Дивизия особого назначения. Пограничники бывшими не бывают! Хабибов Фарход

© Хабибов Ф.А., 2016

© ООО «Издательство «Яуза», 2016

© ООО «Издательство «Эксмо», 2016

Пролог

2014 год. г. Верхняя Пышма. Андрей Нечипоренко

Народу у дома генерала Нечипоренко собралось много, даже во дворе все не вместились, многие стояли на улице. А машины почти всю улицу заняли. Дед у Андрея уважаемый человек… То есть был… Андрей никак не может привыкнуть к тому, что его деда уже нет. Генерал-майор танковых войск в отставке Александр Никитич Нечипоренко умер, и сегодня его провожают в последний путь. Все, как положено: почетный карул, военный оркестр, награды на подушечках… Только Александру Никитичу уже все равно. А Андрею?.. Этого даже сам Андрей не знает. Умом он, конечно, понимает, что его дед все эти последние почести заслужил, а вот душой… Только душу лишний раз рвут всеми этими церемониалами. Еще и родители Андрея не приехали, ведь они сами болеют. Отец, конечно, рвался, и Андрей его еле отговорил. Куда ему! Чтоб потом вторые похороны устраивать! Нет, пусть дома сидят, в своем Подмосковье, и сыну спокойнее. Ведь не мальчик он давно, сам со всем справится. Хоть и немного растерялся поначалу. Так уж вышло, что Андрей самостоятельно еще никого в этой жизни не хоронил. Ну ничего, справился. Да и военкомат, командование округа, даже из музея Боевой славы Урала помогли, ему почти ничего делать и не оставалось… Правда, они хотели хоронить генерала на мемориальном кладбище. Да внук не дал. Решил, что деду лучше будет лежать рядом с бабушкой. Есть ли там что, после смерти, нет ли, а все равно дед бы согласился. Он и при жизни не особо все эти церемонии любил. У него соседи-то не знали, что рядом отставной генерал живет.

Когда уже могилу зарывать начали, Андрея как заело. Стоял, слушая, как комья земли по крышке гроба стукают, а в голове у него ворочалась одна мысль всего, но дурацкая-предурацкая. Не о деде думал Андрей и не о том, что его не стало, а: «Получается, что 9 Мая мне теперь поздравлять уже некого!» И стыдно было Андрею, но и мысль эту навязчивую он отогнать никак не мог…

На третий день решил Андрей вместе с сыном Артемкой разобрать дедовы вещи. Ну, какие там вещи! В основном книги, документы старые. Книжными стеллажами почти вся гостиная уставлена была, свободное место только для дивана со столом оставлено было. А в спальне у генерала письменный стол стоял, рядом – этажерка, которая, наверное, еще дедовых родителей помнила. Вот на верхней полочке этой этажерки Андрей и обнаружил альбом со старыми фотографиями. Огромный такой, в переплете из натуральной кожи с тиснением, странички калькой проложены, а на каждой странице фигурные прорези, чтоб в них уголки фотографий заправлять. Еще в детстве Андрей у деда с бабушкой не раз гостил, и фотографии, конечно, ему показывали много раз. Видел он, конечно, разные фотографии семейства всех времен. Но этот альбом ни разу на глаза Андрею не попадался. Ведь те свои фотоснимки, которые дед показывал ему, тогда еще мелкому (да и потом), были или еще довоенными, или уже примерно с 1943 года, где дед уже был с погонами.

А этот альбом был заполнен снимками, сделанными, судя по всему, в начальный период войны. Вот генерал (тогда еще лейтенант) на фоне сгоревшего немецкого танка с куцым стволом – дед в форме РККА тех времен, без погон, с какими-то геометрическими знаками различия на петлицах, что там у него конкретно – не разобрать. А вот дед в немецкой форме, а вокруг улыбающиеся лица его сослуживцев, причем часть из них в немецкой форме, часть – в советской, некоторые и вовсе в гражданской одежде. Но все с оружием, видимо, партизаны.

Почему Андрей никогда не видел этого альбома? Не знает никто… Ведь он в детстве каждое лето проводил в этом доме, да и потом старался почаще заезжать, особенно после того, как бабушка умерла. И Андрей наизусть знает здесь вроде бы каждую мелочь, каждую безделушку! Но этот альбом не приметил ни разу.

Присел Андрей с альбомом на краешек дедовой кровати. Сидел, медленно перелистывал, рядом Артемка сидел, сопел и внимательно рассматривал фотографии. Из начала в конец, из конца – опять в начало. Всматриваются внук и правнук генерала в лица, разглядывают детали… Отец с сыном, наверное, так часа два просидели, не меньше. И вот в какой уже раз перевернул Андрей последнюю страницу и заметил, что из-за фотографии, изображающей деда у немецкого танка со звездой на башне, торчит уголочек бумажки. Причем если фотографии старые, давно пожелтевшие, с трещинками, то бумажка свежая и беленькая. Андрей вытаскивает бумажку, Артем нетерпеливо берет бумагу из рук отца и читает:

«Алексей, если ты читаешь эту записку и смотришь эти фотокарточки, значит, меня уже нет в живых. Я никогда не рассказывал тебе про начало Великой войны и хочу, чтобы ты, открыв сундук, что стоит в подполе избы, ознакомился с содержимым. А дальше решай сам, что с содержимым делать. А обо мне скорбеть не надо, я прожил долгую и насыщенную событиями и встречами жизнь. Дай бог каждому прожить столько.

Твой дед, советский танкист Александр Нечипоренко».

Артем с Андреем наперегонки спустились в подпол. Это даже не подпол, а целый подвальный этаж с окошечками под потолком! Там, кроме солений-варений бабушкиных, у деда еще и целая мастерская была оборудована. Старый сундук Андрей помнил хорошо, он там, рядом с верстаком, стоял всегда, но был постоянно заперт. Когда-то он спрашивал бабушку, что же в нем хранится, и она тогда ответила: «Да ничего, просто выбрасывать жалко, вот и убрали, чтоб не мешался». Сундук обнаружился там, где всегда и стоял. Но в замке торчал ключ. Артем быстро повернул его, затем не без труда откинул довольно-таки тяжелую крышку…

Поверх всего лежала аккуратно сложенная форма командира Красной Армии – тех самых времен, когда в РККА еще не было погон, под ней обнаружился комбез танкиста, хорошо знакомый и внуку и правнуку по фильмам о войне. А ниже вдруг оказался немецкий мундир – с дырочкой над левым карманом кителя. «С убитого немца, что ли, сняли?» Под фрицевским мундиром они обнаружили завернутый в тряпицу немецкий пистолет, весь в затвердевшей, густой смазке, жестяную коробочку с немецкими же наградами, танковый кожаный шлемофон. Такие делали только до войны, потом перешли на тканевые. На самом дне, завернутая в клеенку, лежала стопка тетрадей, судя по обложке, выпущенных еще в Германии времен гнуснопрославленного III рейха.

Андрей попросил Артема запереть сундук, а тетрадки взяли с собой. Артем по просьбе отца поставил чайник, затем оба устроились на кухне в дедово любимое кресло и начали читать, осторожно перелистывая пожелтевшие хрупкие странички, порой с трудом разбирая побледневший текст, написанный то чернилами, то карандашом. Пусть в кресле было неудобно сидеть вдвоем, но скоро неудобство было забыто, не до него было.

Самым большим шоком было то, что язык автора тетрадей оказался… ну уж очень специфичным. Со страниц тетрадок (особенно первой) на Артема и Андрея неожиданно полился обильно сдобренный «падонкаффским езыгом» лексикон-жаргон НТВ, вперемешку с ТНТ, да дешевых боевиков, выскочивших из-под пера «колычевых» или прочих, подобных им, борзописцев. Да не выражались так в середине двадцатого века! И ни отец, ни сын долго не могли понять, что это: чей-то розыгрыш, какая-то мистификация или… Но чем дальше они читали, тем язык становился культурней и приличней, да и текст перестал коробить Андрея, а Артемка сразу привык.

Спустя несколько недель после того, как я попал сюда, я решил записывать все, что со мной произошло. На эту мысль меня натолкнула чистая общая тетрадь, обнаруженная в ранце убитого немецкого солдата. Все свои мысли, эмоции постараюсь передать максимально подробно, даже дословно, как бы нелепо ни звучала фраза о «дословности передачи мыслей». За некоторые моменты мне стыдно, но писать буду только так, как было на самом деле. Вдруг это когда-нибудь кому-нибудь пригодится. И благодаря моим запискам кто-то сможет разгадать таинственный механизм, закинувший меня в это время. Да и мне самому эти записи крайне необходимы, потому что я уже порой сам не знаю, было ли со мной когда-либо хоть что-то «до того», была ли у меня в реальности жизнь в другом времени и с другой географией? Или же все эти воспоминания из двадцать первого века, который еще не скоро наступит и до которого я не доживу – всего лишь память о приснившемся странном, нелепом сне.

Виталий Любимов

Глава I

«Как кур в ощип»

24 июня 1941 года, где-то в Белоруссии, в полусотне километров от границы с Польшей

Открываю глаза, думаю: «Покемарил чуток, и баста, скоро Машундра должна подтянуться…» А вокруг какая-то хрень происходит, и не просто хрень, а гигамегатеракилохрень. Лежу я с какого-то перепугу в окопе (или то – ячейка, ну, не спец я). Короче: в земле – яма, в яме – я! Однозначно припорошен землицей… Странно, а почему не песком, я ж на пляже? Оглядываюсь тихонечко, себя осматриваю: ба! – на мне форма военная! Только вот такого фасона я точно никогда не носил… Хотя знакомая форма – по фильмам да по картинкам. Не сказать, что я к форме совсем непривычен. Когда служил на границе, у меня сперва советское х/б[1] было (причем, по-моему, рабочее, стройбатовского образца), после окончания учебки выдали «трехцветку» (так у нас камуфляж обзывали). А эта одежка, хоть и явно военная, но уж слишком непривычная, не ходил я в такой даже на маскарадах. Да и не видел вживую людей в такой… ну разве что – в кино. Плюс к тому – без погон! Я-то когда-то привык, что на мне погоны зеленые, еще и с буквами «ПВ», вдобавок – шеврон на плече «ПВ РОССИИ» с триколором. Правда, с тех пор прошло много лет. Ну, как я погранцом-то на таджикско-афганской границе был. К тому же на петлицах вместо нормальных эмблем обнаружилась какая-то фигня из скрещенных на фоне кружка мишени винтовок (Блин! – ВОХРа, что ли? Видел в детстве что-то похожее на петлицах охраны заводской проходной, когда нас на экскурсию водили), плюс какие-то три параллелепипеда или как их там – параллелограмма, что ли. Да и красный цвет петлиц до этого ко мне никакого отношения не имел… То ли мент, то ли мотострелок… На рукаве какие-то желтые уголки в количестве трех штук на красном фоне… Штаны синие с кантом, вместо берцев – сапоги… Сапоги, правда, качественные, не кирза. Яловые или хромовые, под слоем пыли не понять. Портупея офицерская, на ремне пряжка непривычной конфигурации, хоть и со звездой, кобура непривычной формы… Бред да и только!

Та-а-ак… А что так-то, коли все не так?! – как говаривал Евгений Гришковец (а кто это?)… А что у нас вокруг? Рядом человек в такой же форме лежит… Бля! – он же мертвый! Да и нижней половины тела нет!.. Вот так вот просто: ниже пояса человека нет, только что-то землей присыпанное, с землей перемешанное, тускло поблескивает, жидким сочится. Бр-р! – у меня глюки! Тут слышу, кто-то что-то непонятное говорит, причем звук, не только как будто у меня беруши вставлены, а еще и какой-то… во-во! – порнофильмовский. Ну да, точно – по-немецки гуторят. Приподнялся чуток, высунулся из ямки, оглядываюсь: двое типусов в классическом гитлеровском прикиде из фильмов. Смотрю на них с интересом: блин, реконструкторы, что ли? Вот психи! Какого хрена немцев в Таджикистане реконструировать? Ну я б еще понял реконструкцию боев с басмачами (с татаро-монголами какими, накрайняк).

И тут в мою бедную башку паровым молотом лупит мысль: «Вокруг моря нет, да и лес рядом, и кусты вокруг, и все тут какое-то подозрительно нетаджикское!» Да ни херадзе себе, чего-то я наш пляж вообще не узнаю! А за это время типусы, прикинутые в немецкое, подходят ближе и, лопоча на своем, чего-то мне говорят:

– Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым.

Во! В роль вошли, заигрались!

– Хоре, пацаны кино мочить, че за херня происходит? Может, уже по-русски чего-нибудь скажете?

– Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым…

– Пацаны, хватит выеживаться! Я ж могу и в тыкву дать, да так, что голова в трусы провалится и памперс не поможет. Что происходит, где я, кто вы?

– Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым… – произнося эту нечленораздельную (фу, какое некрасивое слово!) фразу, немцеприкинутый эдак непринужденно берет свою ружбайку, передергивает затвор и стреляет в меня. Пуля попадает в голову. Бо-о-ольно же! И я даже чувствую, как разлетаются осколки черепушки, и мой несчастный мозг так и брызжет в стороны… Я что – умер?

Темнота!.. И тут же свет!..

Черт побери, я снова жив? Или меня никто и не убивал? Во, блин, солнышком головушку напекло! Щупаю дырку во лбу. Оп-па! А ее-то и нету! Что за дела?!

Опять доносится какая-то чепуха, похожая на немецкий язык… Что, все сначала?!

– Хоре, пацаны кино мочить, че за херня происходит? Может, уже по-русски скажете?

– Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым…

– Пацаны, да хватит уже выеживаться! Я ж могу и в тыкву дать, да так, что голова в трусы провалится и памперс не поможет! Что происходит, где я, кто вы?!

– Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым… – произнося эту нечленораздельную фразу, одетый в фашиста мужик опять снимает свою ружбайку с плеча, снова передергивает затвор и снова стреляет в меня.

Мне показалось, или это со мной уже было? Опять мощная пуля пробивает мне на фиг черепушку и разносит на брызги мозг… Бо-о-о-о-ольно же!!!

Темнота!.. И тут же снова свет!..

Перемотка! Черт побери! Я снова жив?!! Это что, компьютерная игра и я, так сказать, засейвился и сохранил прогресс?! Ну, бре-е-ед!!!

Щупаю лоб, затылок: дырок нет! А тогда откуда мозги брызгали?! А как же кровь, залившая глаза?! Я ЭТО чувствовал!!! Это что за «Каунтер-Страйк»?! Блин, в жизни наркотики не пробовал!.. Может, мне их подкинули в овсянку, что я лопал на завтрак? Есть же какие-то наркодилеры, которые так вот, по-хитрому, подсаживают! Не так давно в инете читал про что-то подобное. Неужели влип?!

А «оно» не унимается:

– Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым…

И меня, как «заело» на одном, ничего другого сказать не могу:

– Хоре, пацаны, кино мочить, че за херня происходит? Может, уже по-русски скажете?

– Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым…

– Пацаны, хватит выеживаться! Я ж могу и в тыкву дать, да так, что голова в трусы провалится и памперс не поможет. Что происходит, где я, кто вы?

– Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым… – произнося эту нечленораздельную фразу (она меня уже не напрягает), немцеприкинутый эдак непринужденно берет свою ружбайку, поудобней.

Блин! Опять же убьют!.. Не, ребята, надо что-то делать… Делаю милое доброе лицо. «Немцу это, видимо, нравится. И он лениво так, всего лишь – хрясь! – мне по башке. И взрыв мозга на фиг! Не знаю, что больнее было, пуля или приклад! Все! Что ли, опять убили меня?! Два раза меня убили выстрелом, а на третий обошлись прикладом?! Охренеть!..

Темнота… свет…

Что-то вжикнуло, и, блин, опять немец ружжом замахивается. Это что, включили опцию «повтор понравившегося зрителям кадра»? А кто зрители-то?! Мама! Опять на голову опускается приклад проклятого карамультука! И снова аццкая боль!.. Да что это со мной?! Да где же это я?! Вспышка… Я умер… Темнота… Вспышка… Снова немец с занесенным прикладом… Да сколько ж можно?! Приклад летит к моей дыне с огромной скоростью и силой, а у меня успевает сверкнуть мысль: «День сурка»???[2]

Точно! Видимо, как и герой того фильма, я что-то должен сделать, чтобы остановить этот одноместный конвейер смерти!..

Не-а, не успеваю! Опять убили… в какой уж раз… Вжик… Вспышка… Вжик… Вспышка… Может, мне голову чуть отодвинуть? Не пойму, когда и где, но я отодвигаю ее вправо… Вжик… Убили… Темнота… Вспышка… Вжик… Убили… Темнота… Вспышка… Блин! Надо было голову влево сдвигать! Вроде где-то сдвигаю… Бам-м!!! Больно, сука!

Хоть что-то изменилось! Потому что жив, и доказательством тому в глазах заплясали не то чтобы звездочки, а целые галактики. На хрен! – я столько звезд и ясной ночью на высокогорье не видал! Реконструкторы[3] хреновы! Офигели, что ли?!.. Упал, конечно…

– Ты че, с дуба рухнул, верблюдофил обдолбанный?! В немцев заигрались?! – заорал я, поднимаясь и одновременно потирая ушибленное место (шишка – с кулак, не вру!), отряхивая голову и форму от землицы (прикиньте: по-моему, это чернозем! Это в Таджикистане-то?). – У тя че, лишние яйца завелись?! – и буром пру на ударившего. А тот почему-то чуть сел на очко и взглядом другого просит хелпнуть.

Рывком выхватываю ружбайку (офигеть! – она какая-то… необычная) и наотмашь хреначу фулюгана по башне. Тут уже второй снимает с плеча свое ружье. Карамультук у него – вроде как точная копия того, что у меня в руках, он пытается передернуть затвор…

Я отчего-то вдруг широко зеваю, а у этого баобаба патрон идет в ствол… И он, вскинув винтовку, стреляет прямо мне в грудь! Мама! – как же больно-то!.. Вжик… Убили… Темнота… Вспышка… Вжик… Вспышка… Твою мать, это что, компьютерная игра с полным погружением?! Больно же! Это, блин, Мюнхгаузен в фильме говорил: «Господи! Как умирать надоело!» Его бы на мое место, что бы он тогда сказал, враль немецкий!.. Хотя… какой он, на фиг, немецкий, если никакой державе, кроме России, в жизни не служил. А служил кирасирский ротмистр достойно, турок зачетно лупцевал под Очаковом… А я?.. Что, хуже?..

Пока я раздумываю над ситуацией, одетый в ископаемого нацика дятел снова стреляет… Меня опять убили… Ну, сколько можно-то! Кто это так надо мной издевается? Кто-нибудь объяснит мне, что на фиг тут происходит?! Что за серийный геноцид в отношении отдельно взятого индивидуума, гражданина суверенного Таджикистана?!

Вжик… Вспышка… Темнота… Вжик… Вспышка…

Кажется, я понял тутошний расклад! Мне надо увернуться от пули! Ну, или чморнуть второго фулюгана, первый-то уж какой раз тихо-мирно лежит, пуская кровавые сопли. Урод снова вскидывает ружжо, и я в последний миг делаю шаг влево. Не, Нео из «Матрицы» отдыхает: пуля кретина в фельдграу летит мимо, а я поднимаю захваченную винтовку над котелком (то есть головой немца), тот судорожно (так он все-таки немец?!) пытается дослать патрон в ствол своего гансегана… А вот хрен тебе! – я научен горьким опытом…

Да куда там тебе, кривоногому?! Хренанасеньки! – Прикладом: «получи фашист гранату»! И получивший блаженствует. Результат наконец-то радует: оба дебошира лежат у моей ямки (окопа, щели, ячейки – выберите нужное сами), раздвинув пасти на ширину собственных винтовочных прикладов (как нас в свое время учили правильно «Ура!» кричать). Кстати, если это все-таки реальная немчура, то отчего у них на пузе нет знаменитых «Шмайссеров» и почему рукава до локтя не завернуты, да и на поясе тушек куриных не видно? Неужели киношники обманули, а?

– Не, пацаны, в чем дело, я, в натуре, что ли, в танке?!

«Второй», прямо вот так вот – лежа на спине, опять тянется ручонками очумелыми к своей ружбайке… Ну, нет! Хрясь! – получает прикладом по опрометчиво подставленным колокольчикам. Минуты три высокооктанового оргазма ему обеспечены как минимум, да и детей у него теперь, видимо, не будет. А то ж они опять меня строить начнут, то есть убивать немножко, а местами – так даже очень множко.

Значицца, фулюганы Вилли и Рулле[4] валяются, и оба уж очень недобро смотрят на меня. Стою я над ними, в руках, как неандерталец дубину, держу одно ружьецо, второе уже тоже подобрал, себе за спину повесил.

– Ну и кто вы такие, гады?!

Они не то чтобы совсем не отвечают мне. Нет, что-то лопочут-бормочут. Только мне их ответ – набор неинформативных звуков, причем звучащих как-то по-немецки. Вот ведь утырки!..

Оп-па! Кто это кричит за спиной? Не дай бог, еще такие же пожаловали! И будет мне: «Гуляй, «узбеки», рыдай Европы! – Я попал в самую, самую глубокую… опу!» А как это еще назвать-то?!

– Товарищ старший лейтенант… а, товарищ старший лейтенант, – кто-то кого-то упорно зовет. Осматриваюсь: ко мне идет паренек в такой же форме, как и моя. Только штаны зеленые…

Оглядываюсь, старлеев вокруг никаких и нигде не видать… Че? И у этого глюки? Где ж он старлея увидал?

А парень прет на меня как паровоз, а сам через слово на второе тормозит, воздух широко открытым ртом набирает:

– Товарищ командир… значит, мы только… двое выжили… тут по полю… такие же, как эти… немцы ходят… добивают наших.

– Это кто командир? Я, что ли? – чувствую, что шизею окончательно и бесповоротно.

– Товарищ… старший лейтенант… что с вами?.. А вас, по-моему, контузило… у вашей ячейки мина упала… я думал, что вас – в куски… а у вас, значит, только контузия…

– Ты кто, боец?

– Красноармеец Василь Тыгнырядно.

– А я кто?

– Как кто? Старший лейтенант Любимов.

– Слышь, Василь, а число сегодня какое?

– Так двадцать четвертое июня, второй день немец прет… Вчера вечером вы с группой пограничников вышли к нашему батальону… с самой границы, видать, шли… а у нас комроты-три[5] убило… ну, и комбат, как старший по званию, вам приказал принять третью роту… а теперь… роты нет… да и батальона… тоже…

По грязным щекам Василия, оставляя отчетливые светлые дорожки, прокатились слезы – ровно две штуки. Это я так подумал почему-то: «ровно две штуки – и все».

Я тупо сел… Домечтался, блин! Вот тебе – Белоруссия (или Украина?) образца 1941[6] года: бери и жри ее! Мне это видится в непонятном состоянии? Или я реально попал в 24 июня 1941 года?

– Васек, ущипни меня.

Васек подошел и сделал какое-то ласкательное движение. Вроде дотронулся до меня, но уж как-то… Муха сядет – и то больше чувствуешь.

– Вам что, приказ непонятен?! Приказано ущипнуть командира, япона мать!

И вот тогда этот исполнительный сукин сын мне чуть бок не оторвал! Нет, блин, не снится! – от такой боли мертвый проснулся бы на фиг! Так ведь перед тем и по голове прилетало очень больно (что пулями, что прикладом), и в грудь фашик стрелял тоже – ого-го, без обезболивающего. Похоже, все-таки я в сорок первом! Домечтался, идиот! Дочитался книжек про попаданцев! И что я тут смогу сделать? Да ни хрена я не смогу! Очень хреново… Машуня осталась там, на берегу моря… а я тут…

Блин! Знал бы, что сюда попаду, я бы себе в голову схемы ППС[7], ИС-2[8], Б-29[9] (или как там амерский бомбоносец обзывался?), ядрен-батона и так далее, напихал бы. А так я только нарисовать могу ППС (ни разу не Рубенс и даже не чертежник!). Только вот нарисованный мною ППС ничем от МП-38 отличаться не будет. Короче, Иосифу Виссарионычу я как бензонасос от «Мерседеса W-210» нужен, ну или, вариант, как кресло от «Боинга-777». То есть на фиг не нужен.

– Товарищ старший лейтенант, давай…те уж немцев прибьем, да и пойдем от греха подальше в лес. А то маячим тут как три тополя на Плющихе (блин, это мне точно показалось, фильма еще не было!.. Или тогда так тоже говорили?).

Пытаюсь взять себя в руки, раз уж я теперь командир и аж цельный старлей:

– Хорошо, добьем. А как?

Боец долго не размышлял:

– Ну… сперва прикладом по кумполу, как без чувств будет, тогда или штыком или душите, а можно сразу, без нежностей, нож в грудину, и поминай как звали.

Я выбираю более культурный, что ли, вариант убивства, чтоб прирезать немцев, находясь в состоянии нестояния.

Синхронно опускаются приклады, глухой треск. Потом Василий достал нож и неспешно, как на бойне, одним ударом, предварительно нащупав нужное межребрие, сделал из «своего» немца труп. А мне боязно. На границе-то убивать как-то не довелось, да и потом по жизни бог миловал, никого (даже животных) не убивал, максимум как-то машиной лягуху слепешил. Так что на себя у меня надежды маловато.

– Красноармеец Тыгнырядно, – я сглотнул, подавляя рвоту, – ты это… давай, тем же макаром оприходуй и этого.

И Васек, так же по-крестьянски (как валушка или кабанчика), неторопливо и обыденно прирезал второго. Потом, уже вместе, очистили от барахла мертвых немцев, им-то теперь шмотье на фиг не нужно. А меня порадовало: трупаки шмонал уже почти без эмоций и даже на блевашки почему-то не тянуло. Вот так маньяками, наверное, и становятся… Это я себя успокаиваю таким черным юмором. А что? Помогает ведь. С другой стороны, к трупам я всегда спокойнее относился. Юрист все-таки, на курсе судебной медицины поход в морг на вскрытие обязательным был. А там для студентов-юристов патологоанатомы чаще или бомжей подбирали, или что-нибудь еще, не совсем свежее. Издевались, гады, на прочность проверяли. Еще и коржики при этом грызли, той же самой рукой держа коржик, сволочи…

Еще заметил, что слова в своих мыслях употребляю почти исключительно как на каком-нибудь отвязном форуме. Отчего бы это? Вроде в жизни так если и говорил, то в шутку и изредка… Хрен с ним, со своим изменившимся лексиконом попозже разберусь… Если будет у меня это самое «попозже»…

– Все, товарищ лейтенант, идемте по-за кустами к лесу, только метров через пятьдесят придется немного проползти.

Мы короткими перебежками преодолели кусты. И тут я опомнился: Васек держал карабин немецкий как положено (хороший солдат), да еще и патрон в ствол дослал, а я, как придурок (скорее лох), схватил свой как дубину – за ствол (и со стороны напоминал троглодита в охоте на мамонта). Образумившись, перехватил фашистское оружие нормально (да-а-а, это вам ни фига не «АКМ»!), да и патрон тоже дослал в ствол (не сразу, но дослал)…

Наконец кусты кончились. Блин! А до леса-то еще метров пятьдесят почти открытого пространства. Но, как говорится, дома и стены помогают, а раз пока тысяча девятьсот сорок первый, то я здесь совсем не гастарбайтер (хоть я и русак рязанско-оренбургский, но по гражданству таки гражданин Таджикистана), а самый настоящий представитель хозяев страны. Короче, нам не стены, нам трава помогла. И, скрываясь в траве, как два агрессивных червяка, мы доползли до леса. Затем еще чуток проползли, а там, вздохнув облегченно, рванули бегом.

Набегавшись до икоты (это не художественный, блин, образ, а злая проза жизни!), остановились у лесного родничка, тот журчал себе аполитично да пацифично. И журчаньем своим напевал какие-то свои неподходящие к текущему моменту песни о любви, лете, тепле и тому подобном прочем. А он нам, кстати, в качестве источника политинформации и не нужен был, зато воду поставлял вкусную и холодную. Хлебали лежа, как ужи, жадно, периодически кашляя. Пока икота не прошла. Ну, почти прошла. Напившись, мы до такой степени пришли в себя, что даже начали прихорашиваться. У меня, оказывается, в нагрудные карманы набилось горсти с две землицы, пришлось вернуть их матери-земле. Больше в одном кармане ничего не было, зато в другом нашлись документы старшего лейтенанта погранвойск НКВД Виталия Любимова. Офигеть, и не вставать плюс бесконечность! – Это же мои инициалы! Но у меня предков с такими анкетными данными не было, значит, это не мой предок. Дед мой на войне оказался лишь в сорок втором (возраст не позволял, он три раза бегал на войну, но, пока не стукнуло восемнадцать, не брали его). Зато потом он аж до пятидесятого года в Европах шатался – оккупационные войска. Рассказывал, что у меня там, в Европах, возможно, дядьки-тетьки незаконные есть. Немок понять можно, мужиков война выбила, а дед тогда молодой был, красивый, ордена-медали… – красавЕц, короче.

Ну а мы с Василием, передохнув, снова рванули на восток, типа – к нашим. Я, как непьющий, из немецкой фляжки слил на фиг шнапс и набрал водички – в пути нужнее. А Васек не слил, алкаш анонимный.

Вот иду, а сам постепенно пытаюсь понять, что же происходит и что теперь делать. Сон-то у меня какой знатный! Правда, к Сталину путь заказан, к Гитлеру ваще на фиг не надо (да горит этот ублюдок в аду во веки вечные!). Значит, начитался ты, брат, книг о попаданцах, о советских партизанах, о Медведевых с Ковпаками, вот тебе и шанс: попробуй-ка теперь себя в роли партизана!

Все-таки интересно: что со мной на самом деле сейчас происходит? То ли голову напекло на пляже до какого-нибудь инсульта, и тогда я сейчас в ближайшем отделении экстренной терапии в коматозном виде под капельницами валяюсь. То ли вправду какие-нибудь афганские духи-экстремалы задали себе задачу отомстить всем, кто в российских погранвойсках служил, да и, в порядке той мести, подсунули мне какую-то хитрую наркоту в каше. И тогда я опять-таки в коматозе лежу и под капельницами, но только в ближайшей психушке… Нет, это уж полный бред был бы!.. Но, блин, какой у меня бред подробный, детализированный! И все цвета, и оттенки, и звуки, и запахи! Впрочем, глюков у меня до этого в жизни не ловилось, так что, может быть, это у всех такое в видениях… Или у всех, кто с богатым воображением…

Я, как долбанутый (контуженный на всю голову), плетусь в арьегарде, Васек движется чуть впереди, пересекая местность бесшумно, как привидение. Иду за ним, хрустя валежником. Вдруг Тыгнырядно приостанавливается, поднимает руку, типа – внимание. Ладно, тоже не пальцем деланные, понял я.

Пытаясь не шуметь как лось, подхожу к Василию, вглядываюсь параллельно взгляду Тыгнырядна (да, склонил несклоняемую фамилию). Чего вижу? – Вижу лесную дорогу, а на ней – два немца чего-то шебуршатся, рядом стоит мотоцикл. Жестом показываю Ваське – мочим гнид. Я ж все-таки офицер, то есть командир, и пора уже вернуть свой авторитет. Так же жестом показываю Ваське на левого и как бы намекаю, что правый мой. Затаив дыхание, крадемся вперед, наши карабины (Kar-98k[10] – Васек сказал, как этот карамультук обзывается) давно готовы плюнуть свинцом. Осматриваемся, я – вправо, Васек – влево, ни хера больше в округе нет, то есть ни херра[11] нет (немцев нет). Я показываю интернациональным жестом (ладонью по шее): амбец немцам, пора мочить.

Чтобы ружбайка не дрожала (впервые в живого человека стреляю), ставлю ее для упора в развилку куста, да уж, це не «калаш», совсем не «калаш»… Тыгнырядно стоит, блин, как заправский биатлонист (у них же там, в биатлоне, стоячий огневой рубеж есть). Пальцами левой руки веду отсчет до выстрела: три, два, раз – бац-бац! – и не мимо! На полсекунды раньше меня в затылок своего немца вогнал свою пулю Тыгнырядно, затем и в живот «моего» колбасника вошла моя пуля. И мы, как лоси в сезон течки (ну или когда там они агрессивны?), бросились к немчуре. Фрицы, оказывается, рылись в чужих вещах: на противоположной нам стороне дороги, зарывшись до половины в придорожные кусты, стоит грузовичок. Я не знаю, что это за тачка, «ЗИС» это или вообще «ГАЗ», Васек обозвал эту ископаемую «Газель» полуторкой.

Рядом валяются убитые: один, видимо, водитель полуторки, женщина и милиционер (а как я понял, что это милиционер?). Водила и женщина – в штатском, милиционер, как положено, в форме, в мертвой руке сжимает «Наган». Похоже, они тут не туда зарулили, застряли и ремонтировались: крышки капота открыты. А немцы, внезапно появившись, убили всех троих.

После осмотра документов выясняется, женщина – заведующая РайПО[12], мужчина в штатском – водитель того же РайПО, а мильтон, видимо, при них для охраны был. И везли они золото (не слитки, конечно, а ювелирку всякую) и деньги, потому немчура, охерев от добытого, и не просекла нашего появления. Вот и представляет собой теперь дохлая фашистня, так сказать, наглядное пособие о вреде мародерства.

И тут экстрима добавляет «мой» немец: он приходит в себя и начинает нести какую-то ахинею:

– Майне либе кляйне, майне Лизхен (это я не дословно, но что-то такое и примерно так немец и лепетал)…

А мне нужно чуть потерянный авторитет перед бойцом поднимать, и как мне не ссыкотно, подношу к левой стороне груди немца карабин и жму на спуск (признаю, в момент выстрела глаза закрыл). Внутри и страх, и переживания, и волнение, но внешне-то держусь как Чингачгук[13]. Ловлю уважающий взгляд Тыгнырядна (или Тыгнырядны?). Внутренне я уже почти раздулся от гордости: орел, в натуре! Ну что ж, продолжу «орлять» (или орельствовать?) дальше, пока прет:

– Красноармеец Тыгнырядно, сейчас мы с тобой похороним убитых, а потом перенесем все деньги и украшения в лес и прикопаем. Нести с собой нет резона, нам воевать надо.

– Ага! – отвечает бравый Тыгнырядно.

Наших убитых мы прикопали недалеко от дороги, честно говоря, кое-как, подрывшись в какую-то нору под сосной и расширив ее, сверху положили жестянку с документами погибших, после войны разберемся В машине нашелся еще и топор, которым я сделал на сосне затес, на котором кое-как выцарапал дату и написал: «Трое советских людей». Чуток отдохнув, возвращаемся к машине и кладем все ценности в один мешок, заворачиваем его, и снова – в другой мешок, затем Васек взваливает мешок себе на спину, я беру лопату, и мы идем в лес. Заховав златоценности, снова беру у Тыгнырядна нож и вырезаю на коре дерева (под которым прирыто добро) слово «Клад» (довольно неоригинально, но ничего больше в голову не пришло), потом делаю стрелку, показывающую вниз.

– Все, Тыгнырядно, теперь можно идти… Или ехать, – я притормозил. – Слушай, ты мотоцикл водить, случайно, не умеешь?

– Да, товарищ командир, в Осоавиахиме[14] учился, только там у нас «ПМЗ» были и «ТИЗи»… – Василь почесал «у потылице», – А! Справлюсь как-нибудь. Тут ОРУДу нема.

– Тогда каску немецкую на голову и заводи эту шайтан-арбу!

– Чего заводить?

– Мотоцикл, говорю, заводи! – Да, Ильфа с Петровым красноармеец Тыгнырядно явно не читал.

Пока Василь разбирался с произведением баварского автопрома (или мотоциклопрома?), я собрал трофеи, в том числе и документы погибших, кому-нибудь передадим. Минут через пять-семь на весь лес (как нам показалось) затарахтел наш цундап (или БМВ – совсем другое?), я прыгнул в коляску и удобно сел, ухватившись за пулемет. Провозившись с пулеметом минуты две, дослал патрон в ствол, мало ли: вдруг впереди враг. И мы покатили вперед. Интересно, а переснарядить этот барабан я сумею? Надо бы разобраться получше во время следующей остановки. А пока, надеюсь, и этого хватит…

Ехали мы довольно долго, но, когда едва стало вечереть, не рискнули двигаться в сумерках и, оттолкав байк метров на двадцать в лес, решили поесть, ну арийцы нам консервов каких-то подкинули в кузове (вообще-то вроде багажник) мотоцикла. И только сели вечерять, как слышно пиликание по лесу одиночного мотора. Так ведь у нас пулемет имеется, как же пропустить одиночных полуночников-нелегалов с рейховыми паспортами без советской визы? Пограничник я или нет?! Получается, аж дважды пограничник! Натянув каски, отцепляем пулемет МГ, так обозвал его Васек (почти как Дженерал Моторз, но наоборот), таимся в кустах у дороги. Наконец рокот мотора приближается, вот уже виден силуэт очередного байка. И я даю щедрую (даже слишком – не рассчитал) очередь по тонкому лучу мотоциклетной фары (светомаскировка), мотик виляет, и с другой стороны дороги Васек влупливает из своего Kar-98 по сидящему в коляске немчурину. Нам, обормотам, повезло: и что на этом мотоцикле пулемета не было, и что мотоциклиста я убил первой очередью (правда, выпустил патронов пятнадцать, а попал, как оказалось, всего двумя, зато один – прямо в глаз), Васек своего ранил, потом прибил прикладом, ну нечего им было нам подлянить с ужином, кайфоломы. Само собой, у нас уже полная эйфория, за день шестерых немцев убили, Рэмбы, блин! Потому, на радостях пожрав, легли спать без предосторожностей. Даже не додумались замаскировать следы съезда, ну не идиоты?!

Единственное, о чем подумать успел, перед тем как отрубиться, так это: «А что, если утром проснусь, а прошлый день весь по новой запустится? «День сурка» же у меня! Ну, или «зеркало для героя», если патриотичнее…»

Так что нас, дрыхнувших, как в мирном турпоходе, немцы и взяли ночью, суки тевтонские! Васька хоть попытался отбиваться, его убили очередью из автомата, а мне, сонному, какой-то умник дал по тыкве – и абзац (они что, думают: у меня тыква казенная?). И даже никакой «перемотки», видимо, кто-то сверху так перепланировал мой путь в этом мире (или глюке?).

Немцы, оказывается, по дороге колонну военнопленных наших гнали, да и заночевали вместе с колонной всего в паре-тройке километров от нас. Услыхав звуки нашего блицкрига, малость обеспокоились и, выделив для той цели народец, старательно начали искать окаянцев, сначала нашли мотоцикл, который мы раздолбали, да еще с тепленькими трупами в комплекте, и по нашим же следам, по следам мотоцикла, которые только слепой бы не увидел, тут и Чингачгуком не надо было быть, прошли маленечко, да и взяли ночером тепленьких. К тому времени еще и не стемнело толком. Месяц июнь, как-никак, ночи короткие. И, почти не разбудив, опять ушибленного на всю голову, повели меня куда-то в полутьме. Сперва, само собой, побив гениально-генерально, нанеся мне «множественные ушибы тупыми предметами». Да нет, эти суки не предметами били, а всем, что попадалось под руки, ну и руками-ногами добавляли. Помню только, что очень удивился, почему немцы мотоцикл не забрали. Удивлялся недолго, пока из лесу на нашем мотоцикле не притарахтел немчик, который почти сразу по приказу своего командира потарахтел куда-то дальше, отвозить «выморочное имущество», вместе со второй тарахтелкой… Затем меня привели куда-то, а там большая толпа наших пленных ночует на поляне, точнее – на опушке леса, она же – широкая обочина дороги. Вокруг немчура у костров сидит, жрут. Никакой тебе светомаскировки! Не боятся никого. Нам, пленным, само собой, хрен что дали, то есть ничего не дали. Ну, мне-то не особо важно, мы с Васькой не так уж давно пожрали, и даже с часок, наверное, поспать успели. Васька хоть сытым помер. Может, ему не так обидно будет. А, как ни крути, в смерти бойца я виноват. Раз уж командиром назвался, должен был подумать обо всем: и о следах, и о дежурстве по очереди. Кем бы я ни был: хоть в реале сержантом погранвойск, хоть в этом бреду старлеем… Косяк, да еще какой! И, даже если косяк не в реале, а коматозном бреду, все равно как-то хреновато на душе… Одна надежда, что с утра или в сознание приду где-нибудь в больнице, или мой «День сурка» продолжится и я все исправлю, и Василий живой останется.

До рассвета я так и не уснул. Да и не пытался, честно говоря. И не только потому, что, лежа на пыльной обочине, да с раскалывающейся черепушкой, особо не поспишь. Уж больно много всего в мою ушибленную голову лезло. Еще немцы удивляли. Ведь, сволочи, нисколечко не боялись, что пленные в темноте рванут в разные стороны. Нет, посты они какие-то точно выставили, фонариками время от времени валяющихся красноармейцев высвечивали. Но ведь их не так уж и много было. И уж точно, что пленных как минимум раз в десять больше было. Наверное, потому, что пленные какие-то вялые были. Как пришибленные все. Даже не шептался между собой никто. Во всяком случае, я не слышал. Так вот, в раздумьях и в борьбе с головной болью, ночь и прошла…

И что было до того? Как я оказался в белорусском лесу, почти наедине, да с толпами фашистов немецких в придачу? А до того сначала было прекрасное утро 24 июня 2012 года.

Глава II

«Начало»

24 июня 2016 года, Республика Таджикистан, г. Кайраккум, побережье Кайраккумского водохранилища

– Ну все, Мань, пошли на пляж…

Я быстро дожевываю сэндвич (может, и сендвич или сандвич, черт его знает, слово-то наглийское), беру книжку и бреду на пляж.

Маняша в это время записывает какие-то супер-пупер рецепты, по одному из тарелочных каналов. Нашли время, сволочи, на рецепты каких-то деликатесов… Ну, Манюнька теперь долго не отлипнет от телика, пока все рецепты не запишет. Пойду уж, почитаю на пляже, а то устал, как раб на галерах: Машендра (ну и я не совсем как бы против был) с утра устроила разврат, с ее темпераментом это еще то, это нЕчто!

Ах да! Кто мы такие и где мы находимся? – интересно ж читателю. Я – Виталий, таджикистанский узбек-русак (это не сорт винограда, это особенности национального размежевания времен раннего СССР). Работаю адвокатом в Худжанде[15], это северная (она же, как и Питер в России, – культурная) столица Таджикистана. А она, Мария Машкова, старший налоговый инспектор одного из городков Ленинградской области РФ. Рост у нее 176, вес 55, бюст 95 см, талия – 62, и 89 см бедра (завидуем молча). Познакомились мы с ней через Интернет (данке и сенька-ю, м-агент[16]), и поначалу через Интернет и общались. Как друзья (ну, или подруги, Интернет – общение почти бесполое). Она у меня периодически просила совета: как быть со своим, описывая ту или иную ситуацию. Или я, в свою очередь, спрашивал у нее совета, как мне быть со своей. А потом понесло (понятно куда). Короче: теперь я ее мужчина, а она, следовательно, моя женщина, и мы – типа пара. Ну, или пара типов.

Вы, наверно, спросите, что за нация такая – таджикистанский русак-узбек? И почему у меня рязанско-оренбургское происхождение? Начну с генеалогии, предки мои – из безымянной деревни, что под Рязанью. Почему без имени родовая деревня? Да потому что за давностью лет ее название просто забыто было. Прапредок мой бежал вместе со своей невестой от помещика, а тогда было крепостное право, прапрапрапрапрабабка была писаной красавицей, и помещик решил присвоить ее. Что мог прапрапрапрапрадед противопоставить статусу помещика? Ничего, крепостной он был, и звать его никак. Вот и сбежала наша сладкая парочка, осели в Оренбуржье, расчистили в лесу поляну, поставили пятистенок, не сразу, но поставили, да и зажили счастливо. Такие же беглые оседали рядом, и в конце XIX века это была уже большая деревня. Тут прапрадед (в прапрапрапрадеда был, видимо) повздорил с местной властью и по стопам русской армии проник вместе с семьей в Туркестанский край. Осели у Ташкента, древний город, ровесник Рима и Помпеи, стал столицей Туркестанского генерал-губернаторства. Потом грянула революция, и вот уже прадед устанавливал Советскую власть да басмачей ловил. Когда все устаканилось, прадед осел в Советском районе Ленинабадской области ТаджССР и дорос до начальника милиции района. Дед родился в двадцать пятом году, третьим ребенком был, всего прабабушка, Марья Антоновна (как дочь Сквозник-Дмухановского[17]), родила пятерых: трех парней, ну и, напоследок, дочурки, Агафья да Дарья.

Ну да, Советский район на 95 процентов населен узбеками, среди них я и вырос, и вначале говорил больше по-узбекски, ведь отец с матерью всегда на работе пропадали, а я с соседскими пацанами шлялся. И звали меня Витал-урус, зато потом, когда пошел в школу, меня там обозвали «узбеком», учился я в русской школе, некоторые одноклассники обзывали меня тоже «узбеком», хотя сами являлись узбеками, тот же Бахтиер Азизов, что по кличке Бати. Он потом погиб в 1994-м на гражданской войне, хотя мог не идти в тот бой, но отслужил два года, и сержант Азизов геройски погиб в конце второго года службы, спасая свое отделение – новичков, прикрыл желторотиков, но сам попал в вилку минометчика-афганца, а пацаны вышли.

Ах да, Любимовы мы, с того самого пращура героя-любовника фамилия пошла, Ромео с Джульеттами тех времен «любимами» обзывали, так оно и пошло. Вот такая у меня генеалогия; вернемся ко мне и к Машутке.

Кстати, оба любим тепло. Вообще я родом из СССР и для меня эта аббревиатура не сочетание букв, а сочетание счастья, любви, воспоминаний и мечт. То есть я не русофил, а советофил, для пиндосов всяких с наглами это одно и то же, а мне на них наср… ой! – фиолетово, короче, сильно на них… даже ультрафиолетово и инфракрасно.

А вот по отношению к противоположному полу – я полный интернационалист, толераст и лесбиян. Поскольку женская красота от национальности и расы не зависит.

И вот мы с Машей забили очередную нашу с ней стрелку на берегу таджикского моря – Кайраккумского водохранилища. Правда, водичка в оном «море» пресная, да и размером оно с большой прыщ, но – хоть такое. Зато – берег, песок, солнУшко, жара и пОпы. Конечно, я ж на пляже! И тут, конечно, разновсякие попы тудЫ-сюдЫ ходЮт, это закон породы. Ой! – природы. Раз пляж, то без поп никак… Ух ты! – монументальная попа!.. Правда, и целлюлит тоже глобальный…

Вот уже неделю мы с моей милой Машенькой отдыхаем. Полный «тюленинг», «моржинг» и «пингвининг». Ну, или лежбище морских котиков. Хотя нет, полный отдых у нас как-то редко получается, поскольку оба (обоее) мы любим «это дело», как стадо матросов после полуторагодовалого плавания на подлодке.

Вот и седни с утра собирались было пройтись, окрестности оглядеть, на природу полюбоваться. Пока вставал с постели, Машуня решила в одном лифчике мимо меня безнаказанно пройти. А как же мимо пропустить такое внедрилище разврата, без внедрения-то! Нет, это был бы непорядок, я ведь не трагик, ой не комик. Ах да! – вспомнил! – не гомик и не импотенторенто. Вот и накрылась наша прогулка! А после одушевления (не оживания, а приема душа), причем пришлось дважды его принимать (ну, сами понимаете, почему!), мы собирались пойти искупаться. МеШтатели, размеШтались! В промежутках между одушевлениями, чтоб заглушить Машины крики-стоны, пришлось врубать телевизор, как звуко-дымовую завесу (через стенку-то – престарелая пара из Голландии – обзавидуются еще и пожалуются, как в первую ночь. Или кондратий от зависти хватит). Ну да, в первую ночь, в ночь встречи, мы хулиганили (если можно это так обзовнуть) всю ночь напролет, из-за Машкиных стонов соседи-евростукачи пожаловались администрации, и нас среди ночи призвали к толерастности. Ништяк себе толерантность – в три часа ночи, блин! – даже утра!

Вот и приходится мне по ночам на Машку глушитель надевать, то есть ее ротик прикрывать или ладонью, или уж совсем в кризисные моменты – подушкой. Потому как ладонь она запросто может откусить! Насчет толерантности: только наглосаксы в пачке с западноЭвропейцами считают, что толерантность для них. То есть все должны быть толерантными с ними, а они с другими – хега с два![18] То есть эта западная рожа может себе позволить пукнуть во время общего обеда (или рыгнуть), и мы его должны понять и пгостить[19]. А вот если мы хотим чего-то не нравящегося наглику (немцу, голландцу и т. д.) сделать… То должны толерастировать. Разве не свинство, я ж ему, когда этот ублюдок рыгнул, замечание или призыв к толерастии не делал, а чего же он нам ночью не дает свободы? Простите, вырвалось – не вынесла душа поэта[20].

Ну а когда с одушевлением все-таки закончили и собрались на пляж, по телику начали читать рецепт каких-то особо хрустящих свиных ушек, ну, или ушиных свинок, точно не помню. Глядя на это, Машка прилипла к телевизору круче, чем лист от березового веника к ягодичным мышцам в бане.

Потому я и кукую на пляже аки перст един, читаю книжку и на попы поглядываю. Ух ты, смотри: Дженнифер Жопес своей жоперсоной, Хы – Хы – Хы! Но, надо признать, хоть это и не сама Жопес, но жопес у мадам заЧОТный (каламбур, господа присяжные)… да и с тылу никакой разницы.

Е-мое, я уж долго, оказывается, на эту девушку смотрю! А если ща Машка спалит, это ж для меня персональная третья мировая настанет. И я, скромно потупив свои бесстыжие глазки, пытаюсь осилить, чего ж там намудрил аффтар, который не жжот. Но чего-то не читается. А почему? Да люди вокруг ходят, а некоторые такие волнительные… Ну, не люди, конечно, а линии бедер, или такие, в которых «тема сисег раскрыта».

Фу, ковыляет соседка, старушка-голландка, «эротический костюм, конечно, костюмом, но гладить-то его иногда надо»… Зато рядом, попа, вау! Сиськи – зачОт! Попка плосковата, зато в профиль линии неплохие… Вот это титьки! Фу, а это что за гладильная доска?.. Ох, выходное отверстие, пуля вошла в левую часть груди и вышла чуть ниже левой лопатки. Повезло, на волосок от смерти. Блин, откуда у мужика выходное отверстие в Таджикистане в 2016 году? Хотя, может, пограничник? Или во время гражданской войны[21] получил пулю?

А как же, это выходное отверстие похоже на такую же «воронку» в спине деда, помню, как-то в году эдак 1982–1983 заметил у деда «ямку» в спине и спросил, что это. Дед рассказал, как и где получил эту пулю. Отметину поставил ему немецкий снайпер, когда дед, тогда еще восемнадцатилетний пехотинец, освобождал Советскую Белоруссию. Конечно же, дед не помнил момента выстрела, очнулся он потом, через день, собачка санитарная учуяла, что боец еще живой, и растормошила деда. Собака и привела затем санитаров к раненому. А потом – тыловой госпиталь и месяцы лечения. Эх, война-война, Белоруссия и миллионы героев, наших предков, беззаветно боровшихся против гитлеров с их прихвостнями всех мастей!

И я, забыв про линии бедер и раскрытость/нераскрытость «темы сисег», впал всем своим мозгом в размышления о Той войне. Мужик ли с шрамом на то меня натолкнул, или же лежащая рядом книжка про очередного попаданца в сорок первый (еще и про погранца – потому и купил без раздумий). Разве не знал Сталин о приготовлениях Гитлера? Знал, конечно! Кем только не обзывали либералы Сталина – и кровопийцей, и убийцей, и фанатиком, и сухоруким параноиком, но глупцом-то никогда! А почему он позволил Гитлеру ударить первым? Да это на поверхности лежит, во всех странах тогда правили капиталисты, и, конечно, они ненавидели СССР, и Иосифа Виссарионовича лично, больше всего на свете. Ибо Советское государство и Сталин это были живые прецеденты существования государства без частной собственности. Да и не только… Для Запада мы при любом строе были помехой и источником зависти и шкурных вожделений.

Именно поэтому западные страны до сих пор ненавидят СССР, потому и не помнят про миллионы погибших советских граждан, но помнят про мифический «миллион изнасилованных немок». Запад не помнит про тысячи мирных граждан СССР, погибших от бомб и пуль гитлеровских бомбардировщиков, зато помнит потопленный «Вильгельм Густлов». Запад не помнит про миллионы замученных военнопленных красноармейцев, не помнит про выкачку крови у советских детей в нацистских концлагерях ради нужд Вермахта, зато помнит про тысячу умерших немецких военнопленных.

Хорошо хоть почти никто не обвиняет Сталина в агрессии против Германии. Резвунки всякие, конечно, говорят о планах нападения на Германию, но факт остается фактом, напали немцы! Хотя, как знать, возможно, вскоре и так начнут талдычить: мол, СССР первым напал на Германию, США и всю Европу. С этих станется!

А вот если бы Сталин действительно первым напал на Гитлера, то СССР навеки бы заклеймили агрессором и оккупантом. Обидно, порой и хотелось бы такого превентивного нападения, но понимаю, что СССР вынужден был ожидать удара немцев. В жутком напряжении, в любой момент. Я бы шизнулся – так ожидать беды! Потом пошло наперекосяк, проблем добавила халатность (или предательство) командования ЗапВО, и в результате к концу осени 1941 года немцы оказались у стен Москвы. И кадры немецкой кинохроники, которыми любят щеголять западники, где бесконечные вереницы советских военнопленных. Причем геббельсовская пропаганда выхватывала грязные лица бойцов с потухшими взглядами. И этим геббельсы и геббельсёныши мотивировали отсталость, тупость и второсортность советских граждан! Так ведь людям не давали ни пожрать, ни воды для питья, куда там думать о чистоте лица, а потухшие взгляды, они у любых военнопленных. Вон, у немцев, попавших вместе с Паулюсом в плен, тоже лица не горят энтузиазмом и героизмом… И это при том, что наши пленных голодом не морили, медпомощь оказывали, а не добивали… Эх, попасть бы мне туда, в сорок первый, в Белоруссию…

Уже с часик прошло, солнышко голову припекает все более неистово (беспощадно, настойчиво и т. д.), а я все лежу и жду Машеньку мою. А в голове моей роятся вовсю совершенно не пляжные мысли, а проходят колонны советских военнопленных, понуро идущих под охраной гитлеровцев… И тут вдруг – БАЦ! Чего-то потемнело в глазах. И не только в глазах, даже в ухах (или так не говорят?) потемнело. Наступил патрилокальный[22] матритрындец с элементами амбы и звиздеца великолепного.

Темнота… А потом вдруг вспыхнул свет.

Так я и оказался в сорок первом году…

Глава III

«Привыкание»

25 июня 1941 года, где-то в Белоруссии, в полусотне километров от границы с Польшей (второй день Там)

Что было утром, не знаю. Вроде и не спал, а окружающее под конец уже не отображал, как-то плыло все – и звук, и изображение. Так что глаза закрыл и не открывал, все равно от них толку нет, одна дезориентация. Хотел еще и уши пальцами заткнуть – не успел. А то был бы, как знаменитые три обезьянки, только в одном лице. В себя пришел гораздо позднее, когда меня кто-то стал тормошить:

– Товарищ старший лейтенант, товарищ Любимов, вставайте, они ж пристрелят! Вставайте уже!

– Что, где, какой старлей?

Открываю глаза… Ни хера себе-е-е-е-е-е-е!!!!! Я валяюсь в пыли (как свинья, или кто там еще в пыли любит валяться?) на обочине дороги среди леса (ну как среди леса, дорога идет мимо леса). Поблизости вижу уныло передвигающую ногами от меня (тогда уж отодвигающуюся) колонну безоружных солдат с охраной вокруг. Аха! – значит – пленные. Некоторые вон вовсе без ремней, многие разуты, кое-кто без гимнастерок. А некоторые, наоборот, в шинелях. Многие грязными бинтами перемотаны. Но далеко не все. Больше таких, что целехонькими выглядят. Хотя по форме видно, что РККА, тем более по бокам фашисты с Кар-98к идут. Да и по противной форме цвета «фельдграу», знакомой нам с детства (из фильмов о войне, конечно, слава богу, не из реальности!), узнаю главных врагов Союза до 1945 года. Смотрю на себя… И офигеть на фиг, не встать, я тоже в форме РККА! Я тоже, что ли, пленный? Меня пытается поднять белобрысый офицерик (командир?), похожий на накачавшегося Галыгина[23], правда, без галыгинских кудрей. Чем-то неуловимым, такой же, как мой покойный Тыгнырядно… Жаль пацана… Погодите, гражданы и старушки! Какой такой Тыгнырядно? Откуда я знаю эту фамилию? И тут я все вспомнил! Так это что – многосерийный сон? Действие галлюциногенов не кончилось? Из комы не вышел?! Мать-мать-мать!.. Родите меня обратно!

Да уж!.. Бросило меня в дрожь, как цыпленка, которого лиса поймала и пытается употребить по назначению, а еще и с кетчупом, да с табаком (ваще-то сопленок табака это детеныш домашнего кузена фазана (или фазен кузана?) на блюде, табак – блюдо, перс. или тюрк.). Сорри за отступление, но какой бред в башке пробегал, тот и описываю, без изъятий. Так что получается, что цыпленок табака – цыпленок на блюде, вариант – под блюдом. Особо придирчивых могу также просветить, что люля-кебаб (или кабоб) – это мясо (или шашлык) в стиле люля, то есть – по-цыгански, а по смыслу – шашлык для бедных. И похоже, что этот самый кебаб из меня уже недавно кто-то сделать пытался, а так как фашисты – национал-социалисты (ну социалисты для бедных разумом), вот и из меня делать пытались кебаб-люля. Блин! Да что же это у меня с головой и что это с мыслями? Чего они так скачут-то?!

Ловлю себя на мысли, что этих самых мыслей у меня слишком много – беспорядочных и лишних (мало того, они не несут никакого смысла). Похоже, это моя бедная башка таким образом себя успокоить пытается. А что она бедная, легко догадаться по двум большим шишкам на ней, причем одна, которая побольше, покрыта кровяной коркой. Впрочем, не только шишка. В засохшей крови полголовы и треть морды. Кто ж меня так и за что?

Обращаюсь к единственному доступному источнику информации, «гуглю» ему:

– Слышь, братка, а седня день какой?

– Как какой, товарищ старший лейтенант? Двадцать пятое июня сегодня.

И тут меня словно снова по голове шарахнули! Все вспомнил. Совсем! Е-мое! – я ж теперь в сорок первом году, бли-и-ин! Я аж присел.

Может, пресс-конференция с белобрысым и продолжалась бы до скончания веков, но тут длинный очкастый фриц (ну, в очках таких круглых а ля братья Гриммлер[24]), блин, человек с ружьем в фельдграу (немец! По одеже, во всяком случае, точно не мордвин) подбегает и что-то лопочет на своем совсем-не-мордвинском:

– Штейт ауфф русише швайне! Форвард, шнеллер, лес-лес!

Эти команды и нажали на спусковой крючок моего бедного шибанутого разума. Я взорвался, не думая не только о последствиях, вообще ни о чем не думая:

– Да пошел ты, чмо очкастое! Я мутер твою шпили-вили! – разглагольствовал я, так и развалясь в пыли, обращаясь исключительно к этому быдлу очкасто-третьерейхному.

Очкорылый фашист (прямо Сноуден-клон какой-то!) лопочет куда-то в сторону кому-то и чего-то (стукач!). Я разбираю лишь «херр обер-фейнрихь»[25], и думаю: «Вот-вот – «хер», и все вы немцы – херы!» На крик очкозавра (или моего персонального глюкозавра?) подбегает ко мне немчурбанфюрер поширше, да с машиненпистоле-38 (или как там эта трясогузка называется) на грязной, уже успевшей обильно вспотеть, шее, передергивает затвор своей музейной коммунистоубивалки да как польет в мой адрес оскорбления! Где ж ихняя европейская воспитанность и толерантность?

– Штейт ауфф, русише швайне!

– Их нихт русише швайне, их, вообще-то русише тигер. (Я родился в год Тигра.)

Я ж, идиот, все еще надеюсь (причем очень старательно), что все-таки сплю я, а эти ископаемые скинхеды мне снятся, потому и продолжаю:

– Ты это, Хер Унтерофицир, шайсен на хрен!

Посмотрел на меня этот швайнштайгер… и раздалась короткая очередь… Убил, сцуко! Все, я опять умер! Реалистичный, бля, глюк: видел перед смертью, как с меня ошметки тряпок, кожи и мяса полетели! Умираю… «День сурка» продолжается.

И тут: бац! Перемотка…

– Товарищ старший лейтенант, товарищ Любимов, вставайте, они ж пристрелят, вставайте уже!..

Блин! Опять (или о-семь?) я валяюсь на пыльной обочине, рядом солдатик (блин, их тогда красноармейцами или бойцами называли!) в форме РККА. Хотя нет, он вроде офицер (то есть командир), пытается меня поднять, а я все еще валяюсь в пыли.

– Слышь, родной, ты кто? – спрашиваю я.

– Лейтенант Онищук, товарищ старший лейтенант. Вы что, меня не узнаете? Мы ж с одного погранотряда.

Все-таки не сон! Значит, все-таки круто я попал на войну[26], пора смириться с этим, то есть с «я попал». Значит, и тут: «Ты прости, мама, что я был такой упрямый!..», значит, и здесь я – погранец, наяву-то (то есть – в реале) я служил в свое время в Московском погранотряде, в/ч 2033. Кстати, про отряд наш фильм есть: «Тихая застава», который похож на действительность, как старая шлюшка, переспавшая со всеми, у кого встает, на огненную комсомолку, погибшую девственницей. То есть фильм лжив. Там типа вокруг все трусы и враги, а в части – сплошные небожители да белокурые бестии. Хрена вам, господа авторы! Ни хера там так не было, там и люди вокруг, и внутри в/ч были чище, добрее и дружнее. Да и солдаты в отряде в основном, наверное, процентов на восемьдесят были местные: таджики – до черта, узбеки – до хрена, русские (граждане Таджикистана которые) – две штуки (я и Санек с Кургана, с Курган-Тюбе то есть), татары – пять штук (один Равиль чего стоил!), ну и даже туркмены – две штуки, в довесок – казах-канабисолюб Нурлан… Чет-то опять отвлекся я…

О! А здесь снова очкастый юберменьш, клон Сноудена, ко мне лезет:

– Штейт ауфф русише швайне! Форвард, шнеллер, лес-лес!

– Да пошел ты, чмо очкастое! Я муттер[27] твою шпили-вили, я гросмуттер[28] твою шпили-вили, да и не раз, да и не один, да и ваще: весь твой род, блядуче подзаборный, имел!

Говорю я, говорю все это, а потом меня осеняет: а чего это я повторяюсь? Надо по новой его обласкать, оригинальней надо быть (да что за тавтология-то, хрен-нахрен, где креатив-то?).

Ну, и включив креатив, посылаю фрица к едрене-фене, почти «петровский загиб» воспроизвел. А этот хмырь опять стучит на меня унтеру. Ну и, конечно, опять подбегает унтер-официр великогерманского рейху и тоже машет своим МП-38.

А меня понесло, покруче, чем Остапа:

– Да вы заипали, аналисты-ананитики: русише швайне, русише швайне! Хошь, покажу, на чем я вас, с вашим Гитлером вертел? – лезу руками к ширинке, борзея вконец.

А немец попался упертый, как трактор, и: тара-рах – в меня вновь входят пули…

Темнота…

Опять убивают!.. Ну что за штампы: как пленный боец РККА послал куда подальше, сразу убивают, ублюдки! Нет, чтоб выслушать, а вдруг чо умное скажу, вдруг пошлю в какое симпатиШное место, вам же «лебенсраум»[29] нужен…

Перемотка…

– Товарищ старший лейтенант, товарищ Любимов, вставайте, они ж пристрелят, вставайте уже!..

Похоже, мой персональный «День сурка» продолжается. И вновь я валяюсь в пыли на обочине, в метрах пяти от меня вновь так же понуро начинает движение колонна пленных красноармейцев, а Онищук снова (для него-то – в первый раз!) пытается меня поднять. Пилядовый дуварес, как говаривал Равшан (или Джумшуд?), да на хрена мне сдался этот долбаный «День сурка»! Чувствую, надо вставать и идти, куда гонят, а то опять убьют. Не, ну разве немцы не долборазы, за последние полчаса щас в третий раз убьют?! Видимо, это я все же попал в какую-то игру, и тут надо придерживаться сценария. В противном случае меня ожидает перемотка. А это очень больно…

И снова ко мне подбегает очкастый вермахтчанин (да чего это я сравнением Сноудена-то обидел? – Эдвард реальный не настолько плохой пацан, и мне уж точно ничего дурного не сделал). И пошли сразу опять грубость и унижение… Сцуко, в руках ружбайка, вот и геморройствует! Я б те очки-то в глотку бы вогнал, гадюк семибатюшный!

– Штейт ауфф, русише швайне.

Ну, и опять ничего оригинального! А где ж немецкий креатив, типа: «дас ис фантастишь» и так далее? Ой, опять мои стукнутые мозги куда-то не тудыть понесло с дикой скоростью…