появление песка в моче – следствие разгульной и невоздержанной жизни». Но для потомков галлов такой язык неубедителен. В 1686 году Людовику XIV предписывают чай «для улучшения пищеварения и предупреждения жара и головокружения», но подавляющее большинство подданных продолжает игнорировать китайский напиток, прежде всего по причине его дороговизны и редкости. И только в конце XVIII века англичанам удается приучить Францию к чаю.
Россию чай завоевывает, а Англию просто-напросто покоряет. В 1776 году англичане импортируют уже шесть тысяч фунтов чая в год, и их неутолимая жажда требует свершения чуда техники; создаются крупные клипера – парусники с усиленными мачтами, тонкими обводами, заостренным носом. Они похожи на морских птиц редкой красоты. Поскольку англичане поняли, что чай теряет свои качества во время долгих переходов, инженеры-судостроители постоянно работали над улучшением и увеличением размеров клиперов и сделали из них истинных гончих морей.
В 1865 году чайную гонку выиграл «Файери Кросс». В мае 1866 года он числится среди фаворитов, но заядлые спорщики как в Англии, так и в Китае – самое большое количество игроков живет в этих странах – заключают пари и ставят крупные суммы на два других клипера – «Ариэль» и «Типинг», чьи капитаны пользуются заслуженной репутацией.
Рано утром 30 мая старпом «Ариэля» зашел в каюту капитана Кея.
– Капитан, буксировщик готов взять нас на буксир. Но у меня дурная новость: «Файери Кросс» ушел на заре.
Кей остался невозмутимым.
– Я знал, что он немного обойдет меня в Китайском море. Робинсон изучил местные течения как свои пять пальцев. Но я его нагоню в Индийском океане, поскольку «Ариэль» только построен и позволяет идти на риск. И я рискну. Передайте трос на буксир. Я поднимаюсь на мостик.
Сильный ветер поднимал волну на желтых водах реки Минцзянь. Горизонт застилала дождевая завеса. Когда буксир, крохотное паровое колесное судно, доставивший лоцмана, едва не задел борт «Ариэля», Кей ничего не сказал, но принял китайца с ледяным презрением.
Идти на буксире по вспененной реке среди множества груженых джонок и сампанов нелегко. Двигатель буксира был слишком слабым, и суденышко боролось с волнами изо всех сил, пытаясь вывести «Ариэль» из устья. Мощный порыв ветра отбросил его назад, и оно снова задело корпус «Ариэля».
– Достаточно! – сказал Кей. – Пусть он отдаст трос!
Он сообщил лоцману, что больше не нуждается в его услугах, и дал приказ поднять марселя[38], затем велел поставить остальные паруса. Три мачты «Ариэля» забелели, словно маяки, на серой воде Китайского моря. К полудню на фоне дождя слева по борту появился силуэт другого клипера.
– Мы нагнали «Файери Кросс»! – закричали палубные матросы.
Кей, стоявший на мостике рядом с вахтенным офицером пожал плечами:
– Бизань-мачта «Файери Кросса» ниже. Это «Типинг».
«Типинг» отплыл накануне вечером. Кей не считал его серьезным конкурентом. Северо-восточный муссон дул с постоянной силой. За первые сутки «Ариэль» прошел 190 миль, затем 195 и на третьи сутки – 240. Нормальная средняя скорость. «Ариэль» настиг «Типинга» через двое суток, и оба судна пошли вровень. Их борьба продолжалась целую неделю. Кей ничего не говорил, но каждые полчаса спрашивал вахтенного на марсе[39] фок-мачты[40], не показался ли впереди «Файери Кросс». Горизонт был пуст. Матросы ругались и сплевывали за борт с подветренной стороны. Лишь рулевому разрешалось сплевывать на палубу клипера. Поскольку он жевал бетель, на мостике перед рулевым колесом образовался коричневый полукруг.
Составить определенное мнение о качестве экипажей этих клиперов необычайно трудно. Нередко утверждалось, что матросов отбирали тщательнейшим образом, но некоторые происшествия наводят на мысль, что среди них попадались и бездельники, и пьяницы, завербованные в последний момент. Капитаны прибегали к помощи вербовщиков, чтобы заменить беглецов. Правда, в море этот человеческий мусор попадал в ежовые рукавицы и его использовали с полной отдачей под надзором умелых матросов, не желавших выполнять чужую работу. Более того, перед началом чайных гонок экипаж делал ставку на свое судно; так же поступали и взятые накануне плавания пропойцы.
Матросы «Ариэля» злились, что «Типинг» не отстает, и, как вышколенные псы, бросались по свистку боцмана обтягивать шкоты[41] того или иного паруса. Муссон дул так равномерно, что «Ариэлю» во время перехода по Китайскому морю не приходилось менять галсов[42].
Не делал этого и «Типинг». Но через неделю и без каких-либо видимых изменений в парусах «Типинг» замедлил ход и отстал. Как мало нужно, чтобы изменить поведение большого скоростного парусника в море! Может ослабеть фордун[43] или бакштаг[44], изогнуться рея[45], обрасти водорослями и ракушками корпус, и его поверхность станет менее гладкой. «Типинг» отставал все больше и 15 июня днем исчез за горизонтом.
– Мы идем первыми. Скорее всего мы обошли «Файери Кросс», не заметив его.
Так считали матросы и часть офицеров. Но Кей не разделял их оптимизма и оказался прав. 20 июня в Зондском проливе малайский лоцман из Джакарты сообщил, что «Файери Кросс» прошел двое суток назад. Страсти вокруг гонок кипели по всему маршруту перехода. Среди моряков не было равнодушных. «Типинг» прошел Джакарту через двое суток после «Ариэля», за ним шли еще два клипера – «Серика» и «Тайцинг».
– Я обойду «Файери Кросс» в Индийском океане. И пойду на любой риск.
Кей намеревался полностью использовать мощное дыхание муссона, беспрепятственно дующего над водным простором.
– Поставить все лиселя[46] и поднять паруса на штагах[47].
«Ариэль» походил на летящий храм. Такелаж пел и вибрировал под напором ветра. Матросов тревожила эта песнь. Они частенько поднимали голову, с беспокойством поглядывая на мачты, и почти не разговаривали друг с другом. В Китайском море работы было мало, и матросам не часто приходилось карабкаться по выбленкам. Если люди не отбывали вахту, они неспешно скребли дерево, лакировали, красили, драили медь – обычный туалет судна для поддержания его красоты. В Индийском океане распорядок изменился. Муссон представлял собой великую неукрощенную силу, к тому же капризную: ветер то слабел, то усиливался, иногда он слегка менял направление. Не один капитан приказал бы подбирать некоторые паруса, когда усиливался ветер. Кей действовал иначе: на «Ариэле» стояли все паруса, и матросам казалось, что мачты трещат. Свободные от вахты матросы спали одетыми, не снимая сапог, поскольку дудка[48] боцмана могла в любое время вызвать их на палубу. Окончившие вахту молча жевали в сумрачном матросском кубрике скудную пищу, запивая ее. Пили ром, разбавленный водой. Иногда раздавались крики, возникали ссоры, кое-кто терял голову и начинал насвистывать. А ведь всем известно: пение приносит добро даже в самые тяжкие моменты, а свист накликает на вашу голову ярость всех чертей.
Однажды ночью в конце июня сверху послышался треск – сломалась брам-стеньга, верхняя часть мачты. Она не выдержала постоянного давления ветра на парус. Осталось неизвестным, насвистывал ли кто-либо на борту в эту ночь или нет, но морские историки нашли в судовом журнале «Ариэля» только коротенькую запись о происшествии 28 июня: «Шесть часов утра. Закончен ремонт брам-стеньги». Надо иметь живое воображение и хорошо знать море, чтобы правильно оценить истинное значение этих коротких строк. Для ремонта брам-стеньги в открытом море надо: 1) забраться на верх мачты, то есть оказаться на высоте тридцати метров над палубой; 2) закрепиться чуть ниже надлома, чтобы не сорваться; 3) поймать надломленную часть, которая бешено носится над головой; 4) установить ее на место и накрепко привязать к брусу, поднятому снизу. Все это проделывается под жуткий рев ветра, тогда как парус брам-рея[49] бьется, слепит, царапает и норовит сбросить тебя вниз. Возможно, наверху работали одновременно два человека, но трудно себе представить, как им это удалось, тем более что ремонт, законченный, согласно записи в судовом журнале, к шести часам утра, производился ночью, почти в кромешной тьме.
Матросы и даже офицеры надеялись, что после столь досадного происшествия капитан уменьшит количество парусов. Но нет. Он лишь подобрал парус брам-рея, пока чинилась мачта, и «Ариэль» побил свой ежедневный рекорд, пройдя за сутки 330 миль, то есть шел со средней скоростью тринадцать узлов. Вахтенный матрос на марсе осматривал горизонт, особенно впереди по курсу, в надежде увидеть «Файери Кросс». Но море оставалось пустынным.
Когда «Ариэль» проходил мимо острова Маврикий, от местного лоцмана узнали, что «Файери Кросс» прошел двумя сутками ранее. Кей дал приказ вновь отпустить парус на брам-рее. Он решил поставить на карту все. Мыс Доброй Надежды он обогнул лишь три часа спустя после «Файери Кросса». А утром все увидели впереди большое парусное судно – «Файери Кросс». Во второй половине дня «Ариэль» с легкостью догнал «Файери Кросс», который словно прилип к морю, прижатый чьей-то невидимой гигантской ладонью. Матросы «Ариэля» бесновались от радости. Кей выдал команде двойную порцию рома и пива.
Читать бесплатно другие книги:
