Ястреб халифа Медведевич Ксения
Полированные ручки свитка с Договором отблескивали в свете масляной лампы.
Аммар потеребил кисточку шнура печати и ехидно поинтересовался:
– Ну что? Хочется, да колется?
За спиной у нерегиля висела желтая луна величиной с айву. Самийа отбрасывал взлохмаченную длинную тень – спутанная всклокоченная грива колыхалась при каждом движении головы. Гадина с интересом осматривала внутренность масджид. Налюбопытствовавшись, самийа снова уставился на развернутый на камне Договор. Ну-ну, что ты придумал на этот раз, давай поглядим.
– К тебе гости, Аммар.
В темноте у ступеней масджид что-то стояло. Приглядевшись, Аммар узнал треугольные очертания паланкина.
Боковая циновка откинулась, изнутри кто-то выглянул. Аммару показалось, что профиль был женским.
Оказалось, он угадал. Женщина вытекла наружу и медленно поднялась на ноги. Потом развернулась лицом к масджид и пошла вверх по ступеням. Когда ее лицо показалось над порогом, Аммар уже знал, кто это.
– Жестокосердый, безжалостный… Зачем ты отослал меня, о любимый?..
Нерегиль посторонился, пропуская женщину в дверной проем. Наглухо замотанная в покрывало фигура заколебалась в желтом лунном свете. Она ломала руки и оглядывалась. Казалось, женщина нетвердо держится на ногах.
Аммар поднялся и подошел к дверям.
– Ты обещал, что пришлешь за мной не позднее осени…
Ну, здравствуй, Наиля.
Халиф навещал ее в пригородной усадьбе, пользуясь попустительством прислужниц и управляющего. Братья девушки вечно находились в отъезде – купцы всегда в отъезде. Когда оказалось, что Наиля ждет ребенка, Аммар задумался: а нужен ли ему сын от простолюдинки? Он слишком хорошо помнил, как плохо иметь единокровных братьев – и сколько из-за родства по отцу может пролиться крови. Наследником трона будет сын от благородной женщины, и что ему делать со старшим братом от простой наложницы? И Аммар приказал отослать женщину подальше, в глухомань – и там продать кому-нибудь в харим. Наиля была красивой и ласковой, из нее получилась бы преданная и покладистая жена. И плодовитая к тому же – он занимался ею только четыре месяца, и поди ж ты, она уже понесла. Аммар хотел как лучше: в конце концов, она была всего лишь дочерью купца и сестрой купца – место жены в хариме какого-нибудь толстосума ей было определено самими звездами, и то при самом благоприятном раскладе. Учитывая, что Наиля уже потеряла девственность и носила ребенка. Впрочем, ей было не более семнадцати, и при взгляде на ее грудь любой мужчина ощутил бы огонь в чреслах.
Ему доложили, что женщина поплакала, а потом утешилась. «Ее продали?» – поинтересовался он. Да, последовал ответ, она в хороших руках.
Тень на пороге качнулась – послышался всхлип.
– Почему ты не взял меня к себе, как обещал?
– Разве ты не попала в хорошие руки? Мне сказали…
– Ах да, тебе сказали… – Ядовитый шепот нерегиля заползал в уши, как сколопендра. – Тебе не солгали, Аммар. Она действительно попала в хорошие руки – в руки Всевышнего.
– Нет, – Аммар замотал головой, отступая.
– Зачем ты не вступился за меня и не объявил о нас? – Голос звучал странно, женщина пришепетывала и с трудом выговаривала слова.
– Я… не…
– О любимый, почему, почему… мои братья взяли меня у тех людей и отвезли в горы…
Аммар попятился, а женщина, пошатываясь, перешагнула через последнюю Печать и вошла в масджид.
– Что они с тобой сделали? – обреченно спросил он.
– Они забросали ее камнями в колодце, – отозвался холодный голос самийа.
В тот же миг в масджид стало светло как днем. Женщина подняла лицо, и Аммар увидел, что ее рот разбит и в нем не хватает зубов, череп проломлен надо лбом, руки и ноги перебиты, а покрывало заляпано кровью. Наиля пошла к нему, протягивая грязные руки.
Аммар уперся спиной в камень и понял, что это конец.
– Всевышний, – прошептал он, – я не достоин. Я не достоин ни прощения, ни власти, ни жизни. Я червь и прах. Возьми мою жизнь, Всевышний, но спаси мой народ. Спаси его ради тех, кто не заслужил смерти под мечами джунгар. Если найдутся в аш-Шарийа десять праведных, ради десяти праведных помилуй нас, милостивый, милосердный.
Лицо Наили приблизилось вплотную.
– Поцелуй меня, о любимый, – прошептали синие губы.
Петух заорал так, словно его хотели зарезать. Лицо женщины пошло волнами и лопнуло вспышкой.
Квохтанье куриц заглушил вопль нерегиля.
Аммара дернули за плечо и потянули куда-то в сторону и назад. Потом он увидел себя за каменным столом – свиток Договора разматывался вниз, буквы вязи расчерчивались тонкими линиями слепящего сияния. Строка за строкой, они загорались нездешним светом:
«Я клянусь служить халифам аш-Шарийа преданно и верно и, ежели понадобится, не щадя силы и жизни;
Я клянусь не причинять вреда халифу аш-Шарийа ни словом, ни делом, ни волшебством, ни оружием;
Я клянусь не вступать в сговор против аш-Шарийа и не держать руки врагов аш-Шарийа;
Я клянусь Престолом Всевышнего, что стану охранять Престол аш-Шарийа;
И пусть халиф аш-Шарийа не потребует от меня службы против моей чести и не сделает меня через свой приказ преступником перед заповедями Всевышнего;
И ежели нарушу я эту клятву, да покарает меня Судия, а ежели исполню, то пусть повелитель верующих наградит меня щедрой наградой».
Когда отзвучало последнее слово, Аммар понял, что клятву мерно зачитывал чей-то высокий металлический голос. Аураннец вышел из-за плеча и встал справа. По левую руку золотой статуей застыл лаонец.
– Запечатывайте, – снова зазвенел железом голос, и Аммар увидел, что это говорит аураннский маг.
Самийа хрипел и брыкался в чьих-то руках, но его подтащили ближе и прижали обе ладони к поверхности каменного стола. Из-под левой потекли струйки крови. Нерегиль пронзительно закричал и выгнулся.
– Левую руку, – приказал аураннец. – Приложите к Договору его руку силы.
Хрипы, крик. Темно-красные струйки потекли по пергаменту. Вдруг крики оборвались, нерегиль замолчал, слышалось только его трудное, загнанное дыхание.
– Я, Илве, свидетельствую заключение Договора с этим самийа.
– Я, Морврин-ап-Сеанах, свидетельствую заключение Договора с этим самийа.
Аураннец, а потом лаонец подали кому-то ладонь: лезвие кинжала оставляло красные полосы, те быстро набухали каплями. Приложив камни перстней к ранам, маги оставили кровавые оттиски на пергаменте по обе стороны от истекающей красным ладони нерегиля. Руку сумеречника намертво прижали к свитку, но, похоже, самийа уже не мог сопротивляться и лишь бессильно висел в руках у стражников.
– Теперь читай, – снова прозвенел голос мага.
Аммар выдохнул и четко произнес:
– Я, Аммар ибн Амир, халиф аш-Шарийа, свидетельствую заключение этого Договора и запечатываю его следующими Именами Всевышнего: Милостивый, Величайший, Миротворящий, Дарующий безопасность…
И вот тогда нерегиль снова закричал. Закричал так, что люди, слышавшие его, не могли забыть услышанное до конца жизни и молились о том, чтобы ни они, ни их близкие никогда не испытали бы мучений, заставляющих живое существо исходить в таком крике.
К тому времени, как Аммар произнес последнее, девяносто девятое Имя, нерегиль потерял голос и только хватал ртом воздух, как пойманная рыба. На пергамент опустилась Большая печать, раздавив сургучный оттиск с пропущенным внутри шнуром. Стражники отняли от свитка сведенную судорогой ладонь самийа.
Взяв свиток Договора за обе ручки, Аммар смотал его и сделал знак стражникам отпустить нерегиля. Тот обвалился на пол, не издав ни стона, ни звука.
– Отнесите это в сокровищницу, – приказал Аммар, перекладывая свиток на бархатную подушку. – Объявите, что этот день и два последующих – дни праздника. Раздайте милостыню, и пусть все нуждающиеся придут к воротам дворца, дабы получить еду и одежду. Наши уважаемые гости получат обещанную награду, и пусть никто не сможет упрекнуть меня в скупости, – оба мага благодарно склонили головы.
Обойдя каменный стол, Аммар посмотрел себе под ноги.
Самийа лежал на боку, не подавая признаков жизни. Волосы, залепившие мокрое от крови и слез лицо, не шевелились дыханием. Намертво сжавшиеся в кулаки руки едва высовывались из рукавов грязной дорожной накидки.
– Пусть… он… лежит здесь. Когда очнется, передайте ему мой приказ – привести себя в порядок и присутствовать на пиру.
Аммар перешагнул через скорчившееся тело и пошел к выходу из масджид. Двор перед его глазами заливало утреннее солнце.
Столпившиеся внизу люди опускались на колени, кланялись, касаясь лбом земли. Отовсюду слышались слова благодарности Всевышнему – и почему-то плач. Аммар протер засыпанные песком бессонницы глаза и заметил Яхью – тот стоял на коленях прямо перед ступенями лестницы. Его старый наставник тоже плакал.
– Поднимись, учитель, – Аммар протянул руку. – И почему по твоим щекам текут слезы, ведь сейчас время радости?
Астроном лишь покачал головой, продолжая глядеть ему в лицо.
Дойдя до пруда под старой ивой, Аммар посмотрел на свое отражение в воде и понимающе кивнул. Его черные волосы девятнадцатилетнего юноши стали седыми, как у дряхлого старика.
…Среди грохота бубнов и свиста флейт можно было разговаривать спокойно, не опасаясь быть подслушанными.
– Откуда он узнал? Откуда нерегиль узнал все это?
Яхья осуждающе покачал головой:
– О мой повелитель, не задавайся праздными вопросами. Какая польза выйдет, если ты узнаешь ответ?
– Я и так знаю ответ, – мрачно сказал Аммар и подлил себе еще вина. – «Он имеет право призвать любых союзников» – эти сумеречники сказали истинную правду. Вот только забыли упомянуть, что они и есть те самые союзники. Хорошо же они подготовились, все разузнали…
– Маги исполняли свой долг, и ты не вправе винить их, – мягко заметил старый астроном. – У аль-самийа свои законы, и это не законы людей. Мы попросили их помочь в этом деле – они и помогли, но так, как принято в Сумерках…
К вечеру второго дня праздника у Аммара начала кружиться голова – в обычные дни он не позволял себе одурманиваться вином. К тому же над дворцовыми садами плыл одуряющий аромат роз. В плещущей воде огромного, длинного, в двадцать локтей, пруда отражались черные свечи кипарисов и огни факелов и ламп.
Поэтому он не сразу заметил, что в павильоне лилий стало необычно тихо. Потом халиф увидел, что у края ковра стоит на коленях его доверенный невольник, Хисан.
– Почему у тебя перекошено лицо, о Хисан? – пытаясь шутить, спросил Аммар.
Шутка не удалась, а холодок, поселившийся под сердцем с самого рассвета, превратился в огромную склизкую жабу. Жаба толкнулась в груди – и халиф понял, что нехорошие предчувствия начинают сбываться.
– Во Дворе Приемов гонец, о повелитель, – Хисан заплакал.
И положил на ковер окровавленный грязный сверток когда-то зеленого шелка. Аммар извлек оттуда свиток и углубился в чтение.
Потом поднял голову и посмотрел на раба. Хисан был родом из Мерва. Если верить письму – и гонцу, за дурные вести ожидавшему смерти в нижнем дворе, – Мерва, жемчужины Хорасана, больше не существовало. Луну назад его взяли джунгары.
– Где… он? – поинтересовался Аммар у командующего Левой гвардией.
Сардар аль-Масуди ответил с низким поклоном:
– Там, куда ты приказал его отвести после вчерашнего торжества, мой повелитель. В Алой башне.
– Передайте ему мой приказ быть в Львином дворе до окончания этой стражи. Я собираю военный совет.
Аммар помолчал и добавил:
– И пусть Всевышний поможет ему оправдать мое доверие. Потому что, если он не сумеет отбросить джунгар, клянусь четвертым Именем, именем Судии, – я повешу его на том, что осталось от стен Мерва, за ноги.
2. Жемчужина Хорасана
…Шлепнувшись на подушку, Абд-аль-Барр, чиновник военного ведомства, поднял тучу пыли. Раскладывая перед собой принадлежности для письма и бумагу, он задумался о нерадивости смотрителя дворцовых покоев. А если треснуть по ковру, какая туча поднимется? Хорошо, что повелитель верных избрал местом сбора открытый свежему воздуху Львиный двор, – над городом давно сомкнулась ночь, и прохлада позволила всем рассесться не во внутренних комнатах, а в самой галерее вокруг знаменитого фонтана.
От размышлений Абд-аль-Барра отвлекли шум и перешептывания. Все, кто успел устроиться на коврах и подушках, смотрели в одну сторону.
Между командующим Правой гвардией и командующим Левой гвардией уселся некто еще не знакомый чиновнику. Абд-аль-Барр присмотрелся и понял, что видит источник недельного переполоха дворца и столицы – самийа, вывезенного из западных земель Яхьей ибн Саидом. Ничего особенного он не разглядел: самийа как самийа, в ведомствах посланий и имений халифа сумеречные лица мелькали куда как часто.
Вошел повелитель верующих, и все отдали земной поклон. Аммар ибн Амир сел лицом к востоку и подал знак начинать.
Потом говорили, что халиф зря сохранил жизнь гонцу, принесшему известия о взятии Мерва. Впрочем, многие соглашались, что Аммар ибн Амир проявил великодушие и милосердие пред лицом Всевышнего.
Гонец, пыльный и потный, в затрепанной накидке поверх кольчуги, рассказывал об ужасающем поражении и страшной осаде города. Джунгары пришли большой силой, двадцатитысячным войском. Впрочем, их передовой отряд насчитывал не более трех тысяч всадников. Разграбив усадьбы и замки в окрестностях города, джунгары взяли богатую добычу и множество пленных и повернули назад…
Абд-аль-Барр записывал речь гонца, и его перо резво бежало по бумаге в свете ламп.
Потом случилось то, что случилось, и катиб[5], повидавший на своем веку многое и служивший уже второму халифу, сначала не поверил своим глазам.
Чужеземный самийа хлопнул в ладоши и жестом прервал речь гонца. Воин, обращавшийся к халифу, застыл в ужасе и недоумении, так и оставшись стоять на коленях и с открытым ртом.
– Я не понял, – на хорошем ашшари заявил сумеречник.
Воистину доставленное Яхьей существо явилось бедствием из бедствий и источником неурядиц. Тем временем наглое приобретение дома халифа продолжило, совершенно не стесняясь вздохов ужаса и уничтожающих взглядов:
– Я ничего не понял и не могу слушать дальше, не получив ответов на свои вопросы.
Повелитель, сохраняя спокойствие, вдруг спросил:
– Как тебя зовут?
Самийа пропел свое чужеземное имя. Все пожали плечами и переглянулись – чего сказал, разобрать было можно, но, по обычаям дворца, новому слуге полагалось дать новое прозвание – причем благозвучное для ашшаритского слуха: негоже верующему ломать язык о языческие клички.
– Тарик, – кивнул халиф. – Здесь тебя будут звать Тарик.
Все одобрительно склонили головы: Тарик – прекрасное путеводное имя[6], сулящее удачу тому, кто его нарек, и тому, кого так назвали. И вышло, кстати, похоже на прежнее имя сумеречника.
И тут случилось страшное.
Лицо самийа скривилось в кислой и злобной гримасе. Затем неверное порождение сумерек прошипело:
– Если ты все равно хотел одарить меня собачьей кличкой, зачем просил назвать имя?
Во дворе повисло молчание. За куда меньшее проявление неуважения к халифу распинали на мосту через Тиджр.
Повелитель правоверных между тем совершенно не изменился в лице и невозмутимо ответствовал:
– Ты хотел спросить, Тарик? Спрашивай.
Самийа посмотрел-посмотрел, а потом пожал плечами и задал вопрос:
– Когда взяли город?
Халиф обратился к гонцу:
– Отвечай.
– Луну назад… – растерянно ответил гонец, не понимая кому отвечать, и, если отвечать язычнику из Сумерек, то как к нему обращаться. – Луну назад, о мой повелитель, – гонец все-таки решил обратиться к халифу.
– Отвечай ему. – Халиф показал в сторону неподвижно сидевшего самийа. – Называй его «господин».
Как ни странно, существо из сумерек учтиво склонило голову в знак признательности.
– Луну назад… господин. – Гонец опасливо развернулся в сторону нового собеседника.
– Почему мы узнаем о взятии крупного города только месяц спустя?
– Может, потому, что у нас нет волшебных зеркал и птиц? – подал голос прославленный полководец Тахир ибн аль-Хусайн, и все засмеялись.
– Джунгары разорили земли к северу от Мерва, спалили почтовые станции и угнали лошадей и верблюдов. А куда степняки не добрались, люди сами сбежали… Мне пришлось две недели пробираться к Табуку с одним сменным конем, – боязливо встрял гонец. И нерешительно добавил: – Господин…
Самийа, однако, не обратил на его слова никакого внимания и мрачно пробормотал:
– Странно, что у вас нет птичьей почты… Нет ничего проще, чем завести обычных голубей для сокращения расстояний! Так можно доставить послание в пять дней – а не за месяц…
Воистину сегодняшний вечер обещал быть вечером чудес и необычных свершений. Абд-аль-Барр записал дерзкие слова, размышляя, не отрубят ли ему руки и уши, – за то, что не отвалились сами от стыда. А ведь он мог сказаться больным…
– И еще, – не унимался этот ужас ночи, – как так вышло, что враг подошел к городу, отстоящему на десять фарсахов от рубежей – если я могу верить вашей карте, конечно, – так вот, как так вышло, что двадцатитысячное войско врага перешло границу незамеченным?
– Жителей Мерва предупредили о набеге, многие успели спрятаться за стенами, – растерянно ответил гонец.
– Какие действия предприняли командующие гарнизонами пограничных крепостей? Где была разведка? Когда по степи идут двадцать тысяч всадников, это очень заметно, не правда ли? Почему жителей не предупредили заранее? Почему окрестности города кишели людьми?
Во дворе наступило долгое молчание, только ветерок качал занавески и трещало пламя светильников.
– Пограничных крепостей?.. – наконец отозвался окончательно сбитый с толку гонец. – Каких… крепостей?
Лицо самийа скривилось в непередаваемой гримасе презрения:
– Я что, плохо говорю на ашшари? Непонятно спрашиваю?
– Мы высылаем в ничейные земли дозорных… – тихо отозвался несчастный.
– Как выглядит ваша граница со степью? – резко спросил самийа.
– Как полоса ничейной земли, – вмешался Тахир ибн аль-Хусайн. – Говорят, что раньше там тянулись пустыни и солончаки, но уже во времена моего деда эти земли зазеленели, и кочевники переправляются через них большой силой.
– Понятно, – процедило исчадие ада и сделало гонцу знак продолжать.
сбитый с толку бедняга снова раскрыл рот:
– Так вот, наместник вышел из города и повел свой отряд против джунгар. А джунгары заманили его в ловушку: сделали вид, что обратились в бегство, и бросили всю свою поклажу и всех своих женщин, и воины наместника стали заниматься брошенной добычей…
И тут это бедствие из бедствий снова хлопнуло в ладоши:
– Почтеннейший, я правильно вас понял: воины наместника, вместо того чтобы продолжать преследование врага, остановились для грабежа и мародерства?
– Это возмутительно! – крикнул кто-то из задних рядов, и все разом зашумели.
– Луна не видывала подобных речей! «Грабеж»? «Мародерство»? Повелитель, кто этот бледномордый ублюдок, что ты позволяешь ему вести такие наглые речи?
Самийа вскочил, на его плечах немедленно повисли оба командующих гвардией, кто-то в сердцах треснул кулаком по подушке, и собрание немедленно окуталось облаком пыли.
– Молчать, о дети гиен и порождения шакалов! – рявкнул халиф и тоже ударил кулаком по ковру.
Пыль окутала и его, все потонуло в проклятиях и чихании. Когда крики и пыль улеглись, повелитель верных сурово оглядел дерзкого сумеречника и сказал:
– Ты хотел задать вопрос – я дозволил это! Но я не разрешал никого оскорблять!
Они долго смотрели друг на друга, человек и самийа, тяжело дыша и взвешивая в уме колкие слова, как дротики. Наконец, бледный как сама смерть сумеречник сказал:
– Я понимаю так: если отдан приказ преследовать врага, то его следует исполнять. Все остальное – добыча в том числе – может подождать. Почему вы позволяете своим воинам отвлекаться на… дележ имущества?
– Потому что это священное право воина! Имущество врага принадлежит победителю! Почему мы должны проходить мимо брошенного добра и щадить девственность пленниц?! – взревел кто-то, и собрание разразилось одобрительными возгласами.
– Так они и с женщинами там успели поразвлечься? – зашипел самийа, подбираясь, как готовящаяся к броску кобра.
Ему и на это дали бы достойный ответ, но повелитель верных дал всем знак замолчать и спросил сам:
– Тарик, если воинам на походе запретить прикасаться к имуществу врага и к женщинам врага, то зачем они будут ходить в поход?
– Затем, чтобы выполнить приказ военачальника, – сообщил самийа.
Все начали было смеяться, но потом, глядя на халифа и сидящее перед ним существо, раздумали веселиться.
– А зачем им выполнять приказ военачальника? Какая им от этого выгода? – когда все затихли, снова спросил повелитель верующих.
– Никакой, – невозмутимо ответил самийа. – Воины сражаются не из-за выгоды и не из-за добычи. Это удел грабителей. Воин ищет чести и славы. Наградить храбрецов – дело благое. Но храбрость и доблесть нельзя купить обещанием развлечься с бабами в захваченном лагере.
– Мы вернемся к этому вопросу, – медленно проговорил халиф.
И гаркнул на гонца:
– Продолжай, о ущербный разумом!
Весь дрожа, бедняга завел свою повесть в третий раз, несомненно молясь о благополучном завершении рассказа:
– Так вот, наместник отдал приказ вернуться в город, но молодой Абу Бакр с двумя сотнями всадников воскликнул: «Грязные собаки не уйдут от нас!» – и бросился в погоню…
Молитвы гонца не были услышаны.
– Что? Куда бросился? – ахнул самийа.
– Ну а тут что не так? – мрачно спросил его сидевший рядом командующий Правой гвардией.
– У этого Абу Бакра, или как его там, был приказ вернуться в город, – процедил сумеречник. – Или я плохо понимаю на ашшари?! Он нарушил приказ, и ты еще спрашиваешь «что не так»?! Его нужно повесить! В назидание другим придуркам!
– Абу Бакр погиб, – печально сказал гонец. – Джунгары заманили его в засаду.
– Вы уже несколько столетий имеете дело с кочевниками и до сих пор позволяете молодым Абу Бакрам попадаться в ловушку для глупых перепелов, – презрительно поморщился самийа.
– Наместник не имел власти приказать Абу Бакру остановиться, – терпеливо стал объяснять чужаку очевидное командующий Правой гвардией. Видно, Всевышний одарил его изрядным запасом терпения. – Абу Бакр – из рода Бени Умейя, он знатнее наместника Мерва, Бени Умейя держат земли к северу от Мерва, и войска повелителя верных должны спрашивать разрешения на проход через их земли – ведь Бени Умейя ведут свой род от сына Али…
– Я понял, – мрачно перебил командующего сумеречник.
– Что ты понял? – спросил халиф.
И самийа поднял глаза на повелителя правоверных и сказал:
– У тебя не государство, а хлам, не армия, а сброд, и если ты хочешь моей помощи, то тебе придется дать мне право упорядочивать и упразднять все, что я сочту нужным. Раньше на вас налетал сброд, вооруженный хламом. Твои отряды были лучше снаряжены и могли дать отпор шелупони. Но, судя по донесению, которое привез этот человек, ваши нынешние противники умеют нападать строем и возвращаться в строй, действуют четко и согласно приказам. Если ты не противопоставишь им настоящую армию и настоящую власть, всадники из степи вас сметут.
В ужасе все присутствующие ждали ответа повелителя. Многие уже придумывали, какой казни предложить подвергнуть дерзкую тварь. Халиф меж тем продолжал перебирать четки и смотреть на своего собеседника задумчиво и без тени гнева. Потом кивнул и сказал:
– Действуй.
Из рассказов о деяниях правителей и хроник:
Рассказывают, что Тарик аль-Мансур и халиф Аммар ибн Амир долго не ладили. Однажды, сидя в собрании мужей, Тарик показывал, как надо укрепить южную границу, построив вдоль нее линию поселений-рибатов:
– Замки должны отстоять друг от друга так, чтобы огонь, зажженный в одном из них, был виден в другом, и так по цепочке они могли бы передать известие о набеге врага. У вас повсюду устроены стоянки барида[7] для гонцов и осведомителей, но нужно сделать так, чтобы люди халифа могли не только брать там свежих верблюдов и лошадей, но и посылать почтовых голубей. В таком случае известия поступали бы в столицу в кратчайшие сроки.
В ответ на это халиф Аммар ибн Амир сказал:
– Не один десяток лет пройдет, прежде чем мы сможем сделать как ты говоришь.
А Тарик ответил:
– Мне все равно, сколько времени вы, смертные, потратите на исполнение этого замысла. Двадцать, тридцать, сорок лет – для меня лишь мгновение между сменой весны и лета.
Тогда халиф сказал:
– Я бы тоже хотел увидеть свою землю устроенной и под надежной защитой. Но я смертен, и даже двадцать лет для меня – большой срок.
Тарик ничего не ответил, а затем поклонился и принес свои извинения. С тех пор с людьми он говорил о времени как человек, не заглядывая далеко в будущее и безо всякого высокомерия.
Ибн Кутыйа, «Книга усмирения пороков».
То, что Мерв – вернее, то, что осталось от Мерва, – близко, стало понятно по виду дороги. В разбитых колеях ворочались арбы и тележки, ревели волы и ослы, квохтали в клетках куры и орали дети. Люди уходили из Хорасана на север, волоча за собой семьи, подгоняя скотину и в страхе оглядываясь назад – не идут ли джунгары.
Впрочем, облако пыли над армией Аммара приводило их в неменьший ужас: феллахи с криками убегали с дороги в холмы и дичающие поля. Вид белых султанов на шлемах всадников и блеск копий разгоняли толпу беженцев, как ястреб цыплячий выводок. В пыли когда-то оживленного торгового пути оставались увечные и старики, потерявшиеся дети и брошенная поклажа. Ну и непроходимо глупые стада овец, которые следовало пережидать, как нудный дождь: кучерявый блеющий живой ковер перетекал с одной обочины на другую, а потом втягивался в рыже-серые впадины каменистых холмов.
Поговаривали, что в Мервской долине и на плоскогорье Хисма стервятничают шайки работорговцев. Хватали тех, кто отстал, потерял родственников или, на свою беду, шел один. Рассказывали о вопиющем случае нападения на караван, везший харим купца, который бедняга успел вовремя отослать из города. После падения Мерва ехавшие под невеликой охраной женщины и дети остались без отца и родичей, и за тех, кто уходил из города на север, больше некому было вступиться. Путников быстро прибрали к рукам люди из Басры. Родственники одной из жен потом долго пытались найти следы молодой женщины – но она, попав в руки перекупщиков, так и затерялась на забитых испуганными людьми дорогах.
Впрочем, участь молоденькой вдовы, перепроданной против воли и законов, вызывала зависть, а не сострадание. Когда джунгары взяли город, они выгнали за стены всех жителей, не разбирая пола, состояния и возраста. Кочевники отвели в сторону несколько сотен ремесленников и детей обоего пола – их потом угнали в рабство. Остальных мужчин, женщин и детей джунгары разделили между собой и перебили. Говорили, что погибло больше семидесяти тысяч человек, оросительные каналы и Мургаб текли красным. Трупы выстилали землю от горизонта до горизонта, и неба не стало видно из-за стервятников. Джунгары ушли, оставив в живых не более пяти сотен человек, по какой-то странной прихоти назначив наместником Зияда аль-Дина, племянника погибшего при штурме эмира. Видимо, они сочли его достаточно тупым и безвредным, чтобы управляться со скотом, – так джунгары называли всех, кто не кочевал, как они, а обрабатывал землю. Зияд аль-Дин обязался платить дань хану Булгу. Поговаривали, что после ухода джунгар на развалины города потихоньку стал сползаться выживший в бойне народишко, и теперь в Мерве ютятся тысяч шесть обитателей.
…Черные тучи в затянутом перистой дымкой небе оказались стаями птиц. Самая большая кружила над серым иззубренным венцом цитадели Мерва, еще пять – над предместьями. Множество стаек поменьше вилось над островками зелени на красно-коричневом платке равнины – видимо, над вырезанными усадьбами. Садовая, Плодоносная долина – так ее воспевали поэты. С холмов было видно, что птицы то опускаются к земле, то взлетают. И то и дело дерутся между собой.
На подходе к Мерву выяснилось много нового. Оказалось, что за три месяца, прошедших со времени падения города, джунгары успели наведаться сюда еще раз. Это случилось две недели назад. К Мерву подошли кочевники, не участвовавшие в осаде и штурме, и потребовали от Зияда аль-Дина своей доли в убийствах жителей. Они перебили всех, кого сумели выловить на равнине, и подступили к городу. Говорили, что Зияд аль-Дин закрылся в разрушенной пожаром и предыдущим штурмом цитадели и отбивался до последнего. Но не отбился.
Тарик стоял перед огромным каменным чаном-альхибом[8], в который рачительные земледельцы собирали дождевую воду. Широкие, длинные водоемы тянулись один за другим – они не давали полям засохнуть в жаркие летние месяцы, когда вода в оросительных каналах течет еле-еле. Шесть больших, на совесть врытых в землю, чанов перед воротами Водомеров.
Сейчас над ними не было видно неба из-за мух. Да и того, что в них еще лежало, тоже не было видно – по той же причине. Стервятники сорвались с водоемов на площади Водомеров тучей, оглушающей граем и хлопаньем крыльев. Мухи остались, продолжая занудно гудеть над подсохшими буро-красными заводями. Уровень… жидкости… в чанах упал – на стенах остались засохшие полосы. Самая верхняя отметка – прямо под каменным парапетом альхиба. Впрочем, камни площади пятнали бурые разводы – видимо, кровь переливалась и через край. Уцелевшие говорили, что джунгары связывали жителей, как верблюдов, за шею, по десять – двадцать человек, и бросали в чаны. Потом в ход шли стрелы, дротики, копья и ножи.
Из тягучей густой жидкости виднелись спины, торчали руки и локти, в маслянистых лужах плавали длинные женские волосы. В соседнем чане трупы были сплошь детскими – распухшие младенцы плавали, как дохлые котята, тела детей постарше оказались сплошь расчлененными.
Нерегиль снял шлем и склонил голову.
– Засыпьте их, – приказал он молоденькому каиду[9], зачарованно таращившемуся в мушиное гудение.
– Да, господин, – как во сне, ответил паренек и тоже снял шлем.
– Саид! – Нерегиль хлопнул в ладоши, выводя юношу из полуобморочного состояния. – Возьмешь себе в помощь десяток Мухаммада и всех, кого найдешь из местных жителей.
– Да, господин, – немногим бодрее пробормотал паренек и отправился выполнять приказ.
По булыжнику площади зацокали копыта. Аммар спешился у сумеречника за спиной и долго смотрел вниз.
– Нравится? – с неожиданной ненавистью спросил человек. – Поделом нам, правда? Так ты кричал?
– Это были пустые и глупые слова. К тому же я не знал, что здесь тоже есть… – Далее последовало нечто непонятное – видимо, слово на родном языке нерегиля.
– Кто?..
– Нелюди. Твари, похожие на людей, но не люди. Их единственная радость – смерть и мучения других живых существ. Любопытно, что размножаются они тоже как люди…
– Это джунгары, – устало проговорил человек. – Кочевники как кочевники. Желтолицые, круглоголовые, с косыми узенькими глазками, низенькие, вонючие и кривоногие. Это люди, Тарик.
Читать бесплатно другие книги:
