Формы и содержание. О любви, о времени, о творческих людях. Проза, эссе, афоризмы Черновецкий Вадим

5

Вечером накануне дня Х мы лихорадочно собирались. Кстати, обратите внимание на мое милосердие. Любой другой писатель, прежде чем подпустить вас собственно к походу, жутко извел бы вас описанием всяких горелок, плащей, палаток, стаканов, «пенок» и прочей фигни, которую он с собой туда брал. Он смотрит на это лишь со своей точки зрения. Он это все искал, вытаскивал из-под кроватей, из помоек, из унитазов, чуланов, балконов, собирал, запихивал в рюкзак, оно вываливалось, на него матерились, он матерился еще круче, его били и т. д. Он срывал голос, споря о том, кто что понесет, что брать, а что не брать. Конечно, после таких процедур ему этот хлам стал ближе и дороже, чем родная мать. Вот он и будет о нем жужжать.

«Горелка, – скажет он, – имела форму цилиндра, в высоту была сантиметров 25—27, в диаметре сантиметров 12. Она была блестящая, серая, металлическая, французского производства, сравнительно новая. Места она занимает, конечно, немало, но сколько человеческих жизней спасла она там, где костер развести невозможно, а без горячей пищи недолго и замерзнуть!» Тут он начнет молиться своей несчастной горелке, целовать ей руки и падать в ноги. А вы это всё будете терпеть.

Радуйтесь! Я не скажу об этом ни слова!

6

– Петь, правда чаще надо в походы ходить? – игриво спрашивала тетя Маня.

– Правда, – рассеянно отвечал дядя Петя, упаковывая тяжелые альпинистские ботинки, которыми сами знаете что давить хорошо.

– А то обленилась я и растолстела, – напрашивалась на комплимент тетя Маня.

Дядя Петя молчал.

– Правда, Петь? – не успокаивалась тетя Маня.

– Правда, – машинально отвечал дядя Петя, запихивая в рюкзак пресловутую горелку.

Некоторое время тетя Маня обескураженно молчала, после чего с новой силой ругала меня за то, что я неправильно убираю вещи.

Так проходили наши сборы. Перед сном мне выдали страховку (я имею в виду снаряжение, а отнюдь не деньги). Я обмотал ее вокруг пояса и почувствовал себя настоящим шахидом, так как она была массивная и внушительная. Затем ее пристегнули к шнуру и подвесили меня к турнику (но не с целью БДСМ!). Я радостно повращался, поизвращался и подергался. Страховка держалась. И я поверил ей. («А зря!» – как сказал бы ведущий «Блеф-клуба»).

7

Из Мюнхена мы выехали только в одиннадцать. Подобно тому, как Остап Бендер приравнял к детям работников милиции, когда брал плату за вход в пролом, мы приравняли Максютку к багажу. В джипе его посадили в третий ряд, состоявший из одного сидения. Там он всю дорогу и сидел, плюя носом.

Я очень сочувствовал ему, но сочувствовал ли кто-нибудь мне? Не прошло и получаса, как за окном машины показались первые холмы.

– Ой, горки! – идиотски загоготал я, показывая на них пальцем. Андрей скептически хмыкнул. Еще через полчаса прямо на наших глазах начали расти крутые, острые горы. Они пронзали ватные облака и хищно вгрызались в небо. С тех пор весь мой смех можно было квалифицировать как нервный.

– Я надеюсь, – несмело начал я, – что сюда мы не полезем?

– Конечно, не полезем! – бодро ответил Андрей. – Мы такой ерундой не занимаемся. У нас – высшая точка Германии, гора Цугшпице.

Я засмеялся (пояснение см. выше). Горы между тем росли, как гробы после вождя.

– Хоть бы одна маленькая была, – размечтался я.

– Есть и маленькие, – серьезно сказал Андрей. – На них обычно могилки ставят. Чтобы посещать было удобнее.

Моя жизнь летела куда-то вверх, я уже не поспевал за ней. Оставался лишь упоительный и пугающий свист в ушах.

8

Вышли мы, как водится, у подножия. Напялили неимоверные (для неопытного человека) рюкзаки и двинулись по жаре наверх. Подъем начался не сразу. Сначала шла обычная, вполне безобидная на вид деревенская дорога. Только угрожающе-манящий вид гор придавал ей какой-то особый смысл. У Андрея зазвонил телефон.

– Hallo! – спокойно сказал он. – Ich gehe jetzt zur Zugspitze. Ja, ja. Aufwiederhren.

Что означало: «Алло! Я иду сейчас на Цугшпице. Да, да. Созвонимся».

И звонок, и разговор, и его тон – самые естественные в обыденной жизни – показались мне сейчас какими-то дикими, неуместными. Я представил сразу, как у Андрея, летящего в пропасть (не дай Бог), звонит в кармане телефон.

– Алло, – говорит он, останавливаясь на время в воздухе. – Я сейчас падаю с Цугшпице. Да, да. Созвонимся.

После чего нажимает на кнопку, убирает телефон в карман и продолжает полет.

9

Я твердо решил, что не буду ныть. Как бы я ни уставал, каким бы страшным ни казалось мне всё вокруг, – от меня они не услышат ни одной жалобы. Я почему-то считал, что они разделяют стереотип о хлипкости интеллигентов. И всеми силами я хотел его опровергнуть.

Когда я почувствовал, что идем мы уже порядочно, часа два, наверно, я спросил у Андрея:

– Как ты думаешь, на какой мы сейчас высоте?

– Высоте? – не понял он.

– Ну да, – сказал я. – Над уровнем моря.

– Над уровнем моря? – засмеялся он.

Я растерянно замолчал.

– Вадик… – скептически начал Андрей.

– Да? – быстро спросил я и засмеялся. (Примечание остается в силе. Когда оно ее потеряет, я скажу отдельно. Предупреждаю заранее, что если это и будет, то в самом конце).